Страница:
Последняя фраза была произнесена с интонацией утвердительной. Лития кивнула и, не теряя времени, направилась к лесу.
– Брат Оттар! – позвал седобородый верзилу. – Ее высочество позаботится о брате Кае, а ты должен помочь мне. Здесь полно обломков клинков – мне нужны те, что подлиннее. И еще – крепежные латные ремни. Нужно изготовить несколько шин…
– Убивать людей куда как проще, чем их вразумлять, – проворчал северянин, проводя пальцем по лезвию топора, покрытому зазубринами, но не испачканному кровью. – Они нас разорвать пытались, а мы теперь на царапинки им дуем.
– Хороши царапинки, – усмехнулся старик, глядя, как Оттар собирает сломанные клинки в охапку, будто дрова. – Ты так здорово обработал этих несчастных, что, если им не оказать сейчас помощь, они вряд ли уже придут в себя… А мы не можем допустить, чтобы по нашей вине гибли люди. Наш Долг – защищать людей, а не убивать их… Поэтому я и создал фантомов – когда понял, что этих ратников удастся остановить, только убив или сильно покалечив.
– Зато коней теперь – сколько угодно, – сказал Оттар, ссыпая к ногам старика груду клинков, – целый табун. Да и откормленные какие… В ближайшем городе за них хорошо заплатят. Только собрать их надобно. Это я быстро – вряд ли они очень уж далеко удрали… А эвона – штук пять по степи рыщут…
– Не нужно брать с собою больше того, что ты сможешь без труда унести, – наставительно произнес седобородый. – Всегда избегай обузы в долгой дороге.
Он выпрямился, мелко ступая, медленно повернулся вокруг своей оси, точно выглядывая нечто, кому-то другому невидимое. Затем дважды замысловато свистнул.
Менее чем через четверть часа на опушку со всех четырех сторон стали сбредаться оседланные кони, волоча за собой поводья и привязанные к лукам седел, но слетевшие от дикой скачки мешки с провизией.
– Хэх! – мотнул головой Оттар и тут же сморщился – видно, плеснулась в ушибленной его черепушке боль. – Слушаются они тебя… – сказал, потирая затылок, – а ведь, считай, первый раз видят…
Старик усмехнулся. Поднял голову и свистнул еще раз – свистом свирбяще-тонким, от которого у Оттара противно заныло в ушах. Северянин моргнул, огляделся по сторонам и вдруг охнул, уставился в сторону леса. Оттуда, двигаясь редкими и короткими прыжками, показался заяц. Потом еще один. Потом еще… Зверьки подбирались к людям осторожно, но, казалось, без особого страха. Старик свистнул еще раз. Зайцы – будто их вытянули плетью – с визгом бросились обратно в лес.
– Этому не учат в Укрывище! – звонким от обиды голосом воскликнул верзила.
– Этому учит старый Аша, что живет на Грязном пастбище, у берегов Горши, – сказал седобородый старик. – Жаль, что у тебя не хватило времени навестить его.
– Жаль, – согласился Оттар.
Пока старик накладывал первую шину, верзила отошел, чтобы подобрать еще ремней. Торопливым шагом вернулась из леса принцесса. Кроме пучка травы она несла еще и несколько сухих сучьев, между которыми были воткнуты лоскуты седого прошлогоднего мха. Переломав сучья и поставив их пирамидкой, Лития обложила образовавшуюся пирамидку мхом. Затем сняла с пояса огниво. И опытный лесной охотник не смог бы разжечь костра так же быстро, как сделала это золотоволосая принцесса. Более года прошло с тех пор, как она вынуждена была бежать из Дарбионского королевского дворца. Куда подевалась та испуганная девчонка, не умевшая не то что разжигать костры, а даже самостоятельно затянуть корсет? Странствия с рыцарями Братства Порога и обучение в Укрывище на Туманных Болотах полностью изменили принцессу. Можно было смело ставить золотой гаэлон против конского копыта, что во всех Шести Королевствах не найдется особы королевской крови, способной превзойти Литию в бою без оружия или на мечах, в искусстве врачевания травами или умении выживать в безлюдной местности… Впрочем, все эти навыки были лишь частью тех знаний, которые приобрела принцесса за те долгие месяцы, когда путь в родной дом был для нее закрыт.
Все трое действовали сосредоточенно и слаженно. В котелке над костром уже закипало варево из тщательно растертых стеблей голубиной травы, оставался лишь один раненый, которому следовало наложить повязки и шины. Тогда сэр Оттар вновь нарушил молчание.
– А долговязый-то, – проговорил он, имея в виду, вероятно, бежавшего с поля сражения эльфа, – отменной гадиной оказался. Будь на нашем месте кто-нибудь другой, этого кого-нибудь толпа одуревших болванов вмиг затоптала бы. А то на каждом углу только и слышишь, как людишки славословят Высокий Народ. И эльфы – вона какие, оказывается… Правильно брат Кай тогда, в Дарбионском дворце, вломил им по первое число! А вот тех ребят, которые брату Каю в Болотной Крепости тем случаем в глаза тыкали, привести бы сюда… Поглядели бы – на тех, за кого заступаются! Ишь ты: не понравилось, как ему прекословят!
– Высокий Народ так же подвержен страстям, как и люди, – ответил седобородый. – Нельзя судить обо всем народе по одному только его представителю. А этого эльфа нельзя судить за один только его поступок. Мы сражаемся лишь с теми, кого наш Кодекс велит считать врагом рода человеческого. А из того, что мы знаем о Высоком Народе, нельзя утверждать, что они – враги. В конце концов именно эльфы встали на сторону брата Эрла в войне с Константином. Именно они предотвратили гибель тысяч и тысяч людей. Следовательно, нельзя полагать врагами тех, кто принес человечеству великое благо.
Раненый, которому накладывали шину на сломанную руку, вдруг очнулся. Сверкнув налитыми кровью глазами, он зарычал и попытался укусить Оттара за палец. Верзила проворно отдернул руку и тут же закатил очнувшемуся оплеуху, от которой тот снова лишился чувств.
– Чтоб не дергался, – пояснил Оттар укоризненно взглянувшему на него старику, – ему же добро делаешь, а он тебя зубами тяпнуть норовит!
Седобородый рыцарь усмехнулся.
– Совсем непросто разглядеть, – сказал он, – что есть благо, а что – худо. Где истинный враг, а где – всего лишь фантом.
Глава 2
– Брат Оттар! – позвал седобородый верзилу. – Ее высочество позаботится о брате Кае, а ты должен помочь мне. Здесь полно обломков клинков – мне нужны те, что подлиннее. И еще – крепежные латные ремни. Нужно изготовить несколько шин…
– Убивать людей куда как проще, чем их вразумлять, – проворчал северянин, проводя пальцем по лезвию топора, покрытому зазубринами, но не испачканному кровью. – Они нас разорвать пытались, а мы теперь на царапинки им дуем.
– Хороши царапинки, – усмехнулся старик, глядя, как Оттар собирает сломанные клинки в охапку, будто дрова. – Ты так здорово обработал этих несчастных, что, если им не оказать сейчас помощь, они вряд ли уже придут в себя… А мы не можем допустить, чтобы по нашей вине гибли люди. Наш Долг – защищать людей, а не убивать их… Поэтому я и создал фантомов – когда понял, что этих ратников удастся остановить, только убив или сильно покалечив.
– Зато коней теперь – сколько угодно, – сказал Оттар, ссыпая к ногам старика груду клинков, – целый табун. Да и откормленные какие… В ближайшем городе за них хорошо заплатят. Только собрать их надобно. Это я быстро – вряд ли они очень уж далеко удрали… А эвона – штук пять по степи рыщут…
– Не нужно брать с собою больше того, что ты сможешь без труда унести, – наставительно произнес седобородый. – Всегда избегай обузы в долгой дороге.
Он выпрямился, мелко ступая, медленно повернулся вокруг своей оси, точно выглядывая нечто, кому-то другому невидимое. Затем дважды замысловато свистнул.
Менее чем через четверть часа на опушку со всех четырех сторон стали сбредаться оседланные кони, волоча за собой поводья и привязанные к лукам седел, но слетевшие от дикой скачки мешки с провизией.
– Хэх! – мотнул головой Оттар и тут же сморщился – видно, плеснулась в ушибленной его черепушке боль. – Слушаются они тебя… – сказал, потирая затылок, – а ведь, считай, первый раз видят…
Старик усмехнулся. Поднял голову и свистнул еще раз – свистом свирбяще-тонким, от которого у Оттара противно заныло в ушах. Северянин моргнул, огляделся по сторонам и вдруг охнул, уставился в сторону леса. Оттуда, двигаясь редкими и короткими прыжками, показался заяц. Потом еще один. Потом еще… Зверьки подбирались к людям осторожно, но, казалось, без особого страха. Старик свистнул еще раз. Зайцы – будто их вытянули плетью – с визгом бросились обратно в лес.
– Этому не учат в Укрывище! – звонким от обиды голосом воскликнул верзила.
– Этому учит старый Аша, что живет на Грязном пастбище, у берегов Горши, – сказал седобородый старик. – Жаль, что у тебя не хватило времени навестить его.
– Жаль, – согласился Оттар.
Пока старик накладывал первую шину, верзила отошел, чтобы подобрать еще ремней. Торопливым шагом вернулась из леса принцесса. Кроме пучка травы она несла еще и несколько сухих сучьев, между которыми были воткнуты лоскуты седого прошлогоднего мха. Переломав сучья и поставив их пирамидкой, Лития обложила образовавшуюся пирамидку мхом. Затем сняла с пояса огниво. И опытный лесной охотник не смог бы разжечь костра так же быстро, как сделала это золотоволосая принцесса. Более года прошло с тех пор, как она вынуждена была бежать из Дарбионского королевского дворца. Куда подевалась та испуганная девчонка, не умевшая не то что разжигать костры, а даже самостоятельно затянуть корсет? Странствия с рыцарями Братства Порога и обучение в Укрывище на Туманных Болотах полностью изменили принцессу. Можно было смело ставить золотой гаэлон против конского копыта, что во всех Шести Королевствах не найдется особы королевской крови, способной превзойти Литию в бою без оружия или на мечах, в искусстве врачевания травами или умении выживать в безлюдной местности… Впрочем, все эти навыки были лишь частью тех знаний, которые приобрела принцесса за те долгие месяцы, когда путь в родной дом был для нее закрыт.
Все трое действовали сосредоточенно и слаженно. В котелке над костром уже закипало варево из тщательно растертых стеблей голубиной травы, оставался лишь один раненый, которому следовало наложить повязки и шины. Тогда сэр Оттар вновь нарушил молчание.
– А долговязый-то, – проговорил он, имея в виду, вероятно, бежавшего с поля сражения эльфа, – отменной гадиной оказался. Будь на нашем месте кто-нибудь другой, этого кого-нибудь толпа одуревших болванов вмиг затоптала бы. А то на каждом углу только и слышишь, как людишки славословят Высокий Народ. И эльфы – вона какие, оказывается… Правильно брат Кай тогда, в Дарбионском дворце, вломил им по первое число! А вот тех ребят, которые брату Каю в Болотной Крепости тем случаем в глаза тыкали, привести бы сюда… Поглядели бы – на тех, за кого заступаются! Ишь ты: не понравилось, как ему прекословят!
– Высокий Народ так же подвержен страстям, как и люди, – ответил седобородый. – Нельзя судить обо всем народе по одному только его представителю. А этого эльфа нельзя судить за один только его поступок. Мы сражаемся лишь с теми, кого наш Кодекс велит считать врагом рода человеческого. А из того, что мы знаем о Высоком Народе, нельзя утверждать, что они – враги. В конце концов именно эльфы встали на сторону брата Эрла в войне с Константином. Именно они предотвратили гибель тысяч и тысяч людей. Следовательно, нельзя полагать врагами тех, кто принес человечеству великое благо.
Раненый, которому накладывали шину на сломанную руку, вдруг очнулся. Сверкнув налитыми кровью глазами, он зарычал и попытался укусить Оттара за палец. Верзила проворно отдернул руку и тут же закатил очнувшемуся оплеуху, от которой тот снова лишился чувств.
– Чтоб не дергался, – пояснил Оттар укоризненно взглянувшему на него старику, – ему же добро делаешь, а он тебя зубами тяпнуть норовит!
Седобородый рыцарь усмехнулся.
– Совсем непросто разглядеть, – сказал он, – что есть благо, а что – худо. Где истинный враг, а где – всего лишь фантом.
Глава 2
Парселис по прозвищу Сверчок три последних года был занят тем, что обучал стихосложению самого герцога Циана – одного из богатейших аристократов королевства Крафия. К концу обучения герцог преуспел в высоком искусстве настолько, что его поэме рукоплескала сама ее величество королева Крафии Киссиария Высокомудрая. Правда, при дворе шептались, что восторг ее величества был обусловлен не столько талантом Циана, сколько ларцом с драгоценностями, который герцог преподнес своей королеве вместе с поэмой. Но, как бы то ни было, на следующий же день после того, как строки, сочиненные герцогом Цианом под чутким руководством Парселиса, прозвучали в тронном зале Таланского королевского дворца, придворные менестрели во все лопатки принялись перекладывать поэму на музыку, а сам Циан решил, что в услугах Парселиса более не нуждается. Парселис же – не будь дурак – разуверять Циана в этом не стал. А наоборот: со светлыми слезами радости на глазах сообщил герцогу о том, что высшее счастье для настоящего поэта – это когда ученик превосходит своего учителя. Поэтому и получил в награду за трехлетние свои труды немалый кошель золота и в придачу звание капитана одной из приграничных застав, что располагалась на окраине обширных владений герцога. Вверяя в руки поэта крепость с гарнизоном в сотню воинов, окрестную деревеньку с двумя десятками крестьян, Циан рассуждал следующим образом: если человек способен понять и прочувствовать то, что неизмеримо выше всяких земных проблем, то уж разрешить эти самые проблемы для него не составит никакого труда. Кстати сказать, в Крафии подобного рода случаи ни у кого удивления не вызывали. Все потому, что вот уже долгие века правители этих земель всеми силами поддерживали статус своей страны – как самой просвещенной из всех Шести Королевств. Нигде, кроме как в Крафии, нельзя было найти столько университетов, библиотек, обсерваторий и магических лабораторий. Крафийские ученые, историки, поэты и маги – если им вдруг взбредало в головы покинуть родину – легко находили себе место при дворе любого из соседних государств. За исключением, пожалуй, княжества Линдерштерн: давнего и лютого врага страны.
В этот теплый весенний вечер Парселис Сверчок возлежал в глубоком кресле, задрав тощие голые ноги на заваленный пергаментными свитками стол. Кроме свитков на столе помещались еще два преогромных кувшина, один из которых был полон, а другой – почти пуст. И, судя по багровеющему в скудном свете потолочного масляного светильника носу поэта, в кувшинах этих налито было далеко не молоко. Парселис мирно похрапывал, сложив руки на начищенной кирасе, надетой прямо поверх ночной рубахи – и, возможно, продремал бы так до утра, но гулкий удар медного колокола, укрепленного на воротах крепости с внешней стороны, заставил его открыть глаза.
Парселис икнул и попытался принять вертикальное положение, вследствие чего свалился с кресла на пол, едва не опрокинув стол.
Колокол ударил снова.
Обалдело моргая, Сверчок не без труда вскарабкался обратно в кресло.
– Кого это несет? – спросил Парселис у кувшинов дребезжащим тоненьким голоском. – А? Кого несет-то в такое время?
Кувшины, понятное дело, промолчали. Вообще-то Парселису не впервой было разговаривать с неодушевленными предметами, но вот отвечать они ему начинали, только когда он выпивал не менее десяти – двенадцати кружек. Сейчас же до того состояния, когда и кувшин становится приятным собеседником, поэту недоставало еще кружек пяти.
Парселис вздохнул и тут же принялся исправлять это досадное недоразумение. Выпив одну за другой три кружки, Сверчок воодушевился настолько, что прочитал кувшинам длинное лирическое стихотворение. Однако, вместо того чтобы восхищаться и рукоплескать, кувшины все так же тупо молчали. Поэт обиделся.
– Болваны вы, – сказал он. – Как и все здесь…
Опрокинув еще кружку, Парселис ударил кулаком по столу и прослезился.
– Пропадаю я в этой глуши, – пожаловался поэт кувшинам, – мне бы в Талан, во дворец… Эх, я блистал бы там! Густое вино в золотых кубках… Придворные дамы… Благодарные слушатели… А здесь? Мерзкое пойло, от которого по утрам голова трещит, жирные кухарки да тупоумные дуболомы со своими железяками. Даже поговорить не с кем.
Кряхтя, Сверчок поднялся с кресла и подковылял к окну. Картина за окном открывалась унылая: темень, в которой грязный двор выглядел еще более грязным, часть зубчатой крепостной стены, на которой дремал, облокотившись на копье, караульный. А за стеной мутно белели горы, и высоко-высоко в небе висел громадный шар луны, тоже казавшийся неряшливым и нечистым из-за покрывавших его пятен.
– Тоска-а… – проскулил Парселис и тут же вспомнил об ударах колокола, разбудивших его.
Немного оживившись, поэт пересек комнату, открыл дверь и толкнул босой ногой спящего в коридоре слугу.
– Эй ты… – сказал Сверчок, – как там тебя?.. Почему в воротный колокол били?
Слуга – косматый, заросший бородой, удивительно похожий на приблудную собаку – вскочил и прохрипел что-то вроде: «Не могу знать…»
– Так пойди и выясни, дур-рак! – тоненько выкрикнул Сверчок, подкрепив свой приказ еще одним пинком.
Слуга вернулся к тому времени, когда Парселис успел опорожнить очередную кружку.
– Там, господин, бродяга какой-то… – зевая и почесываясь, сообщил слуга. – Старикан бородатый. Говорит, издалека идет.
– Чего ж в крепость-то лезет? – удивился поэт. – Если бродяга, пускай до деревни шкандыбает. У нас тут и своих блох хватает.
– Ему так и сказали. А он говорит, что ноги стер, не дойти ему до деревни. Да! Говорит еще, что он не попрошайка какой-нибудь, а странствующий жрец Нэлы Милостивой. Но врет, конечно.
– Странствующий жрец? – заинтересовался Парселис. – А ну-ка… Скажи, чтоб впустили. Скажи, господин капитан велел. И сразу его ко мне веди. Понял?
Слуга ответил, что понял, и отправился выполнять поручение.
Ожидая гостя, поэт выпил еще кружечку. Сделав последний глоток, он проговорил, обращаясь к кувшинам:
– Слыхали? Жрец! Значит, человек хоть чуть-чуть поумнее этих болванов, что меня здесь окружают. Да еще странствующий, ходил везде, видал много. Вот с кем поговорить можно.
Парселису показалось, что один из кувшинов ему подмигнул.
– То-то, – добавил поэт и налил себе еще.
Странствующий жрец оказался стариком с густой белой бородой и обширной лысиной, коричневой от солнца. Остатки волос на висках и затылке были заплетены в длинную и тонкую косицу. Одеждой жрецу служила бесформенная хламида из грубой холстины, ноги были босы и окровавлены. На плече старика висела тощая сумка. Этот человек явно знавал когда-то и лучшие времена: когда-то он был упитан и даже толст, теперь же растянутая кожа щек уродливо свисала с костей его лица.
– Садись, – указал Парселис старику на голый пол рядом с креслом, в котором сидел сам. – А ты… как там тебя… – обратился он к слуге, – притащи сюда еще пару кувшинов и чего-нибудь пожевать.
Прежде чем сесть, гость глухим и низким голосом поблагодарил за милость, оказанную ему господином капитаном. Господин капитан ответил кивком головы, побарабанил пальцами по металлу своей кирасы и задал первый вопрос:
– Как тебя звать?
Старик непонятно почему помедлил с ответом.
– Гарк… господин капитан, – сказал он.
– Откуда ты?
– Можно сказать, что ниоткуда, – устало усмехнулся старик, – я странствую так давно, что уже забыл страну, которая была мне родиной.
– Но ты не из Крафии?
– Нет, господин капитан.
– А бывал ли раньше в Крафии?
– Нет, господин капитан.
– Скажи мне, чем ты занимаешься?
– Я жрец Нэлы Милостивой, – ответил Гарк, прикоснувшись ладонью к левой стороне груди – как полагалось делать при упоминании имени богини плодородия. – Я странствую по землям людей, исполняя божественные ритуалы на крестьянских полях. Ведь не в каждой деревне стоит храм.
Поэт видел, что жрец очень устал и скорее всего голоден. И на вопросы отвечает безо всякого удовольствия, просто из почтения. Но это Парселиса мало волновало.
– И что же, – хихикнул стихотворец. – Твои ритуалы на самом деле помогают улучшить урожай?
– Великая Нэла дарует каждому просящему по воле своей, господин капитан.
От восторга поэт даже засучил ногами.
– Вот молодчина! – завизжал он своим писклявым голосом, благодаря которому, кстати сказать, и получил прозвище – Сверчок. – Ну не молодчина ли ты, старик?! Как удобно: по воле своей! То есть захочет даровать много – и подарит. А не захочет – никто ничего не получит! Хе-хе! А ты, старик, как там тебя?..
– Гарк, господин капитан.
– А ты, Гарк, в любом случае монетку за пазуху положишь. А?
– Я беру немного, господин капитан. Каждый дает мне столько, сколько может.
– А теперь послушай меня, старик… как там тебя?.. Ладно, неважно… Послушай! – Сверчок воздел к потолку костлявый палец и сурово свел на переносице редкие брови. – Ты находишься в Крафии. В самом просвещенном королевстве мира людей! Наука, искусство и магия – вот чем живут здешние обитатели!..
Вошел слуга, таща два кувшина, кружку и холодную вареную баранью ногу. Поставив напитки и снедь на стол, он разлил вино по кружкам и удалился. Поэт бросил мясо старику, присосался к одной из кружек, выпил ее досуха, смачно рыгнул и вновь воздел палец вверх. Пока гость жадно обгладывал баранью ногу, Парселис успел продребезжать ему целую речь об особенном предназначении Крафии.
– В нашем королевстве уже мало кто верит во всякие там ритуалы и жертвоприношения! – сказал в заключение поэт. – Конечно, мы признаем, что наш мир создал Неизъяснимый, явившийся из Великого Хаоса. Мы признаем, что Неизъяснимый сотворил Харана Темного, Вайара Светоносного и Нэлу Плодоносящую и Милостивую. Мы признаем, что, зачав от Вайара, родила Нэла тех, кто положил начало роду человеческому: Андара Громобоя, что нес в себе дух Войны и Разрушения; Гарнака Лукавого, породившего Ложь, Воровство и Искусство; Безмолвного Сафа, даровавшего впоследствии людям Любознание и Мудрость… Родила Нэла от Вайара Алу Прекрасную, которая была сама Красота и Магия; Иллу Хранительницу, которая была Верность, Любовь и Терпение; Вассу Повелительницу Бурь, сберегшую истоки Страсти и Неистовства. Да! И в незапамятные времена Безмолвный Саф осенил своей милостью эту долину, в которой позже выросли города и селения великой Крафии! Осенил! И доказательством этому служит то, что и по сей день каждый подданный нашего королевства смыслом жизни своей видит: постигать новое! Учиться самому и учить других!.. Служить наукам! Или искусству! Или магии! Каждый подданный!.. Ну, не каждый… – сбавил темпы, подумав, поэт. – А только самые лучшие из подданных. Самые умные и просвещенные. Истинные крафийцы!
Старик-жрец тем временем закончил с мясом. Несколько оживившись, он потянулся за кружкой с вином.
– Боги давным-давно отвернулись от людей, – продолжал вещать Парселис. – Где доказательство того, что они слышат нас? Мы, крафийцы, верим только тому, что можно увидеть, пощупать и взвесить! Крестьяне получат хороший урожай, если летом начнут идти дожди и солнце станет греть землю, а не выжигать. А если ты зарежешь на поле хоть сотню красных петухов, на будущий урожай это никак не повлияет. Ты своими глупыми ритуалами не сможешь сделать даже того простейшего, на что способен любой более-менее грамотный маг – вызвать дождь в засуху!
– Маги за свои услуги берут дорого, – мягко возразил на верещания Парселиса Гарк. – А я доволен даже краюхе хлеба. К тому же, господин капитан, люди таковы, что упорному труду всегда предпочтут более легкий обходной путь. Куда как проще накормить странствующего жреца и тем обеспечить себе надежду на обильный урожай, чем горбатиться с киркой и мотыгой дни напролет.
– О-о-о! – удивился поэт. – Вы только посмотрите на него! – предложил он кувшинам, кивнув на старика. – Да этот бродяга не так-то прост… А я сразу увидел в тебе неглупого человека. Вот что я скажу… как тебя?
– Гарк, господин капитан.
– Ну, да… Вот что я скажу тебе, Гарк… Ничего ты не заработаешь в нашем королевстве. Глупцов в Крафии не так много, как в других странах. Тебе бы в Линдерштерн податься. Тамошние дикари всему верят. Озолотят тебя… – снова захихикал поэт. – Если, конечно, сначала не зарежут.
– Я слышал, – покачал головой Гарк, – в Линдерштерне неспокойно. Княжества снова готовят нападение на Крафию.
Сверчок беспечно махнул рукой.
– Сколько уже эти варвары пытаются уничтожить великую Крафию! – сказал он. – Да только ничего у них не выходит и не выйдет. Потому как невежество и дикость никогда не одолеют высокоразвитую цивилизацию. Я уже почти полгода сижу в этой крепости. Знаешь, сколько раз мы подвергались нападениям отрядов линдерштернских князей? Трижды! Трижды, старик! И что же? Только пятеро из нашего гарнизона погибли, и еще… не помню сколько – получили ранения. А дикари Линдерштерна всякий раз уволакивали от неприступных стен моей крепости десятки трупов! Сотник моего гарнизона… этот, как его?.. не помню имени – отличный воин, к тому же долгое время изучавший боевую магию Сферы Огня. На него можно положиться. Крепкий мужик. А! Нет! Четыре раза линдерштернцы пытались взять крепость! Четыре! Про четвертый раз-то я забыл… Признаться, в ночь последнего нападения я немного… ну… болел. Вот и проспал до самого утра и, только проснувшись, узнал о том, что был бой.
– Видимо, – чуть улыбнулся странствующий жрец, – сотник гарнизона вашей, господин капитан, крепости и на самом деле отлично знает свое ремесло.
– Ага, – согласился Парселис. – Я-то в воинском искусстве мало смыслю. Я, знаешь ли, старик, – поэт!
– Поистине Крафия – удивительная страна, – чуть улыбнулся гость. – В Гаэлоне или Марборне никогда не бывает, чтобы поэты занимали столь высокие должности.
– Я об этом тебе и говорю, – важно кивнул Парселис. – Крафия, осененная милостью Безмолвного Сафа, – особая страна. А я в этой крепости – как Крафия среди прочих королевств. – Сверчок даже языком прищелкнул, довольный сравнением. – Тоже особенный. Пусть те, которые рождены сражаться, сражаются. Те, чье призвание – кашеварить, пускай кашеварят. А я стою высоко над всеми ними!
– Позвольте спросить, господин капитан, – почтительно поинтересовался вдруг Гарк, – в чем же состоят ваши обязанности капитана?
Парселис допил остатки вина, икнул и уронил кружку. Затем хихикнул над очевидной глупостью вопроса:
– Что значит – в чем состоят?.. А как же гарнизон без меня? Да если б меня не было – что они все делали бы тут? Это ж, понимаешь, Жженая Плешь! Тут держи ухо востро! Ну ты и сказанул, старик… как там тебя?..
– Гарк, – в который уже раз подсказал жрец. – Жженая Плешь? Что это?
Сверчок захихикал:
– Как это – «что это»? А вот! – С риском для равновесия он широко развел руками. – Вот это все и есть – Жженая Плешь. Равнина эта так называется. Тут, понимаешь ли… как тебя? А, неважно… Если с Белых гор спускаться, то как раз на Жженую Плешь и выйдешь. Нет, можно, конечно, и в другом месте спуститься, но только здесь – тропы такие удобные, что по ним многочисленные отряды пройти смогут. Потому в Жженой – наши пограничные заставы, столько, сколько больше нигде по крафийским рубежам и близко нет. От одной заставы до другой – рукой подать. Они ж… – доверительно понизил голос Парселис, – варвары эти горные, грязнозадые, иногда и большие набеги устраивают. Ага, а как ты думал?! Чаще всего какой-нибудь князек со своей дружиной ломанет наугад в надежде близлежащие деревеньки пограбить… да быстро по носу получит и назад ковыляет. А бывает такое, что несколько князей объединятся. Их же в Белых горах больше, чем конских яблок в степи… Немалое войско получится. Такое и целый город разграбить сможет, но такое и по узким тропам не проведешь. И нигде, кроме как через Жженую Плешь, в Крафию войти у такого войска не получится. Потому-то на этой равнине вся трава и все деревья повырублены и повыжжены – чтобы никто незаметно подобраться не смог. Потому-то мы здесь и поставлены. Чтобы родное королевство бер-речь! – неожиданно взревел поэт, погрозив кулаком кувшинам. – Понимаешь?
– Да, – кротко сказал жрец.
Парселис кивнул, но, уронив голову, с трудом уже смог поднять ее. И задребезжал снова, видимо забыв, о чем шел разговор до этого:
– Слухи ходят, что, мол, в Линдерштерне появилось какое-то ужасное оружие… Мол, узнали эти дикари секрет какого-то порошка, который, будучи разогрет на огне, превращается в огонь, способный пожрать все, даже камень. И никак его потушить нельзя. Только магией разве что… Говорят… сконструировали якобы безмозглые горцы такое орудие – пыхающие на большие расстояния ужасным этим огнем длинные трубки, соединенные с котлами, обложенными углями… Говорят еще, орудия эти просты в изготовлении, легко разбираются, и всего лишь трое воинов могут нести их на плечах. Хе-хе!.. Ты слышал, старик? – Окосевший поэт постучал по горлышку один из кувшинов, явно принимая его за жреца. – Вот уж враки-то! Врут еще, что этим орудием дикари уже сожгли одну из дальних застав на Жженой Плеши – прямо дотла! Как слышу эти бредни, меня смех разбирает. Ну разве способны линдерштернские болваны изобрести что-нибудь путное?
Непонятно почему, но жрец после этой новости изменился в лице.
– Слухи рождаются всегда, господин капитан, – тихо произнес он. – Но очень редко оказывается враньем то, о чем говорят с такими подробностями. А что, если это новое оружие – изобретение вовсе не Линдерштерна? Что, если кто-то даровал им секрет этого… смерть-огня?
– Кто? – хрюкнул Парселис. – Кому они на хрен нужны? Эти дикари враждуют со всеми окрестными странами. Да и друг с другом. Ведь Линдерштерн только по традиции до сих пор называется княжеством. Когда-то он и на самом деле являлся государством, во главе которого стояла одна правящая династия, но с того времени – сколько сотен лет прошло! А теперь – кто его знает, сколько князей порвали на лоскуты свою землю! Ну, десятка два, наверное… И каждый мнит себя величайшим среди ничтожнейших и постоянно стремится это доказать… дубиной по башке или ножом в бок. Это еще удивительно, как они не перегрызлись! Да! О чем мы говорили… А, вспомнил… Кому нужны эти дикари, старик! У них нет друзей!
– И как часто появляются в приграничье слухи о каком-нибудь страшном оружии Линдерштерна? – уточнил Гарк.
– Да никогда не было ничего подобного, – хихикнул Парселис. – Сама мысль о том, что тупоумные горцы могут сражаться чем-нибудь, кроме топоров, дубин, мечей и всяких там дротиков, – просто смешна! Воины Линдерштерна настолько глупы, что даже магией овладеть по-настоящему им не под силу. Разве хоть один сильный маг рождался в этом княжестве?
– За все время противостояния Крафии и Линдерштерна впервые заговорили о новом мощном оружии горного княжества, да еще и упоминая такие подробности… – Жрец покачал головой.
Поэт фыркнул.
– А… ч-чего это… – выговорил он, – тебя – чужестранца – так заботит судьба моего королевства? А? Это непр-равильно! Она не это… не должна тебя заботить! Вот я! – Он с размаху стукнул себя кулаком по загудевшей от этого удара кирасе. – Вот я – подданный великой Крафии – это я должен страдать о своей стране! Это я должен… кровавыми слезами плакать!
В этот теплый весенний вечер Парселис Сверчок возлежал в глубоком кресле, задрав тощие голые ноги на заваленный пергаментными свитками стол. Кроме свитков на столе помещались еще два преогромных кувшина, один из которых был полон, а другой – почти пуст. И, судя по багровеющему в скудном свете потолочного масляного светильника носу поэта, в кувшинах этих налито было далеко не молоко. Парселис мирно похрапывал, сложив руки на начищенной кирасе, надетой прямо поверх ночной рубахи – и, возможно, продремал бы так до утра, но гулкий удар медного колокола, укрепленного на воротах крепости с внешней стороны, заставил его открыть глаза.
Парселис икнул и попытался принять вертикальное положение, вследствие чего свалился с кресла на пол, едва не опрокинув стол.
Колокол ударил снова.
Обалдело моргая, Сверчок не без труда вскарабкался обратно в кресло.
– Кого это несет? – спросил Парселис у кувшинов дребезжащим тоненьким голоском. – А? Кого несет-то в такое время?
Кувшины, понятное дело, промолчали. Вообще-то Парселису не впервой было разговаривать с неодушевленными предметами, но вот отвечать они ему начинали, только когда он выпивал не менее десяти – двенадцати кружек. Сейчас же до того состояния, когда и кувшин становится приятным собеседником, поэту недоставало еще кружек пяти.
Парселис вздохнул и тут же принялся исправлять это досадное недоразумение. Выпив одну за другой три кружки, Сверчок воодушевился настолько, что прочитал кувшинам длинное лирическое стихотворение. Однако, вместо того чтобы восхищаться и рукоплескать, кувшины все так же тупо молчали. Поэт обиделся.
– Болваны вы, – сказал он. – Как и все здесь…
Опрокинув еще кружку, Парселис ударил кулаком по столу и прослезился.
– Пропадаю я в этой глуши, – пожаловался поэт кувшинам, – мне бы в Талан, во дворец… Эх, я блистал бы там! Густое вино в золотых кубках… Придворные дамы… Благодарные слушатели… А здесь? Мерзкое пойло, от которого по утрам голова трещит, жирные кухарки да тупоумные дуболомы со своими железяками. Даже поговорить не с кем.
Кряхтя, Сверчок поднялся с кресла и подковылял к окну. Картина за окном открывалась унылая: темень, в которой грязный двор выглядел еще более грязным, часть зубчатой крепостной стены, на которой дремал, облокотившись на копье, караульный. А за стеной мутно белели горы, и высоко-высоко в небе висел громадный шар луны, тоже казавшийся неряшливым и нечистым из-за покрывавших его пятен.
– Тоска-а… – проскулил Парселис и тут же вспомнил об ударах колокола, разбудивших его.
Немного оживившись, поэт пересек комнату, открыл дверь и толкнул босой ногой спящего в коридоре слугу.
– Эй ты… – сказал Сверчок, – как там тебя?.. Почему в воротный колокол били?
Слуга – косматый, заросший бородой, удивительно похожий на приблудную собаку – вскочил и прохрипел что-то вроде: «Не могу знать…»
– Так пойди и выясни, дур-рак! – тоненько выкрикнул Сверчок, подкрепив свой приказ еще одним пинком.
Слуга вернулся к тому времени, когда Парселис успел опорожнить очередную кружку.
– Там, господин, бродяга какой-то… – зевая и почесываясь, сообщил слуга. – Старикан бородатый. Говорит, издалека идет.
– Чего ж в крепость-то лезет? – удивился поэт. – Если бродяга, пускай до деревни шкандыбает. У нас тут и своих блох хватает.
– Ему так и сказали. А он говорит, что ноги стер, не дойти ему до деревни. Да! Говорит еще, что он не попрошайка какой-нибудь, а странствующий жрец Нэлы Милостивой. Но врет, конечно.
– Странствующий жрец? – заинтересовался Парселис. – А ну-ка… Скажи, чтоб впустили. Скажи, господин капитан велел. И сразу его ко мне веди. Понял?
Слуга ответил, что понял, и отправился выполнять поручение.
Ожидая гостя, поэт выпил еще кружечку. Сделав последний глоток, он проговорил, обращаясь к кувшинам:
– Слыхали? Жрец! Значит, человек хоть чуть-чуть поумнее этих болванов, что меня здесь окружают. Да еще странствующий, ходил везде, видал много. Вот с кем поговорить можно.
Парселису показалось, что один из кувшинов ему подмигнул.
– То-то, – добавил поэт и налил себе еще.
Странствующий жрец оказался стариком с густой белой бородой и обширной лысиной, коричневой от солнца. Остатки волос на висках и затылке были заплетены в длинную и тонкую косицу. Одеждой жрецу служила бесформенная хламида из грубой холстины, ноги были босы и окровавлены. На плече старика висела тощая сумка. Этот человек явно знавал когда-то и лучшие времена: когда-то он был упитан и даже толст, теперь же растянутая кожа щек уродливо свисала с костей его лица.
– Садись, – указал Парселис старику на голый пол рядом с креслом, в котором сидел сам. – А ты… как там тебя… – обратился он к слуге, – притащи сюда еще пару кувшинов и чего-нибудь пожевать.
Прежде чем сесть, гость глухим и низким голосом поблагодарил за милость, оказанную ему господином капитаном. Господин капитан ответил кивком головы, побарабанил пальцами по металлу своей кирасы и задал первый вопрос:
– Как тебя звать?
Старик непонятно почему помедлил с ответом.
– Гарк… господин капитан, – сказал он.
– Откуда ты?
– Можно сказать, что ниоткуда, – устало усмехнулся старик, – я странствую так давно, что уже забыл страну, которая была мне родиной.
– Но ты не из Крафии?
– Нет, господин капитан.
– А бывал ли раньше в Крафии?
– Нет, господин капитан.
– Скажи мне, чем ты занимаешься?
– Я жрец Нэлы Милостивой, – ответил Гарк, прикоснувшись ладонью к левой стороне груди – как полагалось делать при упоминании имени богини плодородия. – Я странствую по землям людей, исполняя божественные ритуалы на крестьянских полях. Ведь не в каждой деревне стоит храм.
Поэт видел, что жрец очень устал и скорее всего голоден. И на вопросы отвечает безо всякого удовольствия, просто из почтения. Но это Парселиса мало волновало.
– И что же, – хихикнул стихотворец. – Твои ритуалы на самом деле помогают улучшить урожай?
– Великая Нэла дарует каждому просящему по воле своей, господин капитан.
От восторга поэт даже засучил ногами.
– Вот молодчина! – завизжал он своим писклявым голосом, благодаря которому, кстати сказать, и получил прозвище – Сверчок. – Ну не молодчина ли ты, старик?! Как удобно: по воле своей! То есть захочет даровать много – и подарит. А не захочет – никто ничего не получит! Хе-хе! А ты, старик, как там тебя?..
– Гарк, господин капитан.
– А ты, Гарк, в любом случае монетку за пазуху положишь. А?
– Я беру немного, господин капитан. Каждый дает мне столько, сколько может.
– А теперь послушай меня, старик… как там тебя?.. Ладно, неважно… Послушай! – Сверчок воздел к потолку костлявый палец и сурово свел на переносице редкие брови. – Ты находишься в Крафии. В самом просвещенном королевстве мира людей! Наука, искусство и магия – вот чем живут здешние обитатели!..
Вошел слуга, таща два кувшина, кружку и холодную вареную баранью ногу. Поставив напитки и снедь на стол, он разлил вино по кружкам и удалился. Поэт бросил мясо старику, присосался к одной из кружек, выпил ее досуха, смачно рыгнул и вновь воздел палец вверх. Пока гость жадно обгладывал баранью ногу, Парселис успел продребезжать ему целую речь об особенном предназначении Крафии.
– В нашем королевстве уже мало кто верит во всякие там ритуалы и жертвоприношения! – сказал в заключение поэт. – Конечно, мы признаем, что наш мир создал Неизъяснимый, явившийся из Великого Хаоса. Мы признаем, что Неизъяснимый сотворил Харана Темного, Вайара Светоносного и Нэлу Плодоносящую и Милостивую. Мы признаем, что, зачав от Вайара, родила Нэла тех, кто положил начало роду человеческому: Андара Громобоя, что нес в себе дух Войны и Разрушения; Гарнака Лукавого, породившего Ложь, Воровство и Искусство; Безмолвного Сафа, даровавшего впоследствии людям Любознание и Мудрость… Родила Нэла от Вайара Алу Прекрасную, которая была сама Красота и Магия; Иллу Хранительницу, которая была Верность, Любовь и Терпение; Вассу Повелительницу Бурь, сберегшую истоки Страсти и Неистовства. Да! И в незапамятные времена Безмолвный Саф осенил своей милостью эту долину, в которой позже выросли города и селения великой Крафии! Осенил! И доказательством этому служит то, что и по сей день каждый подданный нашего королевства смыслом жизни своей видит: постигать новое! Учиться самому и учить других!.. Служить наукам! Или искусству! Или магии! Каждый подданный!.. Ну, не каждый… – сбавил темпы, подумав, поэт. – А только самые лучшие из подданных. Самые умные и просвещенные. Истинные крафийцы!
Старик-жрец тем временем закончил с мясом. Несколько оживившись, он потянулся за кружкой с вином.
– Боги давным-давно отвернулись от людей, – продолжал вещать Парселис. – Где доказательство того, что они слышат нас? Мы, крафийцы, верим только тому, что можно увидеть, пощупать и взвесить! Крестьяне получат хороший урожай, если летом начнут идти дожди и солнце станет греть землю, а не выжигать. А если ты зарежешь на поле хоть сотню красных петухов, на будущий урожай это никак не повлияет. Ты своими глупыми ритуалами не сможешь сделать даже того простейшего, на что способен любой более-менее грамотный маг – вызвать дождь в засуху!
– Маги за свои услуги берут дорого, – мягко возразил на верещания Парселиса Гарк. – А я доволен даже краюхе хлеба. К тому же, господин капитан, люди таковы, что упорному труду всегда предпочтут более легкий обходной путь. Куда как проще накормить странствующего жреца и тем обеспечить себе надежду на обильный урожай, чем горбатиться с киркой и мотыгой дни напролет.
– О-о-о! – удивился поэт. – Вы только посмотрите на него! – предложил он кувшинам, кивнув на старика. – Да этот бродяга не так-то прост… А я сразу увидел в тебе неглупого человека. Вот что я скажу… как тебя?
– Гарк, господин капитан.
– Ну, да… Вот что я скажу тебе, Гарк… Ничего ты не заработаешь в нашем королевстве. Глупцов в Крафии не так много, как в других странах. Тебе бы в Линдерштерн податься. Тамошние дикари всему верят. Озолотят тебя… – снова захихикал поэт. – Если, конечно, сначала не зарежут.
– Я слышал, – покачал головой Гарк, – в Линдерштерне неспокойно. Княжества снова готовят нападение на Крафию.
Сверчок беспечно махнул рукой.
– Сколько уже эти варвары пытаются уничтожить великую Крафию! – сказал он. – Да только ничего у них не выходит и не выйдет. Потому как невежество и дикость никогда не одолеют высокоразвитую цивилизацию. Я уже почти полгода сижу в этой крепости. Знаешь, сколько раз мы подвергались нападениям отрядов линдерштернских князей? Трижды! Трижды, старик! И что же? Только пятеро из нашего гарнизона погибли, и еще… не помню сколько – получили ранения. А дикари Линдерштерна всякий раз уволакивали от неприступных стен моей крепости десятки трупов! Сотник моего гарнизона… этот, как его?.. не помню имени – отличный воин, к тому же долгое время изучавший боевую магию Сферы Огня. На него можно положиться. Крепкий мужик. А! Нет! Четыре раза линдерштернцы пытались взять крепость! Четыре! Про четвертый раз-то я забыл… Признаться, в ночь последнего нападения я немного… ну… болел. Вот и проспал до самого утра и, только проснувшись, узнал о том, что был бой.
– Видимо, – чуть улыбнулся странствующий жрец, – сотник гарнизона вашей, господин капитан, крепости и на самом деле отлично знает свое ремесло.
– Ага, – согласился Парселис. – Я-то в воинском искусстве мало смыслю. Я, знаешь ли, старик, – поэт!
– Поистине Крафия – удивительная страна, – чуть улыбнулся гость. – В Гаэлоне или Марборне никогда не бывает, чтобы поэты занимали столь высокие должности.
– Я об этом тебе и говорю, – важно кивнул Парселис. – Крафия, осененная милостью Безмолвного Сафа, – особая страна. А я в этой крепости – как Крафия среди прочих королевств. – Сверчок даже языком прищелкнул, довольный сравнением. – Тоже особенный. Пусть те, которые рождены сражаться, сражаются. Те, чье призвание – кашеварить, пускай кашеварят. А я стою высоко над всеми ними!
– Позвольте спросить, господин капитан, – почтительно поинтересовался вдруг Гарк, – в чем же состоят ваши обязанности капитана?
Парселис допил остатки вина, икнул и уронил кружку. Затем хихикнул над очевидной глупостью вопроса:
– Что значит – в чем состоят?.. А как же гарнизон без меня? Да если б меня не было – что они все делали бы тут? Это ж, понимаешь, Жженая Плешь! Тут держи ухо востро! Ну ты и сказанул, старик… как там тебя?..
– Гарк, – в который уже раз подсказал жрец. – Жженая Плешь? Что это?
Сверчок захихикал:
– Как это – «что это»? А вот! – С риском для равновесия он широко развел руками. – Вот это все и есть – Жженая Плешь. Равнина эта так называется. Тут, понимаешь ли… как тебя? А, неважно… Если с Белых гор спускаться, то как раз на Жженую Плешь и выйдешь. Нет, можно, конечно, и в другом месте спуститься, но только здесь – тропы такие удобные, что по ним многочисленные отряды пройти смогут. Потому в Жженой – наши пограничные заставы, столько, сколько больше нигде по крафийским рубежам и близко нет. От одной заставы до другой – рукой подать. Они ж… – доверительно понизил голос Парселис, – варвары эти горные, грязнозадые, иногда и большие набеги устраивают. Ага, а как ты думал?! Чаще всего какой-нибудь князек со своей дружиной ломанет наугад в надежде близлежащие деревеньки пограбить… да быстро по носу получит и назад ковыляет. А бывает такое, что несколько князей объединятся. Их же в Белых горах больше, чем конских яблок в степи… Немалое войско получится. Такое и целый город разграбить сможет, но такое и по узким тропам не проведешь. И нигде, кроме как через Жженую Плешь, в Крафию войти у такого войска не получится. Потому-то на этой равнине вся трава и все деревья повырублены и повыжжены – чтобы никто незаметно подобраться не смог. Потому-то мы здесь и поставлены. Чтобы родное королевство бер-речь! – неожиданно взревел поэт, погрозив кулаком кувшинам. – Понимаешь?
– Да, – кротко сказал жрец.
Парселис кивнул, но, уронив голову, с трудом уже смог поднять ее. И задребезжал снова, видимо забыв, о чем шел разговор до этого:
– Слухи ходят, что, мол, в Линдерштерне появилось какое-то ужасное оружие… Мол, узнали эти дикари секрет какого-то порошка, который, будучи разогрет на огне, превращается в огонь, способный пожрать все, даже камень. И никак его потушить нельзя. Только магией разве что… Говорят… сконструировали якобы безмозглые горцы такое орудие – пыхающие на большие расстояния ужасным этим огнем длинные трубки, соединенные с котлами, обложенными углями… Говорят еще, орудия эти просты в изготовлении, легко разбираются, и всего лишь трое воинов могут нести их на плечах. Хе-хе!.. Ты слышал, старик? – Окосевший поэт постучал по горлышку один из кувшинов, явно принимая его за жреца. – Вот уж враки-то! Врут еще, что этим орудием дикари уже сожгли одну из дальних застав на Жженой Плеши – прямо дотла! Как слышу эти бредни, меня смех разбирает. Ну разве способны линдерштернские болваны изобрести что-нибудь путное?
Непонятно почему, но жрец после этой новости изменился в лице.
– Слухи рождаются всегда, господин капитан, – тихо произнес он. – Но очень редко оказывается враньем то, о чем говорят с такими подробностями. А что, если это новое оружие – изобретение вовсе не Линдерштерна? Что, если кто-то даровал им секрет этого… смерть-огня?
– Кто? – хрюкнул Парселис. – Кому они на хрен нужны? Эти дикари враждуют со всеми окрестными странами. Да и друг с другом. Ведь Линдерштерн только по традиции до сих пор называется княжеством. Когда-то он и на самом деле являлся государством, во главе которого стояла одна правящая династия, но с того времени – сколько сотен лет прошло! А теперь – кто его знает, сколько князей порвали на лоскуты свою землю! Ну, десятка два, наверное… И каждый мнит себя величайшим среди ничтожнейших и постоянно стремится это доказать… дубиной по башке или ножом в бок. Это еще удивительно, как они не перегрызлись! Да! О чем мы говорили… А, вспомнил… Кому нужны эти дикари, старик! У них нет друзей!
– И как часто появляются в приграничье слухи о каком-нибудь страшном оружии Линдерштерна? – уточнил Гарк.
– Да никогда не было ничего подобного, – хихикнул Парселис. – Сама мысль о том, что тупоумные горцы могут сражаться чем-нибудь, кроме топоров, дубин, мечей и всяких там дротиков, – просто смешна! Воины Линдерштерна настолько глупы, что даже магией овладеть по-настоящему им не под силу. Разве хоть один сильный маг рождался в этом княжестве?
– За все время противостояния Крафии и Линдерштерна впервые заговорили о новом мощном оружии горного княжества, да еще и упоминая такие подробности… – Жрец покачал головой.
Поэт фыркнул.
– А… ч-чего это… – выговорил он, – тебя – чужестранца – так заботит судьба моего королевства? А? Это непр-равильно! Она не это… не должна тебя заботить! Вот я! – Он с размаху стукнул себя кулаком по загудевшей от этого удара кирасе. – Вот я – подданный великой Крафии – это я должен страдать о своей стране! Это я должен… кровавыми слезами плакать!