Корнуэлл Бернард. Экскалибур

   Клинок с грохотом ударился о стол — и шум разом смолк. Это Элла поднялся на ноги — это его меч рубанул по длинному неструганому столу так, что во все стороны полетели щепки. Там, на возвышении, за горой блюд и налитых до края рогов пировали с дюжину воинов. Рядом с Эллой восседал Кердик, а с другой стороны от Кердика — Ланселот. И Ланселот был здесь отнюдь не единственным бриттом. Тут же сгорбился его кузен Борс, а в конце стола пристроились Амхар с Лохольтом, Артуровы сыновья; все — мои заклятые враги. Я тронул рукоять Хьюэлбейна и помолился о хорошей смерти.
   Элла неотрывно глядел на меня. Он отлично меня знал — но вот известно ли ему, что я его сын? Ланселот при виде меня явно опешил: залился краской, знаком подозвал толмача, коротко переговорил с ним, и тот наклонился к Кердику и зашептал что-то в монаршье ухо. Кердик тоже меня знал, однако непроницаемое выражение его лица нимало не изменилось: ни при словах Ланселота, ни при виде врага. То было лицо писца — чисто выбритое, с узким подбородком, с широким, высоким лбом. Губы — тонкие, жидкие волосы гладко зачесаны назад и собраны в пучок на затылке; ничем не примечательное лицо — если бы не глаза. Светлые, безжалостные — глаза убийцы.
   Элла от изумления словно дар речи утратил. Он был куда старше Кердика, ему уже перевалило за пятьдесят — год, а то и два назад; по любому счету — старик, однако он до сих пор выглядел куда как внушительно. Статный, широкогрудый, лицо гладкое, суровое, нос перебит, щеки в шрамах и черная борода лопатой. На нем было роскошное алое платье и массивная золотая гривна на шее; золото блестело и на запястьях, но никакие украшения не могли скрыть того факта, что Элла в первую очередь солдат — саксонский воин, матерый медведище. На его правой руке недоставало двух пальцев — верно, в какой-нибудь давней битве оттяпали, и отомстил он, надо думать, прежестоко. Наконец Элла нарушил молчание.
   — Ты посмел приехать сюда?..
   — Дабы повидать тебя, о король, — отвечал я, опускаясь на одно колено. Я поклонился Элле, затем Кердику, но Ланселота словно не заметил. Для меня он был ничтожество, пустое место: один из королей-прихлебателей при Кердике, элегантный бритт-изменник. В смуглом лице читалась неприкрытая ненависть ко мне.
   Кердик насадил кус мяса на длинный нож, поднес его было ко рту, но замешкался.
   — Мы не принимаем послов от Артура, — небрежно обронил он, — а тех, у кого хватает глупости приехать, мы убиваем. — Он положил мясо в рот и отвернулся, словно уже покончил со мною — разобрался с пустяковым делом. Его воины взревели, требуя моей смерти.
   Элла вновь заставил зал замолчать, с грохотом ударив мечом по столу.
   — Ты приехал от Артура? — призвал он меня к ответу. Я решил, что боги неправду простят.
   — Я привез тебе привет, о король, от Эрке, — промолвил я, — вместе с сыновним почтением от сына Эрке, который, к вящей его радости, тако же и твой.
   Кердику эти слова ничего не сказали. Ланселот внимательно выслушал перевод, вновь горячо зашептал что-то толмачу, и тот опять обратился к Кердику. Я нимало не сомневался, что следующие слова были подсказаны Кердику Ланселотом.
   — Он должен умереть, — потребовал Кердик. Говорил он спокойно, точно моя смерть для него — сущая безделица. — Мы связаны договором, — напомнил он Элле.
   — Договор гласит: нам не должно принимать посланцев от наших врагов, — отозвался Элла, по-прежнему неотрывно глядя на меня.
   — А это кто, по-твоему? — рявкнул Кердик, в кои-то веки не сдержавшись.
   — Это мой сын, — просто сказал Элла, и по битком набитому залу прокатился сдавленный вздох. — Он мой сын, — повторил Элла, — так?
   — Так, о король.
   — У тебя есть еще сыновья, — равнодушно бросил Кердик и жестом указал на бородатых воинов, сидящих по левую руку от Эллы. Бородачи — надо думать, мои сводные братья? — озадаченно пялились на меня. — Он привез послание от Артура! — настаивал Кердик. — Этот пес, — он ткнул ножом в мою сторону, — всегда служил Артуру.
   — Ты привез послание от Артура? — осведомился Элла.
   — Слова от сына к отцу, и только, — вновь солгал я.
   — Cмерть ему! — коротко отрезал Кердик, и все его сторонники заворчали в знак согласия.
   — Я не стану убивать родного сына в моем собственном чертоге, — возразил Элла.
   — Я могу помочь, — ехидно отозвался Кердик. — Если к нам приедет бритт, да будет он зарублен на месте. — Эти слова он произнес, обращаясь ко всему залу. — Так договорено меж нами! — настаивал Кердик. Его люди одобрительно взревели и принялись колотить древками копий по щитам. — Эта тварь, — Кердик указал на меня, — сакс, сражающийся под знаменами Артура! Он гад, а тебе ли не знать, что мы делаем с гадами! — Воины оглушительно завопили, требуя моей смерти; завыли и залаяли псы, внося свою лепту в общий гвалт. Ланселот с каменным лицом наблюдал за мной, Амхару с Лохольтом явно не терпелось изрубить меня на куски. Лохольт ненавидел меня лютой ненавистью: это я держал его руку, когда отец отсек ему правую кисть.
   Элла дождался, пока шум стихнет.
   — В моем чертоге, — произнес он, особо подчеркивая «в моем»: ежели кто забыл, так правит здесь он, а не Кердик, — воин умирает с мечом в руке. Кто захочет убить Дерфеля, пока тот при мече? — И он оглядел зал, приглашая бросить мне вызов. Все промолчали. Элла посмотрел на союзного короля сверху вниз. — Я не нарушу нашего договора, Кердик. Наши копья выступят вместе, и никакие слова моего сына не поставят под угрозу нашу победу.
   Кердик поковырял в зубах, извлекая ошметок мяса.
   — Из его черепа, — заметил он, указывая на меня, — выйдет недурной битвенный стяг. Я хочу, чтобы он умер.
   — Ну так ты его и убей, — презрительно бросил Элла. Союз союзом, но особой любви друг к другу короли не питали. Элла терпеть не мог молодого выскочку Кердика, а Кердик полагал, что старику недостает жестокости.
   Кердик улыбнулся подначке краем губ.
   — Не я, — кротко отозвался он, — но мой первый воин сделает это. — Кердик оглядел зал, высмотрел нужного человека, указал на него пальцем. — Лиова! Здесь гад. Убей его!
   Воины восторженно загомонили. Они заранее предвкушали битву, и, уж конечно, еще до того, как настанет утро, выпитый эль подтолкнет их не к одной кровопролитной стычке, но смертный поединок между защитником короля и сыном короля — развлечение получше, нежели пьяная драка, и, уж верно, позанятнее, чем бренчание двух арфистов по углам залы.
   Я обернулся поглядеть на противника, от души надеясь, что тот уже изрядно набрался и Хьюэлбейн играючи с ним управится, но из толпы пирующих вышел человек, менее всего отвечающий моим предположениям. Я-то думал, он окажется здоровяком под стать Элле, но нет: поединщик был сухощав, гибок, на спокойном смышленом лице — ни единого шрама. Он скользнул по мне невозмутимым взглядом, сбросил плащ, извлек из кожаных ножен длинный тонкий клинок. Украшений на воине почти не было, если не считать простой серебряной гривны на шее, а одежда не отличалась броской пышностью, свойственной большинству защитников. Все в нем говорило: вот опытный, уверенный в себе боец, а гладкое, без рубцов и шрамов, лицо свидетельствовало либо о баснословной удаче, либо о непревзойденном мастерстве. Вот он вышел на открытое место перед возвышением и поклонился королям: выглядел он пугающе трезвым.
   Элла явно встревожился.
   — Цена разговора со мной — выстоять против Лиовы, — объявил он мне. — Либо уезжай прямо сейчас — вернешься домой живым и невредимым. — При этом предложении воины глумливо захохотали.
   — Я бы поговорил с тобой, о король, — промолвил я. Элла кивнул и сел. Вид у него был подавленный: я догадался, что репутация у Лиовы грозная. Уж конечно боец он хороший, иначе не стал бы защитником Кердика, но что-то в лице Эллы подсказало мне: Лиова не просто хорош.
   Ну что ж, у меня репутация тоже не из последних. Вон и Борс, похоже, встревожился — настойчиво нашептывает что-то на ухо Ланселоту. Ланселот, едва его двоюродный брат закончил, подозвал толмача, а тот, в свою очередь, переговорил с Кердиком. Король выслушал — и угрюмо воззрился на меня.
   — Как знать, Элла, что этот твой сын не имеет при себе какого-нибудь Мерлинова амулета? — осведомился он.
   Саксы, что всегда страшились Мерлина, при этом предположении гневно заворчали. Элла нахмурился.
   — Есть при тебе амулет, Дерфель?
   — Нет, о король.
   Но убедить Кердика было не так-то просто.
   — Эти люди распознают Мерлинову магию, — настаивал он, указывая на Ланселота с Борсом. Кердик переговорил с толмачом, тот передал Борсу его приказ. Борс пожал плечами, встал, обошел стол кругом, спустился с возвышения. Нерешительно приблизился ко мне; я широко развел руки, давая понять, что не замышляю зла. Борс осмотрел мои запястья, — верно, искал сплетенные из трав браслеты либо какой другой талисман, затем распустил шнуровку моей кожаной куртки.
   — Остерегайся его, Дерфель, — шепнул он по-бриттски, и, к вящему своему изумлению, я осознал, что Борс, выходит, мне вовсе не враг. Он убедил Ланселота с Кердиком, что меня необходимо обыскать, только того ради, чтобы тайком предостеречь меня. — Ублюдок проворен, как куница, — продолжал между тем Борс, — и сражается что правой рукой, что левой. Притворится, что поскользнулся, — тут-то и берегись! — Между тем Борс углядел маленькую золотую брошь — подарок Кайнвин. — Зачарована? — спросил он.
   — Нет.
   — Ну да у меня она сохраннее будет, — сказал он, отстегивая брошь и показывая ее залу. Воины негодующе взревели: да как я посмел скрывать на себе талисман!
   — И щит мне тоже отдай, — сказал Борс, ибо у Лиовы щита не было.
   Я выпростал левую руку из-под ремня и вручил щит Борсу. Борс прислонил его к возвышению, осторожно пристроил брошь Кайнвин на верхний край щита. Обернулся ко мне, словно проверяя, видел ли я, куда он положил украшение, — и я кивнул.
   Защитник Кердика рубанул мечом дымный воздух.
   — Сорок восемь человек убил я в поединках, — сообщил он мне мягким, скучающим голосом, — а скольких сразил в бою, не скажу: счет потерял. — Он помолчал, провел рукой по лицу. — От всех этих битв у меня ни шрама не осталось. Хочешь умереть быстро, сдавайся сейчас.
   — Можешь отдать мне меч, — отвечал я, — тогда обойдется без трепки.
   Обмен оскорблениями был чистой воды формальностью. В ответ на мое предложение Лиова лишь пожал плечами — и обернулся к королям. Снова им поклонился, я поступил так же. Мы стояли на расстоянии десяти шагов друг от друга в центре открытого пространства между возвышением и ближайшим из трех громадных очагов, а по обеим сторонам залы теснились возбужденные зрители. Позвякивали монеты: это зрители бились об заклад.
   Элла кивнул, давая дозволение начинать. Я извлек из ножен Хьюэлбейн, поднес рукоять к губам и поцеловал осколок свиной косточки, вставленный в рукоять. Эти две костяные пластинки и были для меня настоящим амулетом — куда более могущественным, нежели брошь, ибо некогда были орудиями Мерлиновой магии. Косточки не наделяли меня волшебной неуязвимостью, но я снова поцеловал рукоять и обернулся к Лиове.
   Наши мечи тяжелы и неуклюжи, в сражении они быстро тупятся и превращаются в подобие здоровенных железных дубинок: чтобы с такими управляться, нужна недюжинная мощь. Никакой такой утонченности в мечевом бою нет, есть — мастерство. А мастерство подразумевает хитрость: убеждаешь противника, что удар придет слева, а сам внезапно атакуешь справа. Впрочем, мечевые поединки выигрывают, как правило, не такого рода уловками, но грубой силой. Один из бойцов устанет, потеряет бдительность, тут-то победитель и зарубит его насмерть.
   Но Лиова сражался иначе. Воистину, ни до того, ни после мне не доводилось иметь дело с таким противником, как этот Лиова. Не успел он приблизиться, а я уже почувствовал разницу, ибо его клинок, длиной не уступающий Хьюэлбейну, был куда тоньше и легче. Он пожертвовал весом ради скорости, и я понял: этот воин и впрямь так проворен и быстр, как предупреждал меня Борс, — быстр как молния; и не успел я толком осознать, что происходит, как он уже атаковал, — вот только вместо того, чтобы широко размахнуться мечом, он сделал стремительный выпад, нацелившись пропороть острием мышцы моей правой руки.
   Я шагнул в сторону. В поединке все случается так быстро, что впоследствии, когда пытаешься мысленно восстановить ход событий, невозможно вспомнить каждое движение и каждую контратаку, но я видел, как блеснули его глаза, понял, что меч его способен наносить только колющие удары, и, едва он прянул вперед, я увернулся. Сделал вид, будто ничуть не удивлен выпадом столь стремительным, парировать не стал, просто прошел мимо, — а в следующий миг, рассчитывая, что противник потеряет равновесие, зарычал и рубанул Хьюэлбейном назад — этаким ударом можно быка выпотрошить.
   Лиова отпрыгнул — равновесия он терять и не думал! — раскинул руки пошире, так, что мой клинок просвистел в шести дюймах от его живота, не причинив ни малейшего вреда. Он-то думал, я размахнусь снова, но нет: я ждал, что предпримет он. Зрители громко вопили, требуя крови, но я их не слышал. Я неотрывно глядел в спокойные серые глаза Лиовы. Вот он взвесил меч в правой руке, молниеносно подался вперед, легко коснувшись моего лезвия, и с размаху атаковал меня.
   Я с легкостью парировал, затем встречным движением отбил круговой удар под ребра — пришедший так же естественно, как день следует за ночью. Лязг стоял оглушительный, но я чувствовал: Лиова бьется не в полную силу. Да, сражался он ровно так, как я и ожидал, но при этом он еще и оценивал меня, подбираясь все ближе и обрушиваясь на меня снова и снова. Я парировал рубящие удары, а они между тем становились все мощнее; и вот, когда я ожидал, что уж теперь-то он мне вломит по-настоящему, Лиова удержал клинок на середине замаха, перебросил меч из правой руки в левую и рубанул прямо, целясь точно мне в голову. Стремительно, как бросок гадюки.
   Этот прямой натиск Хьюэлбейн остановил. Сам не знаю, как ему это удалось. Только что я парировал удар сбоку, а в следующий миг меча там почему-то уже не было, а над головой моей нависла смерть, и все же клинок мой каким-то непостижимым образом оказался в нужном месте, и легкое Лиовино лезвие соскользнуло к рукояти Хьюэлбейна, а я попытался перевести отбив в контрвыпад, да только в движении моем не было нужной силы, и противник легко отскочил назад. Теперь уже я продолжал наступать, нанося рубящий удар за ударом, вот только я-то, в отличие от Лиовы, вкладывал в них всю свою мощь, так что любой из них выпустил бы недругу кишки, а натиск мой был столь могуч и стремителен, что у Лиовы не оставалось иного выбора, кроме как отходить. Он отражал мои атаки с той же легкостью, как и я — его, да только сопротивлялся он словно бы не всерьез. Он давал мне замахнуться как следует и, вместо того чтобы обороняться мечом, просто отступал — отступал все дальше, а я впустую растрачивал силы, рассекая клинком воздух, а не кости, мышцы и плоть. На последнем рубящем ударе я остановил клинок в середине замаха и поворотом кисти направил Хьюэлбейн точнехонько противнику в живот.
   Меч Лиовы качнулся в сторону выпада — а в следующий миг обрушился на меня в ответном ударе, а сам Лиова отступил чуть в сторону. Я мгновенно повторил его обходной маневр, так что оба выпада не прошли в цель. Вместо того мы сошлись вплотную; я почувствовал его дыхание. Нет, пьян Лиова не был, но слабый запах эля я ощутил. На долю секунды противник мой застыл неподвижно, затем учтиво отвел руку с мечом в сторону и вопросительно посмотрел на меня: дескать, согласен ли я разойтись? Я кивнул, мы оба отступили назад, разведя мечи как можно дальше; толпа взволнованно загомонила. Люди знали: на их долю выпало редкое зрелище. Лиова стяжал среди них великую славу, и смею сказать, что и у меня было имя не из последних, но я понимал: противник будет посильнее меня. Мое мастерство — если тут вообще уместно говорить о мастерстве — было мастерством солдата. Я знал, как проломить щитовой строй, умел сражаться копьем и щитом и мечом и щитом, но Лиова, поединщик Кердика, обладал одним-единственным талантом — биться в поединке один на один с мечом в руках. Он был смертоносен.
   Мы разошлись на шесть-семь шагов, Лиова прыгнул вперед — изящно и легко, словно танцуя, — и молниеносно обрушился на меня. Хьюэлбейн жестко парировал рубящий удар; Лиова, явно дрогнув, уклонился от мощного отбива. От моего внимания это не укрылось. Я, верно, оказался проворнее, чем он ожидал, или, может, Лиова сегодня двигался медленнее обычного, ведь даже небольшое количество выпитого эля замедляет движения. Есть на свете воины, что выходят на бой только под куражом, но те, что сражаются на трезвую голову, живут долее прочих.
   Я все гадал про себя: что с ним не так? Ранить я противника не ранил — но чем-то явно встревожил. Я снова рубанул наотмашь, он отскочил назад — и я воспользовался очередной паузой, чтобы подумать. Так отчего же Лиова дрогнул? И тут я вспомнил, как слабо он парирует, и понял: он не решается выставлять свой клинок против моего, уж больно тот легкий. Если мне удастся ударить по Лиовиному мечу со всей силы, так я, пожалуй, его и переломлю. Я снова ринулся в атаку, но на сей раз не остановился, а продолжал наступать: я прорывался все ближе — и орал на противника, и проклинал его воздухом, огнем и морем. Я обзывал его бабой, я плевал на его могилу и на сучью могилу, где зарыта его мать, и за все это время противник мой не произнес ни слова, но лишь встречал мой клинок своим и сводил его в сторону — неизменно отступая назад, а светлые глаза пристально наблюдали за мной.
   И тут Лиова поскользнулся. Он словно бы оступился на обрывке тростника — и подвернул правую ногу. Опрокинулся на спину, зашарил левой рукой по полу, пытаясь найти опору, а я свирепо взревел и высоко занес Хьюэлбейн.
   А затем шагнул в сторону, даже не попытавшись довести до конца смертоносный удар.
   Об этом трюке меня и предостерегал Борс: и я его ждал. Смотрелось великолепно, что и говорить: я чуть не позволил себя одурачить, я готов был поклясться, что поскользнулся противник по чистой случайности. Но Лиова был не только мечником, но еще и акробатом, и мнимая потеря равновесия обернулась молниеносным гибким движением, и меч его, описав круг, с размаху пришелся туда, где должны были быть мои ноги. По сей день слышу, как тонкое, легкое лезвие со свистом рассекает воздух в каких-то нескольких дюймах от усыпанного тростником пола. Предполагалось, что удар придется мне по лодыжкам и непременно меня искалечит — да только меня там уже не было.
   Я отошел назад и теперь невозмутимо наблюдал за противником. Тот удрученно глядел на меня снизу вверх.
   — Вставай, Лиова, — произнес я ровным голосом, давая ему понять, что моя недавняя ярость — не более чем притворство.
   Думаю, тогда-то Лиова и понял, что я в самом деле опасен. Он сморгнул раз и другой: верно, использовал на меня все свои лучшие трюки, да только ни один не сработал, и уверенности у него резко поубавилось. Но мастерство осталось: Лиова стремительно прянул ко мне, пытаясь оттеснить меня назад блистательной последовательностью коротких режущих и внезапных круговых ударов и быстрых выпадов. Круговые удары я парировать не пытался, а прочие отводил, как мог, легким касанием меча, пытаясь сбить противника с ритма. Но наконец одна из атак увенчалась успехом: рубящий удар пришелся мне в левое предплечье. Кожаный доспех выдержал, но синяк остался отменный — целый месяц не сходил. Толпа так и охнула. Зрители наблюдали за битвой, затаив дыхание: всем не терпелось увидеть первую кровь. Лиова рывком потянул застрявший в коже меч на себя, пытаясь прорезать доспех насквозь, до кости, но я отдернул руку, сделал выпад Хьюэлбейном и заставил противника отступить.
   Лиова ждал, что я продолжу атаковать, но теперь настала моя очередь опробовать трюк-другой. Я намеренно не двинулся ему навстречу, но вместо того опустил меч на несколько дюймов ниже, чем следовало, и тяжело задышал. Встряхнул головой, пытаясь отбросить пропитанные по?том пряди со лба. У огромного очага и впрямь было жарко. Лиова настороженно наблюдал за мной. Он видел, что я выдохся, видел, что меч дрогнул в моей руке, но тот, кто убил сорок восемь воинов, зря не рискует. Лиова обрушил на меня молниеносный рубящий удар, проверяя реакцию. Рубанул с коротким замахом — такой удар требует отбива, но не приходит в цель с сокрушающей силой под стать лезвию топора, что вгрызается в плоть. Парировал я с запозданием — нарочно, конечно! — более того, позволил острию Лиовиного клинка задеть мне плечо, в то время как Хьюэлбейн с лязгом пришелся в наиболее широкую часть меча, у основания гарды. Я крякнул, притворился, что замахиваюсь, Лиова легко и непринужденно уклонился в сторону — и я отвел клинок назад.
   Я снова выждал. Лиова сделал выпад. Я резко отбил его меч, но на сей раз даже не попытался перейти к ответной атаке. Зрители смолкли: почуяли, что поединок близится к концу. Лиова снова прянул вперед, я снова парировал. Он предпочитал выпады — так можно заколоть противника, не подвергая опасности драгоценный клинок, но я знал: если я стану отбивать эти быстрые атаки слишком часто, он в конце концов прикончит меня добрым старым способом. Лиова повторил прием еще дважды, первый выпад я неуклюже остановил, от второго ушел, а затем принялся тереть глаза левым рукавом, словно их ел пот.
   Тут-то Лиова и ударил наотмашь. В первый раз за весь поединок он пронзительно крикнул, размахнулся как следует высоко над головой — и меч пошел наискось, метя мне в шею. Я легко заблокировал, пошатнулся, но благополучно дал его клинку соскользнуть вниз по лезвию Хьюэлбейна, затем чуть опустил меч — и Лиова сделал ровно то, чего я от него ждал.
   Он с силой замахнулся назад. Быстро, умело — но я уже успел оценить его скорость, и я уже вывел Хьюэлбейн вперед и вверх на встречном ударе, ничуть не менее стремительном. Я сжал рукоять обеими руками и всю свою мощь вложил в этот сокрушительный натиск снизу вверх, метя не в Лиову, но в его меч.
   Мечи скрестились.
   Только на сей раз звона не было. Был резкий треск.
   Клинок Лиовы сломался. Верхние две трети отлетели в сторону, на посыпанный тростником пол; в руках у него остался лишь обрубок. В лице Лиовы отразился ужас. В первое мгновение он попробовал было атаковать меня обломком меча, но я быстро рубанул Хьюэлбейном раз, и другой, и оттеснил его назад. Лиова уже понял: я ничуть не устал. Понял, что обречен. И все-таки он попытался парировать Хьюэлбейн, но мой клинок играючи отбил жалкий металлический огрызок и резко пошел вперед.
   Я приставил меч к его шее — там, где поблескивала серебряная гривна.
   — О король! — крикнул я, по-прежнему глядя на Лиову — глаза в глаза. В чертоге повисла тишина. Все словно онемели: на глазах у саксов их первый воин проиграл поединок. — О король! — повторил я.
   — Лорд Дерфель? — откликнулся Элла.
   — Ты велел мне сразиться с защитником короля Кердика, но убивать его ты мне не приказывал. Я прошу у тебя его жизнь.
   Элла помолчал.
   — Его жизнь принадлежит тебе, Дерфель.
   — Сдаешься? — спросил я Лиову. Ответил он не сразу. Его гордость все еще не могла смириться с поражением, но пока тот колебался, я перевел острие Хьюэлбейна от его глотки к правой щеке. — Ну? — подсказал я.
   — Сдаюсь, — проговорил он и отбросил обломок меча. Я нажал на Хьюэлбейн — несильно, всего лишь содрал кожу со скулы.
   — Шрам тебе на память, Лиова, — о том, что ты сражался с лордом Дерфелем Кадарном, сыном Эллы, и проиграл, — промолвил я и отошел.
   Лиова остался стоять, порез сочился кровью. Толпа разразилась восторженными воплями. Странные все же существа люди. То они требуют моей смерти, а то громко восхваляют меня за то, что я пощадил их защитника. Я забрал брошь Кайнвин, подхватил щит, обернулся к отцу.
   — Я привез тебе привет от Эрке, о король, — промолвил я.
   — И я ему рад, лорд Дерфель, — отозвался Элла, — очень рад.
   Король жестом указал на место слева от себя — где еще недавно сидел один из его сыновей. Вот так я присоединился к врагам Артура за высоким столом. И попировал всласть.
   Когда пир закончился, Элла увел меня в свои собственные покои сразу за возвышением. Комната была просторная, с высокими сводами, посреди нее пылал очаг, а под торцевой стеной возвышалось ложе из шкур. Элла закрыл дверь, загодя выставив в коридоре стражу, затем жестом пригласил меня присесть на деревянный сундук у стены, а сам отошел в дальний конец спальни, приспустил штаны и помочился в сточное отверстие в деревянном полу.
   — Лиова быстр, — отметил он, отливая.
   — Это верно.
   — Я думал, он тебя одолеет.
   — Не настолько он быстр, — возразил я, — или, может, выпитый эль на нем сказался. А теперь сплюнь туда.
   — Куда сплюнуть? — не понял отец.
   — В мочу. Чтобы отвести зло.
   — Моим богам дела нет ни до мочи, ни до плевков, Дерфель, — усмехнулся он. Элла пригласил в комнату двоих сыновей, и теперь эти двое, Хротгар и Кюрнинг, с любопытством наблюдали за мной. — Ну так что за послание шлет Артур? — осведомился король.
   — А зачем бы ему что-то слать?
   — Да потому что иначе ты бы сюда не приехал. Ты что, думаешь, тебя дурень набитый на свет породил? Ну так чего Артуру занадобилось? Нет, не отвечай, дай я сам догадаюсь. — Элла затянул завязки штанов, отошел от дыры и уселся в единственное кресло в комнате — римское, с подлокотниками, из черного дерева, инкрустированного слоновой костью, хотя фрагменты узора по большей части давно осыпались. — Он предложит мне в залог землю, если я нападу на Кердика в будущем году, верно?