Корнуэлл Бернард. Экскалибур

   — Ну так что же произойдет нынче ночью? — спросил меня Кунеглас.
   — Может, и ничего, о король.
   — И ради этого я приперся за тридевять земель? — проворчал Кулух. Этого коренастого, задиристого сквернослова я числил среди своих ближайших друзей. Хромал он с тех самых пор, как саксонское лезвие глубоко впилось ему в ногу в битве против саксов Эллы под Лондоном, но на здоровенный рубец он чихать хотел и уверял, что копейщик из него по-прежнему отменный.
   — А ты чего тут позабыл? — поддразнил он Галахада. — Я думал, ты христианин.
   — Я христианин.
   — Стало быть, ты о дожде молишься? — упрекнул его Кулух. Дождь шел и сейчас — ну, не то чтобы дождь, так, легкая морось с запада. Кое-кто верил, что морось сменится ясной погодой, но неизбежно находились пессимисты, предрекающие сущий потоп.
   — А если нынче ночью и впрямь хлынет ливень, — подзуживал Галахад, — ты признаешь, что мой Бог сильнее твоего?
   — Я тебе тогда глотку перережу, — проворчал Кулух. Не всерьез, конечно: как и я, он дружил с Галахадом сколько себя помнил.
   Кунеглас пошел потолковать с Артуром, Кулух удрал проверить, по-прежнему ли в таверне у северных ворот Дурноварии доступна рыжая деваха, а мы с Галахадом и юным Гвидром отправились в город. Там царило веселье: словно большая осенняя ярмарка заполнила улицы и выплеснулась на окрестные луга. Торговцы установили лотки, в тавернах было не протолкнуться, жонглеры изумляли толпу своей ловкостью, а десятка два бардов тянули песни. Дрессированный медведь неуклюже ковылял вверх-вниз по склону городского холма, свирепея на глазах, а ему все подливали меду чашу за чашей. Прямо над нами высился особняк епископа Эмриса. Епископ Сэнсам пялился в окно на зверюгу, но, заметив меня, поспешно отпрянул и задвинул деревянный ставень.
   — И долго ему сидеть в темнице? — полюбопытствовал Галахад.
   — Пока Артур не простит его, — пожал плечами я, — а в один прекрасный день так оно и будет: Артур всегда прощает врагов.
   — Как это по-христиански.
   — Как это глупо, — возразил я, сперва убедившись, что Гвидр меня не слышит: мальчуган отошел полюбоваться на медведя. — Вот чего даже вообразить себе не могу, так это чтобы Артур простил твоего единокровного братца, — продолжал я. — Я его тут видел недавно.
   — Ланселота? — изумленно охнул Галахад. — И где же?
   — При Кердике.
   Галахад перекрестился, не обращая внимания на хмурые взгляды прохожих. В Дурноварии, как и в большинстве городов Думнонии, жили главным образом христиане, но сегодня улицы заполонили язычники из окрестных деревень, и у многих руки чесались затеять драку с врагами-христианами.
   — Думаешь, Ланселот станет сражаться на стороне Кердика? — спросил меня Галахад.
   — А что, он умеет сражаться? — язвительно отозвался я.
   — Вообще-то да.
   — Тогда, если он и впрямь возьмет в руки оружие, то — на стороне Кердика.
   — Тогда молю Господа, чтобы мне предоставилась возможность убить его, — проговорил Галахад и вновь осенил себя крестом.
   — Если замысел Мерлина удастся, никакой войны не будет, — сказал я. — Будет резня, и возглавят ее боги.
   Галахад улыбнулся.
   — Будь со мной честен, Дерфель: замысел удастся?
   — Все мы здесь для того, чтобы это узнать, — уклончиво проговорил я. И тут меня осенило: а ведь в городе наверняка найдется десятка два саксонских шпионов, что пришли за тем же самым. Скорее всего, это бритты из свиты Ланселота, они же могут незамеченными смешаться с возбужденной толпой, которая между тем все прибывала и прибывала. Если Мерлин потерпит неудачу, подумал я, саксы воспрянут духом — и тем суровее окажутся весенние битвы.
   Дождь припустил сильнее, я окликнул Гвидра, и мы все трое бегом бросились обратно во дворец. Гвидр принялся упрашивать отца: дескать, пусть ему позволят наблюдать за обрядом с поля под самыми укреплениями Май Дуна, но Артур лишь покачал головой.
   — Если дождь не прекратится, то в любом случае смотреть будет не на что, — объяснил Артур. — Ты простудишься, и тогда… — И он оборвал себя на полуслове. Он собирался сказать: и тогда твоя мама на меня рассердится.
   — И тогда ты заразишь Морвенну и Серену, — докончил я, — а я подхвачу простуду от них, а твой отец — от меня, и когда нагрянут саксы, вся наша армия будет чихать и сморкаться.
   Гвидр на секунду задумался, решил, что это была шутка, и вновь потянул отца за рукав.
   — Ну пожалуйста! — взмолился он.
   — Ты будешь смотреть из верхней залы, вместе со всеми нами, — стоял на своем Артур.
   — Папа, а тогда можно, я вернусь поглядеть на медведя? Зверюга уже пьян, на него вот-вот собак спустят. Я встану под навес и не промокну. Честное слово. Папа, ну пожалуйста.
   Артур отпустил мальчишку, я послал Иссу присмотреть за ним, и мы с Галахадом поднялись в верхнюю дворцовую залу. Год назад, когда Гвиневера время от времени наезжала во дворец, в нем царили изящество и чистота, но теперь заброшенное здание пребывало в запустении и повсюду лежала пыль. Построили его еще римляне, и Гвиневера пыталась некогда восстановить древнее великолепие чертогов, но Ланселотовы войска разграбили их во времена мятежа, а приводить покои в порядок никто не стал. Люди Кунегласа развели огонь прямо на полу, и миниатюрные плитки трескались от жара. Сам Кунеглас стоял у широкого окна и оттуда мрачно глядел поверх соломенных и черепичных крыш Дурноварии в сторону склонов Май Дуна, едва различимых за пеленой дождя.
   — Ведь распогодится, правда? — взмолился он, завидев нас.
   — Чего доброго, польет еще сильнее, — заметил Галахад, и при этих словах на севере зарокотал гром и дождь заметно усилился: капли так и отскакивали от крыши на четыре-пять дюймов. Дрова на вершине Май Дуна здорово вымокли, но пока, надо думать, пострадали лишь верхние слои, а в глубине завалов древесина сухая. Собственно, внутрь вода не просочится еще с час или более такого ливня, а сухая растопка в середине очень скоро вытопит влагу из отсыревших веток, однако если дождь затянется до ночи, костры так и не разгорятся толком.
   — По крайней мере, под дождем пьяные протрезвеют, — отметил Галахад.
   В дверях появился епископ Эмрис в черной, насквозь промокшей и заляпанной грязью рясе. Он опасливо оглянулся на грозных язычников — копейщиков Кунегласа — и поспешно присоединился к нам у окна.
   — Артур здесь? — спросил он.
   — Он где-то во дворце, — отозвался я и представил Эмриса королю Кунегласу, добавив, что епископ — из числа наших добрых христиан.
   — Уповаю, что все мы добры, лорд Дерфель, — проговорил Эмрис, кланяясь королю.
   — По мне, так добрые христиане — это те, которые не бунтовали против Артура, — откликнулся я.
   — А был ли это бунт? — промолвил Эмрис. — Думается, лорд Дерфель, это было безумие, порожденное благочестивой надеждой, и смею сказать, что сегодня Мерлин делает в точности то же самое. Подозреваю, он останется разочарован, так же как не оправдались надежды моей бедной паствы в прошлом году. Но к чему приведет разочарование нынешней ночи? Вот зачем я здесь.
   — Так к чему же оно приведет? — заинтересовался Кунеглас.
   Эмрис пожал плечами.
   — Если Мерлиновы боги так и не появятся, о король, кого во всем обвинят? Христиан. А кого вырежет толпа? Опять же христиан. — Эмрис осенил себя крестом. — Хочу, чтобы Артур дал слово защитить нас.
   — Уверен, он даст — и охотно, — заверил Галахад.
   — Ради тебя, епископ, даст, — добавил я. Во времена смуты Эмрис остался верен Артуру: хороший был человек, пусть и осмотрителен в советах столь же, сколь тучен телом. Подобно мне, престарелый епископ входил в королевский совет, что видимости ради наставлял Мордреда в делах правления, хотя теперь, когда король наш был узником в Линдинисе, совет собирался редко. Артур общался с советниками с глазу на глаз, а затем принимал решения сам, но на самом-то деле что-то решать требовалось лишь там, где речь шла о подготовке Думнонии к вторжению саксов, и все мы были рады-радехоньки переложить это бремя на Артуровы плечи.
   Промеж серых туч скользнула раздвоенная молния, а мгновение спустя раздался удар грома, да такой оглушительный, что все мы непроизвольно пригнулись. Проливной дождь внезапно усилился еще больше, свирепо забарабанил по крышам, и яростно взбурлили ручьи грязной воды, струящиеся по улицам и переулкам Дурноварии. По полу растеклись лужицы.
   — Может, боги не хотят, чтобы их призывали? — угрюмо предположил Кунеглас.
   — Мерлин говорит, они далеко, — отозвался я, — так что дождь — не их рук дело.
   — Что, несомненно, доказывает: за этим дождем стоит Бог еще более великий, — гнул свое Эмрис.
   — Не по твоей ли просьбе? — ядовито осведомился Кунеглас.
   — Я не молился о дожде, о король, — отозвался Эмрис. — Воистину, ежели на то твоя воля, так я помолюсь о том, чтобы дождь прекратился. — С этими словами он закрыл глаза, широко развел руки и запрокинул голову в молитве. Торжественность момента слегка подпортила дождевая капля, что просочилась сквозь черепицу крыши и плюхнулась точнехонько на тонзуру, — однако ж епископ закончил молитву и осенил себя крестом.
   И — о чудо! — не успела пухлая Эмрисова рука сотворить знак креста на изгвазданной рясе, как дождь начал стихать. С запада еще налетали шквалы брызг, но барабанная дробь по крышам разом прекратилась, и в воздухе между нашим высоким окном и гребнем Май Дуна постепенно прояснилось. Холм по-прежнему темнел мрачной громадой под серыми тучами, и в древней крепости ничего невозможно было разглядеть, кроме разве горстки копейщиков, охраняющих укрепления, да нескольких паломников ниже по склону: эти подобрались к форту так близко, как только посмели. Эмрис сам не знал, радоваться ему или огорчаться действенности своей молитвы, но на всех нас она произвела громадное впечатление, особенно когда тучи на западе расступились и склоны Май Дуна вызеленил косой, водянистый луч солнца.
   Рабы принесли нам подогретый мед и холодную оленину, но мне кусок в горло не шел. Я все наблюдал, как день клонится к вечеру и рвутся лоскутья облаков. Небо светлело, на западе, над далеким Лионессом, запылало алое горнило. Солнце садилось, был канун Самайна, и по всей Британии и даже в христианской Ирландии народ оставлял снедь и питье для мертвых, которые вот-вот перейдут пропасть Аннуина по мосту из мечей. В эту ночь призрачная череда теней явится на землю, туда, где они некогда дышали и любили — и умерли. Многие умерли на Май Дуне, так что нынче ночью холм заполонят духи; я же неминуемо представил, как маленькая призрачная Диан бродит на развалинах дома Эрмида.
   Пришел Артур, и я подумал, до чего же непривычно он выглядит без Экскалибура в узорчатых ножнах. Видя, что дождь прекратился, он недовольно буркнул и выслушал просьбу епископа Эмриса.
   — Я выслал на улицы своих копейщиков, — заверил он епископа, — так что, пока твои люди не задирают язычников, никто их не тронет. — Артур принял из рук раба рог с медом и вновь повернулся к епископу. — Я в любом случае хотел с тобой повидаться, — промолвил он и поделился с епископом своими тревогами насчет короля Мэурига Гвентского. — Если Гвент не выйдет на бой, саксы задавят нас числом, — предостерег он Эмриса.
   Епископ побледнел как полотно.
   — Да быть того не может — Гвент не допустит, чтобы Думнония пала!
   — Епископ, Гвент подкуплен, — сообщил я и в свой черед поведал, как Элла пустил в свои земли Мэуриговых проповедников. — Пока Мэуриг верит, что есть шанс обратить саксов в свою веру, он против них меча не поднимет.
   — При мысли об обращении саксов мне должно только радоваться, — благочестиво отозвался Эмрис.
   — Зря, — предостерег я. — Как только эти священники перестанут быть нужны, Элла перережет им глотки.
   — А потом и нам, — мрачно добавил Кунеглас. Они с Артуром уже сговорились съездить вместе к королю Гвента, и теперь Артур уламывал Эмриса присоединиться к ним.
   — Тебя, епископ, он выслушает, — втолковывал Артур, — а если ты сумеешь убедить его, что для христиан Думнонии саксы куда опаснее, нежели я, может статься, он и передумает.
   — Я охотно поеду с вами, — заверил Эмрис, — право же, охотно.
   — По крайней мере, необходимо уговорить юного Мэурига, чтобы пропустил мою армию через свои земли, — угрюмо буркнул Кунеглас.
   Артур заметно встревожился.
   — А что, Мэуриг может отказаться?
   — Если верить моим шпионам, то да, — отозвался Кунеглас, пожимая плечами. — Но ежели саксы и впрямь нагрянут, так я пройду через его земли, не важно, даст он там разрешение или нет.
   — Тут-то и приключится война между Гвентом и Повисом, — раздраженно бросил Артур, — а это на руку одним только саксам, и никому больше. — Он досадливо поморщился. — И зачем Тевдрик отказался от трона? — Тевдрик, отец Мэурига, исповедовал христианство, однако ж всегда сражался против саксов на Артуровой стороне.
   На западе погас последний алый отблеск. На несколько мгновений мир завис между светом и тьмой — а затем нас поглотила бездна. Мы стояли в проеме окна, ежась на сыром ветру, и глядели, как сквозь прорехи в облаках проглядывают первые звезды. Растущая луна висела над южным морем совсем низко, и свет ее распылялся по краям облака, заслонившего созвездие змеи — во всяком случае, змеиную голову. Ночь накануне Самайна, мертвые уже близко…
   В домах Дурноварии засияли огни, но за пределами города царила тьма — вот разве что лунный луч посеребрит купу деревьев или склон далекого холма. Май Дун смутно маячил во мраке: черное пятно в черном сердце ночи мертвых. А мгла все сгущалась, загорались все новые звезды, и безумная луна летела, не разбирая пути, сквозь клочья облаков. Мертвецы тянулись нескончаемой чередою по мосту мечей: вот они уже здесь, среди нас, и хотя ни видеть ни слышать их нам не дано, но они здесь — во дворце, на улицах, в каждой долине, в каждом городе, в каждом доме Британии, а на полях сражений, где столько душ было вырвано из земных тел, мертвые кишмя кишат, что твои скворцы. Диан бродит себе под сенью дерев у дома Эрмида, а бесплотные призраки все плывут и плывут по мосту мечей, заполоняя остров Британия. Однажды, подумалось мне, я тоже пройду по мосту в такую ночь — посмотреть на моих детей, и на их детей, и на детей их детей. Каждый год, в канун Самайна, скитаться душе моей по земле — до скончания времен.
   Ветер стих. Луна снова спряталась за громадной грядой облаков, что нависла над Арморикой, но над нами небеса расчистились. Звезды, жилища богов, ослепительно сияли в пустоте. Кулух уже вернулся во дворец и теперь стоял у окна рядом с нами: мы жались друг к другу, вглядываясь в ночь. Пришел и Гвидр; впрочем, ему очень скоро надоело таращиться в промозглую тьму, и он отправился к приятелям из числа дворцовой стражи.
   — Когда начнется обряд? — спросил Артур.
   — Не скоро, — предупредил я. — Кострам должно полыхать в течение шести часов, прежде чем приступят к магическому ритуалу.
   — А как же Мерлин отсчитывает часы? — полюбопытствовал Кунеглас.
   — В уме, о король, — отвечал я.
   Мертвые плыли сквозь нас. Ветер совсем улегся, и в наступившем безмолвии в городе завыли собаки. Звезды в обрамлении посеребренных облаков пылали по-нездешнему ярко.
   И тут внезапно, из черноты посреди резкой ночной тьмы, на широкой, обнесенной стеной вершине Май Дуна вспыхнул первый костер — и обряд призывания богов начался.

ГЛАВА 4

   Миг — и пламя, чистое и яркое, заплясало над укреплениями Май Дуна, а затем огонь растекся по спиралям, и вот уже обширная чаша, образованная травянистыми насыпями крепостных стен, заполнилась тусклым дымным светом. Я словно видел, как люди суют факелы в самую глубину высоких и широких завалов и бегут, бегут с огнем к центральной спирали и вдоль внешних кругов. Поначалу костры занимались медленно, шипящие языки с трудом пробивались сквозь отсыревшие ветки верхнего слоя, но жар постепенно вытопил сырость, дрова разгорались все пуще, и вот наконец-то заполыхал весь сложный, прихотливый узор и свет засиял в ночи победно и яро. Гребень холма превратился в огненный кряж, в бурлящий круговорот пламени; к небесам клубами тянулся подсвеченный алым дым. В Дурноварии замелькали тени — отсветы слепящих костров. На улицах толпились люди, кое-кто даже на крыши взбирался — полюбоваться на далекий пожар.
   — Шесть часов? — недоверчиво переспросил Кулух.
   — Так мне Мерлин объяснил.
   — Шесть часов! — сплюнул Кулух. — Я бы успел к рыжей сбегать.
   Однако с места он не стронулся, равно как и никто из нас, все мы завороженно наблюдали за пляской пламени над холмом. То был погребальный костер Британии, финал истории, призывание богов, и мы глядели и ждали в напряженном молчании, словно ожидали увидеть, как, разорвав пелену синевато-багрового дыма, на землю снизойдут боги.
   Но тут заговорил Артур — и напряжение схлынуло.
   — Поесть бы, — буркнул он. — Если нам тут торчать шесть часов, так неплохо бы и заморить червячка.
   За едой говорили мало, по большей части о короле Мэуриге Гвентском и об ужасной вероятности, что он, чего доброго, не пустит своих копейщиков на войну. Если, конечно, война и впрямь начнется, неотвязно думал я, беспрестанно посматривая в окно — туда, где плясало пламя и бурлил дым. Я попытался отслеживать время, но на самом-то деле я понятия не имел, один час прошел или два, прежде чем трапеза закончилась, и вот мы снова столпились у громадного распахнутого окна, неотрывно глядя на Май Дун, где впервые в истории Сокровища Британии были собраны воедино.