– Да, ты знаешь ее как Марию,– сказал архонт, стараясь перекричать шум деревьев,– она забыла все, родилась заново и стала земной женщиной. Твоей женщиной, Роман. Каюсь, я был вашим ангелом-хранителем. Ваша встреча – дело моих рук, но не больше. Вы сами полюбили друг друга. И вы сами однажды решили, что с Опекой пора кончать навсегда: ни ты, ни она никогда не были куклами.
Снова сухо и страшно вспыхнула молния. Ее ломаный зигзаг пробил платиновую щель между землей и низким брюхом тьмы. Гром прокатился совсем рядом. Тень воздушной горы упала на сад, и разом стемнело. Но при этом – как ни странно – полуденное солнце продолжало ускользать от наступающей мглы и озаряло лиловые горы мрака антрацитовым блеском; золотая маска архонта сияла нестерпимо – до слез,– кипела червонным пламенем. Захлопнув окно, Мария убежала в дом.
– Так ты отказываешься от Даров?! – страшно вскричал архонт, подняв руку.
– Да.
– Архонтесс! Внимание…– В тенях наползающей горы Роману пригрезился огромный амфитеатр, полный солнечных зайчиков от вращающихся зеркалец на тонких треножниках; архонт повернул к нему золотое лицо.– … Ты ведь понимаешь, что теперь потеряешь ее и себя навсегда?
Это было сказано почти шепотом, но Роман услышал.
– Да. Я знаю! Знаю, что придется начать все сначала, с нуля, с той самой теннисной площадки, и снова, снова прожить мальчишество, юность, жизнь… Жизнь без славы, жизнь всех обычных. Знаю, и хватит об этом. Мы все: я, Кастелло, Арцт, Кула отказываемся от Даров.
– Ты слышишь, Архонтесс? Ведь правила игры вечны и неизменны? Не так ли, блюстители неба?
«В опекаемом мире – только один партнер по игре. Таков закон Канопы».
– Твой партнер по игре выходит из нее, Архонтесс.
«Знающий может отвергнуть. Таков закон Канопы».
– Вечный и нерушимый закон?
«Вечный и нерушимый. Перемена правил уничтожает игру».
– Значит, Земля свободна? – крикнул Роман сквозь рокот деревьев, раскачиваемых шквалом.
– Да! И я буду гарантом вашей свободы. Заложником вечности. Все вернется на круги своя,– сказал архонт.– Париж станет Парижем, Атлантический океан – Атлантическим. Сгинет Селенир. Провалятся в тартарары пушки времени. Уберется стража. Вернутся на лицо планеты пустыни,– продолжал архонт,– миллионы по-прежнему будут умирать от рака. Сгинут леса, посаженные великим садовником. Секвойи Сахары рассыплются в прах, растает прохладная тень, и пирамида Джосера вновь будет стоять на солнцепеке.
– Головастик встанет из гроба четырнадцатилетним мальчишкой! – перебил Роман.– И двадцатилетней мертвой петли времени больше не будет.
– Земля – это первая ласточка,– добавил архонт,– блюстителям неба уже виден конец игры, но Джутти-Мария, лишившись бессмертия, проживет короткую земную судьбу и однажды уйдет в чужую землю.
– Да. Но больше никто не будет дергать человечество за нитки, как пустоголовых марионеток! – крикнул Батон.
Вдруг все стихло, как бывает перед громовым ударом и ливнем. Гора мрака, клубясь, набирала дыхание для первого залпа.
– А я,– отчетливо донесся шепот архонта,– я навсегда останусь в картине Брейгеля… единственным взрослым в мире детей… поэтому мое лицо будет скрыто маской, там, у самого края картины, слева в окне…
– Кто вы? – дрогнувшим голосом спросил Батон.
– Я?.. Я – Великий Архонт Основатель Игры… вот этой несчастной рукой я поднял Священный камень у порога собственного дома…
«Да, это он. Блюститель Неба Первый. Он – Закон Канопы».
И зал Архонтесса, призрачно вспыхнув, канул в грозовых сумерках. Маска архонта стала гаснуть, морщиться, по золотой глади побежали желтые вены, маска сморщилась и вдруг золотистым кленовым листком осени сорвалась с ветки и закружилась в пыльном вихре.
– Прощай…
Вселенная потемнела, с неба сдуло тучи, молнии, солнце, грянула ночь, ясная звездная ночь, но и звезды смыла черной рукой межгалактическая тьма. Человек смотрел прямо в космос, где в центре холодного пространства морозно засверкал колоссальный космический крест. Его явление было прекрасным и страшным. Но вот и по нему побежали живые токи, со всех четырех сторон бездны надвинулись цветные волны прилива, и человек внезапно увидел не небо, а опрокинутое над Крымом живописное полотно Брейгеля, куда все глубже и глубже погружался крестообразный корабль Пришельца, пока не встал на законное место, не стал крестовиной окна над входом в магическое палаццо. На этом небесное знамение погасло, и тут ударила в висок тишины долгожданная гроза.
Накатил вал шквального ветра. Хлопнуло где-то разбитое стекло, но на гравийной дорожке перед домом уже никого не было, лишь неясный оттиск треножника – три точки на сыром песке – да следы от кроссовок говорили, что еще недавно здесь кто-то стоял.
Полыхнуло из поднебесных кресел молниеносное пламя. Закрутились в воздухе содранные с дерев свежие листья. Стволы молний поддерживали низко нависшее небо. Несколько минут в сухом аду парили только пыль, вихрь, полированный блеск и электричество. Но вот лопнули небесные хляби, и рухнул ошеломляющий ливень. Вода и тьма одновременно опрокинулись на землю, сливаясь в один ребристый поток. Водопады широкими руслами пролегли между небом и твердью. Молнии вставали из волн мирового потопа туловищами золотых колонн.
Ливень смывал миражи.
Над полуостровом вставала радуга.
Золотая маска архонта летела над садом сухим осенним листом.
В мокрой зелени проступали и гасли радужные пузыри величиной с райское яблоко.
Бесконечный полдень перевалил наконец через зенит.
В радужной пляске струй, пузырей, водопадов нарастала веселая кутерьма света, мальчишеская сутолока чудес, свистопляска игры, кувыркание форм. Дом лопнул заодно с миллионом пузырей. Все глубже распахивалось над крымским пейзажем голубое окно чистого неба. Косматая гора тьмы рассеивалась на глазах. Раскаты грома были еле слышны, а вспышки молний стали бледнее и шире, они мерцающими призраками брели за горизонт, они уже не подпирали торжественной колоннадой библейский небосвод, а струились беглыми зигзагами, как капли на ветровом автомобильном стекле. В сырых кустах ожили птицы. Махровая турецкая сирень, качаясь, стряхивала брызги… Мальчишки бежали веселой гурьбой от теннисного корта к спальному корпусу, из сумок торчали рукоятки ракеток, замотанные синей изолентой. Впереди – целая жизнь.
ЭПИЛОГ
Снова сухо и страшно вспыхнула молния. Ее ломаный зигзаг пробил платиновую щель между землей и низким брюхом тьмы. Гром прокатился совсем рядом. Тень воздушной горы упала на сад, и разом стемнело. Но при этом – как ни странно – полуденное солнце продолжало ускользать от наступающей мглы и озаряло лиловые горы мрака антрацитовым блеском; золотая маска архонта сияла нестерпимо – до слез,– кипела червонным пламенем. Захлопнув окно, Мария убежала в дом.
– Так ты отказываешься от Даров?! – страшно вскричал архонт, подняв руку.
– Да.
– Архонтесс! Внимание…– В тенях наползающей горы Роману пригрезился огромный амфитеатр, полный солнечных зайчиков от вращающихся зеркалец на тонких треножниках; архонт повернул к нему золотое лицо.– … Ты ведь понимаешь, что теперь потеряешь ее и себя навсегда?
Это было сказано почти шепотом, но Роман услышал.
– Да. Я знаю! Знаю, что придется начать все сначала, с нуля, с той самой теннисной площадки, и снова, снова прожить мальчишество, юность, жизнь… Жизнь без славы, жизнь всех обычных. Знаю, и хватит об этом. Мы все: я, Кастелло, Арцт, Кула отказываемся от Даров.
– Ты слышишь, Архонтесс? Ведь правила игры вечны и неизменны? Не так ли, блюстители неба?
«В опекаемом мире – только один партнер по игре. Таков закон Канопы».
– Твой партнер по игре выходит из нее, Архонтесс.
«Знающий может отвергнуть. Таков закон Канопы».
– Вечный и нерушимый закон?
«Вечный и нерушимый. Перемена правил уничтожает игру».
– Значит, Земля свободна? – крикнул Роман сквозь рокот деревьев, раскачиваемых шквалом.
– Да! И я буду гарантом вашей свободы. Заложником вечности. Все вернется на круги своя,– сказал архонт.– Париж станет Парижем, Атлантический океан – Атлантическим. Сгинет Селенир. Провалятся в тартарары пушки времени. Уберется стража. Вернутся на лицо планеты пустыни,– продолжал архонт,– миллионы по-прежнему будут умирать от рака. Сгинут леса, посаженные великим садовником. Секвойи Сахары рассыплются в прах, растает прохладная тень, и пирамида Джосера вновь будет стоять на солнцепеке.
– Головастик встанет из гроба четырнадцатилетним мальчишкой! – перебил Роман.– И двадцатилетней мертвой петли времени больше не будет.
– Земля – это первая ласточка,– добавил архонт,– блюстителям неба уже виден конец игры, но Джутти-Мария, лишившись бессмертия, проживет короткую земную судьбу и однажды уйдет в чужую землю.
– Да. Но больше никто не будет дергать человечество за нитки, как пустоголовых марионеток! – крикнул Батон.
Вдруг все стихло, как бывает перед громовым ударом и ливнем. Гора мрака, клубясь, набирала дыхание для первого залпа.
– А я,– отчетливо донесся шепот архонта,– я навсегда останусь в картине Брейгеля… единственным взрослым в мире детей… поэтому мое лицо будет скрыто маской, там, у самого края картины, слева в окне…
– Кто вы? – дрогнувшим голосом спросил Батон.
– Я?.. Я – Великий Архонт Основатель Игры… вот этой несчастной рукой я поднял Священный камень у порога собственного дома…
«Да, это он. Блюститель Неба Первый. Он – Закон Канопы».
И зал Архонтесса, призрачно вспыхнув, канул в грозовых сумерках. Маска архонта стала гаснуть, морщиться, по золотой глади побежали желтые вены, маска сморщилась и вдруг золотистым кленовым листком осени сорвалась с ветки и закружилась в пыльном вихре.
– Прощай…
Вселенная потемнела, с неба сдуло тучи, молнии, солнце, грянула ночь, ясная звездная ночь, но и звезды смыла черной рукой межгалактическая тьма. Человек смотрел прямо в космос, где в центре холодного пространства морозно засверкал колоссальный космический крест. Его явление было прекрасным и страшным. Но вот и по нему побежали живые токи, со всех четырех сторон бездны надвинулись цветные волны прилива, и человек внезапно увидел не небо, а опрокинутое над Крымом живописное полотно Брейгеля, куда все глубже и глубже погружался крестообразный корабль Пришельца, пока не встал на законное место, не стал крестовиной окна над входом в магическое палаццо. На этом небесное знамение погасло, и тут ударила в висок тишины долгожданная гроза.
Накатил вал шквального ветра. Хлопнуло где-то разбитое стекло, но на гравийной дорожке перед домом уже никого не было, лишь неясный оттиск треножника – три точки на сыром песке – да следы от кроссовок говорили, что еще недавно здесь кто-то стоял.
Полыхнуло из поднебесных кресел молниеносное пламя. Закрутились в воздухе содранные с дерев свежие листья. Стволы молний поддерживали низко нависшее небо. Несколько минут в сухом аду парили только пыль, вихрь, полированный блеск и электричество. Но вот лопнули небесные хляби, и рухнул ошеломляющий ливень. Вода и тьма одновременно опрокинулись на землю, сливаясь в один ребристый поток. Водопады широкими руслами пролегли между небом и твердью. Молнии вставали из волн мирового потопа туловищами золотых колонн.
Ливень смывал миражи.
Над полуостровом вставала радуга.
Золотая маска архонта летела над садом сухим осенним листом.
В мокрой зелени проступали и гасли радужные пузыри величиной с райское яблоко.
Бесконечный полдень перевалил наконец через зенит.
В радужной пляске струй, пузырей, водопадов нарастала веселая кутерьма света, мальчишеская сутолока чудес, свистопляска игры, кувыркание форм. Дом лопнул заодно с миллионом пузырей. Все глубже распахивалось над крымским пейзажем голубое окно чистого неба. Косматая гора тьмы рассеивалась на глазах. Раскаты грома были еле слышны, а вспышки молний стали бледнее и шире, они мерцающими призраками брели за горизонт, они уже не подпирали торжественной колоннадой библейский небосвод, а струились беглыми зигзагами, как капли на ветровом автомобильном стекле. В сырых кустах ожили птицы. Махровая турецкая сирень, качаясь, стряхивала брызги… Мальчишки бежали веселой гурьбой от теннисного корта к спальному корпусу, из сумок торчали рукоятки ракеток, замотанные синей изолентой. Впереди – целая жизнь.
ЭПИЛОГ
В этот день Роман – против своих правил – притормозил у обочины подмосковного шоссе и посадил в машину попутчицу. Случайной пассажиркой оказалась молодая девушка в плаще с пристегнутым капюшоном. Это был довольно малолюдный отрезок воскресного Пятницкого шоссе вблизи от кольцевой автодороги. Девушка одиноко торчала на автобусной остановке. Стоял холодный октябрь. Моросило. И он притормозил, хотя она и не подняла руки… «Вам куда?» – «Спасибо. До ближайшего метро».– «Сходненская, например?» – «Годится». Сложив зонт, она протискивается на заднее сиденье, где у Романа стоит аккумуляторная коробка. Ее прозрачный плащ хрустит, как целлофан, когда из него достают подарок.
Роман трогает машину и косится через зеркальце на пассажирку: девушка спокойно снимает капюшон, убирает со лба мокрые от водяной пыли волосы. Странное чувство внезапно окатывает его сердце, Роману кажется, что он ее где-то встречал, даже больше – хорошо знал и чуть ли не любил безумно вот эту нежную родинку на левой щеке, на краю ямочки.
– Как вас зовут?– торопливо спрашивает он.
– Давайте не будем, а? – хмуро отвечает вопросом на вопрос пассажирка, отвергая малейшие попытки знакомства.
«Что ж, не будем».
Машина летит в серую капель. Взад-вперед по стеклу тоскливо снуют «дворники». Вот его обгоняет мощный БМВ с посольским номерным знаком, и в боковое стекло летит грязь. Девушка молча уткнулась в окно, ей холодно, и она дует на озябшие пальцы. Как назло, у Романа барахлит «печка», и он сам ежится от холода.
– Смотрите, бабочка,– вдруг оживает незнакомка.
Действительно, в машину залетела какая-то фантастическая живучая октябрьская золотая бабочка и сейчас отчаянно колотится о лобовое стекло. Роман пытается поймать трепетный комочек свободной рукой, но бабочка перелетает назад и уже бьется о заднее стекло.
Девушка снова хмуро смотрит на дорогу. Роман то и дело украдкой взглядывает на нее через зеркальце. Волнение постепенно проходит, стук сердца слабеет, неясное воспоминание гаснет, словно тающие следы на морском берегу… кто-то босиком пробежал по самой кромке, а прибой тотчас слизнул узкий след.
Машина исчезает за поворотом.
Моросящий дождь набирает силу. По голым кустам акаций вдоль обочины пробегает осенняя судорога. Сырая ворона низко летит над шоссе в поисках убежища. Начинает темнеть.
Роман трогает машину и косится через зеркальце на пассажирку: девушка спокойно снимает капюшон, убирает со лба мокрые от водяной пыли волосы. Странное чувство внезапно окатывает его сердце, Роману кажется, что он ее где-то встречал, даже больше – хорошо знал и чуть ли не любил безумно вот эту нежную родинку на левой щеке, на краю ямочки.
– Как вас зовут?– торопливо спрашивает он.
– Давайте не будем, а? – хмуро отвечает вопросом на вопрос пассажирка, отвергая малейшие попытки знакомства.
«Что ж, не будем».
Машина летит в серую капель. Взад-вперед по стеклу тоскливо снуют «дворники». Вот его обгоняет мощный БМВ с посольским номерным знаком, и в боковое стекло летит грязь. Девушка молча уткнулась в окно, ей холодно, и она дует на озябшие пальцы. Как назло, у Романа барахлит «печка», и он сам ежится от холода.
– Смотрите, бабочка,– вдруг оживает незнакомка.
Действительно, в машину залетела какая-то фантастическая живучая октябрьская золотая бабочка и сейчас отчаянно колотится о лобовое стекло. Роман пытается поймать трепетный комочек свободной рукой, но бабочка перелетает назад и уже бьется о заднее стекло.
Девушка снова хмуро смотрит на дорогу. Роман то и дело украдкой взглядывает на нее через зеркальце. Волнение постепенно проходит, стук сердца слабеет, неясное воспоминание гаснет, словно тающие следы на морском берегу… кто-то босиком пробежал по самой кромке, а прибой тотчас слизнул узкий след.
Машина исчезает за поворотом.
Моросящий дождь набирает силу. По голым кустам акаций вдоль обочины пробегает осенняя судорога. Сырая ворона низко летит над шоссе в поисках убежища. Начинает темнеть.