Страница:
С Ельциным работали великолепные врачи. Они не обращали внимания на капризы шефа, на злобный тон его замечаний, на вечное нытье. Я не сомневался, что наши доктора поставят президента на ноги.
Иногда Борис Николаевич грустным голосом спрашивал:
— Как там у вас дела на работе? Что нового?
И я рассказывал. Он любил слушать про взаимоотношения между его подчиненными. Михаил Барсуков, обладающий феноменальной памятью, цитировал выдержки из зарубежных публикаций: кто и как оценивает возможности президента России на предстоящих выборах. Шеф обожал разговоры о себе. Это, видимо, сугубо возрастное качество.
В одно из таких посещений Борис Николаевич с трудом приподнял голову с подушки и тихо произнес:
— Александр Васильевич, я решил идти на выборы.
Я тут же поддержал его:
— Борис Николаевич, мы в этом никогда не сомневались. Другого равного кандидата все равно нет. Конечно, если бы у вас был преемник, вы бы могли спокойно уйти на пенсию и знать, что он продолжит ваше дело. И мы бы агитировали за преемника. А раз его нет, не ваша вина в этом. Может, президентство — это ваш крест? Придется нести его дальше.
Мой ответ он выслушал с блаженным выражением лица.
— А как вы посмотрите, если я руководителем своей избирательной кампании поставлю Олега Николаевича Сосковца? — спросил Ельцин.
Я растерялся:
— Борис Николаевич, а как же правительство? Он же один из немногих, кто там по-настоящему работает!
Незадолго до этого я получил любопытную справку — кто из вицепремьеров и сколько обрабатывает документов. У Олега Николаевича были стахановские показатели. Он перекрывал нормы в несколько раз. Три тысячи бумаг за год!
…Шеф посмотрел на меня с циничной ухмылкой:
— А мне наср… на это правительство, мне главное — выборы выиграть.
Ельцин крайне редко выражался, но в этот момент не сдержался.
— Ну, тогда лучшей кандидатуры не найти. Я целиком поддерживаю вашу идею. Сосковец вам предан и будет вкалывать в полную силу. — согласился я.
О разговоре в Барвихе я рассказал Олегу Николаевичу в тот же вечер. Он сначала оторопел, а потом воодушевился:
— Ну мы завернем!
Решение было принято, и мы начали размышлять: стоит уходить Сосковцу с должности или он может совмещать предвыборную деятельность с работой в правительстве? В конце концов решили, что с должности уходить рановато. Перед глазами был пример одного из лидеров движения «Наш дом — Россия» — Беляева. Как только он оставил пост председателя Госкомимущества и окунулся в политику, так сразу региональное начальство потеряло к нему всякий интерес.
Назначение Сосковца окончательно поляризовало окружение Ельцина. Противники Олега Николаевича разработали целый план по его дискредитации. Главная роль в этой схватке была отведена Илюшину.
Сначала я недоумевал: Сосковца президент выбрал самостоятельно, отчего же такое противостояние?! Но, увы, с опозданием понял: все эти Илюшины и Сатаровы мгновенно сообразили, что Сосковец непременно выиграет выборы, а значит, заслуженно станет преемником Ельцина.
В самом начале противостояния спичрайтер президента Людмила Пихоя както заглянула в президентский буфет. Она, видимо, уже отметила чей-то юбилей и пребывала в слегка хмельном состоянии. И вдруг, без всякого повода, разразилась монологом про Олега Николаевича. Среди слушателей оказался и президентский повар Дмитрий Самарин.
Главный аргумент Пихои против назначения Сосковца поверг повара Диму в глубокие размышления. Олег Николаевич, по словам осведомленной Людмилы Григорьевны, был политическим импотентом. На слове «политический» Дима внимания не заострил и посчитал, что спичрайтерша по каким-то глубоко интимным причинам возненавидела такого видного и приятного во всех отношениях мужчину, как Сосковец.
Первые заседания штаба проходили в Белом доме, на пятом этаже, в том самом зале, где в августе 91-го находился штаб обороны. В них принимала участие Таня Дьяченко. Илюшин стремился продемонстрировать ей свои лучшие чиновничьи качества, но дочь президента еще не постигла языка аппаратных интриг, и оттого каверзные вопросы Виктора Васильевича, адресованные членам штаба и лично Сосковцу, казались ей прежде всего бестолковыми, а сами заседания непонятными и утомительными.
Юрий Лужков намекнул нам, что Белый дом не лучшее место для предвыборного штаба действующего президента, и несколько заседаний мы провели в мэрии. Помещение там было просторнее, в перерывах подавали чай, после заседаний предлагали коньячок и лимончик.
Аналитическая группа Сосковца собиралась на госдаче в Волынском, в маленьком уютном особнячке. Олег Николаевич навещал аналитиков ежедневно, и я поражался, как он повсюду успевает.
Шеф настаивал, чтобы подписей избирателей в поддержку его кандидатуры собрали побольше и быстрее остальных претендентов. Сосковец обратился за помощью к министру путей сообщения Фадееву. Геннадий Матвеевич в кратчайшие сроки организовал подписи железнодорожников. Ельцин был потрясен такой оперативностью, но не знал, что телеканал НТВ уже раскритиковал и излишнюю торопливость президента, и желание любой ценой получить поддержку граждан. В тот момент директор компании Малашенко еще не принимал участия в работе предвыборного штаба Ельцина, а потому по привычке, сложившейся за последние годы, не упускал случая обругать Бориса Николаевича по любому поводу.
Неподалеку от аналитиков Сосковца, в том же Волынском, расположился штаб помощника президента Сатарова. Они тоже что-то энергично сочиняли. Первый продукт сатаровских аналитиков умилил меня своей гениальной простотой — к президенту нужно срочно пригласить двух имиджмейкеров. Пригласили. Мне они показались неплохими людьми, в меру образованными, в меру овладевшими новой для России профессией. Им хотелось сделать себе имя на Ельцине, и они вовсю старались получить работу в предвыборном штабе президента.
Шеф их лично принял пару раз, а затем охладел. Для имиджмейкеров это плохой признак. Клиент должен чувствовать едва ли не физиологическую зависимость от хорошего учителя. А если у заказчика нет даже интереса к личности имиджмейкера, то и пользы от общения с ним не будет.
После фиаско расстроенные имиджмейкеры пришли ко мне. Они вместе с командой президента ездили в Белгород и наблюдали за поведением шефа со стороны, чтобы потом дать квалифицированные советы.
Проговорил я с ними часа полтора. Они подарили свои книги. Мне пришлось рассказать о том, что делают ребята из штаба Сосковца. Они слушали внимательно, а потом сказали:
— Тогда мы просто не понимаем, зачем нас пригласили, если у президента уже есть имиджмейкеры.
На заседании штаба в мэрии я появлялся нерегулярно. Запомнил одно из них, когда губернаторы Самарской и Ленинградской областей докладывали о подготовке к выборам. Самарского губернатора Константина Титова возмутил авторитарный стиль руководства Сосковца. А ленинградец Александр Беляков, наоборот, жесткие указания Олега Николаевича воспринял спокойно и тут же бросился их выполнять.
Тане Дьяченко тон Сосковца не понравился. Она возмущалась:
— Так нельзя себя с людьми вести.
Хотя никогда прежде она не руководила ни большим коллективом, ни малым. Если бы хоть раз Таня побывала на бюро горкома партии и посмотрела, как хлестко руководил людьми ее отец, она бы о повелительном тоне Олега Николаевича больше не заикалась. Стиль Сосковца еще только приближался к раннему ельцинскому.
Илюшин, почувствовав Танино недовольство, мгновенно развернул агитационную деятельность. Садился рядом с ней, вел подробные записи и нашептывал едкие замечания. Если Таня кивала головой в знак согласия, Виктор Васильевич усиливал атаку. Он приходил на заседание с подготовленными заранее вопросами и старался их во что бы то ни стало задать.
Противостояние набирало силу и закончилось в один миг для всех тех, кто работал в штабе Сосковца. Эти люди действительно ориентировались на свою выборную стратегию. Зная состояние здоровья Ельцина, они не хотели, чтобы президент бегал, как мальчик, по городам и сценам, считали такое поведение малоподходящим амплуа.
Меня же пугало другое обстоятельство — интенсивные предвыборные мероприятия могли уложить шефа в могилу или привести к политическому кризису. Тогда бы пришлось отменять выборы. Риск казался неоправданным и кощунственным по отношению к гражданам. Дальнейшие события показали: от провала нас спасло чудо, которого, впрочем, могло и не быть.
Неожиданно в штаб Сосковца пришел циркуляр. В нем говорилось, что на первое заседание Совета по выборам приглашают Коржакова и Сосковца. Руководитель Совета — сам президент. Тихий переворот в предвыборной команде свершился.
В первый Совет вошли Илюшин, Черномырдин, Егоров, Сосковец, Лужков, Коржаков и Таня Дьяченко. Потом постепенно появились новые члены.
Чубайса среди них не было. Нам лишь сказали, что создана аналитическая группа под руководством Анатолия Борисовича. Она работает в мэрии, над офисом группы «Мост». Это действительно удобно — под боком Филипп Бобков со своими профессиональными аналитиками и эксклюзивной информацией службы безопасности «Моста».
Деятельность сотрудников группы Чубайса держалась в строгом секрете. Туда никто не имел доступа, никто толком не понимал, чем конкретно они занимаются. На самом деле ничем не занимались. Вели стебные разговоры, изображали из себя яйцеголовых. Обычные подростковые игры умных мальчиков во взрослых людей.
Зато после переезда в «Президент-отель» у Чубайса, наконец, появился собственный кабинет в приличном месте.
Это была моя идея — устроить штаб в «Президент-отеле». Хотя Илюшин и Филатов ее не одобрили:
— Этого делать нельзя. Вдруг коммунисты узнают, сколько мы платим за аренду Я им возразил:
— Нет, пусть уж коммунисты вас тоже боятся. Они используют Государственную Думу как предвыборный штаб, ничего не платят за эксплуатацию помещении, за правительственную связь, за междугородние переговоры.
Илюшин внял моей аргументации и согласился на «Президент-отель». Заместителем начальника штаба я порекомендовал своего первого зама — генерал-майора Георгия Рогозина. Он написал заявление об уходе в отпуск и перебрался в гостиницу. Просиживал там с утра до ночи. В какое бы время я ни позвонил ему, хоть поздно вечером в воскресенье, он снимал трубку.
Что ты сидишь сутки напролет, почему дома не бываешь? — упрекал его.
— Александр Васильевич, тут еще дела, тут еще работа. Не волнуйся, все будет нормально, — слышал стандартный ответ.
Рогозин выполнял всю аналитическую работу.
После моей отставки его хотели немедленно убрать из штаба. С одной стороны, не терпелось уволить «человека Коржакова», с другой — жалко разбрасываться компетентными работниками. Не так уж и много было их в штабе. Поэтому генерала Рогозина уволили на другой день после окончания выборов.
Я его успокоил:
— Не питай иллюзий, Георгий Георгиевич, мы с тобой два кремлевских мерлина.
Так нас окрестил один из журналистов Гусинского. Мерлин — это колдун, наставник короля Артура. Я, правда, не слышал про колдунов, работающих добросовестно с утра до ночи. Наверное, мы с Рогозиным из нового поколения мерлинов, которые выбирают сердцем добросовестный труд.
У меня времени для аналитической работы не оставалось, я контролировал финансовые дела. Если бы в штабе так открыто и нахально не воровали, никакого скандала, связанного с деньгами для избирательной кампании Ельцина, не случилось бы.
…Первое заседании Совета прошло в Кремле, в кабинете президента. Борис Николаевич произнес двадцатиминутную речь, следом выступили Черномырдин и Лужков. Все говорили без бумажки. Я тоже хотел высказать некоторые замечания, но шеф вдруг прервал заседание:
— Я устал, хватит.
Мы недоумевали — кому нужен Совет, на котором никто не хочет никого выслушивать.
Вскоре в состав Совета ввели Игоря Малашенко, директора компании НТВ. Президент с ним побеседовал и предложил возглавить пропагандистскую часть кампании. «Малашенко — ответственный за создание имиджа президента», — было написано в бумажке, которую прислал Илюшин.
Назначение выглядело верхом цинизма. НТВ, возглавляемое именно Малашенко, в последние годы эффективно разрушало имидж Ельцина, а теперь за выборные миллионы должно было реанимировать когда-то приятный облик шефа.
С комсомольским энтузиазмом журналисты НТВ принялись за обратный процесс. Это, наверное, признак истинной независимости.
Чем прочнее становились позиции Илюшина в новом штабе, тем чаще ко мне стали наведываться ходоки с жалобами. Например, из Нижнего Новгорода в Москву на двух теплоходах приехали сторонники президента — ветераны войны. Деньги на поездку им выделил местный бизнесмен. Они проводили агитационные митинги в поддержку Ельцина во время остановок теплохода в маленьких городах. В Москве ветераны планировали дойти пешком от Ручного вокзала до Красной площади и там устроить митинг. Им хотелось, чтобы Борис Николаевич вышел минут на пять, сказал «спасибо» организаторам и участникам марша.
Идею Илюшин категорически отверг. Я его спросил:
— Почему вы отказали ветеранам? Чем они провинились? Мы же на голом месте создаем себе противников!
Илюшин изобразил заинтересованность:
— Ой, я не знал всех деталей проекта.
Но выяснилось, что инициаторы поездки приходили к Илюшину. Их принял его помощник и посоветовал:
— Идите-ка лучше к Коржакову, нечего Виктора Васильевича тут домогаться.
Ко мне приходили и знаменитые артисты, отвергнутые штабом. Тане, например, кто-то внушил, что режиссер с мировым именем Никита Михалков слишком алчный и мечтает разбогатеть во время президентской кампании. Поэтому Таня Дьяченко отказалась от предложений Никиты Сергеевича. Михалков изложил мне суть своего замечательного творческого проекта, и я помог ему. Это была одна из сильнейших акций в выборной кампании.
Народный артист России Александр Абдулов тоже не понравился штабу. Он просил скромные деньги на теплоходную поездку по Волге — хотел проехать по провинциальным городкам со своим спектаклем «Бременские музыканты». На такие представления обычно приходят бабушки с внуками, радуются бесплатным билетам. Тут самое время попросить голосовать за Ельцина. Когда «отвергнутый» Александр Гаврилович пришел ко мне, ухе было поздно организовывать теплоход. Мы устроили несколько автопоездок по городам. А в Свердловск «Бременские музыканты» долетели на самолете «Антей». Там на одном из спектаклей присутствовала Наина Иосифовна и искрение нахваливала «работу» штаба.
Ближе к первому туру Ельцин стал устраивать банкеты с командой Чубайса в своей лучшей резиденции — в старом Огареве. Таня приглашала туда Гусинского, Березовского, Шахновского, Малашенко, Сатарова, Ослона (Ослон, кстати, действительно толковый специалист). Ей хотелось показать себя хозяйкой, принять этих деятелей за казенный счет как можно роскошнее. На десерт подавали клубнику, нашу, южную, специально доставленную в Москву самолетом.
Как-то я заметил, что официант потащил гостям солидное блюдо с ягодами и остановил его:
— Куда несешь, этим ослонам?! К чертовой матери, давай клубнику сюда.
И мы втроем: Крапивин, Толя Кузнецов и я, быстренько съели целую тарелку.
Через некоторое время опять возник официант с блюдом ягод. И мы снова их перехватили. Я не жадный, но искренне считал, что клубникой, и не только ею, они себя, работая в штабе до конца жизни обеспечили.
Одно из заседаний Совета было посвящено пропаганде. Докладчиком назначили Малашенко, а меня с Барсуковым — оппонентами. Илюшин специально хотел усугубить конфликт этим конфронтационным распределением ролей. Мы и так слыли непримиримыми оппонентами, разве не провокационно было назначать нас ими официально?!
Малашенко прочитал доклад, из которого следовало, что вся пресса работает только на положительный имидж Бориса Николаевича. Шефу доклад понравился. Потом выступил Барсуков. Он подтвердил выводы Малашенко, но вскользь, в общих словах, упомянул об отдельных недостатках.
В моем выступлении, наоборот, были приведены только конкретные факты: число, время, передача, цитата. Когда я все это зачитывал, слушатели сидели в напряженном ожидании и искоса поглядывали на шефа. По-моему, он отказывался верить, что обилие процитированных мной колкостей и гадостей посвящалось ему. Шеф давно ничего подобного не слышал, ведь телевизор он не смотрел, газет не читал.
— Хватит, заканчивайте, — раза четыре пытался прервать мое выступление президент.
— Я полностью согласен с Малашенко, — сделал вывод шеф.
— Это раньше так было, что генсеков воспевали, нахваливали, а теперь нужна другая политика, нужно быть умным.
Что ж, умным быть никто не запрещает.
Половина участников Совета поддержала меня. Они понимали, что на совещаниях, скрытых от посторонних глаз, имеет смысл говорить правду.
…До отставки оставалось три дня, но ни Сосковец, ни Барсуков, ни я о ней не догадывались. Даже не думали об этом. Мы, как обычно, пришли на очередное заседание Совета, последнее для нас. В конце заседания, когда почти все высказались, Ельцин устало произнес:
— Ну, кто еще хочет выступить?
Я поднялся:
— У меня три предложения. Первое. Борис Николаевич, вам необходимо встретиться с вашими доверенными лицами.
— Да, правильно. Назначьте время встречи.
Встрял Илюшин:
— Борис Николаевич, не надо с ними встречаться. Мы с ними без вас поговорим.
— А почему вы? Я должен сам, — удивился шеф.
— Борис Николаевич, Илюшин собирает только москвичей. А я имею в виду доверенных лиц со всей России. Их всего-то 200 человек, — пояснил я.
Виктор Васильевич не унимался:
— Все равно не надо. Некоторые из них себя проявили плохо. Мы не советуем, штаб против, чтобы вы, Борис Николаевич, с ними общались.
Но шеф настоял на встрече. Анатолий Корабельщиков (помощник президента) записал ее в график Ельцина, а Илюшин потом самовольно расписание изменил. Доверенные лица с самим кандидатом так и не увиделись.
Второе мое предложение было организационным. А на третьем все и произошло. Сначала я заранее трижды извинился, а затем бесстрастным голосом произнес:
— Уважаемые господа Чубайс и Филатов! Очень вас прошу и передайте, пожалуйста, своим друзьям Сатарову и Лившицу, чтобы в решающие две недели до выборов вы все вместе преодолели соблазн и не показывали свои физиономии на телеэкране. К сожалению, ваши лица отталкивают потенциальных избирателей президента.
На свое место я сел в мертвой тишине. Обычный цвет лица у Чубайса — красновато-рыжий. Но тут вдруг он так сильно побледнел, что стал выглядеть как нормальный белый человек.
Оскорбленные члены штаба сразу собрались после этого заседания. Чубайс пригласил Гусинского и Березовского:
— «Наверху» получено добро, «мочим» Сосковца и его друзей.
В тот момент наша отставка была предопределена, противники ждали повода. «Добро», конечно, обеспечила дочка президента. Осенью она добудет еще одно «добро» — на мой арест.
Иногда Борис Николаевич грустным голосом спрашивал:
— Как там у вас дела на работе? Что нового?
И я рассказывал. Он любил слушать про взаимоотношения между его подчиненными. Михаил Барсуков, обладающий феноменальной памятью, цитировал выдержки из зарубежных публикаций: кто и как оценивает возможности президента России на предстоящих выборах. Шеф обожал разговоры о себе. Это, видимо, сугубо возрастное качество.
В одно из таких посещений Борис Николаевич с трудом приподнял голову с подушки и тихо произнес:
— Александр Васильевич, я решил идти на выборы.
Я тут же поддержал его:
— Борис Николаевич, мы в этом никогда не сомневались. Другого равного кандидата все равно нет. Конечно, если бы у вас был преемник, вы бы могли спокойно уйти на пенсию и знать, что он продолжит ваше дело. И мы бы агитировали за преемника. А раз его нет, не ваша вина в этом. Может, президентство — это ваш крест? Придется нести его дальше.
Мой ответ он выслушал с блаженным выражением лица.
— А как вы посмотрите, если я руководителем своей избирательной кампании поставлю Олега Николаевича Сосковца? — спросил Ельцин.
Я растерялся:
— Борис Николаевич, а как же правительство? Он же один из немногих, кто там по-настоящему работает!
Незадолго до этого я получил любопытную справку — кто из вицепремьеров и сколько обрабатывает документов. У Олега Николаевича были стахановские показатели. Он перекрывал нормы в несколько раз. Три тысячи бумаг за год!
…Шеф посмотрел на меня с циничной ухмылкой:
— А мне наср… на это правительство, мне главное — выборы выиграть.
Ельцин крайне редко выражался, но в этот момент не сдержался.
— Ну, тогда лучшей кандидатуры не найти. Я целиком поддерживаю вашу идею. Сосковец вам предан и будет вкалывать в полную силу. — согласился я.
О разговоре в Барвихе я рассказал Олегу Николаевичу в тот же вечер. Он сначала оторопел, а потом воодушевился:
— Ну мы завернем!
Решение было принято, и мы начали размышлять: стоит уходить Сосковцу с должности или он может совмещать предвыборную деятельность с работой в правительстве? В конце концов решили, что с должности уходить рановато. Перед глазами был пример одного из лидеров движения «Наш дом — Россия» — Беляева. Как только он оставил пост председателя Госкомимущества и окунулся в политику, так сразу региональное начальство потеряло к нему всякий интерес.
Назначение Сосковца окончательно поляризовало окружение Ельцина. Противники Олега Николаевича разработали целый план по его дискредитации. Главная роль в этой схватке была отведена Илюшину.
Сначала я недоумевал: Сосковца президент выбрал самостоятельно, отчего же такое противостояние?! Но, увы, с опозданием понял: все эти Илюшины и Сатаровы мгновенно сообразили, что Сосковец непременно выиграет выборы, а значит, заслуженно станет преемником Ельцина.
В самом начале противостояния спичрайтер президента Людмила Пихоя както заглянула в президентский буфет. Она, видимо, уже отметила чей-то юбилей и пребывала в слегка хмельном состоянии. И вдруг, без всякого повода, разразилась монологом про Олега Николаевича. Среди слушателей оказался и президентский повар Дмитрий Самарин.
Главный аргумент Пихои против назначения Сосковца поверг повара Диму в глубокие размышления. Олег Николаевич, по словам осведомленной Людмилы Григорьевны, был политическим импотентом. На слове «политический» Дима внимания не заострил и посчитал, что спичрайтерша по каким-то глубоко интимным причинам возненавидела такого видного и приятного во всех отношениях мужчину, как Сосковец.
Первые заседания штаба проходили в Белом доме, на пятом этаже, в том самом зале, где в августе 91-го находился штаб обороны. В них принимала участие Таня Дьяченко. Илюшин стремился продемонстрировать ей свои лучшие чиновничьи качества, но дочь президента еще не постигла языка аппаратных интриг, и оттого каверзные вопросы Виктора Васильевича, адресованные членам штаба и лично Сосковцу, казались ей прежде всего бестолковыми, а сами заседания непонятными и утомительными.
Юрий Лужков намекнул нам, что Белый дом не лучшее место для предвыборного штаба действующего президента, и несколько заседаний мы провели в мэрии. Помещение там было просторнее, в перерывах подавали чай, после заседаний предлагали коньячок и лимончик.
Аналитическая группа Сосковца собиралась на госдаче в Волынском, в маленьком уютном особнячке. Олег Николаевич навещал аналитиков ежедневно, и я поражался, как он повсюду успевает.
Шеф настаивал, чтобы подписей избирателей в поддержку его кандидатуры собрали побольше и быстрее остальных претендентов. Сосковец обратился за помощью к министру путей сообщения Фадееву. Геннадий Матвеевич в кратчайшие сроки организовал подписи железнодорожников. Ельцин был потрясен такой оперативностью, но не знал, что телеканал НТВ уже раскритиковал и излишнюю торопливость президента, и желание любой ценой получить поддержку граждан. В тот момент директор компании Малашенко еще не принимал участия в работе предвыборного штаба Ельцина, а потому по привычке, сложившейся за последние годы, не упускал случая обругать Бориса Николаевича по любому поводу.
Неподалеку от аналитиков Сосковца, в том же Волынском, расположился штаб помощника президента Сатарова. Они тоже что-то энергично сочиняли. Первый продукт сатаровских аналитиков умилил меня своей гениальной простотой — к президенту нужно срочно пригласить двух имиджмейкеров. Пригласили. Мне они показались неплохими людьми, в меру образованными, в меру овладевшими новой для России профессией. Им хотелось сделать себе имя на Ельцине, и они вовсю старались получить работу в предвыборном штабе президента.
Шеф их лично принял пару раз, а затем охладел. Для имиджмейкеров это плохой признак. Клиент должен чувствовать едва ли не физиологическую зависимость от хорошего учителя. А если у заказчика нет даже интереса к личности имиджмейкера, то и пользы от общения с ним не будет.
После фиаско расстроенные имиджмейкеры пришли ко мне. Они вместе с командой президента ездили в Белгород и наблюдали за поведением шефа со стороны, чтобы потом дать квалифицированные советы.
Проговорил я с ними часа полтора. Они подарили свои книги. Мне пришлось рассказать о том, что делают ребята из штаба Сосковца. Они слушали внимательно, а потом сказали:
— Тогда мы просто не понимаем, зачем нас пригласили, если у президента уже есть имиджмейкеры.
На заседании штаба в мэрии я появлялся нерегулярно. Запомнил одно из них, когда губернаторы Самарской и Ленинградской областей докладывали о подготовке к выборам. Самарского губернатора Константина Титова возмутил авторитарный стиль руководства Сосковца. А ленинградец Александр Беляков, наоборот, жесткие указания Олега Николаевича воспринял спокойно и тут же бросился их выполнять.
Тане Дьяченко тон Сосковца не понравился. Она возмущалась:
— Так нельзя себя с людьми вести.
Хотя никогда прежде она не руководила ни большим коллективом, ни малым. Если бы хоть раз Таня побывала на бюро горкома партии и посмотрела, как хлестко руководил людьми ее отец, она бы о повелительном тоне Олега Николаевича больше не заикалась. Стиль Сосковца еще только приближался к раннему ельцинскому.
Илюшин, почувствовав Танино недовольство, мгновенно развернул агитационную деятельность. Садился рядом с ней, вел подробные записи и нашептывал едкие замечания. Если Таня кивала головой в знак согласия, Виктор Васильевич усиливал атаку. Он приходил на заседание с подготовленными заранее вопросами и старался их во что бы то ни стало задать.
Противостояние набирало силу и закончилось в один миг для всех тех, кто работал в штабе Сосковца. Эти люди действительно ориентировались на свою выборную стратегию. Зная состояние здоровья Ельцина, они не хотели, чтобы президент бегал, как мальчик, по городам и сценам, считали такое поведение малоподходящим амплуа.
Меня же пугало другое обстоятельство — интенсивные предвыборные мероприятия могли уложить шефа в могилу или привести к политическому кризису. Тогда бы пришлось отменять выборы. Риск казался неоправданным и кощунственным по отношению к гражданам. Дальнейшие события показали: от провала нас спасло чудо, которого, впрочем, могло и не быть.
Неожиданно в штаб Сосковца пришел циркуляр. В нем говорилось, что на первое заседание Совета по выборам приглашают Коржакова и Сосковца. Руководитель Совета — сам президент. Тихий переворот в предвыборной команде свершился.
В первый Совет вошли Илюшин, Черномырдин, Егоров, Сосковец, Лужков, Коржаков и Таня Дьяченко. Потом постепенно появились новые члены.
Чубайса среди них не было. Нам лишь сказали, что создана аналитическая группа под руководством Анатолия Борисовича. Она работает в мэрии, над офисом группы «Мост». Это действительно удобно — под боком Филипп Бобков со своими профессиональными аналитиками и эксклюзивной информацией службы безопасности «Моста».
Деятельность сотрудников группы Чубайса держалась в строгом секрете. Туда никто не имел доступа, никто толком не понимал, чем конкретно они занимаются. На самом деле ничем не занимались. Вели стебные разговоры, изображали из себя яйцеголовых. Обычные подростковые игры умных мальчиков во взрослых людей.
Зато после переезда в «Президент-отель» у Чубайса, наконец, появился собственный кабинет в приличном месте.
Это была моя идея — устроить штаб в «Президент-отеле». Хотя Илюшин и Филатов ее не одобрили:
— Этого делать нельзя. Вдруг коммунисты узнают, сколько мы платим за аренду Я им возразил:
— Нет, пусть уж коммунисты вас тоже боятся. Они используют Государственную Думу как предвыборный штаб, ничего не платят за эксплуатацию помещении, за правительственную связь, за междугородние переговоры.
Илюшин внял моей аргументации и согласился на «Президент-отель». Заместителем начальника штаба я порекомендовал своего первого зама — генерал-майора Георгия Рогозина. Он написал заявление об уходе в отпуск и перебрался в гостиницу. Просиживал там с утра до ночи. В какое бы время я ни позвонил ему, хоть поздно вечером в воскресенье, он снимал трубку.
Что ты сидишь сутки напролет, почему дома не бываешь? — упрекал его.
— Александр Васильевич, тут еще дела, тут еще работа. Не волнуйся, все будет нормально, — слышал стандартный ответ.
Рогозин выполнял всю аналитическую работу.
После моей отставки его хотели немедленно убрать из штаба. С одной стороны, не терпелось уволить «человека Коржакова», с другой — жалко разбрасываться компетентными работниками. Не так уж и много было их в штабе. Поэтому генерала Рогозина уволили на другой день после окончания выборов.
Я его успокоил:
— Не питай иллюзий, Георгий Георгиевич, мы с тобой два кремлевских мерлина.
Так нас окрестил один из журналистов Гусинского. Мерлин — это колдун, наставник короля Артура. Я, правда, не слышал про колдунов, работающих добросовестно с утра до ночи. Наверное, мы с Рогозиным из нового поколения мерлинов, которые выбирают сердцем добросовестный труд.
У меня времени для аналитической работы не оставалось, я контролировал финансовые дела. Если бы в штабе так открыто и нахально не воровали, никакого скандала, связанного с деньгами для избирательной кампании Ельцина, не случилось бы.
…Первое заседании Совета прошло в Кремле, в кабинете президента. Борис Николаевич произнес двадцатиминутную речь, следом выступили Черномырдин и Лужков. Все говорили без бумажки. Я тоже хотел высказать некоторые замечания, но шеф вдруг прервал заседание:
— Я устал, хватит.
Мы недоумевали — кому нужен Совет, на котором никто не хочет никого выслушивать.
Вскоре в состав Совета ввели Игоря Малашенко, директора компании НТВ. Президент с ним побеседовал и предложил возглавить пропагандистскую часть кампании. «Малашенко — ответственный за создание имиджа президента», — было написано в бумажке, которую прислал Илюшин.
Назначение выглядело верхом цинизма. НТВ, возглавляемое именно Малашенко, в последние годы эффективно разрушало имидж Ельцина, а теперь за выборные миллионы должно было реанимировать когда-то приятный облик шефа.
С комсомольским энтузиазмом журналисты НТВ принялись за обратный процесс. Это, наверное, признак истинной независимости.
Чем прочнее становились позиции Илюшина в новом штабе, тем чаще ко мне стали наведываться ходоки с жалобами. Например, из Нижнего Новгорода в Москву на двух теплоходах приехали сторонники президента — ветераны войны. Деньги на поездку им выделил местный бизнесмен. Они проводили агитационные митинги в поддержку Ельцина во время остановок теплохода в маленьких городах. В Москве ветераны планировали дойти пешком от Ручного вокзала до Красной площади и там устроить митинг. Им хотелось, чтобы Борис Николаевич вышел минут на пять, сказал «спасибо» организаторам и участникам марша.
Идею Илюшин категорически отверг. Я его спросил:
— Почему вы отказали ветеранам? Чем они провинились? Мы же на голом месте создаем себе противников!
Илюшин изобразил заинтересованность:
— Ой, я не знал всех деталей проекта.
Но выяснилось, что инициаторы поездки приходили к Илюшину. Их принял его помощник и посоветовал:
— Идите-ка лучше к Коржакову, нечего Виктора Васильевича тут домогаться.
Ко мне приходили и знаменитые артисты, отвергнутые штабом. Тане, например, кто-то внушил, что режиссер с мировым именем Никита Михалков слишком алчный и мечтает разбогатеть во время президентской кампании. Поэтому Таня Дьяченко отказалась от предложений Никиты Сергеевича. Михалков изложил мне суть своего замечательного творческого проекта, и я помог ему. Это была одна из сильнейших акций в выборной кампании.
Народный артист России Александр Абдулов тоже не понравился штабу. Он просил скромные деньги на теплоходную поездку по Волге — хотел проехать по провинциальным городкам со своим спектаклем «Бременские музыканты». На такие представления обычно приходят бабушки с внуками, радуются бесплатным билетам. Тут самое время попросить голосовать за Ельцина. Когда «отвергнутый» Александр Гаврилович пришел ко мне, ухе было поздно организовывать теплоход. Мы устроили несколько автопоездок по городам. А в Свердловск «Бременские музыканты» долетели на самолете «Антей». Там на одном из спектаклей присутствовала Наина Иосифовна и искрение нахваливала «работу» штаба.
Ближе к первому туру Ельцин стал устраивать банкеты с командой Чубайса в своей лучшей резиденции — в старом Огареве. Таня приглашала туда Гусинского, Березовского, Шахновского, Малашенко, Сатарова, Ослона (Ослон, кстати, действительно толковый специалист). Ей хотелось показать себя хозяйкой, принять этих деятелей за казенный счет как можно роскошнее. На десерт подавали клубнику, нашу, южную, специально доставленную в Москву самолетом.
Как-то я заметил, что официант потащил гостям солидное блюдо с ягодами и остановил его:
— Куда несешь, этим ослонам?! К чертовой матери, давай клубнику сюда.
И мы втроем: Крапивин, Толя Кузнецов и я, быстренько съели целую тарелку.
Через некоторое время опять возник официант с блюдом ягод. И мы снова их перехватили. Я не жадный, но искренне считал, что клубникой, и не только ею, они себя, работая в штабе до конца жизни обеспечили.
Одно из заседаний Совета было посвящено пропаганде. Докладчиком назначили Малашенко, а меня с Барсуковым — оппонентами. Илюшин специально хотел усугубить конфликт этим конфронтационным распределением ролей. Мы и так слыли непримиримыми оппонентами, разве не провокационно было назначать нас ими официально?!
Малашенко прочитал доклад, из которого следовало, что вся пресса работает только на положительный имидж Бориса Николаевича. Шефу доклад понравился. Потом выступил Барсуков. Он подтвердил выводы Малашенко, но вскользь, в общих словах, упомянул об отдельных недостатках.
В моем выступлении, наоборот, были приведены только конкретные факты: число, время, передача, цитата. Когда я все это зачитывал, слушатели сидели в напряженном ожидании и искоса поглядывали на шефа. По-моему, он отказывался верить, что обилие процитированных мной колкостей и гадостей посвящалось ему. Шеф давно ничего подобного не слышал, ведь телевизор он не смотрел, газет не читал.
— Хватит, заканчивайте, — раза четыре пытался прервать мое выступление президент.
— Я полностью согласен с Малашенко, — сделал вывод шеф.
— Это раньше так было, что генсеков воспевали, нахваливали, а теперь нужна другая политика, нужно быть умным.
Что ж, умным быть никто не запрещает.
Половина участников Совета поддержала меня. Они понимали, что на совещаниях, скрытых от посторонних глаз, имеет смысл говорить правду.
…До отставки оставалось три дня, но ни Сосковец, ни Барсуков, ни я о ней не догадывались. Даже не думали об этом. Мы, как обычно, пришли на очередное заседание Совета, последнее для нас. В конце заседания, когда почти все высказались, Ельцин устало произнес:
— Ну, кто еще хочет выступить?
Я поднялся:
— У меня три предложения. Первое. Борис Николаевич, вам необходимо встретиться с вашими доверенными лицами.
— Да, правильно. Назначьте время встречи.
Встрял Илюшин:
— Борис Николаевич, не надо с ними встречаться. Мы с ними без вас поговорим.
— А почему вы? Я должен сам, — удивился шеф.
— Борис Николаевич, Илюшин собирает только москвичей. А я имею в виду доверенных лиц со всей России. Их всего-то 200 человек, — пояснил я.
Виктор Васильевич не унимался:
— Все равно не надо. Некоторые из них себя проявили плохо. Мы не советуем, штаб против, чтобы вы, Борис Николаевич, с ними общались.
Но шеф настоял на встрече. Анатолий Корабельщиков (помощник президента) записал ее в график Ельцина, а Илюшин потом самовольно расписание изменил. Доверенные лица с самим кандидатом так и не увиделись.
Второе мое предложение было организационным. А на третьем все и произошло. Сначала я заранее трижды извинился, а затем бесстрастным голосом произнес:
— Уважаемые господа Чубайс и Филатов! Очень вас прошу и передайте, пожалуйста, своим друзьям Сатарову и Лившицу, чтобы в решающие две недели до выборов вы все вместе преодолели соблазн и не показывали свои физиономии на телеэкране. К сожалению, ваши лица отталкивают потенциальных избирателей президента.
На свое место я сел в мертвой тишине. Обычный цвет лица у Чубайса — красновато-рыжий. Но тут вдруг он так сильно побледнел, что стал выглядеть как нормальный белый человек.
Оскорбленные члены штаба сразу собрались после этого заседания. Чубайс пригласил Гусинского и Березовского:
— «Наверху» получено добро, «мочим» Сосковца и его друзей.
В тот момент наша отставка была предопределена, противники ждали повода. «Добро», конечно, обеспечила дочка президента. Осенью она добудет еще одно «добро» — на мой арест.
***
СКАЗКА О ГОРШКЕ
Ранний Ельцин обладал магическим воздействием на толпу. Если чувствовал недоброжелательный взгляд, то реагировал мгновенно — вступал в разговор, убеждал… Страстность Бориса Николаевича передавалась толпе.
Пришли иные времена. Теперь недовольных собеседников шеф избегал. Поворачивался к ним спиной, а местное начальство, непременно присутствовавшее при таких разговорах, затыкало выскочку:
— Чего тебе надо, что ты разорался?!
Служба безопасности президента никогда не отбирала людей для встреч с Ельциным. Мои сотрудники всегда находились в толпе, но политической цензурой они не занимались: граждане могли спрашивать и говорить все что угодно, лишь бы не представляли физической угрозы президенту. Порой я даже специально провоцировал какого-нибудь нерешительного человека высказать Ельцину правду. Бывали иногда случаи, когда приходилось бить кого-нибудь по рукам. Например, если местный руководитель в порыве подобострастия обнимал шефа за талию. Фамильярность в отношениях с главой государства — вещь лишняя. Ребром ладони я слегка ударял в районе предплечья. Это место чувствительное, и даже после несильного удара надолго пропадает желание обниматься. «Пострадавший» реагировал правильно:
— Извините, я увлекся.
Причем, если к президенту с лобызаниями лез нормальный человек, я тихо, но твердо предупреждал:
— Уберите руки.
И он понимал. Некоторые же не слушали, и приходилось применять свой стандартный прием.
Раньше Ельцин получал заряд энергии от общения с людьми на улице. Мне, правда, надоедало слушать в разных местах одни и те же шутки, одинаковые обещания… Но со временем вечно недовольная толпа стала раздражать шефа, и он отдал предпочтение поездкам за рубеж: беседовать с доброжелательными и сытыми людьми всегда проще.
Российские журналисты начали критиковать Ельцина за тягу к чужим берегам. Президент, готовясь к выборам, исправился. Но теперь местные власти старались не подпускать к нему недовольных. Хотя накладки случались.
В одном провинциальном городе среди отобранных заранее «благодарных» пенсионеров затесался ярый противник шефа, член компартии. Он в микрофон перечислил многочисленные претензии к президенту, к демократам и вообще к устройству жизни на Земле, а потом попросил ответить. И Борис Николаевич ответил. Причем так удачно сострил, что над этим ветераном-коммунистом начали смеяться. Эпизод описали все газеты, ответ Ельцина показали по телевидению. Но в кадр не попали реплики местного начальства. Они между собой выясняли:
— Да как этот горлопан прорвался?! Его же в списках не было!
Они паниковали, ожидали возмездия за промашку.
Случались и курьезы во время таких встреч. Весной 96-го, в разгар предвыборной кампании мы поехали в подмосковную Апрелевку. В программе значилось возложение цветов к памятнику погибшим за Родину в поселке Атепцеве. Затем встреча с ветеранами тут же, у обелиска. После торжественной церемонии и беседы с ветеранами к президенту подвели пяти-семилетних малышей. Они были одеты в яркие курточки, улыбались во весь рот и явно принимали Ельцина за знакомого дедушку из телевизора. Борис Николаевич рассказал про внуков: какой у него Борька хороший, какие замечательные и красивые Катька с Машкой и как он их любит.
— А вы помогаете своим родителям? — с интонацией Деда Мороза поинтересовался Ельцин.
— Да, помогаем.
— Ну, а что вы делаете на огороде? — не унимался президент.
— Сажаем, травку дергаем, поливаем…
И тут Борис Николаевич всех взрослых и детей «поразил»:
— А я вот до сих пор сам сажаю картошку, сам ее собираю. Мы всей семьей это делаем. Каждую весну восемь мешков сажаем, а потом, осенью, восемь мешков выкапываем. И всю зиму живем на своей картошке.
Детям фантазии понравились. А я сдерживал смех из последних сил и боялся встретиться глазами с Олегом Сосковцом. Иначе бы мы не вытерпели и расхохотались.
У Ельцина все чаще случались приступы безудержного сочинительства. За это мы в своем кругу прозвали его Оле-Лукойе, в честь сказочника из одноименной сказки.
Но не всегда старческие причуды вызывали смех. Когда Борис Николаевич придумал про 29 снайперов, готовых расстрелять чеченских террористов в селе Первомайском, я негодовал. А Барсуков вынужден был изворачиваться перед журналистами, объясняя им, про каких это снайперов столь правдоподобно рассуждал Борис Николаевич.
Операция на сердце не избавила президента от синдрома Оле-Лукойе. Теперь уже по телевизору я наслаждался сказками Ельцина. Особенно понравилась выдумка про автомобиль BMW, якобы купленный по дешевке, с рук. Хотелось спросить у президента, на каком рынке: в Южном порту или в Люберцах можно приобрести роскошную машину по цене «Запорожца»? Синдром Оле-Лукойе поразил многих в Кремле. Например, пресс-секретарь президента Ястржембский рассказал всем, как у него разболелась рука от сильного рукопожатия шефа. Хорошо еще, что гипс не наложили.
…Чем хуже чувствовал себя президент, тем сильнее раздражали его жаждущие общения граждане. Особенно если кто-то задавал неприятные вопросы. Все чаще он прерывал встречи;
— Все, хватит, уходим быстрее в машину.
По дороге шеф возмущался:
— Опять попалась дура, настроение мне испортила на весь день. Вот все ей плохо. Что ей плохо, когда я вижу, что на базаре все есть. Покупай да ешь.
А на что покупать? Зарплаты не платят!
Незадолго до первого тура выборов здоровье президента резко ухудшилось. В начале избирательной кампании он действительно выглядел обновленным Ельциным, но перегрузки в работе «съедали» самочувствие шефа.
В Калининграде президент осилил лишь один пункт программы. В Уфе сокращение мероприятий едва не обернулось скандалом. С утра предстояло посетить завод, затем колхоз. Избиратели ждут, нервничают, а шефу плохо. Врачи с ним поработали, и к полудню он немного оклемался. В городе в этот день в торжественной обстановке закладывали метро. Собралась празднично одетая толпа, жителям обещали встречу с Ельциным. Но наш кортеж остановился лишь на несколько минут — шеф наспех обозначил мастерком закладку памятного камня, и сразу поехали на другое важное мероприятие, устроенное около памятника национальному герою Башкирии Салавату Юлаеву. Оттуда тоже быстро уехали. Горожане, конечно, почувствовали и спешку, и скомканность наших визитов.
Пришли иные времена. Теперь недовольных собеседников шеф избегал. Поворачивался к ним спиной, а местное начальство, непременно присутствовавшее при таких разговорах, затыкало выскочку:
— Чего тебе надо, что ты разорался?!
Служба безопасности президента никогда не отбирала людей для встреч с Ельциным. Мои сотрудники всегда находились в толпе, но политической цензурой они не занимались: граждане могли спрашивать и говорить все что угодно, лишь бы не представляли физической угрозы президенту. Порой я даже специально провоцировал какого-нибудь нерешительного человека высказать Ельцину правду. Бывали иногда случаи, когда приходилось бить кого-нибудь по рукам. Например, если местный руководитель в порыве подобострастия обнимал шефа за талию. Фамильярность в отношениях с главой государства — вещь лишняя. Ребром ладони я слегка ударял в районе предплечья. Это место чувствительное, и даже после несильного удара надолго пропадает желание обниматься. «Пострадавший» реагировал правильно:
— Извините, я увлекся.
Причем, если к президенту с лобызаниями лез нормальный человек, я тихо, но твердо предупреждал:
— Уберите руки.
И он понимал. Некоторые же не слушали, и приходилось применять свой стандартный прием.
Раньше Ельцин получал заряд энергии от общения с людьми на улице. Мне, правда, надоедало слушать в разных местах одни и те же шутки, одинаковые обещания… Но со временем вечно недовольная толпа стала раздражать шефа, и он отдал предпочтение поездкам за рубеж: беседовать с доброжелательными и сытыми людьми всегда проще.
Российские журналисты начали критиковать Ельцина за тягу к чужим берегам. Президент, готовясь к выборам, исправился. Но теперь местные власти старались не подпускать к нему недовольных. Хотя накладки случались.
В одном провинциальном городе среди отобранных заранее «благодарных» пенсионеров затесался ярый противник шефа, член компартии. Он в микрофон перечислил многочисленные претензии к президенту, к демократам и вообще к устройству жизни на Земле, а потом попросил ответить. И Борис Николаевич ответил. Причем так удачно сострил, что над этим ветераном-коммунистом начали смеяться. Эпизод описали все газеты, ответ Ельцина показали по телевидению. Но в кадр не попали реплики местного начальства. Они между собой выясняли:
— Да как этот горлопан прорвался?! Его же в списках не было!
Они паниковали, ожидали возмездия за промашку.
Случались и курьезы во время таких встреч. Весной 96-го, в разгар предвыборной кампании мы поехали в подмосковную Апрелевку. В программе значилось возложение цветов к памятнику погибшим за Родину в поселке Атепцеве. Затем встреча с ветеранами тут же, у обелиска. После торжественной церемонии и беседы с ветеранами к президенту подвели пяти-семилетних малышей. Они были одеты в яркие курточки, улыбались во весь рот и явно принимали Ельцина за знакомого дедушку из телевизора. Борис Николаевич рассказал про внуков: какой у него Борька хороший, какие замечательные и красивые Катька с Машкой и как он их любит.
— А вы помогаете своим родителям? — с интонацией Деда Мороза поинтересовался Ельцин.
— Да, помогаем.
— Ну, а что вы делаете на огороде? — не унимался президент.
— Сажаем, травку дергаем, поливаем…
И тут Борис Николаевич всех взрослых и детей «поразил»:
— А я вот до сих пор сам сажаю картошку, сам ее собираю. Мы всей семьей это делаем. Каждую весну восемь мешков сажаем, а потом, осенью, восемь мешков выкапываем. И всю зиму живем на своей картошке.
Детям фантазии понравились. А я сдерживал смех из последних сил и боялся встретиться глазами с Олегом Сосковцом. Иначе бы мы не вытерпели и расхохотались.
У Ельцина все чаще случались приступы безудержного сочинительства. За это мы в своем кругу прозвали его Оле-Лукойе, в честь сказочника из одноименной сказки.
Но не всегда старческие причуды вызывали смех. Когда Борис Николаевич придумал про 29 снайперов, готовых расстрелять чеченских террористов в селе Первомайском, я негодовал. А Барсуков вынужден был изворачиваться перед журналистами, объясняя им, про каких это снайперов столь правдоподобно рассуждал Борис Николаевич.
Операция на сердце не избавила президента от синдрома Оле-Лукойе. Теперь уже по телевизору я наслаждался сказками Ельцина. Особенно понравилась выдумка про автомобиль BMW, якобы купленный по дешевке, с рук. Хотелось спросить у президента, на каком рынке: в Южном порту или в Люберцах можно приобрести роскошную машину по цене «Запорожца»? Синдром Оле-Лукойе поразил многих в Кремле. Например, пресс-секретарь президента Ястржембский рассказал всем, как у него разболелась рука от сильного рукопожатия шефа. Хорошо еще, что гипс не наложили.
…Чем хуже чувствовал себя президент, тем сильнее раздражали его жаждущие общения граждане. Особенно если кто-то задавал неприятные вопросы. Все чаще он прерывал встречи;
— Все, хватит, уходим быстрее в машину.
По дороге шеф возмущался:
— Опять попалась дура, настроение мне испортила на весь день. Вот все ей плохо. Что ей плохо, когда я вижу, что на базаре все есть. Покупай да ешь.
А на что покупать? Зарплаты не платят!
Незадолго до первого тура выборов здоровье президента резко ухудшилось. В начале избирательной кампании он действительно выглядел обновленным Ельциным, но перегрузки в работе «съедали» самочувствие шефа.
В Калининграде президент осилил лишь один пункт программы. В Уфе сокращение мероприятий едва не обернулось скандалом. С утра предстояло посетить завод, затем колхоз. Избиратели ждут, нервничают, а шефу плохо. Врачи с ним поработали, и к полудню он немного оклемался. В городе в этот день в торжественной обстановке закладывали метро. Собралась празднично одетая толпа, жителям обещали встречу с Ельциным. Но наш кортеж остановился лишь на несколько минут — шеф наспех обозначил мастерком закладку памятного камня, и сразу поехали на другое важное мероприятие, устроенное около памятника национальному герою Башкирии Салавату Юлаеву. Оттуда тоже быстро уехали. Горожане, конечно, почувствовали и спешку, и скомканность наших визитов.