Косенков Виктор. Я – паладин!

   Но Леон уже прорвался.
   Мертвяк лежал за границей костров.
   Он был голый, сильно обгоревший и уродливый. Старый мертвяк, иссушенный и почерневший. Его голова лежала отдельно. Кто-то снес ее ловким ударом. Этот мертвый был совсем не похож на того, который задрал брата Леона. Тот был крупный и сильный. Этот же не вызывал ничего, кроме жалости и отвращения. И совершенно точно он не был похож на того, которого Леон видел прошлой ночью.
   – Давай, давай, Вилли, расскажи, как ты ему башку снес! Давай! – кричали вокруг.
   И Вилли, низкорослый толстяк с топором, довольный таким вниманием, рассказывал:
   – Это просто было. Чего там и говорить. Хотя, конечно, удар-то у меня будь покоен. Еще мать, мир ее праху, говорила, что если Вилли берется дрова колоть, так щепки.
   – Да слышали мы про мать твою! Ты про мертвяка давай!
   – Ну, я и говорю. Он в костер как рухнет.
   – Откуда рухнет, Вилли? Откуда?
   – Откуда… – Тот пожал плечами. – Из темноты выбежал, значит, и как упадет. И ну барахтаться! Рычит, что твоя собака. А я, значит.
   – Да брехня это все. Чего бы мертвяку в костер лезть. Он же не пьяный, ей-богу, – подал голос кто-то.
   – А я говорю как было! Упал в костер. И все. Мне врать нечего. И то, что я ему одним ударом башку снес, тоже чистая правда.
   – Я говорю – брехня…
   Мужики продолжали спорить. Раскрасневшиеся лица, горящие азартом глаза. Каждый норовил вставить слово, уже находились свидетели происшествия. И у каждого версии были разные. У кого-то мертвяк упал в костер сам, у кого-то его сбил туда Вилли, а еще кто-то говорил, что никуда мертвый не падал. Леон осторожно выбрался из круга и пошел обратно. Ему было грустно. Будто красивый, новогодний леденец оказался всего лишь пресной сосулькой.
   – Ерундовый там мертвяк, – заявил он отцу. – Старый и дохлый. Такому башку и я бы срубил.
   Отец его обнял и ничего не сказал.
   Вскоре мужики разошлись по своим местам. Мертвяк остался лежать на снегу. Окончательно мертвый, безопасный, никчемный. Днем его сожрут вороны.
   Ночь потянулась, как бесконечная черная капля смолы, что опускается и опускается с ветки, но никак не может упасть. Долго. Нескончаемо долго.
   В этот раз небеса не были затянуты тучами. И Леон то и дело задирал голову вверх, разглядывая яркие, окруженные светлым ореолом звезды. Если долго смотреть вверх, то начинало казаться, что нет ничего вокруг и что можно вот так просто подняться в воздух, лететь, лететь. От этого даже кружилась голова.
   Голова кружилась до тех пор, пока ей не прилетел, неведомо откуда увесистый подзатыльник.
   – Проснись. – Отец смотрел хмуро. – Чтобы смотреть на небо, ты выбрал неподходящее место.
   Леон почесал затылок.
   – Извини, пап.
   – Я-то извиню. А вот мертвяк вряд ли.
   Мальчик насупился и больше голову не задирал.
   Но все равно момент, когда мертвые вышли из тьмы, он пропустил.
   В костер полетело что-то большое, ухнуло точно в пламя, забилось там, шипя, рыча и разбрасывая искры. Отец подскочил, взмахнул пикой, но из темноты, внезапно придвинувшейся, окружившей со всех сторон, к нему потянулись изломанные руки! И вот уже крики заполнили ночь, а ковыляющие тени прут по брошенному в костер мертвецу, как по мосту через ручей!
   Отец размахивал пикой, целя по головам.
   – Леон, беги! – крикнул он. – Беги!
   Мальчишка кинулся на непослушных ногах к саням, но лошадь, перепуганная внезапными криками, вдруг бросилась куда глаза глядят, понесла. На снегу остались лежать только разбросанные факелы.
   Еще один костер погас! Ждать помощи было неоткуда, мертвые перли со всех сторон.
   Леон в ужасе заметался. Понял, что окованную железом палку он в панике потерял. Схватил то, что подвернулось под руку. Факел. Один из тех, которые, может быть, делал сам пару дней назад. Нужно зажечь! Кинулся туда, где горел огонь, но дорогу ему заступил здоровенный мертвяк! В оборванной одежде, со вздутым, выпирающим из штанов синим брюхом и неестественно длинными руками, он зашипел и с неожиданной ловкостью прыгнул вперед. Мальчишка упал на снег, покатился вперед, точно под ноги мертвецу, и там что было сил ткнул его палкой факела в нависшее брюхо. Гнилая плоть подалась, лопнула. Из живота полезло что-то черное, змеящееся, мерзкое. Пока зомби подбирал вывалившийся ливер, Леон проскользнул у него между ног и ткнул смоляную голову факела в красные уголья. Зашипела смола, по пакле побежали легкие язычки пламени.
   Но мертвяк, которому Леон порвал брюхо, уже добрался до мальчишки. Путаясь в своих внутренностях, он схватил Леона за ноги, норовя подтянуть к себе, разорвать, вцепиться гнилыми мерзкими зубами!
   Мальчик принялся брыкаться, но мертвый держал его как клещами, оттаскивая от костра.
   И когда омерзительная харя оказалась близко-близко, когда из раззявленной пасти пахнуло прямо в лицо, Леон ткнул изо всех сил в раскрытый рот пылающим факелом. Надавил, чувствуя, как подается оружие внутрь! От соприкосновения с огнем лицо мертвеца съежилось, потекло густыми мерзкими сгустками. Обнажились кости.
   Леон оттолкнул мертвеца ногами, вскочил, что было сил ударил его по голове и кинулся бежать туда, где все еще отмахивался пикой, встав спиной к костру, отец.
   – Папа! Папа!
   Мертвые обернулись, но шарахнулись в сторону, когда Леон, выставив перед собой факел, кинулся вперед, закрыв глаза от ужаса.
   – Какого черта ты тут делаешь?! – рявкнул отец. – Почему не уехал?!
   Его руки были заляпаны чем-то черным, пика обломана. Он отбивался, держа остатки черенка в одной руке, а лезвие с куском палки – в другой.
   – Дай сюда! – Он выхватил из рук мальчишки факел и принялся размахивать им из стороны в сторону. Мертвые шарахались от огня, но подступали все ближе и ближе, стараясь загнать живых в костер.
   – Сгорим!
   Леон ухватил здоровенную головню и кинул ее в приближающихся мертвецов. Зомби отшатнулись. Но ненадолго. Из обступившей темноты, наполненной криками, хрипами и рычанием, лезли новые и новые рожи. Страшные. Уродливые. Почерневшие. Мерзкий смрад забивал ноздри, не давал дышать. А там, позади жутких рож, приближалось что-то совсем уж невозможное. Это Леон заметил только краем глаза. Там в черном небе низко метались будто бы языки пламени! И сам воздух гудел, звенел, а земля под ногами вздрагивала от невидимых ударов.
   Когда отца отшвырнуло в сторону, Леон упал на спину и вжался в почерневший снег. Над ним склонились мертвяки, потянулись жадные вонючие руки! Земля загудела, Леон ощутил, как дробно бьется она ему в спину. Мальчишка заорал! И тут.
   Из темноты выметнулась огромная, черная с пылающими глазами лошадь! В прыжке она распласталась во все небо, и всадник, огромный, больше всего небосвода, в броне, которая светилась ярче всех звезд, взмахнул пылающей булавой! С гулом и шипением сгусток пламени врезался в спину ближайшему мертвецу!
   Сочно чавкнуло. Метнулась в стороны черная гниль. Лошадь со сказочным всадником перемахнула через костер и скрылась в ночи, оставив мертвых, которые уже не поднимутся из могилы.
   А из темноты выскакивали новые и новые всадники!
   Кто-то схватил Леона, притянул к себе. Мальчишка закричал, забился, как маленькая птичка в лапах хищника.
   – Сынок! Сынок! – кричал кто-то черный и окровавленный. – Сынок, это я!
   Леон с трудом узнал отца. Прижался к нему. Они оба скорчились в мокрой каше из крови, растаявшего снега и еще черт знает чего.
   – Кто это? – Леон пытался отодвинуться, посмотреть, увидеть, что же там происходит. – Кто это?!
   – Не шевелись, не шевелись! – страшно закричал отец. – Это паладины!
   Вокруг все ревело. Казалось, мир рушится. Где-то вдали бил как припадочный колокол и тряслась земля под копытами.

Глава 10

   Паладинский разъезд догнал их, когда они возвращались в деревню. Уже утром. Мокрые, замерзшие, грязные, они едва шли. Лошадь обнаружилась неподалеку. Со вспоротым брюхом, в луже крови и дерьма, она лежала, глядя бессмысленными глазами куда-то вверх. Мертвые оказались резвее Леона и догнали ее тогда, в страшной темноте.
   За ранеными из деревни прислали сани. За ранеными и убитыми.
   Остальные шли так. Позади чадно горели костры. Это работала погребальная команда. Жгли остатки мертвяков.
   Горячий конь, черный, с паром, валящим из больших ноздрей, взрыл копытами снег рядом с Леоном.
   – Крестьянин! – Всадник поднял маску шлема. Паладин был огромен. Широкие нагрудные пластины панциря сверкали, будто и не было ночного боя, грязи и крови. – Крестьянин, укажите путь к старосте!
   Отец разогнул спину. Когда тот поклонился, Леон даже не заметил.
   – В центре деревни. Там, где большой знаковый камень…
   – Благодарю вас, крестьянин! – Голос у паладина был громкий и гулкий.
   Он коротко крикнул, и конь, поднимая тучи снежной крошки, унесся прочь.
   – Пап, – прошептал Леон.
   – Что? – Голос отца был совсем слабым и тихим.
   – Почему он так странно говорил?
   – Так говорят в столице. В Фервале.
   Но Леон не слышал, он глядел вслед ускакавшему паладину.
   Когда они добрались до деревни, то их встретило оцепление из хмурых охотников на ведьм.
   – Туда, туда! – Охотники махнули рукой куда-то в сторону центральной площади. – Все туда.
   – Что там? – спросил отец. – У меня ребенок. Ему нужна сухая одежда.
   Ближайший охотник покачал головой. Но потом, посмотрев на Леона, стащил с себя плащ и кинул его отцу.
   – Вот.
   И жестом показал, куда надо идти.
   Укутанный в тяжелый черный с красным кантом имперский плащ Леон начисто утратил ощущение реальности.
   На деревенской площади, где раньше, очень редко, староста собирал народ на сход, были установлены три больших шатра. Несмотря на то, что светило солнце, горели факелы и несколько больших масляных жаровен. Все жители деревни, от мала до велика, стояли большой очередью в эти шатры. Мужчины, женщины, дети, все раздельно, каждый в свой шатер.
   – Что это, пап? – тихо спросил Леон.
   – Не бойся. Ничего не бойся, – ответил отец и сказал, будто заклинание: – Все будет хорошо.
   Леон впервые видел столько вооруженных людей сразу. Тут были уже знакомые ему охотники, были и лучники, одетые в зеленые с золотом плащи, и стражники с большими топорами на длинных ручках, называвшихся алебардами. У входа в каждый шатер стоял молодой человек в длинном одеянии. Он о чем-то спрашивал входящего и запускал внутрь. Что происходило там, внутри, видно не было. Те, кто выходил наружу, с другой стороны шатра, молчали. Вообще все происходило в странной пугающей тишине. Если кто-то и разговаривал, то шепотом, будто боясь быть услышанным. Там, на той стороне площади, Леон разглядел маму. Она держала на руках сестренку и тревожно смотрела в их сторону. Отец махнул ей рукой.
   Чуть в стороне от других стоял староста. Рядом с ним сидел на раскладном стуле важный человек с золотой цепью на шее. Барон. Иногда он спрашивал о чем-то, и староста, подобострастно кланяясь, отвечал.
   Неподалеку стоял, опершись на палку, грустный и осунувшийся отец Тиберий. Казалось, он чего-то ждет.
   Еще дальше, там, где собирались люди, вышедшие из шатров, гарцевали кони паладинов. Всадников же видно не было. И Леон еще удивился, где же они…
   Тем временем подошла его очередь. Молодой человек около шатра немного помедлил, перекинулся взглядом с кем-то, но пропустил Леона в шатер для взрослых мужчин. Мальчику показалось, что это из-за плаща, который согревал его.
   Внутри было удивительно тепло. Под ногами постелен толстый войлок. Горело множество жаровен.
   – Подойдите, крестьянин, – поманил его к себе человек в серой монашеской рясе. Он сидел за низким столиком, на котором уместились несколько свитков и принадлежности для письма. – Как вас зовут?
   – Леон.
   – Сколько вам лет?
   – Лет? – Леон удивился, но сообразил. – Двенадцать зим, господин.
   – Хорошо. – Монах что-то записал в свитке и махнул рукой. – Пройдите туда, крестьянин.
   Леон прошел. Там его встретил молодой человек, довольно худой, с очень глубокими черными глазами на бледном лице. Некоторое время он рассматривал Леона молча. Затем дал ему небольшую склянку.
   – Плюньте сюда.
   Леон послушался.
   Человек унес склянку за занавеску и вскоре вернулся.
   – Раздевайтесь донага.
   Леон помялся, но, вспомнив слова отца, послушался.
   Его одежду забрал другой мужчина, в длинном кузнечном фартуке и рукавицах. Унес за другую занавеску.
   – Теперь туда. – Молодой человек махнул рукой дальше вдоль шатра.
   Леон, неловко прикрываясь руками, прошел. В шатре было тепло, но все же не настолько, чтобы ходить нагишом.
   За небольшой ширмой стояли два крепких мужика с дубинками на поясах и старик в длинном одеянии серого льна и колпаке.
   – Мальчик, – резюмировал старик. – Вам надо было пойти в соседний шатер.
   – Меня послали сюда, – Леон пожал худыми плечами.
   – Н-да… – Старик вздохнул. – Будем считать, что вы юноша. Хорошо. Я осмотрю вас, юноша. Вы должны точно выполнять все то, что я вам скажу, и точно отвечать на вопросы. Вам понятно?
   – Да…
   – У вас что-то болит?
   – Нет. – Леон покосился на несколько свежих синяков. – Только там, где ударили.
   – Хорошо.
   Потом старик заставлял Леона приседать, разводить руки в стороны, ложиться, вставать, прыгать и делать другие такие же глупости. Долго и внимательно рассматривал подмышки и пах мальчика. Что-то писал в свитке, бормотал себе под нос.
   – Идите, юноша. – Он качнул головой в сторону выхода.
   – А моя одежда?
   – Идите, юноша, – нетерпеливо замахал руками старик.
   Леон вышел и обнаружил, что за пологом шатра есть еще один, где на скамье аккуратно сложена его одежда. Вся, в том числе и красивый плащ. Одежда была сухой, теплой и даже чистой. Удивленный и обрадованный Леон оделся и вышел на улицу.
   Его уже ждала мама. Тут же по рукам ходил большой ковш с горячим пряным вином.
   Вскоре к ним присоединился отец. Он обнял обоих, прижал к себе и держал так. Долго-долго. И молчал.
   Леон, прислонившись к отцу, вдруг почувствовал, что все кончилось. Что вот сейчас, и именно сейчас, все кончилось. И нет больше ужаса, когда не знаешь, что там, на той стороне линии света. Нет больше мертвецов. И не нужно нести вахту. Они больше не одни. И суровые солдаты вокруг, совсем не чужие, а свои, пришедшие защищать тех, кому нужна помощь. И их не нужно бояться.
   Тем временем на дороге, что вела к площади, показался большой болочок, сани с крытым верхом. Тройка лошадей бойко несла экипаж по утоптанному снегу. Люди расступились. Кучер, крепкий дядька с курчавой черной бородищей, лихо подкатил прямо к месту, где сидел барон. Тот вскочил, поклонился. На деревенского старосту было страшно смотреть. Тот едва в землю не врос. К ним осторожно направился отец Тиберий.
   Из болочка высунулась рука в перстнях. Барон принял ее, приложился губами. Помог человеку выбраться. На снег ступил невысокий, но грузный мужчина с гладко выбритым лицом. Он был одет в красную парчовую мантию. На плечах лежал отороченный мехом плащ.
   Отец Тиберий подошел ближе, поклонился. И человек в мантии поклонился в ответ. Так же низко, как и Тиберий. Барона он не удостоил даже взглядом.
   Из болочка следом выскочил секретарь. Бойко развернул небольшой столик. Поставил пюпитр. Щелкнул пальцами. Слуги барона поднесли ближе жаровню и еще два стула.
   В центре сел приезжий, справа отец Тиберий, слева барон, а секретарь встал к пюпитру, приготовил свиток и чернильницу.
   – Трибунал инквизиции готов к работе, – неожиданно громко произнес приезжий. У него был глубокий, поставленный голос. – Клянусь Всевышним, что в моих действиях нет корысти, а намерения чисты. Я, архиепископ Ланге, провозглашаю в этой деревне инквизицию.

Глава 11

   Тем временем уже все жители деревни прошли через шатры. Инквизитору принесли свитки. Он развернул их, пробежал небрежно, передал старосте.
   – Все тут?
   Староста забормотал что-то, несколько раз уронил свиток.
   Секретарь отвел его в сторону, помог развернуть бумагу.
   Солдаты сворачивали лагерь. Неведомо откуда на площадь въехали длинные полозья, на которые в определенном порядке и были уложены шатры, жаровни, перегородки, столы и стулья. Странно было наблюдать за этими сборами. Каждый точно знал, что должен делать, куда идти, что брать. Не было суеты, толкотни, солдаты действовали слаженно. Немного в стороне лекари разбирались со своим хитрым хозяйством. Разложили широкую жаровню, из которой потянулся неприятный, щиплющий глаза серный дым. В дым, как в воду, окунались инструменты. Леон разглядел блестящие, согнутые клещи, странные железки совершенно бессмысленных форм, ножи. За их действиями пристально следила бабка-знахарка. Леон понимал ее интерес. Так он сам обычно присматривался к ребятам из соседней деревни, встретив их на ярмарке или когда отец ездил на торг. Леон ревностно разглядывал их игрушки. Сравнивал. И радовался, когда приходил к выводу, что свое, то, что осталось дома, – лучше. У старушки-знахарки поводов для радости было не много.
   Когда на площади не осталось ничего, полозья с грузом неторопливо поползли куда-то за дома, прочь из деревни.
   – Приступим к опросу свидетелей. – Инквизитор грел руки у жаровни. – Скажите, отец Тиберий, сколько гонцов послали за помощью?
   – Троих, ваше святейшество. Троих. – Отец Тиберий зябко поежился.
   Инквизитор этот жест заметил. Поднялся. Самолично взял тяжелую жаровню за рукоятки, пододвинул ближе к священнику. Тот поблагодарил.
   – Ваш возраст, отец Тиберий, и опыт мне видятся более чем достаточными, чтобы занимать более. – Инквизитор пошевелил пальцами, словно в поисках подходящего слова. – Достойный пост. Почему вы остались в этой деревне? Я знаю, вам делались предложения.
   – Вы преувеличиваете мои способности, ваше святейшество. Если бы я обладал хоть десятой частью тех достоинств, о которых вы говорите, а уж тем более опытом, ваш визит в наши края был бы излишним.
   – Если бы не вы, то мой визит мог бы вообще не состояться. Это тоже надо понимать. Вы сказали, было послано три гонца?
   – Три, ваше святейшество.
   – И все они…
   Тиберий молча развел руки.
   – И после этого вы почуяли неладное?
   – Да. Помощь могла задержаться, мог задержаться гонец, могло что-то произойти по дороге, но три человека, и такой срок.
   – Это заставило вас обратиться к помощи Господа?
   – Да. Я вижу, что моя молитва была услышана, ваше святейшество.
   – Безусловно. – Инквизитор склонил голову. – Безусловно. Как вы себя чувствуете?
   – Плохо. – Отец Тиберий улыбнулся. – Это естественно. В моем возрасте такие подвиги даются нелегко.
   – Понимаю.
   – Но пусть это вас не тревожит. Я достаточно пожил на свете, чтобы не бояться смерти.
   Инквизитор внимательно посмотрел на отца Тиберия.
   – Это достойные слова. Не многие, увы, из церковной братии могут сказать так же.
   – Может быть, это одна из причин, по которой я не сделал карьеры. Тут, на границе, честным быть проще, чем в столице.
   – Да, да… – Инквизитор кивнул. – Это тоже справедливо.
   Он повернулся к барону.
   – А вы? Что скажете вы?
   – Я? – Тот, казалось, был удивлен. – Что я могу сказать?
   – Именно это интересует меня. – Инквизитор говорил уже совсем другим тоном. – Что вы можете сказать? Что вы скажете мне как человек, наделенный властью? Вы знаете, что такое власть?
   – Конечно же, я знаю, что такое власть. – Барон засмеялся. – Странный вопрос.
   – У инквизиции не бывает странных вопросов, – отрезал архиепископ Ланге. – Не бывает! Что, по-вашему, власть?
   – Власть – это… – Барон вдруг ощутил себя школьником. В церковно-приходской школе. – Это способность осуществлять волю. Мою и императора. Я наделен властью, потому что я благородный человек. Потому что я.
   – В Империи вы прежде всего чиновник. И наделены властью прежде всего потому, что некогда император пожаловал вашим предкам эти земли. Пожаловал не просто так! А только для того, чтобы вы заботились о них и о тех, кто проживает на этих землях. Способствовали повышению благосостояния этих земель. Император повелел крестьянам, – инквизитор махнул рукой в сторону молчавшей толпы, – платить вам оброк! Содержать вас и вашу челядь. Чтобы вы, человек благородного происхождения, обеспечили им защиту и возможность процветать в лоне империи! Чтобы вы, дорогой барон, думали о благе для этой самой Империи.
   – Я только этим и занят, – неожиданно зло ответил тот.
   Архиепископ Ланге замолчал. Некоторое время он внимательно рассматривал барона. Потом обернулся к секретарю.
   – Что там со списками?
   Секретарь кивнул и подвел к инквизитору старосту.
   – Как тебя зовут, сын мой? – поинтересовался инквизитор.
   – Марк, ваша милость. – Староста поклонился. Он был бледен, но на ногах держался твердо.
   – Хорошо. – Инквизитор кивнул благожелательно. – Ты являешься старостой этой деревни?
   – Да, ваша милость. Уже десять лет.
   – Большой срок. Обучен ты грамоте?
   – Я умею читать и писать. Как и все мы… – Староста обвел рукой людей, стоявших на площади.
   – Очень хорошо. – Инквизитор позволил себе улыбнуться. – И ты знаешь всех жителей деревни, в которой являешься старостой?
   – Конечно. – Ответ прозвучал не очень уверенно. – Больше и не знаю никого. Только разве с десяток человек в других селах…
   – Понятно, понятно. – Инквизитор махнул рукой. – А вот скажи мне, тот список, который тебе дали, ты прочел?
   – Конечно.
   – Кого там не хватает? Отметил ли ты их специальным знаком, как велел тебе мой секретарь?
   Несмотря на холод, старосту прошиб пот.
   – Отметил, ваша милость, вот тут. – Он протянул листы инквизитору. – Семнадцать человек.
   Архиепископ углубился в чтение. Сопоставил с другой бумагой, которую ему дал секретарь.
   – Хорошо, – наконец сказал инквизитор и показал бумагу старосте. – Вот это ваши гонцы. Пропавшие. Вспоминаешь?
   – Да.
   – Вот эти люди найдены мертвыми. Ты их опознал. Помнишь?
   – Да. – Староста сглотнул. Процедуру опознания он вспоминать никак не хотел, хотя она ему будет еще долго сниться по ночам.
   – А вот это кто? – Ноготь инквизитора отчеркнул позицию в списке.
   – Это женщина, Клара. Она. Она вдова. Мужа по осени медведь порвал. Давно было, лет семь назад. – Староста обернулся, словно ища ее в толпе. – Ее тут нет.
   – Где живет?
   – Ее дом у реки. Там. – Староста махнул рукой. – Крайний. С большими воротами. Над ними еще зеленый петух. И.
   Он замолчал, увидев, что его не слушают.
   Инквизитор поманил к себе секретаря, что-то прошептал ему на ухо. Тот кивнул и отошел к группе солдат. Те подхватили алебарды и куда-то убежали.
   – Подождем, – сказал инквизитор и посмотрел на старосту.
   Тот, не зная, чего от него ждут, заерзал.
   – Вот скажи мне, староста Марк, – архиепископ потер холеные белые руки, – хорошо ли ты знаком с кодексом о наказаниях и проступках? Знаешь, что это такое?
   – Конечно. – Было видно, как побледнел староста. Он осип. – Конечно.
   – И скажи мне, староста Марк, что грозит человеку за укрывательство?
   – Укрывательство кого, ваша милость?
   – Еретика или, скажем, ведьмы…
   – Заточение.
   – Верно. – Инквизитор кивнул. – А что положено за ротозейство?
   – Удары плетью. – Голос старосты дал петуха. Он закашлялся и замолк.
   – Тоже верно. – Неожиданно голос инквизитора окреп, в нем прорезалась сталь. – А за предательство интересов Империи?!
   Толпа затихла. Было слышно, как падает снег, как потрескивают уголья в жаровнях.
   – Смерть, – еле слышно прошептал староста, его колени подкосились. Он не рухнул в снег только потому, что его поддержал секретарь.
   – Смерть, – с явным удовольствием произнес инквизитор.
   И тут тишину разорвал крик.
   Кричали где-то далеко. У реки, как раз там, куда ушли солдаты.
   Толпа заволновалась. С места сорвался небольшой отряд охотников и бегом исчез за домами.
   Неподвижным остался только инквизитор.
   Через некоторое время на улице, что вела к площади, показалась процессия. Впереди и сзади шли солдаты с алебардами, позади аккуратным каре шли охотники, а в центре двигались четверо паладинов, между которыми металась связанная женщина.
   Конвой дошел до площади. Солдаты и охотники выстроили живой коридор, по которому женщину подвели к инквизитору. Паладины разошлись в стороны, и несчастная повисла на веревках.
   – Как тебя зовут, милая женщина? – обратился к ней архиепископ.
   – Клара, ваша милость. – Она старалась не смотреть ему в глаза. – Что я сделала, ваша милость? Чем прогневила такого почтенного господина?..
   Она сорвалась на сарказм и замолчала.
   – Это ты мне расскажешь сама, – спокойно ответил инквизитор. – Честной женщине нечего скрывать.
   Толпа заволновалась. Послышались сдавленные возгласы.
   По той же улице солдаты вывезли небольшие санки, на которых лежали раздувшиеся, изуродованные, черные тела. Трое.
   Кто-то заплакал. Какая-то женщина рвалась через оцепление.
   – Лукаш! Лукаш!
   Ее удержали. Увели.
   – А это что? – поинтересовался инквизитор у арестованной женщины, указывая на тела.
   – Это не мое, – спокойно ответила та.
   – Но нашли в твоем подвале?
   – В моем. Это подлог.
   Инквизитор кивнул. И вдруг заорал, страшно, зло, так, что вздрогнули все, даже солдаты: