Страница:
– А алтарь Мортис, на котором лежали эти тела, тоже подлог?! А то, что почва под твоим домом источает гной и зловоние, тоже подлог?! Случайность?!
– Да! – так же зло закричала в ответ женщина. Она подняла голову и уставилась на инквизитора. – Да! Я ведьма!
Она тряхнула руками, и веревки вдруг лопнули. Паладины, державшие ее, разлетелись в стороны. Ведьма зарычала, вытянулась, сделалась толще, ее платье порвалось, обнажая уродливое бугристое тело. Она топнула – земля под ногами покачнулась. Опрокинулась, рассыпая угли, жаровня, кто-то в толпе упал, увлекая за собой остальных. Ухватившись одной рукой за землю и воздев другую к небесам, ведьма набрала полную грудь воздуха и, раззявив пасть, огромную, как у змеи, заглатывающей кролика, завизжала. Леон, скрючившись и зажав уши руками, видел, как из ее рта вылетает нечто, будто круги по воде от брошенного камня. Воздух перед ведьмой заволновался, как живой, сжался и вдруг метнулся в грудь инквизитору. Однако тот даже не пошевелился. И едва видимая туманная стрела разбилась вдребезги, не дойдя до архиепископа Ланге всего нескольких пядей. На какой-то миг Леону показалось, что он видит невидимый, но сияющий щит, прикрывающий инквизитора, большой, похожий на перевернутую каплю. Туманная стрела ударилась в этот щит и распалась. Осыпалась снегом, густо запорошившим и самого инквизитора, и барона, и отца Тиберия.
В тот же миг на голову ведьмы обрушился могучий кулак паладина. Огромная, уродливая туша покачнулась, захрипела и осела. Послышался звук, словно из кузнечных мехов выходил воздух. Страшная женщина съежилась, сжалась и снова стала прежней, обычной. Ее разорванная одежда уже не прикрывала тело. Красивое, обнаженное. С крупными грудями и полными бедрами. Незнакомое чувство коснулось Леона. Что-то дрогнуло внутри. Но всего лишь на миг.
Паладины окружили ведьму, зазвенели цепи. Послышался сдавленный крик. Когда они разошлись, Леон увидел бесполую фигуру, спеленутую в серый балахон, скованную цепями. На голове ведьмы теперь красовался глухой, без глаз, шлем, который жестко крепился к железному ошейнику.
– Вот так, – произнес архиепископ Ланге. – В обоз ее.
Он кивнул секретарю.
Тот подозвал солдат.
– А теперь, уважаемый барон, соблаговолите ответить мне. Каким образом на вашей земле свила гнездо эта поганая птица? Почему жители деревни столько времени обороняли себя от мертвяков, когда для их защиты было достаточно вашей дворцовой стражи?
– Это не так!
– Конечно, это не так! Конечно! Конечно, когда святой отец сообщил о происходящем, было уже поздно, и потребовались усилия паладинского разъезда, чтобы уничтожить расплодившуюся на вашей земле мерзость! Что все это время делали вы? – Он остро стрельнул в барона глазами. – Заботились о благе Империи? Или о том, как посадить на ее трон самозванца?!
– Что?! – Барон вскочил. Но на его плечи сразу же опустились железные перчатки двух паладинов. – Как вы смеете?
– Я смею! – Инквизитор поднялся с кресла, в этот миг он был ужасен. – Я – смею! Я, божьей милостью архиепископ Ланге, инквизитор Империи, по результатам расследования постановляю. Барона Николаса де Фьюри подвергнуть аресту по обвинению в предательстве, заковать в железо и препроводить в столицу для подробнейшей беседы в инквизиторской коллегии.
Барон пытался протестовать, сопротивляться, но его скрутили. На землю, в грязь, полетела его золотая цепь. Солдаты понесли кандалы.
Инквизитор сел.
– Где староста?..
Староста плюхнулся на колени перед инквизитором.
– Поднимите.
Солдаты подняли ослабевшего мужчину.
– Крепок ли ты здоровьем, староста? – спокойно поинтересовался инквизитор.
Тот что-то промямлил.
Архиепископ вздохнул и приказал, не глядя на отца Тиберия:
– За ротозейство и невнимание староста Марк приговаривается к сорока пяти плетям. Исполнение приговора поручается имперскому объездному палачу. Во время его очередного объезда.
Староста бухнулся в ноги инквизитору:
– Спасибо, спасибо… – залился он слезами. – Благодарю вас, святой отец! Благодарю!
– Уберите, уберите… – Инквизитор брезгливо махнул рукой. – Дом колдуньи сжечь. Землю вырыть на глубину трех локтей и смыть в реку. Ее имущество отдать приходской церкви, которой поручается распределить оное среди пострадавших семей.
Он повернулся к отцу Тиберию:
– Надо ли говорить, что перед тем, как раздавать вещи, надо удостовериться в том, что они не несут никакой заразы или скверны?
– Не надо, – покачал головой отец Тиберий.
– Хорошо. Если вам потребуется эксперт…
– Нет нужды…
Инквизитор кивнул.
– За уничтожение нежити деревне выплачивается сумма размером триста золотых. Обязанность употребить эти деньги на нужды деревни и ее жителей возлагается на старосту. За сим объявляю инквизицию в этой местности законченной.
Дружный вздох пронесся по толпе крестьян.
Архиепископ Ланге взял под руку отца Тиберия.
– Ваша деятельность, брат мой, не останется без внимания. Я обещаю.
– Ну что вы, ваше святейшество, нет никакой нужды. Я только служу Господу нашему. И все.
Они уехали. И только староста еще долго бил поклоны вслед удаляющемуся кортежу.
Все знали, что имперский палач делает объезд провинций где-то раз в год, долго на одном месте не задерживаясь. И ежели осужденного не оказалось на месте в этот момент, палач особо расстраиваться не станет и преследований не учинит, а последует дальше, наслаждаясь деревенским гостеприимством.
Глава 12
Глава 13
Глава 14
– Да! – так же зло закричала в ответ женщина. Она подняла голову и уставилась на инквизитора. – Да! Я ведьма!
Она тряхнула руками, и веревки вдруг лопнули. Паладины, державшие ее, разлетелись в стороны. Ведьма зарычала, вытянулась, сделалась толще, ее платье порвалось, обнажая уродливое бугристое тело. Она топнула – земля под ногами покачнулась. Опрокинулась, рассыпая угли, жаровня, кто-то в толпе упал, увлекая за собой остальных. Ухватившись одной рукой за землю и воздев другую к небесам, ведьма набрала полную грудь воздуха и, раззявив пасть, огромную, как у змеи, заглатывающей кролика, завизжала. Леон, скрючившись и зажав уши руками, видел, как из ее рта вылетает нечто, будто круги по воде от брошенного камня. Воздух перед ведьмой заволновался, как живой, сжался и вдруг метнулся в грудь инквизитору. Однако тот даже не пошевелился. И едва видимая туманная стрела разбилась вдребезги, не дойдя до архиепископа Ланге всего нескольких пядей. На какой-то миг Леону показалось, что он видит невидимый, но сияющий щит, прикрывающий инквизитора, большой, похожий на перевернутую каплю. Туманная стрела ударилась в этот щит и распалась. Осыпалась снегом, густо запорошившим и самого инквизитора, и барона, и отца Тиберия.
В тот же миг на голову ведьмы обрушился могучий кулак паладина. Огромная, уродливая туша покачнулась, захрипела и осела. Послышался звук, словно из кузнечных мехов выходил воздух. Страшная женщина съежилась, сжалась и снова стала прежней, обычной. Ее разорванная одежда уже не прикрывала тело. Красивое, обнаженное. С крупными грудями и полными бедрами. Незнакомое чувство коснулось Леона. Что-то дрогнуло внутри. Но всего лишь на миг.
Паладины окружили ведьму, зазвенели цепи. Послышался сдавленный крик. Когда они разошлись, Леон увидел бесполую фигуру, спеленутую в серый балахон, скованную цепями. На голове ведьмы теперь красовался глухой, без глаз, шлем, который жестко крепился к железному ошейнику.
– Вот так, – произнес архиепископ Ланге. – В обоз ее.
Он кивнул секретарю.
Тот подозвал солдат.
– А теперь, уважаемый барон, соблаговолите ответить мне. Каким образом на вашей земле свила гнездо эта поганая птица? Почему жители деревни столько времени обороняли себя от мертвяков, когда для их защиты было достаточно вашей дворцовой стражи?
– Это не так!
– Конечно, это не так! Конечно! Конечно, когда святой отец сообщил о происходящем, было уже поздно, и потребовались усилия паладинского разъезда, чтобы уничтожить расплодившуюся на вашей земле мерзость! Что все это время делали вы? – Он остро стрельнул в барона глазами. – Заботились о благе Империи? Или о том, как посадить на ее трон самозванца?!
– Что?! – Барон вскочил. Но на его плечи сразу же опустились железные перчатки двух паладинов. – Как вы смеете?
– Я смею! – Инквизитор поднялся с кресла, в этот миг он был ужасен. – Я – смею! Я, божьей милостью архиепископ Ланге, инквизитор Империи, по результатам расследования постановляю. Барона Николаса де Фьюри подвергнуть аресту по обвинению в предательстве, заковать в железо и препроводить в столицу для подробнейшей беседы в инквизиторской коллегии.
Барон пытался протестовать, сопротивляться, но его скрутили. На землю, в грязь, полетела его золотая цепь. Солдаты понесли кандалы.
Инквизитор сел.
– Где староста?..
Староста плюхнулся на колени перед инквизитором.
– Поднимите.
Солдаты подняли ослабевшего мужчину.
– Крепок ли ты здоровьем, староста? – спокойно поинтересовался инквизитор.
Тот что-то промямлил.
Архиепископ вздохнул и приказал, не глядя на отца Тиберия:
– За ротозейство и невнимание староста Марк приговаривается к сорока пяти плетям. Исполнение приговора поручается имперскому объездному палачу. Во время его очередного объезда.
Староста бухнулся в ноги инквизитору:
– Спасибо, спасибо… – залился он слезами. – Благодарю вас, святой отец! Благодарю!
– Уберите, уберите… – Инквизитор брезгливо махнул рукой. – Дом колдуньи сжечь. Землю вырыть на глубину трех локтей и смыть в реку. Ее имущество отдать приходской церкви, которой поручается распределить оное среди пострадавших семей.
Он повернулся к отцу Тиберию:
– Надо ли говорить, что перед тем, как раздавать вещи, надо удостовериться в том, что они не несут никакой заразы или скверны?
– Не надо, – покачал головой отец Тиберий.
– Хорошо. Если вам потребуется эксперт…
– Нет нужды…
Инквизитор кивнул.
– За уничтожение нежити деревне выплачивается сумма размером триста золотых. Обязанность употребить эти деньги на нужды деревни и ее жителей возлагается на старосту. За сим объявляю инквизицию в этой местности законченной.
Дружный вздох пронесся по толпе крестьян.
Архиепископ Ланге взял под руку отца Тиберия.
– Ваша деятельность, брат мой, не останется без внимания. Я обещаю.
– Ну что вы, ваше святейшество, нет никакой нужды. Я только служу Господу нашему. И все.
Они уехали. И только староста еще долго бил поклоны вслед удаляющемуся кортежу.
Все знали, что имперский палач делает объезд провинций где-то раз в год, долго на одном месте не задерживаясь. И ежели осужденного не оказалось на месте в этот момент, палач особо расстраиваться не станет и преследований не учинит, а последует дальше, наслаждаясь деревенским гостеприимством.
Глава 12
После этого дня жизнь в деревне еще долго не могла войти в нормальное русло. Убитых свезли на погост. Ведьмин дом спалили и все имущество вместе с ним. Даже скот. Кур, овец и козу… Огонь был таким сильным, что сгорело все дотла. И обрушилась печная труба. Когда выкапывали землю, нашли какие-то кости, даже и не поймешь чьи. А земля, та, что не прогорела, воняла мерзко и сочилась жижей. И хотя архиепископ повелел рыть на глубину трех локтей, копали до тех пор, пока не показались глина и камни. На месте дома ведьмы образовалась огромная яма. В нее всей деревней набрали валунов, с трудом выкапывая их из-под снега. Срубили деревья в ее саду, а землю щедро посыпали дорогой солью. Люди работали как сумасшедшие, старательно превращая место, где когда-то поселилась скверна, в пустырь.
Теперь среди покрытой белоснежным снегом деревни зияла большая, черная язва.
Казалось, только она и напоминает о пережитом кошмаре. Но жить как прежде люди не могли. Зимняя жизнь для крестьянина – отдых. Не нужно пахать, сеять, заботиться об урожае. Все припасы уже сделаны. Знай себе скотину корми да печь топи. Всего и забот. Но что-то переменилось. Свет в окошках горел допоздна. На улицу люди выходили неохотно. А с приближением сумерек так и вообще старались носа не высовывать.
Поначалу еще держали дозор вокруг деревни, жгли большие костры. Но потом оставили это дело. Попрятались.
Зима тянулась и тянулась. Удивительно медленная. Тусклая. Будто бы мертвая. Из серого неба сыпался и сыпался мелкий, невзрачный снежок.
По ночам из-за реки доносился жуткий вой. Иногда далекий, иногда близкий. Непрерывный. Протяжный.
Иногда Леону казалось, что люди вокруг замерзают. Будто стынет в их жилах кровь. Глаза стекленеют. И все, кого он знал, превращаются в мертвецов. Не тех, что перли страшной ордой, но чем-то схожих. Будто страшная опасность выморозила сердца.
Не дело крестьянину воевать. Не дело.
И ладно бы работы невпроворот. Укрыться заботами, гнуть спину до заката, да так, чтобы валиться без сил на постель. И прошло бы бесследно. Потому так ожесточенно, до седьмого пота, уничтожали дом ведьмы. Потому и вырыли овраг на том месте, где жила. Всей деревней, от мала до велика, таскали тяжеленные камни. Но не хватило тягла. Не перегорели внутри ужас и отвращение. И теперь тлели смрадной головешкой в самом центре души, наполняя ее горечью. Убивая радость. А что душа без радости? Гнилушка.
Постепенно застыла река. Навалились самые суровые морозы. Дни стали совсем-совсем короткими.
Теперь ничто не отделяло деревню от Леса. Но и он будто утратил всю свою силу. Застыл, сбросив листву, вмерз в землю. Жизнь в Лесу отодвинулась куда-то в чащу. И только вой, надрывный, наполненный страданием, тянул и тянул душу по ночам.
Кто там страдает? Кто мучается почем зря?
Леон думал, что в былое время жители деревни обязательно бы собрались по этому поводу, может быть, даже перешли бы замерзшую реку – и хворосту собрать, и поглядеть. Но сейчас и помышлять об этом было бессмысленно.
Но существо в Лесу терзало их каждую ночь. Не давало спать. Маленькая сестренка, Злата, плакала. Мать постоянно успокаивала ее, носила на руках.
Наконец Леон решился подойти к отцу.
– Пап.
– Что, малыш?
– Я не малыш, – буркнул Леон. Отец только улыбнулся.
– Это точно.
И вздохнул. Тяжело-тяжело, как вздыхал в последнее время все чаще.
– Пап… А что это там?
– Где?
– Ну… – Леон качнул головой в сторону реки.
Это был один из тех редких моментов, когда они вместе с отцом выбрались на улицу. Нашлась какая-то мелкая работенка. Подновить забор, обтрясти с деревьев в саду лишний снег, чтобы ветки не поломал, сбить лед с крыльца. Одним словом, разная мелкая ерунда.
– Там-то?.. – Отец отложил в сторону доску, которую держал в руках, и посмотрел вдаль. Потом покачал головой. – Не знаю, сынок. Не знаю. Да и есть на свете такие вещи, которые знать нельзя. Не потому, что они такие непонятные. Нет. Так вот издалека вроде бы и неясно. А ближе подойдешь, все рассмотришь, все поймешь. Но только не надо ближе подходить. Не будет от этого радости. Вот и получается, что есть на свете вещи, которые знать нельзя. Не надо их знать.
– Так, значит, этот вой, это то.
Но отец снова покачал головой.
– Не знаю. Может быть, зверь какой. Может быть, что похуже. Не крестьянское дело всюду свой нос совать. Так-то.
Он поднял доску и начал ладить ее к забору, прикладывая то так, то эдак. Леон помогал ему, но из головы все не уходили слова о том, чего знать нельзя. И было это Леону странно.
На следующий день он повстречал на улице стайку ребятишек, которые с сосредоточенными лицами волокли куда-то большие санки.
– Эй, малышня, вы куда? – Рядом с ними Леон чувствовал себя взрослым.
– К реке, – отозвался Ленц. – Только тебя мы с собой не зовем!
– Да! – Карл остановился и гордо посмотрел на Леона. – Тебе нельзя.
– Почему это? – удивился Леон.
– Ты взрослый, – пискнул Славко из-за спины брата.
– Да! – повторил Карл, но с места не двинулся.
– Ну и что? – привел Леон неоспоримый довод.
– А то, что мы в Лес пойдем, – выскочил вперед Славко, но Карл треснул ему по загривку. Получив от брата, мальчишка спрятался в задних рядах. Карл и Ленц были самыми старшими в этой компании. Ближе всего к Леону, но все-таки между ними была какая-то невидимая грань. Они были детьми, а Леона общество еще не прописало в одну из своих групп.
– Вы сдурели, что ли? Вот я сейчас вашим родителям расскажу… Получите на орехи!
– Ябеда, – буркнул Ленц.
– Плевать, – нагло ответил Леон и сделал вид, что собирается уйти.
– Эй… – Карл вышел вперед. – Погоди. Давай с нами.
Тут же вся остальная малышня, будто сигнал получила, сорвалась с места, окружила Леона.
– Точно, точно! Давай с нами!
– Пошли.
– Мы веревку взяли!
– Эй, тихо вы! – прикрикнул Карл. Он взял Леона за руку и отвел в сторону. – Дело серьезное.
– Да какое там дело, – сморщился Леон.
– Серьезное. Мы за реку пойдем, в лес. Зверя поймаем. У моей мамы боли от его воя. И мать Густава мучается. А твоя как?
Леон вспомнил маму. Она выглядела усталой, мало спала, но это из-за малышки. Или?..
– Не знаю.
– Наверное, то же самое, – махнул рукой Карл. – Все мамы в деревне плохо себя чувствуют, когда зверь воет.
– Но не можем же мы его поймать. Он же наверняка огромный. Ты мертвяков видел?
– Нет. – Карл досадливо поморщился и посмотрел на Леона с некоторой завистью. – Меня отец не пустил.
– А я видел. Если зверь в лесу хоть немного похож на мертвяков, мы и пикнуть не успеем, как он нас сожрет. Не дурите. – Леон подумал и добавил: – Есть то, чего знать нельзя.
– Как это?
– Ну. – Леон вздохнул. – Сам не знаю.
– Так ты идешь или нет? У нас смотри что есть. – Карл воровато обернулся, откинул полу тулупа и показал Леону длинный охотничий нож. Мальчишке эта штука казалась, наверное, целым мечом.
– Нельзя туда ходить, – мотнул головой Леон.
– Ну и ладно… – Карл скорчил презрительную физиономию. – Пошли, ребята. А ты, если родителям расскажешь, будешь предатель! Ясно?!
И они пошли вниз по улице. К реке. А Леон… Что он мог сделать? Рассказать родителям? Наверное, это было бы самым правильным. Это было бы разумное, взвешенное решение. Но когда тебе идет тринадцатая зима, очень трудно совершать разумные поступки. Можно было остаться дома и все забыть. Это тоже был бы выход. Не такой хороший, как первый, но понятный, человеческий, мещанский выход. Взрослый. Так поступают многие и многие взрослые. Просто запираются в домах, закрывают ставни на окнах и забывают. Обо всем. Леон сделал то, чего делать было нельзя. Он сбегал в сарай, прихватил пару факелов и кинулся за малышней.
– Подождите! Я с вами!
Теперь среди покрытой белоснежным снегом деревни зияла большая, черная язва.
Казалось, только она и напоминает о пережитом кошмаре. Но жить как прежде люди не могли. Зимняя жизнь для крестьянина – отдых. Не нужно пахать, сеять, заботиться об урожае. Все припасы уже сделаны. Знай себе скотину корми да печь топи. Всего и забот. Но что-то переменилось. Свет в окошках горел допоздна. На улицу люди выходили неохотно. А с приближением сумерек так и вообще старались носа не высовывать.
Поначалу еще держали дозор вокруг деревни, жгли большие костры. Но потом оставили это дело. Попрятались.
Зима тянулась и тянулась. Удивительно медленная. Тусклая. Будто бы мертвая. Из серого неба сыпался и сыпался мелкий, невзрачный снежок.
По ночам из-за реки доносился жуткий вой. Иногда далекий, иногда близкий. Непрерывный. Протяжный.
Иногда Леону казалось, что люди вокруг замерзают. Будто стынет в их жилах кровь. Глаза стекленеют. И все, кого он знал, превращаются в мертвецов. Не тех, что перли страшной ордой, но чем-то схожих. Будто страшная опасность выморозила сердца.
Не дело крестьянину воевать. Не дело.
И ладно бы работы невпроворот. Укрыться заботами, гнуть спину до заката, да так, чтобы валиться без сил на постель. И прошло бы бесследно. Потому так ожесточенно, до седьмого пота, уничтожали дом ведьмы. Потому и вырыли овраг на том месте, где жила. Всей деревней, от мала до велика, таскали тяжеленные камни. Но не хватило тягла. Не перегорели внутри ужас и отвращение. И теперь тлели смрадной головешкой в самом центре души, наполняя ее горечью. Убивая радость. А что душа без радости? Гнилушка.
Постепенно застыла река. Навалились самые суровые морозы. Дни стали совсем-совсем короткими.
Теперь ничто не отделяло деревню от Леса. Но и он будто утратил всю свою силу. Застыл, сбросив листву, вмерз в землю. Жизнь в Лесу отодвинулась куда-то в чащу. И только вой, надрывный, наполненный страданием, тянул и тянул душу по ночам.
Кто там страдает? Кто мучается почем зря?
Леон думал, что в былое время жители деревни обязательно бы собрались по этому поводу, может быть, даже перешли бы замерзшую реку – и хворосту собрать, и поглядеть. Но сейчас и помышлять об этом было бессмысленно.
Но существо в Лесу терзало их каждую ночь. Не давало спать. Маленькая сестренка, Злата, плакала. Мать постоянно успокаивала ее, носила на руках.
Наконец Леон решился подойти к отцу.
– Пап.
– Что, малыш?
– Я не малыш, – буркнул Леон. Отец только улыбнулся.
– Это точно.
И вздохнул. Тяжело-тяжело, как вздыхал в последнее время все чаще.
– Пап… А что это там?
– Где?
– Ну… – Леон качнул головой в сторону реки.
Это был один из тех редких моментов, когда они вместе с отцом выбрались на улицу. Нашлась какая-то мелкая работенка. Подновить забор, обтрясти с деревьев в саду лишний снег, чтобы ветки не поломал, сбить лед с крыльца. Одним словом, разная мелкая ерунда.
– Там-то?.. – Отец отложил в сторону доску, которую держал в руках, и посмотрел вдаль. Потом покачал головой. – Не знаю, сынок. Не знаю. Да и есть на свете такие вещи, которые знать нельзя. Не потому, что они такие непонятные. Нет. Так вот издалека вроде бы и неясно. А ближе подойдешь, все рассмотришь, все поймешь. Но только не надо ближе подходить. Не будет от этого радости. Вот и получается, что есть на свете вещи, которые знать нельзя. Не надо их знать.
– Так, значит, этот вой, это то.
Но отец снова покачал головой.
– Не знаю. Может быть, зверь какой. Может быть, что похуже. Не крестьянское дело всюду свой нос совать. Так-то.
Он поднял доску и начал ладить ее к забору, прикладывая то так, то эдак. Леон помогал ему, но из головы все не уходили слова о том, чего знать нельзя. И было это Леону странно.
На следующий день он повстречал на улице стайку ребятишек, которые с сосредоточенными лицами волокли куда-то большие санки.
– Эй, малышня, вы куда? – Рядом с ними Леон чувствовал себя взрослым.
– К реке, – отозвался Ленц. – Только тебя мы с собой не зовем!
– Да! – Карл остановился и гордо посмотрел на Леона. – Тебе нельзя.
– Почему это? – удивился Леон.
– Ты взрослый, – пискнул Славко из-за спины брата.
– Да! – повторил Карл, но с места не двинулся.
– Ну и что? – привел Леон неоспоримый довод.
– А то, что мы в Лес пойдем, – выскочил вперед Славко, но Карл треснул ему по загривку. Получив от брата, мальчишка спрятался в задних рядах. Карл и Ленц были самыми старшими в этой компании. Ближе всего к Леону, но все-таки между ними была какая-то невидимая грань. Они были детьми, а Леона общество еще не прописало в одну из своих групп.
– Вы сдурели, что ли? Вот я сейчас вашим родителям расскажу… Получите на орехи!
– Ябеда, – буркнул Ленц.
– Плевать, – нагло ответил Леон и сделал вид, что собирается уйти.
– Эй… – Карл вышел вперед. – Погоди. Давай с нами.
Тут же вся остальная малышня, будто сигнал получила, сорвалась с места, окружила Леона.
– Точно, точно! Давай с нами!
– Пошли.
– Мы веревку взяли!
– Эй, тихо вы! – прикрикнул Карл. Он взял Леона за руку и отвел в сторону. – Дело серьезное.
– Да какое там дело, – сморщился Леон.
– Серьезное. Мы за реку пойдем, в лес. Зверя поймаем. У моей мамы боли от его воя. И мать Густава мучается. А твоя как?
Леон вспомнил маму. Она выглядела усталой, мало спала, но это из-за малышки. Или?..
– Не знаю.
– Наверное, то же самое, – махнул рукой Карл. – Все мамы в деревне плохо себя чувствуют, когда зверь воет.
– Но не можем же мы его поймать. Он же наверняка огромный. Ты мертвяков видел?
– Нет. – Карл досадливо поморщился и посмотрел на Леона с некоторой завистью. – Меня отец не пустил.
– А я видел. Если зверь в лесу хоть немного похож на мертвяков, мы и пикнуть не успеем, как он нас сожрет. Не дурите. – Леон подумал и добавил: – Есть то, чего знать нельзя.
– Как это?
– Ну. – Леон вздохнул. – Сам не знаю.
– Так ты идешь или нет? У нас смотри что есть. – Карл воровато обернулся, откинул полу тулупа и показал Леону длинный охотничий нож. Мальчишке эта штука казалась, наверное, целым мечом.
– Нельзя туда ходить, – мотнул головой Леон.
– Ну и ладно… – Карл скорчил презрительную физиономию. – Пошли, ребята. А ты, если родителям расскажешь, будешь предатель! Ясно?!
И они пошли вниз по улице. К реке. А Леон… Что он мог сделать? Рассказать родителям? Наверное, это было бы самым правильным. Это было бы разумное, взвешенное решение. Но когда тебе идет тринадцатая зима, очень трудно совершать разумные поступки. Можно было остаться дома и все забыть. Это тоже был бы выход. Не такой хороший, как первый, но понятный, человеческий, мещанский выход. Взрослый. Так поступают многие и многие взрослые. Просто запираются в домах, закрывают ставни на окнах и забывают. Обо всем. Леон сделал то, чего делать было нельзя. Он сбегал в сарай, прихватил пару факелов и кинулся за малышней.
– Подождите! Я с вами!
Глава 13
Течение реки чувствовалось даже сейчас. Даже когда быстрая вода была скрыта толстым слоем льда. Огромная силища потока ощущалась физически. По телу пробегали мурашки, и каждый волосок вставал дыбом. Будто идешь по шкуре здоровенного, могучего зверя, который спит, но в любой момент может проснуться.
Лед был толстый и крепкий. На середине реки снега не было. И от этого становилось еще страшнее. Под ногами, за прозрачным слоем, стремительным потоком неслась чернота. Иногда вода тащила какие-то вещи. Ветку. Горсть листьев. Все это перемешивалось, вертелось невидимыми струями. Тонуло, всплывало.
Леон почему-то очень боялся, что, когда они будут проходить через середину, подо льдом протянет утопленника. Казалось бы, чего тут бояться? Утопленник не разбойник, за ногу не ухватит. А все равно страшно.
Но ничего не случилось.
Стайка детей благополучно пересекла реку и вышла на другой берег.
Это тоже чувствовалось сразу.
Внешне эта сторона реки ничем не отличалась. Тот же снег. Камыш. Кустарник. И только чуть дальше начиналась высокая стена деревьев. Больших, толстых, незнакомых. Чужих. Но при этом здесь все было чужим! И снег тут был, казалось, другой, и кусты, и камыши. И даже голоса вроде бы звучали иначе.
– Может, назад? – спросил Леон. Втайне он надеялся, что малышня струсит и повернет. Может быть, они так бы и сделали, если бы не Карл.
Мальчуган встряхнулся, как воробей, достал из-под полы нож и сказал солидно:
– Двинули.
Было ясно, что к этому моменту он готовился заранее.
И они пошли, маленький отрядец, отважный по глупости.
Леон обратил внимание, что неведомый зверь замолчал.
– Слышь, Карл. А как мы найдем твоего зверя?
Тот обернулся.
– Найдем. По звуку.
– Так он же молчит.
– Это он сейчас молчит. Жрет, наверное.
– А идем мы куда? – не унимался Леон.
– В Лес. – Карл сморщился. – Боишься, что ли? Трусишка.
– А я не боюсь! – пискнула какая-то не знакомая Леону маленькая девочка.
– Молодец! – похвалил ее Карл и со значением взглянул на Леона. – Нам все равно в Лес идти. У реки зверя не поймать.
– А ты откуда знаешь?
– Знаю. – Карл начал злиться. – Слушай, не хочешь, не иди!
– Я просто знать хочу.
Карл решил, что эта реплика недостойна ответа.
Они медленно уходили в глубь Леса.
Деревья, голые, уродливые окружали со всех сторон. Иногда ветви сплетались в совершенно непроходимую преграду. Их приходилось обходить, перелезать через поваленные стволы, оставляя на острых сучьях клочки одежды. Было очень холодно. Но даже несмотря на это, Лес жил. Жил своей непонятной, странной жизнью. Замороженной, спящей, но все-таки. То тут, то там слышались потрескивания, шелест. Иногда с деревьев, что стояли в стороне от их пути, вдруг сам по себе опадал снег. Будто дерево вздрагивало от чьего-то неосторожного движения, просыпалось, стряхивало снежное одеяло и снова засыпало. У Леона не было ни малейших сомнений в том, что, случись они в этих краях летом, ни один из детей не ушел бы от реки дальше первого дерева. Один только Всевышний знает, что могло произойти. Но могло. В этом Леон был уверен.
Однако другие дети будто бы ничего не замечали. Они шли вперед. Переговаривались хоть и вполголоса, но без особого страха. Карл бесстрашно шел впереди.
Леон часто оборачивался, проверяя, нет ли кого позади и хорошо ли виден их след.
Зверь молчал. Вместе с ним молчал и Лес.
Дети растянулись. Было видно, что многие устали. По какой-то причине никто из них не жаловался и не ныл. Хотя именно этого ожидал Леон. Видимо, они верили Карлу. Считали его своим лидером, вожаком. Почти взрослым. Это было очень важно, чтобы лидер был еще не совсем ребенок, но и не из другого, большого мира.
Наконец Карл остановился.
– Все. Тут подождем. Разведем костер. И поедим.
Малышня радостно побросала мешки. И застыла на месте.
– Ну, чего встали? – Карл покрутил головой. – Собирайте сучки, ветки. Давайте, чего ждем-то?
Дети нехотя разошлись в стороны. Кто-то пытался сломать ветку. Кто-то – выдернуть из-под снега валежину. Сам Карл важно двинулся к самому толстому дереву и начал срубать у него ветки. Подойдя ближе, Леон увидел, как со срезанных ветвей сочится на снег тягучая, мерзко пахнущая жидкость.
– Карл…
– Что? – недовольно буркнул тот.
– Это какое-то ненормальное дерево.
– А где тут нормальное? Это же чужой лес… – Сказано это было таким тоном, что Леон понял: Карл ни за что не отступится.
– Оставь, пойдем назад.
– Иди… – Мальчишка пожал плечами.
Леон бы ушел. Будь он один. Неожиданно, совершенно некстати, он увидел этих детей. Маленьких, беззащитных и глупых. Они потащились в Лес, хотя каждому родители говорили, что бывает с теми, кто уходит за реку. Но дети поверили своему вожаку. Потому что он сказал – нашим мамам плохо, пойдем и убьем зверя, чтобы им было хорошо. А что такое мама? Весь мир. И дети спасали свой мир. Как могли. Потому и не ныли, потому терпели. И страх терпели, и мороз.
«Какой же я идиот! – удивительно четко осознал Леон. – Не надо было их пускать сюда! И идти с ними не надо было!»
– Карл… Ты гад, – неожиданно даже для самого себя сказал Леон.
Тот фыркнул и обернулся.
– Не нравится? – Леон увидел странный нездоровый блеск в его глазах. – Не ешь. Вали отсюдова. Трус.
– Когда захочу, тогда и пойду, – ответил Леон и отошел.
Малышня стаскивала в кучу ветки.
Наконец набралась приличная куча. И Карл принялся бить кресалом, видимо, взятым у отца, но мох почему-то не занимался. Леон оторвал кусочек просмоленного льна от факела. Положил под пучок искр. Через некоторое время огонек заплясал на сухих ветках. Карл кинул сверху нарубленные им ветви.
– Сейчас подсохнут… Доставайте еду.
Малышня распаковала сумки. У кого-то были сухари. Краюха хлеба. Даже вареные яйца.
– Кто-нибудь взял котелок? – спросил Леон.
– А зачем? – после паузы поинтересовался Ленц.
– Нагрели бы воды…
– И так хорошо, – беззаботно махнул рукой Карл.
Он взял длинную палку и ткнул ею в костерок, который давал дыма больше, чем огня.
В тишине Леса раздалось злое шипение.
Ветви, которые рубил Карл, те самые, что истекали гадким соком и воняли, вдруг изогнулись, зашевелились, обхватили сук крепкими витками! Мальчишка закричал, отбросил палку и метнулся прочь.
За ним кинулась, побросав пожитки, остальная малышня. Леон отскочил в сторону и спрятался за дерево.
В костре трещали сучья, шипели, скручиваясь и переплетаясь, страшные ветки, превратившиеся в слепых, истекающих ядом змей.
– Я же говорил, говорил… – шептал Леон.
Он осторожно высунулся. Змеи-ветви изломали палку, которую Карл сунул в их клубок, и сейчас конвульсивно дергались, пытаясь выползти из огня. Однако, коснувшись снега, они замирали.
– Боятся холода… – догадался Леон и крикнул громче: – Не бойтесь! Они не вылезут.
Малышня потихоньку приблизилась. Омерзительно воняло горелым мясом. Кого-то из мальчишек, вдохнувшего жирного дыма, вырвало на снег.
– Пойдемте отсюда, – предложил Леон.
– Куда? – неожиданно зло спросил Карл.
– Домой, – пожал плечами Леон. – К родителям. Никто ничего и не узнает. Если сейчас вернемся. Скажем, что с горки катались. И все.
Он почувствовал, что малышня сейчас на его стороне. Им хватило.
– Черта с два! Я без зверя не вернусь. Как же наши мамы?!
Это был нечестный прием.
– Не найдешь ты никакого зверя. Он тебя сожрет.
– С чего бы это?
– Потому что ты маленький. – Леон ударил по больному.
– Я не маленький!
– Маленький, – повторил Леон жестко. – Тебя отец не пустил деревню охранять. А я со своим ходил. Понял?!
Карл наклонил голову, и Леон вдруг увидел, как побелели костяшки его пальцев, что сжимали нож.
Это было страшно.
И тогда в глухой, замерзшей тишине вдруг завыло! Заклекотало! Заверещало! Со всех сторон! Затрещали деревья! Захрустел снег!
– Бежим! – взвизгнул Леон и побежал, увлекая за собой детей. Побежал туда, где виднелись на снегу его следы. Домой! Домой!
Они неслись, петляя, как зайцы. Там, где не проскочил бы взрослый, дети ухитрялись пролезть, проползти. А следом за ними двигалось что-то огромное! Рычащее на все голоса, воющее тем самым тянущим душу воем, что каждый день слышался в деревне. Карл нашел своего зверя. И когда они выбежали, выкатились на лед реки, падая и раскрашивая снег кровью, Карла среди них не было.
Леон кричал. Метался по берегу, звал. Из разбитой губы текла не переставая кровь.
Но тщетно. Карл не вышел к реке. Он и еще двое. Мальчик и девочка. Та, которая сказала, что не боится.
Вой начал удаляться. Сдвинулся куда-то в сторону, ушел в глубь Леса.
На льду реки плакал Леон.
Лед был толстый и крепкий. На середине реки снега не было. И от этого становилось еще страшнее. Под ногами, за прозрачным слоем, стремительным потоком неслась чернота. Иногда вода тащила какие-то вещи. Ветку. Горсть листьев. Все это перемешивалось, вертелось невидимыми струями. Тонуло, всплывало.
Леон почему-то очень боялся, что, когда они будут проходить через середину, подо льдом протянет утопленника. Казалось бы, чего тут бояться? Утопленник не разбойник, за ногу не ухватит. А все равно страшно.
Но ничего не случилось.
Стайка детей благополучно пересекла реку и вышла на другой берег.
Это тоже чувствовалось сразу.
Внешне эта сторона реки ничем не отличалась. Тот же снег. Камыш. Кустарник. И только чуть дальше начиналась высокая стена деревьев. Больших, толстых, незнакомых. Чужих. Но при этом здесь все было чужим! И снег тут был, казалось, другой, и кусты, и камыши. И даже голоса вроде бы звучали иначе.
– Может, назад? – спросил Леон. Втайне он надеялся, что малышня струсит и повернет. Может быть, они так бы и сделали, если бы не Карл.
Мальчуган встряхнулся, как воробей, достал из-под полы нож и сказал солидно:
– Двинули.
Было ясно, что к этому моменту он готовился заранее.
И они пошли, маленький отрядец, отважный по глупости.
Леон обратил внимание, что неведомый зверь замолчал.
– Слышь, Карл. А как мы найдем твоего зверя?
Тот обернулся.
– Найдем. По звуку.
– Так он же молчит.
– Это он сейчас молчит. Жрет, наверное.
– А идем мы куда? – не унимался Леон.
– В Лес. – Карл сморщился. – Боишься, что ли? Трусишка.
– А я не боюсь! – пискнула какая-то не знакомая Леону маленькая девочка.
– Молодец! – похвалил ее Карл и со значением взглянул на Леона. – Нам все равно в Лес идти. У реки зверя не поймать.
– А ты откуда знаешь?
– Знаю. – Карл начал злиться. – Слушай, не хочешь, не иди!
– Я просто знать хочу.
Карл решил, что эта реплика недостойна ответа.
Они медленно уходили в глубь Леса.
Деревья, голые, уродливые окружали со всех сторон. Иногда ветви сплетались в совершенно непроходимую преграду. Их приходилось обходить, перелезать через поваленные стволы, оставляя на острых сучьях клочки одежды. Было очень холодно. Но даже несмотря на это, Лес жил. Жил своей непонятной, странной жизнью. Замороженной, спящей, но все-таки. То тут, то там слышались потрескивания, шелест. Иногда с деревьев, что стояли в стороне от их пути, вдруг сам по себе опадал снег. Будто дерево вздрагивало от чьего-то неосторожного движения, просыпалось, стряхивало снежное одеяло и снова засыпало. У Леона не было ни малейших сомнений в том, что, случись они в этих краях летом, ни один из детей не ушел бы от реки дальше первого дерева. Один только Всевышний знает, что могло произойти. Но могло. В этом Леон был уверен.
Однако другие дети будто бы ничего не замечали. Они шли вперед. Переговаривались хоть и вполголоса, но без особого страха. Карл бесстрашно шел впереди.
Леон часто оборачивался, проверяя, нет ли кого позади и хорошо ли виден их след.
Зверь молчал. Вместе с ним молчал и Лес.
Дети растянулись. Было видно, что многие устали. По какой-то причине никто из них не жаловался и не ныл. Хотя именно этого ожидал Леон. Видимо, они верили Карлу. Считали его своим лидером, вожаком. Почти взрослым. Это было очень важно, чтобы лидер был еще не совсем ребенок, но и не из другого, большого мира.
Наконец Карл остановился.
– Все. Тут подождем. Разведем костер. И поедим.
Малышня радостно побросала мешки. И застыла на месте.
– Ну, чего встали? – Карл покрутил головой. – Собирайте сучки, ветки. Давайте, чего ждем-то?
Дети нехотя разошлись в стороны. Кто-то пытался сломать ветку. Кто-то – выдернуть из-под снега валежину. Сам Карл важно двинулся к самому толстому дереву и начал срубать у него ветки. Подойдя ближе, Леон увидел, как со срезанных ветвей сочится на снег тягучая, мерзко пахнущая жидкость.
– Карл…
– Что? – недовольно буркнул тот.
– Это какое-то ненормальное дерево.
– А где тут нормальное? Это же чужой лес… – Сказано это было таким тоном, что Леон понял: Карл ни за что не отступится.
– Оставь, пойдем назад.
– Иди… – Мальчишка пожал плечами.
Леон бы ушел. Будь он один. Неожиданно, совершенно некстати, он увидел этих детей. Маленьких, беззащитных и глупых. Они потащились в Лес, хотя каждому родители говорили, что бывает с теми, кто уходит за реку. Но дети поверили своему вожаку. Потому что он сказал – нашим мамам плохо, пойдем и убьем зверя, чтобы им было хорошо. А что такое мама? Весь мир. И дети спасали свой мир. Как могли. Потому и не ныли, потому терпели. И страх терпели, и мороз.
«Какой же я идиот! – удивительно четко осознал Леон. – Не надо было их пускать сюда! И идти с ними не надо было!»
– Карл… Ты гад, – неожиданно даже для самого себя сказал Леон.
Тот фыркнул и обернулся.
– Не нравится? – Леон увидел странный нездоровый блеск в его глазах. – Не ешь. Вали отсюдова. Трус.
– Когда захочу, тогда и пойду, – ответил Леон и отошел.
Малышня стаскивала в кучу ветки.
Наконец набралась приличная куча. И Карл принялся бить кресалом, видимо, взятым у отца, но мох почему-то не занимался. Леон оторвал кусочек просмоленного льна от факела. Положил под пучок искр. Через некоторое время огонек заплясал на сухих ветках. Карл кинул сверху нарубленные им ветви.
– Сейчас подсохнут… Доставайте еду.
Малышня распаковала сумки. У кого-то были сухари. Краюха хлеба. Даже вареные яйца.
– Кто-нибудь взял котелок? – спросил Леон.
– А зачем? – после паузы поинтересовался Ленц.
– Нагрели бы воды…
– И так хорошо, – беззаботно махнул рукой Карл.
Он взял длинную палку и ткнул ею в костерок, который давал дыма больше, чем огня.
В тишине Леса раздалось злое шипение.
Ветви, которые рубил Карл, те самые, что истекали гадким соком и воняли, вдруг изогнулись, зашевелились, обхватили сук крепкими витками! Мальчишка закричал, отбросил палку и метнулся прочь.
За ним кинулась, побросав пожитки, остальная малышня. Леон отскочил в сторону и спрятался за дерево.
В костре трещали сучья, шипели, скручиваясь и переплетаясь, страшные ветки, превратившиеся в слепых, истекающих ядом змей.
– Я же говорил, говорил… – шептал Леон.
Он осторожно высунулся. Змеи-ветви изломали палку, которую Карл сунул в их клубок, и сейчас конвульсивно дергались, пытаясь выползти из огня. Однако, коснувшись снега, они замирали.
– Боятся холода… – догадался Леон и крикнул громче: – Не бойтесь! Они не вылезут.
Малышня потихоньку приблизилась. Омерзительно воняло горелым мясом. Кого-то из мальчишек, вдохнувшего жирного дыма, вырвало на снег.
– Пойдемте отсюда, – предложил Леон.
– Куда? – неожиданно зло спросил Карл.
– Домой, – пожал плечами Леон. – К родителям. Никто ничего и не узнает. Если сейчас вернемся. Скажем, что с горки катались. И все.
Он почувствовал, что малышня сейчас на его стороне. Им хватило.
– Черта с два! Я без зверя не вернусь. Как же наши мамы?!
Это был нечестный прием.
– Не найдешь ты никакого зверя. Он тебя сожрет.
– С чего бы это?
– Потому что ты маленький. – Леон ударил по больному.
– Я не маленький!
– Маленький, – повторил Леон жестко. – Тебя отец не пустил деревню охранять. А я со своим ходил. Понял?!
Карл наклонил голову, и Леон вдруг увидел, как побелели костяшки его пальцев, что сжимали нож.
Это было страшно.
И тогда в глухой, замерзшей тишине вдруг завыло! Заклекотало! Заверещало! Со всех сторон! Затрещали деревья! Захрустел снег!
– Бежим! – взвизгнул Леон и побежал, увлекая за собой детей. Побежал туда, где виднелись на снегу его следы. Домой! Домой!
Они неслись, петляя, как зайцы. Там, где не проскочил бы взрослый, дети ухитрялись пролезть, проползти. А следом за ними двигалось что-то огромное! Рычащее на все голоса, воющее тем самым тянущим душу воем, что каждый день слышался в деревне. Карл нашел своего зверя. И когда они выбежали, выкатились на лед реки, падая и раскрашивая снег кровью, Карла среди них не было.
Леон кричал. Метался по берегу, звал. Из разбитой губы текла не переставая кровь.
Но тщетно. Карл не вышел к реке. Он и еще двое. Мальчик и девочка. Та, которая сказала, что не боится.
Вой начал удаляться. Сдвинулся куда-то в сторону, ушел в глубь Леса.
На льду реки плакал Леон.
Глава 14
Произошедшее тяжело ударило по деревне. На людей как будто навалилось что-то неподъемное. Придавило к земле, согнуло, стиснуло со всех сторон, мешая дышать, лишая сил. Иногда казалось, что весны уже не будет. Что весь мир погрузился в белую унылую зиму.
Это было тяжелое время.
Солнце поднималось над горизонтом едва-едва. Показывало край, висело некоторое время словно в нерешительности и снова опускалось. Зверь в Лесу выл не переставая, близко-близко от деревни. Словно почуяв свежую кровь. От этого воя мама плакала по ночам, а отец сделался злым и раздражительным. Он целыми днями сидел в доме. У окошка. Ел сухари и запивал их какой-то мутной жидкостью, которую наливал из большой бутылки. Иногда он засыпал там же, за столом. Тогда Леон укрывал его овчиной и подталкивал под голову мягкие рукавицы.
В хлеву маялась скотина. Мать то и дело впадала в какое-то полузабытье. Сидела на лавке, как неживая, сложив ладони на коленях и глядя в пространство пустым взором. Из этого состояния ее могла вывести только сестренка. Когда маленькая начинала плакать, мать вздрагивала, бежала к ней на нетвердых, будто со сна, ногах. Кормить овец, корову и птицу она забывала. И Леон взял эту обязанность на себя.
Готовить еду ему тоже приходилось самому. Радовало только то, что родители были нетребовательны к еде.
Мать почти ничего не ела, а отец жевал то, что давали. Равнодушно.
В других домах было не лучше.
Отец Карла помутился рассудком.
Сначала он кинулся через реку. В Лес. Его пытались удержать, но он вырвался, принялся рубить деревья. Потом побежал в чащу.
Его не было два дня. Все уже подумали, что отца Карла нет в живых. Но он вернулся. Оборванный, с растрепанными седыми волосами. И совершенно безумный. Утверждал, что встречался с Карлом, что тот жив и здоров. Но ему никто не верил. Старушка-знахарка пыталась отпаивать его своими хитрыми травами, священник читал молитву. Но тщетно. Отец Карла носился по деревне. Иногда веселый и радостный, с цветными лентами, привязанными к палке. Иногда испуганный, злой. Он забросил хозяйство. Кто-то говорил, что его тело изуродовано. Рваные раны, страшные царапины, следы зубов, человеческих зубов. Что уж было с ним там, две ночи в Лесу, никто не знал. Леон даже боялся себе представить.
По пропавшим детям отслужили панихиду. Отец Тиберий стал так плох, что и стоял-то едва-едва. На службе он часто замирал, а очнувшись, смотрел тоскливо, будто видел в своем забытьи что-то печальное и неотвратимое.
Славко, брат Карла, из дома не выходил. Только один раз Леон видел его в окно. Маленький, бледный, с большими страшными глазами. Будто бы чуть светящимися в темноте. Или показалось?
Его мать появлялась на улице регулярно. Она ухаживала за мужем. Посещала церковные службы. Даже иногда улыбалась. Скромно, будто стыдясь своей улыбки. При этом женщина таяла на глазах, ссыхалась, худела. Ей пытались помочь те, кто еще сохранил какие-то чувства в этой отупляющей, воющей зимней ночи.
Через некоторое время она исчезла.
А еще через несколько дней к завыванию зверя прибавился еще один звук. Это отец Карла, безумный, заламывая руки, в одной холщовой рубахе, волок по снегу санки с мертвой женой. И выл, выл…
Это было тяжелое время.
Солнце поднималось над горизонтом едва-едва. Показывало край, висело некоторое время словно в нерешительности и снова опускалось. Зверь в Лесу выл не переставая, близко-близко от деревни. Словно почуяв свежую кровь. От этого воя мама плакала по ночам, а отец сделался злым и раздражительным. Он целыми днями сидел в доме. У окошка. Ел сухари и запивал их какой-то мутной жидкостью, которую наливал из большой бутылки. Иногда он засыпал там же, за столом. Тогда Леон укрывал его овчиной и подталкивал под голову мягкие рукавицы.
В хлеву маялась скотина. Мать то и дело впадала в какое-то полузабытье. Сидела на лавке, как неживая, сложив ладони на коленях и глядя в пространство пустым взором. Из этого состояния ее могла вывести только сестренка. Когда маленькая начинала плакать, мать вздрагивала, бежала к ней на нетвердых, будто со сна, ногах. Кормить овец, корову и птицу она забывала. И Леон взял эту обязанность на себя.
Готовить еду ему тоже приходилось самому. Радовало только то, что родители были нетребовательны к еде.
Мать почти ничего не ела, а отец жевал то, что давали. Равнодушно.
В других домах было не лучше.
Отец Карла помутился рассудком.
Сначала он кинулся через реку. В Лес. Его пытались удержать, но он вырвался, принялся рубить деревья. Потом побежал в чащу.
Его не было два дня. Все уже подумали, что отца Карла нет в живых. Но он вернулся. Оборванный, с растрепанными седыми волосами. И совершенно безумный. Утверждал, что встречался с Карлом, что тот жив и здоров. Но ему никто не верил. Старушка-знахарка пыталась отпаивать его своими хитрыми травами, священник читал молитву. Но тщетно. Отец Карла носился по деревне. Иногда веселый и радостный, с цветными лентами, привязанными к палке. Иногда испуганный, злой. Он забросил хозяйство. Кто-то говорил, что его тело изуродовано. Рваные раны, страшные царапины, следы зубов, человеческих зубов. Что уж было с ним там, две ночи в Лесу, никто не знал. Леон даже боялся себе представить.
По пропавшим детям отслужили панихиду. Отец Тиберий стал так плох, что и стоял-то едва-едва. На службе он часто замирал, а очнувшись, смотрел тоскливо, будто видел в своем забытьи что-то печальное и неотвратимое.
Славко, брат Карла, из дома не выходил. Только один раз Леон видел его в окно. Маленький, бледный, с большими страшными глазами. Будто бы чуть светящимися в темноте. Или показалось?
Его мать появлялась на улице регулярно. Она ухаживала за мужем. Посещала церковные службы. Даже иногда улыбалась. Скромно, будто стыдясь своей улыбки. При этом женщина таяла на глазах, ссыхалась, худела. Ей пытались помочь те, кто еще сохранил какие-то чувства в этой отупляющей, воющей зимней ночи.
Через некоторое время она исчезла.
А еще через несколько дней к завыванию зверя прибавился еще один звук. Это отец Карла, безумный, заламывая руки, в одной холщовой рубахе, волок по снегу санки с мертвой женой. И выл, выл…