Страница:
Духовное здоровье и счастье приносит человеку только деятельность, соответствующая его природе, вырастающая из неудовлетворимого вне "субкреативного искусства" желания творить. Этому желанию, пишет Толкин, не нужны "ни иллюзии, ни злое колдовство, ни господство. Оно ищет совместного обогащения - не рабов, а товарищей, чтобы разделить с ними творчество и восторг". Оздоровляющее социальное значение Фантазии не столько в конечном результате, сколько в самом "фантазировании" и братском общении людей, отбрасывающем в процессе духовного творчества установку на "присвоение". Освободившееся от неё сознание - счастливое сознание.
Мечта о связях между людьми, имеющих совершенно иную основу, чем общественные отношения при капитализме, пронизывает эссе. Толкину удалось осуществить выход за рамки обособленного, отчужденного сознания к коллективу и перед лицом современного кризиса и распада системы нравственных ценностей наметить утопию её возрождения. Феерия дает исцеление больному, прибежище беглецу, она способна на воображаемое удовлетворение самых глубоких, "исконных" желаний "тела и сердца" человека.
Трагизм "человеческого удела" не исчезает. В эссе "О волшебных сказках" Толкин пишет о голоде, жажде, боли, нищете, несправедливости, смерти, но, "вопреки множеству фактов", все покрывает радость, которую испытывает человек от сознания собственного значения в мире. Ее вызывает и доводит до большой интенсивности счастливая развязка волшебной сказки, ибо в фантастическом обрамлении "другого мира" она может выглядеть правдоподобной настолько, что "вторичная вера" станет "очарованием" и сильнейшее духовное движение потрясет читателя, перестроит его духовный мир.
Эта радость не эскейпистская, считает Толкин. Воображаемое чудо, свершившееся в Феерии, может открыть правду в самом "первичном мире". Хотя, "согласно общепринятому мнению", драконов в нем нет, но Фафнир древних сказаний (власть золота во всей её мрачной жестокости) существует, люди каждодневно встречают его, но не узнают в фабричной трубе или в пакете акций. Показать его людям - значит включить неутилитарные критерии ценности и тем сделать мир богаче и красивее. Создатели Феерии (и писатели, и читатели), говорит Толкин, надеются, что характерные особенности их "вторичного мира" "выведены из реальности или вливаются в нее", и Фантазия, таким образом, показывает путь к настоящим ценностям. Их радость удовлетворение творца, уничтожающее банальность "присвоения".
В обосновании этой правды о мире, содержащейся в Феерии, у Толкина есть две тенденции, которые он ведет от двух исторических прообразов волшебной сказки.
С одной стороны, это евангельская история Христа - "сказка... обнимающая всю сущность волшебных сказок". Религиозное обоснование оптимизма как антитеза "абсурдному миру" широко представлено в философии кризисной эпохи, и оксфордские Инклинги занимались теологическими прениями с не меньшим жаром, чем литературными вопросами.
Но у Толкина есть и другое обоснование теории волшебной сказки. Это ценности народного самосознания прошлого, заключенные в памятниках культуры. В эссе писатель не раз возвращается к метафорическому образу Котла, Супом из которого являются мифы, сказания, волшебные сказки. Котел обобщенный образ нравственного самосознания народа в его историческом бытии и творческой функции. В Котле постоянно кипит волшебный элементнародные нравственные ценности, "вещи древние, мощные, прекрасные, смешные или ужасные", и "фантастический дар человеческой речи", в словах выражающей сознание. Сознание может обобщать, абстрагировать. Слова овеществляют его "чародейное" умение "отделить красноту от крови". Фантазия, "комбинируя существительные и перераспределяя прилагательные", любовно играет с природой, делает её выражением нравственного сознания человеческого коллектива. Боги и "безвестные Он и Она" вместе с королями и героями варятся в Котле веками, а Повара орудуют половниками не наобум - в любовную историю они вставят юного Фрея, а не Одина, владыку мертвецов. Ценности народного нравственного самосознания находят в мифе или фольклорной волшебной сказке обобщенное и художественно совершенное образное выражение. Толкин четко улавливает, что фольклорная сказка основана на всегда существовавших народных идеалах свободной, справедливой и долгой жизни, выражающихся в "счастливом повороте" действия, в торжестве позитивных ценностей.
Современность не имеет Котла, в ней не осталось общепризнанных моральных истин, но Фантазия существует по-прежнему, и в её власти побудить к существованию коллектив единомышленников.
По существу, перед нами два разных пути. В эссе "О волшебных сказках" идет развернутое обоснование второго, творческого и коллективного пути утверждения моральных ценностей. Однако в эпилоге, характеризуя "радость счастливой развязки", Толкин окружает её евангельскими ассоциациями и в религии ищет её последнюю основу. Но ответ на главный вопрос, стоящий в эссе, - что дает или может дать волшебная сказка современности, - остается прежним: возможность участвовать в общем для коллектива духовном творчестве, которое открывает правду о мире и делает его богаче и красивее.
Эстетическая утопия развертывается в социальные области, и мы находим это во "Властелине Колец". Эссе писалось и перерабатывалось одновременно с работой над романом, и трудно определить, где Толкин следовал теории, а где она только подкрепляла первоначальные художественные решения.
"Счастливый поворот" занимает существенное место в структуре романа. Моделью сюжета "Властелина Колец" является архитипический мотив квеста (опасного путешествия с определенной благой целью в конце). Правда, традиционно квест предпринимался для добывания каких-либо ценностей: золотого руна или Грааля, - тогда как у Толкина хоббит Фродо "Горбине идет В Мордор, чтобы уничтожить там Кольцо Всевластья. Но это тоже своего рода приобретение, так как обусловливает гибель темной власти Повелителя Колец Саурона.
Основному "счастливому повороту" предшествует множество частных - это благополучные развязки отдельных опасных приключений, из которых слагается путешествие. Поскольку противники Фродо неизменны (Кольцо Всевластья, стремящееся подчинить его себе, и Саурон, ищущий Кольцо), приключения имеют внутренний стержень, через вершины и спады действия они ведут к Роковой горе, в огненные недра которой перстень все же упал, хотя и не был брошен героем.
Ближе всего к теории "Властелин" Колец" стоит в создании "вторичного мира", жизнеподобного и странного одновременно. Свою область Феерии писатель создает, обильно черпая фантастические образы и мотивы из Котла народного искусства средневековой Европы - и сочетая их с "простыми в"щами" "Первичного мира". Здесь есть эльфы и чудовища, но есть и все, что есть на земле: от стран света, смены дня и ночи и времен года до трубки табака, жареных грибов и пива. Но а расположении этих элементов ощутима предусмотренная теорией странность, своего рода наоборотность, как в слове "Кофейня", которое превращается в таинственный "Янйефок", если читать через стеклянную дверь изнутри помещения (Толкин ссылается на пример Честертона). В Хоббитании, например, принято, чтобы именинник дарил подарки гостям.
Этот принцип Толкин проводит последовательно и успешно - от бытовых деталей до времени и пространства, в которых существует его Феерия. Остраненность хронотопа - действенное средство, создающее ощущение другого мира и подключающее воображение читателя.
Свет и тьма, метафорически обозначающие добро и зло, являются в романе точками притяжения образов пространства и времени, нередко уже побывавших в Котле или носящих архитипический характер. Опосредованно таким образом моральное начало определяет пространственную структуру Средиземья. В нем есть царство света (страна эльфов Кветлориен), есть покрытый тенью темный Мордор, есть промежуточные сумеречные области - клонящиеся к закату государства людей. Есть ещё - уже за пределами Средиземья, за западным морем - прародина людей и эльфов, Благословенная страна, что-то вроде Авалона артуровских романов, куда в конце книги уплывают победители Саурона.
Пространственные понятия запада и востока "наоборотно" связаны со светом и тьмой: в Мордор, лежащий на востоке, тусклый свет проникает лишь через горные хребты, лежащие на его западной границе; на западные области Гондор и Ристанию тьма идет из Мордора, с востока.
Время тоже играет заметную роль в создании правдоподобия и странности Средиземья: оно разное в разных частях толкиновской Феерии. В большинстве стран Средиземья течение времени то же, что в обычной, нефантастической действительности, существуют летоисчисление и календарь. Описанные в романе события датированы по этому календарю началом XV столетия Третьего Века по летоисчислению Хоббитании. Конечно, невозможность соотнести события книги с нашей историей работает на "странность", но само время в большинстве областей Средиземья - узнаваемый элемент "первичного мира". По-иному обстоит дело в областях, концентрирующих свет и тьму. В Лориене время стоит. Вступившему в пределы Лориена Фродо представляется, что через мост времени он перешел в страну древних дней и идет по миру, которого больше нет, но в котором, однако, древние создания живут и сегодня. Теряют счет времени путники и при вступлении в Мордор: в стране тьмы дни внешнего мира забыты. Путь измученных хоббитов через каменную пустыню к Роковой горе кажется бесконечным и измеряется только угасанием надежды у Сэма и подчинением Кольцу у Фродо, но это их время, а не время Мордора, это ориентир, за который цепляется читатель, погружаясь вместе с героями во тьму, разрываемую вулканическими огнями и военными командами.
Сочетание жизнеподобия и странности - одна сторона художественной действительности романа Толкина. Большую впечатляющую силу придает картине Средиземья также и то, что она увидена глазами хоббитов, добродушных обитателей северного захолустья, впервые знакомящихся с большим миром. Их провинциальная неопытность и наивность делает восприятие стран, открывающихся по ходу путешествия, изумленно-восторженным или полным страха.
Линеарное пространство пути служебно по отношению к действию, но Толкин делает мотивами действия особенности самого пространства и тем возвращает к нему внимание читателя. Упрямая гора Карадрас, не пропустившая путников через свой снежный перевал, Старый Лес, смыкающийся стеной, чтобы направить их в ту сторону, где подкарауливает гибель, - все это образы пространства, в которое входят через подземные туннели и речные броды зафиксированные фольклорной традицией образы "ворот в другой мир". Дорожные приключения вносят свой вклад в расширение картины Средиземья, но Толкин ищет и другие средства выявить его самостоятельную ценность, охарактеризовать его и за пределами маршрута путников. Не только дорога ведет по "поименованным землям" - такие земли появляются и помимо дороги Изображение пространства во "Властелине Колец" избыточно по отношению к нуждам фабулы. Создание "вторичного мира" увлекает Толкина само по себе, .и он придирчиво проверяет логичность, последовательность всех деталей. "Луна у меня, как оказалось, по важным дням выделывала невозможные вещи: в одном месте всходила, а в другом одновременно садилась. Весь вечер переделывал уже написанные главы", - сообщает он сыну.
Но если писатель нашел в своем труде все, что обещала теория, то как обстоит дело с читателями, с которыми он обещал разделить "творчество и восторг"? По-видимому, и в этом отношении теория остается твердым ориентиром.
Описания во "Властелине Колец" носят специфический характер: в них нет чувственной конкретности личного восприятия, они информативны. "Светлее не становилось, ибо вулкан Ородруин по-прежнему изрыгал огромную тучу дыма. Ветры, сшибаясь, толкали её ввысь, и там, в полосе спокойного воздуха, она растекалась, как необозримая крыша, опирающаяся на центральный столп, который вздымался из непроглядной тени на границе зрения". Такое описание оставляет свободу читательским ассоциациям - от реальных атмосферных явлений до атомного гриба. Информация и сама ориентирована на "приложимость" и, как в приведенном примере, нередко принимает остросовременный характер. Примеры подобного рода могут быть сколь угодно многочисленны, но центральным образом в плане ассоциативного приближения к современности является образ Кольца Всевластья.
"Властелину Колец" предпослан эпиграф - стихи о Кольцах Власти. Их получили эльфы, гномы, смертные люди. Одно Кольцо выковал для себя Темный Властелин Саурон. Оно - правящее Кольцо, основной принцип в иерархии власти над Средиземьем. Специфическая власть Кольца Всевластья как над другими Кольцами, так и над живыми существами в том, что оно стремится "найти их, притянуть к себе и связать во тьме в стране Мордор, где тени легли"4.
Центральный фантастический образ романа был предметом самых разноречивых аллегорических истолкований - от атомной бомбы до жизненной силы включительно. Уже разнообразие взаимоисключающих трактовок толкает к мысли о неадекватности такого подхода. Ее поддерживает указание самого Толкина на отсутствие в романе общих или частных современных, моральных, религиозных или политических аллегорий. "Приложимость", конечно, не аллегория: это функция творческой деятельности читателя, но писатель ограничивает его свободу, определяя ассоциативные поля имеющимися в его распоряжении художественными средствами: сюжетным движением, экскурсами в прошлое, атмосферой, эмоциональной окраской и т. д.
Значение Кольца в жизни Средиземья раскрывается постепенно, но таинственная опасность, исходящая от него, видна уже в первой главе, в момент добровольного расставания хоббита Бильбо с тем, что он считал своей магической игрушкой. Владея Кольцом, Бильбо оказался выключен из хода времени: он не стареет, хотя давно перевалил за сто лет. Преследующее его ощущение, что как физическое существо он растягивается в тонкую пленку, готовую прорваться, предупреждает о приближении постоянной невидимости выключения и из пространства. Наконец, Кольцо начинает определять его сознание, вызывая не свойственные Бильбо беспокойство и неуверенность. И во внешнем, и во внутреннем мире герой лишается естественности, отчуждается от своей природы.
Глава "Тень прошлого" перемещает проблемы из сферы частной биографии в
историческое измерение. История Кольца определяет новый круг ассоциаций, окружающий его образ: это политика и война, борьба за господство над всем Средиземьем и за власть над сознанием его обитателей.
Образы. Бильбо, над которым Кольцо только начало приобретать контроль, и Горлума, которым оно полностью овладело, показывают внутренние, психологические проявления этой власти. Шизофренический распад личности Горлума, раздвоение его сознания и постоянный страх Бильбо потерять Кольцо, терзавший его перед уходом из Хоббитании, - впечатляющее выражение связанности, внутренней зависимости, которую Кольцо принесло своим временным обладателям. Порабощенность буржуазного человека утилитарными заботами "присвоения" как в широком мировоззренческом, так и в более узком, социальном и даже бытовом смыслах - ассоциация, подсказанная не столько эстетической теорией писателя, сколько практической жизнью его современности.
Толкин сам ведет воображение читателя к общественной жизни как сфере действий Кольца, ставя его в один ряд с "созданиями разума и рук". Барлог, устрашающий хаос огня и тьмы, и паучиха Шелоб, напоминающая о "естественном" каннибализме, не интересуются башнями и кольцами. Иное дело Черные Всадники назгулы, орки, волки. Они своего рода живые машины, управляемые Властелином Колец.
Однако несвобода в Мордоре распространяется не только на рабов, она удел и владык. Сам Саурон настолько связан, что не может догадаться о намерении Фродо уничтожить Кольцо и видит в нем только соперника за власть. Грозный признак подчинения Фродо растущему гнету Кольца - затухание в нем способности воображения. Он уже не может вызвать в своем сознании образы вещей, которых нет перед его глазами. "Для меня нет больше вкуса пищи, прохлады бегущих вод, шелеста ветра, памяти о деревьях, травах, цветах, свете луны и звезд".
Это одна из существенных для Толкина ассоциаций. Подпавший под власть Кольца человек остается среди голых фактов современной действительности, утилитаризма, авторитарности. Связывать и подчинять - в этом заключена власть Кольца, и аналогия с "присвоением" определяет одну из основных ассоциативных сфер этого образа.
Моральный тест, то есть испытание Кольцом, проходят все более или менее значительные персонажи романа, как то и положено в Феерии. Уже одно желание обладать Кольцом губительно, хотя устоять перед таким призывом его дано весьма немногим. Среди этих немногих - волшебники и Высокие Эльфы, существа, с образами которых связано выражение концепции истории - ещё одна ассоциативная сфера Кольца.
Движение истории представлено во "Властелине Колец" как регрессивный циклический процесс, путь от Золотого Века, протекающий с уменьшением масштабов, сил, красоты. Век у Толкина - временное целое, имеющее начало и конец, который является одновременно началом нового века. Содержание каждого века - борьба с возникшим злом, а завершение - победа над ним. Но если конфликт Первого Века являл собою космическую драму, в которой роль антагониста играл сатанический Моргот, то в Третьем Веке притязания Саурона распространяются уже только на сферу обитания и на политическую и общественную жизнь. В тех:, же областях действуют и светлые силы. Хотя три эльфийских Кольца, которыми владеют Гэндальф, Элронд и Галадриэль, украшены камнями огня, воздуха и воды, магическая власть над стихиями и чудеса, которые она творит, - только добавочный штрих фантастической "странности" этих персонажей. Их основные заботы и интересы лежат в той же области, к власти над которой стремится Саурон.
Специфическая сфера каждого из трех очернена довольно отчетливо, но прямых иносказаний Толкину удается избежать и здесь.
Область Гэндальфа обозначается его ролью в сюжете,общественно-политическая деятельность. Прометеевская стихия огня налагает отпечаток на вспыльчивый характер мудреца, но она же несет ассоциации любви к людям (и хоббитам). Гэндальф - защитник их свободы, руководитель в познании, организатор антисауроновской коалиции, готовящий почву для будущего.
Элронд и Галадриэль менее значительны для развития действия в целом, но им посвящены большие эпизоды, и круг ассоциаций, определяющих "приложимость" этих образов, суггестируется характером их стран - Раздела и Лориена. Впрочем, автор дает и прямые подсказки, одной из которых мы здесь ограничимся: в Разделе жива память о прошлом, а в Лориене древность живет и сегодня. Историю и Фантазию, память человечества о его прошлом, которое сформировало его и живет в его сказках, ставит Толкин в ряды борцов против Саурона.
Таким образом, фантастическая борьба за Кольцо Всевластья на просторах Феерии ведется за те же ценности, которые оказались под угрозой в Европе XX века. Бегство от современности обернулось возвратом к ней.
В романе Третий Век исчерпал свой внутренний конфликт: Саурон побежден, в грандиозной катастрофе рушатся символы власти, и человеку предстоит начать свой, Четвертый Век. Катастрофическое завершение цикла, полное уничтожение исчерпавшей себя цивилизации - идея эпохи философского кризиса. Распространившись после мировой войны, в Англии 50-х годов она существовала в двух вариантах. Умеренным характером отличалось "Исследование истории" А. Тойнби, считавшего возможным избежать катастрофы с помощью сознательных усилий "творческого меньшинства". С другой стороны, "апокалиптики XX века" (Кестлер, Джорджиу и др.) пророчили обреченность Европы, неизбежную и незамедлительную гибель, и даже утверждали, что конец света уже наступил.
Тема окончания цикла актуальна для ядерной эпохи, и в романе Толкина она занимает важное место. Возвращаясь к Кольцу Всевластья, мы видим знак цикла в этом замкнутом золотом ободке. Но если для эсхатологического мышления будущее - конец бытия в тех формах, которые существовали в прошлом и существуют в настоящем, и время, оставшееся до этого конца,только бессмысленное повторение настоящего, то "Властелин Колец" написан как раз о ценности прошлого и настоящего и заключен надеждой на будущее.
Поэтому важно, что в исторической концепции Толкина наряду с циклом значим и процесс. С одной стороны, процессом является уже упомянутый регресс от века к веку. Этот регресс - следствие появления зла и борьбы с ним, но без него мир застыл бы в бессмысленном повторении. С другой стороны, длящиеся за пределами отдельного века тенденции выражены образами хранителей эльфийских Колец, "долгожителей", чьи ассоциативные сферы мы пытались наметить.
Процесс и цикл соприсутствуют в исторической концепции Толкина, и грандиозная катастрофа, следующая за уничтожением Кольца Всевластья, это конец цикла и победа процесса, "счастливый поворот", к которому через опасности, испытания и борьбу привело действие романа, чтобы вызвать потрясение радостью.
Кольцо Всевластья - образ, окруженный наиболее обширной сферой ассоциаций, в широком плане определяющий современность романа Толкина. Но писатель создал и образы, удачные в смысле фантастически-преображенного выражения правды, которые ассоциируются уже с отдельными явлениями или сторонами жизни.
Фигура одного из волшебников, Сарумана, по его убеждениям, поступкам, отчасти по судьбе, ассоциативно сближается со сциентизмом. Последовательный противник этого учения, Толкин отнюдь не являлся ретроградом в отношении науки и техники вообще. Его страшат признаки приближения того рубежа, за которым уже не машина существует для человека, а человек становится придатком машины, и ценности человеческого духа теряют значение в сравнении с производственной необходимостью или выгодой новой технологии.
Саруман подан в романе в исторической перспективе. Первоначально он Белый. Это своего рода титул, соответствующий могуществу морального начала и позитивному характеру деятельности главы Белого Совета волшебников. Но Толкин, у которого масштаб ценностей извлечен из Котла, нравственного самосознания народа, считает, что коренной изъян присущ Саруману уже в это время: он штудирует сказания о Кольцах Власти и не интересуется хоббитами.
На равнодушии, а затем и презрении к обыкновенному человеку и народу основаны широкие планы установления технократии, с которыми связана эволюция Сарумана, вызывающая отчетливые ассоциации со сциентизмом. Созданию ассоциативного поля служат и прямые высказывания персонажа, и особенно изображение его твердыни Изен-гарда (Железная Крепость, в русском переводе - Скальбург). Замкнутый круг скальной стены, в центре которого вздымается Ортханк, Башня Хитрого Разума - это особенное, единственное в своем роде Кольцо Сарумана. Впечатляющий пейзаж Изенгарда, весь пронизанный оценочными моментами, заставляет вспомнить "ужасающие заводы морлоков" из эссе "О волшебных сказках". Круглая равнина вся изрыта подземными ходами и глубокими пещерами, где разместились кузницы и мастерские оружия. Земля дрожит от вращения железных колес, султаны дыма и пара поднимаются, окутывая Ортханк, к которому сходятся дороги, обозначенные вместо вырубленных деревьев медными и железными столбами с натянутыми между ними цепями. Тысячи жителей твердыни Сарумана - работники, воины, рабы, слуги находятся на одном положении с выращиваемыми для битв волками. Эти жители усовершенствованная, специально выведенная раса орков, назначение которых выполнять определенную функцию. Разбираясь в "металле и колесах", Саруман живое, растущее ценит только если оно ему полезно, служит сиюминутным целям.
Знания, Управление, Порядок - девиз, на котором зиждется Изенгард как социальное установление и который Саруман хотел бы распространить на все Средиземье. Пытаясь "оседлать бурю", использовать эпоху ожесточенного столкновения тьмы и света, он, как многие апологеты технократии, хочет союза с авторитарной властью, надеясь определять её курс, контролировать её, "может быть, и сожалея о зле, содеянном по пути, но одобряя высокую конечную цель". У поколения читателей, переживших войну, это изречение вызывало отнюдь не академические ассоциации, к сожалению, сохраняющие зловещую актуальность и в наши дни. Впрочем, Саруман и сам стремится к захвату Кольца Всевластья, он коррумпирован им и хотел бы занять место Саурона. Это позволяет расценивать Изенгард как малую копию, детскую модель "твердыни, арсенала, тюрьмы, кузницы" - Барад-дура, Темной Башни Саурона. Изенгард - это шаг к той связанности сознания, которая наиболее существенна в ассоциативной сфере Кольца.
Мечта о связях между людьми, имеющих совершенно иную основу, чем общественные отношения при капитализме, пронизывает эссе. Толкину удалось осуществить выход за рамки обособленного, отчужденного сознания к коллективу и перед лицом современного кризиса и распада системы нравственных ценностей наметить утопию её возрождения. Феерия дает исцеление больному, прибежище беглецу, она способна на воображаемое удовлетворение самых глубоких, "исконных" желаний "тела и сердца" человека.
Трагизм "человеческого удела" не исчезает. В эссе "О волшебных сказках" Толкин пишет о голоде, жажде, боли, нищете, несправедливости, смерти, но, "вопреки множеству фактов", все покрывает радость, которую испытывает человек от сознания собственного значения в мире. Ее вызывает и доводит до большой интенсивности счастливая развязка волшебной сказки, ибо в фантастическом обрамлении "другого мира" она может выглядеть правдоподобной настолько, что "вторичная вера" станет "очарованием" и сильнейшее духовное движение потрясет читателя, перестроит его духовный мир.
Эта радость не эскейпистская, считает Толкин. Воображаемое чудо, свершившееся в Феерии, может открыть правду в самом "первичном мире". Хотя, "согласно общепринятому мнению", драконов в нем нет, но Фафнир древних сказаний (власть золота во всей её мрачной жестокости) существует, люди каждодневно встречают его, но не узнают в фабричной трубе или в пакете акций. Показать его людям - значит включить неутилитарные критерии ценности и тем сделать мир богаче и красивее. Создатели Феерии (и писатели, и читатели), говорит Толкин, надеются, что характерные особенности их "вторичного мира" "выведены из реальности или вливаются в нее", и Фантазия, таким образом, показывает путь к настоящим ценностям. Их радость удовлетворение творца, уничтожающее банальность "присвоения".
В обосновании этой правды о мире, содержащейся в Феерии, у Толкина есть две тенденции, которые он ведет от двух исторических прообразов волшебной сказки.
С одной стороны, это евангельская история Христа - "сказка... обнимающая всю сущность волшебных сказок". Религиозное обоснование оптимизма как антитеза "абсурдному миру" широко представлено в философии кризисной эпохи, и оксфордские Инклинги занимались теологическими прениями с не меньшим жаром, чем литературными вопросами.
Но у Толкина есть и другое обоснование теории волшебной сказки. Это ценности народного самосознания прошлого, заключенные в памятниках культуры. В эссе писатель не раз возвращается к метафорическому образу Котла, Супом из которого являются мифы, сказания, волшебные сказки. Котел обобщенный образ нравственного самосознания народа в его историческом бытии и творческой функции. В Котле постоянно кипит волшебный элементнародные нравственные ценности, "вещи древние, мощные, прекрасные, смешные или ужасные", и "фантастический дар человеческой речи", в словах выражающей сознание. Сознание может обобщать, абстрагировать. Слова овеществляют его "чародейное" умение "отделить красноту от крови". Фантазия, "комбинируя существительные и перераспределяя прилагательные", любовно играет с природой, делает её выражением нравственного сознания человеческого коллектива. Боги и "безвестные Он и Она" вместе с королями и героями варятся в Котле веками, а Повара орудуют половниками не наобум - в любовную историю они вставят юного Фрея, а не Одина, владыку мертвецов. Ценности народного нравственного самосознания находят в мифе или фольклорной волшебной сказке обобщенное и художественно совершенное образное выражение. Толкин четко улавливает, что фольклорная сказка основана на всегда существовавших народных идеалах свободной, справедливой и долгой жизни, выражающихся в "счастливом повороте" действия, в торжестве позитивных ценностей.
Современность не имеет Котла, в ней не осталось общепризнанных моральных истин, но Фантазия существует по-прежнему, и в её власти побудить к существованию коллектив единомышленников.
По существу, перед нами два разных пути. В эссе "О волшебных сказках" идет развернутое обоснование второго, творческого и коллективного пути утверждения моральных ценностей. Однако в эпилоге, характеризуя "радость счастливой развязки", Толкин окружает её евангельскими ассоциациями и в религии ищет её последнюю основу. Но ответ на главный вопрос, стоящий в эссе, - что дает или может дать волшебная сказка современности, - остается прежним: возможность участвовать в общем для коллектива духовном творчестве, которое открывает правду о мире и делает его богаче и красивее.
Эстетическая утопия развертывается в социальные области, и мы находим это во "Властелине Колец". Эссе писалось и перерабатывалось одновременно с работой над романом, и трудно определить, где Толкин следовал теории, а где она только подкрепляла первоначальные художественные решения.
"Счастливый поворот" занимает существенное место в структуре романа. Моделью сюжета "Властелина Колец" является архитипический мотив квеста (опасного путешествия с определенной благой целью в конце). Правда, традиционно квест предпринимался для добывания каких-либо ценностей: золотого руна или Грааля, - тогда как у Толкина хоббит Фродо "Горбине идет В Мордор, чтобы уничтожить там Кольцо Всевластья. Но это тоже своего рода приобретение, так как обусловливает гибель темной власти Повелителя Колец Саурона.
Основному "счастливому повороту" предшествует множество частных - это благополучные развязки отдельных опасных приключений, из которых слагается путешествие. Поскольку противники Фродо неизменны (Кольцо Всевластья, стремящееся подчинить его себе, и Саурон, ищущий Кольцо), приключения имеют внутренний стержень, через вершины и спады действия они ведут к Роковой горе, в огненные недра которой перстень все же упал, хотя и не был брошен героем.
Ближе всего к теории "Властелин" Колец" стоит в создании "вторичного мира", жизнеподобного и странного одновременно. Свою область Феерии писатель создает, обильно черпая фантастические образы и мотивы из Котла народного искусства средневековой Европы - и сочетая их с "простыми в"щами" "Первичного мира". Здесь есть эльфы и чудовища, но есть и все, что есть на земле: от стран света, смены дня и ночи и времен года до трубки табака, жареных грибов и пива. Но а расположении этих элементов ощутима предусмотренная теорией странность, своего рода наоборотность, как в слове "Кофейня", которое превращается в таинственный "Янйефок", если читать через стеклянную дверь изнутри помещения (Толкин ссылается на пример Честертона). В Хоббитании, например, принято, чтобы именинник дарил подарки гостям.
Этот принцип Толкин проводит последовательно и успешно - от бытовых деталей до времени и пространства, в которых существует его Феерия. Остраненность хронотопа - действенное средство, создающее ощущение другого мира и подключающее воображение читателя.
Свет и тьма, метафорически обозначающие добро и зло, являются в романе точками притяжения образов пространства и времени, нередко уже побывавших в Котле или носящих архитипический характер. Опосредованно таким образом моральное начало определяет пространственную структуру Средиземья. В нем есть царство света (страна эльфов Кветлориен), есть покрытый тенью темный Мордор, есть промежуточные сумеречные области - клонящиеся к закату государства людей. Есть ещё - уже за пределами Средиземья, за западным морем - прародина людей и эльфов, Благословенная страна, что-то вроде Авалона артуровских романов, куда в конце книги уплывают победители Саурона.
Пространственные понятия запада и востока "наоборотно" связаны со светом и тьмой: в Мордор, лежащий на востоке, тусклый свет проникает лишь через горные хребты, лежащие на его западной границе; на западные области Гондор и Ристанию тьма идет из Мордора, с востока.
Время тоже играет заметную роль в создании правдоподобия и странности Средиземья: оно разное в разных частях толкиновской Феерии. В большинстве стран Средиземья течение времени то же, что в обычной, нефантастической действительности, существуют летоисчисление и календарь. Описанные в романе события датированы по этому календарю началом XV столетия Третьего Века по летоисчислению Хоббитании. Конечно, невозможность соотнести события книги с нашей историей работает на "странность", но само время в большинстве областей Средиземья - узнаваемый элемент "первичного мира". По-иному обстоит дело в областях, концентрирующих свет и тьму. В Лориене время стоит. Вступившему в пределы Лориена Фродо представляется, что через мост времени он перешел в страну древних дней и идет по миру, которого больше нет, но в котором, однако, древние создания живут и сегодня. Теряют счет времени путники и при вступлении в Мордор: в стране тьмы дни внешнего мира забыты. Путь измученных хоббитов через каменную пустыню к Роковой горе кажется бесконечным и измеряется только угасанием надежды у Сэма и подчинением Кольцу у Фродо, но это их время, а не время Мордора, это ориентир, за который цепляется читатель, погружаясь вместе с героями во тьму, разрываемую вулканическими огнями и военными командами.
Сочетание жизнеподобия и странности - одна сторона художественной действительности романа Толкина. Большую впечатляющую силу придает картине Средиземья также и то, что она увидена глазами хоббитов, добродушных обитателей северного захолустья, впервые знакомящихся с большим миром. Их провинциальная неопытность и наивность делает восприятие стран, открывающихся по ходу путешествия, изумленно-восторженным или полным страха.
Линеарное пространство пути служебно по отношению к действию, но Толкин делает мотивами действия особенности самого пространства и тем возвращает к нему внимание читателя. Упрямая гора Карадрас, не пропустившая путников через свой снежный перевал, Старый Лес, смыкающийся стеной, чтобы направить их в ту сторону, где подкарауливает гибель, - все это образы пространства, в которое входят через подземные туннели и речные броды зафиксированные фольклорной традицией образы "ворот в другой мир". Дорожные приключения вносят свой вклад в расширение картины Средиземья, но Толкин ищет и другие средства выявить его самостоятельную ценность, охарактеризовать его и за пределами маршрута путников. Не только дорога ведет по "поименованным землям" - такие земли появляются и помимо дороги Изображение пространства во "Властелине Колец" избыточно по отношению к нуждам фабулы. Создание "вторичного мира" увлекает Толкина само по себе, .и он придирчиво проверяет логичность, последовательность всех деталей. "Луна у меня, как оказалось, по важным дням выделывала невозможные вещи: в одном месте всходила, а в другом одновременно садилась. Весь вечер переделывал уже написанные главы", - сообщает он сыну.
Но если писатель нашел в своем труде все, что обещала теория, то как обстоит дело с читателями, с которыми он обещал разделить "творчество и восторг"? По-видимому, и в этом отношении теория остается твердым ориентиром.
Описания во "Властелине Колец" носят специфический характер: в них нет чувственной конкретности личного восприятия, они информативны. "Светлее не становилось, ибо вулкан Ородруин по-прежнему изрыгал огромную тучу дыма. Ветры, сшибаясь, толкали её ввысь, и там, в полосе спокойного воздуха, она растекалась, как необозримая крыша, опирающаяся на центральный столп, который вздымался из непроглядной тени на границе зрения". Такое описание оставляет свободу читательским ассоциациям - от реальных атмосферных явлений до атомного гриба. Информация и сама ориентирована на "приложимость" и, как в приведенном примере, нередко принимает остросовременный характер. Примеры подобного рода могут быть сколь угодно многочисленны, но центральным образом в плане ассоциативного приближения к современности является образ Кольца Всевластья.
"Властелину Колец" предпослан эпиграф - стихи о Кольцах Власти. Их получили эльфы, гномы, смертные люди. Одно Кольцо выковал для себя Темный Властелин Саурон. Оно - правящее Кольцо, основной принцип в иерархии власти над Средиземьем. Специфическая власть Кольца Всевластья как над другими Кольцами, так и над живыми существами в том, что оно стремится "найти их, притянуть к себе и связать во тьме в стране Мордор, где тени легли"4.
Центральный фантастический образ романа был предметом самых разноречивых аллегорических истолкований - от атомной бомбы до жизненной силы включительно. Уже разнообразие взаимоисключающих трактовок толкает к мысли о неадекватности такого подхода. Ее поддерживает указание самого Толкина на отсутствие в романе общих или частных современных, моральных, религиозных или политических аллегорий. "Приложимость", конечно, не аллегория: это функция творческой деятельности читателя, но писатель ограничивает его свободу, определяя ассоциативные поля имеющимися в его распоряжении художественными средствами: сюжетным движением, экскурсами в прошлое, атмосферой, эмоциональной окраской и т. д.
Значение Кольца в жизни Средиземья раскрывается постепенно, но таинственная опасность, исходящая от него, видна уже в первой главе, в момент добровольного расставания хоббита Бильбо с тем, что он считал своей магической игрушкой. Владея Кольцом, Бильбо оказался выключен из хода времени: он не стареет, хотя давно перевалил за сто лет. Преследующее его ощущение, что как физическое существо он растягивается в тонкую пленку, готовую прорваться, предупреждает о приближении постоянной невидимости выключения и из пространства. Наконец, Кольцо начинает определять его сознание, вызывая не свойственные Бильбо беспокойство и неуверенность. И во внешнем, и во внутреннем мире герой лишается естественности, отчуждается от своей природы.
Глава "Тень прошлого" перемещает проблемы из сферы частной биографии в
историческое измерение. История Кольца определяет новый круг ассоциаций, окружающий его образ: это политика и война, борьба за господство над всем Средиземьем и за власть над сознанием его обитателей.
Образы. Бильбо, над которым Кольцо только начало приобретать контроль, и Горлума, которым оно полностью овладело, показывают внутренние, психологические проявления этой власти. Шизофренический распад личности Горлума, раздвоение его сознания и постоянный страх Бильбо потерять Кольцо, терзавший его перед уходом из Хоббитании, - впечатляющее выражение связанности, внутренней зависимости, которую Кольцо принесло своим временным обладателям. Порабощенность буржуазного человека утилитарными заботами "присвоения" как в широком мировоззренческом, так и в более узком, социальном и даже бытовом смыслах - ассоциация, подсказанная не столько эстетической теорией писателя, сколько практической жизнью его современности.
Толкин сам ведет воображение читателя к общественной жизни как сфере действий Кольца, ставя его в один ряд с "созданиями разума и рук". Барлог, устрашающий хаос огня и тьмы, и паучиха Шелоб, напоминающая о "естественном" каннибализме, не интересуются башнями и кольцами. Иное дело Черные Всадники назгулы, орки, волки. Они своего рода живые машины, управляемые Властелином Колец.
Однако несвобода в Мордоре распространяется не только на рабов, она удел и владык. Сам Саурон настолько связан, что не может догадаться о намерении Фродо уничтожить Кольцо и видит в нем только соперника за власть. Грозный признак подчинения Фродо растущему гнету Кольца - затухание в нем способности воображения. Он уже не может вызвать в своем сознании образы вещей, которых нет перед его глазами. "Для меня нет больше вкуса пищи, прохлады бегущих вод, шелеста ветра, памяти о деревьях, травах, цветах, свете луны и звезд".
Это одна из существенных для Толкина ассоциаций. Подпавший под власть Кольца человек остается среди голых фактов современной действительности, утилитаризма, авторитарности. Связывать и подчинять - в этом заключена власть Кольца, и аналогия с "присвоением" определяет одну из основных ассоциативных сфер этого образа.
Моральный тест, то есть испытание Кольцом, проходят все более или менее значительные персонажи романа, как то и положено в Феерии. Уже одно желание обладать Кольцом губительно, хотя устоять перед таким призывом его дано весьма немногим. Среди этих немногих - волшебники и Высокие Эльфы, существа, с образами которых связано выражение концепции истории - ещё одна ассоциативная сфера Кольца.
Движение истории представлено во "Властелине Колец" как регрессивный циклический процесс, путь от Золотого Века, протекающий с уменьшением масштабов, сил, красоты. Век у Толкина - временное целое, имеющее начало и конец, который является одновременно началом нового века. Содержание каждого века - борьба с возникшим злом, а завершение - победа над ним. Но если конфликт Первого Века являл собою космическую драму, в которой роль антагониста играл сатанический Моргот, то в Третьем Веке притязания Саурона распространяются уже только на сферу обитания и на политическую и общественную жизнь. В тех:, же областях действуют и светлые силы. Хотя три эльфийских Кольца, которыми владеют Гэндальф, Элронд и Галадриэль, украшены камнями огня, воздуха и воды, магическая власть над стихиями и чудеса, которые она творит, - только добавочный штрих фантастической "странности" этих персонажей. Их основные заботы и интересы лежат в той же области, к власти над которой стремится Саурон.
Специфическая сфера каждого из трех очернена довольно отчетливо, но прямых иносказаний Толкину удается избежать и здесь.
Область Гэндальфа обозначается его ролью в сюжете,общественно-политическая деятельность. Прометеевская стихия огня налагает отпечаток на вспыльчивый характер мудреца, но она же несет ассоциации любви к людям (и хоббитам). Гэндальф - защитник их свободы, руководитель в познании, организатор антисауроновской коалиции, готовящий почву для будущего.
Элронд и Галадриэль менее значительны для развития действия в целом, но им посвящены большие эпизоды, и круг ассоциаций, определяющих "приложимость" этих образов, суггестируется характером их стран - Раздела и Лориена. Впрочем, автор дает и прямые подсказки, одной из которых мы здесь ограничимся: в Разделе жива память о прошлом, а в Лориене древность живет и сегодня. Историю и Фантазию, память человечества о его прошлом, которое сформировало его и живет в его сказках, ставит Толкин в ряды борцов против Саурона.
Таким образом, фантастическая борьба за Кольцо Всевластья на просторах Феерии ведется за те же ценности, которые оказались под угрозой в Европе XX века. Бегство от современности обернулось возвратом к ней.
В романе Третий Век исчерпал свой внутренний конфликт: Саурон побежден, в грандиозной катастрофе рушатся символы власти, и человеку предстоит начать свой, Четвертый Век. Катастрофическое завершение цикла, полное уничтожение исчерпавшей себя цивилизации - идея эпохи философского кризиса. Распространившись после мировой войны, в Англии 50-х годов она существовала в двух вариантах. Умеренным характером отличалось "Исследование истории" А. Тойнби, считавшего возможным избежать катастрофы с помощью сознательных усилий "творческого меньшинства". С другой стороны, "апокалиптики XX века" (Кестлер, Джорджиу и др.) пророчили обреченность Европы, неизбежную и незамедлительную гибель, и даже утверждали, что конец света уже наступил.
Тема окончания цикла актуальна для ядерной эпохи, и в романе Толкина она занимает важное место. Возвращаясь к Кольцу Всевластья, мы видим знак цикла в этом замкнутом золотом ободке. Но если для эсхатологического мышления будущее - конец бытия в тех формах, которые существовали в прошлом и существуют в настоящем, и время, оставшееся до этого конца,только бессмысленное повторение настоящего, то "Властелин Колец" написан как раз о ценности прошлого и настоящего и заключен надеждой на будущее.
Поэтому важно, что в исторической концепции Толкина наряду с циклом значим и процесс. С одной стороны, процессом является уже упомянутый регресс от века к веку. Этот регресс - следствие появления зла и борьбы с ним, но без него мир застыл бы в бессмысленном повторении. С другой стороны, длящиеся за пределами отдельного века тенденции выражены образами хранителей эльфийских Колец, "долгожителей", чьи ассоциативные сферы мы пытались наметить.
Процесс и цикл соприсутствуют в исторической концепции Толкина, и грандиозная катастрофа, следующая за уничтожением Кольца Всевластья, это конец цикла и победа процесса, "счастливый поворот", к которому через опасности, испытания и борьбу привело действие романа, чтобы вызвать потрясение радостью.
Кольцо Всевластья - образ, окруженный наиболее обширной сферой ассоциаций, в широком плане определяющий современность романа Толкина. Но писатель создал и образы, удачные в смысле фантастически-преображенного выражения правды, которые ассоциируются уже с отдельными явлениями или сторонами жизни.
Фигура одного из волшебников, Сарумана, по его убеждениям, поступкам, отчасти по судьбе, ассоциативно сближается со сциентизмом. Последовательный противник этого учения, Толкин отнюдь не являлся ретроградом в отношении науки и техники вообще. Его страшат признаки приближения того рубежа, за которым уже не машина существует для человека, а человек становится придатком машины, и ценности человеческого духа теряют значение в сравнении с производственной необходимостью или выгодой новой технологии.
Саруман подан в романе в исторической перспективе. Первоначально он Белый. Это своего рода титул, соответствующий могуществу морального начала и позитивному характеру деятельности главы Белого Совета волшебников. Но Толкин, у которого масштаб ценностей извлечен из Котла, нравственного самосознания народа, считает, что коренной изъян присущ Саруману уже в это время: он штудирует сказания о Кольцах Власти и не интересуется хоббитами.
На равнодушии, а затем и презрении к обыкновенному человеку и народу основаны широкие планы установления технократии, с которыми связана эволюция Сарумана, вызывающая отчетливые ассоциации со сциентизмом. Созданию ассоциативного поля служат и прямые высказывания персонажа, и особенно изображение его твердыни Изен-гарда (Железная Крепость, в русском переводе - Скальбург). Замкнутый круг скальной стены, в центре которого вздымается Ортханк, Башня Хитрого Разума - это особенное, единственное в своем роде Кольцо Сарумана. Впечатляющий пейзаж Изенгарда, весь пронизанный оценочными моментами, заставляет вспомнить "ужасающие заводы морлоков" из эссе "О волшебных сказках". Круглая равнина вся изрыта подземными ходами и глубокими пещерами, где разместились кузницы и мастерские оружия. Земля дрожит от вращения железных колес, султаны дыма и пара поднимаются, окутывая Ортханк, к которому сходятся дороги, обозначенные вместо вырубленных деревьев медными и железными столбами с натянутыми между ними цепями. Тысячи жителей твердыни Сарумана - работники, воины, рабы, слуги находятся на одном положении с выращиваемыми для битв волками. Эти жители усовершенствованная, специально выведенная раса орков, назначение которых выполнять определенную функцию. Разбираясь в "металле и колесах", Саруман живое, растущее ценит только если оно ему полезно, служит сиюминутным целям.
Знания, Управление, Порядок - девиз, на котором зиждется Изенгард как социальное установление и который Саруман хотел бы распространить на все Средиземье. Пытаясь "оседлать бурю", использовать эпоху ожесточенного столкновения тьмы и света, он, как многие апологеты технократии, хочет союза с авторитарной властью, надеясь определять её курс, контролировать её, "может быть, и сожалея о зле, содеянном по пути, но одобряя высокую конечную цель". У поколения читателей, переживших войну, это изречение вызывало отнюдь не академические ассоциации, к сожалению, сохраняющие зловещую актуальность и в наши дни. Впрочем, Саруман и сам стремится к захвату Кольца Всевластья, он коррумпирован им и хотел бы занять место Саурона. Это позволяет расценивать Изенгард как малую копию, детскую модель "твердыни, арсенала, тюрьмы, кузницы" - Барад-дура, Темной Башни Саурона. Изенгард - это шаг к той связанности сознания, которая наиболее существенна в ассоциативной сфере Кольца.