Костин Сергей. Лысая голова и трезвый ум

   Может, пришельцам не нравится, что я собираюсь изъять тарелку, а может, заботы с плацкартой не понимают, но по выражению инопланетных физиономий догадываюсь, сейчас в меня станут палить из всех палок, не взирая на звания и должности.
   У меня остается только один выход. Броситься навстречу судьбе и инопланетным интервентам, дабы в рукопашной схватке обезвредить агрессоров.
   Инструктор по рукопашному бою, он же по совместительству комендант женского общежития, часто говорил мне: — «Пономарев, — говорил он. — Всем ты хорош. И хватка у тебя медвежья, и сила сухожильная, да только глаза твои наглые желания выдают».
   Зажмуриваю глаза, чтобы ненароком не выдали, и чтобы не опалило их огнем от стреляющих палок инопланетян, прыгаю вперед, стараясь оказаться среди пришельцев раньше, чем они начнут стрелять. По своим сородичам пулять не станут, факт. А там, глядишь, разберемся.
   Промахиваюсь. Метра на полтора. И слишком поздно глаза открываю. Только успеваю заметить летящий навстречу люк в толстой ножке. Человечки паникуют, пытаются преградить дорогу, но поздно. На полной скорости залетаю в люк. Спотыкаюсь о порог. Валюсь лицом вниз, в резиновый зеленый коврик, который пахнет инопланетной земляникой. Это меня и спасает.
   Нервы инопланетных контрабандистов не выдерживают человеческой наглости.
   Слышу непонятные команды, и над головой свистят, поджаривая спину, огненные шары. Инопланетяне в панике, я в ужасе, шары, отскакивая от стенок, взлетают вверх, внутрь странной летающей конструкции.
   Захватчики пищат о вселенском катаклизме, об Армагеддоне, об Апокалипсисе всей финансовой системы Галактики. Но мне все равно. Мозг, перегруженный страхом и паникой, поочередно отключает все датчики, погружая тело в спокойную темноту. Последнее, что чувствую, нестерпимый жар, обрушившийся сверху.
   Я сделал все, что мог. За одно это мне положена медаль. Пусть даже посмертно. Все равно приятно….
 
   В чувство меня приводит тяжелая пощечина. Прощаюсь с темнотой, встречаюсь со светом. Открываю глаза и вижу слегка расстроенное, но все еще мужественное лицо капитана Угробова.
   — С возвращением, сынок, — на суровом лице капитана стыдливо блестят скупые капитанские слезы. — Очухался, мерзавец. Думали все, полные кранты с похоронной процессией. А у тебя только попа поджарена. Я, кстати, за казенные штаны с зарплаты вычту. Ничего?
   Приподнимаюсь на локтях, оглядываюсь. Похоже, я в камере предварительного содержания, где обычно содержаться не слишком опасные преступники, взяточники и сутенеры. С какой такой радости?
   — Где я? — интересуюсь на всякий случай, вдруг с глазами что-то? После выполнения первого опасного задания зрительные рефлексы молодых лейтенантов обычно нарушаются. Такое могло произойти и со мной.
   — Где, где? — хмыкает капитан, поглаживая меня по больному месту. — В тюрьме. Самое ближайшее и безопасное помещение от эпицентра взрыва.
   — Взрыва? Ах да, взрыва, — вспоминаю пламя. Вспоминаю зеленых человечков и даже, как будто, слышу их крики. — Что со мной?
   — Самое страшное позади, сынок. Потребовалась, правда, пересадка кожи. Так все наше отделение сдало. Три дня на работу и с работы только пешком. Теперь ты и мы одним, так сказать, местом связаны. Вот швы рассосутся, встанешь в братский наш строй.
   — Значит сильно меня?
   — Сильно, — соглашается капитан. — Группа захвата обнаружила твое бездыханное тело рядом с детской площадкой. На краю огромной воронки. А кругом все обуглено, посыпано пеплом, перевернуто и перекорежено.
   — Воронки? — значит, все взорвалось? Значит, все получилось?
   — У тебя, сынок, не уши опалило, а другое место. Говорю воронку, значит так и есть. Но тут интересная штука получается, — капитан вытаскивает пистолет, раскладывает на моей забинтованной ране, достает из кармана масленку и начинает чистить оружие. — Мне доложили, последнее, что зафиксировали наблюдатели из дружественных нам подразделений, как ты шляешься, засунув руки в карманы, по месту преступления. Кстати, за карманы особое замечание. Не подобает молодым и неоперившимся сотрудникам ходить, как последним бандюгам. Карманы к штанам не для рук приделаны, а для складирования улик и свидетельских показаний.
   Капитан дует в ствол, окончательно доводя сверкающее оружие до кондиции:
   — А дальше? — масленка под неосторожными руками капитана опрокидывается, и жирное пятно растекается по белым бинтам.
   — Масло от ожогов помогает, — успокаивает капитан. — А дальше начальство интересуется. Что такое взрывоопасное взорвал молодой лейтенант на тщательно подготовленном месте засады? На гранату непохоже. Кислородный баллон? Размеры не те. Вот ты мне и объясни, лейтенант. Как такое могло произойти? Стоит на месте молодой опер. Потом, вдруг уже и не стоит. А валяется на краю ямы. И кругом такой бардак, что до сих пор дворники со всего района отдраить не могут. А, лейтенант?
   Я сделал это. Я сумел сделать нечто такое, что разбудило мир. А воронка, и все такое, лишь вторичный продукт расследования. Приятно.
   — А там, рядом инопланетянин не валялся? — от радости я готов расцеловать капитана, но сияющие звезды на его погонах, и не менее сияющей ствол «Макарова» останавливают меня от опрометчивого поступка.
   Кажется, капитан не слышит вопроса. Как ни в чем не бывало, продолжает тренироваться по секундомеру в быстроте приставления личного табельного оружия к собственному виску. Жаль, никого рядом из книги рекордов нет. Несомненно, капитан занял бы первое место.
   Приходиться повторять вопрос. Интересно же.
   — Отдыхай, лейтенант, — капитан, странно пряча глаза, запихивает пистолет в кобуру, поднимается с привинченного к полу табурета и направляется к выходу. — Сейчас к тебе придет один человек. Серьезный человек, поверь мне. И если он захочет, то ответит на все вопросы. А я тебе скажу так, лейтенант. Не знаю, в какую дурную историю ты ввязался, но я тебе не завидую. Но держись. Если что, отделение тебя не бросит. Мы никогда своих людей не бросаем. А про всякие глупости, вроде привидевшихся от жары инопланетян забудь. Не наше это дело.
   Шаркающие шаги боевого капитана затихли в гулких переходах тюремных казематов.
   Странно все. Почему капитан не хочет верить в зеленых человечков? Почему не захотел услышать мою версию взрыва? Не значит ли это, что накрылась первая медаль безвозвратно?Тихий стук в железные двери камеры заставляет отложить тревожные мысли до более удобного момента.
   — Можно?
   — Не занято! Заходите, — сейчас мне особо остро не хватает живых лиц. Хочется поскорей выплеснуть из себя пережитое, перемученное.
   Дверь протяжно скрипит, открываясь, единственная лампочка в камере вспыхивает и угасает.
   На входе в камеру предварительного заключения возникает черный силуэт человека в длинном плаще. Лицо посетителя не разглядеть. Невысокий, коренастый, широкоплечий. В слабом свете от узкого, зарешеченного окна можно только различить в руках незнакомца цветок ромашки, с которой он неторопливо обрывает лепестки, роняя их на пол.
   Силуэт мне не нравится. Есть в нем что-то неприятное, звериное. Мне по сути своей не нравятся черные силуэты. Наверно, отзвуки детства.
   — Здравствуйте, лейтенант Пономарев, — тихий, вкрадчивый, бесцветный и даже холодный голос, от которого хочется залезть с головой под одеяло. Таким голосом отдают приказы расстрелять молодых лейтенантов без суда и следствия, или повесить на первом попавшемся смывном бачке.
   — Здравствуйте, — немного заикаясь, отвечаю я. — Вы кто?
   Силуэт отрывает два лепестка от ромашки. Лепестки, неторопливо кружась, опускаются на холодный камерный пол.
   — Ваш друг. Когда-нибудь вы узнаете мое имя, лейтенант, — фигура в проеме не делает ни одного движения. Даже не шелохнется. — Пока это не важно. Как вы себя чувствуете?
   — Нормально чувствую, — щурю глаза, пытаясь разглядеть собеседника. Тщетно. — Вы по поводу сегодняшнего взрыва? Так я ничего не помню. Без меня бабахнуло. Контуженый я.
   Силуэт, кажется, усмехается и роняет на пол еще три лепестка.
   — В этой камере, лейтенант, вы уже седьмые сутки. А я и не говорю, что это смешно. События, о которых вы, по всей видимости, говорите, произошли ровно неделю назад.
   Хороши дела. Оказывается, я столько дней валяюсь без сознания. И где? В тюрьме. В отдельной камере. Без горячей воды и шторок на окнах. Почему меня не перевезли в больницу? К чему это все?
   — Я не понимаю…..
   — Поймете, — перебивает незнакомец. Ромашка лишается лепестков с завидной постоянностью. — Поверьте, Алексей, то, что вы находитесь здесь, сделано исключительно ради вашего же блага. Так надо. Это приказ. Надеюсь, вы еще не разучились выполнять приказы? Если вам удобнее, считайте себя в командировке. День за три, плюс сухой паек.
   — Бесплатная дорога….
   — И бесплатная дорога, — не раздумывая, соглашается незнакомец.
   — Ну…, — Сухой паек и все остальное, несомненно, кардинально меняет дело. Тем более капитан говорил что-то такое про серьезность посетителя.
   — Вот и хорошо. Перед тем, как я задам несколько вопросов относительно инцидента трехнедельной давности, хочу рассказать вам, Алексей, одну историю. Притчу.
   Незнакомец щелчком отбрасывает изнасилованную ромашку в темноту камеры и тут же вытаскивает из кармана плаща следующую несчастную.
   — Одна маленькая птичка решила долететь до самого солнца. О своем желании она расчирикала по всему миру и каждый знал о том, что маленькая птичка хочет сделать то, что никто до нее не делал. И настал день. Маленькая птичка поднималась все выше и выше. И знаете, лейтенант, почему она так и не долетала до солнца?
   — Сгорела, — я ж не совсем тупой.
   — Нет, лейтенант, — голос незнакомца тих до дрожи, до мурашек. — Ее пристрелили. Потому, что слишком много чирикала. Я ясно все объясняю.
   Проглатываю слюну, и понимающе киваю.
   Яснее не скажешь. Секретная информация. Трибунал без суда присяжных. Теперь понятно, что я делаю в одноместных неблагоустроенных апартаментах. В бреду можно разболтать тайны национальной безопасности. А то, что произошло со мной, иначе как секретной информацией назвать нельзя.
   — Я знал, что вы умный молодой лейтенант, — горка белых листиков на полу растет с каждой минутой. — Я также знаю, что вы прекрасно справились со своим первым заданием. Скажу больше, лейтенант. Вы один сделали то, что не смогли сделать три сотни специально обученных специалистов и агентов.
   — Да ладно, — засмущался я. — На моем месте….
   — На вашем месте осталась воронка глубиной в десять метров с сильнейшим уровнем радиации. Вы не могли бы объяснить ее происхождение? Это мой первый вопрос.
   У меня есть выбор. Или сказать правду про инопланетян, или сочинить историю о внезапно найденном складе динамита в детской песочнице. В первом случае меня немедленно отправляют в сумасшедший дом. Во втором, можно надеяться на длительное тюремное пребывание. Даже выходить никуда не надо.
   Не знаю, почему, но выбираю первый вариант. Капитан не зря предупредил, что нежданный гость серьезный человек. Возможно из Службы. А может и из Администрации. Говорить ложь таким товарищам чревато.
   — Там была летающая тарелка, — замечаю, собеседник на секунду перестает издеваться над ромашкой. — Самая настоящая летающая тарелка. Честно. И масса зеленых человечков. Пришельцев, тоесть. Но зеленых и настоящих. Они намеревались свергнуть существующую власть, захватить Землю и засеять все пространство нашей планеты зеленым горошком.
   — Дальше.
   — Я хотел по-хорошему, но они применили силу. Вынужден был ответить адекватными мерами, — про адекватность это я хорошо придумал. — Но в том, что тарелка бабахнула, моей вины нет. Не хотел я. Первыми они начали.
   Излагаю цепь событий коротко и доходчиво, как для учеников средней школы. Такие мелочи, как подрагивающие колени, мимолетная паника и зажмуренные глаза, из рассказа сознательно опускаю. Но для большей правдивости отмечаю собственное безрассудство, добавляю небольшой кусок кровавой драки с превосходящими силами противника, не забываю о погоне на угнанных машинах по центральным улицам города, и, наконец, об отказе сотрудничать с инопланетной разведкой.
   — Вот собственно и все. Мне рапорт писать?
   — Рапорт? Какой рапорт? Ах, рапорт. Нет, лейтенант. Относительно вас у нас другие планы. Скажите, Пономарев. Чем вы объясните тот факт, что кроме вас никто не видел пришельцев? Не кажется ли вам это странным? Нет, нет! Я верю вам. Но поверят ли остальные?
   — Там должен был остаться один из представителей внеземной цивилизации, — напоминаю я. — Возможно несколько. В трупном состоянии.
   Силуэт, не торопясь, растирает ладошками облысевшую ромашку, отчего по камере разнесся запах лета.
   — На месте взрыва не обнаружено ничего, что могло бы напоминать живую материю. Но я вам верю, лейтенант. Знаете почему? Рядом с вашим телом саперы нашли странную загнутую палку. Специалисты тщательно изучили ее и пришли к выводу, что материал, из которого она изготовлена, не из нашей вселенной. Экспериментальным путем установлено, что из данного сплава получаются самые прочные гвозди в мире.
   Я не расстраиваю силуэт и не говорю, что найденная палка до переплавки на гвозди была самым разрушительным оружием в мире.
   — Я также верю по той простой причине, что нами в районе только что происшедших событий давно замечена необычная активность, если можно так выразится, внеземных форм жизни. Свидетели из гражданского населения не раз видели над восьмым микрорайоном странные летающие объекты. Замеры показали, что данное место представляет собой дыру во времени и в пространстве. Если к этому прибавить внезапные появления иностранных подданных, то становится понятным, что ваше участие во всей этой истории нам особенно интересно.
   Товарищ явно начитался глупых книжек. Дыры, активность, замеры. По-моему, все гораздо проще. Ну, прилетели ребята с других звезд. Ну, перевезли нелегально пару дюжин туристов. Проблем-то!
   — И что теперь? — однако, ставить под сомнение чужое заблуждение не стоит. — Продолжать ли мне дальше расследование?
   — Нет больше никакого дела. Знаете, лейтенант, открою вам маленький, но очень важный секрет. На дне воронки мы обнаружили внеземное послание всем жителям Земли. Не стану вдаваться в подробности, но там есть несколько слов лично для вас, лейтенант. Те, кто оставил послание, от всех четырех сердец выражают вам благодарность. После вашего, несомненно, героического поступка, я цитирую: — «Мы, обитатели планеты Чан, осознав всю негативность собственного поведения на планете Земля, полностью встали на честный путь и никогда больше не прилетим шабашить на Землю».
   — Они никогда не прилетят, — я немного расстроен. Хорошие были ребята. Хоть и падали от одного удара.
   — Но прилетят другие, — незнакомец не унимается, продолжая истязать очередную ромашку. — Поэтому мы хотим, чтобы вы, со своими способностями, со своим рвением и удачливостью, работали на нас. Согласитесь, лейтенант, глупо хоронить такого человека, как вы. Я не слишком фигурально выражаюсь? Нет, нет! Никто не собирается загонять вас в подземные лаборатории. И никто не хочет ставить на вас опыты. Отдохните пару дней. Наберитесь сил. С вашим руководством все согласовано. А потом получите новое назначение. Кстати, лейтенант, вы случайно не знаете, кто скрутил с танков все гусеницы?
 
   Я, выбритый и вымытый, отутюженный и выспавшийся, в сопровождении двух десятков мотоциклистов в маскировочных халатах, еду на дежурном «газике» в отделение. Рядом сидят две угрюмые личности. На каждом ухабе заботливо поддерживают меня под локотки. Приказ — доставить до пункта назначения без единого упавшего волоска.
   На попытки заговорить угрюмые личности отмалчиваются. Я даже пытаюсь ущипнуть одного из них. Никакого результата. Личность морщится, но рукам волю не дает. Приказ….
   — Хррр. Первый, первый! — это с переднего сиденья третья личность связывается с таинственным «первым» по рации. — Подъезжаем к объекту. Посылка готова к передаче. Подготовьте приемную комиссию.
   «Газик» подъезжает к обшарпанному входу. Машину мгновенно окружают плотным кольцом солдатики срочной службы. С автоматами и задумчивыми сержантами.
   — Хррр. Выносите посылку, — хрипит рация. — Всем, всем! Готовность номер «раз».
   Веселое зрелище. Угрюмые парни с натянутыми на лица черными лыжными шапочками с прорезями для глаз, аккуратно вынимают меня из машины и, не обращая внимания на возгласы прохожих о поимке очередного маньяка, втаскивают на крыльцо отделения. Вертят по сторонам лыжными шапочками, проверяя, все ли в порядке и ласково запихивают меня в двери. Случайного полковника, оказавшегося в дверях не ко времени, укладывают на грязный пол. Приказ.
   — Хррр. Посылка внутри.
   — Хррр. Снимите наружную обертку. Сообщите о состоянии посылки.
   — Хррр. Наружное наблюдение снято. Посылка в весе не потеряла. Готова к передаче.
   Лыжные шапочки короткими перебежками доводят меня до дверей приемной. Отдают честь и оставляют прислоненным к стене под неусыпный взор секретарши Лидочки, вооруженной по торжественному случаю пистолетом. От непривычно тяжелого веса оружия руки секретарши дрожат, а по молодому девичьему лицу текут капельки пота, перемешиваясь с импортной косметикой.
   Известная мне статистика говорит, что наибольшее число нервных срывов происходит у секретарш, которым доверяют оружие. Поэтому я, от греха подальше, стою смирно, вопросов не задаю, в глаза молодым, но нервным особам, не смотрю. Дрогнет рука у молодого бойца, поминай Лешка, как звали.
   — Пономарева привезли? — секретарша от неожиданности вздрагивает. Мечется между столом и мной. Но профессиональная привычка берет верх. Бросается к селектору и хриплым от волнения голосом докладывает, что лейтенанта Пономарева, тоесть меня, уже привезли и она, тоесть секретарша Лидочка, держит меня на мушке и готова выполнить свой долг до самого конца. Но только если отпуск ей дадут в летний период.
   На что голос капитана Угробова предлагает секретарше Лидочке не гнать сибирскую язву, а немедленно запустить молодого лейтенанта Пономарева в кабинет.
   — Без дополнительной охраны? — ужасается Лидочка.
   Капитан язвительно советует вызвать подчиненной роту спецназовцев для защиты чести и достоинства, после чего обращается непосредственно ко мне:
   — Лейтенант! Ты там?
   — Здесь я, товарищ капитан, — отвечаю шепотом. Лидочка так и норовит нажать на курок.
   — Тогда не обращай внимания на эту…, — в селекторе у капитана что-то громыхает. Может быть, падает с подоконника кактус — …И заходи. Только медленно. Не хочу видеть героя отделения с дыркой в голове, вместо дырки в мундире.
   Капитан хохочет, весело и заразительно.
   Я же строго следую совету, и по стенке, не торопясь, добираюсь до дверей, ведущих в кабинет Угробова.
   — Заходи, сынок. Заходи.
   В кабинете с моего последнего визита практически ничего не изменилось. Клубы дыма, повинуясь сезонным движениям воздушных масс, мечутся из угла в угол. Кактус, не поливавшийся со времен последней мировой войны, грустно топорщится колючками. И капитан, с сигаретой в зубах кушает распластанную на столе селедку с черным хлебом.
   — Садись, — кивает капитан на стул. — Чувствуй себя как в кабинете начальника. Рад, что вернулся живой и невредимый. Как семья, как работа? Может, помощь моральная требуется?
   Мама всегда говорила, что у меня врожденное чувство ощущения опасности. Например, в детском саду я категорически отказывался кушать отравленную манную кашу. В результате все мои товарищи сидели сутки напролет на горшках, а я, хоть и голодный, играл в игрушки. В школе я никогда не учил те уроки, за которые мне ставили двойки. Зачем учить, если все равно поставят плохую отметку? И так всю жизнь.
   Вот и сейчас я чувствую в вопросах капитана скрытую опасность. Все эти вопросы о семье, о здоровье настораживают. Да и лицо у капитана имеет нездоровый цвет, что может косвенно предупреждать о плохом настроении. А в плохом настроении все начальники опасны.
   — Все отлично! Готов немедленно приступить к выполнению служебных обязанностей.
   — Немедленно, это хорошо, — капитан задумчиво ищет что-то на столе. — Только, лейтенант, тут такое дело….
   Нужная бумажка находится под селедкой. Капитан чертыхается, обтирает запачканную бумагу рукавом, расплавляет и тычет в нее пальцем:
   — Это секретный приказ, лейтенант. Из самого министерства. Только что с курьером доставили. В разрезе последних событий, имеется в виду твое первое и последнее задание по обезвреживанию банды особо опасных контрабандистов, решено перебросить лейтенанта Пономарева, тоесть тебя, на другой фронт работ.
   Наркоторговцы, бандитские синдикаты, внедрение в мафиозную верхушку. А может и охрана первых лиц государства. Прекрасная перспектива, о которой можно только мечтать.
   — Это не то, о чем ты подумал, лейтенант, — лицо капитана становится усталым. Видно, что слова даются ему с трудом. — Приказано на базе нашего отделения создать экспериментальный отдел по раскрытию неподвластных человеческому сознанию преступлений.
   Видимо мое лицо приобретает характерно беспомощное выражение попавшего в затруднительное положение молодого лейтенанта, потому что капитан в сердцах комкает жирный приказ и вслух вспоминает о крысах, которые отрывают лучших сотрудников на всякую ерунду.
   — У меня, понимаешь, каждый опер на счету, а тут глупостями заставляют заниматься, — в какой-то момент не сдерживается капитан, срывается на крик, вцепляется крепкими капитанскими руками в край стола. — Кто, я спрашиваю, будет решать вопросы безопасности вверенного мне района? Кто будет ловить карманников, и воспитывать медвежатников? А?
   Ответить на справедливые вопросы капитана не могу. Потому, что данная область не в моей компетенции.
   Хлопает дверь, и голос, показавшийся мне знакомым, говорит тихим и бесцветным голосом:
   — Что за паника, капитан? Приказы надо не обсуждать, а выполнять.
   Оборачиваюсь.
   В дверях стоит тот самый силуэт, который приходил ко мне в камеру. Свет странным образом обтекает его, оставляя таинственную лиричность в серых потемках. И только одинокий солнечный луч, непонятно как пробившийся сквозь плотные жалюзи, упирался в руки незнакомца. Красивое зрелище. Погибающая в солнечном луче ромашка.
   Капитан, давится недоеденной селедкой, вскакивает, одергивает мундир и даже отдает честь.
   — Товарищ….
   — Не надо имен, капитан, — ромашка дернулась вверх-вниз. — Я трачу время не ради глупых докладов. Давайте обсудим приказ, который вы недавно получили. Где он? Это что? Селедка свежая? Нет, я без хлеба.
   Боевой капитан, голыми руками задержавший не одну сотню преступных элементов, густо краснеет и дрожащими руками распрямляет приказ:
   — Я уже вкратце ознакомил лейтенанта с текстом, — поясняет капитан Угробов. — Довел до сведения, что его откомандировывают в экспериментальную группу по раскрытию особо таинственных преступлений.
   — За что? — вставляю в разговор двух начальников собственное мнение.
   — За особые заслуги перед государством, — силуэт вертит ромашкой, словно маленьким вертолетом, — Напомню, что именно вы единственный из всего человечества смогли пресечь контрабандную агрессию. Только вы один видели пришельцев так близко, как никто другой. И остались при этом в живых. Даже получили благодарность от внеземных посланников. Этого мало? У вас есть способности, которые нужно развивать. И мы сделаем все, чтобы не мешать вам.
   Незнакомец вытаскивает из кармана очередную ромашку и нежно, почти ласково отдирает первый лепесток.
   — В мире каждый день происходят необъяснимые с человеческой точки зрения события. И кому, как ни вам, лейтенант Пономарев, с вашими способностями, заниматься их раскрытием? Не скрою, мы не первые, кто пытается создать подобную структуру. На Западе давно функционируют группы, специализировавшиеся на тарелках, человечках и прочей чертовщине. Но, по нашим сведениям там работают любители. Если у них что-то и получается, то только благодаря развитой технической базе. Думаю, лейтенант, вы понимаете, как мы обрадовались, когда обнаружили, как вы мастерски разделались с тарелкой. Так что давайте без слез умиления и благодарности. Приступайте к работе немедленно. Отныне вы сотрудник отдела под кодовым названием «Подозрительная информация».
   — Отдел «Пи»? — вскидывает брови капитан Угробов.
   — Хм! — хмыкает уничтожитель ромашек. — Отдел «Пи», говорите? Великолепно. Прекрасно. Пусть так и будет. Лейтенант Пономарев и отдел «Пи». Звучит. Что скажите, лейтенант?
   А что тут скажешь? Сказать, что я ошарашен, значит, промолчать. Я подавлен, разбит и полностью уничтожен. Одно дело задерживать одиночные летающие тарелки, совсем другое раскрывать преступления необъяснимые с человеческой точки зрения. Если бы, к тому же, кто-то объяснил мне, что это такое?