43. ТЫ НЕ ОДИН

   — Да вот же он! — прозвучал в темноте голос Джека Тандерса.
   — Я же говорил, что он выйдет сегодня! — радостно отозвался Домбровский. — Говорил? Жаль, мы не успели заключить пари!
   "Как они тут оказались? — удивился Гончар, чувствуя, как сильные руки поднимают его с земли. — И почему Тандерс говорит по-русски?" — На ногах держишься? — спросил Домбровский. — Вот и молодец. От тебя больше ничего не требуется. Только переставляй ножки, топ-топ, и потихонечку-полегонечку вылезаем…
   — Пить, — с трудом выговорил Степан.
   — Ранен? Спина вся в крови.
   — Ерунда. Дайте воды.
   — Сейчас дадим, сейчас.
   — Я смочу тебе губы, станет легче, — сказал Тандерс. — Ну-ка, постой.
   Влажная тряпка скользнула по лицу Степана, и он впился в нее зубами, чтобы выжать в рот хоть каплю воды. Сглотнув, он вдруг и в самом деле почувствовал облегчение.
   — Вот пусть тебя сначала доктор посмотрит, тогда видно будет, — сказал Домбровский. — Можно ли тебе пить воду или нельзя. Или можно пить только воду, а все остальное нельзя. И это будет ужасно, потому что мы такую поляну накрыли! Где ж тебя так зацепило?
   — По дурости, — выдохнул Степан. — Затеял пальбу в упор. Сам виноват. А где князь?
   Вместо ответа оба рассмеялись и быстрее потащили его вверх. Он почувствовал под босыми ногами твердую дорогу. Впереди вспыхнул яркий свет. Он исходил из двух низких прямоугольных фонарей, и Гончар зажмурился, не выдержав пронзительного сияния. Когда же он открыл глаза, то увидел, что Домбровский одет в камуфляжный костюм и на плечах у него погоны с двумя зелеными звездочками. Степан повернулся к Тандерсу. Тот был в короткой дубленке, под которой сияла белоснежная сорочка. Приспущенный галстук сбился набок.
   — Что за маскарад? — спросил он, и они снова расхохотались.
   — К доктору, — задыхаясь от смеха, просипел Тандерс, — срочно к доктору, пока у пациента крыша не съехала окончательно.
   Они подвели его к низкой черной машине. Мягко шелестел двигатель.
   — Эта повозка называется автомобиль, — серьезно произнес Домбровский. — Она способна ездить без помощи лошадей. Как паровоз, например.
   — Хватит издеваться, — слабеющим голосом попросил Степан. — И отпустите меня. Сам дойду.
   Он сам дошел до машины и открыл заднюю дверь. Почему-то он был уверен, что его место там. И еще он был уверен, что в машине его кто-то ждет. Он даже догадывался — кто. Но боялся в это поверить.
   — Я же обещала тебе, мы найдем друг друга, — сказала Милли.
   — Не помню.
   — Вспомнишь. Все вспомнишь.
   — Можем ехать? — спросил Тандерс, садясь за руль.
   — Да, и побыстрее, — приказала Милли.
   Машина мягко рванулась, и Степана вжало в упругие подушки сиденья. За окном мелькали темные силуэты деревьев. Под колесами погромыхивала неровная дорога. Вот впереди показались цепочки фонарей, машина вывернула на шоссе и понеслась почти бесшумно, словно по воздуху.
   — Я не поверил, что ты погибла, — сказал Гончар, разглядывая дорогое лицо.
   — Ты о чем? — Она поднесла палец к подбородку, ненадолго задумавшись. — Ах да, ты же только что оттуда.
   — А ты — не только что?
   — Не знаю, — протянула она, — стоит ли сейчас об этом?
   — Чем раньше, тем лучше, — повернулся к ним Домбровский. — Нечего нюни разводить.
   — Ну, хорошо. — Милли сжала ладонь Степана. — Ты только что вышел из ущелья Последней реки. А я покинула его семь лет назад.
   — Что? Семь лет…
   — Да. И оказалась на дороге между Денвером и Колорадо-Спрингс. Как раз посредине. На обочине горел костер, вокруг него грелись какие-то монашки. У них сломался автобус, и они ждали техничку. Увидев меня, ободранную, в крови, они решили, что я попала в аварию. Мне и правда досталось.
   Она улыбнулась и продолжила с гордостью в голосе:
   — Там, на Червивой Горке, я вызвалась увести солдат за собой. Думала, они погонятся за лошадьми, а я потом незаметно отстану и поеду им навстречу, вся такая белая и пушистая, сама невинность. "Ой, здравствуйте, а я та самая профессорская дочка, которую вы спасаете!" Как бы не так. Они сели мне на хвост слишком быстро, и мне оставалось только скакать что было сил. Потом я карабкалась по скалам, попала под лавину, висела над пропастью, держась за какой-то прутик. Чудом вылезла. И попала к монашкам. В двадцатый век.
   — Прошло два дня, — сказал Гончар. — Я оставил Тучку в лесу, у нее в гриве еще сохранилась твоя ленточка.
   — Да, там прошло два дня, а здесь — семь лет, — спокойно ответила Милли. — Первый год был самым трудным. На счастье, в монастыре великолепная библиотека. Я переводила для сестер старые французские журналы и однажды встретила в читальном зале Джека. Он корпел над комиксами восьмидесятых годов. Тысяча восемьсот восьмидесятых. Мы разговорились. И он все понял, потому что сам давно прошел через "туман времен". Он подсказал мне путь. Мне стали понятны слова, сказанные Бизоном.
   — Бизоном?
   — Да, тогда, на Холме Смерти, он говорил не только с тобой. Я узнала, зачем живу. Но это неважно. Важно другое. Мне было сказано — ждать тебя в городе железных мостов. Я стала заниматься журналистикой, объездила весь свет и искала те места, о которых ты мне рассказывал тогда, в Денвере, когда я тебя лечила в первый раз. Так я нашла Петербург. А дальше все было проще. Ведь я знала, что однажды в январе ты остановишься, увидев меня на набережной под железным мостом.
   — Откуда ты это знала?
   — Ты сам сказал. Когда лежал у нас дома, раненый. Я думала, ты бредил. Но эти слова — про январь и мост — запомнила на всю жизнь. Все так и вышло. Ты остановился и отправился в Небраску, к маленькой глупой девчонке.
   — Это было обязательно? — спросил он. — Ну, вот мы встретились. Обязательно было забрасывать меня в прошлое? Мы же все равно встретились!
   Домбровский снова повернулся к нему:
   — Ты чем-то недоволен?
   — Нет, но… Милли, разбойница, ты прожила семь лет без меня! Ты могла сто раз выйти замуж!
   — Зачем? Мне нужен был ты, — просто ответила она. — Но не Степан Гончар, который подобрал попутчицу на ночной дороге. А Стивен Питерс, гроза Скалистых гор. И теперь мы встретились.
   — Хотя меня никто не спрашивает, я все-таки замечу, — подал голос Тандерс. — Стив, надеюсь, ты не думаешь, что вся эта история затевалась только ради того, чтобы Мелисса Фарбер наконец вышла замуж?
   — Ничего я не думаю, — махнул рукой Степан. — Ничего не думаю, ничего не понимаю и боюсь, что ничего никогда не пойму.
   — А этого и не требуется, — сказал Домбровский. — Сейчас твоя задача — оклематься. В кратчайшие сроки вернуться в строй. Доктор, сколько времени займет адаптация?
   Гончар почувствовал, как горячие пальцы Мелиссы обхватили его запястье, нащупывая пульс.
   — Не больше двух месяцев.
   — Вскрытие показало, что больной практически здоров, — прокомментировал Тандерс. — Вот когда я вернулся впервые, меня целый год мариновали в каком-то лесничестве.
   — Потому что ты целый год провел на фронте.
   — Да я не жалуюсь. Сам понимаю, иначе нельзя. Первую неделю готов был поубивать всех бурундуков. Там, в избушке, не было больше ни одной живой души. Только я и бурундуки. Замечательное лесничество. До сих пор не знаю, где оно находится. Где-то на Енисее.
   — В Шушенском, — подсказал Домбровский.
   — Скажи еще, в Разливе. Нет, товарищ полковник. Это вы у нас работаете по революционерам. А я всего лишь жалкий писака. Продажный журналюга.
   Степан не мог наглядеться на Мелиссу, на ее лицо в мелькающем свете дорожных фонарей, на ее хрупкие белые кисти, которые он бережно сжимал в своих руках.
   — Я знал, что так и будет, — тихо сказал он. — Знал это с самого начала. С самой первой встречи. Помнишь, мы точно так же сидели в моей "восьмерке"? А потом в дилижансе? Это было как будто вчера.
   — Это было два дня назад, — улыбнулась она. — Не стоит говорить о времени.
   — Почему?
   — Потому что его не существует. Для нас.
   — Для тебя, — сказал он. — Ты ничуть не изменилась.
   — Тебе это кажется. Мне скоро будет двадцать пять.
   — Отлично. Честно говоря, жениться на семнадцатилетней как-то неловко. Я чувствовал себя старым хрычом с картины "Неравный брак".
   Тандерс свернул на обочину и сказал, глядя на Степана в зеркало:
   — А ты и есть старый хрыч. Прикинь, сколько тебе сейчас, если ты участвовал еще в индейских войнах. Годиков сто шестьдесят, не меньше.
   — Почему стоим? — спросила Милли.
   — Жду указаний. Мы заказали столик в "Аляске". Шеф будет ждать нас до утра. Но, может быть, отвезти вас домой?
   — Сейчас решим. — Мелисса включила плафон и попросила Степана: — Покажи, куда тебя ранило.
   Он задрал гимнастерку и осторожно провел пальцами по ребрам.
   — Куда-то сюда… Черт, была же дырка…
   — Была, да прошла, — сказал Домбровский. — Если бы дырки не зарастали, я бы сейчас был похож на дуршлаг. Короче, едем в "Аляску", да?
   — Это обязательно? — спросил Гончар. — Меня туда пустят в таком виде?
   — И не таких пускали. А уж в каком виде оттуда выпускают…
   — Попрошу без намеков, — огрызнулся Тандерс. — Мне вообще нельзя пить из-за этой чертовой генетики. Нет у меня каких-то ферментов. Так устроена природа. Вечно кому-то чего-то не хватает. Милли, наверно, Стиву больше хочется домой, чем в ресторан.
   — Да, — сказал Степан. — Домой.
   — Завези нас, а потом отправляйтесь пировать, — решила Мелисса. — Повод у вас есть.
   — Вот так и рушатся вековые традиции, — вздохнул Домбровский. — Степа, но хоть на проводы наши ты придешь?
   — Придем, придем, — ответила Милли.
   Машина летела по ночному Петербургу. Гончар видел за окном сияние витрин и рекламных щитов, гирлянды фонарей и мозаику автомобильных огней… Он и забыл, что ночью может быть так светло. Ему казалось, что все эти годы его держали в темном чулане и только сейчас позволили выглянуть наружу. Наверное, завтра, увидев город при свете дня, он почувствует разочарование. Он увидит грязь тесных улиц и небо, перечеркнутое проводами, и снова захочет вернуться в горы и степи, туда, где так легко дышится на просторе…
   — Вот здесь мы будем жить, — сказала Мелисса, когда машина притормозила в тихом переулке.
   Домбровский открыл ей дверь и щеголевато козырнул Степану:
   — Не прощаемся!
   Фыркнул мощный мотор, и черный "ягуар" умчался, проскочив на красный свет. Милли достала ключи и отдала их Степану.
   — Входи. Осваивайся. Тебе долго придется жить в этом доме.
   — Погоди.
   Он устало присел на гранитную тумбу возле подворотни.
   — Я ничего не понимаю и не хочу понимать. Но могу я хотя бы спросить?
   — Ты замерзнешь. — Она села перед ним на корточки и заглянула в глаза. — Пойдем в дом.
   — Сейчас, сейчас… Домбровский и Тандерс… С ними случилось то же самое, что со мной?
   — Да. Немного раньше. И не один раз.
   — Куда мы должны их провожать?
   — Михаил отправится обратно в Колорадо помогать князю Салтыкову. Того нельзя оставлять надолго, иначе он погибнет от алкоголизма. Джека ждут в редакции с материалами о гибели эскадрона.
   — Они туда надолго?
   — Для нас — нет. Обычно все возвращаются сюда через несколько дней. Но никто не знает, сколько времени он пробудет там.
   — Я бы хотел отправиться с ними.
   — Ты не успеешь. Этот переход скоро закроется, а тебе надо восстанавливаться. Ты вернулся с войны, тебе сейчас ко многому придется привыкать заново.
   — Хорошо. Тогда еще один вопрос. Можно?
   — Я знаю, о чем ты думаешь. Но не смогу тебе ответить. Как это происходит? Почему это происходит именно с нами? Куда ты попадешь в следующий раз? Не знаю. Тебе лучше поговорить об этом с Тандерсом. Он называет нас корректорами. Представь, что история — это книга, которая еще не напечатана, а только пишется. Мы исправляем мелкие ошибки в рукописи. Вот ты, например, остановил истребление шайенов. После того что случилось на Последней реке, ополчение перестало принимать участие в войне.
   — Шайены. Я раньше и не слышал о них. Они выжили?
   — Можно сказать, да. Сейчас их три тысячи. Живут в Монтане.
   — В Монтане, — повторил Степан. — Горбатый Медведь добрался до Йеллоустона. А Майвис? Что с ним?
   — Он стал вождем. В прошлом году я видела его внуков. Ну, пошли домой?
   — Погоди. Я хотел спросить совсем не об этом.
   Он встал и поднял ее на руки.
   — Уронишь! — засмеялась Милли.
   — Никогда. Я понимаю, что обстановка неподходящая. Но очень боюсь опоздать. Так вот, мой вопрос. Мелисса Фарбер, согласна ли ты стать моей женой? Обещаю, что буду любить тебя вечно. Буду заботиться о тебе. И даже не буду смотреть на других женщин. Согласна?
   Она задумалась.
   — Если я отвечу "да", ты будешь считать меня ужасно легкомысленной.
   — Почему?
   — Потому что мы познакомились три дня назад.