— Уверяю вас, сэр, это не так. Прошу вас…
   Лайнус тем временем фыркал и, отдуваясь, хлебал горячий шоколад, купленный в автомате. Гамильтон обозвал его скотиной, для которой нет ничего святого, на что Лайнус возразил с расстановкой:
   — Карен любит шоколад. Будь она с нами, она бы за меня порадовалась.
   Повисла пауза; переглянувшись, мы молча признали, что в словах Лайнуса скрыта определенная мудрость. Успокоился и Гамильтон, хотя откровенно кислое настроение его не покинуло.
   — Ричард, — рявкнул отец Карен, появившись из-за угла коридора вместе с остальными взрослыми. — Доктор Менгер сказал, что Карен приняла две таблетки. Кто их ей дал? Ты?
   Я насторожился.
   — Нет. Они были у нее в пудренице. Кажется, валиум. Я и раньше видел, как она их принимает. По-моему, это миссис Мак-Нил дает их ей.
   Мистер Мак-Нил повернулся к Лоис, своей жене. Та только опустила голову и чуть заметно махнула рукой, признавая, что это была ее идея. Отец Карен сразу как-то ссутулился.
   Я сказал:
   — Карен хочет быть в форме к поездке на Гавайи. Она очень старается похудеть.
   То, что я говорил в настоящем времени, словно тряхнуло их.
   — Осталось ведь всего пять дней, — почему-то сказала Венди. — Она к этому времени, наверное, поправится… правда?
   Никто ей не ответил. Миссис Мак-Нил театральным шепотом спросила у Венди:
   — Девочки, вы… вы что-нибудь пили? Венди? Пэмми?
   Венди честно призналась:
   — Миссис Мак-Нил, Карен выпила всего полтора наших самодельных коктейля. Водка и тоник. Честное слово. В основном тоник, а водки чуть-чуть, скорее для запаха. Карен ведь была совсем здорова, она еще вдруг забеспокоилась, не потерялась ли ее гигиеническая помада, и вдруг — она уже лежит на земле и чуть слышно стонет. Мы подумали, что, может быть, стоит вызвать у нее рвоту, да только ничего у нас не получилось. У нее с утра маковой росинки во рту не было. Она действительно так хотела сбросить лишний вес перед Гавайями.
   — Хорошо, Венди. Все понятно.
   Доктор Менгер принес показать нам результаты анализа крови Карен на алкоголь, чтобы подтвердить правоту наших слов.
   — Практически чисто, — сказал врач. — Ноль целых одна сотая.
   Карен практически чиста. Но не совсем. А значит — загрязнена. Запятнана, испачкана и замарана. Изгажена и осквернена. Заражена, зачумлена. Потеряла чистоту благодаря своим друзьям — грязным, дурным подросткам, что крушат дома, в которых живут.
   Так мы и сидели в больнице — молча, вшестером — старые друзья, сидели долго, до позднего утра следующего дня. Уходившая домой после ночной смены медсестра принесла нам гоголь-моголь в бумажных больничных стаканах. А мы все сидели, безмолвно упрекая себя и других, готовые к любым карам и наказаниям и уже наказывая друг друга этим молчанием.
 
   Воскресное утро. Новость дня потихоньку разносится по школьным знакомым — многие любители коньков и лыж встают рано. Состояние Карен все с превеликим удовольствием свяжут с пьянкой в том, почти разрушенном вчера доме, будто именно это и стало истинной причиной ее несчастья. И с таблетками.
   У меня схватило живот, и я пошел в туалет. Закрывшись в кабинке, я уже вдохнул поглубже и вдруг вспомнил про конверт, лежавший у меня в кармане. Я вскрыл его. На вырванном из блокнота листе было написано:
   15 декабря. 6 дней до Гавайев
   Не забыть: позвонить Пэмми по поводу бус для африканской прически. Договориться о мелировании.
   Привет, Беб. Это Карен.
   Если ты читаешь это письмо, то: а) ты — самая большая свинья в мире, и я тебя больше знать не хочу, или же — б) наступил следующий день, и у нас очень плохие новости. Надеюсь, что все это не так!
   Зачем я это пишу? Сама не знаю. Ощущение такое, как будто покупаешь страховку перед полетом.
   Всю неделю меня преследуют видения. Может быть, я даже рассказала тебе о них. Но это неважно. Обычно мои сны довольно спокойны. Ну, бывает, например, что я во сне скачу на лошади, плыву, с мамой ругаюсь (причем мне удается переубедить ее!), но то, что я вижу теперь, — это не сон.
   В кино, когда кто-то видит лица преступников, грабящих банк, его убивают или берут в заложники. Так вот, у меня такое чувство, что меня тоже возьмут в заложники, потому что я увидела больше, чем мне было положено. Я не знаю, как это будет выглядеть. Те голоса — я слышу, как они спорят, и один из них так похож на голос Джареда; так пока они спорят, я смотрю вокруг и стараюсь запомнить кусочки Будущего (Господи, как же глупо все это получается на бумаге).
   Здесь темно — я имею в виду, в Будущем. Не слишком-то веселое местечко. Тут все такие старые, а наш район вообще весь засран (ты уж извини, что я так — по-французски!).
   Я пишу тебе, потому что мне страшно. Конечно, все это слезливо и сентиментально, а я, наверное, просто дура. Знаешь, чего мне хочется, — уснуть лет на тысячу, чтобы никогда не увидеть наяву такого будущего.
   Сказки маме и папе, что я буду скучать по ним. И попрощайся за меня с нашими. Да, еще вот что, Ричард. Можно, я тебя кое о чем попрошу? Ты дождись меня, ладно? Я вернусь оттуда, куда бы меня ни унесло. Когда — не знаю, но я вернусь.
   Я не думаю, что моя душа чиста и непорочна, но она и не испачкана грязью. Если честно, я даже не помню, когда в последний раз врала. Сейчас мы с Венди и Пэмми двинем в «Парк-Ролл» за покупками. Как-никак Рождество на носу. Вечером мы с тобой поедем кататься на лыжах. А завтра я порву этот конверт, когда ты отдашь мне его НЕ ОТКРЫТЫМ. Учти — Бог все видит.
   Привет, Карен.
 
   Я решил, что будет лучше не показывать пока это письмо родителям Карен. Оно только запутает их, а легче им не станет. Запихнув его обратно в карман, я вспомнил, как мне уже приходилось пользоваться этим туалетом — когда Джаред лежал здесь, в больнице, еще до того, как он, атом за атомом, перебрался в другой мир.
   Подумав о Карен, лежавшей сейчас в реанимации, я почувствовал себя тем еще другом. В приемный покой я возвращался уже через силу. Через час, когда все более-менее успокоилось, мы пробрались в палату Карен. Техника, призванная поддерживать ее жизнь, трудилась что было сил. Работало все: капельницы, искусственные легкие, какие-то трубки и осциллографы… Дежурная сестра выставила нас за дверь, и мы неохотно поплелись на выход. Мир перестал быть ареной снов и мечтаний, он оказался просто ареной.
 
   Полиция Западного Ванкувера допросила нас в тот же день. Вызвали нас в участок на Марин-драйв.
   Само собой, говорили с каждым по отдельности, чтобы поймать хоть на каких-то противоречиях. Но у нас все сошлось. С пьянкой, переросшей в откровенное хулиганство, наше дело связывать не стали. Кстати, зачинщики и особо активные участники той «вечеринки» в момент нашего допроса еще находились в участке, дожидаясь решения своей участи в камерах этажом ниже. Потом мы дошли до ресторана «Уайт Спот», где без особого аппетита съели по чизбургеру. Единственная странность в поведении Карен накануне заключалась для нас в том, что вела она себя странно, не так, как обычно. Я показал ребятам письмо, и нам стало совсем плохо.
   — А ведь действительно, пока мы вчера были в «Парк-Рояле», — вспомнила Пэмми, — Карен ничего вокруг не замечала, кроме какой-то ерунды, ну, вроде того, что мандарины какого-то особенного цвета. Мы настроились на рождественские закупки, а она только ходит да вещи трогает, словно ткань на ощупь проверяет. Потом, на автобусной остановке у «Тако Дона», она съела один ломтик картошки из кулька, который купила Венди. Сдается мне, это все, что она положила в рот за целый день, а потом еще и на лыжах поехала кататься. Бедняжка. Да я на ее месте тоже отключилась бы.
   — Надо было уговорить ее поесть, — вздохнула Венди.
   — Перестань, не в этом наша вина, — возразил я. — Тут ведь явно что-то другое, и нечего делать вид, что мы этого не понимаем.
   — Я согласна, — кивнула Пэм. — Ее вчера явно что-то мучило. Что-то, о чем она нам не говорила. И не в диетах дело, это точно.
   — Я думаю, что письмо нужно отдать ее родителям, — сказал Гамильтон.
   Мы согласились и решили сделать это ближе к вечеру. За столом повисло молчание.
 
   Вечером, вздремнув кто как сумел, мы снова собрались в больнице. Состояние Карен не изменилось. Руки, волосы, ресницы — все те же. Это-то и пугало нас больше всего. Казалось бы, с ней должно что-то происходить — но ничего не происходило. Перед уходом я поставил в вазу у ее изголовья розовые и голубые гвоздики. Выйдя на улицу, мы договорились встретиться на следующее утро у школьной курилки, чтобы войти в здание вместе, словно случайно оказавшись на пороге в одно и то же время.
   Родители мои никогда не отличались склонностью к морализаторству или ужесточению дисциплины по любому поводу, и вечер прошел как обычно: котлеты, фасоль, жареная картошка, очередная серия «M.A.S.H.»[7]. Много лет назад моя двоюродная сестра Эйлин два дня пролежала без сознания после того, как ударилась головой о дно в мелкой части бассейна; ее последующая успешная учеба в медицинском институте позволила моим родителям относиться к такому явлению, как кома, несколько спокойнее, чем это принято.
   Но ни один из нас так и не уснул в то воскресенье. Мы сплели целую паутину из телефонных звонков друг другу. Сидя на кухнях в пижамах и ночных рубашках при свете одних лишь контрольных лампочек электроплит, мы шептались о чем-то и, сами того не подозревая, повторяли спасительное, очищающее шипение и бульканье аппарата искусственного дыхания, дарившего Карен жизнь.
   Наутро мы, как договорились, собрались на стоянке около школьной курилки за пять минут до звонка на первый урок. Глаза наши были красны от слез и бессонной ночи, волосы провоняли табачным дымом, широченные, по тогдашней моде вельветовые брюки хлопали по ногам на холодном, дувшем с Тихого океана ветру.
   С нашим появлением по классу прошел вполне ожидаемый шорох. Место Карен прямо передо мной было многозначительно пустым. Ни один из нас троих — ни я, ни Венди, ни Лайнус — не снял куртки. Мы прятались за поднятыми воротниками отнюдь не из вызова остальным. Просто воротники давали нам своего рода иллюзию отгороженности, защиты от пристальных разглядываний в упор и беглых взглядов исподтишка. Филип Энг и Скотт Литман пялились на нас с нескрываемым недоверием и скептицизмом, жадная до сплетен Андреа Портер плотоядно поглядывала искоса. В воздухе висели не произнесенные вслух слова: Смотрите, это убийцы Карен. Я знаю, это они разнесли в щепки дом Картеров. А еще таблетки! Ну и что, если это всего лишь лекарства? Нажрались в стельку! Мы так и знали, что этим все кончится. Все было ясно с прошлого года, с тех пор, как не стало Джареда. Они несут на себе проклятье: все, кто связывается с ними, умирают… Посмотрите на их лица. Я никогда и не замечал, насколько они порочны, я… мне так хочется поговорить с ними! Знаменитости! Подумать только, убийцы рядом с нами, прямо на уроке английского!
   Как только прозвенел звонок, мы все трое, не оглядываясь, вышли из класса и, протолкавшись сквозь переполненный холл, пошли на стоянку. Около моего «датсуна» уже курили Гамильтон и Пэмми. Пережить им пришлось примерно то же, что и нам, потому и выглядели они так же хреново.
   — Да, ребята, вот это было зрелище, — высказал Гамильтон общее мнение. — Да чтоб я еще поперся к этим уродам.
   Нам вдруг стало отчетливо ясно, что закончить школу нормально, как все, никому из нас уже не удастся. Пэм посмотрела на нас и произнесла одно слово:
   — Овраг.
   После чего мы попрыгали в свои машины.
   У нас были сигареты, а Лайнус даже приволок с собой какую-то страшно дешевую, особо вонючую траву. Это все, что нам требовалось в тот момент, и мы, не останавливаясь, прикатили к поросшему лесом оврагу за Рэббит-лейн. Оставив машины, мы спустились к влажному, болотистому дну, где густые, частью — вечнозеленые кусты и деревья надежно укрыли нас от непогоды и ветра. Только здесь мы немного успокоились.

5. Ни секса, ни денег, ни свободы

   Еще о каждом из нас.
   Всегда, когда просматриваешь школьные альбомы, происходит одно и то же: не успеешь перевернуть несколько страниц, как индивидуальность еще не испорченных юных лиц начинает теряться. Все фотографии сливаются в один обобщенный образ, как и подписи-характеристики:
   Сюзан любит питаться в «Венди»; Дональд играл за сборную школы в баскетбол; Норман хвастает свитером с университетской мулькой; Джилиан сломала руку во время весеннего похода; Брайен ни черта не понимает в машинах; Сью хочет переехать на Гавайи; Дон собирается заработать миллион, чтобы потом только кататься на лыжах в свое удовольствие и ни фига не делать; Норин хочет уехать в Европу; Гордон собирается стать ди-джеем на радио в Австралии. Где, в какой момент наша жизнь вырывается из этого безликого калейдоскопа? Когда мы наконец становимся личностями? Что нужно сделать, чтобы покончить со лжехарактеристиками и показать всем, кто мы есть на самом деле?
   Что я уже успел рассказать о себе? Скорее всего — немногое. Пока Джаред не умер, я считал, что у меня самая обыкновенная жизнь. Посмотрев на меня, можно было смело доверить мне посидеть с детьми или поучить их бейсболу. Разум мой был чист и непорочен. Стремление добиться чего-то в жизни еще не сформировалось, но как-нибудь устроиться — это уж я худо-бедно сумею. Мне хотелось быть хорошим и всем нравиться. Я вовсе не считаю, что это плохо, просто у меня возникло ощущение, что я здорово недорабатываю в том, чтобы быть… самим собой. Не то чтобы я врал или притворялся, нет, просто… не слишком прилежно учился быть собой.
   Я вспоминаю своих друзей, которые были со мной рядом, когда нам было чуть за двадцать. Все они готовились надеть на себя какой-нибудь образ: модный европейский имидж; Озлобленная Зловредная Тварь; личина простачка. После нескольких лет упорных тренировок они добились своего, как-то вдруг стали этими персонажами. А я? Кем стал я? Честно говоря, я не припомню, чтобы я хотя бы попытался нацепить на себя какую-нибудь маску.
   После того как Карен ушла от нас, я уверовал, что приношу людям несчастье. Я почернел изнутри. Зато в моей жизни появилась завязка сюжета. Я перестал быть таким, как все; впрочем, это чувство было еще слишком шатким и неустойчивым, будто переходишь речку в мокрой обуви по скользким камням; а вода при этом бежит все стремительнее…
   В выпускном альбоме нашей школы 1980 года отдельная страница была посвящена Карен. Сфотографироваться для альбома она успела примерно за месяц до того, как впала в кому, на фоне каких-то деревьев в тумане. Под портретом шли строчки обращения:
 
   В память о КАРЕН ЭНН МАК-НИЛ
   _________________________________
   Посвящается Карен Энн, покинувшей нас 15 декабря и с тех пор видящей в снах иные миры, лучшие, чем наш. Карен, знаешь, нам тебя так не хватает, мы все время думаем о тебе.
   _________________________________
   Дэвид Боуи — фрик / Будущий юрисконсульт, живущая на Гавайях / «Ленивые мозги» / Болтушка / Каждому-по улыбке / «Хватит — надоело!» / Чертовы понедельники / Девочки, давайте спросим самих себя, хватает ли у нас свитеров? / Потеряла туфельку на концерте Элтона Джона / Ну… / Прогулки с плейером под дождем / «Яичко» (именно так!) / Самая большая любовь? Фонц[8], Ричард, прости!
   _________________________________
   Сборная по волейболу, сборная по хоккею на траве, комитет по подготовке выпускного альбома, фотокружок, лыжная команда.
   _________________________________
 
   «Яичко» — такое прозвище было у яйцеобразной, белого цвета «хонды-сивик» Карен; разумеется, Гамильтон с ходу переименовал машину в «Яичник», что, ясное дело, приклеилось к ней намертво. А вообще, многие действительно лучше всего запомнили Карен пробирающейся по школьной парковке к своей машине, в которую потом непременно набивалась целая компания хохочущих девчонок. Карен подбрасывает их до ближайшего «Макдоналдса», чтобы перекусить чего-нибудь. Это «что-нибудь» обычно представляло собой чай с заменителем сахара и половину маленького пакетика жареной картошки.
   В альбоме предыдущего выпуска была другая памятная страница:
 
   В память о Джареде Андерсоне Хансене
   _________________________________
   «Джар» был лучшим спортсменом школы 1978 года, отличным учеником и хорошим другом для всех нас. Он оставил нас в расцвете сил, но, может быть, нас утешит сознание того, что когда мы постучимся в дверь иного мира, ответит на наш зов Джаред. Прощай, друг; тебе удалось главное — твоя команда останется с тобой.
   _________________________________
   «Мальчик для девочек» (…ах!) / Сборная по футболу / Сборная по баскетболу / Тонкий лед на озере Эльведен / Замотай шарф / Джетро Талл / Элвис Костелло / Сантана / В тот вечер в парке Бёрнсайд / Первый, кто стал носить дутые сапоги / Перевернулся в каноэ вместе с Джулией Расмуссен.
   _________________________________
   …Эй, старик, посмотри на мою жизнь… Я так похож на тебя, каким ты был когда-то.
   _________________________________
 
   Моя страничка в альбоме, как и те, что относились к моим близким друзьям, получилась, может быть, чуть интереснее, чем остальные. Как-никак в редколлегии не последнюю роль играла Венди, как, впрочем, и заклятый враг и завистник Гамильтона — Скотт Фелпс, давно и безнадежно вздыхавший по Пэм.
 
   Ричард Дорланд
   _________________________________
   Ричард был слишком занят гонками на своем «датсуне» с Хомяком Гамильтоном и не удостоился заполнить выпускную анкету. Славим и приветствуем тебя — единственного, кто не только не сорил в курилке, но даже убирал там мусор! Мы еще долго будем вспоминать — с содроганием — препарированные поросячьи эмбрионы да паяльную лампу в мастерской на уроке труда. Берегись радаров на дорогах, и — удачи тебе, Ричард.
   _________________________________
   Обгорел на Кипарисовом пляже / «Терпеть не могу быть плохим мальчиком, но…» / Сборная по футболу / «Датсун» латаный-перелатаный / Стереомен / Бесплатные билеты на Стива Миллера / Ну и зубы у тебя, приятель!
   _________________________________
 
   Страничка Гамильтона была не столь доброжелательна к адресату.
 
   Гамильтон Риз
   _________________________________
   Хомячок решил, что остроумнее всего будет нарисовать на выпускной анкете губной помадой здоровенный след от поцелуя и написать поперек матерное ругательство. Ха-ха, смешно. Спасибо за пять лет издевательств над теми, кто слабее тебя, дылда. Надеемся встретиться с тобой году так в 1999-м, на какой-нибудь тексаковской АЗС, где ты будешь работать заправщиком.
   _________________________________
   Кошмар Дня первокурсника / Пироманьяк / «Ё-мое… а че эт-то там в желе?» / Так и не удостоил вниманием ни одну секцию, ни один кружок / Может стащить бутерброд, если разинешь варежку / Чао, беби.
   _________________________________
 
 
   Венди Шернен
   _________________________________
   «Умная голова» скрасила не один наш день. Если Венди не придумывает лекарства от рака и не конструирует космические корабли, то, можете быть уверены, она готовит маскарадный костюм на День граффити или тусуется в «Уайт Споте». Говорят, это она сумела сделать модель ДНК из пластмассовых соломинок. Пока, Венди, мы уверены, что первой клевой, шикарной девчонкой в космосе будешь ты.
   _________________________________
   «Пирожное доедать будешь?» / Слава Богу, сегодня понедельник / Лак для ногтей на уроке математики / Сборная по плаванию / Хор / Корень кубический из «Ревлона»?
   _________________________________
 
 
   Памела Синклер
   _________________________________
   «Пэм-Известна-Всем». «Паммичок». Она так шикарно выглядит, что… ну просто глаз не оторвать. Эй, Пэмми, спасибо за то, что ты такая красивая. Это благодаря тебе наши баскетбольная и волейбольная команды добились стольких побед. Никак в толк не возьмем, что ты нашла в этом Гамиль… Шутка! Рано или поздно Голливуд окажется у твоих ног.
   _________________________________
   Вот засада! Увидел — пропал! / Духи «Чарли» / Маленькая синяя расчесочка в заднем кармане / Пэмми, туалет для мальчиков — не курилка для девочек / Набери пару фунтов — и мы будем на седьмом небе от счастья / Сколько можно смотреть в окно… на облака?
 
   Альберт Лайнус
   _________________________________
   О Лайнусе мы особо распространяться не будем; сболтнешь что-нибудь не то, а он возьмет да и наведет лазерный спутник куда надо, спалит еще наши дома… Наш Лайнус (тьфу ты, едва не забыли, что это не имя, а фамилия) — парень неразговорчивый. Свои молодые годы он провел в дымовой завесе, терзая и перенастраивая базу данных компьютерного клуба знакомств, чтобы подгадать свидание с Жаклин Смит[9] к нашему выпускному вечеру. Удачи тебе, Лайнус. Твое будущее видится нам блестящим.
   _________________________________
   «А на какой мы, собственно говоря, планете?» / Две недели кряду в одной рубашке / Э-э… / Фотокружок / Клинекс / Сточные канавы / Корпия.
   _________________________________
 
   Я знал Карен всю жизнь; ее сборно-щитовой дом стоял следом за нашим (в псевдотюдоровском стиле) на Рэббит-лейн. С младших классов мы с ней дружили, а к старшим стали той парочкой, которую никто уже не представляет и не помнит порознь.
   Карен: в альбоме правильно заметили, что она всегда всем улыбалась. А еще она заразительно смеялась. Не хихикала, не усмехалась в кулачок, а, не стесняясь, хохотала во весь голос, из-за чего на нас порой бросали неодобрительные взгляды в тихих ресторанчиках. Еще она была заядлым фотографом: ее вспышка сверкала повсюду — в школе, в универмаге «Парк-Роял», в гостях и, не менее часто, на природе. Чайки, сбросившие листву деревья, туман в горах, рябь на воде — многое из этого было потом использовано в оформлении нашего выпускного альбома. И при этом, когда мы стали искать в бесчисленных коробках и пачках школьных фотографий снимки Карен, оказалось, что ее почти нигде нет. Редкой наградой было обнаружить где-нибудь в углу ее плечо, затылок или случайно попавшие в кадр ноги. Мы вдруг поняли, что Карен, оказывается, всю жизнь вела ненавязчивую, но весьма эффективную кампанию борьбы против фотографирования своей персоны. Не последнюю роль в этом сыграли постоянные претензии ее матери к ее внешности. «У тебя нос картошкой, волосы слишком уж прямые, ты в общем ничего себе, но никак не красива». Фотография в выпускном альбоме оказалась едва ли не единственным исключением, она стала тем образом Карен, который надолго сохранился в нашей памяти, вытеснив со временем воспоминания о том, какая она была в жизни. Этот снимок стал своего рода «официальной версией»: правильный овал лица, длинные темные волосы, расчесанные на прямой пробор и спадающие на плечи, как два застывших водопада (сама Карен называла эту прическу «лентяйкой»); шея, которую она считала слишком костлявой, скрыта за высоким воротником свитера; мелкие, приятные черты лица — ничто не перевешивает, не перетягивает на себя внимание. Карен спокойно смотрит с этой фотографии — не на нас, а куда-то чуть в сторону, левее… Туда, куда она ушла от нас 15 декабря? Возможно.
   Что Карен увидела в тот декабрьский вечер? Какое зрелище из будущего так обеспокоило ее, что она предпочла укрыться в бездонной глубине сна? Что могло так напугать ее, что она в ужасе бросила свое тело и этот мир? Почему она бросила меня? Ну же, Карен — Беб, Конфетка, Звездочка, — то, что жизнь тяжелая штука, мы все знаем. Уж в этом-то мы убедились очень быстро. Это ведь ты сказала мне, что мы в будущем превратимся в живых мертвецов, в зомби. Именно так, не иначе. Теперь давай начистоту: объясни нам, что ты имела в виду? Карен, мне нужен ответ. Проснись, ну проснись же! Мы заберемся куда-нибудь, где потише, и поговорим о самом важном. Мы поедем в город, напьемся свежего апельсинового сока. Мы поедем в Штаты и закажем в ресторане стейк размером с матрас.
   Поедем в Европу и будем пить шампанское. Да, по пути остановимся в Гренландии — наберем льда для коктейлей. Тук-тук! Кто там? Это я, Карен. Нет, это не шутка, не розыгрыш, — c'est moi[10]. Выйдешь встретить меня? Или позволишь войти?

6. Одиночество — это забавно

   Семья Карен.
   В детстве мы думаем, что все взрослые ведут себя по своим строгим взрослым правилам. Это уже потом, спустя много лет, нас вдруг посвящают в то, что мистер Филлипс из соседнего дома, оказывается, с маниакальным упорством лупит свою жену; что у миссис Оуэн печень распухла, как перекачанный мяч; что мистер Пуласки перетрахал всех своих детей, за что они как-то подловили его вечерком Страстной пятницы и зверски избили, сбросив напоследок в сточную канаву. В русле той же традиции мать Карен, Лоис, демонстрировала абсолютную непоследовательность в поступках, оставаясь тем не менее в рамках того, что считается подобающим для взрослых поведением.
   Вот вам один пример: еще маленьким я как-то остался на обед у Мак-Нилов. Лоис кипятила воду для макарон и при этом грохотала кастрюлями и дуршлагами, словно африканскими тамтамами. («Это она хочет, чтобы мы поняли, как много ей приходится работать», — шепотом поделилась со мной Карен.) А затем прямо на наших глазах Лоис вдруг ловким движением, словно заправский тореадор, схватила со стола изрядно початый пакетик с сырным соусом и метко забросила его куда-то в недра буфета. «А это мы оставим на более подходящий случай», — объявила она нам. Мы с Карен без возражений съели полусырые макароны с маргарином, лишь обменявшись понимающими взглядами. Попить? Вода из-под крана. Салфетки? «Брось, Ричард, ты же мальчишка. Штаны-то тебе на что?»