Найда
Найда - это имя так же часто встречается у гончих собак, как Дамка у
дворняжек. Верная примета: гончая по имени Найда всегда найдет зверя.
Когда я приезжаю в деревню Стрюково к леснику Булыге, у крыльца
встречает меня старая Найда, русская пегая. Ее белая рубашка расписана
темными и медовыми пятнами.
- Ей скоро паспорт получать, - шутит Булыга. - Шестнадцать осеней.
Не годами - осенями отмечают возраст гончих собак. Лето и весну они
сидят на привязи, и только осенью начинается для них настоящая жизнь.
Про молодую собаку говорят - первоосенница. Про старую - осенистая.
Найда немало погоняла на своем веку и заработала на старости лет
свободную жизнь.
Молодые гончие Ураган и Кама на привязи, а Найда бродит где хочет.
Да только куда особенно ходить-то? Все исхожено. И Найда обычно лежит
на крыльце, приветливо постукивая хвостом каждому прохожему.
В октябре, когда грянет листобой и начнется для гончих рабочая пора -
гон по чернотропу, - Найда исчезает.
Целый день пропадает она в лесу, и от дома слышен ее глухой голос - то
ли гонит, то ли разбирает заячьи наброды.
Заслышав ее, Ураган и Кама подхватывают, воют, рвутся с привязи,
раззадоренные гонным голосом Найды.
К ночи возвращается Найда, скребется на крыльце, просится в дом.
- Куда-а? - хрипло кричит от стола Булыга. - В дом? Там сиди!
Но после все-таки открывает дверь, впускает Найду.
Покачивая головой, кланяясь, она переступает порог и, прихрамывая, идет
к печке. Мякиши - так называют подошвы собачьих лап - сбиты у нее в кровь.
Найда ложится в теплом углу у печки и спит тревожно, дергается, лает,
перебирает лапами во сне - гонит, видно, осенистая.
Гонит, гонит...
По чернотропу
- Эй, давай-давай! Догоняй-добирай!
Мы с Булыгой бежим по лесу, кричим-поем, разжигаем собак.
- Где он? Где он? Где он? - на высокой ноте стонет Булыга.
- Вот он! Вот он! - поддерживаю я.
Собаки уж и сами разожжены. Огромный камнелобый Ураган проламывается по
кустам, глаза его приналиты кровью; узкокостная, извилистая Кама носится
вокруг и нервно дрожит, фыркает, припадая к палому листу.
Вот Кама подает голос, короткий, неуверенный. Эту первую фразу гона
даже и нельзя назвать лаем. Это возглас. Так охнула бы женщина, уронившая
кувшин с молоком: "Ой!"
- Ой-е-е-е-ей! - сразу подхватываем мы с Булыгой, и где-то в кустах
хрипло рявкает Ураган, прочищает горло, утомленное летним глупым, безгонным
лаем.
Кама заливается сплошной трелью, голос ее возвышается с каждой фразой,
к ней подваливают старая Найда и Ураган - звенит, бьется, колотится меж
елок, разливается по чернотропу, по застывающему предзимнему лесу голос
гона.
- Напересек! - кричит Булыга.
- Напересек! - отвечаю я и бегу куда-то, уж и сам не знаю куда:
напересек, на поляну, на просеку, в березняк, где таится в кустах, где
мчится мне навстречу взматеревший осенний беляк.
Веер
На рябине, что росла у забора, неведомо откуда появилась белка.
Распушив хвост, сидела она в развилке ствола и глядела на почерневшие
гроздья, которые качались под ветром на тонких ветвях.
Белка побежала по стволу и повисла на ветке, качнулась - перепрыгнула
на забор. Она держала во рту гроздь рябины.
Быстро пробежала по забору, а потом спряталась за столбик, выставив
наружу только свой пышный, воздушный хвост.
"Веер!" - вспомнил я. Так называют охотники беличий хвост.
Белка спрыгнула на землю, и больше ее не было видно, но мне стало
весело. Я обрадовался, что поглядел на белку и вспомнил, как называется ее
хвост, очень хорошо - веер.
На крыльце застучали сапоги, и в комнату вошел лесник Булыга.
- Этот год много белки, - сказал он. - Только сейчас видел одну. На
рябине.
- А веер видел?
- Какой веер? Хвост, что ли?
- Тебя не проведешь, - засмеялся я. - Сразу догадался.
- А как же, - сказал он. - У белки - веер, а у лисы - труба. Помнишь,
как мы лису-то гоняли?
Лису мы гоняли у Кривой сосны.
Лиса делала большие круги, собаки сильно отстали, и мы никак не
успевали ее перехватить.
Потом я выскочил на узкоколейку, которая шла с торфяных болот, и увидел
лису. Мягкими прыжками уходила она от собак. В прыжке она прижимала уши, и
огненный хвост стелился за нею.
- А у волка хвост грубый и толстый, - сказал Булыга. - Называется -
полено.
- А у медведя хвостишко коротенький, - сказал я. - Он, наверное, никак
не называется?
- Куцик.
- Не может быть!
- Так говорят охотники, - подтвердил Булыга. - Куцик.
Этот куцик меня рассмешил. Я раскрыл тетрадку и стал составлять список
хвостов: веер, труба, полено, куцик.
На рябину тем временем вернулась белка. Она снова уселась в развилке
ствола и оглядывала ягоды, свесивши свой пышный хвост - веер.
Был конец октября, и белка вылиняла уже к зиме. Шубка ее была голубая,
а хвост - рыжий.
- Мы забыли зайца, - сказал Булыга.
А ведь верно, список хвостов получался неполный. Зайца забыли.
Заячий хвост называется - пых.
Или - цветок.
Ночные налимы
С первыми холодами в Оке стал брать налим.
Летом налим ленился плавать в теплой воде, лежал под корягами и корнями
в омутах и затонах, прятался в норах, заросших слизью.
Поздно вечером пошел я проверить донки.
Толстый плащ из черной резины скрипел на плечах, сухие
ракушки-перловицы, усеявшие окский песчаный берег, трещали под сапогами.
Темнота всегда настораживает. Я шел привычной дорогой, а все боялся
сбиться и тревожно глядел по сторонам, разыскивая приметные кусты ивняка.
На берегу вдруг вспыхнул огонь и погас. Потом снова вспыхнул и погас.
Этот огонь нагнал на меня тревогу.
Чего он там вспыхивает и гаснет, почему не горит подольше?
Я догадался, что это деревенский ночной рыбак проверяет удочки и не
хочет, видно, чтоб по вспышкам фонаря узнали его хорошее место.
- Эй! - крикнул я нарочно, чтоб попугать. - Много ли наловил налимов?
"Многолиналовилналимов..." - отлетело эхо от того берега, что-то
булькнуло в воде, и не было больше ни вспышки.
Я постоял немного, хотел еще чего-нибудь крикнуть, но не решился и
пошел потихоньку к своему месту, стараясь не скрипеть плащом и перловицами.
Донки свои я разыскал с трудом, скользнул рукой в воду и не сразу
нащупал леску в ледяной осенней воде.
Леска пошла ко мне легко и свободно, но вдруг чуть-чуть напряглась, и
неподалеку от берега возникла на воде темная воронка, в ней блеснуло белое
рыбье брюхо.
Пресмыкаясь по песку, выполз из воды налим. Он не бился бешено и не
трепетал. Он медленно и напряженно изгибался в руке - ночная скользкая
осенняя рыба. Я поднес налима к глазам, пытаясь разглядеть узоры на нем,
тускло блеснул маленький, как божья коровка, налимий глаз.
На других донках тоже оказались налимы.
Вернувшись домой, я долго рассматривал налимов при свете керосиновой
лампы. Их бока и плавники покрыты были темными узорами, похожими на полевые
цветы.
Всю ночь налимы не могли уснуть и лениво шевелились в садке.
Шакалок
Около клуба мне повстречался уличный деревенский пес по прозвищу
Шакалок. Он радостно кинулся ко мне, подпрыгивая от восторга.
Я дал Шакалку кусочек хлеба и пошел по своим делам, а Шакалок побежал
за мною.
Мы прошли чуть не всю деревню и встретили почтальона дядю Илюшу. Дядя
Илюша отдал мне газету "Труд", и мы распрощались. Шакалок побежал теперь за
почтальоном.
Дядя Илюша заходил в каждый дом, а Шакалок терпеливо ждал его на улице.
Скоро им повстречался завскладом Колька Кислов, и дядя Илюша остался без
собаки. Шакалок бежал теперь за Колькой.
Так целыми днями Шакалок менял хозяина и бегал то за тем, то за другим.
А когда не бывало на улице человека, Шакалок торчал у магазина, поджидая
кого-нибудь, за кем можно побежать. Шакалок был пепельно-рыжий пес, с
розовым носом и разными глазами. Бегал он вприпрыжку.
Но вот в деревню Стрюково приехал новый учитель. Он покормил Шакалка
городской колбасой, и тот не отставал теперь от учителя ни на шаг. Даже
поджидал его у школы.
Раз я встретил учителя на улице. Он торопился в школу, а за ним
деловито бежал Шакалок. Мы поздоровались, и я порадовался, что Шакалок нашел
хозяина.
Я пошел дальше и вдруг почувствовал, что кто-то лизнул мне руку.
Шакалок-то бежал за мною.
Колышки
Ночью в лесу у костра на меня напал страх.
Я глядел в огонь и боялся поднять голову: казалось, кто-то смотрит на
меня из темноты.
Костер медленно загасал. В лесу было тихо. Только вдруг в тишине
слышался тоненький треск и короткий шепот. Кто-то шептался обо мне, и
казалось, я даже разбираю одно слово: "ко-лы-шки..."
"Какое дикое слово! - думал я. - К чему оно?"
Взяв топор, я обошел вокруг костра. Тень двигалась по стволам деревьев,
а за спиной кто-то шептался, шушукался.
- Эй! - закричал я. - Чего вы там шепчетесь! Идите к огню...
Испугавшись громкого голоса, надо мной в верхушках деревьев кто-то
зашуршал, отпрянул, и не скоро я понял, что это шевелится там и шепчется
листобой.
Снежура
Листобой пригнал снеговую тучу.
Не доходя деревни, улеглась она на верхушки елок, раскинула пятнистые
лапы, свесила серую рысью морду. Потом загребла лапой - из лесу посыпались
на деревню листья, а с ними одинокие большие снежинки.
В полете снежинки слепливались друг с другом и падали на землю, как
узорные блины.
Туча цеплялась за верхушки деревьев, а листобой подталкивал ее, гнал,
торопил.
Нехотя подползла туча к деревне - густыми волнами повалил снег. Сразу
накрыл он огороды, крыши домов.
Несколько антоновских яблок, которые случаем остались на дереве,
превратились в белые пухлые лампы.
Прошла туча, и показалось, что наступила зима.
Но уже через минуту снег стал таять. Проступили под ним желтые лужи,
выползла дорожная грязь, увядшая картофельная ботва.
Побелевшее было поле опять запестрело, и через полчаса кое-где только
остались снежные пятна.
Я побежал из дому, нагреб под березой снегу и слепил первый в этом году
снежок.
Найда вышла на крыльцо поглядеть, что я делаю.
- Эй, Найда, Найда, лови! - закричал я и хотел залепить в нее снежком,
а он уже растаял. В руке от снежка осталось несколько березовых листьев.
Октябрьский снег - это еще не снег. Снежура.
Лось
Кукла, белоснежная лайка, нашла в чернолесье лося.
Гончие сразу подвалили к ней и, когда мы выскочили на поляну, уже
обложили лося кругом, заливались, хрипели, исходили яростью.
Наклонив голову к земле, он мрачно глядел на собак и вдруг выбрасывал
вперед ногу - страшное живое копье.
Один удар пришелся в березку - она рухнула, как срубленная топором.
Мы с Булыгой долго бегали вокруг, ругались, трубили в рога, но никак не
могли оторвать собак от лося.
Этого лося хорошо знают деревенские жители. Они боятся его, считают,
что он "хулиган", "архаровец". Когда-то он будто погнался за молодой бабой,
нападал на коров, приходил много раз в деревню и подолгу стоял у Миронихина
дома. Чуть ли не спрашивал: "А где Мирониха?"
Один раз он и меня сильно перепугал.
Затаившись, ждал я на лесном болоте уток, когда вдруг услышал в
орешнике треск сучьев и тяжелое дыхание "архаровца".
Багровый на закате, огромный, ободранный, тонконогий, он вышел на
поляну и стал в десяти шагах, глядя на меня.
Я поглубже ушел в елку, а он все глядел на меня, раздувая ноздри,
шевеля тяжелой губой. Черт его знает, о чем он думал.
Листья
К утру иногда затихнет, но к вечеру снова расходится и свистит, шастает
по деревьям, швыряется листьями надоедливый листобой.
Березки на опушке давно уже сдались ему; без листьев сразу стали они
сиротливыми, растерянно стоят в пожухлой траве.
А осины совсем омертвели. Вытянув крючья веток, они ловят чужие листья,
как будто никогда не имели своих.
Я поднял осиновый лист. Обожженный бабьим летом, лист горел, как
неведомая раковина. Огненный в центре, он угасал к краям, оканчивался
траурной каймой.
В глубине леса нашел я клены. Защищенные елками, неторопливо, с
достоинством роняли они листья.
Один за другим я рассматривал битые кленовые листья - багряные с
охристыми разводами, лимонные с кровяными прожилками, кирпичные с крапом,
рассеянным четко, как у божьей коровки.
Клен - единственное дерево, из листьев которого составляют букеты.
Прихотливые, звездчатые, они еще и разукрасились таким фантастическим
рисунком, какого никогда не придумает человек.
Рисунок на листьях клена - след бесконечных летних восходов и закатов.
Я давно замечаю: если лето бывало дождливым, малосолнечным, осенний кленовый
лист не такой молодец.
Кувшин с листобоем
Сырой землей, опятами, дымом с картофельных полей пахнет листобой.
На речном обрыве, где ветер особенно силен, я подставил под его струю
красный глиняный кувшин, набрал побольше листобоя и закупорил кувшин
деревянной пробкой, залил ее воском.
Зимним вечером в Серебряническом переулке соберутся друзья. Я достану
капусту, квашенную с калиной, чистодорские рыжики. Потом принесу кувшин,
вытащу пробку.
Друзья станут разглядывать кувшин, хлопать по его звонким бокам и
удивляться, почему он пустой. А в комнате запахнет сырой землей, сладкими
опятами и дымом с картофельных полей.
Найда - это имя так же часто встречается у гончих собак, как Дамка у
дворняжек. Верная примета: гончая по имени Найда всегда найдет зверя.
Когда я приезжаю в деревню Стрюково к леснику Булыге, у крыльца
встречает меня старая Найда, русская пегая. Ее белая рубашка расписана
темными и медовыми пятнами.
- Ей скоро паспорт получать, - шутит Булыга. - Шестнадцать осеней.
Не годами - осенями отмечают возраст гончих собак. Лето и весну они
сидят на привязи, и только осенью начинается для них настоящая жизнь.
Про молодую собаку говорят - первоосенница. Про старую - осенистая.
Найда немало погоняла на своем веку и заработала на старости лет
свободную жизнь.
Молодые гончие Ураган и Кама на привязи, а Найда бродит где хочет.
Да только куда особенно ходить-то? Все исхожено. И Найда обычно лежит
на крыльце, приветливо постукивая хвостом каждому прохожему.
В октябре, когда грянет листобой и начнется для гончих рабочая пора -
гон по чернотропу, - Найда исчезает.
Целый день пропадает она в лесу, и от дома слышен ее глухой голос - то
ли гонит, то ли разбирает заячьи наброды.
Заслышав ее, Ураган и Кама подхватывают, воют, рвутся с привязи,
раззадоренные гонным голосом Найды.
К ночи возвращается Найда, скребется на крыльце, просится в дом.
- Куда-а? - хрипло кричит от стола Булыга. - В дом? Там сиди!
Но после все-таки открывает дверь, впускает Найду.
Покачивая головой, кланяясь, она переступает порог и, прихрамывая, идет
к печке. Мякиши - так называют подошвы собачьих лап - сбиты у нее в кровь.
Найда ложится в теплом углу у печки и спит тревожно, дергается, лает,
перебирает лапами во сне - гонит, видно, осенистая.
Гонит, гонит...
По чернотропу
- Эй, давай-давай! Догоняй-добирай!
Мы с Булыгой бежим по лесу, кричим-поем, разжигаем собак.
- Где он? Где он? Где он? - на высокой ноте стонет Булыга.
- Вот он! Вот он! - поддерживаю я.
Собаки уж и сами разожжены. Огромный камнелобый Ураган проламывается по
кустам, глаза его приналиты кровью; узкокостная, извилистая Кама носится
вокруг и нервно дрожит, фыркает, припадая к палому листу.
Вот Кама подает голос, короткий, неуверенный. Эту первую фразу гона
даже и нельзя назвать лаем. Это возглас. Так охнула бы женщина, уронившая
кувшин с молоком: "Ой!"
- Ой-е-е-е-ей! - сразу подхватываем мы с Булыгой, и где-то в кустах
хрипло рявкает Ураган, прочищает горло, утомленное летним глупым, безгонным
лаем.
Кама заливается сплошной трелью, голос ее возвышается с каждой фразой,
к ней подваливают старая Найда и Ураган - звенит, бьется, колотится меж
елок, разливается по чернотропу, по застывающему предзимнему лесу голос
гона.
- Напересек! - кричит Булыга.
- Напересек! - отвечаю я и бегу куда-то, уж и сам не знаю куда:
напересек, на поляну, на просеку, в березняк, где таится в кустах, где
мчится мне навстречу взматеревший осенний беляк.
Веер
На рябине, что росла у забора, неведомо откуда появилась белка.
Распушив хвост, сидела она в развилке ствола и глядела на почерневшие
гроздья, которые качались под ветром на тонких ветвях.
Белка побежала по стволу и повисла на ветке, качнулась - перепрыгнула
на забор. Она держала во рту гроздь рябины.
Быстро пробежала по забору, а потом спряталась за столбик, выставив
наружу только свой пышный, воздушный хвост.
"Веер!" - вспомнил я. Так называют охотники беличий хвост.
Белка спрыгнула на землю, и больше ее не было видно, но мне стало
весело. Я обрадовался, что поглядел на белку и вспомнил, как называется ее
хвост, очень хорошо - веер.
На крыльце застучали сапоги, и в комнату вошел лесник Булыга.
- Этот год много белки, - сказал он. - Только сейчас видел одну. На
рябине.
- А веер видел?
- Какой веер? Хвост, что ли?
- Тебя не проведешь, - засмеялся я. - Сразу догадался.
- А как же, - сказал он. - У белки - веер, а у лисы - труба. Помнишь,
как мы лису-то гоняли?
Лису мы гоняли у Кривой сосны.
Лиса делала большие круги, собаки сильно отстали, и мы никак не
успевали ее перехватить.
Потом я выскочил на узкоколейку, которая шла с торфяных болот, и увидел
лису. Мягкими прыжками уходила она от собак. В прыжке она прижимала уши, и
огненный хвост стелился за нею.
- А у волка хвост грубый и толстый, - сказал Булыга. - Называется -
полено.
- А у медведя хвостишко коротенький, - сказал я. - Он, наверное, никак
не называется?
- Куцик.
- Не может быть!
- Так говорят охотники, - подтвердил Булыга. - Куцик.
Этот куцик меня рассмешил. Я раскрыл тетрадку и стал составлять список
хвостов: веер, труба, полено, куцик.
На рябину тем временем вернулась белка. Она снова уселась в развилке
ствола и оглядывала ягоды, свесивши свой пышный хвост - веер.
Был конец октября, и белка вылиняла уже к зиме. Шубка ее была голубая,
а хвост - рыжий.
- Мы забыли зайца, - сказал Булыга.
А ведь верно, список хвостов получался неполный. Зайца забыли.
Заячий хвост называется - пых.
Или - цветок.
Ночные налимы
С первыми холодами в Оке стал брать налим.
Летом налим ленился плавать в теплой воде, лежал под корягами и корнями
в омутах и затонах, прятался в норах, заросших слизью.
Поздно вечером пошел я проверить донки.
Толстый плащ из черной резины скрипел на плечах, сухие
ракушки-перловицы, усеявшие окский песчаный берег, трещали под сапогами.
Темнота всегда настораживает. Я шел привычной дорогой, а все боялся
сбиться и тревожно глядел по сторонам, разыскивая приметные кусты ивняка.
На берегу вдруг вспыхнул огонь и погас. Потом снова вспыхнул и погас.
Этот огонь нагнал на меня тревогу.
Чего он там вспыхивает и гаснет, почему не горит подольше?
Я догадался, что это деревенский ночной рыбак проверяет удочки и не
хочет, видно, чтоб по вспышкам фонаря узнали его хорошее место.
- Эй! - крикнул я нарочно, чтоб попугать. - Много ли наловил налимов?
"Многолиналовилналимов..." - отлетело эхо от того берега, что-то
булькнуло в воде, и не было больше ни вспышки.
Я постоял немного, хотел еще чего-нибудь крикнуть, но не решился и
пошел потихоньку к своему месту, стараясь не скрипеть плащом и перловицами.
Донки свои я разыскал с трудом, скользнул рукой в воду и не сразу
нащупал леску в ледяной осенней воде.
Леска пошла ко мне легко и свободно, но вдруг чуть-чуть напряглась, и
неподалеку от берега возникла на воде темная воронка, в ней блеснуло белое
рыбье брюхо.
Пресмыкаясь по песку, выполз из воды налим. Он не бился бешено и не
трепетал. Он медленно и напряженно изгибался в руке - ночная скользкая
осенняя рыба. Я поднес налима к глазам, пытаясь разглядеть узоры на нем,
тускло блеснул маленький, как божья коровка, налимий глаз.
На других донках тоже оказались налимы.
Вернувшись домой, я долго рассматривал налимов при свете керосиновой
лампы. Их бока и плавники покрыты были темными узорами, похожими на полевые
цветы.
Всю ночь налимы не могли уснуть и лениво шевелились в садке.
Шакалок
Около клуба мне повстречался уличный деревенский пес по прозвищу
Шакалок. Он радостно кинулся ко мне, подпрыгивая от восторга.
Я дал Шакалку кусочек хлеба и пошел по своим делам, а Шакалок побежал
за мною.
Мы прошли чуть не всю деревню и встретили почтальона дядю Илюшу. Дядя
Илюша отдал мне газету "Труд", и мы распрощались. Шакалок побежал теперь за
почтальоном.
Дядя Илюша заходил в каждый дом, а Шакалок терпеливо ждал его на улице.
Скоро им повстречался завскладом Колька Кислов, и дядя Илюша остался без
собаки. Шакалок бежал теперь за Колькой.
Так целыми днями Шакалок менял хозяина и бегал то за тем, то за другим.
А когда не бывало на улице человека, Шакалок торчал у магазина, поджидая
кого-нибудь, за кем можно побежать. Шакалок был пепельно-рыжий пес, с
розовым носом и разными глазами. Бегал он вприпрыжку.
Но вот в деревню Стрюково приехал новый учитель. Он покормил Шакалка
городской колбасой, и тот не отставал теперь от учителя ни на шаг. Даже
поджидал его у школы.
Раз я встретил учителя на улице. Он торопился в школу, а за ним
деловито бежал Шакалок. Мы поздоровались, и я порадовался, что Шакалок нашел
хозяина.
Я пошел дальше и вдруг почувствовал, что кто-то лизнул мне руку.
Шакалок-то бежал за мною.
Колышки
Ночью в лесу у костра на меня напал страх.
Я глядел в огонь и боялся поднять голову: казалось, кто-то смотрит на
меня из темноты.
Костер медленно загасал. В лесу было тихо. Только вдруг в тишине
слышался тоненький треск и короткий шепот. Кто-то шептался обо мне, и
казалось, я даже разбираю одно слово: "ко-лы-шки..."
"Какое дикое слово! - думал я. - К чему оно?"
Взяв топор, я обошел вокруг костра. Тень двигалась по стволам деревьев,
а за спиной кто-то шептался, шушукался.
- Эй! - закричал я. - Чего вы там шепчетесь! Идите к огню...
Испугавшись громкого голоса, надо мной в верхушках деревьев кто-то
зашуршал, отпрянул, и не скоро я понял, что это шевелится там и шепчется
листобой.
Снежура
Листобой пригнал снеговую тучу.
Не доходя деревни, улеглась она на верхушки елок, раскинула пятнистые
лапы, свесила серую рысью морду. Потом загребла лапой - из лесу посыпались
на деревню листья, а с ними одинокие большие снежинки.
В полете снежинки слепливались друг с другом и падали на землю, как
узорные блины.
Туча цеплялась за верхушки деревьев, а листобой подталкивал ее, гнал,
торопил.
Нехотя подползла туча к деревне - густыми волнами повалил снег. Сразу
накрыл он огороды, крыши домов.
Несколько антоновских яблок, которые случаем остались на дереве,
превратились в белые пухлые лампы.
Прошла туча, и показалось, что наступила зима.
Но уже через минуту снег стал таять. Проступили под ним желтые лужи,
выползла дорожная грязь, увядшая картофельная ботва.
Побелевшее было поле опять запестрело, и через полчаса кое-где только
остались снежные пятна.
Я побежал из дому, нагреб под березой снегу и слепил первый в этом году
снежок.
Найда вышла на крыльцо поглядеть, что я делаю.
- Эй, Найда, Найда, лови! - закричал я и хотел залепить в нее снежком,
а он уже растаял. В руке от снежка осталось несколько березовых листьев.
Октябрьский снег - это еще не снег. Снежура.
Лось
Кукла, белоснежная лайка, нашла в чернолесье лося.
Гончие сразу подвалили к ней и, когда мы выскочили на поляну, уже
обложили лося кругом, заливались, хрипели, исходили яростью.
Наклонив голову к земле, он мрачно глядел на собак и вдруг выбрасывал
вперед ногу - страшное живое копье.
Один удар пришелся в березку - она рухнула, как срубленная топором.
Мы с Булыгой долго бегали вокруг, ругались, трубили в рога, но никак не
могли оторвать собак от лося.
Этого лося хорошо знают деревенские жители. Они боятся его, считают,
что он "хулиган", "архаровец". Когда-то он будто погнался за молодой бабой,
нападал на коров, приходил много раз в деревню и подолгу стоял у Миронихина
дома. Чуть ли не спрашивал: "А где Мирониха?"
Один раз он и меня сильно перепугал.
Затаившись, ждал я на лесном болоте уток, когда вдруг услышал в
орешнике треск сучьев и тяжелое дыхание "архаровца".
Багровый на закате, огромный, ободранный, тонконогий, он вышел на
поляну и стал в десяти шагах, глядя на меня.
Я поглубже ушел в елку, а он все глядел на меня, раздувая ноздри,
шевеля тяжелой губой. Черт его знает, о чем он думал.
Листья
К утру иногда затихнет, но к вечеру снова расходится и свистит, шастает
по деревьям, швыряется листьями надоедливый листобой.
Березки на опушке давно уже сдались ему; без листьев сразу стали они
сиротливыми, растерянно стоят в пожухлой траве.
А осины совсем омертвели. Вытянув крючья веток, они ловят чужие листья,
как будто никогда не имели своих.
Я поднял осиновый лист. Обожженный бабьим летом, лист горел, как
неведомая раковина. Огненный в центре, он угасал к краям, оканчивался
траурной каймой.
В глубине леса нашел я клены. Защищенные елками, неторопливо, с
достоинством роняли они листья.
Один за другим я рассматривал битые кленовые листья - багряные с
охристыми разводами, лимонные с кровяными прожилками, кирпичные с крапом,
рассеянным четко, как у божьей коровки.
Клен - единственное дерево, из листьев которого составляют букеты.
Прихотливые, звездчатые, они еще и разукрасились таким фантастическим
рисунком, какого никогда не придумает человек.
Рисунок на листьях клена - след бесконечных летних восходов и закатов.
Я давно замечаю: если лето бывало дождливым, малосолнечным, осенний кленовый
лист не такой молодец.
Кувшин с листобоем
Сырой землей, опятами, дымом с картофельных полей пахнет листобой.
На речном обрыве, где ветер особенно силен, я подставил под его струю
красный глиняный кувшин, набрал побольше листобоя и закупорил кувшин
деревянной пробкой, залил ее воском.
Зимним вечером в Серебряническом переулке соберутся друзья. Я достану
капусту, квашенную с калиной, чистодорские рыжики. Потом принесу кувшин,
вытащу пробку.
Друзья станут разглядывать кувшин, хлопать по его звонким бокам и
удивляться, почему он пустой. А в комнате запахнет сырой землей, сладкими
опятами и дымом с картофельных полей.