Страница:
Рассказы
---------------------------------------------------------------------
Коваль Ю.И. Поздним вечером ранней весной: Рассказы, повести.
М.: Дет. лит., 1988.
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 16 апреля 2003 года
---------------------------------------------------------------------
Для старшего дошкольного и младшего школьного возраста.
Стеклянный пруд
Орехьевна
Дед, баба и Алеша
В березах
Букет
Тучка и галки
Бабочка
Снегири и коты
"Лес, лес! Возьми мою Глоть!"
Русачок-травник
Орион
Сирень и рябина
Пылшыкы
Шатало
Муравьиный царь
Снегодождь
Снеги белы
Солнце и снег
Черноельник
Ворона
Заячьи тропы
Прорубь
Шапка дяди Пантелея
Дождь в марте
Висячий мостик
Герасим Грачевник
Соловьи
Поздним вечером ранней весной
Медведица кая
Полет
Озеро Киево
Три сойки
Большой ночной павлиний глаз
Про них
В деревне Власово, слыхал я, есть Стеклянный пруд. "Наверно, вода в нем
очень прозрачная, - думал я. - Видны водоросли и головастики. Надо бы
сходить, посмотреть".
Собрался и пошел в деревню Власово. Прихожу. Вижу: у самого пруда две
бабки на лавочке сидят, рядом гуси пасутся. Заглянул в воду - мутная.
Никакого стекла, ничего не видно.
- Что ж это, - говорю бабкам, - Стеклянный пруд, а вода - мутная.
- Как это так - мутная?! У нас, дяденька, вода в пруду сроду стеклышко.
- Где ж стеклышко? Чай с молоком.
- Не может быть, - говорят бабки и в пруд заглядывают. - Что такое,
правда - мутная... Не знаем, дяденька, что случилось. Прозрачней нашего
пруда на свете нет. Он ключами подземельными питается.
- Постой, - догадалась одна бабка, - да ведь лошади в нем сейчас
купались, намутили воду. Ты потом приходи.
Я обошел всю деревню Власово, вернулся, а в пруду три тракториста
ныряют.
- Опоздал, опоздал! - кричат бабки. - Эти какое хошь стекло замутят,
чище лошадей. Ты теперь рано утром приходи.
На другое утро к восходу солнца я пошел в деревню Власово. Было еще
очень рано, над водой стелился туман, и не было никого на берегу. Пасмурно,
как темное ламповое стекло, мерцал пруд сквозь клочья тумана.
А когда взошло солнце и туман рассеялся по берегам, просветлела вода в
пруду. Сквозь толщу ее, как через увеличительное стекло, я увидел песок на
дне, по которому ползли тритоны.
А подальше от берега шевелились на дне пупырчатые водоросли, и за ними
в густой глубине вспыхивали искры - маленькие караси. А уж совсем глубоко,
на средине пруда, там, где дно превращалось в бездну, тускло вдруг блеснуло
кривое медное блюдо. Это лениво повертывался в воде зеркальный карп.
Издали этот дом мне показался серебряным.
Подошел поближе - и серебро стало старым-старым деревом. Солнце и
ветер, снега и дожди посеребрили деревянные стены, крышу и забор.
За забором ходила среди кур старушка и покрикивала:
- Цыба-цыба-цыба... Тюка-тюка-тюка...
- Хорошо-то как у вас, - сказал я, остановившись у забора.
- Что тут хорошего, аньдел мой? - сразу отозвалась старушка. - Лес да
комары.
- Дом красивый, серебряный.
- Это когда-то он был красивый, сто лет назад.
- Неужели сто? А вам тогда сколько же?
- И не знаю, аньдел мой, не считаю. Но ста-то, верно, нету. Да ты
заходи, посиди на стульчике, отдохни.
Я вошел в калитку. Мне понравилось, как старушка назвала меня - "аньдел
мой".
Она тем временем вытащила на улицу и точно не стул, а стульчик, усадила
меня, а сама не присела. Она то спускалась в сад, к курам, то подходила к
забору и глядела вдаль, то возвращалась ко мне.
- Посиди, посиди... Цыба-цыба-цыба... Отдохни на стульчике... Отец-то
мой, батюшка Орехий Орехьевич, этот дом сто лет назад построил. Вот тогда
был дом золотой, а уж сейчас - серебряный... А больше нету ничего... комары
да болота.
- Как звали вашего батюшку? - переспросил я.
- Орехий, так и звали - Орехий Орехьевич.
- А как же вас звать?
- А меня - Орехьевна... Ты посиди, посиди на стульчике, не спеши...
Цыба-цыба-цыба... Тюка-тюка-тюка... А так ничего хорошего, аньдел мой, - лес
да комары...
Заспорили дед да баба, на кого похож их внук.
Баба говорит:
- Алеша на меня похож. Такой же умный и хозяйственный.
Алеша говорит:
- Верно, верно, я весь в бабу.
Дед говорит:
- А по-моему, Алеша на меня похож. У него такие же глаза - красивые,
черненькие. И наверно, у него такая же борода большая вырастет, когда Алеша
и сам вырастет.
Алеше захотелось, чтоб у него выросла такая же борода, и он говорит:
- Верно, верно, я больше на деда похож.
Баба говорит:
- Какая борода большая вырастет, это еще неизвестно. Но Алеша на меня
куда сильнее похож. Он так же, как я, любит чай с медом, с пряниками, с
вареньем и с ватрушками с творогом. А вот как раз самовар поспел. Сейчас
посмотрим, на кого больше похож Алеша.
Алеша подумал немного и говорит:
- Пожалуй, я все-таки сильно на бабу смахиваю.
Дед почесал в затылке и говорит:
- Чай с медом - это еще не полное сходство. А вот Алеша точно так же,
как я, любит лошадь запрягать, а потом на санках в лес кататься. Вот сейчас
заложим санки да поедем в лес. Там, говорят, лоси объявились, сено из нашего
стожка щиплют. Надо поглядеть.
Алеша подумал-подумал и говорит:
- Знаешь, деда, у меня так странно в жизни получается. Я полдня на бабу
похож, а полдня - на тебя. Вот сейчас чаю попью и сразу на тебя похож буду.
И пока пил Алеша чай, он точно так же прикрывал глаза и отдувался, как
бабушка, а уж когда мчались на санках в лес, точно так, как дед, кричал:
"Но-ооо, милая! Давай! Давай!" - и щелкал кнутом.
Мокрый березовый лес. С голых веток стекают капли тумана, падают глухо
на землю.
За темными березами я увидел рыжее пятно - и медленно, неслышно вышла
на опушку оранжевая лошадь. Она была такая яркая, будто вобрала в себя всю
силу осени.
Опавшие листья вздыхали под ее шагами. Верхом на лошади сидел человек в
ватнике, в сапогах.
Лошадь прошла мимо, скрылась в глубине леса, и я понял, что скоро
зима...
Не знаю почему, эта встреча весь день не выходила у меня из головы. Я
вспоминал оранжевую лошадь, уносящую в глубину леса остатки осени, и в конце
концов стал даже сомневаться: да видел ли я ее вообще? Или придумал?
Но человека в ватнике я, конечно, видел. Это был возчик Агафон, с
которым мы каждый четверг паримся в бане.
Я вошел в дом и застыл на пороге.
По полу разливалось молочное озеро. Вокруг него валялись осколки чашек,
бутылка, ложки.
- Кто тут?! Кто тут, черт подери?!
В комнате все было вверх дном. Только букет стоял на столе, целый и
невредимый. Среди разгрома он выглядел как-то нагловато.
Показалось, что это букет во всем виноват.
Заглянул под печку, заглянул на печку - ни на печке, ни под печкой, ни
в шкафу, ни под столом никого не было. А под кроватью я нашел бидон, из
которого вытекал белоснежный ручеек, превратившийся в озеро.
Вдруг показалось: кто-то смотрит!
И тут я понял, что это на меня смотрит букет.
Букет - подсолнухи, пижма, васильки - смотрел на меня наглыми зелеными
глазами.
Не успел я ничего сообразить, как вдруг весь букет всколыхнулся, кувшин
полетел на пол, а какой-то черный, невиданный цветок изогнул дугой спину,
взмахнул хвостом и прямо со стола прыгнул в форточку.
В деревне Тараканово живет лошадь Тучка, рыжая, как огонь. Ее любят
галки.
На других лошадей галки внимания не обращают, а как увидят Тучку, сразу
садятся к ней на спину и начинают выщипывать шерсть.
- У нее шерсть теплая, как у верблюда, - говорит возчик Агафон. - Из
этой бы шерсти носки связать.
Прыгают галки по широкой спине, а Тучка посапывает, ей приятно, как
щиплются галки. Шерсть-то сама лезет, то и дело приходится чесаться об
забор. Набрав полный клюв тепла, галки летят под крышу, в гнездо.
Тучка лошадь мирная. Она никогда не брыкается.
Возчик Агафон тоже добрый человек. Задумчиво глядит на лошадиный хвост.
Если б какая нахальная галка села ему на голову, он небось и глазом бы не
моргнул.
Рядом с нашим домом лежит старое, трухлявое бревно.
После обеда вышел я посидеть на бревне, а на нем - бабочка.
Я остановился в стороне, а бабочка вдруг перелетела на край - дескать,
присаживайся, на нас-то двоих места хватит.
Я осторожно присел с нею рядом.
Бабочка взмахнула крыльями и снова распластала их, прижимаясь к бревну,
нагретому солнцем.
- Тут неплохо, - ответил ей я, - тепло.
Бабочка помахала одним крылом, потом другим, потом и двумя сразу.
- Вдвоем веселей, - согласился я.
Говорить было вроде больше не о чем.
Был теплый осенний день. Я глядел на лес, в котором летали между сосен
чужие бабочки, а моя глядела на небо своими огромными глазами, нарисованными
на крыльях.
Так мы и сидели рядом до самого заката.
Поздней осенью, с первой порошей пришли к нам из северных лесов
снегири.
Пухлые и румяные, уселись они на яблонях, как будто заместо упавших
яблок.
А наши коты уж тут как тут. Тоже залезли на яблони и устроились на
нижних ветвях. Дескать, присаживайтесь к нам, снегири, мы тоже вроде яблоки.
Снегири хоть целый год и не видели котов, а соображают. Все-таки у
котов хвост, а у яблок - хвостик.
До чего ж хороши снегири, а особенно - снегурки. Не такая у них
огненная грудь, как у хозяина-снегиря, зато нежная - палевая.
Улетают снегири, улетают снегурки.
А коты остаются на яблоне.
Лежат на ветках и виляют своими яблочными будто хвостами.
Заболело у меня горло.
Стал я его лечить горячим молоком и медом, паром разварной картошки.
- А ты в лес сходи, - сказала Пантелевна. - Стань на поляне да и крикни
изо всех сил: "Лес, лес! Возьми мою глоть!" Может, и возьмет. Только сильней
кричи-то и рот пошире открывай.
Обулся я, оделся потеплей, пришел в лес. Стал на поляну, разинул рот и
крикнул изо всех сил:
- Лес, лес! Возьми мою глоть!
Не шелохнулся лес, и я не понял - взял он или не взял.
Стал я снова кричать, и орал ужасно, и рот разевал, чтобы лес мог
поглубже в меня проникнуть.
"Ну и глоть у тебя, брат", - думал, наверно, лес, глядя на мои
старания.
Вернулся я домой, залез на печку греться, а сам все думал: "Взял он или
нет?"
Давно это было. И теперь я живу в городе, и горло у меня не болит. И
ничего у меня не болит. И вообще я здоров как бык.
Весело гуляю среди каменных домов, а про себя всегда думаю: "Лес, лес!
Возьми мою глоть!"
Мы были в саду, когда в рогатых васильках, что росли у забора, вдруг
объявился заяц. Русачок. Увидевши нас, он напугался и спрятался в рогатых
васильках. Да и мы все замерли и только глядели, как блестят из рогатых
васильков заячьи глаза.
Этот русачок родился, как видно, совсем недавно. Таких зайцев и
называют "травник" - родившийся в траве.
Русачок-Травник посидел в рогатых васильках и пошел по саду. Шел, шел и
дошел до Николай Василича. А Николай-то наш Василич как раз в рогатых
васильках лежал. Русачок-Травник подошел поближе и стал глядеть на Николай
Василича.
Николай Василич и виду не подал, что он Николай Василич. Он спокойно
лежал, как может лежать в рогатых васильках поваленная береза.
Русачок-Травник вспрыгнул на Николай Василича и, устроившись у него на
спине, почистил лапой свои усы. Потом слез на землю и вдруг увидел пушистые
малиновые цветы. Обнюхал каждый цветок, пролез через дырку в заборе и
скрылся.
Тут уж Николай Василич зашевелился, потому что он был все-таки не
поваленная береза, а живой человек. Но только, конечно, особый человек - по
которому зайцы "пешком" ходят.
Ни весною, ни летом не выходит на небо Орион.
Да ведь летом и без Ориона неплохо: тепло, на деревьях листья и цветы.
Осенью, когда наступают долгие и темные ночи, наконец-то восходит
Орион.
Три звезды, наклоненные к земле, это - пояс Ориона, на котором и висит
его меч. Четыре звезды по бокам - его руки и ноги.
Орион - небесный охотник, и за ним идут по ночному своду два верных пса
- Большой и Малый. А где-то внизу, под ногами охотника, спряталось маленькое
созвездие - Заяц.
Не знаю почему, но мне в моей жизни важнее всего Орион.
Сколько в небе созвездий! И Большая Медведица, и Северный Крест, и
Волосы Вероники, а я все жду, когда же появится Орион.
Нетрудно подождать два часа, если ждал целое лето.
Вот пройдут два часа, погашу в комнате свет и увижу в окно, как горит и
сияет над нами вечный небесный охотник - Орион.
Мне кажется, что сирень и рябина - сестры.
Сирень - весенняя сестра.
Рябина - осенняя.
Весной - за каждым забором кипящий сиреневый куст. А плодов у сирени и
нет никаких, так, стручочки ржавенькие.
Рябина тоже весной цветет, но какие у нее цветы?..
Никто их не замечает. Зато уж осенью - за каждым забором рябиновые
гроздья.
Кисти сирени и гроздья рябины никогда не встречаются. Кто думает весной
о рябине?
Кто вспомнит осенью сирень?
Редко, очень редко вдруг в августе снова зацветет сиреневый куст. Будто
хочет поглядеть - хороша ли нынче рябина?
Срублю себе дом и посажу у крыльца сирень и рябину.
Справа - сирень, слева - рябину, а сам посередке сяду.
- Пылшыкы пришли, - сказала Орехьевна.
- Кто? - не понял я.
- Ты что, оглох, что ли? Пылшыкы.
"Что за жуть такая? Что за пылшыкы?" - подумал я и выглянул в окно.
По деревне шли два здоровенных мужика в телогрейках, перепоясанных
веревками, за которыми торчало по топору. Один нес на плече двуручную пилу.
- Эй, матки-хозяйки, - сипло покрикивали они, - кому попилить-поколоть?
- Спасибо, батюшки пылшыкы-колшыкы, - отвечали хозяйки, - все
попилено-поколено.
- Сейчас весна, - говорили другие, - на лето много ли надо дров? Осенью
приходите.
- Жалко пылшыков, - сказала Орехьевна. - Работы нету. Ладно, пускай у
нас пилят. А я им картошки наварю. Будете за картошку пилить, батюшки
пылшыкы?
- За картошку попилим, за капусту поколем, - торговались пильщики.
Полдня возились они и ладно работали, попилили-покололи у Орехьевны все
дрова. Сели картошку есть с квашеной капустой.
- Я уж вам капусту постным маслом полью, - хвалилась Орехьевна.
Долго ели пильщики, а потом полезли на сарай и легли на крыше
передохнуть.
- Пылшыкы на крыше спят! Пылшыкы на крыше спят! - кричали ребятишки,
бегая под сараем.
- Эй, пылшыкы! - кричали им прохожие. - Вы чего это на крыше спите?
Пильщики не отвечали. Им, видно, с крыши не было слышно.
- Пригрелись на солнышке - вот и спят, - отвечала Орехьевна. - Сейчас
весна, самое время на крыше спать, на земле-то - сыро.
- Да ты бы их в доме положила.
- Вот еще! Может, им и перину вспучить?!
Отдохнули пильщики и пошли в другую деревню пилить-колоть, а я полез на
крышу, на их место.
Хорошо, тепло было на крыше. Пахло старыми сухими досками и почему-то
медом.
"Да, - думал я, задремывая, - не дураки были пильщики. Наелись картошки
- и на крышу!"
Пошла по воду Орехьевна, но тут же воротилась.
Грохнула в угол коромыслом, брякнула пустыми ведрами.
- Ну, аньдел мой, сам иди!
- Что такое?
- Он опять сидит.
- Кто?
- Шатало черное.
- Ну и что? Сидит, никого не трогает.
- Ну да! Не трогает! Я только к колодцу, а он передо мной дорогу
перебежал.
Я взял ведра и пошел к журавлю-колодцу.
В белой рубашоночке, которая сияла из-под черного костюма, Шатало и
впрямь сидело на дороге.
Заприметив меня, Шатало выгнуло дугой спину, томительно потянулось и
сказало: "Мррру я, мррру..."
- Врешь - не умрешь, - сказал я, - сиди спокойно, дай воды набрать.
"О, мррру я..." - ответило Шатало и, лениво поднявшись с места,
пересекло дорогу перед моим носом.
Волей-неволей я остановился - переходить Шаталью тропу не хотелось. С
другой стороны улицы Шатало внимательно глядело, что я буду делать.
- Плевать я на тебя хотел, - сказал я, - не верю в кошачьи приметы.
И я пересек невидимый путь Шаталы и пошел к журавлю-колодцу. А колодец
у нас и вправду чистый журавель. Так всегда наклонится, что достанет носом в
самую середину земли. И всегда принесет воды чистой, сладкой, средиземной.
Повесил я на нос журавлю ведро, нырнул журавель в глубину земли, а
вынырнул без ведра.
- Тьфу ты пропасть... провались. Ну, Шатало!..
Оглянулся я - а Шатало сладко потягивается.
"Мррру я, мррру..." - мрет от удовольствия.
Сбегал я домой за "кошкой", привязал ее к носу журавля. Шарил-шарил в
глубине земли - нашарила "кошка" ведро. "Кошка"-то моя - это три стальных
крюка.
Понес я воду домой, да по дороге поскользнулся - воду расплескал, с
полведра осталось.
А Шатало уж на крыльце встречает, к ногам моим ластится: "Ой, умррру я,
умррру..."
Глаза у него сияют, усы торчат, рубашонка белая горит из-под пиджака.
Веселится Шатало, молока хочет.
Орехьевна вынесет ему, бывало, молока - пей, Шатало бродячее!
Напьется Шатало и сгинет, день не приходит, два, а после опять сидит у
колодца, добрым людям дорогу перебегает.
Пойдешь за водой, положишь ему нарочно окунька, чтоб не перебегал, так
он, хитрый, вначале перебежит, а уж после к окуньку возвращается.
Как-то объявились у нас в деревне заезжие рыбаки. Покормили Шаталу и
взяли с собой на лодку.
- Он нам счастье принесет, - прощались они.
Не знаю уж, принес он им счастье или нет. А мы теперь по воду легко
ходим, без задержки. Да что-то вроде вода не та стала. Или чай не такой? Не
заваристый, что ли?
Иногда бывает - загрустишь чего-то, запечалишься. Сидишь вялый и
скучный - ничего не видишь, идешь по лесу и, как глухой, ничего не слышишь.
И вот однажды - а дело было раннею зимой - вялый и скучный, грустный и
печальный шел я по лесу.
"Все плохо, - думал я. - Жизнь моя никуда не годится. Прямо и не знаю,
что делать?"
"Клей!" - услышал вдруг я.
- Чего еще клеить?
"Клей! Клей!" - кричал кто-то за елками.
Вдруг я заметил под елкою снежный холмик. Я сразу понял, что это
муравейник под снегом, но в муравейнике зияли отчего-то черные дыры. Кто-то
нарыл в нем нор!
Я подошел поближе, наклонился, и тут из норы высунулся серый длинный
нос, черные усики и красная шапка и снова раздался крик:
"Клей! Клей! Клей!"
И, размахивая зелеными крыльями, вылетел из муравейника наружу
Муравьиный царь.
От неожиданности я отпрянул, а царь Муравьиный полетел низом между
деревьями и кричал:
"Клей! Клей! Клей!"
"Тьфу ты пропасть! - думал я, вытирая пот со лба. - Клей, говорит. А
чего клеить-то? Чего к чему приклеивать? Ну и жизнь!"
Между тем Муравьиный царь отлетел недалеко, опустился на землю. Тут был
другой муравейник, в котором тоже чернели норы. Царь нырнул в нору и пропал
в глубине муравейника.
Тут только я понял, кто такой Муравьиный царь. Это был зеленый дятел.
Не всякий видывал зеленого дятла, не в каждом лесу живут они. Но в том
лесу, где много муравейников, обязательно встретишь зеленого дятла.
Муравьи - любимое блюдо зеленых дятлов. Зеленые дятлы очень любят
муравьев. А муравьи зеленых дятлов терпеть не могут.
"А мне-то как быть? - думал я. - Я люблю и тех и других. Как быть? Как
в этом во всем разобраться?"
Пошел я потихоньку домой, а вдогонку мне кричал Муравьиный царь:
"Клей! Клей! Клей!"
- Ладно, ладно, - бормотал я в ответ. - Буду клеить! Буду! Короче -
постараюсь.
Я выглянул в окно узнать, какая погода, и не понял, что там на улице -
снег или дождь?
Мутным, серым был воздух, и с неба летело на землю что-то непонятное.
Были видны и дождевые капли и вялые снежинки.
- Снегодождь. Опять снегодождь.
Как долго, как мучительно вставала зима в этом году. Выпадет снег - и
сразу весело станет. Достанешь санки - и на горку, кататься. А пока едешь на
санках с горы, снег уж растаял, пашешь носом землю.
- Что за времена? Что за зимы? - вздыхала Орехьевна. - Никогда теперь
не будет настоящей зимы.
- Надоел снегодождь, - говорил я. - Нужен снегопад.
Как-то в конце декабря, ночью, вышел я на улицу.
Все зимние звезды и созвездия были передо мной. И небесный охотник
Орион, и Псы - Большой и Малый, - и Возничий, и Близнецы.
- Что же такое делается-то? - обратился я к Ориону. - Снегодождь.
И тут тряхнул Орион плечом, и с плеча его полетела на землю звезда, за
нею - другая, третья. Начался настоящий декабрьский звездопад.
Затихли скоро звезды, угасли, и откуда-то из черных глубин ночи явились
снежинки. Звездопад превратился в снегопад.
Повалил снег валом, и вся деревня - дома и сараи - превратилась вдруг в
сказочный город.
И сразу мне стало ясно, что снег этот лег окончательно и надолго и
будет лежать до тех пор, пока виден на небе Орион. Значит - до самой весны.
Холодные уже наступили времена. Темные настали долгие ночи. Вечерами
все сидит Орехьевна у окна, вяжет варежки и напевает:
У меня пред окном
Распустилась сирень...
- Сирени теперь долго не дождаться, - сказал я. - Про сирень - не время
петь. Зима на носу. Грачи последние улетают.
- Про сирень всегда время петь. И зимой, и летом.
Она отложила вязанье, глянула в потолок и вдруг запела:
- Снеги белы выпадали.
- Охотнички выезжали! - подхватил я.
Так мы пели и глядели в потолок - наверно, потому, что откуда-то
оттуда, из высот запотолочных, ожидали мы снега.
А наутро, когда я проснулся, Орехьевна сказала:
- Накликали мы с тобой, зазвали, наманили...
Необыкновенно светло было в избе. Серебряный, снежный свет шел из окон.
Я надел валенки, выскочил на улицу.
Первый снег этого года ровно и плотно лег на землю. Все покрыл: и
крыши, и дорогу, и дальние лесные поляны.
Сосед наш, Ляксандрыч, вышел на улицу, и тоже в валенках.
- Вот теперь и считай, - сказал Ляксандрыч. - Через сорок дней ляжет
настоящий снег, а это - первая пороша. Она скоро растает.
С утра багряное, днем лимонное, стало к вечеру зимнее солнце цвета
ягоды морошки.
Но тепла морошка-ягода, а зимнее солнце - прохладно. Чуть скользят его
лучи по деревьям и крышам домов, скользят-пролетают по снежным сугробам.
Ослабело зимнее солнце, никак не может согреть снег, растопить,
привести поскорей весну. Быстро склоняется солнце за лес, уходит с небесного
склона.
Солнце и снег вроде бы не такие уж большие друзья. Всю зиму старается
солнце растопить снег, да ничего не выходит.
Как-то вечером шел я по лесной дороге, смотрел, как сверкает снег под
последними солнечными лучами, и вдруг понял, что солнце вовсе и не старается
растопить снег. Оно ласкает снег утром багряными, днем лимонными, а вечером
лучами цвета ягоды морошки.
Ласкает его, балует. Ладно уж, полежи, брат, полежи в лесах до весны.
Скрытые от глаз, в глубине леса прячутся черные елки.
Если случайный человек забредет в черноельник, он и не заметит, куда
попал. Вроде бы все елки зеленые, а они-то - черны.
Точно так получается и с березами. Люди давно привыкли, что березы
белы, и не замечают, что среди них много розовых.
Глубокой зимою, в оттепель, наткнулся я на черные елки. Ветки их были
завалены снегом, и я не сразу понял, что они черны. И вдруг увидел, как
зияет под снежными шапками странная чернота.
Стало как-то не по себе.
Я и раньше слыхал про черные елки, но думал, это так - болтовня.
Огляделся.
Черных елок было немного. Они стояли поодаль друг от друга и все-таки
окружали меня кольцом. Тут стало совсем неприятно, что елки кольцом, а я - в
середине.
"Окружают, - подумал я. - Сейчас двинутся, и мне - конец".
Но елки не двигались. И ничто не двигалось, не шевелилось в глубоком
зимнем лесу.
Тронул я черную ветку, и тут же обрушилась на меня с макушки снежная
лавина, завалила снегом, снег набился за воротник.
- Ладно, ладно, - сказал я. - Не буду я вас трогать, не буду.
В руке у меня остались три еловых иголочки. Они были черные как уголь,
а пахло от них обычной зеленой смолой. Я спрятал их в спичечный коробок.
Присел на пенек, посидел, посмотрел.
Лес был завален снегом, но здесь, в черноельнике, было особенно глухо и
темно. Совсем мало дневного света проникало в эту глухомань, а елки вбирали
в себя свет, прятали под ветки, прижимали к стволам.
- Ну вот, - сказал я Орехьевне, вернувшись домой. - Видел черные елки.
Три еловых иголочки принес.
- А Дедку-то видел?
- Какого Дедку?
- Ну как же. Там, в глубине леса, стоят кольцом черные елки, а
посредине Черный Дедко сидит. Там прячутся самые черные силы, таятся под
елочками. Как же ты Дедку-то не видел?
- И не знаю как.
- Да ты вспомни. На пенечке не Дедко ли сидел?
- На пенечке я сам сидел.
- Ну-ну, - сказала Орехьевна и внимательно оглядела меня, - ты вроде
пока не дедко. Только глаз у тебя темноват. Смотри уж - не сглазь никого.
- Да что ты, что ты, - заволновался я. - Не буду.
- Тогда брось эти иголки в огонь.
Я достал черные еловые иголочки и бросил их в печку.
Они скрючились, вспыхнули и сгорели.
Вороны вообще-то очень умные птицы.
Идешь, к примеру, без ружья и всегда подойдешь к вороне близко, а уж
если идешь с ружьем - до вороны никогда не дойдешь.
А тут у нас вдруг одна глупая ворона объявилась. С чем угодно к ней
---------------------------------------------------------------------
Коваль Ю.И. Поздним вечером ранней весной: Рассказы, повести.
М.: Дет. лит., 1988.
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 16 апреля 2003 года
---------------------------------------------------------------------
Для старшего дошкольного и младшего школьного возраста.
Стеклянный пруд
Орехьевна
Дед, баба и Алеша
В березах
Букет
Тучка и галки
Бабочка
Снегири и коты
"Лес, лес! Возьми мою Глоть!"
Русачок-травник
Орион
Сирень и рябина
Пылшыкы
Шатало
Муравьиный царь
Снегодождь
Снеги белы
Солнце и снег
Черноельник
Ворона
Заячьи тропы
Прорубь
Шапка дяди Пантелея
Дождь в марте
Висячий мостик
Герасим Грачевник
Соловьи
Поздним вечером ранней весной
Медведица кая
Полет
Озеро Киево
Три сойки
Большой ночной павлиний глаз
Про них
В деревне Власово, слыхал я, есть Стеклянный пруд. "Наверно, вода в нем
очень прозрачная, - думал я. - Видны водоросли и головастики. Надо бы
сходить, посмотреть".
Собрался и пошел в деревню Власово. Прихожу. Вижу: у самого пруда две
бабки на лавочке сидят, рядом гуси пасутся. Заглянул в воду - мутная.
Никакого стекла, ничего не видно.
- Что ж это, - говорю бабкам, - Стеклянный пруд, а вода - мутная.
- Как это так - мутная?! У нас, дяденька, вода в пруду сроду стеклышко.
- Где ж стеклышко? Чай с молоком.
- Не может быть, - говорят бабки и в пруд заглядывают. - Что такое,
правда - мутная... Не знаем, дяденька, что случилось. Прозрачней нашего
пруда на свете нет. Он ключами подземельными питается.
- Постой, - догадалась одна бабка, - да ведь лошади в нем сейчас
купались, намутили воду. Ты потом приходи.
Я обошел всю деревню Власово, вернулся, а в пруду три тракториста
ныряют.
- Опоздал, опоздал! - кричат бабки. - Эти какое хошь стекло замутят,
чище лошадей. Ты теперь рано утром приходи.
На другое утро к восходу солнца я пошел в деревню Власово. Было еще
очень рано, над водой стелился туман, и не было никого на берегу. Пасмурно,
как темное ламповое стекло, мерцал пруд сквозь клочья тумана.
А когда взошло солнце и туман рассеялся по берегам, просветлела вода в
пруду. Сквозь толщу ее, как через увеличительное стекло, я увидел песок на
дне, по которому ползли тритоны.
А подальше от берега шевелились на дне пупырчатые водоросли, и за ними
в густой глубине вспыхивали искры - маленькие караси. А уж совсем глубоко,
на средине пруда, там, где дно превращалось в бездну, тускло вдруг блеснуло
кривое медное блюдо. Это лениво повертывался в воде зеркальный карп.
Издали этот дом мне показался серебряным.
Подошел поближе - и серебро стало старым-старым деревом. Солнце и
ветер, снега и дожди посеребрили деревянные стены, крышу и забор.
За забором ходила среди кур старушка и покрикивала:
- Цыба-цыба-цыба... Тюка-тюка-тюка...
- Хорошо-то как у вас, - сказал я, остановившись у забора.
- Что тут хорошего, аньдел мой? - сразу отозвалась старушка. - Лес да
комары.
- Дом красивый, серебряный.
- Это когда-то он был красивый, сто лет назад.
- Неужели сто? А вам тогда сколько же?
- И не знаю, аньдел мой, не считаю. Но ста-то, верно, нету. Да ты
заходи, посиди на стульчике, отдохни.
Я вошел в калитку. Мне понравилось, как старушка назвала меня - "аньдел
мой".
Она тем временем вытащила на улицу и точно не стул, а стульчик, усадила
меня, а сама не присела. Она то спускалась в сад, к курам, то подходила к
забору и глядела вдаль, то возвращалась ко мне.
- Посиди, посиди... Цыба-цыба-цыба... Отдохни на стульчике... Отец-то
мой, батюшка Орехий Орехьевич, этот дом сто лет назад построил. Вот тогда
был дом золотой, а уж сейчас - серебряный... А больше нету ничего... комары
да болота.
- Как звали вашего батюшку? - переспросил я.
- Орехий, так и звали - Орехий Орехьевич.
- А как же вас звать?
- А меня - Орехьевна... Ты посиди, посиди на стульчике, не спеши...
Цыба-цыба-цыба... Тюка-тюка-тюка... А так ничего хорошего, аньдел мой, - лес
да комары...
Заспорили дед да баба, на кого похож их внук.
Баба говорит:
- Алеша на меня похож. Такой же умный и хозяйственный.
Алеша говорит:
- Верно, верно, я весь в бабу.
Дед говорит:
- А по-моему, Алеша на меня похож. У него такие же глаза - красивые,
черненькие. И наверно, у него такая же борода большая вырастет, когда Алеша
и сам вырастет.
Алеше захотелось, чтоб у него выросла такая же борода, и он говорит:
- Верно, верно, я больше на деда похож.
Баба говорит:
- Какая борода большая вырастет, это еще неизвестно. Но Алеша на меня
куда сильнее похож. Он так же, как я, любит чай с медом, с пряниками, с
вареньем и с ватрушками с творогом. А вот как раз самовар поспел. Сейчас
посмотрим, на кого больше похож Алеша.
Алеша подумал немного и говорит:
- Пожалуй, я все-таки сильно на бабу смахиваю.
Дед почесал в затылке и говорит:
- Чай с медом - это еще не полное сходство. А вот Алеша точно так же,
как я, любит лошадь запрягать, а потом на санках в лес кататься. Вот сейчас
заложим санки да поедем в лес. Там, говорят, лоси объявились, сено из нашего
стожка щиплют. Надо поглядеть.
Алеша подумал-подумал и говорит:
- Знаешь, деда, у меня так странно в жизни получается. Я полдня на бабу
похож, а полдня - на тебя. Вот сейчас чаю попью и сразу на тебя похож буду.
И пока пил Алеша чай, он точно так же прикрывал глаза и отдувался, как
бабушка, а уж когда мчались на санках в лес, точно так, как дед, кричал:
"Но-ооо, милая! Давай! Давай!" - и щелкал кнутом.
Мокрый березовый лес. С голых веток стекают капли тумана, падают глухо
на землю.
За темными березами я увидел рыжее пятно - и медленно, неслышно вышла
на опушку оранжевая лошадь. Она была такая яркая, будто вобрала в себя всю
силу осени.
Опавшие листья вздыхали под ее шагами. Верхом на лошади сидел человек в
ватнике, в сапогах.
Лошадь прошла мимо, скрылась в глубине леса, и я понял, что скоро
зима...
Не знаю почему, эта встреча весь день не выходила у меня из головы. Я
вспоминал оранжевую лошадь, уносящую в глубину леса остатки осени, и в конце
концов стал даже сомневаться: да видел ли я ее вообще? Или придумал?
Но человека в ватнике я, конечно, видел. Это был возчик Агафон, с
которым мы каждый четверг паримся в бане.
Я вошел в дом и застыл на пороге.
По полу разливалось молочное озеро. Вокруг него валялись осколки чашек,
бутылка, ложки.
- Кто тут?! Кто тут, черт подери?!
В комнате все было вверх дном. Только букет стоял на столе, целый и
невредимый. Среди разгрома он выглядел как-то нагловато.
Показалось, что это букет во всем виноват.
Заглянул под печку, заглянул на печку - ни на печке, ни под печкой, ни
в шкафу, ни под столом никого не было. А под кроватью я нашел бидон, из
которого вытекал белоснежный ручеек, превратившийся в озеро.
Вдруг показалось: кто-то смотрит!
И тут я понял, что это на меня смотрит букет.
Букет - подсолнухи, пижма, васильки - смотрел на меня наглыми зелеными
глазами.
Не успел я ничего сообразить, как вдруг весь букет всколыхнулся, кувшин
полетел на пол, а какой-то черный, невиданный цветок изогнул дугой спину,
взмахнул хвостом и прямо со стола прыгнул в форточку.
В деревне Тараканово живет лошадь Тучка, рыжая, как огонь. Ее любят
галки.
На других лошадей галки внимания не обращают, а как увидят Тучку, сразу
садятся к ней на спину и начинают выщипывать шерсть.
- У нее шерсть теплая, как у верблюда, - говорит возчик Агафон. - Из
этой бы шерсти носки связать.
Прыгают галки по широкой спине, а Тучка посапывает, ей приятно, как
щиплются галки. Шерсть-то сама лезет, то и дело приходится чесаться об
забор. Набрав полный клюв тепла, галки летят под крышу, в гнездо.
Тучка лошадь мирная. Она никогда не брыкается.
Возчик Агафон тоже добрый человек. Задумчиво глядит на лошадиный хвост.
Если б какая нахальная галка села ему на голову, он небось и глазом бы не
моргнул.
Рядом с нашим домом лежит старое, трухлявое бревно.
После обеда вышел я посидеть на бревне, а на нем - бабочка.
Я остановился в стороне, а бабочка вдруг перелетела на край - дескать,
присаживайся, на нас-то двоих места хватит.
Я осторожно присел с нею рядом.
Бабочка взмахнула крыльями и снова распластала их, прижимаясь к бревну,
нагретому солнцем.
- Тут неплохо, - ответил ей я, - тепло.
Бабочка помахала одним крылом, потом другим, потом и двумя сразу.
- Вдвоем веселей, - согласился я.
Говорить было вроде больше не о чем.
Был теплый осенний день. Я глядел на лес, в котором летали между сосен
чужие бабочки, а моя глядела на небо своими огромными глазами, нарисованными
на крыльях.
Так мы и сидели рядом до самого заката.
Поздней осенью, с первой порошей пришли к нам из северных лесов
снегири.
Пухлые и румяные, уселись они на яблонях, как будто заместо упавших
яблок.
А наши коты уж тут как тут. Тоже залезли на яблони и устроились на
нижних ветвях. Дескать, присаживайтесь к нам, снегири, мы тоже вроде яблоки.
Снегири хоть целый год и не видели котов, а соображают. Все-таки у
котов хвост, а у яблок - хвостик.
До чего ж хороши снегири, а особенно - снегурки. Не такая у них
огненная грудь, как у хозяина-снегиря, зато нежная - палевая.
Улетают снегири, улетают снегурки.
А коты остаются на яблоне.
Лежат на ветках и виляют своими яблочными будто хвостами.
Заболело у меня горло.
Стал я его лечить горячим молоком и медом, паром разварной картошки.
- А ты в лес сходи, - сказала Пантелевна. - Стань на поляне да и крикни
изо всех сил: "Лес, лес! Возьми мою глоть!" Может, и возьмет. Только сильней
кричи-то и рот пошире открывай.
Обулся я, оделся потеплей, пришел в лес. Стал на поляну, разинул рот и
крикнул изо всех сил:
- Лес, лес! Возьми мою глоть!
Не шелохнулся лес, и я не понял - взял он или не взял.
Стал я снова кричать, и орал ужасно, и рот разевал, чтобы лес мог
поглубже в меня проникнуть.
"Ну и глоть у тебя, брат", - думал, наверно, лес, глядя на мои
старания.
Вернулся я домой, залез на печку греться, а сам все думал: "Взял он или
нет?"
Давно это было. И теперь я живу в городе, и горло у меня не болит. И
ничего у меня не болит. И вообще я здоров как бык.
Весело гуляю среди каменных домов, а про себя всегда думаю: "Лес, лес!
Возьми мою глоть!"
Мы были в саду, когда в рогатых васильках, что росли у забора, вдруг
объявился заяц. Русачок. Увидевши нас, он напугался и спрятался в рогатых
васильках. Да и мы все замерли и только глядели, как блестят из рогатых
васильков заячьи глаза.
Этот русачок родился, как видно, совсем недавно. Таких зайцев и
называют "травник" - родившийся в траве.
Русачок-Травник посидел в рогатых васильках и пошел по саду. Шел, шел и
дошел до Николай Василича. А Николай-то наш Василич как раз в рогатых
васильках лежал. Русачок-Травник подошел поближе и стал глядеть на Николай
Василича.
Николай Василич и виду не подал, что он Николай Василич. Он спокойно
лежал, как может лежать в рогатых васильках поваленная береза.
Русачок-Травник вспрыгнул на Николай Василича и, устроившись у него на
спине, почистил лапой свои усы. Потом слез на землю и вдруг увидел пушистые
малиновые цветы. Обнюхал каждый цветок, пролез через дырку в заборе и
скрылся.
Тут уж Николай Василич зашевелился, потому что он был все-таки не
поваленная береза, а живой человек. Но только, конечно, особый человек - по
которому зайцы "пешком" ходят.
Ни весною, ни летом не выходит на небо Орион.
Да ведь летом и без Ориона неплохо: тепло, на деревьях листья и цветы.
Осенью, когда наступают долгие и темные ночи, наконец-то восходит
Орион.
Три звезды, наклоненные к земле, это - пояс Ориона, на котором и висит
его меч. Четыре звезды по бокам - его руки и ноги.
Орион - небесный охотник, и за ним идут по ночному своду два верных пса
- Большой и Малый. А где-то внизу, под ногами охотника, спряталось маленькое
созвездие - Заяц.
Не знаю почему, но мне в моей жизни важнее всего Орион.
Сколько в небе созвездий! И Большая Медведица, и Северный Крест, и
Волосы Вероники, а я все жду, когда же появится Орион.
Нетрудно подождать два часа, если ждал целое лето.
Вот пройдут два часа, погашу в комнате свет и увижу в окно, как горит и
сияет над нами вечный небесный охотник - Орион.
Мне кажется, что сирень и рябина - сестры.
Сирень - весенняя сестра.
Рябина - осенняя.
Весной - за каждым забором кипящий сиреневый куст. А плодов у сирени и
нет никаких, так, стручочки ржавенькие.
Рябина тоже весной цветет, но какие у нее цветы?..
Никто их не замечает. Зато уж осенью - за каждым забором рябиновые
гроздья.
Кисти сирени и гроздья рябины никогда не встречаются. Кто думает весной
о рябине?
Кто вспомнит осенью сирень?
Редко, очень редко вдруг в августе снова зацветет сиреневый куст. Будто
хочет поглядеть - хороша ли нынче рябина?
Срублю себе дом и посажу у крыльца сирень и рябину.
Справа - сирень, слева - рябину, а сам посередке сяду.
- Пылшыкы пришли, - сказала Орехьевна.
- Кто? - не понял я.
- Ты что, оглох, что ли? Пылшыкы.
"Что за жуть такая? Что за пылшыкы?" - подумал я и выглянул в окно.
По деревне шли два здоровенных мужика в телогрейках, перепоясанных
веревками, за которыми торчало по топору. Один нес на плече двуручную пилу.
- Эй, матки-хозяйки, - сипло покрикивали они, - кому попилить-поколоть?
- Спасибо, батюшки пылшыкы-колшыкы, - отвечали хозяйки, - все
попилено-поколено.
- Сейчас весна, - говорили другие, - на лето много ли надо дров? Осенью
приходите.
- Жалко пылшыков, - сказала Орехьевна. - Работы нету. Ладно, пускай у
нас пилят. А я им картошки наварю. Будете за картошку пилить, батюшки
пылшыкы?
- За картошку попилим, за капусту поколем, - торговались пильщики.
Полдня возились они и ладно работали, попилили-покололи у Орехьевны все
дрова. Сели картошку есть с квашеной капустой.
- Я уж вам капусту постным маслом полью, - хвалилась Орехьевна.
Долго ели пильщики, а потом полезли на сарай и легли на крыше
передохнуть.
- Пылшыкы на крыше спят! Пылшыкы на крыше спят! - кричали ребятишки,
бегая под сараем.
- Эй, пылшыкы! - кричали им прохожие. - Вы чего это на крыше спите?
Пильщики не отвечали. Им, видно, с крыши не было слышно.
- Пригрелись на солнышке - вот и спят, - отвечала Орехьевна. - Сейчас
весна, самое время на крыше спать, на земле-то - сыро.
- Да ты бы их в доме положила.
- Вот еще! Может, им и перину вспучить?!
Отдохнули пильщики и пошли в другую деревню пилить-колоть, а я полез на
крышу, на их место.
Хорошо, тепло было на крыше. Пахло старыми сухими досками и почему-то
медом.
"Да, - думал я, задремывая, - не дураки были пильщики. Наелись картошки
- и на крышу!"
Пошла по воду Орехьевна, но тут же воротилась.
Грохнула в угол коромыслом, брякнула пустыми ведрами.
- Ну, аньдел мой, сам иди!
- Что такое?
- Он опять сидит.
- Кто?
- Шатало черное.
- Ну и что? Сидит, никого не трогает.
- Ну да! Не трогает! Я только к колодцу, а он передо мной дорогу
перебежал.
Я взял ведра и пошел к журавлю-колодцу.
В белой рубашоночке, которая сияла из-под черного костюма, Шатало и
впрямь сидело на дороге.
Заприметив меня, Шатало выгнуло дугой спину, томительно потянулось и
сказало: "Мррру я, мррру..."
- Врешь - не умрешь, - сказал я, - сиди спокойно, дай воды набрать.
"О, мррру я..." - ответило Шатало и, лениво поднявшись с места,
пересекло дорогу перед моим носом.
Волей-неволей я остановился - переходить Шаталью тропу не хотелось. С
другой стороны улицы Шатало внимательно глядело, что я буду делать.
- Плевать я на тебя хотел, - сказал я, - не верю в кошачьи приметы.
И я пересек невидимый путь Шаталы и пошел к журавлю-колодцу. А колодец
у нас и вправду чистый журавель. Так всегда наклонится, что достанет носом в
самую середину земли. И всегда принесет воды чистой, сладкой, средиземной.
Повесил я на нос журавлю ведро, нырнул журавель в глубину земли, а
вынырнул без ведра.
- Тьфу ты пропасть... провались. Ну, Шатало!..
Оглянулся я - а Шатало сладко потягивается.
"Мррру я, мррру..." - мрет от удовольствия.
Сбегал я домой за "кошкой", привязал ее к носу журавля. Шарил-шарил в
глубине земли - нашарила "кошка" ведро. "Кошка"-то моя - это три стальных
крюка.
Понес я воду домой, да по дороге поскользнулся - воду расплескал, с
полведра осталось.
А Шатало уж на крыльце встречает, к ногам моим ластится: "Ой, умррру я,
умррру..."
Глаза у него сияют, усы торчат, рубашонка белая горит из-под пиджака.
Веселится Шатало, молока хочет.
Орехьевна вынесет ему, бывало, молока - пей, Шатало бродячее!
Напьется Шатало и сгинет, день не приходит, два, а после опять сидит у
колодца, добрым людям дорогу перебегает.
Пойдешь за водой, положишь ему нарочно окунька, чтоб не перебегал, так
он, хитрый, вначале перебежит, а уж после к окуньку возвращается.
Как-то объявились у нас в деревне заезжие рыбаки. Покормили Шаталу и
взяли с собой на лодку.
- Он нам счастье принесет, - прощались они.
Не знаю уж, принес он им счастье или нет. А мы теперь по воду легко
ходим, без задержки. Да что-то вроде вода не та стала. Или чай не такой? Не
заваристый, что ли?
Иногда бывает - загрустишь чего-то, запечалишься. Сидишь вялый и
скучный - ничего не видишь, идешь по лесу и, как глухой, ничего не слышишь.
И вот однажды - а дело было раннею зимой - вялый и скучный, грустный и
печальный шел я по лесу.
"Все плохо, - думал я. - Жизнь моя никуда не годится. Прямо и не знаю,
что делать?"
"Клей!" - услышал вдруг я.
- Чего еще клеить?
"Клей! Клей!" - кричал кто-то за елками.
Вдруг я заметил под елкою снежный холмик. Я сразу понял, что это
муравейник под снегом, но в муравейнике зияли отчего-то черные дыры. Кто-то
нарыл в нем нор!
Я подошел поближе, наклонился, и тут из норы высунулся серый длинный
нос, черные усики и красная шапка и снова раздался крик:
"Клей! Клей! Клей!"
И, размахивая зелеными крыльями, вылетел из муравейника наружу
Муравьиный царь.
От неожиданности я отпрянул, а царь Муравьиный полетел низом между
деревьями и кричал:
"Клей! Клей! Клей!"
"Тьфу ты пропасть! - думал я, вытирая пот со лба. - Клей, говорит. А
чего клеить-то? Чего к чему приклеивать? Ну и жизнь!"
Между тем Муравьиный царь отлетел недалеко, опустился на землю. Тут был
другой муравейник, в котором тоже чернели норы. Царь нырнул в нору и пропал
в глубине муравейника.
Тут только я понял, кто такой Муравьиный царь. Это был зеленый дятел.
Не всякий видывал зеленого дятла, не в каждом лесу живут они. Но в том
лесу, где много муравейников, обязательно встретишь зеленого дятла.
Муравьи - любимое блюдо зеленых дятлов. Зеленые дятлы очень любят
муравьев. А муравьи зеленых дятлов терпеть не могут.
"А мне-то как быть? - думал я. - Я люблю и тех и других. Как быть? Как
в этом во всем разобраться?"
Пошел я потихоньку домой, а вдогонку мне кричал Муравьиный царь:
"Клей! Клей! Клей!"
- Ладно, ладно, - бормотал я в ответ. - Буду клеить! Буду! Короче -
постараюсь.
Я выглянул в окно узнать, какая погода, и не понял, что там на улице -
снег или дождь?
Мутным, серым был воздух, и с неба летело на землю что-то непонятное.
Были видны и дождевые капли и вялые снежинки.
- Снегодождь. Опять снегодождь.
Как долго, как мучительно вставала зима в этом году. Выпадет снег - и
сразу весело станет. Достанешь санки - и на горку, кататься. А пока едешь на
санках с горы, снег уж растаял, пашешь носом землю.
- Что за времена? Что за зимы? - вздыхала Орехьевна. - Никогда теперь
не будет настоящей зимы.
- Надоел снегодождь, - говорил я. - Нужен снегопад.
Как-то в конце декабря, ночью, вышел я на улицу.
Все зимние звезды и созвездия были передо мной. И небесный охотник
Орион, и Псы - Большой и Малый, - и Возничий, и Близнецы.
- Что же такое делается-то? - обратился я к Ориону. - Снегодождь.
И тут тряхнул Орион плечом, и с плеча его полетела на землю звезда, за
нею - другая, третья. Начался настоящий декабрьский звездопад.
Затихли скоро звезды, угасли, и откуда-то из черных глубин ночи явились
снежинки. Звездопад превратился в снегопад.
Повалил снег валом, и вся деревня - дома и сараи - превратилась вдруг в
сказочный город.
И сразу мне стало ясно, что снег этот лег окончательно и надолго и
будет лежать до тех пор, пока виден на небе Орион. Значит - до самой весны.
Холодные уже наступили времена. Темные настали долгие ночи. Вечерами
все сидит Орехьевна у окна, вяжет варежки и напевает:
У меня пред окном
Распустилась сирень...
- Сирени теперь долго не дождаться, - сказал я. - Про сирень - не время
петь. Зима на носу. Грачи последние улетают.
- Про сирень всегда время петь. И зимой, и летом.
Она отложила вязанье, глянула в потолок и вдруг запела:
- Снеги белы выпадали.
- Охотнички выезжали! - подхватил я.
Так мы пели и глядели в потолок - наверно, потому, что откуда-то
оттуда, из высот запотолочных, ожидали мы снега.
А наутро, когда я проснулся, Орехьевна сказала:
- Накликали мы с тобой, зазвали, наманили...
Необыкновенно светло было в избе. Серебряный, снежный свет шел из окон.
Я надел валенки, выскочил на улицу.
Первый снег этого года ровно и плотно лег на землю. Все покрыл: и
крыши, и дорогу, и дальние лесные поляны.
Сосед наш, Ляксандрыч, вышел на улицу, и тоже в валенках.
- Вот теперь и считай, - сказал Ляксандрыч. - Через сорок дней ляжет
настоящий снег, а это - первая пороша. Она скоро растает.
С утра багряное, днем лимонное, стало к вечеру зимнее солнце цвета
ягоды морошки.
Но тепла морошка-ягода, а зимнее солнце - прохладно. Чуть скользят его
лучи по деревьям и крышам домов, скользят-пролетают по снежным сугробам.
Ослабело зимнее солнце, никак не может согреть снег, растопить,
привести поскорей весну. Быстро склоняется солнце за лес, уходит с небесного
склона.
Солнце и снег вроде бы не такие уж большие друзья. Всю зиму старается
солнце растопить снег, да ничего не выходит.
Как-то вечером шел я по лесной дороге, смотрел, как сверкает снег под
последними солнечными лучами, и вдруг понял, что солнце вовсе и не старается
растопить снег. Оно ласкает снег утром багряными, днем лимонными, а вечером
лучами цвета ягоды морошки.
Ласкает его, балует. Ладно уж, полежи, брат, полежи в лесах до весны.
Скрытые от глаз, в глубине леса прячутся черные елки.
Если случайный человек забредет в черноельник, он и не заметит, куда
попал. Вроде бы все елки зеленые, а они-то - черны.
Точно так получается и с березами. Люди давно привыкли, что березы
белы, и не замечают, что среди них много розовых.
Глубокой зимою, в оттепель, наткнулся я на черные елки. Ветки их были
завалены снегом, и я не сразу понял, что они черны. И вдруг увидел, как
зияет под снежными шапками странная чернота.
Стало как-то не по себе.
Я и раньше слыхал про черные елки, но думал, это так - болтовня.
Огляделся.
Черных елок было немного. Они стояли поодаль друг от друга и все-таки
окружали меня кольцом. Тут стало совсем неприятно, что елки кольцом, а я - в
середине.
"Окружают, - подумал я. - Сейчас двинутся, и мне - конец".
Но елки не двигались. И ничто не двигалось, не шевелилось в глубоком
зимнем лесу.
Тронул я черную ветку, и тут же обрушилась на меня с макушки снежная
лавина, завалила снегом, снег набился за воротник.
- Ладно, ладно, - сказал я. - Не буду я вас трогать, не буду.
В руке у меня остались три еловых иголочки. Они были черные как уголь,
а пахло от них обычной зеленой смолой. Я спрятал их в спичечный коробок.
Присел на пенек, посидел, посмотрел.
Лес был завален снегом, но здесь, в черноельнике, было особенно глухо и
темно. Совсем мало дневного света проникало в эту глухомань, а елки вбирали
в себя свет, прятали под ветки, прижимали к стволам.
- Ну вот, - сказал я Орехьевне, вернувшись домой. - Видел черные елки.
Три еловых иголочки принес.
- А Дедку-то видел?
- Какого Дедку?
- Ну как же. Там, в глубине леса, стоят кольцом черные елки, а
посредине Черный Дедко сидит. Там прячутся самые черные силы, таятся под
елочками. Как же ты Дедку-то не видел?
- И не знаю как.
- Да ты вспомни. На пенечке не Дедко ли сидел?
- На пенечке я сам сидел.
- Ну-ну, - сказала Орехьевна и внимательно оглядела меня, - ты вроде
пока не дедко. Только глаз у тебя темноват. Смотри уж - не сглазь никого.
- Да что ты, что ты, - заволновался я. - Не буду.
- Тогда брось эти иголки в огонь.
Я достал черные еловые иголочки и бросил их в печку.
Они скрючились, вспыхнули и сгорели.
Вороны вообще-то очень умные птицы.
Идешь, к примеру, без ружья и всегда подойдешь к вороне близко, а уж
если идешь с ружьем - до вороны никогда не дойдешь.
А тут у нас вдруг одна глупая ворона объявилась. С чем угодно к ней