Коваль Юрий Иосифович. Суер-Выер. Пергамент

   Лоцман Кацман вдруг засуетился, сорвал с плеча двустволку и грохнул сразу из обоих стволов! Дым дуплета сшиб пилотку с кочегара Ковпака, а сама дробь в кабана никак не попала. Она перешибла чёрточку в фамилии Петров-Лодкин.
   Первая половинка фамилии – а именно Петров – подлетела в небо, а вторая половинка – Лодкин – ухватила Петрова за ногу, ругая лоцмана последними словами, вроде «Хрен голландский».
   Кабан развернулся на 630 градусов, побежал обратно и спрятался в свой колодец.
   – Хреновенько стреляют, – хрюкал он из колодца фанерным голосом.
   – Да, братцы, – сказал наш ромбический друг на общей ноге, – огорчили вы кабана. Не попали. А ты бы, кабан, – закричал он в сторону колодца, – бегал бы помедленней! Носишься, будто тебя ошпарили!
   – Эй, кабан, – крикнул Пахомыч, – у тебя там в колодце вода-то есть?
   – Откуда? – ворчал кабан. – Какая вода? Придумали ещё! Дробью попасть не могут.
   – Эх, лоцман-лоцман, – хмурился капитан, – к чему эти фанерные манеры? Зачем надо было стрелять?
   – А я в кабана и не целился, – неожиданно заявил Кацман, – я в чёрточку целился. Попробуйте-ка, сэр, попадите в чёрточку фамилии Петров-Лодкин. Признаюсь, эта чёрточка давно меня раздражала.
   – Благодарите судьбу, что вы попали не в мою чёрточку, – сказал Суер-Выер.
   Между тем петровлодкинская чёрточка болталась в воздухе на довольно-таки недосягаемой высоте.
   – Эй ты, дефис! – орал матрос, лишенный чёрточки. – На место!
   – Мне и тут хорошо, – нагло отвечал дефис, – а то зажали совсем. С одной стороны Лодкин давит, с другой – Петров. Полетаю лучше, как чайка.
   – Хватит валять дурака, – решительно сказал Суер. – Эй, кабан, вылезай! Лоцман, одолжите ваш прибор.
   Кабан выскочил и, недовольно хрюкая, побежал по прямой. Капитан пальнул, и кабан рухнул в траншею.
   – Вот теперь неплохо, – хрюкнул он. – Перебили мне сонную артерию! Давненько такого не бывало! А если вам вода нужна – пожалуйста. У меня тут в траншее сколько угодно.
   С дождями натекло.
   На звуки наших выстрелов из соседних рвов и щелей стали вылезать всё новые фанерные фигуры.
   Были тут солдаты и офицеры, немцы и русские, душманы и башибузуки и чуть ли не весь животный мир: слоны, косули, лебеди, утки, медведи, зайцы, чёрт знает что!
   Они маячили над своими рвами, явно приглашая нас пострелять.
   – Некогда, братцы! – кричал Пахомыч. – Воду надо таскать!
   Пока мы таскали воду, ромбический человек, простреленный Суером, успокаивал своих сотоварищей:
   – Не волнуйтесь, ребята! Они ещё постреляют, когда воды наберут.
   – Мы потом по всем по вам картечью с борта жахнем! – уверял и Пахомыч.
   – Вы уж жахните, пожалуйста, – просил Фанерный, – не подводите меня.
   Между тем вся эта фанерная пинакотека тихо скулила и жалобно протягивала к нам свои простреленные десятки.
   Перепрыгивая рвы и траншеи, мы с капитаном обошли этот трагический ряд мишеней.
   Я чувствовал, что капитан очень жалеет их и готов пострелять, но тратить даром патроны было некапитанской глупостью.
   Суер-Выер гладил слонов, жал руки офицерам. Одного простреленного душмана он много раз прижимал к сердцу. Тот был до того жалок и так мало прострелен, что мы насчитали всего 143 дыры.
   – Пальните в меня, братцы! – просил душман. Капитан не выдержал и с двух шагов пальнул ему в сердце.
   А когда мы вернулись на корабль, Суер-Выер велел зарядить пушку картечью, и мы жахнули по острову.
   Выстрел получился на редкость удачным: многие мишени, разбитые вдребезги, были выбиты из своих траншей.
   От пушечного грома в небо взметнулась сотня тарелочек, ну тех самых допотопных тарелочек, по которым когда-то мы стреливали влёт бекасинником.
   Стая тарелочек перепугала петровлодкинский дефис.
   В ужасе ринулся он с поднебесья вниз и, расталкивая боками Петрова и Лодкина, встал на своё место.

Глава XXIV. Остров Уникорн

   – А остров Уникорн, друзья, – рассказывал Суер-Выер, – открыт ещё в пятом веке до новой эры капитаном Ктессом. Но сейчас это открытие считается недействительным, потому что эра – новая.
   – Новая? – удивился лоцман Кацман. – С чего это она такая уж новая?
   Капитан неожиданно закашлялся. Он явно не знал, что сказать. Прищурившись, внутренним своим взглядом рассматривал он нашу новую эру, но ничего такого уж особо нового в ней, кажется, не находил.
   – Ладно тебе, – толкнул лоцмана старпом, выручая капитана, – сказано тебе: новая, значит – новая, сиди и помалкивай.
   – По большому счёту э… – продолжал Суер. – По большому счёту э… надо бы снова открыть этот остров.
   – Ну давайте откроем, сэр, – сказал Пахомыч, – чего тянуть? Плевали мы на эру…
   Остров Уникорн сам открылся нам издалека.
   Подобный многоэтажному торту, лежал он среди океанских гладей, и, как марципаны, то там то сям торчали и блистали розовые везувии, а вместо сливочных роз пышно вздымались пальмы.
   Никаких серпилий, к сожалению, видно не было. Вместо листьев с пальм свешивались запятые, а также буквы «икс» и «игрек».
   – Запятых да игреков, пожалуй, не нанюхаешься, – задумчиво сказал Кацман.
   – Иксы можно сварить и съесть, – пояснил Суер, – очень неплохое блюдо, напоминает телятину, а игреков можно и на зиму насушить. Старпом, готовьте вельбот!
   – Почему не шлюпку, сэр?
   – В чём дело? – удивился капитан. – В вельбот мы сможем погрузить значительно больше иксов и игреков, а запятые, кстати, годятся к бульону вместо лаврового листа.
   Кроме вёсел, мы с собой в вельбот захватили ещё и грабли, чтоб удобней было сгребать запятые, когда они понападают с пальм.
   Сойдя на берег, мы сразу принялись трясти пальмы.
   Запятые посыпались охотно. Правда, одна запятая упала на голову лоцману, пробила шляпу и вырвала клок волос, а другая умудрилась прорваться за шиворот старпому.
   Она корябалась под тельняшкой и щипалась.
   Пахомыч с проклятьем вырвал её, шмякнул об камень и растоптал. Иксы и игреки отрывались с трудом, их приходилось срубать корабельными топорами, но всё-таки мы набрали целую тачку этих латинских знаков.
   Впрочем, совсем недолго мы так баловались и прохлаждались с иксами и запятыми. Ненавязчивый, но всё нарастающий гром и топот послышались вдали.
   – Скорее в вельбот! – крикнул капитан. – К чёрту лишние запятые! Бросайте их! Бежим! Бежим! Это – Уникорн!
   Немыслимый глухой рёв послышался за скалами, и мы увидели вдруг острую пику. Она вылезала из-за скалы и нарастала, нарастала, постепенно утолщаясь.
   – Чёрт подери! – кричал капитан. – Я не думал, что он ещё жив! Капитан Ктесс видел его в пятом веке до нашей эры! А сейчас эра-то новая!
   – Навались! Навались! – командовал Суер. – Левая – загребай! Правая – табань! Подальше от берега, а то он достанет нас! Достанет!
   Матросы наваливались изо всех сил, а пика, толстенная, как сосновое бревно, и острая, как сапожное шило, всё вываливала из-за скалы.
   Наконец дьявольский вывал прекратился, и мы увидели, что это не пика, а огромный рог, приделанный ко лбу мускулистого существа с бёдрами оленя, хребтиной буйвола, холкой харрабанды, рёбрами зебры, жабрами жаббры, умбрами кобры и шкундрами шоколандры. У него были густые вепри, ноздри и брежни.
   – Это он! – кричал капитан. – Это – Уникорн! О Боже правый! Какой у него страшный корн! Какой рог! Какой церос!
   Да, друзья, это был Уникорн, или так называемый Моноцерос, которого русские подполковники чаще всего называют Единорогом.
   Разъярённый отсутствием многих запятых, он подскакал к берегу и стал тыкать своим рогом в наш хорошо осмолённый вельбот.
   Слава Создателю, что мы успели уже далеко отвалить от берега, и страшный бивень полосовал нейтральные воды, подкидывая в воздух акул и осьминогов.

Глава XXV. Дротики и кортики

   – Да, это – единственный выход, – говорил сэр Суер-Выер, расхаживая по палубе взад и вперёд. – Единственный.
   Мы никак не могли понять, что творится с нашим капитаном, и жарили свои запятые.
   Их, оказывается, очень даже легко жарить.
   Получается вкуснее, чем грибы.
   Только масло нужно особое. Мы жарили на масле, которое накачали на острове масляных пчёл. Тамошние пчелы откладывают в соты первоклассное подсолнечное масло. Забавно, что подсолнухи на острове не растут, и пчёлы собирают масло прямо с облаков. Правда, с особых облаков, с тех, что называются – кумулюсы.
   А боцман Чугайло от этих жареных запятых вообще с ума посходил.
   У него как-то в голове не укладывалось, что знаки препинания можно жарить. А когда уложилось, он нанизал запятых, как шашлык, на шампур, натолок иксов и игреков.
   – А это, – говорит, – у меня будет сухой соус. Развёл мангал и стал прокаливать запятые. Вонь стояла ужасная, а боцман ел, обливаясь потом. Кошмарный, скажу вам, тип был наш боцман Чугайло.
   – Да! Это – единственный выход! – окончательно и твёрдо произнёс Суер-Выер, стукнул кулаком по бочке с порохом и подошёл к каюте мадам Френкель.
   – Мадам! – сдержанно сказал он в закрытое дверью пространство. – Поверьте, это – единственный выход!
   – Не знаю ничего, не желаю, – послышалось за дверью.
   – Мадам! Вы мне обещали! Дело в том, что мы находимся неподалёку от острова Уникорн.
   – Неужели уже?
   – Увы.
   И капитан отошёл от каюты.
   На следующее утро самые дюжие матросы выстроились у дверей каюты мадам Френкель.
   Дверь приоткрылась, и на пороге явилась мадам, абсолютно закутанная в своё одеяло. Мне показалось, что одеяло даже не одно, потому что виднелись ещё какие-то квадраты и полосочки, но в точности я не ручаюсь. Возможно, и одно, но высочайшего класса закутки.
   Самой же мадам видно никак не было. Только прядеклок рыжих волос торчал из конвертика, венчающего это стёганое сооружение.
   Взвалив мадам на плечи, матросы понесли её к вельботу и опустили на талях в это просторное судно. За нею попрыгали и мы с капитаном.
   Капитан приказал нам захватить с собою разное холодное оружие, и мы взяли в основном дротики и кортики.
   – Зачем нам всё это? – расспрашивал лоцман Кацман, неуверенно размахивая дротиком.
   – Уникорна колоть, – сдержанно ответил Суер.
   – Сэр! – удивлённо сказал лоцман, открывая рот наподобие буквы «Э». – Сэ-Э-эр! Зачем нам его колоть?
   – Чтоб добыть его рог, – пояснил капитан. – Рог Уникорна – это ценный товар. Мы после продадим его на рынке возле пролива Маточкин Шар.
   – Да! Да! – заорали мы с Пахомычем. – Продадим рог у пролива!
   – Но зачем же нам мадам Френкель, господа?
   – Это приманка, лоцман. Понимаете? Бешеного Уникорна можно успокоить только видом прекрасной и молодой женщины.
   – Да так ли уж она молода и прекрасна? – спрашивал надоедливый лоцман.
   Тут из одеяла высунулась рука, обнажённая до плеч, влепила лоцману пощёчину и снова вкуталась в своё одеяло.
   Добравшись до берега, мы возложили мадам Френкель на бледную скалу галапагосского порфира, напоминающую ложе Амфитриты.
   – Здесь, мадам, и будете разворачиваться, – сказал капитан. – Всё должно быть по плану. Как только услышите топот копыт – сразу начинайте разворачиваться… В укрытие, друзья! Готовьте дротики и кортики!
   Мы нырнули в укрытие, которое состояло из беспорядочно наваленных обломков иксов и игреков, и Пахомыч сразу начал точить свой дротик.
   Точил он его обломком икса, визг и скрежет раздавались ужасные.
   – Прекратить точить дротик! – приказал капитан.
   В этот момент и послышался чудовищный топот.

Главы ХХVI-ХХVII. Рог Уникорна

   – Разворачивайтесь! – крикнул Суер. – Мадам, раскутывайтесь скорей!
   Мадам мешкала.
   Развернуть одеяло после многомесячной закутки сразу никак не удавалось.
   Топот всё нарастал, нарастал.
   Из-за скалы показался острый витой и спиральный рог Уникорна.
   Мадам, чертыхаясь, дёргала одеяло взад-вперёд, но вылезти из него никак не могла.
   – Надо было самим её раскутать! – шептал, дрожа, лоцман. – Эх, кэп, погибнем ни за грош из-за одеяла.
   Яростный Уникорн выскочил из-за скалы и первым делом, конечно, заметил нас в укрытии. Эти чёртовы иксы и игреки ни черта нас не скрывали. То оттуда, то отсюда торчали наши уши и ботинки.
   Дьявольский блеск вспыхнул в глазах единорогого чудовища. Топающим шагом он направился к нам, совершенно не замечая, что на скале бьётся в одеяле наша пресловутая мадам.
   Тут из укрытия выскочил лоцман Кацман и, подпрыгивая, бросился к вельботу. Уникорн взревел.
   – Дрянь! – крикнул Кацман и метнул в чудовище свой дрожащий дротик.
   Дротик в Моноцероса, конечно, не попал. Он подлетел к мадам Френкель и стал как-то необъяснимо копаться в её одеяле.
   От этих копаний одеяло внезапно развернулось, и мадам Френкель предстала перед островом обнажённая, как свеча.
   Дротик отвалился.
   Мы обмерли за своими иксами, а Уникорн, с проклятьями размахивая рогом, носился за лоцманом по песчаному берегу океана. Лоцман увёртывался, как сверчок.
   Уникорн сопел. Он совершенно не замечал нашей мадам Френкель, которая заманчиво поворачивалась из стороны в сторону. Понимая, что её красота пропадает даром, мадам крикнула:
   – У-ни-коорн!
   Страстно прозвучало в её устах это суховатое слово и особенно гортанно и обещающе – «коорн».
   Зверь туповато потряс башкой, проверяя, не ослышался ли, и тут увидел мадам.
   Это зрелище совершенно потрясло его. Он мелко заблеял, засеменил ресницами, завертел флюгером хвоста.
   Мадам неожиданно зевнула, потянулась и вообще отвернулась в сторону. Она показывала свою фигуру то оттедова, то отседова, делала ручки над головой и хохотала, виляя бедром.
   Уникорн буквально разинул пасть. Ничтожно сопя, направился он к мадам Френкель и, не доходя двух шагов, рухнул перед нею на колени.
   – У-ни-коорн, – шептала мадам, – иди сюда, не бойся.
   Подползя к мадам Френкель, бедняга-Уникорн засунул рог свой меж её грудей и успокоился. Он блаженно блеял и нервно дрожал. Мадам щекотала его за ухом.
   – Всё! – сказал Суер. – Теперь он готов. Пошли его колоть!
   И мы пошли колоть Уникорна, размахивая своими дротиками и кортиками. Несмотря на дрожь, которую мы производили, Единорог ничего не слышал, намертво поражённый красотой мадам Френкель.
   – Чёрт возьми! – говорил многоопытный Пахомыч. – Я и не думал, что у нас на борту имеется такая красота!
   И здесь, уважаемый читатель, не дойдя ещё до описания колки Уникорна, я должен описать красоту обнажённой мадам Френкель.
   Ну, скажем, пятки. Розовые пятки, круглые и тугие, как апельсины, плавно переходящие в икры, тоже тугие, хотя и не такие розовые, но набитые икрой, как рыбьи самки. И колени были розовые, как апельсины, и апельсиновость колен вызывала жажду и любовь к цитрусовым, которые прежде я не очень-то привечал.
   Ну а дальше, по направлению к верху, возвышался так называемый чёрный треугольник, который отрицал возможность сравнения с апельсином, но не уничтожал возникшей внезапно любви к цитрусовым.
   Этот убийственный треугольник нуждался бы в более тщательном сравнении и по форме, и по содержанию, но я, поражённый редчайшими углами, шептал про себя:
   – Тубероза… тубероза…
   Над этой зверобойной туберозой покоился живот, полный вариаций округлого, элегантно подчёркнутый выстрелом пупка. Он манил, звал, притягивал и, в конце концов, ждал.
   То же, что находилось над животом, я бы даже как-то постеснялся назвать грудями.
   Я бы назвал это взрывами смысла, ретортами безумия.
   Они разбегались в стороны, как галактики, в то же время собирая в единое целое тебя как личность.
   Между этими галактиками торчал, как в тумане, кривой рог Уникорна.
   Капитан схватил Уникорна за рог и стал отрывать его от мадам Френкель. Бедняга-Уникорн упирался изо всех сил, дорвавшись до красоты.
   – Колите его дротиками, оралы! – кричал Суер. В этой нервозной обстановке капитан комкал слова, называя нас вместо орлов оралами. Но мы действительно менее были орлами и более – оралами.
   Дротики наши не втыкались в монстра. Пахомыч ругал механика Семёнова, который перезатупил их, пользуясь дротиками вместо отвёрток и ковырялок в разных патрубках машинного отделения. Мы переломали все дротики и кортики, но оторвать однорогое чудовище от взрывов смысла, то есть от грудей нашей достопочтенной мадам, никак не удавалось.
   – Он заходит всё дальше, – тревожно шептала мадам. – Капитан, мы так не договаривались.
   Уникорн и вправду, что называется – дорвался. И его, в сущности, можно было понять.
   – Понять-то мы его понимаем, – задумчиво говорил капитан, – но и отрывать как-то придётся.
   – Выход есть, – сказал Пахомыч, – но очень сложный. Надо привязать его на буксирный канат и рвануть как следует.
   – Чем же рвануть, старпом? – спросил Кацман.
   – Как это чем? «Лавром»!
   Решение было принято, но разгорелись жаркие споры, за какое именно место надо вязать Уникорна буксирным канатом.
   – За рог! За его дивный рог! – орал лоцман.
   Но тут резко воспротивилась наша покладистая, в сущности, мадам.
   – От ваших буксирных канатов воняет дёгтем, – говорила она. – Попрошу вязать от меня подальше.
   Подальше от мадам Френкель оказались только копыта, а самозабвенный зверь так брыкался, что вязать его пришлось за талию.
   Талия его была толщиной с коньячную бочку, но мы всё-таки обхватили её канатом, задевая, к сожалению, иногда и пачкая талию мадам Френкель. Дёргая своей испачканной талией, мадам переругивалась с Пахомычем.
   Наконец мы обвязали Единорога морскими узлами, подняли все паруса, разогнали «Лавра» как следует и рванули изо всех сил.
   Как ни странно – это помогло. Медленно-медленно пятясь, Моноцерос отъехал от мадам Френкель.
   И тут сэр Суер-Выер подошёл к чудовищу и одним взмахом корабельного топора отрубил его дивный рог.
   Мадам заплакала.
   – Я – предательница, – твердила она. – Я – тля.
   – Не волнуйтесь, мадам, не волнуйтесь, – успокаивал Суер-Выер, закутывая ее в одеяло, – рог этот останется с нами на борту. Он будет вечно с вами.
   Пока «Лавр» держал Уникорна на привязи, мы кинули рог, тяжёлый, как многодубовое бревно, в свой вельбот, сами попрыгали вслед за рогом и быстро довеслались до фрегата.
   Как только мы перерубили буксирный канат, Уникорн принялся бессмысленно скакать по пляжу. От лёгкости у него кружилась голова, и он падал порой на колени.
   Больно было видеть, горько наблюдать эту картину, и мы с Пахомычем невольно отвернулись.
   – Ничего, ничего, – успокаивал нас капитан, – у него новый рог отрастёт. Таков закон произрастаний.
   И действительно, не успели мы толком отчалить и сняться с буев, у нашего обезроженного друга стал появляться новый рог.
   Вначале маленький и невзрачный, он всё удлинялся, удлинялся, и самое неприятное заключалось в том, что направлялся он в сторону «Лавра».
   – Чёрт возьми! – сказал Суер. – Он растёт со скоростью большей, чем наше движение.
   А рог рос и рос и уже мчался на наш корабль с дьявольской стремительностью и силой.
   – Он прошибёт нашу ватерлинию! – орал Пахомыч. – Поднять паруса! Румпель под ветер! Шевелитесь, бесенята!
   – Отставить, – сказал Суер. – Придётся, видимо, бодаться с ним всеми нашими мачтами.
   Устрашительный рог дорос тем временем до нашего фрегата и завис над палубой, беспокойно оглядываясь.
   Матрос Вампиров подвесил на него гирлянду сарделек, но рог недовольно стряхнул их. Он явно искал чего-то другого.
   – Мадам Френкелью не насытился, – сказал Пахомыч.
   Тут снова мы вывели нашу несчастную мадам, развернули её, и грандиозный новейший рог удовлетворённо хмыкнул, улёгся между реторт безумия и успокоился.
   Это была, поверьте, редкая картина, и мы очень удивлялись, как рог, произрастающий на носу прибрежного животного, пересекая океан, очутился на грудях с нашего фрегата.
   – Это закон чувства, – задумчиво сказал Суер-Выер. – Как порой любопытно наблюдать такие законы в действии… Но – понаблюдали и надо плыть дальше. Бодаться мачтами нам некогда, поступим просто: закутаем мадам.
   Мы закутали мадам, и рог сразу потерял ориентиры.
   Разочарованно помыкался он над палубой и, подцепив-таки гирлянду сарделек, всосался обратно на остров.
   А тот первый, отрубленный рог мы отполировали, трубили в него по праздникам, призывая команду к бражке, а потом продали за бутылку джина какому-то грузчику из Одессы.

Глава XXVIII. Остров большого вна

   Это был единственный остров, на который сэр Суер-Выер решил не сходить.
   – Останусь на борту, – твердил он.
   – В чём дело, кэп? – спрашивали мы с лоцманом. – Всё-таки это не полагается. Открывать остров без вас как-то неудобно.
   – Ничего страшного. Откроете один остров без меня.
   – Но нам важно знать причины, – настаивал лоцман. – В чём причины вашего несхода на берег?
   – Причины личного порядка, – отвечал Суер. – Не могу. С этого острова пахнет.
   Мы принюхались, но никакого запаха не ощутили.
   Остров был явно вулканического происхождения.
   Посредине возвышался давно, кажется, потухший вулкан. Лава изверглась из него, застыла и окаменела. Она стекала к берегу плавными грядами.
   – Возьмите с собою мичмана Хренова, – рекомендовал нам капитан. – Остров унылый и гнусный, может быть, хоть мичман что-нибудь отчебучит.
   На берег мы высадились в таком порядке: Пахомыч, лоцман и мичман. Я замыкал шествие, крайне огорчённый отсутствием капитана. Кроме того, мне казалось, что действительно чем-то пахнет, и я уже ругал себя, что не остался с Суером на борту.
   Первым делом мы решили взобраться на вулкан и посмотреть, действует ли он или уже бездействует.
   – Кажется, бездействует, – рассуждал я, – но какой-то запах испускает, значит, немного действует. Чем же это пахнет?
   – Да не пахнет ничем, – успокаивал Пахомыч. – А если и пахнет, так это вулканической пемзой, ну той, которой ноги моют. Весьма специфический запах.
   – А по-моему, старпом, пахнет чем-то более тонким, – спорил с ним лоцман.
   Мичман Хренов вроде бы и не чувствовал никаких запахов. Ничего пока не отчебучивая, он дышал полной грудью, довольный, что его списали на берег.
   Так мы продвигались по направлению к вулкану, медленно поднимаясь на его отроги. Удивляло отсутствие чего-нибудь живого, хоть бы птичка какая или травинка – лава, лава, лава.
   Отчебучил неожиданно лоцман.
   – У меня что-то с животом, – сказал вдруг он. – Бурчит что-то. Это, наверно, акулья кулебяка! Наш кок Хашкин, пожалуй, её недожарил. Не могу больше, братцы!
   И лоцман вдруг скинул шаровары и стремительно присел.
   Этот жест лоцмана послужил неминуемым сигналом. Мы все сразу вдруг почувствовали неправильность акульей кулебяки. Пахомыч крепился, а мы с мичманом, ругая кока Хашкина, решили немедленно испытать облегчение и присели.
   Оправившись чин по чину, мы продолжили восхождение.
   Вдруг не выдержал Пахомыч. И этот мощный дуб внезапно рухнул, то есть повторил наши поступки.
   С ним за компанию присел и лоцман.
   Мы с мичманом продержались минутки две и, ругая Хашкина, вторично испытали облегчение, за нами вскорости лоцман и снова Пахомыч.
   Это было какое-то чудовищное действие акульей кулебяки.
   Мы продолжали восхождение, но уже приседали через каждые пять шагов по очереди. В единицу времени из всех четверых, движущихся к вулкану, был по крайней мере один приседающий.
   – Боже мой, – сказал вдруг лоцман, – я всё понял! Всё это вокруг нас вовсе не вулканическая лава.
   – А что же это? – воскликнули мы, смутно догадываясь.
   – Это – вно!
   – Не может быть, – сказал мичман. – Откуда вно? Ведь здесь же нету ни одного человека. Откуда взяться вну?
   И тут в недрах острова послышались какие-то взрывы и толчки. Что-то заклекотало, забурчало, забулькало.
   – Назад! Назад! – закричал старпом. – Скорее в шлюпку!
   В его голосе прозвучал такой неподдельный ужас, что мы кинулись к берегу.
   Остров затрясся. Оглушительный взрыв раздался на вершине вулкана, и из кратера вырвалось облако удушливого газа.
   – Боже мой! Боже! – орал мичман, полуоглядываясь. – Обратите внимание на форму вулкана! Это же каменная задница!
   Мы бежали к шлюпке, а вулкан действовал уже вовсю. Лава, если это было можно так назвать, пёрла из жерла потоками. Она нагоняла нас, нагоняла.
   Первым увяз мичман, за ним лоцман.
   Только мы с Пахомычем успели вспрыгнуть в шлюпку. Лоцман и мичман прочно увязли во вне.
   – Внодышащий вулкан! Внодышащий вулкан! – орал лоцман, изобретая новый географический термин. – Сэр старпом, не покидайте нас, а то мы утопнем во вне! Старпом-сэр! Стар-пом-сэр! Стар-сэр-пом!
   Мичман Хренов, к удивлению, молчал и отбрыкивался от вна меланхолически.
   – Бывали мы и во вне, – бурчал он, – и не раз ещё будем, так что чем-чем, а уж вном нас не удивишь. Кстати, мне кажется, что это уже не совсем чистое вно, состав его как-то переменился. Господин старпом, бросьте мне, пожалуйста, черпак.
   Пахомыч бросил ему черпак, которым мы откачивали воду со дна шлюпки, мичман черпанул вна и стал его внимательно изучать в монокль. Только тут мы заметили, что так называемая внолава заблистала под пасмурным небом тяжело, жёлто и металлически.
   – Это уже не вно, – сказал Хренов, – это золото.
   – Киньте мне корзинку.
   И действительно, золото, чёрт побери, золото пёрло из жерла, сдобренное, правда, невероятнейшим запахом.
   – Это не золото, – сказал Пахомыч. – Это – золотое вно.
   Он кинул мичману корзину, и мичман, зажимая нос, набрал полную корзину золотого вна.
   Потом, уже на борту, он вручил эту корзину нашему капитану.
   – Похоже на золото, сэр, – сказал он. – Большая редкость, думаю, что дорого стоит.
   – Отчего же такая вонь?