Страница:
– Ничего подобного! – спорила Личность. – Я не дурак, хоть и простужен. Я прекрасно понимаю, что вы вернёте их за приличное вознаграждение.
Личность кое-как удовлетворили, вытолкали на улицу и стали сколачивать клетки.
Скоро рядом с клеткой Шамайки выросли на улице ряды решеток, за которыми кошки трущобные и помоечные обжирались рыбными головами.
– А по-моему, все это зря, сэр, – говорил Джим. – Весь этот сброд никуда не годится. До Шамайки им далеко. Ну какой мех из этой твари. Интересно, где он такую дохлятину изловили.
– Джим, ты негр и поэтому ничего не понимаешь. Мы продадим этот мех, но мы скажем, что это выхухоль! Ха-ха! Ты понял наконец всю глубину моей затеи.
Японец смеялся и хлопал Джима по чёрным плечам. – Ну а вот эту образину за кого мы выдадим?
– Эту вот? – Японец крепко задумался, разглядывая кошку, которая смахивала на смесь обезьянки с гиеной. – Действительно, задача. Ладно, что-нибудь придумаем, скажем, что это какой-нибудь гималайский еноторог. Джим, поверь мне, нам очень помогут жмыхи! Жмыхи, Джим, жмыхи! Я привёз два пуда специальных жмыхов, нажатых из рыбьей требухи! Это чудо какое-то! Да ты вот сам попробуй.
Джим запустил руку в какой-то сомнительный мешок с надписью «Карасий жмых», отведал серого вещества, зачмокал и засопел.
– Ох, маса-маса, дорогой сэр, – сказал Джим, – давай всех кошек выгоним, а жмыхи сами съедим.
Глава 21
Глава 22
Глава 23
Глава 24
Глава 25
Глава 26
Личность кое-как удовлетворили, вытолкали на улицу и стали сколачивать клетки.
Скоро рядом с клеткой Шамайки выросли на улице ряды решеток, за которыми кошки трущобные и помоечные обжирались рыбными головами.
– А по-моему, все это зря, сэр, – говорил Джим. – Весь этот сброд никуда не годится. До Шамайки им далеко. Ну какой мех из этой твари. Интересно, где он такую дохлятину изловили.
– Джим, ты негр и поэтому ничего не понимаешь. Мы продадим этот мех, но мы скажем, что это выхухоль! Ха-ха! Ты понял наконец всю глубину моей затеи.
Японец смеялся и хлопал Джима по чёрным плечам. – Ну а вот эту образину за кого мы выдадим?
– Эту вот? – Японец крепко задумался, разглядывая кошку, которая смахивала на смесь обезьянки с гиеной. – Действительно, задача. Ладно, что-нибудь придумаем, скажем, что это какой-нибудь гималайский еноторог. Джим, поверь мне, нам очень помогут жмыхи! Жмыхи, Джим, жмыхи! Я привёз два пуда специальных жмыхов, нажатых из рыбьей требухи! Это чудо какое-то! Да ты вот сам попробуй.
Джим запустил руку в какой-то сомнительный мешок с надписью «Карасий жмых», отведал серого вещества, зачмокал и засопел.
– Ох, маса-маса, дорогой сэр, – сказал Джим, – давай всех кошек выгоним, а жмыхи сами съедим.
Глава 21
Ария Энрико Карузо
К концу зимы трущобные кошки подразгладились, распушились. Жмыхи и холодный воздух помогли этому малосимпатичному делу – выращиванию кошек на мех. Коты обжирались жмыхами, и к началу марта у них появилось адское желание петь и выть по ночам. Начались невероятные концерты и рапсодии, весь мир вокруг японца замяукал. Мяукала подушка, когда он ложился спать, мяукало одеяло, мяукали канарейки и кролики, и даже негр Джим замученно и хрипло примяукивал.
Не мяукала только Лиззи.
– Чёрт знает что! Ты японец или кот? Теперь-то я понимаю, что ты в душе своей кот и только притворяешься японцем.
– Да нет, я не кот, – защищался японец. – Просто надо ещё потерпеть, чтоб меха достигли могучего колорита.
– К чёрту! К чёрту! Если ты не кончишь дело, я сама завтра отравлю кошек своим пронзительным взглядом.
– Ладно, – сказал японец. – Видимо, пришла пора превращать наших питомцев в ценные меха.
На следующий день в подвале снова появилась Простуженная Тёмная Личность с дубовой колотушкой в руках.
Джим ворчал. Помогать неприятному джентльмену ему никак не хотелось. Он жаловался, что у него болит голова и ноет поясница, что вначале он разотрёт поясницу ядом гремучих змей, а уж потом изо всех сил поможет. В конце концов его просто вытолкали во двор.
– Я готов, сэр, – сказала личность по имени Фредди. – Я готов оказать вам посильную помощь.
– Вы будете работать этой колотушкой? – спросил Мали.
– Aгa. Этот инструмент называется кроликобой. Правда, на кошках я его ещё не пробовал.
– Ну в конце концов, это дело вашей профессии и вашего образования. Приступайте, а мы пока заведём граммофон. Джим, помоги джентльмену!
Лиззи притащила граммофон и стала его заводить. Послышалась ария из оперы Пуччини «Тоска». Её пел Энрико Карузо.
Кошкобой Фредди прослушал первые такты, восхищённо поцокал языком и ушёл с колотушкой и вернулся, только когда кончилась ария. Вся морда была у него расцарапана, кровь хлестала изо всех щелей его тёмной личности.
– Одиннадцать, сэр, – сказал он, задыхаясь. – Дайте йодоформу!
– Почему одиннадцать? Должно быть двенадцать.
– Одна вырвалась, чуть глаз мне не выдрала, да и ваш проклятый негр меня за задницу ущипнул.
– Как это?
– А так. Только я достал из клетки эту кошку, он и ущипнул. Он мне ещё гремучую змею показал. Скроил такую рожу – точь-в-точь гремучая змея.
– Джим! – вскричал японец. – Эй, Джим!
– Всё в порядке, сэр! – отвечал Джим, вбегая в подвал. – Всё в порядке, не беспокойтесь, сэр! Она уцелела! Я его как раз вовремя за задницу ущипнул.
Не мяукала только Лиззи.
– Чёрт знает что! Ты японец или кот? Теперь-то я понимаю, что ты в душе своей кот и только притворяешься японцем.
– Да нет, я не кот, – защищался японец. – Просто надо ещё потерпеть, чтоб меха достигли могучего колорита.
– К чёрту! К чёрту! Если ты не кончишь дело, я сама завтра отравлю кошек своим пронзительным взглядом.
– Ладно, – сказал японец. – Видимо, пришла пора превращать наших питомцев в ценные меха.
На следующий день в подвале снова появилась Простуженная Тёмная Личность с дубовой колотушкой в руках.
Джим ворчал. Помогать неприятному джентльмену ему никак не хотелось. Он жаловался, что у него болит голова и ноет поясница, что вначале он разотрёт поясницу ядом гремучих змей, а уж потом изо всех сил поможет. В конце концов его просто вытолкали во двор.
– Я готов, сэр, – сказала личность по имени Фредди. – Я готов оказать вам посильную помощь.
– Вы будете работать этой колотушкой? – спросил Мали.
– Aгa. Этот инструмент называется кроликобой. Правда, на кошках я его ещё не пробовал.
– Ну в конце концов, это дело вашей профессии и вашего образования. Приступайте, а мы пока заведём граммофон. Джим, помоги джентльмену!
Лиззи притащила граммофон и стала его заводить. Послышалась ария из оперы Пуччини «Тоска». Её пел Энрико Карузо.
Кошкобой Фредди прослушал первые такты, восхищённо поцокал языком и ушёл с колотушкой и вернулся, только когда кончилась ария. Вся морда была у него расцарапана, кровь хлестала изо всех щелей его тёмной личности.
– Одиннадцать, сэр, – сказал он, задыхаясь. – Дайте йодоформу!
– Почему одиннадцать? Должно быть двенадцать.
– Одна вырвалась, чуть глаз мне не выдрала, да и ваш проклятый негр меня за задницу ущипнул.
– Как это?
– А так. Только я достал из клетки эту кошку, он и ущипнул. Он мне ещё гремучую змею показал. Скроил такую рожу – точь-в-точь гремучая змея.
– Джим! – вскричал японец. – Эй, Джим!
– Всё в порядке, сэр! – отвечал Джим, вбегая в подвал. – Всё в порядке, не беспокойтесь, сэр! Она уцелела! Я его как раз вовремя за задницу ущипнул.
Глава 22
Отсутствие печеночного запаха
Оказавшись на свободе, Шамайка первым делом побежала разыскивать свой ящик из-под сухарей. Но ящика этого на свете уже не было. Он давно сгорел в подвальной печурке.
Шамайка слонялась по трущобам, шарила по помойкам – в общем, жизнь её постепенно вошла в своё русло. В сущности, всё было в порядке, но всё-таки чего-то не хватало. Не было друга и даже никакого намёка, что друг этот может объявиться. Уплыл бык Брэдбери, пропали котята, погиб пират. Но не с рыжим же дружить Крисом, не завязывать же отношений с полубульдогом! Кстати, полубульдог в последнее время бессовестно шлялся где придётся. Господин У-туулин махнул на него рукой и навеки спустил с цепи. И несколько уже раз неполный бульдог загонял Шамайку на дерево.
Одиночество, глубокое одиночество охватило кошачью душу, внутренний холод. А ведь с внутренним холодом на душе трудно жить даже и кошке в трущобах.
Но есть очень хотелось: душа душой, а селёдочная головка тоже на дороге не валяется. Искать надо. И Шамайка шарила по дорогам в поисках селёдочной головки.
Однажды услыхала она знакомый призыв: – Мяу-co! Мяу-co! Мяу-со!
И она побежала на этот зов, от которого за версту разило варёной печёнкой.
Но вот тут и получилась загвоздка. Дело в том, что печёнкой-то не разило. Никак не разило, не было печёночного запаха. Шамайка насторожилась. Но не удержалась и выглянула всё-таки из подворотни.
«Чёрт их разберёт, – думала она, – может быть, теперь делают такую печёнку, без запаха?»
Она увидела человека, который вёз тележку и кричал:
– Мяу-со! Мяу-со!
А ещё два других человека шли по сторонам переулка, как прохожие. У одного в руках был длинный крюк-багор, у другого – сеть на палке, вроде сачка. А уж в тележке не было никакого мяса, на ней стояла клетка из грубых, необструганных сколоченных брусков. И как только кошка выскакивала на знакомый призыв, она тут же попадала в сеть или на крючок тёмных личностей. Да, это были очень и очень тёмные личности, и вышли они на промысел рано утром, в тумане, когда хозяева кошек ещё спали. За полчаса они наловили больше десятка кошек, трущобных и хозяйских. И белая Молли, и рыжий Крис, и даже дурацкий полубульдог попали в клетку.
Человек с крючком заприметил Шамайку и направился к ней. Она попятилась, но уже летел к ней по воздуху железный багор. Она извернулась, отпрянула, и тут же накрыла её сеть. Сетевик подкрался к ней сзади и неожиданно. И под крик «Мяу-со! Мяу-со!» проволокли её в сети по воздуху и вытряхнули в клетку.
Ошарашенные и оглушённые, бились в клети кошки и собаки, они не понимали, что с ними будет дальше. Особенно обалдел полубульдог. Он совсем потерял лицо, если можно так назвать его невероятную морду. Сейчас он мог растерзать любую кошку, но клыки его тупо спали, охваченные ужасом.
Клетка тряслась и качалась, продвигаясь дальше, и Шамайка всякий раз оказывалась рядом с полубульдогом.
И огромный испуганный Поль в тоске прижимался к ней и мелко дрожал.
«Глупо-то как, глупо, – думала про себя Шамайка. – Надо же было так дешёво купиться, так глупо влипнуть в клетку, попасться дуракам-кошколовам». Ей было предельно ясно, что сделают сейчас эти люди: повезут кошек и собак на живодёрню.
И она стала осматривать клетку. Клетка была крепка, и крючок, на который она запиралась, находился снаружи и сверху. Открыть её изнутри не удалось бы ни кошачьим когтем, ни собачьим зубом. Крышка открывалась, только когда в неё бросали очередную жертву.
– Мяу-со! Мяу-со! – мяукал тонконогий, который толкал тележку.
И выскочила из подворотни пятнистая кошка, и багор впился ей под ребро. По воздуху, по воздуху понёс багор кошку к клетке, и тонконогий уже приоткрыл крышку, но тут пятнистая сорвалась с крючка. Крючконосец снова подцепил её, да неловко, и тут Шамайка вспрыгнула на спину полубуль– догу и вылетела из клетки вон, и дурацкий полубульдог рванул за нею.
Раздались ругательства, а кошки и моськи вырывались на волю. Не знаю точно, сколько их вырвалось из клетки, а за Шамайкой погнался тот, вооруженный сетью. Скачками уходила она от него, но изловчился сетевик-сачконосец и накрыл её как раз у входа в лавку японца Мали.
На пороге стоял негр Джим.
– Господин, – сказал он кошколову, – это моя кошка, не мучай её.
– Чего ещё?! – закричал кошколов. – Замолчи, обезьяна, а то я тебе сейчас устрою суд Линча.
– Не надо мне устраивать суд Линча, маса, – мягко сказал негр. – Отдай мне кошку, а я тебе подарю полдоллара.
– Полдоллара! Мне?! Отойди, от тебя воняет лошадью.
– Ах, маса, маса, белый человек, а говоришь чёрные слова. Ты, господин, глубоко не прав.
И послышался длинный и протяжный подготовительный звук, и кошколов не понял, что это за звук, закрутил головой, и тут Джим с великой меткостью плюнул ему в правый глаз. Плевок, пропитанный жиром гремучих змей в смеси с табаком «Читанога-Чуча», поразил кошколова чуть ли не насмерть. Он замер в полном смысле этого слова, он окостенел, а негр так ударил его кулаком в челюсть, что дурак-кошколов упал на землю и уполз куда-то глубоко в трущобы. Джим выпутал из сети Шамайку и внёс в подвал.
– От этой кошки нам никогда не избавиться, – задумчиво сказал японец, оглядев Шамайку. – В ней, конечно, заключены доллары. Но кошачьи меха себя не оправдали, на одних рыбьих жмыхах можно разориться. Но кое-что мне всё-таки приходит в голову. Готовь-ка, Джим, варево из жира гремучих змей, надо её снова отмыть.
– Что это ещё пришло в твою японскую голову? – ворчала всклокоченная Лиззи. – Боже! Как я глупа! Зачем не приняла предложение господина Тоорстейна?
– Я скажу только одно слово, – с намёком шепнул японец. – А ты слушай, как это слово звучит. Вот как: «Никербокеры!»
– Никербокеры? Ты шутишь. Вначале купи себе приличные штаны, а уж потом говори «Никербокеры». Никербокеры тебя и на порог не пустят.
– А я и не пойду к ним на порог. Пошлю вместо себя Джима. А костюм возьмём напрокат. Но это не главное. Главное – имя и родословная.
– Нужно что-нибудь королевское, – сказала Лиззи. – Ничем так не проймёшь Никербокеров, как чем-либо королевским.
– Свежие мозги! О, свежие мозги! – закричал японец, хлопая Лиззи по спине. – Что ты скажешь, например, о королевской Вильгельмине? Или ещё лучше – королевская Изабелла?
– Это вино такое есть, «Изабелла», – заметил Джим.
– Помолчи, глуповатый негроид, – ласково сказал японец. – И прекрати думать о вине.
– Ладно, не буду, сэр.
– Послушай, Джимми, а как звали остров, где ты родился? – Остров Аналостан был моей родиной, сэр!
– Здорово! Королевская Аналостанка, чёрт возьми! Единственная Королевская Аналостанка на свете с родословной! Умора!
И японец принялся хихикать и хохотать.
– Королевская Аналостанка, – повторила Лиззи. – Ну и словечко! Язык свернёшь.
Шамайка слонялась по трущобам, шарила по помойкам – в общем, жизнь её постепенно вошла в своё русло. В сущности, всё было в порядке, но всё-таки чего-то не хватало. Не было друга и даже никакого намёка, что друг этот может объявиться. Уплыл бык Брэдбери, пропали котята, погиб пират. Но не с рыжим же дружить Крисом, не завязывать же отношений с полубульдогом! Кстати, полубульдог в последнее время бессовестно шлялся где придётся. Господин У-туулин махнул на него рукой и навеки спустил с цепи. И несколько уже раз неполный бульдог загонял Шамайку на дерево.
Одиночество, глубокое одиночество охватило кошачью душу, внутренний холод. А ведь с внутренним холодом на душе трудно жить даже и кошке в трущобах.
Но есть очень хотелось: душа душой, а селёдочная головка тоже на дороге не валяется. Искать надо. И Шамайка шарила по дорогам в поисках селёдочной головки.
Однажды услыхала она знакомый призыв: – Мяу-co! Мяу-co! Мяу-со!
И она побежала на этот зов, от которого за версту разило варёной печёнкой.
Но вот тут и получилась загвоздка. Дело в том, что печёнкой-то не разило. Никак не разило, не было печёночного запаха. Шамайка насторожилась. Но не удержалась и выглянула всё-таки из подворотни.
«Чёрт их разберёт, – думала она, – может быть, теперь делают такую печёнку, без запаха?»
Она увидела человека, который вёз тележку и кричал:
– Мяу-со! Мяу-со!
А ещё два других человека шли по сторонам переулка, как прохожие. У одного в руках был длинный крюк-багор, у другого – сеть на палке, вроде сачка. А уж в тележке не было никакого мяса, на ней стояла клетка из грубых, необструганных сколоченных брусков. И как только кошка выскакивала на знакомый призыв, она тут же попадала в сеть или на крючок тёмных личностей. Да, это были очень и очень тёмные личности, и вышли они на промысел рано утром, в тумане, когда хозяева кошек ещё спали. За полчаса они наловили больше десятка кошек, трущобных и хозяйских. И белая Молли, и рыжий Крис, и даже дурацкий полубульдог попали в клетку.
Человек с крючком заприметил Шамайку и направился к ней. Она попятилась, но уже летел к ней по воздуху железный багор. Она извернулась, отпрянула, и тут же накрыла её сеть. Сетевик подкрался к ней сзади и неожиданно. И под крик «Мяу-со! Мяу-со!» проволокли её в сети по воздуху и вытряхнули в клетку.
Ошарашенные и оглушённые, бились в клети кошки и собаки, они не понимали, что с ними будет дальше. Особенно обалдел полубульдог. Он совсем потерял лицо, если можно так назвать его невероятную морду. Сейчас он мог растерзать любую кошку, но клыки его тупо спали, охваченные ужасом.
Клетка тряслась и качалась, продвигаясь дальше, и Шамайка всякий раз оказывалась рядом с полубульдогом.
И огромный испуганный Поль в тоске прижимался к ней и мелко дрожал.
«Глупо-то как, глупо, – думала про себя Шамайка. – Надо же было так дешёво купиться, так глупо влипнуть в клетку, попасться дуракам-кошколовам». Ей было предельно ясно, что сделают сейчас эти люди: повезут кошек и собак на живодёрню.
И она стала осматривать клетку. Клетка была крепка, и крючок, на который она запиралась, находился снаружи и сверху. Открыть её изнутри не удалось бы ни кошачьим когтем, ни собачьим зубом. Крышка открывалась, только когда в неё бросали очередную жертву.
– Мяу-со! Мяу-со! – мяукал тонконогий, который толкал тележку.
И выскочила из подворотни пятнистая кошка, и багор впился ей под ребро. По воздуху, по воздуху понёс багор кошку к клетке, и тонконогий уже приоткрыл крышку, но тут пятнистая сорвалась с крючка. Крючконосец снова подцепил её, да неловко, и тут Шамайка вспрыгнула на спину полубуль– догу и вылетела из клетки вон, и дурацкий полубульдог рванул за нею.
Раздались ругательства, а кошки и моськи вырывались на волю. Не знаю точно, сколько их вырвалось из клетки, а за Шамайкой погнался тот, вооруженный сетью. Скачками уходила она от него, но изловчился сетевик-сачконосец и накрыл её как раз у входа в лавку японца Мали.
На пороге стоял негр Джим.
– Господин, – сказал он кошколову, – это моя кошка, не мучай её.
– Чего ещё?! – закричал кошколов. – Замолчи, обезьяна, а то я тебе сейчас устрою суд Линча.
– Не надо мне устраивать суд Линча, маса, – мягко сказал негр. – Отдай мне кошку, а я тебе подарю полдоллара.
– Полдоллара! Мне?! Отойди, от тебя воняет лошадью.
– Ах, маса, маса, белый человек, а говоришь чёрные слова. Ты, господин, глубоко не прав.
И послышался длинный и протяжный подготовительный звук, и кошколов не понял, что это за звук, закрутил головой, и тут Джим с великой меткостью плюнул ему в правый глаз. Плевок, пропитанный жиром гремучих змей в смеси с табаком «Читанога-Чуча», поразил кошколова чуть ли не насмерть. Он замер в полном смысле этого слова, он окостенел, а негр так ударил его кулаком в челюсть, что дурак-кошколов упал на землю и уполз куда-то глубоко в трущобы. Джим выпутал из сети Шамайку и внёс в подвал.
– От этой кошки нам никогда не избавиться, – задумчиво сказал японец, оглядев Шамайку. – В ней, конечно, заключены доллары. Но кошачьи меха себя не оправдали, на одних рыбьих жмыхах можно разориться. Но кое-что мне всё-таки приходит в голову. Готовь-ка, Джим, варево из жира гремучих змей, надо её снова отмыть.
– Что это ещё пришло в твою японскую голову? – ворчала всклокоченная Лиззи. – Боже! Как я глупа! Зачем не приняла предложение господина Тоорстейна?
– Я скажу только одно слово, – с намёком шепнул японец. – А ты слушай, как это слово звучит. Вот как: «Никербокеры!»
– Никербокеры? Ты шутишь. Вначале купи себе приличные штаны, а уж потом говори «Никербокеры». Никербокеры тебя и на порог не пустят.
– А я и не пойду к ним на порог. Пошлю вместо себя Джима. А костюм возьмём напрокат. Но это не главное. Главное – имя и родословная.
– Нужно что-нибудь королевское, – сказала Лиззи. – Ничем так не проймёшь Никербокеров, как чем-либо королевским.
– Свежие мозги! О, свежие мозги! – закричал японец, хлопая Лиззи по спине. – Что ты скажешь, например, о королевской Вильгельмине? Или ещё лучше – королевская Изабелла?
– Это вино такое есть, «Изабелла», – заметил Джим.
– Помолчи, глуповатый негроид, – ласково сказал японец. – И прекрати думать о вине.
– Ладно, не буду, сэр.
– Послушай, Джимми, а как звали остров, где ты родился? – Остров Аналостан был моей родиной, сэр!
– Здорово! Королевская Аналостанка, чёрт возьми! Единственная Королевская Аналостанка на свете с родословной! Умора!
И японец принялся хихикать и хохотать.
– Королевская Аналостанка, – повторила Лиззи. – Ну и словечко! Язык свернёшь.
Глава 23
Жемчужина
Море экипажей, реки цилиндров, озёра шляпок и туалетов, дамы и кони, негры и господа окружили один из богатых особняков на Пятой авеню, а может, и на какой другой улице города. Всё это шумело, ржало, смеялось, кричало, ругалось и пробивалось к двери, у входа в которую стояли швейцары и полицейские.
Господин японец Мали с трудом продвигался к особняку, размахивая пригласительным билетом. Как ни старался японец отгладить брюки, вид у него всё-таки был никудышный. В этой пёстрой толпе он торчал, как булыжник в асфальте. Некоторые швейцары толкали его локтями, а одна дама заметила:
– От вас пахнет канарейками.
Удивляясь точности её обоняния, японец читал афишу:
ВЫСТАВКА ДОМАШНИХ ЖИВОТНЫХ
г. Никкербокер
По персидским коврам, по бразильским паласам двигались нарядные зрители и знатоки кошек. А за бархатными мадагаскарскими занавесками стояли клетки – латунные и золотые, а уж в этих клетках сидели кошки. Все с бантами! «Все с бантами!» – потрясённо думал японец Мали.
– Ах, какой ус у этого кота-сибиряка! – восклицали знатоки. – Какой хвост! Это не хвост, а царственное опахало!
– Посмотрите на это пушистое чудо! Гляньте на это сиамское диво!
У некоторых котов на хвосты были нанизаны золотые кольца, другие коты в бархатных жилетах валялись на шёлковых подушках, как джентльмены, напившиеся виски.
– Уимблдон! Уимблдон! – послышались вопли, и японец Мали протиснулся к клетке, в которой сидел клетчатый котяра.
Дьявольски ухмыляясь, он махал когтистою лапой и попадал ей иногда по теннисному мячику, который был привешен на верёвочке. От удара мяч перелетал через сеточку в другую половину клетки. А уж там встречал его другой котяра, полосатый, который с рёвом кидался на мяч, как лис на куропатку.
«ЧТО НАША ЖИЗНЬ – написано было над клеткой. – СПЛОШНОЙ УИМБЛДОН!»
Вообще надписей на клетках хватало, и японец кидался то к «Ангорской жеманнице», где в клетке белая кошечка умывалась перед зеркалом, то к «Биржевому воротиле» – коту, который лениво ел ветчину на коврике, состряпанном из долларовых бумажек. Конечно, всем ясно было, что Никербокеры расстарались.
– Какой богатый кошачий материал! – восклицали многие знатоки. – Ну взять хотя бы «Палача»!
Действительно, среди разных «Уимблдонов» и «Сиамских див» был и кот по прозвищу Палач. В клетке вместе с котом сидела мышка, которую кот-палач лениво и замедленно терзал. Некоторые девушки падали в обморок, и швейцар укладывал их на специальные кушетки, над которыми было написано: «Для обмороков». Рядом с такой кушеткой стоял и столик с прохладительными напитками, соками и виски, и японец хотел было грохнуться в обморок, но сообразил, что его на кушетку никто не потащит.
Толпа валила и валила по бразильским паласам, и вместе с нею продвигался японец Мали. Наконец он наткнулся на новый кордон полицейских. Чтобы пройти за этот кордон, ну– жен был дополнительный билет, коего у японца, конечно, не было. Сюда, за бархатный канат, проходили только избранные и очень богатые люди, которым всё-таки тоже приходи– лось показывать особый билет. Японец пошарил в кармане и нашёл серебряный доллар. Зажав его в кулаке, он принялся вертеться возле бархатных верёвок.
– Ну, ты чего тут вертишься? – спросил наконец полисмен.
– Я бы хотел попасть туда, сэр.
– Туда нельзя, – лениво ответил бобби. – Там – жемчужина. Сопрёшь ещё, чего доброго.
– Да нет, не сопру. Мне бы только глянуть, я вообще-то развожу кроликов и вот теперь думаю…
И тут японец показал полисмену доллар. Полицейский протянул жезл, а в жезле была дырочка, и японец всунул туда доллар и прошёл за бархатные верёвки.
Тишина – вот что поразило его поначалу. Полная тишина. Если по ту сторону верёвки всё время гремел легкомысленный джаз, то уж тут была тишина, и японец подивился силе бархатной верёвки, которая не пропускала не только посторонних людей, но и посторонние звуки. Он поднялся по какой-то лесенке, и голубой охватил его полусумрак. И вдруг из-за портьеры вышел пожилой господин в чёрном фраке и прошептал японцу на ухо:
– Вы приближаетесь к жемчужине, сэр! Вам осталось двадцать пять шагов. Мужайтесь, сэр, мужайтесь! – И джентльмен пропал.
Японец сделал шажок, другой и наступил на какую-то особую ступеньку. Это была музыкальная ступенька, как клавиша пианино, и послышался тихий и далёкий звук фисгармонии. Звучала прелюдия Иоганна Себастьяна Баха…
И девушка в белом выплыла навстречу японцу, ласково обняла его и зашептала ему на ухо какие-то английские стихи, которые я совершенно не понял, мне только послышались слова: «Никогда не узнаю, он был или не был, этот вечер…» Наконец девушка отпустила японца и ласково кинула его в объятья трёх молчаливых, похожих на Авраама Линкольна. Три президента обыскали японца, проверили, нет ли у него за пазухой маузера, и впустили в зал, сверкающий золотом и шампанским.
– Прежде всего! Прежде всего! – сказал кривоносый официант. – Прежде всего шампанское! – И подал японцу поднос, на котором стояли тонконогие бокалофужеры.
Японец потрясённо хватанул шампанского, которое тут же выскочило у него через нос. Отфыркиваясь, японец огляделся.
Совсем небольшая, но всё-таки толпа, в которой мелькали фоторепортёры, поджигавшие магний, столпилась вокруг человека, который бокал за бокалом, волнуясь, пил шампанское. Это и был господин Никербокер – великий покровитель кошек всего мира. Это именно он устроил в своё время великий поход домохозяек с лозунгами: «Кесарю – кесарево, а кошке – кошково!» На голове господина Никербокера была прилеплена настоящая корона, составленная из сплетения золотых кошек и серебряных мышей.
– Каждой кошке – мышь! Каждой кошке – свою мышь, господа! – говорил господин Никербокер журналистам. – Вот мой лозунг!
Все аплодировали.
– А сейчас я покажу вам жемчужину. Слабонервных прошу… Впрочем, среди настоящих знатоков и любителей домашних хищников слабонервных не бывает. Маэстро!
Откуда-то грянул туш, свет припогас, портьера медленно поплыла в сторону, и, к своему изумлению, первое, что увидел японец, была физиономия Джима в белом цилиндре. Да, Джим в белом цилиндре, в белом фраке стоял за портьерой, а рядом с ним – полицейский с револьвером. Другой полицейский красовался по другую сторону портьеры, и рядом с ним кипела бешеными красками Лиззи. А между всеми полицейскими и револьверами виднелась клетка, над которой написано было:
КОРОЛЕВСКАЯ АНАЛЛОСТАНКА
Собственность господина Мали, эсквайра (Токио)
На троне, на троне, на чёрной подушке, чуть-чуть прижмурив голубые глаза, лежала в клетке Шамайка. Заприметив толпу, она зевнула, прикрываясь изящною лапой.
Господин японец Мали с трудом продвигался к особняку, размахивая пригласительным билетом. Как ни старался японец отгладить брюки, вид у него всё-таки был никудышный. В этой пёстрой толпе он торчал, как булыжник в асфальте. Некоторые швейцары толкали его локтями, а одна дама заметила:
– От вас пахнет канарейками.
Удивляясь точности её обоняния, японец читал афишу:
ВЫСТАВКА ДОМАШНИХ ЖИВОТНЫХ
г. Никкербокер
По персидским коврам, по бразильским паласам двигались нарядные зрители и знатоки кошек. А за бархатными мадагаскарскими занавесками стояли клетки – латунные и золотые, а уж в этих клетках сидели кошки. Все с бантами! «Все с бантами!» – потрясённо думал японец Мали.
– Ах, какой ус у этого кота-сибиряка! – восклицали знатоки. – Какой хвост! Это не хвост, а царственное опахало!
– Посмотрите на это пушистое чудо! Гляньте на это сиамское диво!
У некоторых котов на хвосты были нанизаны золотые кольца, другие коты в бархатных жилетах валялись на шёлковых подушках, как джентльмены, напившиеся виски.
– Уимблдон! Уимблдон! – послышались вопли, и японец Мали протиснулся к клетке, в которой сидел клетчатый котяра.
Дьявольски ухмыляясь, он махал когтистою лапой и попадал ей иногда по теннисному мячику, который был привешен на верёвочке. От удара мяч перелетал через сеточку в другую половину клетки. А уж там встречал его другой котяра, полосатый, который с рёвом кидался на мяч, как лис на куропатку.
«ЧТО НАША ЖИЗНЬ – написано было над клеткой. – СПЛОШНОЙ УИМБЛДОН!»
Вообще надписей на клетках хватало, и японец кидался то к «Ангорской жеманнице», где в клетке белая кошечка умывалась перед зеркалом, то к «Биржевому воротиле» – коту, который лениво ел ветчину на коврике, состряпанном из долларовых бумажек. Конечно, всем ясно было, что Никербокеры расстарались.
– Какой богатый кошачий материал! – восклицали многие знатоки. – Ну взять хотя бы «Палача»!
Действительно, среди разных «Уимблдонов» и «Сиамских див» был и кот по прозвищу Палач. В клетке вместе с котом сидела мышка, которую кот-палач лениво и замедленно терзал. Некоторые девушки падали в обморок, и швейцар укладывал их на специальные кушетки, над которыми было написано: «Для обмороков». Рядом с такой кушеткой стоял и столик с прохладительными напитками, соками и виски, и японец хотел было грохнуться в обморок, но сообразил, что его на кушетку никто не потащит.
Толпа валила и валила по бразильским паласам, и вместе с нею продвигался японец Мали. Наконец он наткнулся на новый кордон полицейских. Чтобы пройти за этот кордон, ну– жен был дополнительный билет, коего у японца, конечно, не было. Сюда, за бархатный канат, проходили только избранные и очень богатые люди, которым всё-таки тоже приходи– лось показывать особый билет. Японец пошарил в кармане и нашёл серебряный доллар. Зажав его в кулаке, он принялся вертеться возле бархатных верёвок.
– Ну, ты чего тут вертишься? – спросил наконец полисмен.
– Я бы хотел попасть туда, сэр.
– Туда нельзя, – лениво ответил бобби. – Там – жемчужина. Сопрёшь ещё, чего доброго.
– Да нет, не сопру. Мне бы только глянуть, я вообще-то развожу кроликов и вот теперь думаю…
И тут японец показал полисмену доллар. Полицейский протянул жезл, а в жезле была дырочка, и японец всунул туда доллар и прошёл за бархатные верёвки.
Тишина – вот что поразило его поначалу. Полная тишина. Если по ту сторону верёвки всё время гремел легкомысленный джаз, то уж тут была тишина, и японец подивился силе бархатной верёвки, которая не пропускала не только посторонних людей, но и посторонние звуки. Он поднялся по какой-то лесенке, и голубой охватил его полусумрак. И вдруг из-за портьеры вышел пожилой господин в чёрном фраке и прошептал японцу на ухо:
– Вы приближаетесь к жемчужине, сэр! Вам осталось двадцать пять шагов. Мужайтесь, сэр, мужайтесь! – И джентльмен пропал.
Японец сделал шажок, другой и наступил на какую-то особую ступеньку. Это была музыкальная ступенька, как клавиша пианино, и послышался тихий и далёкий звук фисгармонии. Звучала прелюдия Иоганна Себастьяна Баха…
И девушка в белом выплыла навстречу японцу, ласково обняла его и зашептала ему на ухо какие-то английские стихи, которые я совершенно не понял, мне только послышались слова: «Никогда не узнаю, он был или не был, этот вечер…» Наконец девушка отпустила японца и ласково кинула его в объятья трёх молчаливых, похожих на Авраама Линкольна. Три президента обыскали японца, проверили, нет ли у него за пазухой маузера, и впустили в зал, сверкающий золотом и шампанским.
– Прежде всего! Прежде всего! – сказал кривоносый официант. – Прежде всего шампанское! – И подал японцу поднос, на котором стояли тонконогие бокалофужеры.
Японец потрясённо хватанул шампанского, которое тут же выскочило у него через нос. Отфыркиваясь, японец огляделся.
Совсем небольшая, но всё-таки толпа, в которой мелькали фоторепортёры, поджигавшие магний, столпилась вокруг человека, который бокал за бокалом, волнуясь, пил шампанское. Это и был господин Никербокер – великий покровитель кошек всего мира. Это именно он устроил в своё время великий поход домохозяек с лозунгами: «Кесарю – кесарево, а кошке – кошково!» На голове господина Никербокера была прилеплена настоящая корона, составленная из сплетения золотых кошек и серебряных мышей.
– Каждой кошке – мышь! Каждой кошке – свою мышь, господа! – говорил господин Никербокер журналистам. – Вот мой лозунг!
Все аплодировали.
– А сейчас я покажу вам жемчужину. Слабонервных прошу… Впрочем, среди настоящих знатоков и любителей домашних хищников слабонервных не бывает. Маэстро!
Откуда-то грянул туш, свет припогас, портьера медленно поплыла в сторону, и, к своему изумлению, первое, что увидел японец, была физиономия Джима в белом цилиндре. Да, Джим в белом цилиндре, в белом фраке стоял за портьерой, а рядом с ним – полицейский с револьвером. Другой полицейский красовался по другую сторону портьеры, и рядом с ним кипела бешеными красками Лиззи. А между всеми полицейскими и револьверами виднелась клетка, над которой написано было:
КОРОЛЕВСКАЯ АНАЛЛОСТАНКА
Собственность господина Мали, эсквайра (Токио)
На троне, на троне, на чёрной подушке, чуть-чуть прижмурив голубые глаза, лежала в клетке Шамайка. Заприметив толпу, она зевнула, прикрываясь изящною лапой.
Глава 24
Их маленькая тень
– Да, она единственная, – подтверждал господин Никербокер, кивая короной. – Единственная Королевская Аналостанка с родословной! Сейчас кошковеды заняты проблемой найти ей достойную пару. Единственный известный нам кот-аналостан проживает на острове Борнео. Видимо, хозяин повезёт её туда на дирижабле.
– О, как бы я хотела иметь у себя это великолепное существо Аналос… – сказала пожилая дама, рассматривая кошку в театральный бинокль.
– Великолепное существо… Как верно сказано, графиня… Аналос… Аналос… Это уже не просто кошка, это – великолепное существо! Но должен огорчить вас: «аналос» не продаётся. Её хозяин, господин Мали, – человек с большими средствами, к нему трудно подступиться. Он насилу согласился выставить своё сокровище, а сейчас находится в Стокгольме по делам государственной важности.
– О, господин Никербокер, уговорите же его продать мне аналостанку.
– Не обещаю, не обещаю, но попробую, здесь находится его дворецкий. – И господин Никербокер кивнул короной на Джима.
– А кто эта дама? – спрашивали зрители, потрясённые видом Лиззи.
– Это специальная кошачья экономка. Она кормит аналостанку, она знает тайну её рациона. Очень молчалива, от неё и слова не добьёшься.
Тут господин Никербокер подошёл к Лиззи и сказал: – Будьте так любезны, мисс. Сообщите же знатокам, чем вы кормите её в это время суток.
Лиззи прищурила глазки, сложила губки и сказала:
– Это сю-у-укрет!
– Но всё-таки, мисс, будьте благосклонны к кошковедам, вы поможете и мне лично в создании монументального труда «Введение в кошковедение».
– Сбитые сливки, – сказала наконец Лиззи, – а на завтрак жареная мышь.
– О боже! – воскликнула графиня. – Да кто же с мышей шкуру-то сдирает?
– Вот он и сдирает, – ответила Лиззи, кивнув в сторону почтенного дворецкого.
Вечером этого же дня в подвале устроили праздник. Только Лиззи была недовольна.
– Дубина! – ругалась она. – Получил пятьсот долларов и уже на седьмом небе! Надо было торговаться! Можно было взять тыщу!
– Так ведь меня не было, – оправдывался японец. – Вы с Джимом назначали цену.
– Джим – негр, а я растерялась.
– Ладно, – сказал японец. – Это наша первая счастливая сделка, будут и более выгодные. В другой раз продадим кошку за тыщу.
– Не знаю, не знаю, – покачал головою Джим. – Весьма сомневаюсь, уважаемый сэр. Где вы еще возьмёте такую Шамайку? Такие кошки рождаются редко. Очень редко, сэр.
– Кто же её всё-таки купила.
– Богатые люди, сэр. С Пятой авеню. Хозяйку называют графиней.
– Пошли, – сказал японец, вставая. – Пошли поглядим, где живёт теперь Королевская Аналостанка.
Они долго шли по городу и попали в богатый квартал. Стояли, стояли у решётчатой ограды и смотрели на дом с белыми башенками, на освещённые окна. За спиной у них громыхали машины и экипажи. А один человек остановился, внимательно разглядывая негра и японца. Я точно не знаю, кто это был, но возможно, господин Эрнест Сетон-Томпсон. А они всё ждали, что кошка покажется в окне, да только чужие богатые тени мелькали на кружевах занавесок.
– Вон! – закричал Джим. – Вон она!
И они увидели, как мелькнула за оконной кисеей изогнутая кошачья тень. Их маленькая тень.
– О, как бы я хотела иметь у себя это великолепное существо Аналос… – сказала пожилая дама, рассматривая кошку в театральный бинокль.
– Великолепное существо… Как верно сказано, графиня… Аналос… Аналос… Это уже не просто кошка, это – великолепное существо! Но должен огорчить вас: «аналос» не продаётся. Её хозяин, господин Мали, – человек с большими средствами, к нему трудно подступиться. Он насилу согласился выставить своё сокровище, а сейчас находится в Стокгольме по делам государственной важности.
– О, господин Никербокер, уговорите же его продать мне аналостанку.
– Не обещаю, не обещаю, но попробую, здесь находится его дворецкий. – И господин Никербокер кивнул короной на Джима.
– А кто эта дама? – спрашивали зрители, потрясённые видом Лиззи.
– Это специальная кошачья экономка. Она кормит аналостанку, она знает тайну её рациона. Очень молчалива, от неё и слова не добьёшься.
Тут господин Никербокер подошёл к Лиззи и сказал: – Будьте так любезны, мисс. Сообщите же знатокам, чем вы кормите её в это время суток.
Лиззи прищурила глазки, сложила губки и сказала:
– Это сю-у-укрет!
– Но всё-таки, мисс, будьте благосклонны к кошковедам, вы поможете и мне лично в создании монументального труда «Введение в кошковедение».
– Сбитые сливки, – сказала наконец Лиззи, – а на завтрак жареная мышь.
– О боже! – воскликнула графиня. – Да кто же с мышей шкуру-то сдирает?
– Вот он и сдирает, – ответила Лиззи, кивнув в сторону почтенного дворецкого.
Вечером этого же дня в подвале устроили праздник. Только Лиззи была недовольна.
– Дубина! – ругалась она. – Получил пятьсот долларов и уже на седьмом небе! Надо было торговаться! Можно было взять тыщу!
– Так ведь меня не было, – оправдывался японец. – Вы с Джимом назначали цену.
– Джим – негр, а я растерялась.
– Ладно, – сказал японец. – Это наша первая счастливая сделка, будут и более выгодные. В другой раз продадим кошку за тыщу.
– Не знаю, не знаю, – покачал головою Джим. – Весьма сомневаюсь, уважаемый сэр. Где вы еще возьмёте такую Шамайку? Такие кошки рождаются редко. Очень редко, сэр.
– Кто же её всё-таки купила.
– Богатые люди, сэр. С Пятой авеню. Хозяйку называют графиней.
– Пошли, – сказал японец, вставая. – Пошли поглядим, где живёт теперь Королевская Аналостанка.
Они долго шли по городу и попали в богатый квартал. Стояли, стояли у решётчатой ограды и смотрели на дом с белыми башенками, на освещённые окна. За спиной у них громыхали машины и экипажи. А один человек остановился, внимательно разглядывая негра и японца. Я точно не знаю, кто это был, но возможно, господин Эрнест Сетон-Томпсон. А они всё ждали, что кошка покажется в окне, да только чужие богатые тени мелькали на кружевах занавесок.
– Вон! – закричал Джим. – Вон она!
И они увидели, как мелькнула за оконной кисеей изогнутая кошачья тень. Их маленькая тень.
Глава 25
Новое правое рваное ухо
Графиня Блонская, которая купила Шамайку, была большая любительница редких животных. В её роскошном доме жили канарейки, но это были очень и очень особенные канарейки, канареечки с вывертом.
Графиня говорила так:
– Если у меня будут жить золотые рыбки в аквариуме, то это не будут простые золотые рыбки в простом аквариуме. У меня уж и аквариум и рыбки будут с вывертом.
И она вправду привезла рыбок от китайского императора, который был с вывертом. А выверт заключался в том, что император уже императором не был, но был! И рыбки все были выверчены в разные стороны, и одна из них, фиолетового цвета, умела высунуть из воды физиономию и сказать слово «хлопок».
Это было единственное слово, которое она могла молвить, – «хлопок», но в этом заключался преизряднейший выверт.
И аквариум, конечно, был с вывертом, но тут выверт был в другом.
Этот аквариум делал русский мастер Ваня Коровочкин, который прежде никаких аквариумов не делал.
– Жизнь пресна, – говорила графиня. – Всё так однообразно и безобразно, что её просто хочется вывернуть. Без выверта пусть будут только доллары.
Кроме рыбок и канареек, жил у графини сенбернар Стэнли, которого очень трудно было отличить от телёнка, который тоже тут жил и убивал каждого зрителя своим бешеным сходством с сенбернаром. Когда они паслись рядышком в саду и сенбернар жевал петрушку, телёнок зверски рычал на прохожих.
Короче, весь дом и всё хозяйство графини было с вывертом и вверх дном. В этот вывороченный дом вливал свою струю и сын графини – ушастый Виктор.
– Мути! Мути! – вскричал Виктор, вбегая в столовую к утреннему кофию и обращаясь к матери почему-то на немецком языке. – Мути, смотри что!
Из его правого уха хлестала кровь.
– Боже, Виктор! Вас ист дас? Откуда кровь?
– Она, она, кошка с вывертом! Она меня оцарапала! – ревел Виктор, размахивая правым ухом. – Я хотел её погладить, а она царапается.
– Пойми, Виктор, ты только граф, а она королева. У неё аристократическая неприязнь к неуместным ласкам. Эй, люди! Забинтуйте ребёнку ухо!
На зов графини вбежали слуги и стали закручивать бинт на голове ребёнка.
– Я по-хорошему к ней, а она… – врал Виктор, который дёрнул Шамайку за хвост.
Скоро Виктор был обинтован так густо, что голова его стала схожа с белокочанной капустой. Виктору обмотка не понравилась, голова его отяжелела, и он то и дело ронял такую голову на стол.
– Мути! Мути! Мне эта обмотка кофий пить мешает.
– Не лезь в другой раз с дурацкими ласками к королевским особам, – отвечала графиня.
Графиня говорила так:
– Если у меня будут жить золотые рыбки в аквариуме, то это не будут простые золотые рыбки в простом аквариуме. У меня уж и аквариум и рыбки будут с вывертом.
И она вправду привезла рыбок от китайского императора, который был с вывертом. А выверт заключался в том, что император уже императором не был, но был! И рыбки все были выверчены в разные стороны, и одна из них, фиолетового цвета, умела высунуть из воды физиономию и сказать слово «хлопок».
Это было единственное слово, которое она могла молвить, – «хлопок», но в этом заключался преизряднейший выверт.
И аквариум, конечно, был с вывертом, но тут выверт был в другом.
Этот аквариум делал русский мастер Ваня Коровочкин, который прежде никаких аквариумов не делал.
– Жизнь пресна, – говорила графиня. – Всё так однообразно и безобразно, что её просто хочется вывернуть. Без выверта пусть будут только доллары.
Кроме рыбок и канареек, жил у графини сенбернар Стэнли, которого очень трудно было отличить от телёнка, который тоже тут жил и убивал каждого зрителя своим бешеным сходством с сенбернаром. Когда они паслись рядышком в саду и сенбернар жевал петрушку, телёнок зверски рычал на прохожих.
Короче, весь дом и всё хозяйство графини было с вывертом и вверх дном. В этот вывороченный дом вливал свою струю и сын графини – ушастый Виктор.
– Мути! Мути! – вскричал Виктор, вбегая в столовую к утреннему кофию и обращаясь к матери почему-то на немецком языке. – Мути, смотри что!
Из его правого уха хлестала кровь.
– Боже, Виктор! Вас ист дас? Откуда кровь?
– Она, она, кошка с вывертом! Она меня оцарапала! – ревел Виктор, размахивая правым ухом. – Я хотел её погладить, а она царапается.
– Пойми, Виктор, ты только граф, а она королева. У неё аристократическая неприязнь к неуместным ласкам. Эй, люди! Забинтуйте ребёнку ухо!
На зов графини вбежали слуги и стали закручивать бинт на голове ребёнка.
– Я по-хорошему к ней, а она… – врал Виктор, который дёрнул Шамайку за хвост.
Скоро Виктор был обинтован так густо, что голова его стала схожа с белокочанной капустой. Виктору обмотка не понравилась, голова его отяжелела, и он то и дело ронял такую голову на стол.
– Мути! Мути! Мне эта обмотка кофий пить мешает.
– Не лезь в другой раз с дурацкими ласками к королевским особам, – отвечала графиня.
Глава 26
Кончина кровожадного теленка
Пока графиня с забинтованным сыном услаждалась кофием, который тоже был с вывертом, а именно с чесноком, Шамайка металась по комнате. Катаясь на спине, пыталась она сорвать с шеи голубой бант. Он её бесил, давил и душил. А разгрызть его не удавалось! В конце концов она так взлохматила его, что бант напоминал голубую рваную пальму.
Да, так уж получилось, что кошку мучил бант, а Виктора бинт.
Бинт и бант должны были снова неминуемо встретиться. И Виктор после кофию пошёл во двор и отвязал сенбернара. Он хотел взять с собою ещё кровожадного телёнка, но понял, что сенбернара достаточно.
Травоядный Стэнли, виляя огромным задом, поднялся на второй этаж по бархатным коврам. Он шагал с достоинством, как истинный господин-вегетарианец.
И вот вдруг открылась дверь, и Шамайка увидела предостойного господина. Ничего подобного она никогда в жизни не видела, и рожа господина Стэнли, обожравшегося сельдереем, показалась ей чудовищной. И Стэнли никогда не видел кошек с голубою пальмою на голове. Обычно полусонный, любитель трав проснулся и гавкнул. Но это мы так пишем – «гавкнул». На самом деле это был глубокий и жуткий нутряной звук, это был обвал и взрыв вулкана внутри горы.
С пальмою на голове взвилась Шамайка в воздух, и за нею взлетела хрустальная ваза с орхидеями, которая взорвалась совместно с люстрой! Всюду посыпался хрустальный дождь, и золотая фиолетовая императорская рыбка с вывертом выскочила из аквариума и побежала по мокрому полу, яростно крича:
Да, так уж получилось, что кошку мучил бант, а Виктора бинт.
Бинт и бант должны были снова неминуемо встретиться. И Виктор после кофию пошёл во двор и отвязал сенбернара. Он хотел взять с собою ещё кровожадного телёнка, но понял, что сенбернара достаточно.
Травоядный Стэнли, виляя огромным задом, поднялся на второй этаж по бархатным коврам. Он шагал с достоинством, как истинный господин-вегетарианец.
И вот вдруг открылась дверь, и Шамайка увидела предостойного господина. Ничего подобного она никогда в жизни не видела, и рожа господина Стэнли, обожравшегося сельдереем, показалась ей чудовищной. И Стэнли никогда не видел кошек с голубою пальмою на голове. Обычно полусонный, любитель трав проснулся и гавкнул. Но это мы так пишем – «гавкнул». На самом деле это был глубокий и жуткий нутряной звук, это был обвал и взрыв вулкана внутри горы.
С пальмою на голове взвилась Шамайка в воздух, и за нею взлетела хрустальная ваза с орхидеями, которая взорвалась совместно с люстрой! Всюду посыпался хрустальный дождь, и золотая фиолетовая императорская рыбка с вывертом выскочила из аквариума и побежала по мокрому полу, яростно крича: