Ковальчук Вера. Младший конунг

   Гуннарсдоттер обернулась. Она видела, как воин Эйриксона, сражавшийся с Альвом, занес над ним копье, как ударил сверху, так, что жало копья вошло над свободным воротом кольчуги, между ключицей и плечом. Она закричала, отражая щитом выпад, направленный в нее, и кинулась туда, где противник деловито выдернул из шеи верного ее телохранителя копье и толкнул ногой в плечо. Женщина проскочила мимо него с такой скоростью, что ее не догнал бы ни человек, ни меч, по дороге уронила свой щит и левой рукой подхватила Альва еще до того, как он коснулся затылком палубы.
   Он смотрел на нее. Тело его, должно быть, отказалось повиноваться, и лишь взгляд еще жил. Глаза показались Хильдрид синими, как само сердце неба, и ласковыми — подобного взгляда нечего и ожидать от воина. Альв смотрел на нее жадно, даже шевельнул губами, будто пытался что-то сказать, и ласка во взгляде смешалась с тоской, потому что жизнь истекала из его тела, и не оставалось ни сил, ни времени выразить напоследок все то, что он хотел. Викинг вздрогнул, и взгляд его потерял выражение, он остекленел.
   Хильдрид что-то ударило в бок, но она не ощутила ни боли, ни страха. Стукнувшись локтем о палубу, она плавно — по-другому почему-то не выходило — поднялась и бросилась обратно, вцепилась рукой в меч, который выронила. Пальцы с трудом сплелись на рукояти.
   Сзади кто-то слегка ударил ее мечом плашмя по спине. Женщина развернулась в бедрах, попыталась парировать мечом, потому что не было щита, или даже атаковать. Перед ней стоял Харальд Эйриксон, он почти с презрением отбил щитом ее атаку и ударил мечом — не по ней, а по ее оружию. В локтях Гуннарсдоттер что-то замкнуло, пальцы разжались, и обмотанная кожей рукоять, ставшая почему-то скользкой, будто ее намазали салом, выскользнула из парализованных пальцев.
   Хильдрид медленно поднялась на ноги.
   «Как странно, — подумала она. — Ты ведь знала, что все именно так и будет, знала еще накануне». Она была бледна, но спокойна. В глазах Харальда Эйриксона она видела собственную смерть, но бить мужчина не спешил.
   «Как он похож на деда», — подумала она. С лица Эйриксона на нее смотрели глаза Прекрасноволосого.
   Она вспомнила прикосновения губ конунга и жесткие от мозолей ладони, которые умели быть такими ласковыми. Ей захотелось улыбнуться, и улыбка в самом деле слегка тронула ее губы. Харальд был удивлен, но взгляд женщины скользил мимо него, куда-то далеко, в неведомые дали, которые живому не прозреть. Эта улыбка показалась ему издевательской, потому что, даже одержав победу, сын Эйрика Кровавой Секиры не чувствовал триумфа, и сам не понимал, почему. Шагнув к дочери Гуннара, он едва ударил ее по лицу — совсем не так сильно, как мог, удар викингского кулака с легкостью мог сломать ей челюсть или проломить череп, а лишь слегка, развернутой ладонью, как мужья бьют жен слишком вольного поведения. Скорее не ударил, а сильно толкнул.
   Она упала и скорчилась — должно быть, от боли. Правый бок ее был измазан кровью, кое-где еще были заметны пятна крови — в бою ее изранили, хотя женщина, быть может, не всегда замечала этого в ходе схватки. Хильдрид попыталась встать, но выскочивший из-за спины Эйриксона рослый викинг с ругательствами ударил ее по ребрам ногой. Женщина дернулась и со стоном перекатилась на другой бок.
   — Гутхорм! — сердито окрикнул Харальд. — Прекрати.
   Гутхорм опустил ногу, которой замахнулся было второй раз, и повернул к Харальду немного растерянное, искаженное лицо. Он был похож на Эйрика Кровавую Секиру, как две капли воды.
   — Прекрати, Гутхорм, — устало повторил херсир брату. — Стыдно бить женщин. Связать ее!
   — Ты что же, оставишь ее в живых? — возмутился Гутхорм.
   — Пока — да, — холодно ответил Харальд. — Мне нужна не только она, но и новый конунг Нортимбраланда. Он, конечно, пожелает спасти свою матушку, не так ли? Пусть придет за ней ко мне, я с удовольствием его встречу, — он окинул взглядом палубу аски.
   Она была почти завалена телами. Едва ли десяток воинов Хильдрид уцелел после боя, едва ли половина отряда Эйриксона пережила этот бой. Скорее, меньше половины. Лицо Харальда дрогнуло, ему захотелось ненадолго забыть о своих принципах и все-таки ударить Хильдрид как следует. Но не следовало так поступать с достойным противником, а она, как ни крути, была достойным противником. Один взлет драккара над палубой аски чего стоил. Да и дралась она, как истинный норманн… Харальд поймал себя на том, что думает, как саксы, и нахмурился.
   Он оглядел пленных. Все они были ранены, некоторые тяжело, но лишь один все продолжал рваться из рук державших, не обращая внимания ни на что. Эйриксон подошел к нему, и его ледяной взгляд оледенил и пленника. Тот поднял на вражеского херсира ненавидящий взгляд.
   — Как тебя зовут? — спросил Эйриксон.
   — Батюшка называл меня Харальдом… Элларсоном.
   Харальд, сын Кровавой Секиры, приподнял бровь.
   — Вот как? Скажи-ка, почему ты служил женщине? Ведь ты хороший воин.
   — Да. Я служил Равнемерк, потому что она — достойный вождь! Куда более достойный, чем ты.
   — Хочешь оскорбить меня — напрасно, — с завидной невозмутимостью ответил Харальд Эйриксон. — Ты вряд ли можешь с уверенностью сказать, какой я вождь. Скажи-ка, ершистый Харальд, будешь ли ты мстить за свою предводительницу?
   — Непременно, — прошипел Элларсон. — Можешь быть в этом уверен.
   — Очень хорошо, — удовлетворенно кивнул сын Кровавой Секиры. Посмотрел на воинов, которые держали пленника. От расправы над ним их удерживала только власть херсира. — Перевяжите его. Потом, когда доберемся до лагеря, вместе с другими на этой аске отвезете его к Йорвику и отпустите. Или, пожалуй, лучше отправляйтесь в Йорвик сразу, вечером, когда подойдут остальные корабли и заберут меня и брата. А ты, Харальд Элларсон, вернешься к Орму Регнвальдарсону и расскажешь ему об этой битве и о его матери.
   — Орм отомстит тебе! — рванулся Харальд.
   — Я очень рассчитываю, что он попытается это сделать, — сказал Эйриксон и отвернулся.

Глава 16

   В йорвикском замке Орм чувствовал себя неуютно. Под нависающими каменными сводами его не преследовало ощущение близящейся смерти, но в тисках скрепленных раствором валунов и тесаных гранитных плит было очень холодно. Все-таки человеку куда правильнее жить в бревенчатых стенах длинного дома и спать на утоптанной земле, устланной свежей соломой.
   Впрочем, здесь он не собирался задерживаться надолго. В Йорвик он отбыл из Лундуна следом за матерью. Ятмунд считал, что его приближенный отправляется на север по его поручению, хотя на самом деле сын Регнвальда собирался улаживать лишь собственные дела. С мирной земли, как известно, легче собирать богатые подати.
   Об этом он и собирался позаботиться. В Йорвике останавливались купцы, и надо было определить пошлину, которую предстоит взимать. Конечно, часть придется отдать Ятмунду, но часть эта не может быть слишком велика. Конунг английский понимает, что Орму предстоит отстаивать север от данов и свитьотцев, которые пожелают здесь поживиться. На юг они не смогут пройти, не миновав север. Конунг прекрасно это понимает.
   Сын Регнвальда только теперь, когда получил сан конунга (а он считался именно конунгом Нортимбраланда, хоть и платил часть податей мерсийскому правителю), стал, как неприятное бремя, чувствовать свою молодость. Чем выше почет, тем больше забот, а почетнее положения конунга нет ничего. Здесь, в Йорвике, он ощутил особенно остро, как ему не хватает совета и поддержки отца. Но куда чаще он думал о матери. Отец умер, когда юноше было пятнадцать лет, так что не на его советы сын привык опираться.
   Он сидел в общей зале, где как раз ставили столы к ужину. Конструкция была простая — ставились козлы, на которые укладывались тяжелые столешницы. После трапезы слуги убирали посуду и объедки, снимали столешницы и уносили козлы, и зала снова была свободна. Орм размышлял о том, сколько же именно потребовать с купцов и сколько отсылать Ятмунду, чтоб и волки были сыты, и овцы целы, когда в залу заглянул Кадок, валлиец, которого Орм звал саксом. Кадок почему-то не ужился при дворе Ятмунда и запросился в отряд Орма вместе со всей своей семьей. Поскольку в его семье было больше пятидесяти крепких мужчин, Орм охотно взял его к себе.
   Лицо у Кадока было встревоженное.
   — Мой тан, здесь человек вашей матушки. Он говорит, что должен что-то рассказать…
   Орм вскочил с кресла. От лица его в один миг отхлынула кровь. Но тут Кадока в дверях сильно толкнули — он налетел на косяк — и в залу ввалился Харальд Элларсон, истерзанный и грязный. У него подкашивались ноги, и потому он опирался на руку сопровождающего викинга. Кадок не обиделся на пинок, подхватил раненого под другую руку.
   Орм пересек залу почти бегом и схватил Харальда за плечи. Теперь сомнений у него уже не было — хороших вестей в таком виде не приносят. Викинг поморщился должно быть, хватка молодого конунга Нортимбраланда причинила ему боль.
   — Регнвальдарсон, меня к тебе отпустил Эйриксон. Харальд Эйриксон, — сказал викинг.
   — Что с матерью? Она жива?
   — Она в плену.
   — А ее отряд?
   — Все погибли, — Харальд с трудом перевел дух. — Только меня оставили в живых, чтоб я тебе рассказал об этом. Харальд Эйриксон напал на нас, когда мы едва миновали мыс Лангрер, напал утром…
   — Мать в плену? — переспросил Орм. Отпустил Харальда и оглядел его. — Ты ранен?
   — Да.
   — Можешь говорить? Садись, — он подвел его к скамье у столба, на который можно было опереться спиной. — Рассказывай подробно.
   Он сделал знак одному из слуг, и тот, оставив столешницу, побежал за пивом. Принес с ледника целый кувшин. Харальд, у которого путались мысли — не надо было щупать ему лоб, чтоб понять, какой жар гложет его — запинался и постоянно возвращался к каким-то забытым фактам. Запутавшись совершенно, Элларсон потянулся за кувшином, припал к обколотому горлышку и стал пить, то и дело проливая напиток на одежду.
   Сын Регнвальда не торопил его. Даже из сбивчивого рассказа Харальда он смог создать для себя более или менее стройную картину произошедшего и потемнел лицом. Пока изнуренный викинг пил, Орм ждал, опустив голову, а потом принялся выспрашивать все, что собеседник мог вспомнить. Его интересовала каждая мелочь — даже оружие Эйриксона. Заинтересовало сына Регнвальда и упоминание о «лагере».
   — О каком лагере шла речь? Где этот лагерь?
   — Я не знаю.
   — Он говорил что-нибудь определенное?
   — Нет.
   — Название «Оркнейи» или «Северные острова» он произносил?
   — Кажется, нет.
   Регнвальдарсон кивнул и поднялся на ноги.
   — Тебя отведут в спальню и позовут лекаря, — он помог викингу встать. — Как думаешь, сильно ли была ранена матушка?
   — Думаю, да.
   — Велик ли шанс, что я успею ее спасти?
   Харальд повернул к собеседнику белое от ярости лицо. А, может, он побледнел просто от усталости и потери крови.
   — Что, Регнвальдарсон, думаешь, стоит ли вообще пытаться?
   Орм в ответ лишь посмотрел на него. Посмотрел холодно и гневно, и еще почти минуту молчал, будто пытался взять себя в руки и не наговорить пустых оскорблений.
   — Я думаю о том, придется ли спасать или мстить. Иди, Харальд, ты уже на ногах не стоишь и сам не понимаешь, что городишь. Кадок, ярлов ко мне. Вместо тех из них, кто отсутствует, пусть придет кто-то из их людей.
   — Да, мой тан. Мне вернуться, когда соберутся все?
   — Если решишь идти со мной, то да.
   — Пойду тан.
   — Вот и ладно.
   — Я тоже отправлюсь с тобой! — крикнул Харальд.
   — Куда тебе. Ты ранен.
   — Плевать. Я отправлюсь с тобой.
   Орм поморщился и качнул головой. Впустую спорить он никогда не любил.
   — Ладно, позже поговорим.
   Много ли нужно времени, чтоб спустить на воду корабли? Но немало времени требуется конунгу, чтоб приготовить все к своему отсутствию. Решить, кого оставить «на хозяйстве», сколько дать войск для охраны города и окрестностей. Решить, какие известия послать конунгу Ятмунду в Лундун, какие распоряжения оставить. Все нужно предусмотреть.
   На берегу готовили драккары.
   «Мне нужен каждый воин, — думал Орм. — Каждый, кого только я могу забрать с собой».
   Он решил, что в городе можно оставить сотню бойцов. Сотня — это, конечно, очень мало, но если нападет враг, еще несколько сотен соберется с окрестностей. Крестьяне легко превращаются в воинов, если их семьям угрожает враг. Эта мысль успокоила молодого конунга Нортимбраланда.
   За три дня он снарядил отряд и выступил на пяти кораблях. Он редко думал о матери, но сон почти совсем оставил его, и по ночам мужчина лежал с закрытыми глазами, размышляя то о Нордвегр, то об отце, то о Хаконе, Воспитаннике Адальстейна. Почему он думал о нем? Регнвальдарсон и сам не понимал. Быть может, потому, что именно Хакон дал Хильдрид сан ярла, он взял ее с собой воевать за наследство с Эйриком.
   «Матушка выполнила наказ своего конунга и даже более того, — подумал он. — Она заменила его на поле боя. Она за него расправилась с Кровавой Секирой. Хакону следовало бы быть ей благодарным».
   Ветер надувал паруса кораблей. Орм не мог спокойно смотреть на своего кормчего, хотя тот хорошо справлялся с делом. Когда у него все шло как надо, Регнвальдарсон не обращал на него внимания, но стоило волне ударить в борт, или галс меняли недостаточно быстро, как он оборачивался и посылал на корму укоризненный взгляд.
   Ветер надувал паруса кораблей. Драккары скользили по волнам, словно коньки по льду. На корабле Орма шел и Харальд Элларсон — его не удалось убедить остаться в Йорвике. Правда, грести он не мог — этого ему не позволяли. Остальные викинги работали так, как только северные воины умеют работать. Едва ли на три часа Орм позволял своим воинам забыться сном, только ночью корабли приставали к берегу, и для викингов готовили горячее. И все уже смирились с тем, что, видимо, до самого дня битвы предводитель не позволит толком передохнуть. Но у Бервика Регнвальдарсон приказал остановиться задолго до темноты и сказал, что корабли не выступят раньше рассвета. Почти все, кто не должен был по жребию готовить костер и пищу, повалились на землю и тут же уснули.
   — Ты изнуришь их, — сказал Кадок Орму. Он мало работал на корабле, потому что ничего не понимал в драккарах, и потому обычно высыпался на палубе, днем. Потому и не торопился пристроиться отдохнуть. — В бою у тебя будут не воины, а тряпки.
   — Ерунда. Я, конечно, не матушка, но в море и ветре кое-что понимаю. Ближайшие три-четыре дня ветер будет хороший. Ребята отдохнут сперва здесь, а потом в пути.
   — Не опасаешься бури?
   — Нисколько. Мы, нордманн, не боимся бурь. Чего их бояться? Надо только уметь себя вести.
   Орм дернул плечом и направился в сторону города. Кадок следовал за ним. Орм потолкался на базаре, расспрашивая о Северных островах и Хьяльтланде, но слишком не задержался. У него на лице царило ровное выражение, по которому нельзя было сказать, что сердце его что-то гложет — по нему вообще ничего нельзя было сказать.
   А потом он двинулся вон из города — Кадок шел за ним, на всякий случай ощупывая меч на поясе — и задержался близ постоялого двора неподалеку от ворот. Постоялый двор — громко сказано. Домишко, где могли бы найти приют путники, скорее напоминало очень приземистую и узкую землянку, и поместилось бы там, наверное, не больше десятка постояльцев. Пока лето, жена хозяина этой корчмы готовила снаружи, под навесом, а как она выходила из трудного положения зимой — Бог весть. При постоялом дворе имелся загон, именно там, наверное, вместе со своим скотом и устраивались гости чаще всего.
   Орм задержался, разглядывая убогую постройку. Заметив его, из землянки выбежала чумазая девчонка, должно быть, дочка хозяина, и ей он велел принести пива.
   Рядом с оградкой возился с собакой оборванный парень. Он был в сером клетчатом пледе и грязной, неопределенного цвета рубашке, на которую этот плед был накинут самым краем. «Скотт», — подумал Кадок. Таких, как этот парень, он видел нередко, а уж здесь, у Бервика и чуть севернее этого города, обитали разные их кланы. Парень оглянулся, заметил Орма, и, поколебавшись, оставил собаку. Подошел.
   — Ну, здравствуй, северный воин, — сказал он и покосился на Кадока.
   — Это мой человек, — невозмутимо объяснил Орм. — Ну, говори. Что узнал?
   — Лагерь норманнов прямо за Большим Носом. С юга чаще дуют ветра, вот они и отгородились…
   — Постой, это много севернее мыса Лангрер.
   — Не знаю такого мыса.
   — Как я слышал, ваши люди называют это место мысом Голубого Кита.
   — А, знаю, — поразмыслив, ответил парень. — Как же. Немного севернее.
   — Сколько от Лангрера до этого твоего Большого Носа?
   — На ваших «драконах»? При хорошем попутном ветре — день. Полтора.
   — Так… — Орм что-то прикидывал. — Что еще узнал?
   Кадок с изумлением переводил взгляд с викинга на скотта и обратно.
   — Что еще? В лагере ждет один из сыновей этого большого северного воина, которого в прошлом году убили у Стейнсмура…
   — Пленницу держат там же?
   — Скорей всего.
   — Не знаешь наверняка?
   — Откуда мне знать? Еще слышал, что другой сын этого большого северного воина со своими двумя кораблями отправился на юг, — скотт лукаво прищурился. — Убивать тебя.
   — Где он сейчас?
   — Этого я не знаю. Но тебе стоит обойти стороной бухту близ мыса Голубого Кита.
   Орм задумчиво смотрел себе под ноги. Покачался с носков на пятки.
   Из постоялой землянки выскочила чумазая девчонка с огромной кружкой и деревянным блюдом с лепешками и сыром. Подбежала к викингу и протянула ему то и другое. Орм отдал блюдо Кадоку и вынул из пояса медную монетку из тех, что были в ходу в Мерсии. Здесь, в Бервике, их тоже принимали. Девчонка на лету подхватила монетку и убежала.
   — Говори. Что еще узнал? — отхлебнув холодного пива, велел Регнвальдарсон.
   — Еще я узнал, кто предал твою мать.
   Сын Регнвальда резко поднял взгляд.
   — Кто же?
   — Я скажу, если ты пообещаешь расправиться только с ним, а не со всем его родом.
   Регнвальдарсон поколебался.
   — Это кто-то из скоттов? Что — у тебя в его роду близкие?
   — Моя жена из той же деревни.
   — Ладно. Идет.
   Парень недоверчиво взглянул на Кадока.
   — Да говори, не бойся, — с легким раздражением, впервые появившимся в его речи, сказал викинг. — Я же говорил тебе, что это мой человек.
   — Да, но он-то мне обещание не давал. Наклонись, северный воин. Я на ухо скажу.
   — Что за предосторожности? Ну, ладно, — Орм наклонился.
   Парень приник к его уху и что-то долго-долго шептал.
   — Я понял, — наконец произнес викинг и посмотрел на валлийца. — Может, и ты хочешь пропустить кружку пива?
   — Не стану отказываться, — Кадок воспрял духом.
   — Иди, посиди возле этого постоялого двора на травке. Выпей и закуси. Вот, — он вынул из пояса серебряную монетку. Хоть та весила всего ничего, наесть даже на такую сумму серебром в столь убогой харчевенке, как эта, было, наверное, невозможно. Разве что заказать поросенка и гуся. Но валлиец не стал отказываться. Не стал он показывать, что понял — его просто на время удаляют, чтоб поговорить без свидетелей, не стал обижаться. Просто забрал деньги и отправился заказывать пиво.
   Регнвальдарсон в сопровождении странного скотта куда-то ушел, но вскоре вернулся и подсел к валлийцу, угощающемуся пивом. Тоже отхлебнул из его кружки, закусил крупинками соленого овечьего сыра. Пиво горчило.
   — Мы можем вернуться на берег, — сказал Орм.
   — Ага, — Кадок одним духом допил пиво. — Что это за парень такой? Твой приятель?
   Викинг сунул в рот кусок лепешки.
   — С чего вдруг? Нет. Этот парень отрабатывает долги. Его семья не смогла заплатить подати. Мы с ним договорились.
   — Что он будет приносить тебе слухи? — Кадок фыркнул. — Вместо денег?
   — Достоверные слухи стоят дорого. А народ этих скоттов — одна большая дружная семья. Они все про всех знают, — Орм качнул головой. — Как видишь, это бывает полезно.
   Они вернулись на корабли. Кадок никому не стал рассказывать о том, что видел, и лишь своих родственников, примеривающихся полакомиться пивом из Бервика, предупредил, чтоб они отдыхали, потому что предводитель, скорей всего, поднимет всех ни свет, ни заря. Викинги ночевали прямо на берегу, возле своих кораблей. Утром, едва только тьма немного рассеялась, Регнвальдарсон поднял своих воинов и велел спешно готовить еду.
   Выступили еще до рассвета. Викинги зевали, но повиновались. За спиной они оставляли едва-едва начавший просыпаться Бервик, легкий ветер разогнал туман и наполнил паруса. В гребле не было нужды, лишь у канатов, с помощью которых можно было управлять парусами, сменялись крепкие ребята. «Отдыхай, пока можно», — говорили друг другу викинги.
   Последнюю ночь они ночевали не на берегу, а прямо на кораблях, пришвартованных за скалистым голым островком, рядом с мысом Большой Нос. Орм позволил своим людям немного подремать и поднял их еще до рассвета, в темноте. Отчалили в тишине, после того, как быстро перекусили лепешками и копченой рыбой — этого лакомства, прихваченного еще в Йорвике, хватило на всех.
   Драккары медленно пробирались в ночной тьме, опасаясь напороться на рифы. На море, конечно, не бывает абсолютной тьмы, но вода перед носом корабля равномерно-черная, как торфяная вода, и, даже если лечь на носу и смотреть во все глаза, при всем желании не разглядеть камень. Потому впередсмотрящие держали факелы и искали взглядом не сами камни, а движения воды вокруг них — рябь и «ласточкин хвост» — расходящиеся острым уголком короткие волны.
   Когда корабли выбрались на открытую воду, уже посветлело, стала различима линия берега и огоньки вдали. Они сияли в густой темной зелени, с очевидностью открывая, куда именно должны идти драккары. Орм прищурился, оглядел берег. Скотт не обманул, лагерь был именно там, где он сказал. Но теперь, когда миновали мыс, вспоминать указания было уже ни к чему — все и так видно. Это, конечно, костры викингов, а не местных. Местные не жгут огонь так близко от воды, да еще в такое время.
   Огни разглядели все, а кто не разглядел, тому указали товарищи. Здесь не нужно было и приказа конунга — викинги растянули паруса пошире, а кормчие налегли на рулевые весла, ловя в свои сети вольный бриз. Корабли полетели вперед, как чайки, спасающиеся от бури. Викинги торопливо натягивали доспехи, поудобнее подтягивали подшлемники и шлемы. Подхватывали щиты. До момента схватки оставалось всего ничего.
   На берегу кричали дозорные, это было слышно в тишине утра. Но нужно время, чтоб проснуться, чтоб снарядиться, чтоб собраться вместе. К тому моменту, когда драккары Орма ткнулись носами в гальку, и с них стали молча прыгать викинги, не все воины Эйриксона были готовы к битве. Кто мог, хватал оружие и спешил к берегу.
   Выставив вперед щиты, воины Орма кинулись на врага. Ни о чем не говоря, ничего не объясняя, они схватились со своими соотечественниками. Грохот оружия о щиты, стоны раненых и скрип гальки под сапогами — в первые моменты не прозвучало ни одного крика. Зрелище выглядело жутко, сторонний наблюдатель мог бы решить, что случайно оказался свидетелем боя альвов, вышедших из своих холмов накануне Самайна, страшного праздника, когда силы зла беснуются накануне зимы. Но схватка эта не была видением, и воины умирали по-настоящему.
   Орм не спешил вступить в бой. Перехватив поудобнее щит, он перемахнул через планшир корабля последним и, не торопясь, выбрался из воды. Он оглядывался, бдительно следа за тем, откуда выбегают викинги Эйриксона, где стоят корабли. Три драккара и аска были вытащены на берег, но не слишком высоко, да и разбитый лагерь был временным — видно сразу. Только одна землянка, три или четыре палатки, те воины, которым в них не хватило места, спали прямо под открытым небом — везде валялись постели и плащи — впрочем, погода пока позволяла. От дождя викинги могли укрыться под деревьями.
   Чтоб окинуть взглядом весь лагерь и быть уверенным, что он ничего не пропустил, Орм прошелся по берегу и в последний момент успел схватить за локоть Харальда, который с трудом перебрался через планшир драккара — он задержался, натягивая кольчугу на страдающее от ран тело — и собирался нырнуть в схватку.
   — Стой! Куда?
   — Я буду биться!
   — Куда тебе биться?! Ты погибнешь в первые же минуты.
   — Это мы еще посмотрим.
   — Стой! Ты мне нужен. Смотри вокруг — кто участвовал в нападении на «Лосося», кто сражался с матушкой — покажи мне их.
   Харальд успокоился и стал оглядываться.
   Викинги Регнвальдарсона твердо знали, что им нужно, и, кроме того, их было больше, чем воинов Эйриксона. Теперь роли поменялись, и обитатели временного лагеря отступали шаг за шагом. Кому-то из них пришла в голову мысль, что между деревьями обороняться легче, чем на открытом берегу, и он завопил, чтоб все отступали в лес.
   Он дал знак одному из своих людей взобраться на нос корабля — едва избегнув стрелы, тот ловко, будто белка, вскарабкался на планшир и тут же укрылся за носовым украшением. Стрелки почти не давали ему высунуться, и оскаленная голова неведомого мифического чудовища скоро обросла воткнувшимися стрелами, как мехом, но молодой воин Регнвальдарсона каким-то удивительным образом успел все рассмотреть. Он крикнул своему конунгу, что противника можно обойти справа, потому что слева — глубокий овраг, и Орм приказал своим людям окружить врага обходом.