Страница:
— Что ж… У нас в Британии другие традиции. При моем дворе воспитывается много мальчишек из самых знатных семей моих подданных. Пусть будет еще один.
И столкнул ребенка с колена. Трехлетний малыш засеменил под стол, туда, где собаки грызлись за кости с остатками мяса. Без страха схватил за шерсть здоровенного волкодава, потянул и засмеялся. Совсем как король Адальстейн.
Хаук на последнюю фразу короля не обратил внимания. Он выполнил задание своего конунга, а желание британца сохранить хорошую мину при плохой игре было ему на руку. Викинг подсел к своим людям, уже приступившим к угощению. Лакомясь мясом и элем, они не видели ничего плохого в том, что пользуются гостеприимством человека, которого только что пытались оскорбить, пусть и не от своего имени.
На Островах они не задержались. Отбыли едва ли не на следующий день, пополнив запасы воды и провизии, а Хакон остался при дворе Адальстейна. Мальчишка жил, как все мальчишки, если не вспоминать о том, что вскоре он переколотил всех сверстников и тех, кто постарше, и стал верховодить стайкой ребятишек, воспитывающихся при королевском дворе. Он рос не самым сильным, не самым высоким, но упорство младшего сына конунга, его умение добиваться своего поражали. Стиснув зубы, мальчик рвался к цели, не обращая внимания, чего ему это стоит.
Он не мог не привлечь к себе общие взгляды, и, конечно, вскоре попался на глаза Адальстейну, и, само собой, понравился ему. С тех пор мальчишке давали наилучшее для того времени образование и воспитание. И, конечно, крестили — Адальстейн был хорошим христианином и своего воспитанника наставлял так же. Дочь Гуннара не раз и не два видела Хакона, даже как-то позволила подняться на драккар и объяснила, как надо править.
Вспоминая это, Хильдрид заметила внимательный взгляд юноши, устремленный на нее. Неотрывно и в то же время неуверенно, словно юноша ждал от нее чего-то, но опасался подсказывать. Не выдержав, женщина вопросительно подняла бровь. Это было намеком — говори, что случилось? Чего тебе нужно?
— Скажи, Равнемерк, я могу тебя спросить?
— Конечно, — Хильдрид бросила на стол обгрызенный мосол. Потянулась кружкой к кувшину. — Альв, не сочти за труд. Мне не дотянуться.
Альв без слов налил ей пива. Хакон терпеливо ждал.
— Ты ведь знала моего отца?
— Знала.
— Расскажи мне — каков он был?
— Он был вождем, — сказала она и замолчала. Надолго.
— Расскажи мне о нем, — подождав, повторил юноша.
Дочь Гуннара задумалась. Из кружки на нее глянула теплая, приятно пахнущая жженым зерном глянцевая темнота. В ней на мгновение отразился обведенный ресницами глаз. Глаз, когда-то смотревший на того, о ком теперь слагают легенды. Того, о ком теперь спрашивает его сын. Что ему рассказать?
— Что ты от меня ждешь? — спросила она, посмотрев на Хакона в упор. Юноша не смутился. — Что я расскажу о том, какой он был прекрасный воин? Все так. О том, как он водил отряд? Прекрасно водил. О том, как его любили воины? Что ж… Свои хирдманны — любили, чужие — ненавидели. Он был человеком. Он был великим человеком. Он был великим вождем. Но знаешь, что я поняла, общаясь с ним?
— Что? — спросил Хакон, когда понял, что от него ожидают этого вопроса.
— Знаешь, все великое, собравшись в душе одного человека, тянет за собой все дурное. Любой человек, которого ты спросишь о конунге, расскажет тебе и о том, как он был хорош, и о том, как он плох, в зависимости от того, нравился ему Харальд или нет. И тот, и другой расскажет правду.
— Как такое может быть?
— Таков уж человек. Он и хорош, и плох. Просто у великого все великое… Понимаешь?.. — женщина помолчала. — Да ты и сам знаешь. Он объединил страну, стал конунгом конунгов. Земли от Вестфольда до Халогаланда покорились ему… Но древний порядок был сломан. Кто-то погиб, защищая свою землю от конунга. Кто прав? Да все. Все правы. По-своему.
— Так не бывает, — возразил Хакон. — Прав всегда конунг.
— Это не так. Харальд часто бывал неправ, и не умел признавать ошибки. Но он был великим, и знаешь, почему? Потому что знал свою цель и шел к ней. Власть нередко захватывают ради самой власти, но когда человеком движет большее, он может стать великим. Не хорошим и не плохим — великим. Не знаю, что двигало Харальдом, но он дал стране твердый закон и следил за тем, чтоб закон соблюдался. Понимаешь? Чтоб стать великим вождем, нужно душевное устремление. А жажда власти — это не душевное. Это все равно, что желание набить брюхо. Сиюминутное. Пусть даже кушать хочется всегда. Вождь остается вождем даже во сне, — она тихонько рассмеялась. — Я тянусь поучать, будто мне уже все шестьдесят. Да еще и не спрашиваю, нужно ли тебе это.
— Ты не поучаешь, — хмуро сказал Хакон. На миг акцент куда-то делся. Он смотрел на Хильдрид отцовскими глазами, и в какой-то момент она ощутила себя беззащитной перед ним. — Мне это нужно. Продолжай. Что нужно делать, чтоб стать великим вождем?
— Ты хочешь стать великим?
Сын Харальда кивнул.
— Сначала стань вождем.
— Я хочу им быть.
— Тогда сперва ты должен почувствовать свою землю, как свое тело. Ты должен полюбить ее и людей, живущих на ней. Всей душой. И потом, — она ухмыльнулась, — выучись правильно говорить на родном языке.
— Вождями не рождаются и не выучиваются быть ими в один вечер, — проворчал Альв. — Надо с людьми пуд соли съесть, чтоб полноправно стать их главой.
— Со всей страной пуд соли не съешь, — возразила Хильдрид. — Кроме того, мой муж не слишком долго добивался признания.
— Твой муж был вождем? — поинтересовался Хакон.
— Мой муж был великим в своем роде, — помолчав, сухо ответила она. — Как, впрочем, многие люди.
Глава 2
И столкнул ребенка с колена. Трехлетний малыш засеменил под стол, туда, где собаки грызлись за кости с остатками мяса. Без страха схватил за шерсть здоровенного волкодава, потянул и засмеялся. Совсем как король Адальстейн.
Хаук на последнюю фразу короля не обратил внимания. Он выполнил задание своего конунга, а желание британца сохранить хорошую мину при плохой игре было ему на руку. Викинг подсел к своим людям, уже приступившим к угощению. Лакомясь мясом и элем, они не видели ничего плохого в том, что пользуются гостеприимством человека, которого только что пытались оскорбить, пусть и не от своего имени.
На Островах они не задержались. Отбыли едва ли не на следующий день, пополнив запасы воды и провизии, а Хакон остался при дворе Адальстейна. Мальчишка жил, как все мальчишки, если не вспоминать о том, что вскоре он переколотил всех сверстников и тех, кто постарше, и стал верховодить стайкой ребятишек, воспитывающихся при королевском дворе. Он рос не самым сильным, не самым высоким, но упорство младшего сына конунга, его умение добиваться своего поражали. Стиснув зубы, мальчик рвался к цели, не обращая внимания, чего ему это стоит.
Он не мог не привлечь к себе общие взгляды, и, конечно, вскоре попался на глаза Адальстейну, и, само собой, понравился ему. С тех пор мальчишке давали наилучшее для того времени образование и воспитание. И, конечно, крестили — Адальстейн был хорошим христианином и своего воспитанника наставлял так же. Дочь Гуннара не раз и не два видела Хакона, даже как-то позволила подняться на драккар и объяснила, как надо править.
Вспоминая это, Хильдрид заметила внимательный взгляд юноши, устремленный на нее. Неотрывно и в то же время неуверенно, словно юноша ждал от нее чего-то, но опасался подсказывать. Не выдержав, женщина вопросительно подняла бровь. Это было намеком — говори, что случилось? Чего тебе нужно?
— Скажи, Равнемерк, я могу тебя спросить?
— Конечно, — Хильдрид бросила на стол обгрызенный мосол. Потянулась кружкой к кувшину. — Альв, не сочти за труд. Мне не дотянуться.
Альв без слов налил ей пива. Хакон терпеливо ждал.
— Ты ведь знала моего отца?
— Знала.
— Расскажи мне — каков он был?
— Он был вождем, — сказала она и замолчала. Надолго.
— Расскажи мне о нем, — подождав, повторил юноша.
Дочь Гуннара задумалась. Из кружки на нее глянула теплая, приятно пахнущая жженым зерном глянцевая темнота. В ней на мгновение отразился обведенный ресницами глаз. Глаз, когда-то смотревший на того, о ком теперь слагают легенды. Того, о ком теперь спрашивает его сын. Что ему рассказать?
— Что ты от меня ждешь? — спросила она, посмотрев на Хакона в упор. Юноша не смутился. — Что я расскажу о том, какой он был прекрасный воин? Все так. О том, как он водил отряд? Прекрасно водил. О том, как его любили воины? Что ж… Свои хирдманны — любили, чужие — ненавидели. Он был человеком. Он был великим человеком. Он был великим вождем. Но знаешь, что я поняла, общаясь с ним?
— Что? — спросил Хакон, когда понял, что от него ожидают этого вопроса.
— Знаешь, все великое, собравшись в душе одного человека, тянет за собой все дурное. Любой человек, которого ты спросишь о конунге, расскажет тебе и о том, как он был хорош, и о том, как он плох, в зависимости от того, нравился ему Харальд или нет. И тот, и другой расскажет правду.
— Как такое может быть?
— Таков уж человек. Он и хорош, и плох. Просто у великого все великое… Понимаешь?.. — женщина помолчала. — Да ты и сам знаешь. Он объединил страну, стал конунгом конунгов. Земли от Вестфольда до Халогаланда покорились ему… Но древний порядок был сломан. Кто-то погиб, защищая свою землю от конунга. Кто прав? Да все. Все правы. По-своему.
— Так не бывает, — возразил Хакон. — Прав всегда конунг.
— Это не так. Харальд часто бывал неправ, и не умел признавать ошибки. Но он был великим, и знаешь, почему? Потому что знал свою цель и шел к ней. Власть нередко захватывают ради самой власти, но когда человеком движет большее, он может стать великим. Не хорошим и не плохим — великим. Не знаю, что двигало Харальдом, но он дал стране твердый закон и следил за тем, чтоб закон соблюдался. Понимаешь? Чтоб стать великим вождем, нужно душевное устремление. А жажда власти — это не душевное. Это все равно, что желание набить брюхо. Сиюминутное. Пусть даже кушать хочется всегда. Вождь остается вождем даже во сне, — она тихонько рассмеялась. — Я тянусь поучать, будто мне уже все шестьдесят. Да еще и не спрашиваю, нужно ли тебе это.
— Ты не поучаешь, — хмуро сказал Хакон. На миг акцент куда-то делся. Он смотрел на Хильдрид отцовскими глазами, и в какой-то момент она ощутила себя беззащитной перед ним. — Мне это нужно. Продолжай. Что нужно делать, чтоб стать великим вождем?
— Ты хочешь стать великим?
Сын Харальда кивнул.
— Сначала стань вождем.
— Я хочу им быть.
— Тогда сперва ты должен почувствовать свою землю, как свое тело. Ты должен полюбить ее и людей, живущих на ней. Всей душой. И потом, — она ухмыльнулась, — выучись правильно говорить на родном языке.
— Вождями не рождаются и не выучиваются быть ими в один вечер, — проворчал Альв. — Надо с людьми пуд соли съесть, чтоб полноправно стать их главой.
— Со всей страной пуд соли не съешь, — возразила Хильдрид. — Кроме того, мой муж не слишком долго добивался признания.
— Твой муж был вождем? — поинтересовался Хакон.
— Мой муж был великим в своем роде, — помолчав, сухо ответила она. — Как, впрочем, многие люди.
Глава 2
Потребовалось не так много времени, чтоб понять, почему именно теперь юношу так заинтересовал отец. Адальстейн не замедлил собрать тех своих людей, которых Хильдрид для простоты про себя называла ярлами, и объявил, что отправляет в Нордвегр небольшой отряд на шести хороших кораблях. Этот отряд должен будет сопровождать на север его воспитанника и помочь ему бороться за свое наследство. Гуннарсдоттер выслушала сказанное молча.
Она подозревала, что блестящая мысль — посадить на северный трон своего любимца — пришла в голову британцу уже некоторое время назад. Адальстейн и сам расспрашивал женщину о Харальде, о Нордвегр, о тамошних законах наследования. Хильдрид честно объяснила ему, что законными считаются все сыновья, которых отец признал таковыми, вне зависимости от того, кто их мать.
— Хакона отец признал, ты не слышала? — осторожно поинтересовался король.
Дочь Гуннара удивилась.
— Конечно, признал. Как могло быть иначе? Ведь он отправил его в Британию, как своего сына. Он объявил о своем отцовстве на весь мир!
— А как дается наследство? По старшинству, верно? Эйрик Кровавая Секира получил власть из рук отца, как старший, не так ли?
Хильдрид пожала плечами.
— Эйрик не старший. Самый старший сын Харальда — Гутхорм. Его давным-давно нет в живых.
— Но Эйрик — самый старший из выживших?
— Конечно. После того, как перебил всех братьев, стал самым старшим… — она помолчала. — Эйрик — не старший. Он любимый.
Видимо, Адальстейн принял услышанное к сведению. И теперь ему в голову пришла замечательная — так ему показалось — мысль. Главным врагом Британии в течение многих десятилетий оставались викинги. Бедная земля, скудные урожаи, да и юношеская удаль, желание накопить золота и завести собственное хозяйство, встать на ноги, жениться, наконец (для этого требовалось много ценностей, один выкуп чего стоил), толкали молодых скандинавов в походы. Корабли под полосатыми парусами означали для прибрежных жителей ужас и необходимость срочно прятаться.
Но грабежи — это не главное. Многие семьи с севера оседали на юге, в том числе и в Британии, занимали лучшие земли и становились головной болью местных правителей. Адальстейн не думал о том, что возможность посадить на трон Нордвегр своего воспитанника — отличный политический ход. Ему просто представлялось, что неплохо будет, если там, в Скандинавии, конунгом будет его приемыш. Глядишь, с этого выйдет толк и для Южной Британии.
А, кроме того, какая будет месть! Лицо Адальстейна сияло. Пусть Харальд уже мертв, соперничество осталось.
Хильдрид поняла замысел, едва заглянув королю в глаза. Она развела руками и сказала, что непременно будет сопровождать Хакона. Прекрасно, что будет война с конунгом. Если Эйрик Кровавая Секира погибнет, Хильдрид только обрадуется.
Ей неприятно было вспоминать сына и наследника Харальда Прекрасноволосого. Это был рослый, очень кряжистый мужчина с грубым лицом, широкой рыжей бородой и густой шевелюрой, на которую подшлемник натягивался с некоторым трудом. Пронзительный и оценивающий взгляд его бледно-серых глаз таил в себе угрозу. Почему-то, когда Хильдрид случалось заглянуть в его глаза, ей казалось, что на нее смотрит холодная звенящая пустота, расстилающаяся заснеженным полем. Во взгляде Эйрика ей никогда и ни за что не удавалось зацепиться. Это всегда пугает. Дочь Гуннара, правда, избегала Эйрика не потому лишь, что ей неприятно было общаться с ним или смотреть на него. Имелись и другие причины.
Что касается Эйрика, то наследник конунга презирал женщину-кормчего. При случае и без всякого случая он твердил, что женщина в мужском деле лишняя, что ей не место на корабле, тем более на кормовой скамье, что она позорит его отца самим своим существованием. Харальд не обращал внимания на недовольство Кровавой Секиры, что вызывало у того еще большее раздражение. Тогда Эйрик нередко обращал свой злой взгляд на Гуннарсдоттер и срывался на ней — так или иначе. Самое главное, что он при случае норовил оскорбить ее, причем публично.
Его оскорбления и пренебрежительные уколы достигали ее ушей считанное количество раз лишь потому, что наследник конунга крайне редко снисходил до нее. Будь он обычным хирдманном[12], Хильдрид просто не стала бы обращать на него внимания. Но Эйрик собирался стать конунгом всего Нордвегр, и еще до того, как отец передал ему власть, взялся за дело. По крайней мере, так, как сам это понимал. Сперва он истреблял своих возможных соперников исподволь, осторожно, с отцовского согласия, выискивая повод. Братья сами помогали ему, за милую душу убивая друг друга.
Еще до того, как Харальд объявил, что уходит на покой, стало ясно, что его наследник собой представляет. Весть о передаче власти не одна Хильдрид восприняла без радости. Дочь Гуннара постаралась выслушать Прекрасноволосого без эмоций, лишь под конец речи осторожно покосилась на своего сына. Шестнадцатилетний Орм, несмотря на юность, был весьма здравомыслящим молодым человеком, он ответил матери понимающим взглядом. Уже год, как сын Регнвальда водил дружину покойного отца, а Хильдрид, не желая постоянно находиться при нем всезамечающим и оценивающим оком, стала ходить только на корабле конунга Харальда. Она понимала, что для сына навсегда останется только матерью, и вряд ли ему будет легче, если он будет помнить, что мать постоянно рядом, постоянно и неосознанно сравнивает его с отцом. Няньки ему не нужны.
Теперь женщина не собиралась менять своего решения. На корабль сына в качестве воина и кормчего она не поднимется.
У Регнвальда было три корабля. Один погиб, но последний-то в порядке. И на нем она сможет ходить.
Гуннарсдоттер думала об этом, пока слушала Харальда, и поэтому не услышала почти ничего из того, что он говорил. Но потом конунг повернулся к ней и, улыбаясь, поблагодарил за верность и службу, высказал надежду, что так же верно она станет служить и его сыну (выражение лица женщины не изменилось ни на йоту), и стащил с руки тяжелое золотое обручье. На женском предплечье оно ни в коем случае не могло удержаться, но Хильдрид, приняв дар, тем не менее, тут же попыталась его надеть.
А потом заметила взгляд Эйрика. Тот подождал, пока отец вышел из малстофы, и громко объявил:
— На моих кораблях женщины ходить не будут.
Это было оскорбление, да еще нанесенное той, которой его же отец только что оказал почет. Хильдрид и тут не изменилась в лице. Она развернулась и, глядя Эйрику прямо в лицо, громко произнесла:
— Женщина, служившая великому конунгу Харальду, никогда не станет служить тебе, ты, бледное подобие своего отца! Только и можешь, что топором махать!
Ничего более умного ей в тот момент в голову не пришло.
На миг в малстофе воцарилась тишина. А потом зазвучали оскорбления и злые крики сторонников Эйрика, людей из его дружины, которые боготворили нового конунга. Залязгало выхватываемое из ножен оружие. Но мгновением позже Хильдрид окружили викинги, и тоже не с пустыми руками. В основном это были воины ее мужа, теперь — ее сына, но не только. Но что женщина осознала и чему удивилась больше всего — первым плечом к плечу с ней встал не сын. Первым оказался Альв.
Единая масса викингов в малстофе мгновенно оказалась расколота на два лагеря. Один шаг оставался до кровопролития. Но тут Гуннарсдоттер развернулась и покинула малстофу. За ней последовали все, кто встал вместе с ней. Что ж, ничего удивительного, ведь Эйрик далеко не всем был по нутру. Хильдрид знала, что пока Харальд в Хладире, Кровавая Секира на нее не нападет.
Чтобы снарядить два драккара, много времени не надо. Был придуман благовидный предлог для путешествия семьи Хильдрид и воинов ее сына на юг от Хладира, Эйрику было сказано, что Орм Регнвальдсон и его матушка отправились в Ферверк, в свое поместье. Второе, в общем, было правдой. Хильдрид действительно предполагала добраться до Ферверка, и уж там решить, что делать дальше.
Она ушла и не почувствовала на себе последний недобрый взгляд Эйрика, и, конечно, не услышала, как он бросил стоящему рядом побратиму в ответ на тихий вопрос: «И что же с ней делать?»
— Я хочу, чтоб ее имя больше никогда не упоминалось. В особенности рядом с именем моего отца, — Кровавая Секира поморщился. — Для гордого имени Харальда, конунга всего Нордвегр, это позорно.
С ним, естественно, никто не спорил.
Но если бы даже Хильдрид вдруг смогла бы услышать его слова, она тоже не стала бы спорить. Ей было, в общем, все равно.
Вечером накануне выступления, викинги, которым предстояло пуститься в путь на север, сидели за столом в трапезной. На стол подали роскошное угощение, и Адальстейн, любезный и внимательный, то и дело подавал знак слугам, чтоб те подливали пива в кружки. Когда допивались прощальные кубки, к Хильдрид снова подошел Хакон. Попросил разрешения присесть, молча посидел с ней рядом на скамье, по своему обыкновению помолчал, а потом заговорил:
— Ты сказала мне, чтоб я выучился правильно говорить на родном языке, — напомнил он. — Что ты имела в виду?
— Родной язык, — недоумевая, ответила она.
Воспитанник Адальстейна помолчал.
— Я плохо говорю? — спросил он.
— Иногда кажется, что северный язык тебе не родной.
— Я постараюсь, — сказал он. Подумал. — А я решил было, что ты имеешь в виду иное.
— Пожалуй, и иное тоже, — спохватившись, согласилась она. — Ты должен понять, что такое старинные обычаи. Обязательно. И блюсти их. Не уподобляйся своему брату — вот что я еще хотела сказать. Умнее учиться на чужих ошибках.
Хакон ответил не сразу.
— Думаю, что это не ошибка.
— Согласна. Эйрику слишком долго везло. Но он — не отец. Их удачи — разное дело. А с тобой будет удача отца, — с этими словами Хильдрид сняла с руки обручье. Браслет — тот самый, подаренный Харальдом — немного переделали, но это, вне всяких сомнений, все еще старый дар конунга. Женщина протянула Хакону украшение.
Воспитанник Адальстейна посмотрел на нее с удивлением. Взял обручье.
— Эту вещь мне подарил твой отец, — пояснила она. — На прощанье. В ней — напутствие и пожелание удачи.
— И ты отдаешь ее мне?
— Я надеюсь, ты будешь хорошим конунгом.
Больше она ничего не сказала: отвернулась и стала осматривать борт драккара — разговаривали они на берегу. Ей не хотелось слушать благодарностей. Да и как отблагодарить за удачу, мистически переданную из рук в руки? Удача приносит славу, долгую жизнь, любовь и признание окружающих… Словом, все, о чем может возмечтать мужчина. За подобный подарок отдарить нечем, поблагодарить — тем более.
Хакон долго молчал. Потом надел браслет и сказал:
— Я надеюсь, потом смогу ответить тебе достойными дарами, — и ушел.
«Из мальчишки может выйти толк», — подумала Хильдрид.
Корабли отбыли из Британии поздним летом, когда на полях пшеница уже выкидывала колос. Время было выбрано с умыслом — не только самое благоприятное для путешествия по морю, но и для появления в Нордвегр. Хакон отдавал себе отчет в том, что хоть он идет на север затем, чтоб сразиться с Эйриком, тем не менее, начать лучше как-нибудь без него. Сперва надо заручиться поддержкой бондов и хевдингов[13], и тогда все будет значительно проще. А в это время года Эйрик, скорее всего, где-нибудь в походе.
Адальстейн был всецело согласен с воспитанником и подсказал, что первым делом необходимо обратиться к тингу, который можно будет собрать в Трандхейме, близ Хладира, поместья конунга Харальда. Традиция, говорящая, что все решает тинг, а не какой-то там сын конунга, пусть и самого Прекрасноволосого, еще не умерла. В глубине своей души люди все еще носили уверенность, что власть лишь тогда законна, когда одобрена всеми, кем она правит. Если тинг решит, что Хакон имеет больше прав, или просто будет более симпатичен, чем Кровавая Секира, в глазах северян, то вести войну с Эйриком будет намного проще.
— Я даю тебе немного войска, да еще меч, достойный руки воина и короля, — сказал король Британский своему воспитаннику. — Большего ты не получишь. Но хороший вождь и сам может найти себе дружину. Взгляни хоть на Вороново Крыло. Запомни — все в этом мире возможно.
Он провожал Хакона, стоя на высоком берегу в окруженье свиты, в отдалении, не касаясь ногой мокрого песка близ прибоя. Спуститься к самой воде, туда, где стояли драккары, вроде бы не позволяло чувство собственного достоинства. Прощание было очень сдержанное, как это и водилось между мужчинами. Присматривая за тем, как последние тюки и корзины укладывают под палубой, Хильдрид лениво поглядывала то на британского конунга, которому служила шесть лет, то на береговые скалы, и лишь потому краем глаза заметила среди воинов свою дочь.
Алов не спешила на драккар, где ее ждала мать, она задержалась у корабля Хакона, подошла к нему, что-то сказала… Не задумываясь о том, ее ли это дело, дочь Гуннара привстала и вытянула шею… Хакон поцеловал девушку в лоб, и Алов в ответ коснулась его плеча. По-особому, как только женщины умеют.
Хильдрид закусила губу и отвернулась. Ну, вот…
Она до сих пор сомневалась, стоит ли брать с собой дочурку, или лучше все-таки оставить ее в Британии. В бой семью не берут, а бой, скорее всего, будет. Но надежда на успех очень велика. Раз так, то Алов лучше сразу поселиться с матерью на севере. Оставлять девушку в чужой стране, без присмотра, мать опасалась. Брат ее, хоть и остается в Британии, постоянно в походах. Что ж она, одна-одинешенька будет жить в Хельсингьяпорте, в обществе слуг и воинов? Ну, нет!
— Алов! Иди сюда! — строго окликнула женщина.
Дочка оглянулась и послушно подбежала.
— Как только появится хоть малейшая опасность, лезь под палубу. Ясно?
Алов кивнула. У нее был странный взгляд. Глаза чуть навыкате, и оттого казалось, что она смотрит слишком пристально, будто ждет чего-то или хочет задать вопрос. Чужая душа — потемки, но в наибольшей степени это относится к собственным детям. Где уж там понять, о чем они думают…
А следом на борт корабля поднялся сын Хильдрид, Орм. Это был крепкий, высокий молодой парень, черноволосый, как мать и отец. Но на этом его внешнее сходство с Регнвальдом практически заканчивалось. Больше всего Орм напоминал матери ее собственного батюшку, Гуннара — и немного брата, Эгиля. Подумать только, дед всего несколько раз держал внука на руках, а такое сходство. Орм был своенравным и цепким, он, как и отец, умел располагать к себе людей, умел убеждать в своей правоте, умел брать на себя обязанность принимать решение. Когда ему было пятнадцать, и он в первый раз поминал погибшего в бою отца, Хильдрид сказала сыну, что он должен поступить на службу к конунгу Харальду. Так же, как и Регнвальд когда-то.
В ответ юноша довольно холодно ответил:
— Прошу, не вмешивайся в мои дела.
И на службу к конунгу не пошел.
Мать поняла, что ее указания больше не нужны. Поняла, что советы Орму теперь стоит давать лишь тогда, когда он спросит ее. Поняла, что сын вырос.
Теперь Орм — совсем зрелый мужчина. У него уже растет сын от девицы-британки, служанки в Хельсингьяпорте. Мальчишке четыре года, на отца похож, как две капли воды. Орм любит сына, с его матерью ласков, но жениться на ней не собирается. Считает, что соединять жизнь надо с соотечественницей.
В общем, он, наверное, прав.
Мать смотрела на сына. Он был в кольчуге и подшлемнике, словно собирался в поход, но Хильдрид подавила неуместное желание приступить к расспросам. Орм служил не Адальстейну, а его брату, и, как можно было понять, наследнику, поскольку законных сыновей у короля Британии не имелось. Как объяснил матери сын, Ятмунд[14] ему нравится больше, чем Адальстейн.
— Ну что ж, — сказал сын, не дождавшись от нее прощальных слов. — Вы выступаете. Удачи!
— И тебе, — она испытующе посмотрела на него и друг призналась. — Боюсь я за тебя.
— Что такое?
— Боюсь, что мы больше не увидимся.
Орм долго молчал — как и отец, он не любил говорить необдуманных или лишних слов.
— Оставь, — мягко произнес он. — Не надо бояться. Мы встретимся.
И перепрыгнул через борт, в воду, неторопливо побрел к берегу. Хильдрид смотрела ему вслед, вспоминала, каким слабым и беззащитным он был двадцать четыре года назад. Каким же независимым он стал теперь… Когда-то сын не мог без нее жить, а теперь оторвался, как лист от ветки. Ей стало тоскливо. Что-то уходило из ее жизни — по крупицам, по шагам, по мелочам — но что-то драгоценное. Что-то важное.
Потом женщина отвернулась от берега и дала знак разбирать весла. Драккар погрузил штевень в морскую волну. Викинги, столкнувшие его на глубокое место, расселись по румам, вставили весла в круглые отверстия на бортах и приготовились выгребать в открытое море. При такой близости к берегу ветер еще не вступил в свои права, он не смог бы толком сдвинуть с места тяжелый корабль. Его царство начиналось дальше, за мысом, где синева неба наполняла море и звенела в воздухе. Хильдрид держала рулевое весло и ждала, когда корабль вступит в мир морского ветра.
От самой Британии и до устья Трандхеймского фьорда путешествие было на редкость спокойным. Впрочем, на отряд из шести кораблей под полосатыми парусами викингов ни один вольный ярл или королевский служака, мечтающий о добыче, в здравом уме не нападет. Алов ни разу не приходилось прятаться под палубой, большую часть времени она проводила у мачты, а по вечерам охотно готовила. Причем готовила отлично, не в пример матери.
Ветер, подгоняющий корабли на север, стихал редко, и чаще всего на драккаре работала одна Хильдрид. Впрочем, она никогда не считала свою работу утомительной. Сидишь, ловишь взглядом какую-нибудь далекую точку на облаке или острове и правишь на нее. Руль чуть вправо, руль чуть влево — по сути, даже при отличном ветре корабль идет маленьким, сильно сглаженным зигзагом, который невозможно увидеть взглядом. В этом сила человека над двумя стихиями — ветром и морем — и деревянным конем, созданным его собственными руками. Не отдавая корабль на волю ветра, и утверждая власть над ним, кормчий способен добиться большей скорости, большей устойчивости… И притом, так безопасней.
Дочь Гуннара правила драккаром, а мысли ее гуляли далеко. Женщина думала то о сыне, то о дочери… О дочери. Что у нее с Хаконом? Поцелуй и прикосновение к плечу были не братскими, не дружескими. Вспомнив, что она на боевом корабле, в боевом походе, Хильдрид ругала себя, заставляла вернуться мыслями к предстоящим сражениям с Эйриком Кровавой Секирой, но получалось ненадолго. Если бы море было бурным, пусть даже не шторм, просто боковой ветер, при котором приходится идти галсами — тогда другое дело. Тогда ей было бы легче.
Она подозревала, что блестящая мысль — посадить на северный трон своего любимца — пришла в голову британцу уже некоторое время назад. Адальстейн и сам расспрашивал женщину о Харальде, о Нордвегр, о тамошних законах наследования. Хильдрид честно объяснила ему, что законными считаются все сыновья, которых отец признал таковыми, вне зависимости от того, кто их мать.
— Хакона отец признал, ты не слышала? — осторожно поинтересовался король.
Дочь Гуннара удивилась.
— Конечно, признал. Как могло быть иначе? Ведь он отправил его в Британию, как своего сына. Он объявил о своем отцовстве на весь мир!
— А как дается наследство? По старшинству, верно? Эйрик Кровавая Секира получил власть из рук отца, как старший, не так ли?
Хильдрид пожала плечами.
— Эйрик не старший. Самый старший сын Харальда — Гутхорм. Его давным-давно нет в живых.
— Но Эйрик — самый старший из выживших?
— Конечно. После того, как перебил всех братьев, стал самым старшим… — она помолчала. — Эйрик — не старший. Он любимый.
Видимо, Адальстейн принял услышанное к сведению. И теперь ему в голову пришла замечательная — так ему показалось — мысль. Главным врагом Британии в течение многих десятилетий оставались викинги. Бедная земля, скудные урожаи, да и юношеская удаль, желание накопить золота и завести собственное хозяйство, встать на ноги, жениться, наконец (для этого требовалось много ценностей, один выкуп чего стоил), толкали молодых скандинавов в походы. Корабли под полосатыми парусами означали для прибрежных жителей ужас и необходимость срочно прятаться.
Но грабежи — это не главное. Многие семьи с севера оседали на юге, в том числе и в Британии, занимали лучшие земли и становились головной болью местных правителей. Адальстейн не думал о том, что возможность посадить на трон Нордвегр своего воспитанника — отличный политический ход. Ему просто представлялось, что неплохо будет, если там, в Скандинавии, конунгом будет его приемыш. Глядишь, с этого выйдет толк и для Южной Британии.
А, кроме того, какая будет месть! Лицо Адальстейна сияло. Пусть Харальд уже мертв, соперничество осталось.
Хильдрид поняла замысел, едва заглянув королю в глаза. Она развела руками и сказала, что непременно будет сопровождать Хакона. Прекрасно, что будет война с конунгом. Если Эйрик Кровавая Секира погибнет, Хильдрид только обрадуется.
Ей неприятно было вспоминать сына и наследника Харальда Прекрасноволосого. Это был рослый, очень кряжистый мужчина с грубым лицом, широкой рыжей бородой и густой шевелюрой, на которую подшлемник натягивался с некоторым трудом. Пронзительный и оценивающий взгляд его бледно-серых глаз таил в себе угрозу. Почему-то, когда Хильдрид случалось заглянуть в его глаза, ей казалось, что на нее смотрит холодная звенящая пустота, расстилающаяся заснеженным полем. Во взгляде Эйрика ей никогда и ни за что не удавалось зацепиться. Это всегда пугает. Дочь Гуннара, правда, избегала Эйрика не потому лишь, что ей неприятно было общаться с ним или смотреть на него. Имелись и другие причины.
Что касается Эйрика, то наследник конунга презирал женщину-кормчего. При случае и без всякого случая он твердил, что женщина в мужском деле лишняя, что ей не место на корабле, тем более на кормовой скамье, что она позорит его отца самим своим существованием. Харальд не обращал внимания на недовольство Кровавой Секиры, что вызывало у того еще большее раздражение. Тогда Эйрик нередко обращал свой злой взгляд на Гуннарсдоттер и срывался на ней — так или иначе. Самое главное, что он при случае норовил оскорбить ее, причем публично.
Его оскорбления и пренебрежительные уколы достигали ее ушей считанное количество раз лишь потому, что наследник конунга крайне редко снисходил до нее. Будь он обычным хирдманном[12], Хильдрид просто не стала бы обращать на него внимания. Но Эйрик собирался стать конунгом всего Нордвегр, и еще до того, как отец передал ему власть, взялся за дело. По крайней мере, так, как сам это понимал. Сперва он истреблял своих возможных соперников исподволь, осторожно, с отцовского согласия, выискивая повод. Братья сами помогали ему, за милую душу убивая друг друга.
Еще до того, как Харальд объявил, что уходит на покой, стало ясно, что его наследник собой представляет. Весть о передаче власти не одна Хильдрид восприняла без радости. Дочь Гуннара постаралась выслушать Прекрасноволосого без эмоций, лишь под конец речи осторожно покосилась на своего сына. Шестнадцатилетний Орм, несмотря на юность, был весьма здравомыслящим молодым человеком, он ответил матери понимающим взглядом. Уже год, как сын Регнвальда водил дружину покойного отца, а Хильдрид, не желая постоянно находиться при нем всезамечающим и оценивающим оком, стала ходить только на корабле конунга Харальда. Она понимала, что для сына навсегда останется только матерью, и вряд ли ему будет легче, если он будет помнить, что мать постоянно рядом, постоянно и неосознанно сравнивает его с отцом. Няньки ему не нужны.
Теперь женщина не собиралась менять своего решения. На корабль сына в качестве воина и кормчего она не поднимется.
У Регнвальда было три корабля. Один погиб, но последний-то в порядке. И на нем она сможет ходить.
Гуннарсдоттер думала об этом, пока слушала Харальда, и поэтому не услышала почти ничего из того, что он говорил. Но потом конунг повернулся к ней и, улыбаясь, поблагодарил за верность и службу, высказал надежду, что так же верно она станет служить и его сыну (выражение лица женщины не изменилось ни на йоту), и стащил с руки тяжелое золотое обручье. На женском предплечье оно ни в коем случае не могло удержаться, но Хильдрид, приняв дар, тем не менее, тут же попыталась его надеть.
А потом заметила взгляд Эйрика. Тот подождал, пока отец вышел из малстофы, и громко объявил:
— На моих кораблях женщины ходить не будут.
Это было оскорбление, да еще нанесенное той, которой его же отец только что оказал почет. Хильдрид и тут не изменилась в лице. Она развернулась и, глядя Эйрику прямо в лицо, громко произнесла:
— Женщина, служившая великому конунгу Харальду, никогда не станет служить тебе, ты, бледное подобие своего отца! Только и можешь, что топором махать!
Ничего более умного ей в тот момент в голову не пришло.
На миг в малстофе воцарилась тишина. А потом зазвучали оскорбления и злые крики сторонников Эйрика, людей из его дружины, которые боготворили нового конунга. Залязгало выхватываемое из ножен оружие. Но мгновением позже Хильдрид окружили викинги, и тоже не с пустыми руками. В основном это были воины ее мужа, теперь — ее сына, но не только. Но что женщина осознала и чему удивилась больше всего — первым плечом к плечу с ней встал не сын. Первым оказался Альв.
Единая масса викингов в малстофе мгновенно оказалась расколота на два лагеря. Один шаг оставался до кровопролития. Но тут Гуннарсдоттер развернулась и покинула малстофу. За ней последовали все, кто встал вместе с ней. Что ж, ничего удивительного, ведь Эйрик далеко не всем был по нутру. Хильдрид знала, что пока Харальд в Хладире, Кровавая Секира на нее не нападет.
Чтобы снарядить два драккара, много времени не надо. Был придуман благовидный предлог для путешествия семьи Хильдрид и воинов ее сына на юг от Хладира, Эйрику было сказано, что Орм Регнвальдсон и его матушка отправились в Ферверк, в свое поместье. Второе, в общем, было правдой. Хильдрид действительно предполагала добраться до Ферверка, и уж там решить, что делать дальше.
Она ушла и не почувствовала на себе последний недобрый взгляд Эйрика, и, конечно, не услышала, как он бросил стоящему рядом побратиму в ответ на тихий вопрос: «И что же с ней делать?»
— Я хочу, чтоб ее имя больше никогда не упоминалось. В особенности рядом с именем моего отца, — Кровавая Секира поморщился. — Для гордого имени Харальда, конунга всего Нордвегр, это позорно.
С ним, естественно, никто не спорил.
Но если бы даже Хильдрид вдруг смогла бы услышать его слова, она тоже не стала бы спорить. Ей было, в общем, все равно.
Вечером накануне выступления, викинги, которым предстояло пуститься в путь на север, сидели за столом в трапезной. На стол подали роскошное угощение, и Адальстейн, любезный и внимательный, то и дело подавал знак слугам, чтоб те подливали пива в кружки. Когда допивались прощальные кубки, к Хильдрид снова подошел Хакон. Попросил разрешения присесть, молча посидел с ней рядом на скамье, по своему обыкновению помолчал, а потом заговорил:
— Ты сказала мне, чтоб я выучился правильно говорить на родном языке, — напомнил он. — Что ты имела в виду?
— Родной язык, — недоумевая, ответила она.
Воспитанник Адальстейна помолчал.
— Я плохо говорю? — спросил он.
— Иногда кажется, что северный язык тебе не родной.
— Я постараюсь, — сказал он. Подумал. — А я решил было, что ты имеешь в виду иное.
— Пожалуй, и иное тоже, — спохватившись, согласилась она. — Ты должен понять, что такое старинные обычаи. Обязательно. И блюсти их. Не уподобляйся своему брату — вот что я еще хотела сказать. Умнее учиться на чужих ошибках.
Хакон ответил не сразу.
— Думаю, что это не ошибка.
— Согласна. Эйрику слишком долго везло. Но он — не отец. Их удачи — разное дело. А с тобой будет удача отца, — с этими словами Хильдрид сняла с руки обручье. Браслет — тот самый, подаренный Харальдом — немного переделали, но это, вне всяких сомнений, все еще старый дар конунга. Женщина протянула Хакону украшение.
Воспитанник Адальстейна посмотрел на нее с удивлением. Взял обручье.
— Эту вещь мне подарил твой отец, — пояснила она. — На прощанье. В ней — напутствие и пожелание удачи.
— И ты отдаешь ее мне?
— Я надеюсь, ты будешь хорошим конунгом.
Больше она ничего не сказала: отвернулась и стала осматривать борт драккара — разговаривали они на берегу. Ей не хотелось слушать благодарностей. Да и как отблагодарить за удачу, мистически переданную из рук в руки? Удача приносит славу, долгую жизнь, любовь и признание окружающих… Словом, все, о чем может возмечтать мужчина. За подобный подарок отдарить нечем, поблагодарить — тем более.
Хакон долго молчал. Потом надел браслет и сказал:
— Я надеюсь, потом смогу ответить тебе достойными дарами, — и ушел.
«Из мальчишки может выйти толк», — подумала Хильдрид.
Корабли отбыли из Британии поздним летом, когда на полях пшеница уже выкидывала колос. Время было выбрано с умыслом — не только самое благоприятное для путешествия по морю, но и для появления в Нордвегр. Хакон отдавал себе отчет в том, что хоть он идет на север затем, чтоб сразиться с Эйриком, тем не менее, начать лучше как-нибудь без него. Сперва надо заручиться поддержкой бондов и хевдингов[13], и тогда все будет значительно проще. А в это время года Эйрик, скорее всего, где-нибудь в походе.
Адальстейн был всецело согласен с воспитанником и подсказал, что первым делом необходимо обратиться к тингу, который можно будет собрать в Трандхейме, близ Хладира, поместья конунга Харальда. Традиция, говорящая, что все решает тинг, а не какой-то там сын конунга, пусть и самого Прекрасноволосого, еще не умерла. В глубине своей души люди все еще носили уверенность, что власть лишь тогда законна, когда одобрена всеми, кем она правит. Если тинг решит, что Хакон имеет больше прав, или просто будет более симпатичен, чем Кровавая Секира, в глазах северян, то вести войну с Эйриком будет намного проще.
— Я даю тебе немного войска, да еще меч, достойный руки воина и короля, — сказал король Британский своему воспитаннику. — Большего ты не получишь. Но хороший вождь и сам может найти себе дружину. Взгляни хоть на Вороново Крыло. Запомни — все в этом мире возможно.
Он провожал Хакона, стоя на высоком берегу в окруженье свиты, в отдалении, не касаясь ногой мокрого песка близ прибоя. Спуститься к самой воде, туда, где стояли драккары, вроде бы не позволяло чувство собственного достоинства. Прощание было очень сдержанное, как это и водилось между мужчинами. Присматривая за тем, как последние тюки и корзины укладывают под палубой, Хильдрид лениво поглядывала то на британского конунга, которому служила шесть лет, то на береговые скалы, и лишь потому краем глаза заметила среди воинов свою дочь.
Алов не спешила на драккар, где ее ждала мать, она задержалась у корабля Хакона, подошла к нему, что-то сказала… Не задумываясь о том, ее ли это дело, дочь Гуннара привстала и вытянула шею… Хакон поцеловал девушку в лоб, и Алов в ответ коснулась его плеча. По-особому, как только женщины умеют.
Хильдрид закусила губу и отвернулась. Ну, вот…
Она до сих пор сомневалась, стоит ли брать с собой дочурку, или лучше все-таки оставить ее в Британии. В бой семью не берут, а бой, скорее всего, будет. Но надежда на успех очень велика. Раз так, то Алов лучше сразу поселиться с матерью на севере. Оставлять девушку в чужой стране, без присмотра, мать опасалась. Брат ее, хоть и остается в Британии, постоянно в походах. Что ж она, одна-одинешенька будет жить в Хельсингьяпорте, в обществе слуг и воинов? Ну, нет!
— Алов! Иди сюда! — строго окликнула женщина.
Дочка оглянулась и послушно подбежала.
— Как только появится хоть малейшая опасность, лезь под палубу. Ясно?
Алов кивнула. У нее был странный взгляд. Глаза чуть навыкате, и оттого казалось, что она смотрит слишком пристально, будто ждет чего-то или хочет задать вопрос. Чужая душа — потемки, но в наибольшей степени это относится к собственным детям. Где уж там понять, о чем они думают…
А следом на борт корабля поднялся сын Хильдрид, Орм. Это был крепкий, высокий молодой парень, черноволосый, как мать и отец. Но на этом его внешнее сходство с Регнвальдом практически заканчивалось. Больше всего Орм напоминал матери ее собственного батюшку, Гуннара — и немного брата, Эгиля. Подумать только, дед всего несколько раз держал внука на руках, а такое сходство. Орм был своенравным и цепким, он, как и отец, умел располагать к себе людей, умел убеждать в своей правоте, умел брать на себя обязанность принимать решение. Когда ему было пятнадцать, и он в первый раз поминал погибшего в бою отца, Хильдрид сказала сыну, что он должен поступить на службу к конунгу Харальду. Так же, как и Регнвальд когда-то.
В ответ юноша довольно холодно ответил:
— Прошу, не вмешивайся в мои дела.
И на службу к конунгу не пошел.
Мать поняла, что ее указания больше не нужны. Поняла, что советы Орму теперь стоит давать лишь тогда, когда он спросит ее. Поняла, что сын вырос.
Теперь Орм — совсем зрелый мужчина. У него уже растет сын от девицы-британки, служанки в Хельсингьяпорте. Мальчишке четыре года, на отца похож, как две капли воды. Орм любит сына, с его матерью ласков, но жениться на ней не собирается. Считает, что соединять жизнь надо с соотечественницей.
В общем, он, наверное, прав.
Мать смотрела на сына. Он был в кольчуге и подшлемнике, словно собирался в поход, но Хильдрид подавила неуместное желание приступить к расспросам. Орм служил не Адальстейну, а его брату, и, как можно было понять, наследнику, поскольку законных сыновей у короля Британии не имелось. Как объяснил матери сын, Ятмунд[14] ему нравится больше, чем Адальстейн.
— Ну что ж, — сказал сын, не дождавшись от нее прощальных слов. — Вы выступаете. Удачи!
— И тебе, — она испытующе посмотрела на него и друг призналась. — Боюсь я за тебя.
— Что такое?
— Боюсь, что мы больше не увидимся.
Орм долго молчал — как и отец, он не любил говорить необдуманных или лишних слов.
— Оставь, — мягко произнес он. — Не надо бояться. Мы встретимся.
И перепрыгнул через борт, в воду, неторопливо побрел к берегу. Хильдрид смотрела ему вслед, вспоминала, каким слабым и беззащитным он был двадцать четыре года назад. Каким же независимым он стал теперь… Когда-то сын не мог без нее жить, а теперь оторвался, как лист от ветки. Ей стало тоскливо. Что-то уходило из ее жизни — по крупицам, по шагам, по мелочам — но что-то драгоценное. Что-то важное.
Потом женщина отвернулась от берега и дала знак разбирать весла. Драккар погрузил штевень в морскую волну. Викинги, столкнувшие его на глубокое место, расселись по румам, вставили весла в круглые отверстия на бортах и приготовились выгребать в открытое море. При такой близости к берегу ветер еще не вступил в свои права, он не смог бы толком сдвинуть с места тяжелый корабль. Его царство начиналось дальше, за мысом, где синева неба наполняла море и звенела в воздухе. Хильдрид держала рулевое весло и ждала, когда корабль вступит в мир морского ветра.
От самой Британии и до устья Трандхеймского фьорда путешествие было на редкость спокойным. Впрочем, на отряд из шести кораблей под полосатыми парусами викингов ни один вольный ярл или королевский служака, мечтающий о добыче, в здравом уме не нападет. Алов ни разу не приходилось прятаться под палубой, большую часть времени она проводила у мачты, а по вечерам охотно готовила. Причем готовила отлично, не в пример матери.
Ветер, подгоняющий корабли на север, стихал редко, и чаще всего на драккаре работала одна Хильдрид. Впрочем, она никогда не считала свою работу утомительной. Сидишь, ловишь взглядом какую-нибудь далекую точку на облаке или острове и правишь на нее. Руль чуть вправо, руль чуть влево — по сути, даже при отличном ветре корабль идет маленьким, сильно сглаженным зигзагом, который невозможно увидеть взглядом. В этом сила человека над двумя стихиями — ветром и морем — и деревянным конем, созданным его собственными руками. Не отдавая корабль на волю ветра, и утверждая власть над ним, кормчий способен добиться большей скорости, большей устойчивости… И притом, так безопасней.
Дочь Гуннара правила драккаром, а мысли ее гуляли далеко. Женщина думала то о сыне, то о дочери… О дочери. Что у нее с Хаконом? Поцелуй и прикосновение к плечу были не братскими, не дружескими. Вспомнив, что она на боевом корабле, в боевом походе, Хильдрид ругала себя, заставляла вернуться мыслями к предстоящим сражениям с Эйриком Кровавой Секирой, но получалось ненадолго. Если бы море было бурным, пусть даже не шторм, просто боковой ветер, при котором приходится идти галсами — тогда другое дело. Тогда ей было бы легче.