Страница:
– Не буду… Не хочу. Некогда!
А если это дитё старую няньку не слушает, что толку жаловаться мистеру с миссис? Вот и корсет затягивает без ее помощи. Нечего утягивать и уминать! Приходится идти на хитрости. Вот самая простая: побольше патоки в ежевичный чай и рядом, на блюдце, оладушка. Или кусочек телятины. Мисс сначала смеялась:
– Это что, к чаю?
Пришлось напускать строгий вид.
– Настоящие леди пьют чай с шоколадом. А в этом доме больше не покупают привозной снеди… Или мисс велит купить бразильского шоколада? В порт только что вошел корабль массы Нормана.
– Вот уж нет! А мистер Портер опять полтрюма глупостей привез.
Это она еще ласково! Бывало, как начнет массу Нормана честить, так выходит, что Норман Сторм Порчер – нахал, повеса, пощечина общественному вкусу, и главное – не патриот! Ругает капитана, ругает, а сама улыбается. Нравится он мисс Берте, хотя и ниже ее на полголовы.
Что поделать – приличные джентльмены все в Виргинии, а этот совершает подвиги на глазах у всего города. Однажды среди бела дня прошел между двух кораблей блокады, вода вокруг так и кипела… Другой капитан спустил бы флаг и примирился с потерей корабля. А этот прорвался. Еще и сигнал вывесил: «Срочная доставка почты в Гавану!»
Во время бомбардировок он один выходил в море – прямо сквозь эскадру янки.
Ну, и как не таять девичьему сердечку?
– Он дурной человек. Зря вы с ним водитесь. Сами же говорите, что возит всякую дребедень.
– Да что же в нем дурного? Дуры те, кто все это расхватывают и сами на шею капитану вешаются. Так бы плакат и повесила – «Купила шляпку? Мужу не хватило хлороформа!» Ну и картинки: как она себя в зеркале целует, да как он в муках корчится.
– Сердитая вы! А что делать будете, как траур отходите? Старые платья ушивать? Вон как похудели.
Задумалась.
– Придумается. Чем ближе кость, тем слаще мясо, Эванжелина.
Когда жених был жив, это было бы: «Знаю, но не скажу!» или «Секрет!» А теперь у нее в голове: «Еженедельная плата на верфи должна быть увеличена на двадцать процентов в связи с переходом на двенадцатичасовой рабочий день, и составит шестнадцать тысяч семьсот двадцать долларов… Высвобожденная рабочая сила будет употреблена… что даст возможность направить в действующую армию…» Тьфу! Хотя, конечно, сельским господам, сколько ни хвались, без помощи городских не справиться с этими янки. В городе-то совсем иная хватка – что у джентльменов, что у голытьбы.
За спиной – возмущенный шепот:
– Спит!
– Ну и что? Джексон Каменная Стена тоже на проповедях спит…
Вот и последние слова преподобного. Лишь теперь Берта получает тычок в бок. Хлопает глазами. Но неизбежное «пожертвования» слышит. Ворчит, что завод национализирован, а жалованье отцу выплачивают бумагой. Но… это же раненым на лекарства. Приходится давать. Три квартала, и воздух скорее дымный, чем свежий, – но это вся прогулка.
На сегодня. А завтра и вовсе тяжелый день. Светский. Да, от особы в трауре никто не смеет требовать посещения ужинов и балов, но в Чарлстоне принят обычай званых деловых обедов. Дам приглашают редко. Так что карточки приходят на имя отца. Но ему, как всегда, некогда… Приходится идти самой. Умудряться совмещать несовместимое: быть любезной с нужными людьми, оставаясь образцом печали и траура. И запоминать, запоминать, запоминать – что спросить у отца или его инженеров. Значит, бумажную работу придется делать ночью. Право, проповеди лучше. За то, что не расслышала, о чем апостол Павел отписал коринфянам, никто не спросит. По крайней мере, на этом свете…
Обед с русскими моряками превратился в особняке Пикенсов в нечто вроде устойчивой традиции. Некоронованная царица Юга, жена бывшего посла в России, бывшего губернатора, первым отделившего штат от Союза. Та, чей портрет с прошлого декабря украшает сотенную купюру Конфедерации. Та, что на царские подарки одела и вооружила полк.
В конце концов, Люси Холкомб Пикенс действительно спасла русскую эскадру. И не собиралась позволить хоть кому-нибудь на Юге забыть, что молодая страна противостоит грозным противникам не в одиночку лишь благодаря ей.
Известие о появлении на внешнем рейде русских кораблей превратило «красу Юга» в подобие залетевшего в каземат ядра. Быстрая, непредсказуемая, неостановимая… А если на пути встает броня – раздается визг рикошета, не уменьшающий ни скорости, ни наносимых разрушений.
Вот комендант Чарлстона, генерал Пьер Густав Тутан Борегар. Что-то лопочет о недружественной политике России, необходимости получить указания из Ричмонда – разумеется, срочно, разумеется, телеграмма ушла… Это при том, что своевольный креол на ножах с президентом и прекрасно умеет не замечать приказов из столицы. В нем что, французская кровь вскипела? Не может простить русским двенадцатый год?
– И вы ответите за каждую каплю крови наших союзников, Пьер-Густав!
Генерал отчего-то не любит первое имя, даже бумаги все подписывает: «Г.Т. Борегар». Но что за беда человеку услышать неприятное обращение, когда там, в море, умирают люди.
Гром захлопнутой двери. Рикошет! Лошади еще не в мыле? Похоже, будут.
Вот командующий маленькой эскадрой береговой обороны Чарлстона, Суровый Джек Такер. Но даже известие, что появилась возможность насолить армии, не меняет настроения упрямого моряка.
– Я приказал поднять пары… Но корабли сдвинутся с места только по моему приказу.
– Так отдайте этот приказ!
– И что? Помнится, наш дипломат счел, что позиции Севера в России неприступны. Нет, мадам, при всем уважении я не могу рисковать, пропустив в гавань сильную чужую эскадру. Даже если Борегар получит приказ из Ричмонда! Город окажется в их милости… Кто знает, не военная ли это хитрость? Быть может, бой – просто инсценировка?
Рикошет!
Капитан Джон Ратледж. Как всегда, элегантен – несмотря на перепачканный рыжим рукав.
– У меня подняты пары. Я жду только приказа.
– Вот вам приказ: доставьте меня на батарею острова Салливен!
– Но…
– Никаких но. Вспомните, на чьи деньги построен ваш корабль. Это «дамский броненосец» или нет?
Не только ее бриллианты превратились в покрытый ржавыми пятнами броненосец. Но она пожертвовала достаточно, чтобы не просить, а требовать рейса!
И вот – спертый воздух батарейной палубы. Гром ядер янки, что колотят по броне «Палметто Стэйт», больно бьет по ушам. Приходится зажимать уши – и кричать:
– Почему вы не стреляете в ответ?!
– Для этого нужно открыть порты. Есть вероятность, что через порт влетит вражеский снаряд.
Одно ядро находилось внутри… самое прекрасное ядро Юга! Люси Холкомб было страшно, как никогда в жизни, и она поминутно напоминала себе о людях, которые – там, в море – не обладают такой роскошью, как броня. Кто сейчас падает на палубу, сраженный? Может быть, он знаком по Петербургу? Царь не мог послать в Чарлстон человека, которого некому будет представить южному обществу! Значит, хотя бы один человек там, в море, ей знаком. Бывал в Зимнем, целовал ей руку? Возможно. А теперь превратился в обрубок человека – ей пришлось повидать немало калек, посещая госпитали.
Бинокль. Она знает, следила за бомбардировкой форта Самтер, нужно повернуть колесико наверху, и станет четко видно – невозможное! Сколько приходилось слышать, что время деревянных кораблей минуло! Только русским, видимо, никто не удосужился сообщить прописную истину, и они шли вперед, навстречу броне и зевам морских колумбиад.
Все снаряды доставались самому большому, идущему впереди.
Удар – и корабль вздрагивает всем корпусом. Видно, как разлетаются обломки. Удар – рушатся за борт былинки мачт. Удар – вздыбливается палуба, дым растекается по кораблю. Удар… Удар! Удар! Русский корабль, разрушенный, горящий, продолжает идти вперед. Инсценировка? Джон Рэндольф Такер, вы – слепец! Это – подвиг…
– Вы можете передать на эскадру сигнал?
– Да, флажным семафором по международному коду…
– Неважно, как. Сделайте это. Скажите им, что Чарлстон приветствует русских героев!
Вскоре после прибытия в гавань русские явились благодарить. Словно в гости заглянул сам Петербург! Блеск эполет, раззолоченные эфесы шпаг, жемчужные россыпи комплиментов, выправка и достоинство. А главное – сумрачный молодой человек, обходящийся погонами и кортиком. В Петербурге Люси его видела лишь раз. В опере показали. Она – запомнила. Трудно не запомнить мальчика, у которого есть все шансы, подобно деду, стать самым красивым мужчиной Старого Света… Теперь его заново представляет командир эскадры.
– Вот самый молодой командир фрегата в русском флоте. Ему придется задержаться в городе для ремонта. К сожалению, «Александр Невский» в надводной части разрушен почти полностью…
Значит, это юноша с чуть вихрящимися золотыми волосами – ох, будут у него ранние залысины – вел вперед истекающую дымом и кровью руину? Без мачт, без пушек, без флага – навстречу огню и стали. Деревянный корабль… но стальные сердца! Фрегат подошел к пирсу своим ходом. А потом выносили раненых, убитых… Зрелище почти такое же тягостное, как после отраженных штурмов. Так выглядит победа. Упаси Боже увидеть поражение!
А еще она поняла, к кому шла русская эскадра в Чарлстон. Вот цена словам о неприступности позиций Севера в России! Если пушки янки не дают спать царской крестнице – маленькой Ольге Неве Пикенс… Крестный отец посылает флот. И члена семьи! Евгений Алексеев, конечно, не наследник престола. Всего лишь побочный сын. Пять кораблей, среди них самые большие – два фрегата. Не ровные ряды линкоров, но в Европе ведь тоже война!
Прошли недели. Капитаны и лейтенанты в парадных мундирах, шитых в настоящем Санкт-Петербурге, – не путать ни с Питерсбергом в Виргинии, ни с утыканным заводскими трубами пенсильванским Питтсбургом, ни захолустным Санкт-Петербургом где-то, кажется, в Миссисипи – канули в атлантическую сырость. Вместе с ними исчезли умопомрачительные жилеты и яркие галстуки. Мелькнули, точно прошлогодняя комета, и ушли. Алексеев остался и с удовольствием заглядывает на «русский чай» – из подаренного Их Величествами самовара.
Рассказывает, как отстраивает по дощечке разбитый корабль. Представляет подчиненных. Все – механики, которым у русских отчего-то не позволяется командовать кораблями, и… как это слово произнести? Praporsch… В общем, самый малый чин. Да и те – военного производства. Мундиры им строили местные портные, и не из дорогих.
А у их командира и вовсе один китель остался. Прочие вместе с каютой разнесли снаряды с монитора янки. Потому из украшений – одни погоны, ни шнуров, ни позументов. Темно-зеленое сукно, стоячий воротник. А если приглядеться, можно приметить, где материал прохудился. Пришлось придумывать, как тактичней подарить ему новый.
Русский посланник, Стекль, вместе с женой-янки перебравшийся с Севера на Юг, на прямой вопрос – как должен выглядеть парадный русский морской мундир, сообщил:
– Наилучший вечерний сюртук с эполетами. Другие правила есть, но господа офицеры благополучно их игнорируют. Русский – сначала джентльмен, и лишь потом военный моряк…
Как это знакомо! Потом Стекль предложил идею – как царского отпрыска невзначай в дареный мундир облачить.
– Попросите его дагерротипироваться с Душкой. Ведь не откажет? Снимок крестницы Их Величеств с этим офицером еще раз напомнит народу Юга, что он не одинок в своей борьбе.
Так и случилось. Фотография облетела все газеты – не только чарлстонские и не только конфедеративные. Русский морской офицер, поразительно похожий на Николая Первого времен Сенатской площади, неловко держит на руках очаровательную маленькую девочку… Что тут страшного?
Но этого снимка хватило, чтобы конфедеративные бонды на нейтральных рынках поползли вверх, а к южноатлантической эскадре адмирала Далгрена присоединилось еще несколько кораблей. Которые уже никак не могли ловить русские крейсера.
Барон Стекль мог быть доволен! Поддержать дух падких на сенсации союзников, отманить от крейсеров лишние силы противника и хоть чуть-чуть повеселить жену, для которой два месяца назад закончилась привычная жизнь в почти родном Вашингтоне, и началось изгнание. Стекль делал все для ее счастья. Врос в американское общество, стал своим, стал – фактором политики. Советовал русскому правительству поддержать Север, первым завел речь о продаже русской Америки – не для того, чтобы жена пользовалась успехом в привычном обществе, разумеется, но чтобы обеспечить России тыл во время очередных потрясений в Старом Свете. Кто осудит его за подобные чаяния? Успехи были велики, и недаром южные политики отмечали неприступность позиций Севера в России – позиции России на Севере тоже казались вполне надежными…
Увы, Геттисберг переменил все.
Конфедеративная кавалерия еще не ворвалась в охваченный мятежами Нью-Йорк, второй корпус армии Ли не врывался в землю вокруг Балтимора, а президент Линкольн понял главное. Промышленность Севера получила тяжелейший удар. И справиться с задачей обеспечения армии сама не в состоянии. Осталось, как в первые месяцы войны, обратиться к заграничным закупкам. Увы, в Европе ощутимо потянуло порохом, и надежным поставщиком могло стать лишь одно государство.
То, что владело Океаном. Бывшая метрополия, у которой постоянны лишь интересы, а значит, договориться можно всегда. В угоду этим интересам, разумеется. Лорд Пальмерстон, признанный гроссмейстер международной политики, потребовал за имперски-снисходительное расположение к разорванному междоусобной войной государству много, очень много… Правда, и взамен не поскупился. По газетам пробежало небрежное: «Империи не торгуются!»
Демократия? Народ? Линкольн всегда знал, что сказать толпе. Нашел нужные слова и в этот раз. «Жертва. Единство. Кровь – гуще воды».
И вот у русского посланника выбор – между пароходом и поездом. Он выбрал поезд. И не прогадал. Россия признала Конфедерацию первой – и за это барону Стеклю охотно простили даже жену-янки. В конце концов, из эмигрантов с Севера получались самые оголтелые сторонники южных прав. Считай, каждый «огнеед» когда-то пересек невидимую границу «разделенного дома». Верно, оттого и старается быть южанином более, чем те, кто здесь родился.
В Чарлстоне посланнику тоже нашлись дела – передать новому командующему эскадрой, всего-то капитан-лейтенанту, приказы – о досрочном производстве гардемаринов и кадетов в офицерские чины, об упрощенном порядке возмещения убыли офицеров за счет нижних чинов. Заодно и снимок устроил… Красивая маленькая акция.
Дагерротип не только стал бойким товаром, но и попал на страницы газет, которых в Америке – хоть к югу от линии Гордона-Мейсона, хоть к северу – сущая прорва. Подписи были разные.
От спокойного «Евгений Алексеев и Ольга Нева Пикенс» в самом Чарлстоне до арканзасского «Наследник русского престола принц Евгений со своим броненосцем не допустит, чтобы дочь Его Величества просыпалась по ночам от канонады!» Прочитав последнее, «принц Евгений» собрался выбить борзописцу столько зубов, сколько законных наследников престола российского тот позабыл. Правда, чтобы добраться до мерзавца, нужно перебраться через набитую северными канонерками Миссисипи…
Ни прекрасные дамы Чарлстона, ни сам «принц Евгений» не знали, что и эту публикацию проплатил все тот же русский посланник. Как нужно подавать информацию американцам – что северным, что южным, – он знал хорошо. И, совершенно не опасаясь за чужие зубы, беседует с жертвой низкой политики.
– Железо? Видите, черное пятно среди серых мундиров? Норман С. Порчер. Лучший капитан… С ним вам и надлежит поговорить. Как моряку с моряком. Я же не решусь вырывать у Ричмонда тысячу тонн стали. Тут нужно быть Талейраном. Нет, не Наполеоном. Один «молодой Наполеон» – Макклеллан – там уже есть, причем с армией. И что? Нужно больше? Тем более. Идите к блокадопрорывателям. Правительство Российской империи заплатит… вероятно. После войны.
Время для беседы, увы, оказалось не самым удачным. Капитан, во-первых, разговаривает с дамой, а во-вторых, не в настроении. То-то за ним ходит черный слуга с подносом, уставленным бокалами.
– Железо? – капитан Портер ухватывает с подноса шампанское, что сам же и привез. – А смысл? Забивать трюм малоприбыльным товаром и в долг, если можно взять доходный и продать за золото? Те же корсеты я беру по полдоллара за штуку. Здесь продаю за двенадцать. А весят они немного. Так пара фунтов груза приносит мне такую же прибыль, как тонна железа. Так что помочь ничем не могу, зато дам хороший совет. Вы ведь все равно собираетесь перестраивать корабль? Так сделайте из него блокадопрорыватель. И сами привезите все, что понадобится…
Алексеев коротко поклонился.
– Не смею более беспокоить, тем более, вы заняты более приятным разговором.
Про себя же заметил, что только хам мог предложить военному моряку заняться торговлей.
– Уже нет! – Звонкий голос заставил его повернуть голову. Да, женщина в черном красива… неужели уже вдова? – Мистер Сторм, представьте меня! Ну пожалуйста!
– Для вас – все, что угодно. Капитан Евгений Алексеев, мисс Берта Уэрта. Или ла Уэрта, если вам угодна старомодная испанская галантность… Дивный коктейль – две доли истинной южной леди, одна доля вождя команчей, одна доля учителя естественной философии, кроме того, ее пальцы вытворяют на рояле вещи, для этого строгого инструмента в принципе невозможные… Кстати, Берта, раз уж вы нашли нового собеседника, я покину это сборище. Нужно готовить рейс. Только скажите, что вам привезти в следующий раз? Британский Нассау для меня теперь закрыт, но Гавана-то никуда не делась! Испанцы восхитительно нейтральны. Может быть, новое платье? Вам пора бы снять траур…
– Полный груз железа. Кстати, об этом я и хотела поговорить с нашим русским союзником. Если вы, ваше высочество, желаете установить на корабль действительно хорошие пушки…
Она смотрела, как на лице командира русского фрегата понемногу появляется понимание.
– Вы – ла Уэрта? Нарезные пушки Уэрта, да?
Теперь он думает не о том, вдова она или девица… Берта подавила вздох. Сейчас она, хоть и на балу, не южная красавица, а секретарь директора оружейного завода.
– Это мой отец. Я немного помогаю ему с бумагами. И хожу за него по званым обедам.
– Поможете с аудиенцией? Только вот я никакое не высочество, не принц… и белого коня у меня нет. Признаюсь сразу.
Она улыбнулась. Пусть одними уголками глаз.
– И не командир фрегата? Отчего же кораблем командуете вы, а не более заслуженный офицер?
Потому что слухи ходят? Всего лишь оттого, что один человек уродился слишком похожим на другого. Коронованного. Потому что корабля теперь нет, есть лишь корпус с машиной? Потому что у механиков чины свои, и командовать кораблями им по уставу не положено, пока жив хотя бы один офицер флота?
– Потому что никто из лейтенантов не захотел торчать невесть сколько при верфи, когда идет война.
– Это нечестно. Вы тоже заслуживаете того, чтобы идти в бой.
– Я и собираюсь – когда отремонтирую корабль. А для этого нужно железо… Что же касается пушек, я готов поменяться. У меня осталось почти сорок шеститонных бомбических орудий. Большинство из них повреждены, все без лафетов… Но это хороший пушечный сплав. На сколько новых семидюймовок это потянет?
– Скажу отцу, инженеры посмотрят. Знаете, как папу зовут в глубинке? «Уэрта – покупаю старое железо». Эх… В первый год войны это еще работало!
– Помните наш разговор? – встрял капитан Порчер, который отчего-то не торопился никуда уходить. – Тот самый, когда вы в мою трубу следили за бомбардировкой форта Самтер. На первый год от блокады нет толку, на второй очень мало, на третий мы обнаруживаем петлю на нашей шее, на четвертый от некогда прекрасной страны остается труп с черными полосами на шее. Идет третий год войны, мисс ла Уэрта. И четвертый не за горами.
Девушка кивнула. Повернулась к капитану, слушавшему разговор про пушки со скептической улыбкой на устах.
– А, вы еще здесь, Норман! Вот погодите, введем запрет на роскошь – так повезете и железо.
– Не введете. Южный характер помешает. Каждый сам за себя…
– Введем. Норман, вы всех судите по себе – и оттого не понимаете! Каждый сам за себя, но каждому нужна Конфедерация. Посмотрите, чем мы были в начале войны! У нас был один литейный завод в Ричмонде, и все. А теперь? Пороховые мельницы Огасты – самые производительные в мире! – Берта вздохнула. – Правда, флоту они ни щепотки не продают. У нас свой завод, в Коламбии. У нас не хватает дымного пороха, но уж азотированной хлопчатки… Селитрой еще до войны удалось закупиться. А у отца три прокатных стана – и все стоят из-за проклятой нехватки железа!
Норман улыбнулся. Берте захотелось выцарапать капитану глаза. Он смеется над ее делом. И, что самое страшное, он прав! Но капитан, несмотря на улыбку, остался серьезен. А русский… да его словно по голове ударили. С джентльменами такое бывает – с непривычки. Еще бы! Слышать от женщины химические подробности производства баллистических порохов едва ли не более странно, нежели, к примеру, площадную брань. И что, объяснять, что за год организации закупок и не захочешь – поймешь, из чего варят адское зелье? Американский же капитан объясняет, что ограничения Ричмонда ему ничуть не страшней пушек кораблей блокады.
– Есть множество легких и дорогих грузов, которые правительство у меня с руками оторвет. Например, лекарства. Кстати, дорогая патриотка, почему вы, со всем вашим пылом, не работаете в госпитале?
– Не могу. От одного вида крови в обморок падаю. Я трусиха, Норман.
– Если я ненароком забрел на исповедь, признаюсь в ответ: у меня тоже есть недостаток. Я практичен. Не умею работать без прибыли… Вообще, вы больше похожи на меня. Вам есть дело до войны, мне нет, но мы видим, что к чему. А эти… – Капитан широким жестом обвел зал. – Они радовались, что русские пришли – как же, блокадная эскадра чуть поредела. Радовались, когда русские ушли – значит, англичане не присоединятся к блокаде, да и янки могут отправить в погоню за корветами пароход-другой. Сейчас радуются бумажке, официальному признанию, которое обретет реальность лишь в случае победы… И никто из них не слышит, как щелкают стрелки часов, отсчитывающих время до поражения. Даже вы, хоть вы и умница. Вам кажется – достаточно обустроить копи в Джорджии и Флориде, и металл потечет рекой. Не рекой, поправлю я вас, а струйкой. Если эта живительная влага вообще доберется до жаждущих пастей ваших домен. Север тратит на войну с нами два с половиной миллиона долларов в день. Золотых долларов! Наши ричмондские умники заявили об отделении, имея в казне жалкие двадцать семь миллионов золотом. Даже при том, что наши собственные расходы на войну едва ли превышают полтора миллиона долларов в день, весь золотой запас Конфедерации был израсходован на семнадцатый день войны, и то, что Юг до сих пор живет и воюет, – чудо, по сравнению с которым библейские хлебы и рыбы просто ярмарочный фокус! Вот русский офицер не даст мне соврать – почему в прошедшую войну был дурно снабжен Севастополь?
– Недостаток железных дорог, – немедленно отозвался Алексеев, – припасы приходилось доставлять воловьими упряжками… Долго!
– Вы видите Юг, – заметил Норман. – Вообще, поскреби Конфедерацию, найдешь Россию… и наоборот. Кстати, именно поэтому нашим странам стоит дружить. Двое больных с одинаковым диагнозом всегда поймут друг друга, да еще и рецептами поделятся. Один мой знакомый, янки из Нью-Йорка, сильно страдавший от ревматизма, рассказывал мне, как однажды ночью к нему забрался вор… впрочем, история, где фигурируют клистирные трубки, явно не для дамских ушей… Сколько, по-вашему, на Юге железных дорог? Так вот – есть места, где с востока на запад ведет одна. И стоит янки ее повредить…
– Невозможно! – ахнула Берта. – Абсурд. Это мы стоим под Вашингтоном, а не они – под Атлантой!
– Я же не говорю, что, к примеру, Шерман завтра каким-то чудом возьмет Атланту, – пожал плечами капитан, – но диверсии на дорогах были. Помните рейд Эндрюса? Северяне его зовут «большой паровозной гонкой». Два десятка сорвиголов чуть не оставили армию Теннесси без снабжения – всего лишь захватив паровоз и сжигая за собой мосты. Даже теперь у наших солдат не хватает пищи и одежды не потому, что у нас всего этого нет, – а потому что нам приходится выбирать, доставить им патроны или галеты. И со всем, что не влезает на поезд, приходится – как это говорили под Севастополем? – vola tyanut! Но если бы не было морской блокады, мы и на потерю Виксбурга бы чихали. Какая была бы разница, кто ходит по Миссисипи, если бы из Галвестона в Саванну ежедневно выходило полсотни грузовых шхун? Конфедерацию душит не столько отсутствие внешней торговли, с этим мисс Берта управится шутя, сколько прибрежной торговли между штатами. И чтобы руда из Флориды потекла в Южную Каролину, нужно, чтобы вокруг портов и между ними не было блокадных станций янки. А они есть. Их ровно четырнадцать… и тринадцать работают как часы.
– А еще одна? – жадно спросила Берта.
– Это мы. Чарлстон. Скажите спасибо мистеру Алексееву…
– Спасибо, сэр.
Ни смешинки, ни восторженности.
– Это план «Анаконда». Петля на шее Конфедерации. Четыре морские блокадные зоны, одна речная. Удавка. Все остальное – Макклеллан, Грант, Шерман, Роузкранз – всего лишь палач, выбивающий из-под ног осужденного табурет. Даже взятие Балтимора не поменяло ничего. Просто в зоне ответственности Североатлантической блокадной эскадры прибавилась одна станция. Часы продолжают отсчет.
А если это дитё старую няньку не слушает, что толку жаловаться мистеру с миссис? Вот и корсет затягивает без ее помощи. Нечего утягивать и уминать! Приходится идти на хитрости. Вот самая простая: побольше патоки в ежевичный чай и рядом, на блюдце, оладушка. Или кусочек телятины. Мисс сначала смеялась:
– Это что, к чаю?
Пришлось напускать строгий вид.
– Настоящие леди пьют чай с шоколадом. А в этом доме больше не покупают привозной снеди… Или мисс велит купить бразильского шоколада? В порт только что вошел корабль массы Нормана.
– Вот уж нет! А мистер Портер опять полтрюма глупостей привез.
Это она еще ласково! Бывало, как начнет массу Нормана честить, так выходит, что Норман Сторм Порчер – нахал, повеса, пощечина общественному вкусу, и главное – не патриот! Ругает капитана, ругает, а сама улыбается. Нравится он мисс Берте, хотя и ниже ее на полголовы.
Что поделать – приличные джентльмены все в Виргинии, а этот совершает подвиги на глазах у всего города. Однажды среди бела дня прошел между двух кораблей блокады, вода вокруг так и кипела… Другой капитан спустил бы флаг и примирился с потерей корабля. А этот прорвался. Еще и сигнал вывесил: «Срочная доставка почты в Гавану!»
Во время бомбардировок он один выходил в море – прямо сквозь эскадру янки.
Ну, и как не таять девичьему сердечку?
– Он дурной человек. Зря вы с ним водитесь. Сами же говорите, что возит всякую дребедень.
– Да что же в нем дурного? Дуры те, кто все это расхватывают и сами на шею капитану вешаются. Так бы плакат и повесила – «Купила шляпку? Мужу не хватило хлороформа!» Ну и картинки: как она себя в зеркале целует, да как он в муках корчится.
– Сердитая вы! А что делать будете, как траур отходите? Старые платья ушивать? Вон как похудели.
Задумалась.
– Придумается. Чем ближе кость, тем слаще мясо, Эванжелина.
Когда жених был жив, это было бы: «Знаю, но не скажу!» или «Секрет!» А теперь у нее в голове: «Еженедельная плата на верфи должна быть увеличена на двадцать процентов в связи с переходом на двенадцатичасовой рабочий день, и составит шестнадцать тысяч семьсот двадцать долларов… Высвобожденная рабочая сила будет употреблена… что даст возможность направить в действующую армию…» Тьфу! Хотя, конечно, сельским господам, сколько ни хвались, без помощи городских не справиться с этими янки. В городе-то совсем иная хватка – что у джентльменов, что у голытьбы.
За спиной – возмущенный шепот:
– Спит!
– Ну и что? Джексон Каменная Стена тоже на проповедях спит…
Вот и последние слова преподобного. Лишь теперь Берта получает тычок в бок. Хлопает глазами. Но неизбежное «пожертвования» слышит. Ворчит, что завод национализирован, а жалованье отцу выплачивают бумагой. Но… это же раненым на лекарства. Приходится давать. Три квартала, и воздух скорее дымный, чем свежий, – но это вся прогулка.
На сегодня. А завтра и вовсе тяжелый день. Светский. Да, от особы в трауре никто не смеет требовать посещения ужинов и балов, но в Чарлстоне принят обычай званых деловых обедов. Дам приглашают редко. Так что карточки приходят на имя отца. Но ему, как всегда, некогда… Приходится идти самой. Умудряться совмещать несовместимое: быть любезной с нужными людьми, оставаясь образцом печали и траура. И запоминать, запоминать, запоминать – что спросить у отца или его инженеров. Значит, бумажную работу придется делать ночью. Право, проповеди лучше. За то, что не расслышала, о чем апостол Павел отписал коринфянам, никто не спросит. По крайней мере, на этом свете…
Обед с русскими моряками превратился в особняке Пикенсов в нечто вроде устойчивой традиции. Некоронованная царица Юга, жена бывшего посла в России, бывшего губернатора, первым отделившего штат от Союза. Та, чей портрет с прошлого декабря украшает сотенную купюру Конфедерации. Та, что на царские подарки одела и вооружила полк.
В конце концов, Люси Холкомб Пикенс действительно спасла русскую эскадру. И не собиралась позволить хоть кому-нибудь на Юге забыть, что молодая страна противостоит грозным противникам не в одиночку лишь благодаря ей.
Известие о появлении на внешнем рейде русских кораблей превратило «красу Юга» в подобие залетевшего в каземат ядра. Быстрая, непредсказуемая, неостановимая… А если на пути встает броня – раздается визг рикошета, не уменьшающий ни скорости, ни наносимых разрушений.
Вот комендант Чарлстона, генерал Пьер Густав Тутан Борегар. Что-то лопочет о недружественной политике России, необходимости получить указания из Ричмонда – разумеется, срочно, разумеется, телеграмма ушла… Это при том, что своевольный креол на ножах с президентом и прекрасно умеет не замечать приказов из столицы. В нем что, французская кровь вскипела? Не может простить русским двенадцатый год?
– И вы ответите за каждую каплю крови наших союзников, Пьер-Густав!
Генерал отчего-то не любит первое имя, даже бумаги все подписывает: «Г.Т. Борегар». Но что за беда человеку услышать неприятное обращение, когда там, в море, умирают люди.
Гром захлопнутой двери. Рикошет! Лошади еще не в мыле? Похоже, будут.
Вот командующий маленькой эскадрой береговой обороны Чарлстона, Суровый Джек Такер. Но даже известие, что появилась возможность насолить армии, не меняет настроения упрямого моряка.
– Я приказал поднять пары… Но корабли сдвинутся с места только по моему приказу.
– Так отдайте этот приказ!
– И что? Помнится, наш дипломат счел, что позиции Севера в России неприступны. Нет, мадам, при всем уважении я не могу рисковать, пропустив в гавань сильную чужую эскадру. Даже если Борегар получит приказ из Ричмонда! Город окажется в их милости… Кто знает, не военная ли это хитрость? Быть может, бой – просто инсценировка?
Рикошет!
Капитан Джон Ратледж. Как всегда, элегантен – несмотря на перепачканный рыжим рукав.
– У меня подняты пары. Я жду только приказа.
– Вот вам приказ: доставьте меня на батарею острова Салливен!
– Но…
– Никаких но. Вспомните, на чьи деньги построен ваш корабль. Это «дамский броненосец» или нет?
Не только ее бриллианты превратились в покрытый ржавыми пятнами броненосец. Но она пожертвовала достаточно, чтобы не просить, а требовать рейса!
И вот – спертый воздух батарейной палубы. Гром ядер янки, что колотят по броне «Палметто Стэйт», больно бьет по ушам. Приходится зажимать уши – и кричать:
– Почему вы не стреляете в ответ?!
– Для этого нужно открыть порты. Есть вероятность, что через порт влетит вражеский снаряд.
Одно ядро находилось внутри… самое прекрасное ядро Юга! Люси Холкомб было страшно, как никогда в жизни, и она поминутно напоминала себе о людях, которые – там, в море – не обладают такой роскошью, как броня. Кто сейчас падает на палубу, сраженный? Может быть, он знаком по Петербургу? Царь не мог послать в Чарлстон человека, которого некому будет представить южному обществу! Значит, хотя бы один человек там, в море, ей знаком. Бывал в Зимнем, целовал ей руку? Возможно. А теперь превратился в обрубок человека – ей пришлось повидать немало калек, посещая госпитали.
Бинокль. Она знает, следила за бомбардировкой форта Самтер, нужно повернуть колесико наверху, и станет четко видно – невозможное! Сколько приходилось слышать, что время деревянных кораблей минуло! Только русским, видимо, никто не удосужился сообщить прописную истину, и они шли вперед, навстречу броне и зевам морских колумбиад.
Все снаряды доставались самому большому, идущему впереди.
Удар – и корабль вздрагивает всем корпусом. Видно, как разлетаются обломки. Удар – рушатся за борт былинки мачт. Удар – вздыбливается палуба, дым растекается по кораблю. Удар… Удар! Удар! Русский корабль, разрушенный, горящий, продолжает идти вперед. Инсценировка? Джон Рэндольф Такер, вы – слепец! Это – подвиг…
– Вы можете передать на эскадру сигнал?
– Да, флажным семафором по международному коду…
– Неважно, как. Сделайте это. Скажите им, что Чарлстон приветствует русских героев!
Вскоре после прибытия в гавань русские явились благодарить. Словно в гости заглянул сам Петербург! Блеск эполет, раззолоченные эфесы шпаг, жемчужные россыпи комплиментов, выправка и достоинство. А главное – сумрачный молодой человек, обходящийся погонами и кортиком. В Петербурге Люси его видела лишь раз. В опере показали. Она – запомнила. Трудно не запомнить мальчика, у которого есть все шансы, подобно деду, стать самым красивым мужчиной Старого Света… Теперь его заново представляет командир эскадры.
– Вот самый молодой командир фрегата в русском флоте. Ему придется задержаться в городе для ремонта. К сожалению, «Александр Невский» в надводной части разрушен почти полностью…
Значит, это юноша с чуть вихрящимися золотыми волосами – ох, будут у него ранние залысины – вел вперед истекающую дымом и кровью руину? Без мачт, без пушек, без флага – навстречу огню и стали. Деревянный корабль… но стальные сердца! Фрегат подошел к пирсу своим ходом. А потом выносили раненых, убитых… Зрелище почти такое же тягостное, как после отраженных штурмов. Так выглядит победа. Упаси Боже увидеть поражение!
А еще она поняла, к кому шла русская эскадра в Чарлстон. Вот цена словам о неприступности позиций Севера в России! Если пушки янки не дают спать царской крестнице – маленькой Ольге Неве Пикенс… Крестный отец посылает флот. И члена семьи! Евгений Алексеев, конечно, не наследник престола. Всего лишь побочный сын. Пять кораблей, среди них самые большие – два фрегата. Не ровные ряды линкоров, но в Европе ведь тоже война!
Прошли недели. Капитаны и лейтенанты в парадных мундирах, шитых в настоящем Санкт-Петербурге, – не путать ни с Питерсбергом в Виргинии, ни с утыканным заводскими трубами пенсильванским Питтсбургом, ни захолустным Санкт-Петербургом где-то, кажется, в Миссисипи – канули в атлантическую сырость. Вместе с ними исчезли умопомрачительные жилеты и яркие галстуки. Мелькнули, точно прошлогодняя комета, и ушли. Алексеев остался и с удовольствием заглядывает на «русский чай» – из подаренного Их Величествами самовара.
Рассказывает, как отстраивает по дощечке разбитый корабль. Представляет подчиненных. Все – механики, которым у русских отчего-то не позволяется командовать кораблями, и… как это слово произнести? Praporsch… В общем, самый малый чин. Да и те – военного производства. Мундиры им строили местные портные, и не из дорогих.
А у их командира и вовсе один китель остался. Прочие вместе с каютой разнесли снаряды с монитора янки. Потому из украшений – одни погоны, ни шнуров, ни позументов. Темно-зеленое сукно, стоячий воротник. А если приглядеться, можно приметить, где материал прохудился. Пришлось придумывать, как тактичней подарить ему новый.
Русский посланник, Стекль, вместе с женой-янки перебравшийся с Севера на Юг, на прямой вопрос – как должен выглядеть парадный русский морской мундир, сообщил:
– Наилучший вечерний сюртук с эполетами. Другие правила есть, но господа офицеры благополучно их игнорируют. Русский – сначала джентльмен, и лишь потом военный моряк…
Как это знакомо! Потом Стекль предложил идею – как царского отпрыска невзначай в дареный мундир облачить.
– Попросите его дагерротипироваться с Душкой. Ведь не откажет? Снимок крестницы Их Величеств с этим офицером еще раз напомнит народу Юга, что он не одинок в своей борьбе.
Так и случилось. Фотография облетела все газеты – не только чарлстонские и не только конфедеративные. Русский морской офицер, поразительно похожий на Николая Первого времен Сенатской площади, неловко держит на руках очаровательную маленькую девочку… Что тут страшного?
Но этого снимка хватило, чтобы конфедеративные бонды на нейтральных рынках поползли вверх, а к южноатлантической эскадре адмирала Далгрена присоединилось еще несколько кораблей. Которые уже никак не могли ловить русские крейсера.
Барон Стекль мог быть доволен! Поддержать дух падких на сенсации союзников, отманить от крейсеров лишние силы противника и хоть чуть-чуть повеселить жену, для которой два месяца назад закончилась привычная жизнь в почти родном Вашингтоне, и началось изгнание. Стекль делал все для ее счастья. Врос в американское общество, стал своим, стал – фактором политики. Советовал русскому правительству поддержать Север, первым завел речь о продаже русской Америки – не для того, чтобы жена пользовалась успехом в привычном обществе, разумеется, но чтобы обеспечить России тыл во время очередных потрясений в Старом Свете. Кто осудит его за подобные чаяния? Успехи были велики, и недаром южные политики отмечали неприступность позиций Севера в России – позиции России на Севере тоже казались вполне надежными…
Увы, Геттисберг переменил все.
Конфедеративная кавалерия еще не ворвалась в охваченный мятежами Нью-Йорк, второй корпус армии Ли не врывался в землю вокруг Балтимора, а президент Линкольн понял главное. Промышленность Севера получила тяжелейший удар. И справиться с задачей обеспечения армии сама не в состоянии. Осталось, как в первые месяцы войны, обратиться к заграничным закупкам. Увы, в Европе ощутимо потянуло порохом, и надежным поставщиком могло стать лишь одно государство.
То, что владело Океаном. Бывшая метрополия, у которой постоянны лишь интересы, а значит, договориться можно всегда. В угоду этим интересам, разумеется. Лорд Пальмерстон, признанный гроссмейстер международной политики, потребовал за имперски-снисходительное расположение к разорванному междоусобной войной государству много, очень много… Правда, и взамен не поскупился. По газетам пробежало небрежное: «Империи не торгуются!»
Демократия? Народ? Линкольн всегда знал, что сказать толпе. Нашел нужные слова и в этот раз. «Жертва. Единство. Кровь – гуще воды».
И вот у русского посланника выбор – между пароходом и поездом. Он выбрал поезд. И не прогадал. Россия признала Конфедерацию первой – и за это барону Стеклю охотно простили даже жену-янки. В конце концов, из эмигрантов с Севера получались самые оголтелые сторонники южных прав. Считай, каждый «огнеед» когда-то пересек невидимую границу «разделенного дома». Верно, оттого и старается быть южанином более, чем те, кто здесь родился.
В Чарлстоне посланнику тоже нашлись дела – передать новому командующему эскадрой, всего-то капитан-лейтенанту, приказы – о досрочном производстве гардемаринов и кадетов в офицерские чины, об упрощенном порядке возмещения убыли офицеров за счет нижних чинов. Заодно и снимок устроил… Красивая маленькая акция.
Дагерротип не только стал бойким товаром, но и попал на страницы газет, которых в Америке – хоть к югу от линии Гордона-Мейсона, хоть к северу – сущая прорва. Подписи были разные.
От спокойного «Евгений Алексеев и Ольга Нева Пикенс» в самом Чарлстоне до арканзасского «Наследник русского престола принц Евгений со своим броненосцем не допустит, чтобы дочь Его Величества просыпалась по ночам от канонады!» Прочитав последнее, «принц Евгений» собрался выбить борзописцу столько зубов, сколько законных наследников престола российского тот позабыл. Правда, чтобы добраться до мерзавца, нужно перебраться через набитую северными канонерками Миссисипи…
Ни прекрасные дамы Чарлстона, ни сам «принц Евгений» не знали, что и эту публикацию проплатил все тот же русский посланник. Как нужно подавать информацию американцам – что северным, что южным, – он знал хорошо. И, совершенно не опасаясь за чужие зубы, беседует с жертвой низкой политики.
– Железо? Видите, черное пятно среди серых мундиров? Норман С. Порчер. Лучший капитан… С ним вам и надлежит поговорить. Как моряку с моряком. Я же не решусь вырывать у Ричмонда тысячу тонн стали. Тут нужно быть Талейраном. Нет, не Наполеоном. Один «молодой Наполеон» – Макклеллан – там уже есть, причем с армией. И что? Нужно больше? Тем более. Идите к блокадопрорывателям. Правительство Российской империи заплатит… вероятно. После войны.
Время для беседы, увы, оказалось не самым удачным. Капитан, во-первых, разговаривает с дамой, а во-вторых, не в настроении. То-то за ним ходит черный слуга с подносом, уставленным бокалами.
– Железо? – капитан Портер ухватывает с подноса шампанское, что сам же и привез. – А смысл? Забивать трюм малоприбыльным товаром и в долг, если можно взять доходный и продать за золото? Те же корсеты я беру по полдоллара за штуку. Здесь продаю за двенадцать. А весят они немного. Так пара фунтов груза приносит мне такую же прибыль, как тонна железа. Так что помочь ничем не могу, зато дам хороший совет. Вы ведь все равно собираетесь перестраивать корабль? Так сделайте из него блокадопрорыватель. И сами привезите все, что понадобится…
Алексеев коротко поклонился.
– Не смею более беспокоить, тем более, вы заняты более приятным разговором.
Про себя же заметил, что только хам мог предложить военному моряку заняться торговлей.
– Уже нет! – Звонкий голос заставил его повернуть голову. Да, женщина в черном красива… неужели уже вдова? – Мистер Сторм, представьте меня! Ну пожалуйста!
– Для вас – все, что угодно. Капитан Евгений Алексеев, мисс Берта Уэрта. Или ла Уэрта, если вам угодна старомодная испанская галантность… Дивный коктейль – две доли истинной южной леди, одна доля вождя команчей, одна доля учителя естественной философии, кроме того, ее пальцы вытворяют на рояле вещи, для этого строгого инструмента в принципе невозможные… Кстати, Берта, раз уж вы нашли нового собеседника, я покину это сборище. Нужно готовить рейс. Только скажите, что вам привезти в следующий раз? Британский Нассау для меня теперь закрыт, но Гавана-то никуда не делась! Испанцы восхитительно нейтральны. Может быть, новое платье? Вам пора бы снять траур…
– Полный груз железа. Кстати, об этом я и хотела поговорить с нашим русским союзником. Если вы, ваше высочество, желаете установить на корабль действительно хорошие пушки…
Она смотрела, как на лице командира русского фрегата понемногу появляется понимание.
– Вы – ла Уэрта? Нарезные пушки Уэрта, да?
Теперь он думает не о том, вдова она или девица… Берта подавила вздох. Сейчас она, хоть и на балу, не южная красавица, а секретарь директора оружейного завода.
– Это мой отец. Я немного помогаю ему с бумагами. И хожу за него по званым обедам.
– Поможете с аудиенцией? Только вот я никакое не высочество, не принц… и белого коня у меня нет. Признаюсь сразу.
Она улыбнулась. Пусть одними уголками глаз.
– И не командир фрегата? Отчего же кораблем командуете вы, а не более заслуженный офицер?
Потому что слухи ходят? Всего лишь оттого, что один человек уродился слишком похожим на другого. Коронованного. Потому что корабля теперь нет, есть лишь корпус с машиной? Потому что у механиков чины свои, и командовать кораблями им по уставу не положено, пока жив хотя бы один офицер флота?
– Потому что никто из лейтенантов не захотел торчать невесть сколько при верфи, когда идет война.
– Это нечестно. Вы тоже заслуживаете того, чтобы идти в бой.
– Я и собираюсь – когда отремонтирую корабль. А для этого нужно железо… Что же касается пушек, я готов поменяться. У меня осталось почти сорок шеститонных бомбических орудий. Большинство из них повреждены, все без лафетов… Но это хороший пушечный сплав. На сколько новых семидюймовок это потянет?
– Скажу отцу, инженеры посмотрят. Знаете, как папу зовут в глубинке? «Уэрта – покупаю старое железо». Эх… В первый год войны это еще работало!
– Помните наш разговор? – встрял капитан Порчер, который отчего-то не торопился никуда уходить. – Тот самый, когда вы в мою трубу следили за бомбардировкой форта Самтер. На первый год от блокады нет толку, на второй очень мало, на третий мы обнаруживаем петлю на нашей шее, на четвертый от некогда прекрасной страны остается труп с черными полосами на шее. Идет третий год войны, мисс ла Уэрта. И четвертый не за горами.
Девушка кивнула. Повернулась к капитану, слушавшему разговор про пушки со скептической улыбкой на устах.
– А, вы еще здесь, Норман! Вот погодите, введем запрет на роскошь – так повезете и железо.
– Не введете. Южный характер помешает. Каждый сам за себя…
– Введем. Норман, вы всех судите по себе – и оттого не понимаете! Каждый сам за себя, но каждому нужна Конфедерация. Посмотрите, чем мы были в начале войны! У нас был один литейный завод в Ричмонде, и все. А теперь? Пороховые мельницы Огасты – самые производительные в мире! – Берта вздохнула. – Правда, флоту они ни щепотки не продают. У нас свой завод, в Коламбии. У нас не хватает дымного пороха, но уж азотированной хлопчатки… Селитрой еще до войны удалось закупиться. А у отца три прокатных стана – и все стоят из-за проклятой нехватки железа!
Норман улыбнулся. Берте захотелось выцарапать капитану глаза. Он смеется над ее делом. И, что самое страшное, он прав! Но капитан, несмотря на улыбку, остался серьезен. А русский… да его словно по голове ударили. С джентльменами такое бывает – с непривычки. Еще бы! Слышать от женщины химические подробности производства баллистических порохов едва ли не более странно, нежели, к примеру, площадную брань. И что, объяснять, что за год организации закупок и не захочешь – поймешь, из чего варят адское зелье? Американский же капитан объясняет, что ограничения Ричмонда ему ничуть не страшней пушек кораблей блокады.
– Есть множество легких и дорогих грузов, которые правительство у меня с руками оторвет. Например, лекарства. Кстати, дорогая патриотка, почему вы, со всем вашим пылом, не работаете в госпитале?
– Не могу. От одного вида крови в обморок падаю. Я трусиха, Норман.
– Если я ненароком забрел на исповедь, признаюсь в ответ: у меня тоже есть недостаток. Я практичен. Не умею работать без прибыли… Вообще, вы больше похожи на меня. Вам есть дело до войны, мне нет, но мы видим, что к чему. А эти… – Капитан широким жестом обвел зал. – Они радовались, что русские пришли – как же, блокадная эскадра чуть поредела. Радовались, когда русские ушли – значит, англичане не присоединятся к блокаде, да и янки могут отправить в погоню за корветами пароход-другой. Сейчас радуются бумажке, официальному признанию, которое обретет реальность лишь в случае победы… И никто из них не слышит, как щелкают стрелки часов, отсчитывающих время до поражения. Даже вы, хоть вы и умница. Вам кажется – достаточно обустроить копи в Джорджии и Флориде, и металл потечет рекой. Не рекой, поправлю я вас, а струйкой. Если эта живительная влага вообще доберется до жаждущих пастей ваших домен. Север тратит на войну с нами два с половиной миллиона долларов в день. Золотых долларов! Наши ричмондские умники заявили об отделении, имея в казне жалкие двадцать семь миллионов золотом. Даже при том, что наши собственные расходы на войну едва ли превышают полтора миллиона долларов в день, весь золотой запас Конфедерации был израсходован на семнадцатый день войны, и то, что Юг до сих пор живет и воюет, – чудо, по сравнению с которым библейские хлебы и рыбы просто ярмарочный фокус! Вот русский офицер не даст мне соврать – почему в прошедшую войну был дурно снабжен Севастополь?
– Недостаток железных дорог, – немедленно отозвался Алексеев, – припасы приходилось доставлять воловьими упряжками… Долго!
– Вы видите Юг, – заметил Норман. – Вообще, поскреби Конфедерацию, найдешь Россию… и наоборот. Кстати, именно поэтому нашим странам стоит дружить. Двое больных с одинаковым диагнозом всегда поймут друг друга, да еще и рецептами поделятся. Один мой знакомый, янки из Нью-Йорка, сильно страдавший от ревматизма, рассказывал мне, как однажды ночью к нему забрался вор… впрочем, история, где фигурируют клистирные трубки, явно не для дамских ушей… Сколько, по-вашему, на Юге железных дорог? Так вот – есть места, где с востока на запад ведет одна. И стоит янки ее повредить…
– Невозможно! – ахнула Берта. – Абсурд. Это мы стоим под Вашингтоном, а не они – под Атлантой!
– Я же не говорю, что, к примеру, Шерман завтра каким-то чудом возьмет Атланту, – пожал плечами капитан, – но диверсии на дорогах были. Помните рейд Эндрюса? Северяне его зовут «большой паровозной гонкой». Два десятка сорвиголов чуть не оставили армию Теннесси без снабжения – всего лишь захватив паровоз и сжигая за собой мосты. Даже теперь у наших солдат не хватает пищи и одежды не потому, что у нас всего этого нет, – а потому что нам приходится выбирать, доставить им патроны или галеты. И со всем, что не влезает на поезд, приходится – как это говорили под Севастополем? – vola tyanut! Но если бы не было морской блокады, мы и на потерю Виксбурга бы чихали. Какая была бы разница, кто ходит по Миссисипи, если бы из Галвестона в Саванну ежедневно выходило полсотни грузовых шхун? Конфедерацию душит не столько отсутствие внешней торговли, с этим мисс Берта управится шутя, сколько прибрежной торговли между штатами. И чтобы руда из Флориды потекла в Южную Каролину, нужно, чтобы вокруг портов и между ними не было блокадных станций янки. А они есть. Их ровно четырнадцать… и тринадцать работают как часы.
– А еще одна? – жадно спросила Берта.
– Это мы. Чарлстон. Скажите спасибо мистеру Алексееву…
– Спасибо, сэр.
Ни смешинки, ни восторженности.
– Это план «Анаконда». Петля на шее Конфедерации. Четыре морские блокадные зоны, одна речная. Удавка. Все остальное – Макклеллан, Грант, Шерман, Роузкранз – всего лишь палач, выбивающий из-под ног осужденного табурет. Даже взятие Балтимора не поменяло ничего. Просто в зоне ответственности Североатлантической блокадной эскадры прибавилась одна станция. Часы продолжают отсчет.