В ту ночь Люда долго не открывала ему дверь, приняв за очередного клиента Виктора, не знавшего или забывшего, что наркоторговец давно переехал на тот свет. Только тогда Марк сообразил воспользоваться телефоном. Уж больно он был не в себе.
Люда восприняла приход Марка как должное и даже не стала стелить ему отдельно.
Наутро он почему-то не почувствовал угрызений совести. Наоборот, во всем теле была приятная легкость и в голове звучала давно забытая песня про Казанову. Действительно, «зачем делать сложным то, что проще простого?»
И, придя на работу, спокойно смотрел в глаза Ирине и даже давал ей, своему заместителю, кое-какие распоряжения. И она, не моргнув глазом, их исполняла, и она не видела в его поступке трагедии и не пыталась ничего выяснять. Отношения между супругами были, как всегда, деловыми и по-аптечному стерильными.
Марк не мог точно установить, с какого момента их семейная жизнь превратилась в аптеку, но произошло это, по всей видимости, давно. И еще в это утро он понял, что окружен людьми, которых не любит, и поэтому одинок. Одинок, имея жену, детей, любовницу и множество друзей. Одинок точно также, как в детстве, когда просил у родителей братика.
И было еще кое-что, в чем он боялся признаться самому себе. Его тяготило осознание безвыходности и бессмысленности происходящего. Да, он может пожить недельку-другую у Людмилы, он может даже вернуться к Соне, и та его непременно примет и забудет обиду, и они проведут еще много упоительных часов в доме нотариуса, но все равно в конце концов он вернется к жене и детям. К жене и детям. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Он никогда не решится бросить детей, разменять огромную, но неуютную квартиру на Васильевском острове, нанести сокрушительный удар по собственному бизнесу. Он не способен на такие подвиги. Кто-то другой – да, но не Майринг.
Ирина вела себя очень странно. Ему казалось, что раньше она ревновала его к Людмиле. Теперь же, когда факт налицо, ей это абсолютно безразлично.
Может, просто хотелось поиграть в ревность, создать иллюзию страсти.
– У меня тоже есть любовник, – призналась она, когда они ехали с работы домой. – И не один. Что будем делать?
Он только пожал плечами в ответ, довез ее до дому, а сам из машины не вышел. Она ждала у подъезда, курила. Он тоже курил. Это длилось минут пятнадцать. Потом он завел мотор… Марк снова пустился во все тяжкие. – Одного я понять не могу. – Людмила снова взялась за картошку. – Почему ты так ее выгораживаешь? Она ведь больная! Посмотри, сколько трупов!
По-твоему, ее не надо изолировать от общества? Пусть дальше травит людей?
Погоди, она еще и до тебя доберется! Что же ты все молчишь и молчишь?!
В своем открытии, сделанном в доме нотариуса, он признался Людмиле три дня назад, когда пропала барменша Вера. Правда, опустил интимные подробности.
Впрочем, она была так потрясена услышанным и тем, что ее самые фантастические догадки насчет Аиды оправдались, что совсем упустила из виду обстоятельства, которые привели Марка на набережную Фонтанки.
– Молчу, потому что не знаю, что сказать, – не кривил душой Майринг. – Изоляция ее от общества ничего не даст. Как вообще можно изолировать от общества то, что само общество и породило? Это непрерывный процесс. И Виктор, и, возможно, Вера оказались впутанными в чьи-то игры. Видимо, в игры солидных людей, проповедников какой-то морали, и не исключено, что эти люди стоят на страже общества. Аида всего лишь исполнительница их железной воли…
– А по-моему, ты просто к ней неравнодушен. Он давно не видел Аиду и скучал по ней, как по единственному другу, которому можно открыть душу. Что касается ее женских чар, то они почему-то не действовали на Марка, хотя Аида была самой блистательной женщиной из всех, кого он знал. Теперь он понял, как был счастлив во время их утренних посиделок, которые уже никогда не повторятся.
В эти минуты он не чувствовал себя одиноким. Аида обладала удивительным умением заполнять пустоты.
Майринг ничем не хотел ей вредить. Ему вполне хватало того страшного знания, которым он теперь обладал, а донос – это не по его части.
– Она мне как сестра, – признался он, понурив голову. – Я потерял брата и не хочу терять сестру.
– Ты – ненормальный! Эта «сестра» убила твоего брата! Твоего настоящего брата! Дикость какая-то, ей-богу!
– Дикость сродни античности, – рассуждал Марк. – Мифы иногда возвращаются.
– Античные герои убивали не ради денег, – спорила с ним Людмила.
– И ради денег тоже.
Утром он отвез их на вокзал. Обещал Людмиле приглядывать за квартирой, а Андрейке прислать компьютерную игру.
На прощание она сказала:
– Прости, но я не гожусь в героини античного мифа. И даже в героини бульварного романа. Обо мне никто никогда не напишет и никто никогда не узнает.
Я скоротаю свои дни в глухомани, но ничего не буду знать о ваших античных делах. Я больше не хочу вашей жизни… Прощай!
Девушка лежала без сознания, в бреду. И при этом никаких признаков простуды.
– Очень сильное нервное расстройство, – пришли наконец к заключению медики, которых приглашал к сестре Родион.
– Что у вас там случилось? – спросил он как-то Ивана, когда тот остался с ними ужинать. – Сестренка опять кого-то убила?
– Родя! – всплеснула руками Патимат. – Что ты такое говоришь?
– А что я сказал? – В последнее время Родион частенько прибегал к циничным гримасам, но они плохо сочетались с его инфантильностью. – Он ведь собрался на ней жениться. Значит, должен все знать.
– Все знать нельзя, но я знаю очень много, – успокоил его Иван и, помешав ложкой чай, в той же успокоительной манере добавил:
– Смею вас заверить, накануне болезни Аида никого не убивала. Если вы желаете более полного отчета, то за минувшую неделю вашу сестру дважды могли убить. Она постоянно подвергается риску. Ничего удивительного, что у нее нервный срыв.
– Вы говорите о ней, как о гениальной балерине или певице, – усмехнулся Родион.
– Она тоже гениальна в своем роде, – не поддержал его иронии Мадьяр.
– И в какой же области?
– Родя! – Патимат боялась, что между мужчинами вспыхнет ссора, но Иван держался подчеркнуто вежливо, если не сказать аристократично.
– В области авантюры, блефа или просто театральной игры. Есть театральная игра без театра. Представьте себе артиста не на сцене, а среди зверья. Один неверный шаг, фальшивый взгляд, лишнее слово – и его разорвут на куски. Жизнь страшнее сцены. И вот с этой точки зрения, она – гениальная актриса! – В полной тишине Иван отпил горячего чаю и признался:
– Вчера Аида бредила по-венгерски. Обращалась к какому-то ребенку Кажется, к мертвому ребенку. Или к нерожденному. Вы не знаете, кто это?
Родион покачал головой, а Патимат встрепенулась, как будто о чем-то вспомнила.
– А сегодня она бредила по-аварски. Просила у меня крепкого чаю с кислыми яблоками. Любимый напиток прабабушки…
На третий день Аида пришла в себя и действительно попросила «бабушкиного чаю».
– Мне снился глупый сон, – сообщила она домочадцам. – Я сидела в спичечном коробке со своим старым знакомым, жуком-рогачом. Он был огромен и страшен, а я совсем «пицике», жалкая замарашка. Жаль, что бабушки нет, она умела толковать сны.
Аида совсем забыла, что ее брат-психиатр тоже умеет толковать сны.
Правда, толковать по Фрейду. Но ни брата, ни Фрейда она больше не брала в расчет.
Первый вопрос, который она задала Ивану, когда их оставили наедине, звучал так:
– Ты узнал, кому принадлежит дача? – Нет. Я почти не отходил от тебя, пока ты болела.
– Мне на это наплевать!
– Знаю только, что Борзой улетел в Екатеринбург и дача в данный момент пустует.
– Может, проберемся в дом?
– Там – сигнализация, а во флигеле – сторож, да еще собаки, немецкие овчарки. Безнадега.
– Тогда придется действовать наугад.
– Дай мне еще денька три-четыре, – попросил Мадьяр. – Я выведу на чистую воду хозяина этого гадюшника!
– Слишком много просишь. Это может стоить моей драгоценной жизни. – Бескровное лицо девушки не утратило способности ухмыляться.
– Послушай, они ни черта не поняли! Борзой укатил в Катю в полной уверенности, что разделался с тобой! Иначе он бы не двинулся с места.
– Ошибаешься, мой милый. Борзой может думать, что ему угодно, но человек, которому принадлежит дача, прекрасно знает меня в лицо. И, раз пошла такая пьянка, в покое не оставит. Вопрос только в том, кто первым нанесет удар…
На четвертый день кое-что прояснилось само собой.
Ее разбудил телефонный звонок.
– Это Вах, не узнала? Что же не приходишь за деньгами, спасительница?
Он никогда раньше не звонил ей, между ними существовала односторонняя связь, потому что Аида, то бишь Инга, не давала ему своего телефона.
– Я заболела.
– Надо же, какое совпадение! Я тоже болею! Представь себе, до сих пор мучаюсь с желудком после того гребаного китайского ресторана! Ну, ты и удружила!
– Извини, не думала, что у тебя такой изнеженный организм. Ты производишь впечатление человека, прошедшего огни и воды.
– А ты, оказывается, умеешь льстить. Ладно, оставим лирику для нашей встречи. Когда тебя ждать?
– Завтра.
– Где?
– Раз ты мучаешься желудком, так сиди дома и держи под кроватью горшок.
Я приеду в полдень и привезу тебе отличное снадобье.
– Отравить хочешь? – засмеялся он.
– Я выпью то же самое на твоих глазах.
– Ну, ты известная фокусница! – не переставал смеяться Вах. – Кстати, вчера звонил Дон. Для тебя тоже есть кое-какие новости, но не телефонный разговор. До завтра.
«Если это не блеф и Дон действительно звонил ему, то шеф вполне мог сообщить мой телефон. Они теперь с Вахом компаньоны. Должны доверять друг другу. Если дача принадлежит Ваху, тогда он в курсе моего разговора с Борзым. А значит, мог передать его содержание Донатасу. И тогда надо сматывать удочки, ехать во Львов, идти под венец, разливать в бутылки дешевое венгерское вино».
Иван ночевал в гостинице, и она не стала его дожидаться. Зарядила пистолет, бросила его в сумочку. Быстро приняла облик Инги и спустилась вниз.
Но сегодня она нарядилась не для того, чтобы потешать богов и богинь.
Аида смотрела на часы. Половина двенадцатого. Скоро полдень. Завтра в полдень она встречается с Вахом. Завтра может быть поздно. Тот, кто устроил ей ловушку на даче, должен бы поторопиться. Пошли четвертые сутки, а она все еще ходит по этой земле. И не просто ходит, а замышляет ответный удар. Он не может об этом не догадываться.
Не дойдя до Летнего сада, она взяла такси я бросила шоферу:
«Литовский!»
Знакомый лифт с деревянными дверками доставил ее к массивной двери, обитой черной кожей.
Еще никогда ей не приходилось действовать так, на авось.
«Мадьяр пришел бы в восторг. Это слишком на него похоже, а я, кажется, начинаю заражаться его глупыми мальчишескими выходками!»
Ей открыла пожилая женщина в строгом черном платье с длинными рукавами.
У нее были широко расставленные глаза, наполненные теплым светом.
– Валентин Алексеевич дома? – спросила Аида.
– Валя болеет, – тихо сказала женщина. – Вы по важному делу?
Получив утвердительный ответ, она вздохнула, как бы говоря «что ж теперь поделаешь», и впустила Аиду в прихожую.
Девушка осмотрелась. Похоже, что в квартире, кроме хозяина и пожилой дамы, больше никого не было. И во время первого визита к Ваху ее тоже поразило отсутствие охраны. Это озадачивало. На верном ли она пути?
– Валя, к тебе девушка! – услышала Аида. – Блондинка. Очень красивая.
В ответ раздалось что-то малоразборчивое, после чего женщина опять появилась в прихожей и пригласила ее войти в комнату, а сама удалилась на кухню.
«Неужели мать? – пронеслось в голове у Аиды. – У Ваха очень милая, интеллигентная мамаша? Только этого мне не хватало!»
– Вот не ожидал! – удивился хозяин. Он развалился в широком кресле. На нем был черный махровый халат.
«Они заранее вырядились в траур!»
– Мы же, кажется, договорились на завтра.
– Ты меня расстроил своей болезнью. Я чувствую себя немного виноватой.
– Такая девушка, как ты, беспокоится обо мне? – засмеялся Харитонов. – Не верю!
– Зря смеешься! – Она по-прежнему стояла, хотя он предложил ей сесть в кресло напротив. Она раскрыла сумочку и коснулась холодной рукоятки пистолета.
– Просто я тебя заинтриговал информацией от Донатаса. Вот причина твоей поспешности.
– Я не любопытна. – Она закрыла сумочку, выудив из нее пузырек с какой-то мутноватой жидкостью. – Вот лекарство, которое я обещала.
– Убери! – взмолился Вах. – Я уже не могу смотреть на лекарства. И тебе не надо ни в чем себя винить. У меня всего-навсего открылась язва.
– У тебя язва желудка?
Он громко выпустил изо рта воздух, запрокинул голову к потолку и воскликнул:
– Господи! Почему с такой красивой девушкой я вынужден говорить о своих болячках?! Садись и давай поговорим о чем-нибудь другом!
Она наконец приняла приглашение и тоже развалилась в мягком, уютном кресле.
– Вам кофе сварить? – заглянула к ним в комнату пожилая дама.
– Спасибо, не стоит. Я вполне обошлась бы стаканом воды.
– Тогда минералки!
От Аиды не укрылось сильное волнение женщины.
«Может, чувствует опасность? А может, закоренелого холостяка-сына редко посещают девушки?»
– Так вот, Донатас просил тебе передать, что в скором времени посетит наш славный город. И, начиная с завтрашнего дня, ты должна каждый вечер, с семи до восьми, поджидать его в «Лягушатнике» на Невском.
«Вот она ловушка! Значит, смерть настигнет меня в „Лягушатнике“. Ловко придумано! Это, кажется, детское кафе. Веселенькое зрелище приготовили для малышей добрые дяденьки!»
– Это ведь детское кафе? – уточнила она.
– Хороший вопрос! Для детей – малый зал, а ты должна его ждать в большом.
«Дон настолько доверяет тебе? Или ты умеешь блефовать? И пустая квартира с сердобольной мамой тоже элемент блефа? Нет, это слишком опасно даже для самого крутого блефорита!»
Вах заметил ее растерянность.
– Что с тобой? Понимаю, торчать каждый вечер в «Лягушатнике» процедура утомительная. Да и накладно. Кстати, о деньгах! Чуть не забыл! – Он со стоном поднялся и прошел к письменному столу. – Донатас просил помочь тебе с деньгами.
Вот обещанные десять тысяч. – Он положил перед ней пачку долларов. – Зря не взяла в прошлый раз. Я – человек не жадный и отблагодарить всегда сумею.
Он стоял над ней, пока она не убрала деньги в сумочку. Потом с трудом опустился в кресло и с лукавым видом спросил:
– Неужели на тебя произвела такое впечатление та заводская история, которую я вдруг ни с того ни с сего вспомнил?
– Завод для меня все равно что инопланетный корабль, – призналась Аида.
– Для меня сейчас – тоже. Не верится, что десять лет жизни отдано заводу. Сон, да и только. Хотя снов на эту тему я ни разу не видел. Но теперь понимаю, почему в тот день вспомнил о заводе. У меня открылась язва, и это отголосок славной трудовой деятельности. Я работал во вредном гальваническом цеху. Начал с транспортировщика, закончил гальваником. Технологи нас предупреждали, что нельзя есть на рабочем месте. Язва будет обеспечена. Да кто по молодости слушает советы?! – Вах сделал паузу, пристально посмотрел на девушку и неожиданно признался:
– Я не зря при тебе вспоминаю завод. Именно при тебе, Инга. Именно. – Ей показалось, что он слишком возбужден для обычного рассказа. – Ты мне напоминаешь кое-кого. Особенно с черными волосами.
Ее звали Аминад, и по ее лицу, так же как по твоему, невозможно было определить национальность. Глаза голубые, но более раскосые, чем у тебя, а волосы иссиня-черные. Нас с приятелем на неделю отправили работать в столовую, посудомойщиками. Старая заводская столовая уже не удовлетворяла трудящиеся массы, потому что военное предприятие разрослось до неслыханных размеров.
Страна вооружалась. И вот построили новый корпус на тысячу мест, а обслуживающего персонала не хватало.
Работа, если честно, пустяковая. Там стояли новейшие посудомоечные автоматы. Нашей задачей было вставлять в нужные ячейки тарелки и стаканы. Так что мы с приятелем не перетрудились. А если еще учесть, что нас бесплатно кормили, то вообще крупно повезло. Правда, наши товарищи по гальваническому цеху подшучивали над нами, когда приходили на обед. И было довольно обидно.
Согласись, что «посудомойка Валя» для мужчин звучит несколько двусмысленно. Но мы старались не обращать на это внимания. Тем более, что наше внимание было приковано к юной поварихе, практикантке из кулинарного училища. Она сразу бросалась в глаза, и раз увидев ее, трудно было отвести взгляд. Кроме необыкновенной внешности, она обладала легкой летящей походкой, как у балерины.
Странно было видеть такое чудо в эдаком месте.
Познакомились мы с Аминад на второй день. Она оказалась простой в общении, обаятельной и острой на язычок. Ей, видно, наскучил однополый коллектив столовки, и девушка частенько крутилась возле нашего посудомоечного агрегата. Помню, мы заключили с другом пари насчет ее национальности и, конечно, оба проиграли. «Мой отец – чеченец, а мать – башкирка», – со смехом сообщила Аминад, после того как мы изложили ей собственные версии ее происхождения. Я тогда любил выражаться поэтично, например: «В тебе вся красота Востока».
У Аминад не было подруг в столовой, и теперь она даже обедала с нами, не обращая внимания на сплетни поварих. Мы болтали и смеялись без умолку, а старые грымзы завидовали и злились, а потом срывали на нас свое зло. Мой приятель первым разглядел, что между мной и Аминад, как говорится, возникло чувство (со стороны это всегда виднее), и постепенно стал откалываться от нас.
Я тогда тоже был парнем хоть куда. Занимался в секции бокса. Заочно учился в институте на экономическом. Я с энтузиазмом смотрел в будущее. До двадцати семи лет (пока грозит служба в армии) можно делать карьеру на заводе, а потом поднять планку выше.
Она с удовольствием слушала мои рассуждения о будущем, но однажды с грустью сказала:
«А у меня будущего нет». Это меня кольнуло в самое сердце – ведь я-то разглагольствовал с мыслью о нашем совместном будущем. В семнадцать лет я был страшным идеалистом. Мне казалось, что все именно так и произойдет, как задумано. И в моем будущем уже было место для Аминад. Но посудомоечная неделя подошла к концу, ее практика – тоже. «После экзаменов ты вернешься на завод?» – поинтересовался я. Я был почти уверен в ее ответе, во-первых, потому что место для повара очень престижное, а во-вторых, потому что здесь я. Но она покачала головой. И ничего не объяснила. И не оставила адреса. На прощание нежно коснулась губами моей щеки и прошептала: «Желаю тебе счастья».
Женщина все-таки загадочная натура. Сколько живу – столько удивляюсь.
Оскар Уайльд написал: «Женщины – сфинксы, но без загадок». Но что он понимал в женщинах?
Я нашел ее в кулинарном училище во время экзамена. Специально взял отгул на работе. Она обрадовалась, увидев меня. «Я только что думала о тебе». – «А я постоянно о тебе думаю…»
После экзамена мы поехали в парк, и еще в трамвае Аминад спросила: «А ты работаешь на заводе, потому что боишься попасть в Афганистан?» Ее вопрос меня разочаровал, я знал много девиц, которые считали, что парень, не служивший в армии, это как бы полуфабрикат, а не полноценный мужчина. Впоследствии, я думаю, они много горя хлебнули с «полноценными» мужиками, вернувшимися с той войны. Я ответил, что сначала хочу закончить институт и приложу для этого максимум усилий.
В парке мы целовались до упаду. Впрочем, ничего лишнего я себе не позволял. Времена еще были целомудренные. Она призналась, что впервые целуется с парнем, и даже не представляла себе, как это здорово! «Я вообще-то всегда любила б целоваться, но родители были не особенно ласковы со мной, а вот брат… мой братик». Тут она умолкла и тихо заплакала.
Ее брат два года назад погиб в Афганистане.
Она тогда училась в хореографическом училище, мечтала стать балериной.
Аминад долго убивалась по брату, а потом случайно узнала, что в Афганистан требуются поварихи, и у нее появилась цель. Для чего она хотела попасть туда любой ценой, для меня до сих пор остается загадкой. Решила мстить за брата? Но кому? Талибам? Моджахедам?
Она бросила хореографическое и поступила в кулинарное. Она училась на одни пятерки и добилась практики на военном заводе, тем самым приблизившись к цели.
Мы жили на разных окраинах города. Я добирался до завода два часа, а она – три. Я мучился, потому что не хотел стать «полноценным» мужчиной и плевал на интернациональный долг. А эта хрупкая девушка с фигуркой балерины мечтала варить солдатам (а в ее понимании, героям) кашу ищи.
Из парка Первых поцелуев, из парка имени Краха юношеского идеализма наши тропинки разбегались в разные стороны .Через неделю Аминад уехала на войну, и мы больше никогда не виделись. Она прислала мне оттуда два письма, но я на них не ответил. Прекрасная повариха, умеющая ходить на пуантах, уже не вписывалась в мое будущее.
Не знаю, была ли это любовь или я патологически не способен любить, будучи первостатейным эгоистом. По крайней мере, тогда я заставил себя не страдать, полностью отдавшись учебе и карьере…
– Зачем ты мне это рассказываешь? – воспользовалась Аида паузой в его монологе.
– Сейчас поймешь. – Харитонов налил себе полстакана минеральной воды и выпил залпом, крякнув при этом, как заправский выпивоха. – После нашей последней встречи, после этого гребаного китайского ресторана, воспоминания навалились на меня, как подпиленное дерево. И я до сих пор не могу выкарабкаться. Я вдруг начал страдать. Моя любовь к Аминад, загнанная в темницу вышла на свободу. Я сделался сентиментальным каким не был даже в юности.
Несмотря на то, что прошло около двадцати лет, в моей записной книжке сохранился телефон ее родителей в Уфе. Я позвонил и представился старым другом Аминад. Трубку взяла мать и как-то сразу затрепетала, видно, приняла меня за фронтового товарища дочери. Она продиктовала мне телефон Аминад в Самарканде.
Вот куда ее занесла судьба! Моя милая балерина в третий раз вышла замуж, и у нее пятеро детей. Мы говорили всего десять минут, но этого оказалось достаточно, чтобы я почувствовал себя одновременно и самым счастливым и самым несчастным человеком на земле. Я полжизни угрохал на построение призрачного «будущего», и в итоге одинок, бездетен и никем не любим, кроме старухи-матери.
Я впервые осознал, что у меня больше нет будущего, а умножать свое богатство – бессмысленно. Я не Гобсек. Зачем мне столько денег? И тем более каждодневный риск ради них! Я сказал твоему шефу по телефону, что нахожусь в глубочайшей депрессии и готов уступить ему половину предприятия по самой низкой цене.
Поэтому он скоро будет здесь. Я выхожу из игры, Инга. Я пас…
«Это первоклассный блеф! Браво! Снимите шапки, господа! Вах выходит из игры! Это значит, нас с Донатасом замочат в „Лягушатнике“, а Борзой с Вахом поделят прибыль! Стоп! Я совсем упустила из виду нотариуса. Дачный домик в стиле „модерн“ – это вполне в его духе! Нечаев мог уже десять раз вернуться из Испании, убить Шандора с Верой и договориться с Вахом! Дерьмо! Полное дерьмо! Я окончательно запуталась! Надо взять себя в руки!»
– Мне надо срочно позвонить!
– Телефон на кухне.
Аида прихватила с собой сумочку, и Харитонов вполне мог догадаться о ее содержимом. Это было неосторожно с ее стороны, но и оставлять сумочку нельзя!
Такие фокусы она знает! В нужный момент пистолет окажется разряженным. Мамаша Ваха что-то стряпала. «Ждут гостей? Или язва желудка тоже блеф?»
– Мне надо позвонить. Я вам не помешаю?
– Что вы! Пожалуйста. – Пожилая дама всячески выказывала радушие.
Аида набрала номер нотариальной конторы.
Ей ответил знакомый голос секретарши.
– Это Инга. Здравствуйте, Соня…
Она заговорила с литовским акцентом, и у мамаши Ваха глаза полезли на лоб. Женщина вытерта руки о передник и удалилась.
– А что, Юрий Анатольевич до сих пор не вернулся?
– Он позавчера звонил из Малаги. Впервые сменил место отдыха, – охотно делилась Соня– Чувствует себя отлично. На днях возвращался в Питер…
Аида положила трубку и несколько секунд прервала в оцепенении.
На кухню вернулась мать Харитонова.
– Еще будете звонить? – осторожно поинтересовалась она с заискивающей улыбкой. В глазах пожилой дамы теперь светился явный интерес.
– Нет. – Аида уже направилась к двери, но неожиданно обернулась. – А почему бы вам не перевезти Валентина Алексеевича на дачу? Ему полезен свежий воздух…
– У нас нет дачи, деточка, – немного свысока ответила дама. – И никогда не было. Валя – домосед и порядочный лентяй. А я, знаете ли, тоже не сторонница всяких там огородиков с клубникой и крыжовником. Мне чуждо все мещанское…
Спускаясь в лифте, Аида подумала: «Может быть, у него и в самом деле шарики за ролики заехали, ведь Хуан Жэнь предупреждал… Вот бы Мадьяр посмеялся над моей осторожностью и нерешительностью!».
Люда восприняла приход Марка как должное и даже не стала стелить ему отдельно.
Наутро он почему-то не почувствовал угрызений совести. Наоборот, во всем теле была приятная легкость и в голове звучала давно забытая песня про Казанову. Действительно, «зачем делать сложным то, что проще простого?»
И, придя на работу, спокойно смотрел в глаза Ирине и даже давал ей, своему заместителю, кое-какие распоряжения. И она, не моргнув глазом, их исполняла, и она не видела в его поступке трагедии и не пыталась ничего выяснять. Отношения между супругами были, как всегда, деловыми и по-аптечному стерильными.
Марк не мог точно установить, с какого момента их семейная жизнь превратилась в аптеку, но произошло это, по всей видимости, давно. И еще в это утро он понял, что окружен людьми, которых не любит, и поэтому одинок. Одинок, имея жену, детей, любовницу и множество друзей. Одинок точно также, как в детстве, когда просил у родителей братика.
И было еще кое-что, в чем он боялся признаться самому себе. Его тяготило осознание безвыходности и бессмысленности происходящего. Да, он может пожить недельку-другую у Людмилы, он может даже вернуться к Соне, и та его непременно примет и забудет обиду, и они проведут еще много упоительных часов в доме нотариуса, но все равно в конце концов он вернется к жене и детям. К жене и детям. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Он никогда не решится бросить детей, разменять огромную, но неуютную квартиру на Васильевском острове, нанести сокрушительный удар по собственному бизнесу. Он не способен на такие подвиги. Кто-то другой – да, но не Майринг.
Ирина вела себя очень странно. Ему казалось, что раньше она ревновала его к Людмиле. Теперь же, когда факт налицо, ей это абсолютно безразлично.
Может, просто хотелось поиграть в ревность, создать иллюзию страсти.
– У меня тоже есть любовник, – призналась она, когда они ехали с работы домой. – И не один. Что будем делать?
Он только пожал плечами в ответ, довез ее до дому, а сам из машины не вышел. Она ждала у подъезда, курила. Он тоже курил. Это длилось минут пятнадцать. Потом он завел мотор… Марк снова пустился во все тяжкие. – Одного я понять не могу. – Людмила снова взялась за картошку. – Почему ты так ее выгораживаешь? Она ведь больная! Посмотри, сколько трупов!
По-твоему, ее не надо изолировать от общества? Пусть дальше травит людей?
Погоди, она еще и до тебя доберется! Что же ты все молчишь и молчишь?!
В своем открытии, сделанном в доме нотариуса, он признался Людмиле три дня назад, когда пропала барменша Вера. Правда, опустил интимные подробности.
Впрочем, она была так потрясена услышанным и тем, что ее самые фантастические догадки насчет Аиды оправдались, что совсем упустила из виду обстоятельства, которые привели Марка на набережную Фонтанки.
– Молчу, потому что не знаю, что сказать, – не кривил душой Майринг. – Изоляция ее от общества ничего не даст. Как вообще можно изолировать от общества то, что само общество и породило? Это непрерывный процесс. И Виктор, и, возможно, Вера оказались впутанными в чьи-то игры. Видимо, в игры солидных людей, проповедников какой-то морали, и не исключено, что эти люди стоят на страже общества. Аида всего лишь исполнительница их железной воли…
– А по-моему, ты просто к ней неравнодушен. Он давно не видел Аиду и скучал по ней, как по единственному другу, которому можно открыть душу. Что касается ее женских чар, то они почему-то не действовали на Марка, хотя Аида была самой блистательной женщиной из всех, кого он знал. Теперь он понял, как был счастлив во время их утренних посиделок, которые уже никогда не повторятся.
В эти минуты он не чувствовал себя одиноким. Аида обладала удивительным умением заполнять пустоты.
Майринг ничем не хотел ей вредить. Ему вполне хватало того страшного знания, которым он теперь обладал, а донос – это не по его части.
– Она мне как сестра, – признался он, понурив голову. – Я потерял брата и не хочу терять сестру.
– Ты – ненормальный! Эта «сестра» убила твоего брата! Твоего настоящего брата! Дикость какая-то, ей-богу!
– Дикость сродни античности, – рассуждал Марк. – Мифы иногда возвращаются.
– Античные герои убивали не ради денег, – спорила с ним Людмила.
– И ради денег тоже.
Утром он отвез их на вокзал. Обещал Людмиле приглядывать за квартирой, а Андрейке прислать компьютерную игру.
На прощание она сказала:
– Прости, но я не гожусь в героини античного мифа. И даже в героини бульварного романа. Обо мне никто никогда не напишет и никто никогда не узнает.
Я скоротаю свои дни в глухомани, но ничего не буду знать о ваших античных делах. Я больше не хочу вашей жизни… Прощай!
* * *
Два дня Аида провалялась в постели с высокой температурой. Иван и Патимат по очереди дежурили возле нее. Причина болезни была непонятна врачам.Девушка лежала без сознания, в бреду. И при этом никаких признаков простуды.
– Очень сильное нервное расстройство, – пришли наконец к заключению медики, которых приглашал к сестре Родион.
– Что у вас там случилось? – спросил он как-то Ивана, когда тот остался с ними ужинать. – Сестренка опять кого-то убила?
– Родя! – всплеснула руками Патимат. – Что ты такое говоришь?
– А что я сказал? – В последнее время Родион частенько прибегал к циничным гримасам, но они плохо сочетались с его инфантильностью. – Он ведь собрался на ней жениться. Значит, должен все знать.
– Все знать нельзя, но я знаю очень много, – успокоил его Иван и, помешав ложкой чай, в той же успокоительной манере добавил:
– Смею вас заверить, накануне болезни Аида никого не убивала. Если вы желаете более полного отчета, то за минувшую неделю вашу сестру дважды могли убить. Она постоянно подвергается риску. Ничего удивительного, что у нее нервный срыв.
– Вы говорите о ней, как о гениальной балерине или певице, – усмехнулся Родион.
– Она тоже гениальна в своем роде, – не поддержал его иронии Мадьяр.
– И в какой же области?
– Родя! – Патимат боялась, что между мужчинами вспыхнет ссора, но Иван держался подчеркнуто вежливо, если не сказать аристократично.
– В области авантюры, блефа или просто театральной игры. Есть театральная игра без театра. Представьте себе артиста не на сцене, а среди зверья. Один неверный шаг, фальшивый взгляд, лишнее слово – и его разорвут на куски. Жизнь страшнее сцены. И вот с этой точки зрения, она – гениальная актриса! – В полной тишине Иван отпил горячего чаю и признался:
– Вчера Аида бредила по-венгерски. Обращалась к какому-то ребенку Кажется, к мертвому ребенку. Или к нерожденному. Вы не знаете, кто это?
Родион покачал головой, а Патимат встрепенулась, как будто о чем-то вспомнила.
– А сегодня она бредила по-аварски. Просила у меня крепкого чаю с кислыми яблоками. Любимый напиток прабабушки…
На третий день Аида пришла в себя и действительно попросила «бабушкиного чаю».
– Мне снился глупый сон, – сообщила она домочадцам. – Я сидела в спичечном коробке со своим старым знакомым, жуком-рогачом. Он был огромен и страшен, а я совсем «пицике», жалкая замарашка. Жаль, что бабушки нет, она умела толковать сны.
Аида совсем забыла, что ее брат-психиатр тоже умеет толковать сны.
Правда, толковать по Фрейду. Но ни брата, ни Фрейда она больше не брала в расчет.
Первый вопрос, который она задала Ивану, когда их оставили наедине, звучал так:
– Ты узнал, кому принадлежит дача? – Нет. Я почти не отходил от тебя, пока ты болела.
– Мне на это наплевать!
– Знаю только, что Борзой улетел в Екатеринбург и дача в данный момент пустует.
– Может, проберемся в дом?
– Там – сигнализация, а во флигеле – сторож, да еще собаки, немецкие овчарки. Безнадега.
– Тогда придется действовать наугад.
– Дай мне еще денька три-четыре, – попросил Мадьяр. – Я выведу на чистую воду хозяина этого гадюшника!
– Слишком много просишь. Это может стоить моей драгоценной жизни. – Бескровное лицо девушки не утратило способности ухмыляться.
– Послушай, они ни черта не поняли! Борзой укатил в Катю в полной уверенности, что разделался с тобой! Иначе он бы не двинулся с места.
– Ошибаешься, мой милый. Борзой может думать, что ему угодно, но человек, которому принадлежит дача, прекрасно знает меня в лицо. И, раз пошла такая пьянка, в покое не оставит. Вопрос только в том, кто первым нанесет удар…
На четвертый день кое-что прояснилось само собой.
Ее разбудил телефонный звонок.
– Это Вах, не узнала? Что же не приходишь за деньгами, спасительница?
Он никогда раньше не звонил ей, между ними существовала односторонняя связь, потому что Аида, то бишь Инга, не давала ему своего телефона.
– Я заболела.
– Надо же, какое совпадение! Я тоже болею! Представь себе, до сих пор мучаюсь с желудком после того гребаного китайского ресторана! Ну, ты и удружила!
– Извини, не думала, что у тебя такой изнеженный организм. Ты производишь впечатление человека, прошедшего огни и воды.
– А ты, оказывается, умеешь льстить. Ладно, оставим лирику для нашей встречи. Когда тебя ждать?
– Завтра.
– Где?
– Раз ты мучаешься желудком, так сиди дома и держи под кроватью горшок.
Я приеду в полдень и привезу тебе отличное снадобье.
– Отравить хочешь? – засмеялся он.
– Я выпью то же самое на твоих глазах.
– Ну, ты известная фокусница! – не переставал смеяться Вах. – Кстати, вчера звонил Дон. Для тебя тоже есть кое-какие новости, но не телефонный разговор. До завтра.
«Если это не блеф и Дон действительно звонил ему, то шеф вполне мог сообщить мой телефон. Они теперь с Вахом компаньоны. Должны доверять друг другу. Если дача принадлежит Ваху, тогда он в курсе моего разговора с Борзым. А значит, мог передать его содержание Донатасу. И тогда надо сматывать удочки, ехать во Львов, идти под венец, разливать в бутылки дешевое венгерское вино».
Иван ночевал в гостинице, и она не стала его дожидаться. Зарядила пистолет, бросила его в сумочку. Быстро приняла облик Инги и спустилась вниз.
* * *
Она направлялась к Летнему саду. Ноги сами несли туда, где можно уединиться, пошептаться с беломраморной Талией. Это всегда поднимает ей настроение, особенно, когда она гуляет по Летнему в парике и с мушкой на носу.Но сегодня она нарядилась не для того, чтобы потешать богов и богинь.
Аида смотрела на часы. Половина двенадцатого. Скоро полдень. Завтра в полдень она встречается с Вахом. Завтра может быть поздно. Тот, кто устроил ей ловушку на даче, должен бы поторопиться. Пошли четвертые сутки, а она все еще ходит по этой земле. И не просто ходит, а замышляет ответный удар. Он не может об этом не догадываться.
Не дойдя до Летнего сада, она взяла такси я бросила шоферу:
«Литовский!»
Знакомый лифт с деревянными дверками доставил ее к массивной двери, обитой черной кожей.
Еще никогда ей не приходилось действовать так, на авось.
«Мадьяр пришел бы в восторг. Это слишком на него похоже, а я, кажется, начинаю заражаться его глупыми мальчишескими выходками!»
Ей открыла пожилая женщина в строгом черном платье с длинными рукавами.
У нее были широко расставленные глаза, наполненные теплым светом.
– Валентин Алексеевич дома? – спросила Аида.
– Валя болеет, – тихо сказала женщина. – Вы по важному делу?
Получив утвердительный ответ, она вздохнула, как бы говоря «что ж теперь поделаешь», и впустила Аиду в прихожую.
Девушка осмотрелась. Похоже, что в квартире, кроме хозяина и пожилой дамы, больше никого не было. И во время первого визита к Ваху ее тоже поразило отсутствие охраны. Это озадачивало. На верном ли она пути?
– Валя, к тебе девушка! – услышала Аида. – Блондинка. Очень красивая.
В ответ раздалось что-то малоразборчивое, после чего женщина опять появилась в прихожей и пригласила ее войти в комнату, а сама удалилась на кухню.
«Неужели мать? – пронеслось в голове у Аиды. – У Ваха очень милая, интеллигентная мамаша? Только этого мне не хватало!»
– Вот не ожидал! – удивился хозяин. Он развалился в широком кресле. На нем был черный махровый халат.
«Они заранее вырядились в траур!»
– Мы же, кажется, договорились на завтра.
– Ты меня расстроил своей болезнью. Я чувствую себя немного виноватой.
– Такая девушка, как ты, беспокоится обо мне? – засмеялся Харитонов. – Не верю!
– Зря смеешься! – Она по-прежнему стояла, хотя он предложил ей сесть в кресло напротив. Она раскрыла сумочку и коснулась холодной рукоятки пистолета.
– Просто я тебя заинтриговал информацией от Донатаса. Вот причина твоей поспешности.
– Я не любопытна. – Она закрыла сумочку, выудив из нее пузырек с какой-то мутноватой жидкостью. – Вот лекарство, которое я обещала.
– Убери! – взмолился Вах. – Я уже не могу смотреть на лекарства. И тебе не надо ни в чем себя винить. У меня всего-навсего открылась язва.
– У тебя язва желудка?
Он громко выпустил изо рта воздух, запрокинул голову к потолку и воскликнул:
– Господи! Почему с такой красивой девушкой я вынужден говорить о своих болячках?! Садись и давай поговорим о чем-нибудь другом!
Она наконец приняла приглашение и тоже развалилась в мягком, уютном кресле.
– Вам кофе сварить? – заглянула к ним в комнату пожилая дама.
– Спасибо, не стоит. Я вполне обошлась бы стаканом воды.
– Тогда минералки!
От Аиды не укрылось сильное волнение женщины.
«Может, чувствует опасность? А может, закоренелого холостяка-сына редко посещают девушки?»
– Так вот, Донатас просил тебе передать, что в скором времени посетит наш славный город. И, начиная с завтрашнего дня, ты должна каждый вечер, с семи до восьми, поджидать его в «Лягушатнике» на Невском.
«Вот она ловушка! Значит, смерть настигнет меня в „Лягушатнике“. Ловко придумано! Это, кажется, детское кафе. Веселенькое зрелище приготовили для малышей добрые дяденьки!»
– Это ведь детское кафе? – уточнила она.
– Хороший вопрос! Для детей – малый зал, а ты должна его ждать в большом.
«Дон настолько доверяет тебе? Или ты умеешь блефовать? И пустая квартира с сердобольной мамой тоже элемент блефа? Нет, это слишком опасно даже для самого крутого блефорита!»
Вах заметил ее растерянность.
– Что с тобой? Понимаю, торчать каждый вечер в «Лягушатнике» процедура утомительная. Да и накладно. Кстати, о деньгах! Чуть не забыл! – Он со стоном поднялся и прошел к письменному столу. – Донатас просил помочь тебе с деньгами.
Вот обещанные десять тысяч. – Он положил перед ней пачку долларов. – Зря не взяла в прошлый раз. Я – человек не жадный и отблагодарить всегда сумею.
Он стоял над ней, пока она не убрала деньги в сумочку. Потом с трудом опустился в кресло и с лукавым видом спросил:
– Неужели на тебя произвела такое впечатление та заводская история, которую я вдруг ни с того ни с сего вспомнил?
– Завод для меня все равно что инопланетный корабль, – призналась Аида.
– Для меня сейчас – тоже. Не верится, что десять лет жизни отдано заводу. Сон, да и только. Хотя снов на эту тему я ни разу не видел. Но теперь понимаю, почему в тот день вспомнил о заводе. У меня открылась язва, и это отголосок славной трудовой деятельности. Я работал во вредном гальваническом цеху. Начал с транспортировщика, закончил гальваником. Технологи нас предупреждали, что нельзя есть на рабочем месте. Язва будет обеспечена. Да кто по молодости слушает советы?! – Вах сделал паузу, пристально посмотрел на девушку и неожиданно признался:
– Я не зря при тебе вспоминаю завод. Именно при тебе, Инга. Именно. – Ей показалось, что он слишком возбужден для обычного рассказа. – Ты мне напоминаешь кое-кого. Особенно с черными волосами.
Ее звали Аминад, и по ее лицу, так же как по твоему, невозможно было определить национальность. Глаза голубые, но более раскосые, чем у тебя, а волосы иссиня-черные. Нас с приятелем на неделю отправили работать в столовую, посудомойщиками. Старая заводская столовая уже не удовлетворяла трудящиеся массы, потому что военное предприятие разрослось до неслыханных размеров.
Страна вооружалась. И вот построили новый корпус на тысячу мест, а обслуживающего персонала не хватало.
Работа, если честно, пустяковая. Там стояли новейшие посудомоечные автоматы. Нашей задачей было вставлять в нужные ячейки тарелки и стаканы. Так что мы с приятелем не перетрудились. А если еще учесть, что нас бесплатно кормили, то вообще крупно повезло. Правда, наши товарищи по гальваническому цеху подшучивали над нами, когда приходили на обед. И было довольно обидно.
Согласись, что «посудомойка Валя» для мужчин звучит несколько двусмысленно. Но мы старались не обращать на это внимания. Тем более, что наше внимание было приковано к юной поварихе, практикантке из кулинарного училища. Она сразу бросалась в глаза, и раз увидев ее, трудно было отвести взгляд. Кроме необыкновенной внешности, она обладала легкой летящей походкой, как у балерины.
Странно было видеть такое чудо в эдаком месте.
Познакомились мы с Аминад на второй день. Она оказалась простой в общении, обаятельной и острой на язычок. Ей, видно, наскучил однополый коллектив столовки, и девушка частенько крутилась возле нашего посудомоечного агрегата. Помню, мы заключили с другом пари насчет ее национальности и, конечно, оба проиграли. «Мой отец – чеченец, а мать – башкирка», – со смехом сообщила Аминад, после того как мы изложили ей собственные версии ее происхождения. Я тогда любил выражаться поэтично, например: «В тебе вся красота Востока».
У Аминад не было подруг в столовой, и теперь она даже обедала с нами, не обращая внимания на сплетни поварих. Мы болтали и смеялись без умолку, а старые грымзы завидовали и злились, а потом срывали на нас свое зло. Мой приятель первым разглядел, что между мной и Аминад, как говорится, возникло чувство (со стороны это всегда виднее), и постепенно стал откалываться от нас.
Я тогда тоже был парнем хоть куда. Занимался в секции бокса. Заочно учился в институте на экономическом. Я с энтузиазмом смотрел в будущее. До двадцати семи лет (пока грозит служба в армии) можно делать карьеру на заводе, а потом поднять планку выше.
Она с удовольствием слушала мои рассуждения о будущем, но однажды с грустью сказала:
«А у меня будущего нет». Это меня кольнуло в самое сердце – ведь я-то разглагольствовал с мыслью о нашем совместном будущем. В семнадцать лет я был страшным идеалистом. Мне казалось, что все именно так и произойдет, как задумано. И в моем будущем уже было место для Аминад. Но посудомоечная неделя подошла к концу, ее практика – тоже. «После экзаменов ты вернешься на завод?» – поинтересовался я. Я был почти уверен в ее ответе, во-первых, потому что место для повара очень престижное, а во-вторых, потому что здесь я. Но она покачала головой. И ничего не объяснила. И не оставила адреса. На прощание нежно коснулась губами моей щеки и прошептала: «Желаю тебе счастья».
Женщина все-таки загадочная натура. Сколько живу – столько удивляюсь.
Оскар Уайльд написал: «Женщины – сфинксы, но без загадок». Но что он понимал в женщинах?
Я нашел ее в кулинарном училище во время экзамена. Специально взял отгул на работе. Она обрадовалась, увидев меня. «Я только что думала о тебе». – «А я постоянно о тебе думаю…»
После экзамена мы поехали в парк, и еще в трамвае Аминад спросила: «А ты работаешь на заводе, потому что боишься попасть в Афганистан?» Ее вопрос меня разочаровал, я знал много девиц, которые считали, что парень, не служивший в армии, это как бы полуфабрикат, а не полноценный мужчина. Впоследствии, я думаю, они много горя хлебнули с «полноценными» мужиками, вернувшимися с той войны. Я ответил, что сначала хочу закончить институт и приложу для этого максимум усилий.
В парке мы целовались до упаду. Впрочем, ничего лишнего я себе не позволял. Времена еще были целомудренные. Она призналась, что впервые целуется с парнем, и даже не представляла себе, как это здорово! «Я вообще-то всегда любила б целоваться, но родители были не особенно ласковы со мной, а вот брат… мой братик». Тут она умолкла и тихо заплакала.
Ее брат два года назад погиб в Афганистане.
Она тогда училась в хореографическом училище, мечтала стать балериной.
Аминад долго убивалась по брату, а потом случайно узнала, что в Афганистан требуются поварихи, и у нее появилась цель. Для чего она хотела попасть туда любой ценой, для меня до сих пор остается загадкой. Решила мстить за брата? Но кому? Талибам? Моджахедам?
Она бросила хореографическое и поступила в кулинарное. Она училась на одни пятерки и добилась практики на военном заводе, тем самым приблизившись к цели.
Мы жили на разных окраинах города. Я добирался до завода два часа, а она – три. Я мучился, потому что не хотел стать «полноценным» мужчиной и плевал на интернациональный долг. А эта хрупкая девушка с фигуркой балерины мечтала варить солдатам (а в ее понимании, героям) кашу ищи.
Из парка Первых поцелуев, из парка имени Краха юношеского идеализма наши тропинки разбегались в разные стороны .Через неделю Аминад уехала на войну, и мы больше никогда не виделись. Она прислала мне оттуда два письма, но я на них не ответил. Прекрасная повариха, умеющая ходить на пуантах, уже не вписывалась в мое будущее.
Не знаю, была ли это любовь или я патологически не способен любить, будучи первостатейным эгоистом. По крайней мере, тогда я заставил себя не страдать, полностью отдавшись учебе и карьере…
– Зачем ты мне это рассказываешь? – воспользовалась Аида паузой в его монологе.
– Сейчас поймешь. – Харитонов налил себе полстакана минеральной воды и выпил залпом, крякнув при этом, как заправский выпивоха. – После нашей последней встречи, после этого гребаного китайского ресторана, воспоминания навалились на меня, как подпиленное дерево. И я до сих пор не могу выкарабкаться. Я вдруг начал страдать. Моя любовь к Аминад, загнанная в темницу вышла на свободу. Я сделался сентиментальным каким не был даже в юности.
Несмотря на то, что прошло около двадцати лет, в моей записной книжке сохранился телефон ее родителей в Уфе. Я позвонил и представился старым другом Аминад. Трубку взяла мать и как-то сразу затрепетала, видно, приняла меня за фронтового товарища дочери. Она продиктовала мне телефон Аминад в Самарканде.
Вот куда ее занесла судьба! Моя милая балерина в третий раз вышла замуж, и у нее пятеро детей. Мы говорили всего десять минут, но этого оказалось достаточно, чтобы я почувствовал себя одновременно и самым счастливым и самым несчастным человеком на земле. Я полжизни угрохал на построение призрачного «будущего», и в итоге одинок, бездетен и никем не любим, кроме старухи-матери.
Я впервые осознал, что у меня больше нет будущего, а умножать свое богатство – бессмысленно. Я не Гобсек. Зачем мне столько денег? И тем более каждодневный риск ради них! Я сказал твоему шефу по телефону, что нахожусь в глубочайшей депрессии и готов уступить ему половину предприятия по самой низкой цене.
Поэтому он скоро будет здесь. Я выхожу из игры, Инга. Я пас…
«Это первоклассный блеф! Браво! Снимите шапки, господа! Вах выходит из игры! Это значит, нас с Донатасом замочат в „Лягушатнике“, а Борзой с Вахом поделят прибыль! Стоп! Я совсем упустила из виду нотариуса. Дачный домик в стиле „модерн“ – это вполне в его духе! Нечаев мог уже десять раз вернуться из Испании, убить Шандора с Верой и договориться с Вахом! Дерьмо! Полное дерьмо! Я окончательно запуталась! Надо взять себя в руки!»
– Мне надо срочно позвонить!
– Телефон на кухне.
Аида прихватила с собой сумочку, и Харитонов вполне мог догадаться о ее содержимом. Это было неосторожно с ее стороны, но и оставлять сумочку нельзя!
Такие фокусы она знает! В нужный момент пистолет окажется разряженным. Мамаша Ваха что-то стряпала. «Ждут гостей? Или язва желудка тоже блеф?»
– Мне надо позвонить. Я вам не помешаю?
– Что вы! Пожалуйста. – Пожилая дама всячески выказывала радушие.
Аида набрала номер нотариальной конторы.
Ей ответил знакомый голос секретарши.
– Это Инга. Здравствуйте, Соня…
Она заговорила с литовским акцентом, и у мамаши Ваха глаза полезли на лоб. Женщина вытерта руки о передник и удалилась.
– А что, Юрий Анатольевич до сих пор не вернулся?
– Он позавчера звонил из Малаги. Впервые сменил место отдыха, – охотно делилась Соня– Чувствует себя отлично. На днях возвращался в Питер…
Аида положила трубку и несколько секунд прервала в оцепенении.
На кухню вернулась мать Харитонова.
– Еще будете звонить? – осторожно поинтересовалась она с заискивающей улыбкой. В глазах пожилой дамы теперь светился явный интерес.
– Нет. – Аида уже направилась к двери, но неожиданно обернулась. – А почему бы вам не перевезти Валентина Алексеевича на дачу? Ему полезен свежий воздух…
– У нас нет дачи, деточка, – немного свысока ответила дама. – И никогда не было. Валя – домосед и порядочный лентяй. А я, знаете ли, тоже не сторонница всяких там огородиков с клубникой и крыжовником. Мне чуждо все мещанское…
Спускаясь в лифте, Аида подумала: «Может быть, у него и в самом деле шарики за ролики заехали, ведь Хуан Жэнь предупреждал… Вот бы Мадьяр посмеялся над моей осторожностью и нерешительностью!».