Страница:
Кожевников Алексей Венедиктович
Книга былей и небылиц про медведей и медведиц
Алексей Венедиктович Кожевников
КНИГА
БЫЛЕЙ И НЕБЫЛИЦ ПРО
МЕДВЕДЕЙ И МЕДВЕДИЦ
Последняя книга старейшего советского писателя, лауреата Государственной премии СССР - маленькие рассказы о нравах, обычаях и поверьях людей Сибири и Урала в разные годы, о дружбе человека с медведем.
СОДЕРЖАНИЕ
ОТ АВТОРА
МЕДВЕДЬ - ЛИПОВА НОГА
МЕДВЕДЬ-ОБОРОТЕНЬ
МЕДВЕДЬ-ПЧЕЛОВОД
С МЕДВЕДЕМ ВОКРУГ СВЕТА
МЕДВЕДЬ-ПОДЖИГАТЕЛЬ
МЕДВЕДЬ-КЛЮЧНИК
МЕДВЕЖЬЯ ЛЮБОВЬ
МЕДВЕДЬ-ПАХАРЬ
МЕДВЕДЬ, ОБУТЫЙ В КАПКАН
МЕДВЕДЬ-ГЕОЛОГ
МЕДВЕЖЬИ СЛЕЗЫ
ДВУЛИКИЙ МЕДВЕДЬ
МЕДВЕДЬ-НЕДОДУМОК
МЕДВЕДЬ ТУНГУССКИЙ
МЕДВЕДЬ-ПЛОТОГОН
МЕДВЕДЬ-СТРОИТЕЛЬ
ПОСЛЕСЛОВИЕ Ю.ЛУКИНА
ДОРОГИЕ МОИ ЧИТАТЕЛИ!
Наберитесь терпения и прочтите, возможно, скучную, но необходимую страницу о том, как создавалась эта книжка.
Первые тринадцать лет своей жизни я провел в северной деревушке, вдали от городов, от больших рек и шумных, людных столбовых дорог. Кругом на многие и многие версты стояли сумрачные хвойные леса с редкими поселочками, крошечными полями и покосами.
Воистину медвежий угол. Медведь там - не редкость, не диво, а постоянный сосед человека. Первая сказочка, что запомнилась мне, была про медведя. Первая песенка - тоже про медведя. Моя первая встреча с диким зверем - встреча с медведем.
Медведи лакомились в тех же лесных малинниках, где и мы, деревенская ребятня. Разговор о медведях был одним из самых частых, не уступал коренным крестьянским: о погоде, о полевых работах, об урожае.
Почти каждый день нашу деревеньку волновала какая-нибудь медвежья новость. То найдут около скотных дворов медвежьи следы. То прибегут с пастьбы в деревню кони, напуганные медведем. То ребятишки встретят медведя в малиннике. То собаки поднимут истошный лай на медведя.
В раннее весеннее время оголодалые после зимней спячки медведи часто угоняли у зазевавшихся пастухов телят и баранчиков, случалось, гробили и крупный скот.
Медведи - любители сладкого - не давали покою моему дедушке, пчеловоду. От тех весенних дней, когда медведи поднимались из своих зимних берлог, и до тех осенних, когда снова забирались в них, дедушка почти безвыходно жил на своем пчельнике. А медведи-лакомки ухитрялись как-то разорять и даже уносить ульи.
Были у медведей повадки и посерьезней, поопасней. Когда людям приходилось работать возле леса, медведи любили пугнуть их и пугали по-своему, по-медвежьи: выворачивали пенья, коренья и швыряли в работающих. Эти медвежьи шутки порой кончались нешуточно, тяжелыми увечьями.
Недобрые медвежьи повадки, забавы, шутки мой дедушка считал продолжением тысячелетней войны медвежьего отродья против рода человеческого. До появления человека в наших лесах царствовали медведи, тут среди зверья нет им опасных супротивников. Но появились люди и пошли охотиться за медвежьим мясом и мехом. Сильно досаждали медведям и самые смирнейшие из людей - землепашцы. Эти принялись жечь леса - высвобождать землю под поля и покосы. Заодно с лесами горели и медвежьи дома-берлоги. Тогда медведь пошел на человека со всеми своими зубами и когтями, а человек на медведя - с рогатиной, с ружьем, с огнем. Устраивал лесные пожары нарочно, чтобы отогнать медведей из ближних лесов в дальние. Но ведь там были свои хозяева - медведи, которые совсем не радовались пришельцам.
Потом при своей шатучей жизни я увидел, что в нашей стране тема "Человек и медведь" почти повсеместная, она - и сказка, и воспоминание, и живая обыденность. У меня все тверже становилось желание написать "медвежью книгу".
Я расспрашивал о медведях везде, куда забрасывала меня жизнь. Выслушал множество историй, особенно много охотничьих. Но эти не упомнил, даже постарался выбросить из памяти. Я не охотник по твердому убеждению, охота без крайней нужды - варварство, ее надо не воспевать, а осуждать. Моя книга совсем-совсем не охотничья.
МЕДВЕДЬ - ЛИПОВА НОГА
Жестокая северная зима. От холода громко "стреляют" бревна нашей избенки. Лед толстым слоем нарос на оконных стеклах и на двери.
В пять часов вечера уже темным-темно. А светло будет только в девять утра. Куда девать шестнадцать ночных часов? Правда, у отца с матерью всегда вдоволь работы. Он чинит обувь на всю семью, она прядет, шьет, латает. А мы, мелюзга, изнемогали от избытка времени: читать не умели, спать по шестнадцати часов в сутки не могли, даже играть порой уставали. Тогда мы прилипали к бабушке и .начинали канючить:
- Баушка, скажи сказку! Про лису, баушка, нет, сперва про медведя.
Бабушка обычно сдавалась: "Ладно, скажу. Марш все на полати аль на печку!" Бабушка избыток времени любила проводить там, в тепле, в темноте, без хлопот. Это у нас в деревне называлось "сумерничать".
Любимейшей у всех сказкой была "Медведь - липовая нога".
- Не за горами и морями, не в тридесятом царстве-государстве, а в самом в том, в котором мы живем, совсем близко от нашей деревни жили старик со старухой. Оба сильно хиленькие и совсем беленькие, вроде меня, грешной, - неторопливо начинала бабушка. Жили небогато, одиноко, ни детей при них, ни внуков, ни коровушки, ни лошадушки. Всей живности один баранчик, две курочки да кошка.
Жили не шибко просторно и не шибко тесно, в избушке в три окошка. У одного старик плел лапти, у другого старуха командовала чугунками, горшками, чашками, ложками, а третьим владела кошка - то нежилась одна, то играла с котятами.
Жили не шибко голодно, но и не шибко сытно: в праздники ели хрен, редьку, картоху в тулупах да лук с солью и запивали снедь квасом, а в будни делали наоборот - пили квас и заедали его редькой, хреном, картохой и луком с солью. Даже кошка привыкла есть хрен и редьку.
Самой трудной порой было начало лета, когда новый урожай не вырос, а старый подходил к концу. И вот в такое постное время старухе захотелось скоромного. Сперва она молвила тихо:
- Мясца бы... давно не едали.
Старик будто и не слыхал. Тогда старуха молвила погромче:
- Распромыслил бы как-нибудь.
- Где-ка? - сердито отозвался старик.
И оба замолчали, оба понимали, что зарезать баранчика али курочку нельзя: баранчик для них шерстку растит, а курочки яйца несут.
Помолчав, старуха сказала:
- Тебе лучше знать, где оно - мясо - водится. Ты - добытчик, а я только куфарка. Ты, случалось, хорошо добывал, а теперь разленился. Аес-от рядом. Пойди убей какую-нибудь зверюгу аль пичугу.
И верно, лес стоял круг всей избушонки, одна березка забралась даже во двор и склонилась над самым крылечком.
Вечером старуха прикинулась больной и всю ночь донимала старика:
- Хочу мяса, хоть кусочек бы с наперсточек. Ох, умру без мясца, ох, ох!..
И наконец добилась - утром старик начал собираться на охоту. Обул новые лапти, надел испытанный во всех трудах старый зипун, подпоясался веревкой, сунул за нее топор, взгромоздил на плечо ружье суворовского кремневого фасону.
А старуха тем временем наставляла его:
- Голубя встретишь - не секи: грешно, божья птица. Соловья, скворца тоже не секи: птицы певчие. Зайца не трожь: жалко, зверек маленький, безобидный, все равно что дитеночек.
- Кого же сечь мне? - всполошился старик.
- Кабана, картофельного вредителя. Медведя, скотского ненавистника.
Тут она замолкла. Старик перекрестился в святой угол и ушел. Старуха проводила его глазами до околицы, затем крепко уселась возле своего окошка и стала переговариваться с теми, кто проходил мимо. Когда у нее не было своих дел, она любила заниматься чужими.
Первую половину дня старику не счастливило: птицы встречались только запретные - соловьи, голуби, а звери только совсем поганые - крысы, мыши, жабы.
Он хотел уж воротиться домой и обмануть старуху: ис-крестил-де вдоль и поперек весь лес - ничего в нем нетути. Но тут ему сильно повезло. На лесной прогалинке спал большущий медведь, от него шел такой храп, что деревья кругом вздрагивали. Одна медвежья лапа крепко обнимала толстую колодину, на которой как на подушке лежала медвежья голова.
Сгоряча старик чуть было не замахнулся на всего медведя, но вовремя призадумался. С его ружьишком и топориш-ком смертельно опасно затевать этакое: если не убьешь одним ударом, другой не успеешь сделать. И старуху не увидишь больше. Да зачем ему весь медведь, хватит и одной лапы.
Тут старик вспомнил, как обходился с медведями его отец - убивая, он говорил: "Не стал бы трогать тебя, но голодуют мои детушки. Ты пожил, теперь им пожить надо. Прости уж меня, не сердись". Так и старик сперва шепнул: "Прости меня, медведко, я отвалю у тебя только одну ногу, ошшо три останутся. Проживешь, привыкнешь. Я вот при двух живу". Потом собрал весь дух, всю силу и жахнул топором по медвежьей лапе. Она отскочила, как полено от чурки. Старик схватил ее и бежать в деревню. На медведя даже не посмел оглянуться, таков был грозен и страшен медвежий рев. Казалось, весь лес орет и стонет медвежьим голосом.
Старика охватила такая дрожь, будто бы голенького, босого вытолкнули на снег, на трескучий мороз.
Дома он сразу забрался на печку под одеяло и скоро уснул. А старуха остригла лапу, содрала с нее шкуру, мясо поставила на огонь вариться и села прясть медвежью шерсть.
Медведь тем временем зализал искалеченную ногу, приделал к ней деревяшку и пошел искать старика. Шел и жало-бился.
Тут бабушка запела:
Скрыпи, скрыпи, липова нога!
Скрыпи, скрыпи, осинова нога!
Веди, веди, липова нога,
К моему злому обидчику!
Мы всем ребячьим хором подхватили:
Скрыпи, скрыпи, липова нога,
Скрыпи, скрыпи, осинова нога!
Бабушка продолжала медвежью жалобу:
Я по селам шел, по деревням шел...
И земля-то спит, и вода-то спит,
И деревни спят, и деревья спят,
И лошадки спят, и коровы спят,
И собачки спят, и ребятки спят,
И все люди спят. Одна бабушка не спит.
Одна старая не спит, на моей шкуре сидит,
Мою шерстку прядет - не упрядывает,
Мою ноженьку варит - не уваривает,
Мое мясо ест - не уедывает,
Мои косточки гложет - не угладывает.
Скрыпи, скрыпи, липова нога,
Сильней скрыпи, осинова нога!
Услыхала медвежью жалобу старуха, всполошилась: "Про меня ведь канючит косолапый" - и разбудила старика.
А медведь ближе-ближе, шастает уже по двору, по сеням. Медвежья жалоба громче-громче.
Похватали старики наспех что подвернулось под руку и убежали для скорости каждый в свое окошко. А медведь обшарил всю избенку, никого не нашел и рассердился. Сперва на печку: "Ты, негодная, варила мою лапу" - и разбросал печку по кирпичику. Потом рассердился на прялку: "Ты пряла мою шерсть" - и разломал, иззверюхал всю на кусочки, на щепочки. Потом воротился домой, в лес.
Бабушка умолкла. Мы тоже помолчали недолго, затем пристали к ней:
- Где теперь медведь? Где старики, вернулись домой?
- Не знаю, не знаю, - отмахивалась от нас бабушка. - В сказке про это ничего нет.
МЕДВЕДЬ-ОБОРОТЕНЬ
Недалеко от нашей деревни стояла маленькая избушонка - сторожка лесного обходчика. Лес около нее был нешироко порублен. На этой солнечной полянке густо росла малина.
Ребятишки любили делать на нее налеты. Иногда попадались в руки сторожам, лишались малины да еще получали изрядную волосянку. Но налеты продолжали: и малина почему-то казалась слаще своей, и было ее - не выберешь, и еще было интересно провести жадного обходчика.
Работали мы обычно ватагой с разными выдумками. Главным мастаком на выдумки был наш коновод Ванька Уздяков, широколицый, широкоротый, вечно не чесанный, беспоясный. Одно лето мы морочили лесного сторожа огородными пугалами - выберем почудней, пострашней и переставим с огорода к сторожке. Пока обходчик дивуется и гадает: откуда, как появилось этакое чудо-юдо, мы вдоволь нашишкаем малины - и домой. А пугало обходчику - на память. Так перетаскали с огородов чуть ли не все пугала, повергли нашу деревню в великое смятение:
"Седня ночью украли и у нас".
"Да что ночью, у меня вот средь бела дня. Прилегла я соснуть на минутку, в энто время и оставили огород без хозяина. То ли украли, то ли сам ушел".
По деревне поползли разные страхи: орудует нечистая сила; жди пожара, повальных болестей.
Но вот пропавшие пугала обходчик принес на наш двор и сказал моему отцу, который был деревенским старостой:
- Зови народ, пускай разбирают свое добро.
Народ сбежался мигом. Тут и узналось, как перешли пугала с огородов в лес.
Их разобрали и поставили на прежние места, обходчика поблагодарили, а потом и нас, кого за волосья, кого по щекам, кого в загривок.
И еще памятна такая выдумка. Ванька Уздяков, проходя мимо нашей избы, послал мне лихой свист, каким собирал свою ватагу. Я мгновенно выскочил на улицу.
- Малина поспела, - сообщил Ванька. - Надо ухватить, пока не обобрал обходчик.
- Там новый, - сказал я. - Вчерась приходил к тятьке.
- А знаешь, кто это? - Ванька распахнул от уха до уха свой рот. Медведь. Тот самый, Аипова Нога, про которого сказывала бабушка. Ты видел его?
- Ну, видел.
- Одна нога деревянная. Верно?
- Верно. Говорят, на войне лишился. Солдат он.
- Никакой не солдат, а самый-самый тот медведь. Он - оборотень. Может показаться и человеком, и медведем, и кем угодно, как вздумается ему.
Таким же способом - сперва лихой свист, потом сказ про медведя Ванька быстро собрал всю нашу ватагу. Мы немедля похватали берестяные туески и помчались скоком в лес, как жеребята-игруны.
На подходе к сторожке обходчика Ванька разделил нас на две группы, одну поставил петь, другую - собирать малину. По взмаху Ванькиной руки певуны грянули:
Губы, ягоды беру
У медведя на бору.
Медведь-костыль
На печи застыл.
Передохнули и снова:
Губы, ягоды беру...
[Губы - грибы]
Недолго погодя в сторожке открылась дверь, и на крылечке появился обходчик, истый человек и солдат в шинели. Ничего медвежьего в нем не было. Деревянную ногу до земли прикрывала штанина. Увидев наше недоумение, Ванька шепнул:
- Он же оборотень.
Обходчик неловко спустился с крылечка и, раздвигая густой малинник, пошел медленно на нашу песню. Тогда мы примолкли, потихоньку переменили место и оттуда грянули снова. Потом пела другая группа, беруны, а певуны собирали малину. И так менялись несколько раз. Обходчик наконец устал шарахаться в густом малиннике, обругал нас: - Чтоб вам, дьяволята, не было жизни ни в этом, ни в том свете! - и вернулся в сторожку.
Судя по голосу и резкой нескладной походке, он был так обозлен, что попадись кто-то из нас в руки ему, он, пожалуй, растоптал бы его своей деревянной ногой.
Мы вернулись домой с туесами, полными малины, и с сердцами, полными глупого торжества. Через день, когда назрела новая малина, мы опять явились к сторожке. Все делали, как накануне, пели, собирали, менялись. А обходчик почему-то не показывался. И вдруг кто-то сцапал меня сзади за шиворот, поднял выше своей головы и крикнул:
- А-га, попался, постреленыш! Вот шмякну тебя об пенек. Мы были среди выруба, кругом стояло множество пней.
Я завизжал, как поросенок под ножом. Все мои товарищи прыснули из малинника в лесную чащобу.
- Кто они, твои? - спросил обходчик про убежавших.
- Да, мои товарищи.
- Чего ты водишься с такими!..
- С какими?
- Бросили тебя на мой произвол. А если я впрямь шмякну тебя?
- Дяденька, не надо. Отпусти!
- Ладно, не шмякну, но не отпущу. - И он осторожно поставил меня наземь.
- А куда денешь?
- Сведу к отцу с матерью.
- Я добегу один.
- Нет уж, со мной надежней будет. - Он ухватил меня крепко за руку и повел к дороге.
По пути расспрашивал, откуда я, как зовут. Я назвался:
- Шкалик, Еж, Шпын.
- Это не имена, а собачьи клички. Ты не морочь меня.
- Я не морочу. Шкаликом зовут за малый рост, Ежом и Шпыном - за густущие, стоячие волосы.
Он потрогал мои волосы и похвалил:
- Верно сказано. А чей ты? Я назвал отца.
- Как же оно так, отец - первый человек в деревне, а ты на чужую малину польстился? Нехорошо это, ох, нехорошо!
- Малина не твоя, сама выросла, - сказал я.
- И моя. Я поливаю, подвязываю, обрезаю ее. Зачем тебе моя малина, своей нет, что ли?
- Есть, много. Только ребята говорят, что все чужое - огурцы, репа, ягоды - слаще своего.
- Неверно. Наоборот, самое сладкое свое, от своих рук. Попробуй посади, в земли) положи навозу, полей - язык откусишь.
Когда обходчик ввел меня в нашу избу, там обедали. Он поерошил мне шпын и спросил:
- Ваш парень?
- Опять чего-то напрокудил? - всполошилась мама. Но обходчик успокоил ее:
- Нет, нет. Все ладно, все хорошо, даже малинки набрал родителям. Только заплутался немножко, не туда забрел, пришлось выводить.
Страшный зверь медведь в обличье искалеченного солдата, каким считал я сторожа по своей детской глупости и доверчивости, обернулся для меня в добрейшего человека.
Мне стало стыдно-стыдно... Этот давний детский стыд потом удержал меня в жизни от многих нехороших поступков.
МЕДВЕДЬ-ПЧЕЛОВОД
Почти у каждого человека есть любимое, вернее сказать, навязчивое словечко. У меня, например, слово "Да". Поздороваюсь с кем-либо или попрощаюсь, расскажу ли что-то, а потом, через секунду, добавлю совершенно ненужное "Да-а".
Мой дед Федот Потапыч был в плену у словечка "Ужо". И оно украсило его как пожизненная кличка: дед Ужо, Федот Ужо.
Наряду с хлебопашеством он занимался еще пчеловодством. Было оно у дедушки изо всех дел самым хлопотливым и невыгодным.
- Чего ж ты занимаешься им?! - дивились соседи. Федот отвечал:
- Охота ужо пуще неволи. Любовь ужо сильнее тюрьмы. За нее, за любовь, многие в тюрьму идут. Так-то. Ужо.
На ближайшей к дому сенокосной поляне дедушка завел настоящий пчельник: посадил липы, посеял медоносные травы, поставил ульи - дуплянки, построил омшаник и огородил все забором. За этой большой заботой пошли малые, но постоянные - весной выставлять ульи на солнце, до поздней осени держать в порядке, на зиму прятать в омшаник, иногда брать из них мед, а иногда, наоборот, добавлять. И самое хлопотливое - хранить пасеку от вороватых охотников до чужого.
Сперва такие охотники поступали милостиво - брали только часть меду и ульи оставляли на местах. А потом... потом... Федот отлучился из пчельника до дому, охранять ульи оставил собачонку Жучку. Была она умнущая, крепко знала все собачье дело. И вдруг залилась таким лаем, какой полагался только на медведя. Федот обратно на пчельник.
А там... Ворота сломаны, ульев штук пять повалено, одного нет совсем. Жучка заливается уже далеко от пасеки в лесу. И туда ведет явный медвежий след. Федот схватил топор и по этому следу. Ружья у него не бывало в руках, всегда занимался только самыми мирными делами: сеял хлеб да водил пчел.
Версты через две догнал вора. Обняв улей передними лапами, большущий медведь шастал на одних задних совсем как человек. У реки на полянке он остановился, сломал надвое улей и начал жрать, что было в нем - воск, мед, пчел. Жрал все сразу. Жучка яро лаяла. Медведь будто и не замечал ее. Но, увидев дедушку, поднялся на задние лапы и зарычал так громко и грозно, как могут только медведь да гром в небе. Жучка, поджав хвост, кинулась к деду, а дед кинулся домой.
С той поры медведь то и дело появлялся около пасеки. Дедушке не было отдыха ни днем ни ночью.
- Надо убить косолапого, - твердили кругом все охотники. А дед не соглашался.
- Я ни ружья, ни рогатины не брал в руки.
- Мы подмогнем, мы на него облавой, - твердили охотники.
- Не, не, - отмахивался дед. - И сам не пойду, и вам не позволю. Медведь-то мой. Одного убьешь - другой придет, тут медведей полон лес.
- И другого убьем, - храбрились охотники.
- А я не хочу злить медвежий народ. Нам долго ошшо жить рядом с ним. Нельзя ужо злить. Я попробую уладить мирком да ладком, - воркотал дедушка.
И тянулось так два лета. Медведь за это время унес еще три дуплянки, с полдесятка дымокуров, выломал широко вокруг пасеки все гнилые пни. Видя, что дедушка часто возится с дымокурами и деревянным гнильем, он, знать, думал и в них отыскать мед.
Дедушка похудел и потемнел лицом от недосыпа и думы, как избыть медвежью напасть. В конце второго лета дедушка вдруг начал светлеть и повторять веселей прежнего:
- Уладим ужо. Уладим мирком да ладком.
Я попробовал выспросить, что он придумал, но дед оборвал меня:
- Учись ждать. Торопятся только блох ловить. Ужо.
В ту осень я поступил учиться в соседнее село и не мог видеть всего, что делал дедушка. Он съездил в город, привез с чем-то бочонок и спрятал его в омшанике. Перетаскал туда же на зиму все ульи, кроме одного, и сказал про этот улей: "Пожертвую его медведю". Затем долго возился с этим ульем. Почему-то перевел Жучку из пчельника в деревню, во двор, посадил на цепь. И наконец объявил:
- У меня все, дальше ваш черед.
- Что надо, дедушка? - мы подскочили к нему.
- Глядеть ужо во все глаза на последний улей. Когда увидите медведя бегите ко мне. Но без крику, без шуму.
Это так заинтересовало и малых и больших, что вся наша семья оставила на произвол домашний скот, птицу, огород и уперлась глазами в улей. Дедушка сел на скамеечку у ворот.
Вскоре показался медведь. Шастает спокойно, как хозяин, на всех четырех лапах, прямо к улью. Мы все подскочили к дедушке:
- Теперь нам что делать?
- Глядеть тихо.
- А можно поближе?
- Пока рано. Ужо.
Медведь обнял улей, вынес из огорожи, положил наземь, нетерпеливо запустил лапу в дупло, потом быстро выдернул и жадно сунул себе в пасть. С лапы капало что-то темноватое, но, видимо, совсем не то, что ожидал медведь. Он выдернул лапу из пасти, замотал головой, зарычал сердито.
- Дедушка, можно ближе? - взмолились мы.
- Ну, пошли, - согласился он.
Мы остановились так, что было хорошо видно и медведя и улей. Зверь, либо не чуя нас, либо не желая обращать внимания, раз за разом запускал в улей лапу, как можно глубже, по самое плечо, скреб там когтями. Но вместо меда неизменно доставал смолу. Аизнув ее, он начинал плеваться, трясти головой, лапами, вытирать их о грудь, о бока. Но смола не стряхивалась, не вытиралась, а только расползалась шире, на морду, на шею, на все тулово.
Медведь рассвирепел, разорвал улей надвое, сунулся мордой в одну половинку, потом в другую - везде была смола. Она залепила медведю глаза. Он принялся вытирать их и залепил еще сильней. Тогда в ярости он кинулся на траву, засыпанную осенними опавшими листьями и всяким лесным мусором, тер лапы, морду, валялся с боку на бок, с брюха на спину. Мусор и листья густо, пестро облепили всю медвежью тушу. Зверь стал смешным чучелом. Уморившись и окончательно ослепив себя, он медленно, ощупью побрел в свой лес.
Дедушка крикнул ему:
- До свиданья, сосед-пчеловод! Приходи ужо в другой раз, угощенье осталось у меня.
На другое лето мы встречали этого медведя в малинниках. Постепенно он проморгался, продрал свои глаза, но грязным, просмоленным остался навсегда и пасеку деда обходил далеко стороной. Мы обычно кричали ему:
- Дурак Дуракевич Дураков, заходи к нам на медок!
С МЕДВЕДЕМ ВОКРУГ СВЕТА
Мой сосед и товарищ Уздяков Ванька не мог жить без выдумок. Когда мы кончили начальную трехклассную школу и я поступил в пятиклассную, он сказал мне:
- А я другое выдумал, интересней школы: пройти всю землю.
- Как это?
- Обуюсь, оденусь и пойду.
- Зачем?
- Глядеть, что не видывал, слушать, что не слыхивал.
- Ног не хватит, - сказал я. - Земля большая.
- Устану - поеду верхом, - продолжал бойко мечтатель.
- А коня где возьмешь?
- Я без коня, я на медведе.
- А медведь пока в лесу бродит? - Я посмеялся.
- Поймаю, - уверенно отозвался Уздяков на мой смех.
Шли годы. Я закончил пятиклассную сельскую школу, затем поступил в Казанскую учительскую семинарию. Уздяков же нанялся в лесные обходчики и жить переехал в сторожку, поближе к медведям. И верно, медведи нередко встречались ему, но все не такие, что нужно. А Уздяков упрямо верил: найдется и мой. Он представлял его маленьким-маленьким, еще глупеньким-глупеньким сосунком, совсем не испорченным звериными повадками, из которого он вырастит "свое золотое дно". Медведь станет для него и кормильцем, и подводой, и охраной, и забавой, и другом.
Недаром говорится: не бывать бы счастью, да несчастье помогло. Точно так случилось у Ваньки - деляну, которую охранял он, обрекли на сруб и Ваньку уволили за ненадобностью. Целую зиму жил он без дела и без хлеба, на одной кар-тохе. А двинулся на реках лед, Ванька подался за ним с артелью рабочих к реке Вятке, где каждую весну вязали плоты и отправляли на нижнюю безлесную Волгу. Как раз было то время, когда медведи выходили из своих зимних берлог. И вот однажды рабочие-плотовщики заметили такую медведицу с двумя дитенками. Она кинулась убегать. Рабочие - за ней. Один из медвежат держался около матери, а другой полез на дерево.
- Ну, этот мой, - решил Ванька и, оказавшись почти рядом со зверенышем, схватил его. Медвежонок начал кусаться и царапаться когтями, но Ванька туго спеленал его в свой пиджак.
Медведица и один дитенок уметались. Другой был признан всеми рабочими Ванькиной добычей. Парень в тот же день начал обучение звереныша, первым делом сунул ему в рот кусочек сахару. Ученик быстро распознал, что это вкусно, и, проглотив сахар, посмотрел на учителя просящим взглядом. Тот дал ему второй кусочек. А когда медвежонок захотел получить третий, Ванька заставил его встать на задние лапы. Спать легли вместе в одну постель. Ночью медвежонок полез к Ваньке искать молока, как искал его у матери. Ванька разрешил ему пососать палец, а потом стал кормить молоком из соски. Он по совету опытных детных женщин воспитывал медвежонка, словно человеческого дитенка, - молоко постепенно заменил кашей, хлебом, картошкой, научил есть не из рук, а самостоятельно, из кормушки. Медвежонок так полюбил Ваньку, что неотступно следовал за ним, и если случалось расставаться - поднимал неутешный рев. С ним забавлялась вся артель и звала его ласково Сынок.
КНИГА
БЫЛЕЙ И НЕБЫЛИЦ ПРО
МЕДВЕДЕЙ И МЕДВЕДИЦ
Последняя книга старейшего советского писателя, лауреата Государственной премии СССР - маленькие рассказы о нравах, обычаях и поверьях людей Сибири и Урала в разные годы, о дружбе человека с медведем.
СОДЕРЖАНИЕ
ОТ АВТОРА
МЕДВЕДЬ - ЛИПОВА НОГА
МЕДВЕДЬ-ОБОРОТЕНЬ
МЕДВЕДЬ-ПЧЕЛОВОД
С МЕДВЕДЕМ ВОКРУГ СВЕТА
МЕДВЕДЬ-ПОДЖИГАТЕЛЬ
МЕДВЕДЬ-КЛЮЧНИК
МЕДВЕЖЬЯ ЛЮБОВЬ
МЕДВЕДЬ-ПАХАРЬ
МЕДВЕДЬ, ОБУТЫЙ В КАПКАН
МЕДВЕДЬ-ГЕОЛОГ
МЕДВЕЖЬИ СЛЕЗЫ
ДВУЛИКИЙ МЕДВЕДЬ
МЕДВЕДЬ-НЕДОДУМОК
МЕДВЕДЬ ТУНГУССКИЙ
МЕДВЕДЬ-ПЛОТОГОН
МЕДВЕДЬ-СТРОИТЕЛЬ
ПОСЛЕСЛОВИЕ Ю.ЛУКИНА
ДОРОГИЕ МОИ ЧИТАТЕЛИ!
Наберитесь терпения и прочтите, возможно, скучную, но необходимую страницу о том, как создавалась эта книжка.
Первые тринадцать лет своей жизни я провел в северной деревушке, вдали от городов, от больших рек и шумных, людных столбовых дорог. Кругом на многие и многие версты стояли сумрачные хвойные леса с редкими поселочками, крошечными полями и покосами.
Воистину медвежий угол. Медведь там - не редкость, не диво, а постоянный сосед человека. Первая сказочка, что запомнилась мне, была про медведя. Первая песенка - тоже про медведя. Моя первая встреча с диким зверем - встреча с медведем.
Медведи лакомились в тех же лесных малинниках, где и мы, деревенская ребятня. Разговор о медведях был одним из самых частых, не уступал коренным крестьянским: о погоде, о полевых работах, об урожае.
Почти каждый день нашу деревеньку волновала какая-нибудь медвежья новость. То найдут около скотных дворов медвежьи следы. То прибегут с пастьбы в деревню кони, напуганные медведем. То ребятишки встретят медведя в малиннике. То собаки поднимут истошный лай на медведя.
В раннее весеннее время оголодалые после зимней спячки медведи часто угоняли у зазевавшихся пастухов телят и баранчиков, случалось, гробили и крупный скот.
Медведи - любители сладкого - не давали покою моему дедушке, пчеловоду. От тех весенних дней, когда медведи поднимались из своих зимних берлог, и до тех осенних, когда снова забирались в них, дедушка почти безвыходно жил на своем пчельнике. А медведи-лакомки ухитрялись как-то разорять и даже уносить ульи.
Были у медведей повадки и посерьезней, поопасней. Когда людям приходилось работать возле леса, медведи любили пугнуть их и пугали по-своему, по-медвежьи: выворачивали пенья, коренья и швыряли в работающих. Эти медвежьи шутки порой кончались нешуточно, тяжелыми увечьями.
Недобрые медвежьи повадки, забавы, шутки мой дедушка считал продолжением тысячелетней войны медвежьего отродья против рода человеческого. До появления человека в наших лесах царствовали медведи, тут среди зверья нет им опасных супротивников. Но появились люди и пошли охотиться за медвежьим мясом и мехом. Сильно досаждали медведям и самые смирнейшие из людей - землепашцы. Эти принялись жечь леса - высвобождать землю под поля и покосы. Заодно с лесами горели и медвежьи дома-берлоги. Тогда медведь пошел на человека со всеми своими зубами и когтями, а человек на медведя - с рогатиной, с ружьем, с огнем. Устраивал лесные пожары нарочно, чтобы отогнать медведей из ближних лесов в дальние. Но ведь там были свои хозяева - медведи, которые совсем не радовались пришельцам.
Потом при своей шатучей жизни я увидел, что в нашей стране тема "Человек и медведь" почти повсеместная, она - и сказка, и воспоминание, и живая обыденность. У меня все тверже становилось желание написать "медвежью книгу".
Я расспрашивал о медведях везде, куда забрасывала меня жизнь. Выслушал множество историй, особенно много охотничьих. Но эти не упомнил, даже постарался выбросить из памяти. Я не охотник по твердому убеждению, охота без крайней нужды - варварство, ее надо не воспевать, а осуждать. Моя книга совсем-совсем не охотничья.
МЕДВЕДЬ - ЛИПОВА НОГА
Жестокая северная зима. От холода громко "стреляют" бревна нашей избенки. Лед толстым слоем нарос на оконных стеклах и на двери.
В пять часов вечера уже темным-темно. А светло будет только в девять утра. Куда девать шестнадцать ночных часов? Правда, у отца с матерью всегда вдоволь работы. Он чинит обувь на всю семью, она прядет, шьет, латает. А мы, мелюзга, изнемогали от избытка времени: читать не умели, спать по шестнадцати часов в сутки не могли, даже играть порой уставали. Тогда мы прилипали к бабушке и .начинали канючить:
- Баушка, скажи сказку! Про лису, баушка, нет, сперва про медведя.
Бабушка обычно сдавалась: "Ладно, скажу. Марш все на полати аль на печку!" Бабушка избыток времени любила проводить там, в тепле, в темноте, без хлопот. Это у нас в деревне называлось "сумерничать".
Любимейшей у всех сказкой была "Медведь - липовая нога".
- Не за горами и морями, не в тридесятом царстве-государстве, а в самом в том, в котором мы живем, совсем близко от нашей деревни жили старик со старухой. Оба сильно хиленькие и совсем беленькие, вроде меня, грешной, - неторопливо начинала бабушка. Жили небогато, одиноко, ни детей при них, ни внуков, ни коровушки, ни лошадушки. Всей живности один баранчик, две курочки да кошка.
Жили не шибко просторно и не шибко тесно, в избушке в три окошка. У одного старик плел лапти, у другого старуха командовала чугунками, горшками, чашками, ложками, а третьим владела кошка - то нежилась одна, то играла с котятами.
Жили не шибко голодно, но и не шибко сытно: в праздники ели хрен, редьку, картоху в тулупах да лук с солью и запивали снедь квасом, а в будни делали наоборот - пили квас и заедали его редькой, хреном, картохой и луком с солью. Даже кошка привыкла есть хрен и редьку.
Самой трудной порой было начало лета, когда новый урожай не вырос, а старый подходил к концу. И вот в такое постное время старухе захотелось скоромного. Сперва она молвила тихо:
- Мясца бы... давно не едали.
Старик будто и не слыхал. Тогда старуха молвила погромче:
- Распромыслил бы как-нибудь.
- Где-ка? - сердито отозвался старик.
И оба замолчали, оба понимали, что зарезать баранчика али курочку нельзя: баранчик для них шерстку растит, а курочки яйца несут.
Помолчав, старуха сказала:
- Тебе лучше знать, где оно - мясо - водится. Ты - добытчик, а я только куфарка. Ты, случалось, хорошо добывал, а теперь разленился. Аес-от рядом. Пойди убей какую-нибудь зверюгу аль пичугу.
И верно, лес стоял круг всей избушонки, одна березка забралась даже во двор и склонилась над самым крылечком.
Вечером старуха прикинулась больной и всю ночь донимала старика:
- Хочу мяса, хоть кусочек бы с наперсточек. Ох, умру без мясца, ох, ох!..
И наконец добилась - утром старик начал собираться на охоту. Обул новые лапти, надел испытанный во всех трудах старый зипун, подпоясался веревкой, сунул за нее топор, взгромоздил на плечо ружье суворовского кремневого фасону.
А старуха тем временем наставляла его:
- Голубя встретишь - не секи: грешно, божья птица. Соловья, скворца тоже не секи: птицы певчие. Зайца не трожь: жалко, зверек маленький, безобидный, все равно что дитеночек.
- Кого же сечь мне? - всполошился старик.
- Кабана, картофельного вредителя. Медведя, скотского ненавистника.
Тут она замолкла. Старик перекрестился в святой угол и ушел. Старуха проводила его глазами до околицы, затем крепко уселась возле своего окошка и стала переговариваться с теми, кто проходил мимо. Когда у нее не было своих дел, она любила заниматься чужими.
Первую половину дня старику не счастливило: птицы встречались только запретные - соловьи, голуби, а звери только совсем поганые - крысы, мыши, жабы.
Он хотел уж воротиться домой и обмануть старуху: ис-крестил-де вдоль и поперек весь лес - ничего в нем нетути. Но тут ему сильно повезло. На лесной прогалинке спал большущий медведь, от него шел такой храп, что деревья кругом вздрагивали. Одна медвежья лапа крепко обнимала толстую колодину, на которой как на подушке лежала медвежья голова.
Сгоряча старик чуть было не замахнулся на всего медведя, но вовремя призадумался. С его ружьишком и топориш-ком смертельно опасно затевать этакое: если не убьешь одним ударом, другой не успеешь сделать. И старуху не увидишь больше. Да зачем ему весь медведь, хватит и одной лапы.
Тут старик вспомнил, как обходился с медведями его отец - убивая, он говорил: "Не стал бы трогать тебя, но голодуют мои детушки. Ты пожил, теперь им пожить надо. Прости уж меня, не сердись". Так и старик сперва шепнул: "Прости меня, медведко, я отвалю у тебя только одну ногу, ошшо три останутся. Проживешь, привыкнешь. Я вот при двух живу". Потом собрал весь дух, всю силу и жахнул топором по медвежьей лапе. Она отскочила, как полено от чурки. Старик схватил ее и бежать в деревню. На медведя даже не посмел оглянуться, таков был грозен и страшен медвежий рев. Казалось, весь лес орет и стонет медвежьим голосом.
Старика охватила такая дрожь, будто бы голенького, босого вытолкнули на снег, на трескучий мороз.
Дома он сразу забрался на печку под одеяло и скоро уснул. А старуха остригла лапу, содрала с нее шкуру, мясо поставила на огонь вариться и села прясть медвежью шерсть.
Медведь тем временем зализал искалеченную ногу, приделал к ней деревяшку и пошел искать старика. Шел и жало-бился.
Тут бабушка запела:
Скрыпи, скрыпи, липова нога!
Скрыпи, скрыпи, осинова нога!
Веди, веди, липова нога,
К моему злому обидчику!
Мы всем ребячьим хором подхватили:
Скрыпи, скрыпи, липова нога,
Скрыпи, скрыпи, осинова нога!
Бабушка продолжала медвежью жалобу:
Я по селам шел, по деревням шел...
И земля-то спит, и вода-то спит,
И деревни спят, и деревья спят,
И лошадки спят, и коровы спят,
И собачки спят, и ребятки спят,
И все люди спят. Одна бабушка не спит.
Одна старая не спит, на моей шкуре сидит,
Мою шерстку прядет - не упрядывает,
Мою ноженьку варит - не уваривает,
Мое мясо ест - не уедывает,
Мои косточки гложет - не угладывает.
Скрыпи, скрыпи, липова нога,
Сильней скрыпи, осинова нога!
Услыхала медвежью жалобу старуха, всполошилась: "Про меня ведь канючит косолапый" - и разбудила старика.
А медведь ближе-ближе, шастает уже по двору, по сеням. Медвежья жалоба громче-громче.
Похватали старики наспех что подвернулось под руку и убежали для скорости каждый в свое окошко. А медведь обшарил всю избенку, никого не нашел и рассердился. Сперва на печку: "Ты, негодная, варила мою лапу" - и разбросал печку по кирпичику. Потом рассердился на прялку: "Ты пряла мою шерсть" - и разломал, иззверюхал всю на кусочки, на щепочки. Потом воротился домой, в лес.
Бабушка умолкла. Мы тоже помолчали недолго, затем пристали к ней:
- Где теперь медведь? Где старики, вернулись домой?
- Не знаю, не знаю, - отмахивалась от нас бабушка. - В сказке про это ничего нет.
МЕДВЕДЬ-ОБОРОТЕНЬ
Недалеко от нашей деревни стояла маленькая избушонка - сторожка лесного обходчика. Лес около нее был нешироко порублен. На этой солнечной полянке густо росла малина.
Ребятишки любили делать на нее налеты. Иногда попадались в руки сторожам, лишались малины да еще получали изрядную волосянку. Но налеты продолжали: и малина почему-то казалась слаще своей, и было ее - не выберешь, и еще было интересно провести жадного обходчика.
Работали мы обычно ватагой с разными выдумками. Главным мастаком на выдумки был наш коновод Ванька Уздяков, широколицый, широкоротый, вечно не чесанный, беспоясный. Одно лето мы морочили лесного сторожа огородными пугалами - выберем почудней, пострашней и переставим с огорода к сторожке. Пока обходчик дивуется и гадает: откуда, как появилось этакое чудо-юдо, мы вдоволь нашишкаем малины - и домой. А пугало обходчику - на память. Так перетаскали с огородов чуть ли не все пугала, повергли нашу деревню в великое смятение:
"Седня ночью украли и у нас".
"Да что ночью, у меня вот средь бела дня. Прилегла я соснуть на минутку, в энто время и оставили огород без хозяина. То ли украли, то ли сам ушел".
По деревне поползли разные страхи: орудует нечистая сила; жди пожара, повальных болестей.
Но вот пропавшие пугала обходчик принес на наш двор и сказал моему отцу, который был деревенским старостой:
- Зови народ, пускай разбирают свое добро.
Народ сбежался мигом. Тут и узналось, как перешли пугала с огородов в лес.
Их разобрали и поставили на прежние места, обходчика поблагодарили, а потом и нас, кого за волосья, кого по щекам, кого в загривок.
И еще памятна такая выдумка. Ванька Уздяков, проходя мимо нашей избы, послал мне лихой свист, каким собирал свою ватагу. Я мгновенно выскочил на улицу.
- Малина поспела, - сообщил Ванька. - Надо ухватить, пока не обобрал обходчик.
- Там новый, - сказал я. - Вчерась приходил к тятьке.
- А знаешь, кто это? - Ванька распахнул от уха до уха свой рот. Медведь. Тот самый, Аипова Нога, про которого сказывала бабушка. Ты видел его?
- Ну, видел.
- Одна нога деревянная. Верно?
- Верно. Говорят, на войне лишился. Солдат он.
- Никакой не солдат, а самый-самый тот медведь. Он - оборотень. Может показаться и человеком, и медведем, и кем угодно, как вздумается ему.
Таким же способом - сперва лихой свист, потом сказ про медведя Ванька быстро собрал всю нашу ватагу. Мы немедля похватали берестяные туески и помчались скоком в лес, как жеребята-игруны.
На подходе к сторожке обходчика Ванька разделил нас на две группы, одну поставил петь, другую - собирать малину. По взмаху Ванькиной руки певуны грянули:
Губы, ягоды беру
У медведя на бору.
Медведь-костыль
На печи застыл.
Передохнули и снова:
Губы, ягоды беру...
[Губы - грибы]
Недолго погодя в сторожке открылась дверь, и на крылечке появился обходчик, истый человек и солдат в шинели. Ничего медвежьего в нем не было. Деревянную ногу до земли прикрывала штанина. Увидев наше недоумение, Ванька шепнул:
- Он же оборотень.
Обходчик неловко спустился с крылечка и, раздвигая густой малинник, пошел медленно на нашу песню. Тогда мы примолкли, потихоньку переменили место и оттуда грянули снова. Потом пела другая группа, беруны, а певуны собирали малину. И так менялись несколько раз. Обходчик наконец устал шарахаться в густом малиннике, обругал нас: - Чтоб вам, дьяволята, не было жизни ни в этом, ни в том свете! - и вернулся в сторожку.
Судя по голосу и резкой нескладной походке, он был так обозлен, что попадись кто-то из нас в руки ему, он, пожалуй, растоптал бы его своей деревянной ногой.
Мы вернулись домой с туесами, полными малины, и с сердцами, полными глупого торжества. Через день, когда назрела новая малина, мы опять явились к сторожке. Все делали, как накануне, пели, собирали, менялись. А обходчик почему-то не показывался. И вдруг кто-то сцапал меня сзади за шиворот, поднял выше своей головы и крикнул:
- А-га, попался, постреленыш! Вот шмякну тебя об пенек. Мы были среди выруба, кругом стояло множество пней.
Я завизжал, как поросенок под ножом. Все мои товарищи прыснули из малинника в лесную чащобу.
- Кто они, твои? - спросил обходчик про убежавших.
- Да, мои товарищи.
- Чего ты водишься с такими!..
- С какими?
- Бросили тебя на мой произвол. А если я впрямь шмякну тебя?
- Дяденька, не надо. Отпусти!
- Ладно, не шмякну, но не отпущу. - И он осторожно поставил меня наземь.
- А куда денешь?
- Сведу к отцу с матерью.
- Я добегу один.
- Нет уж, со мной надежней будет. - Он ухватил меня крепко за руку и повел к дороге.
По пути расспрашивал, откуда я, как зовут. Я назвался:
- Шкалик, Еж, Шпын.
- Это не имена, а собачьи клички. Ты не морочь меня.
- Я не морочу. Шкаликом зовут за малый рост, Ежом и Шпыном - за густущие, стоячие волосы.
Он потрогал мои волосы и похвалил:
- Верно сказано. А чей ты? Я назвал отца.
- Как же оно так, отец - первый человек в деревне, а ты на чужую малину польстился? Нехорошо это, ох, нехорошо!
- Малина не твоя, сама выросла, - сказал я.
- И моя. Я поливаю, подвязываю, обрезаю ее. Зачем тебе моя малина, своей нет, что ли?
- Есть, много. Только ребята говорят, что все чужое - огурцы, репа, ягоды - слаще своего.
- Неверно. Наоборот, самое сладкое свое, от своих рук. Попробуй посади, в земли) положи навозу, полей - язык откусишь.
Когда обходчик ввел меня в нашу избу, там обедали. Он поерошил мне шпын и спросил:
- Ваш парень?
- Опять чего-то напрокудил? - всполошилась мама. Но обходчик успокоил ее:
- Нет, нет. Все ладно, все хорошо, даже малинки набрал родителям. Только заплутался немножко, не туда забрел, пришлось выводить.
Страшный зверь медведь в обличье искалеченного солдата, каким считал я сторожа по своей детской глупости и доверчивости, обернулся для меня в добрейшего человека.
Мне стало стыдно-стыдно... Этот давний детский стыд потом удержал меня в жизни от многих нехороших поступков.
МЕДВЕДЬ-ПЧЕЛОВОД
Почти у каждого человека есть любимое, вернее сказать, навязчивое словечко. У меня, например, слово "Да". Поздороваюсь с кем-либо или попрощаюсь, расскажу ли что-то, а потом, через секунду, добавлю совершенно ненужное "Да-а".
Мой дед Федот Потапыч был в плену у словечка "Ужо". И оно украсило его как пожизненная кличка: дед Ужо, Федот Ужо.
Наряду с хлебопашеством он занимался еще пчеловодством. Было оно у дедушки изо всех дел самым хлопотливым и невыгодным.
- Чего ж ты занимаешься им?! - дивились соседи. Федот отвечал:
- Охота ужо пуще неволи. Любовь ужо сильнее тюрьмы. За нее, за любовь, многие в тюрьму идут. Так-то. Ужо.
На ближайшей к дому сенокосной поляне дедушка завел настоящий пчельник: посадил липы, посеял медоносные травы, поставил ульи - дуплянки, построил омшаник и огородил все забором. За этой большой заботой пошли малые, но постоянные - весной выставлять ульи на солнце, до поздней осени держать в порядке, на зиму прятать в омшаник, иногда брать из них мед, а иногда, наоборот, добавлять. И самое хлопотливое - хранить пасеку от вороватых охотников до чужого.
Сперва такие охотники поступали милостиво - брали только часть меду и ульи оставляли на местах. А потом... потом... Федот отлучился из пчельника до дому, охранять ульи оставил собачонку Жучку. Была она умнущая, крепко знала все собачье дело. И вдруг залилась таким лаем, какой полагался только на медведя. Федот обратно на пчельник.
А там... Ворота сломаны, ульев штук пять повалено, одного нет совсем. Жучка заливается уже далеко от пасеки в лесу. И туда ведет явный медвежий след. Федот схватил топор и по этому следу. Ружья у него не бывало в руках, всегда занимался только самыми мирными делами: сеял хлеб да водил пчел.
Версты через две догнал вора. Обняв улей передними лапами, большущий медведь шастал на одних задних совсем как человек. У реки на полянке он остановился, сломал надвое улей и начал жрать, что было в нем - воск, мед, пчел. Жрал все сразу. Жучка яро лаяла. Медведь будто и не замечал ее. Но, увидев дедушку, поднялся на задние лапы и зарычал так громко и грозно, как могут только медведь да гром в небе. Жучка, поджав хвост, кинулась к деду, а дед кинулся домой.
С той поры медведь то и дело появлялся около пасеки. Дедушке не было отдыха ни днем ни ночью.
- Надо убить косолапого, - твердили кругом все охотники. А дед не соглашался.
- Я ни ружья, ни рогатины не брал в руки.
- Мы подмогнем, мы на него облавой, - твердили охотники.
- Не, не, - отмахивался дед. - И сам не пойду, и вам не позволю. Медведь-то мой. Одного убьешь - другой придет, тут медведей полон лес.
- И другого убьем, - храбрились охотники.
- А я не хочу злить медвежий народ. Нам долго ошшо жить рядом с ним. Нельзя ужо злить. Я попробую уладить мирком да ладком, - воркотал дедушка.
И тянулось так два лета. Медведь за это время унес еще три дуплянки, с полдесятка дымокуров, выломал широко вокруг пасеки все гнилые пни. Видя, что дедушка часто возится с дымокурами и деревянным гнильем, он, знать, думал и в них отыскать мед.
Дедушка похудел и потемнел лицом от недосыпа и думы, как избыть медвежью напасть. В конце второго лета дедушка вдруг начал светлеть и повторять веселей прежнего:
- Уладим ужо. Уладим мирком да ладком.
Я попробовал выспросить, что он придумал, но дед оборвал меня:
- Учись ждать. Торопятся только блох ловить. Ужо.
В ту осень я поступил учиться в соседнее село и не мог видеть всего, что делал дедушка. Он съездил в город, привез с чем-то бочонок и спрятал его в омшанике. Перетаскал туда же на зиму все ульи, кроме одного, и сказал про этот улей: "Пожертвую его медведю". Затем долго возился с этим ульем. Почему-то перевел Жучку из пчельника в деревню, во двор, посадил на цепь. И наконец объявил:
- У меня все, дальше ваш черед.
- Что надо, дедушка? - мы подскочили к нему.
- Глядеть ужо во все глаза на последний улей. Когда увидите медведя бегите ко мне. Но без крику, без шуму.
Это так заинтересовало и малых и больших, что вся наша семья оставила на произвол домашний скот, птицу, огород и уперлась глазами в улей. Дедушка сел на скамеечку у ворот.
Вскоре показался медведь. Шастает спокойно, как хозяин, на всех четырех лапах, прямо к улью. Мы все подскочили к дедушке:
- Теперь нам что делать?
- Глядеть тихо.
- А можно поближе?
- Пока рано. Ужо.
Медведь обнял улей, вынес из огорожи, положил наземь, нетерпеливо запустил лапу в дупло, потом быстро выдернул и жадно сунул себе в пасть. С лапы капало что-то темноватое, но, видимо, совсем не то, что ожидал медведь. Он выдернул лапу из пасти, замотал головой, зарычал сердито.
- Дедушка, можно ближе? - взмолились мы.
- Ну, пошли, - согласился он.
Мы остановились так, что было хорошо видно и медведя и улей. Зверь, либо не чуя нас, либо не желая обращать внимания, раз за разом запускал в улей лапу, как можно глубже, по самое плечо, скреб там когтями. Но вместо меда неизменно доставал смолу. Аизнув ее, он начинал плеваться, трясти головой, лапами, вытирать их о грудь, о бока. Но смола не стряхивалась, не вытиралась, а только расползалась шире, на морду, на шею, на все тулово.
Медведь рассвирепел, разорвал улей надвое, сунулся мордой в одну половинку, потом в другую - везде была смола. Она залепила медведю глаза. Он принялся вытирать их и залепил еще сильней. Тогда в ярости он кинулся на траву, засыпанную осенними опавшими листьями и всяким лесным мусором, тер лапы, морду, валялся с боку на бок, с брюха на спину. Мусор и листья густо, пестро облепили всю медвежью тушу. Зверь стал смешным чучелом. Уморившись и окончательно ослепив себя, он медленно, ощупью побрел в свой лес.
Дедушка крикнул ему:
- До свиданья, сосед-пчеловод! Приходи ужо в другой раз, угощенье осталось у меня.
На другое лето мы встречали этого медведя в малинниках. Постепенно он проморгался, продрал свои глаза, но грязным, просмоленным остался навсегда и пасеку деда обходил далеко стороной. Мы обычно кричали ему:
- Дурак Дуракевич Дураков, заходи к нам на медок!
С МЕДВЕДЕМ ВОКРУГ СВЕТА
Мой сосед и товарищ Уздяков Ванька не мог жить без выдумок. Когда мы кончили начальную трехклассную школу и я поступил в пятиклассную, он сказал мне:
- А я другое выдумал, интересней школы: пройти всю землю.
- Как это?
- Обуюсь, оденусь и пойду.
- Зачем?
- Глядеть, что не видывал, слушать, что не слыхивал.
- Ног не хватит, - сказал я. - Земля большая.
- Устану - поеду верхом, - продолжал бойко мечтатель.
- А коня где возьмешь?
- Я без коня, я на медведе.
- А медведь пока в лесу бродит? - Я посмеялся.
- Поймаю, - уверенно отозвался Уздяков на мой смех.
Шли годы. Я закончил пятиклассную сельскую школу, затем поступил в Казанскую учительскую семинарию. Уздяков же нанялся в лесные обходчики и жить переехал в сторожку, поближе к медведям. И верно, медведи нередко встречались ему, но все не такие, что нужно. А Уздяков упрямо верил: найдется и мой. Он представлял его маленьким-маленьким, еще глупеньким-глупеньким сосунком, совсем не испорченным звериными повадками, из которого он вырастит "свое золотое дно". Медведь станет для него и кормильцем, и подводой, и охраной, и забавой, и другом.
Недаром говорится: не бывать бы счастью, да несчастье помогло. Точно так случилось у Ваньки - деляну, которую охранял он, обрекли на сруб и Ваньку уволили за ненадобностью. Целую зиму жил он без дела и без хлеба, на одной кар-тохе. А двинулся на реках лед, Ванька подался за ним с артелью рабочих к реке Вятке, где каждую весну вязали плоты и отправляли на нижнюю безлесную Волгу. Как раз было то время, когда медведи выходили из своих зимних берлог. И вот однажды рабочие-плотовщики заметили такую медведицу с двумя дитенками. Она кинулась убегать. Рабочие - за ней. Один из медвежат держался около матери, а другой полез на дерево.
- Ну, этот мой, - решил Ванька и, оказавшись почти рядом со зверенышем, схватил его. Медвежонок начал кусаться и царапаться когтями, но Ванька туго спеленал его в свой пиджак.
Медведица и один дитенок уметались. Другой был признан всеми рабочими Ванькиной добычей. Парень в тот же день начал обучение звереныша, первым делом сунул ему в рот кусочек сахару. Ученик быстро распознал, что это вкусно, и, проглотив сахар, посмотрел на учителя просящим взглядом. Тот дал ему второй кусочек. А когда медвежонок захотел получить третий, Ванька заставил его встать на задние лапы. Спать легли вместе в одну постель. Ночью медвежонок полез к Ваньке искать молока, как искал его у матери. Ванька разрешил ему пососать палец, а потом стал кормить молоком из соски. Он по совету опытных детных женщин воспитывал медвежонка, словно человеческого дитенка, - молоко постепенно заменил кашей, хлебом, картошкой, научил есть не из рук, а самостоятельно, из кормушки. Медвежонок так полюбил Ваньку, что неотступно следовал за ним, и если случалось расставаться - поднимал неутешный рев. С ним забавлялась вся артель и звала его ласково Сынок.