Красный Бор нравился Ратмиру — там действительно сплошные сосновые леса, много белых грибов — боровиков, две речки, — но дело в том, что он недолюбливал дядю Ефима, а почему — и сам себе не мог бы объяснить. Не нравился ему дядя, вот и все. Заехав из Риги к ним, он Святополку и ему, Ратмиру, вручил по леденцовому красному петуху на палочке и обоим сказал одно и то же: «Гляди-ко, растет, опенок!» Уж мог бы дядя заметить разницу между ним и несмышленышем Святополком. Красного петуха Ратмир великодушно подарил сопливой Наташке из соседнего дома.
Поразмыслив, Ратмир решил, что, чем скучать в пыльном и душном городе, лучше поехать в Красный Бор. Дядя дядей, но там еще живут тетя Маня и две его двоюродные сестры — Аля и Таня. Почти ровесницы, сестры были бойкими и веселыми девчонками. Одна из них перешла в третий класс, другая в четвертый.
Обе живые, симпатичные, у одной карие глаза, у второй голубые.
— О чем ты все думаешь и думаешь? — поинтересовалась Тонька. — Прямо философ… как его? Ну тот, что на чердаке или на крыше жил?
— Диоген, — улыбнулся Ратмир. И не на крыше, а в бочке.
В отличие от Тоньки, слышавшей о древних философах на уроках истории от учительницы, Ратмир в книжке прочитал про чудака Диогена; у него не было собственного дома, жены, детей и жил он где придется. Диоген утверждал, что вещи обременяют человека, а жилище привязывает к одному месту, а он свободный человек и живет где вздумается.
Книжки были самой сильной страстью Ратмира, он не расставался с ними даже на уроках. И учителя особенно не беспокоили его. Потому что если он тайком не читал, пристроив книжку на коленях, под партой, то смешил своими вопросами учителей, весь класс или затевал войну с кем-нибудь из одноклассников, и тогда над головами ребят летали бумажные «пули». Дуэльными пистолетами были резинки, натянутые на пальцы, или стеклянные трубки, из которых выстреливали жеваной промокашкой.
Солнечный луч, проникший сквозь железные опоры моста, высветил на его взлохмаченной голове темно-русую прядь. Между двумя шпалами над головой виден кусок ярко-синего неба. На Тоньку Ратмир не смотрел. Мысли его с поездки в Красный Бор снова перескочили на брата. Вспомнились ночные страхи, противный озноб, колотивший его на крыльце, лицо отца и его слова: «Труса празднуешь, Алеша Попович?» И опять ему захотелось немедленно совершить что-либо такое, чтобы в городе все ахнули, а отец, как и прежде, назвал бы его ратоборцем…
— Тонька! — вдруг осенило его. — Хочешь, я нынче ночью приду на кладбище, сяду на могилку брата и просижу… целый час?
— Я бы со страха умерла, — поежилась девчонка.
— Ты будешь свидетельницей и… Володька Грошев! — заявил Ратмир.
— А где мы будем? Тоже на кладбище?
— Подождете меня у ворот, — сказал Ратмир. Лицо его оживилось, светлые с зелеными крапинками глаза воинственно блестели. Это было то, что нужно! Он вспомнил: отец как-то говорил, что клин нужно вышибать клином… В том, что он, Ратмир, выдержит назначенное себе суровое испытание, он не сомневался. Правда, сейчас день, солнце светит и кладбище, окруженное древними громадными тополями, липами, кленами, совсем не кажется таинственным и страшным. Днем на кладбище всегда люди: кто красит ограду, кто сажает цветы, кто просто сидит на низенькой скамеечке перед могилой и думает об умершем. А ночью на кладбище никого не бывает. Наверное, даже ворота закрывают, придется через каменную оштукатуренную стену перелезать. Ночью кладбище принадлежит мертвым, и еще не известно, понравится ли им вторжение Ратмира, который собирается нарушить их покой… Об этом пока лучше не думать! Решение принято.
— Пойдем! — вскочил с ящика Ратмир — ему уже не сиделось на месте. — Надо найти Володьку… — Он сурово взглянул на девчонку. — И никому ни слова! Поняла?
— Давай, я научу тебя креститься? — предложила Тонька и тоже поднялась с ящика.
— Вот еще! — отмахнулся Ратмир. — Никакого бога, черта и дьявола нет. И Вия тоже.
— Вия?
— Ты иди туда, купайся! — показал Ратмир направо. — А я… — И, больше не обращая внимания на девчонку, он сбросил штаны, рубашку с майкой и, цепляясь руками за железные перекрытия и прижимаясь всем телом к теплому крашеному железу, усеянному большими круглыми заклепками, медленно стал продвигаться к середине моста.
Река в этом месте была довольно глубокой, и самые отчаянные мальчишки иногда прыгали солдатиком с моста в речку. Для этого нужно было по узенькому металлическому приливу добраться до того самого места, где плавно изгибающаяся вниз ферма начинала так же плавно выгибаться вверх.
Вот с этой срединной точки и считалось особенным шиком солдатиком прыгнуть в реку.
Когда Ратмир вынырнул и, отфыркиваясь, открыл глаза, он увидел Тоньку. Она стояла на берегу и хлопала в ладоши. Значит, прыжок был выполнен по всем правилам. Бросив на девчонку небрежный взгляд, Ратмир саженками поплыл против течения. Там, впереди, журчала вода, обтекая большой плоский камень-валун. После такого отличного прыжка можно немного и полежать на нем, посмотреть на яркое небо, на редкие перистые облака, на стаю белых голубей, кружащихся над рекой.
ГЛАВА 2
Поразмыслив, Ратмир решил, что, чем скучать в пыльном и душном городе, лучше поехать в Красный Бор. Дядя дядей, но там еще живут тетя Маня и две его двоюродные сестры — Аля и Таня. Почти ровесницы, сестры были бойкими и веселыми девчонками. Одна из них перешла в третий класс, другая в четвертый.
Обе живые, симпатичные, у одной карие глаза, у второй голубые.
— О чем ты все думаешь и думаешь? — поинтересовалась Тонька. — Прямо философ… как его? Ну тот, что на чердаке или на крыше жил?
— Диоген, — улыбнулся Ратмир. И не на крыше, а в бочке.
В отличие от Тоньки, слышавшей о древних философах на уроках истории от учительницы, Ратмир в книжке прочитал про чудака Диогена; у него не было собственного дома, жены, детей и жил он где придется. Диоген утверждал, что вещи обременяют человека, а жилище привязывает к одному месту, а он свободный человек и живет где вздумается.
Книжки были самой сильной страстью Ратмира, он не расставался с ними даже на уроках. И учителя особенно не беспокоили его. Потому что если он тайком не читал, пристроив книжку на коленях, под партой, то смешил своими вопросами учителей, весь класс или затевал войну с кем-нибудь из одноклассников, и тогда над головами ребят летали бумажные «пули». Дуэльными пистолетами были резинки, натянутые на пальцы, или стеклянные трубки, из которых выстреливали жеваной промокашкой.
Солнечный луч, проникший сквозь железные опоры моста, высветил на его взлохмаченной голове темно-русую прядь. Между двумя шпалами над головой виден кусок ярко-синего неба. На Тоньку Ратмир не смотрел. Мысли его с поездки в Красный Бор снова перескочили на брата. Вспомнились ночные страхи, противный озноб, колотивший его на крыльце, лицо отца и его слова: «Труса празднуешь, Алеша Попович?» И опять ему захотелось немедленно совершить что-либо такое, чтобы в городе все ахнули, а отец, как и прежде, назвал бы его ратоборцем…
— Тонька! — вдруг осенило его. — Хочешь, я нынче ночью приду на кладбище, сяду на могилку брата и просижу… целый час?
— Я бы со страха умерла, — поежилась девчонка.
— Ты будешь свидетельницей и… Володька Грошев! — заявил Ратмир.
— А где мы будем? Тоже на кладбище?
— Подождете меня у ворот, — сказал Ратмир. Лицо его оживилось, светлые с зелеными крапинками глаза воинственно блестели. Это было то, что нужно! Он вспомнил: отец как-то говорил, что клин нужно вышибать клином… В том, что он, Ратмир, выдержит назначенное себе суровое испытание, он не сомневался. Правда, сейчас день, солнце светит и кладбище, окруженное древними громадными тополями, липами, кленами, совсем не кажется таинственным и страшным. Днем на кладбище всегда люди: кто красит ограду, кто сажает цветы, кто просто сидит на низенькой скамеечке перед могилой и думает об умершем. А ночью на кладбище никого не бывает. Наверное, даже ворота закрывают, придется через каменную оштукатуренную стену перелезать. Ночью кладбище принадлежит мертвым, и еще не известно, понравится ли им вторжение Ратмира, который собирается нарушить их покой… Об этом пока лучше не думать! Решение принято.
— Пойдем! — вскочил с ящика Ратмир — ему уже не сиделось на месте. — Надо найти Володьку… — Он сурово взглянул на девчонку. — И никому ни слова! Поняла?
— Давай, я научу тебя креститься? — предложила Тонька и тоже поднялась с ящика.
— Вот еще! — отмахнулся Ратмир. — Никакого бога, черта и дьявола нет. И Вия тоже.
— Вия?
— Ты иди туда, купайся! — показал Ратмир направо. — А я… — И, больше не обращая внимания на девчонку, он сбросил штаны, рубашку с майкой и, цепляясь руками за железные перекрытия и прижимаясь всем телом к теплому крашеному железу, усеянному большими круглыми заклепками, медленно стал продвигаться к середине моста.
Река в этом месте была довольно глубокой, и самые отчаянные мальчишки иногда прыгали солдатиком с моста в речку. Для этого нужно было по узенькому металлическому приливу добраться до того самого места, где плавно изгибающаяся вниз ферма начинала так же плавно выгибаться вверх.
Вот с этой срединной точки и считалось особенным шиком солдатиком прыгнуть в реку.
Когда Ратмир вынырнул и, отфыркиваясь, открыл глаза, он увидел Тоньку. Она стояла на берегу и хлопала в ладоши. Значит, прыжок был выполнен по всем правилам. Бросив на девчонку небрежный взгляд, Ратмир саженками поплыл против течения. Там, впереди, журчала вода, обтекая большой плоский камень-валун. После такого отличного прыжка можно немного и полежать на нем, посмотреть на яркое небо, на редкие перистые облака, на стаю белых голубей, кружащихся над рекой.
ГЛАВА 2
Он сидел в ногах у могилы Святополка и чувствовал, как сырая промозглость остывающей земли постепенно обволакивает его. Ночь была звездной, но ущербная луна пряталась где-то в густом сплетении ветвей вековых деревьев. От крестов и каменных надгробий протянулись неровные колеблющиеся тени. За спиной мрачно чернел полуразвалившийся старинный склеп. Меж каменных растрескавшихся плит проросли молодые липы, березки, стволы которых были причудливо искривлены. Ратмир днем не раз бывал в этом склепе. Он напоминал глухой каменный погреб: серые, заплесневелые, с подтеками стены, под ногами черная вонючая вода. Три ниши пустые, а в четвертой стоит мраморный гроб с зацементированной крышкой. Рассказывали, что в нем лежат останки какого-то знатного новгородского князя, умершего от чумы несколько веков назад. Эпитафий никаких не сохранилось, потому что верхняя часть склепа обрушилась. И еще толковали, что несколько раз в году темными безлунными ночами князь встает из гроба и, гремя костями, направляется к церкви, а черти и ведьмы на помеле сворой сопровождают его, гогочут, ржут, стонут, свистят…
Ратмир стал гнать прочь тревожные мысли. Достал из кармана штанов пузатый отцовский хронометр и, напрягая зрение, стал вглядываться в белый циферблат: пять минут двенадцатого! Ему казалось, что он сидит тут уж никак не менее получаса, а на самом деле прошло всего пять минут! До полуночи еще пятьдесят пять минут. Целая вечность!
Там, за кладбищенской стеной, ждут его Тонька Савельева и Володька Грошев. Сидят на низенькой скамейке у дома через дорогу и смотрят на высокую с зеленой крышей церковь. Ратмир поворачивает голову и бросает взгляд на часовню, и кажется ему, что в одном высоком окне вспыхивает и гаснет голубоватый с прозеленью свет. И в ту же секунду за спиной раздается тихий шорох, невнятный шепот и наконец глубокий вздох. Ратмир хочет повернуть голову, но шея онемела, а по спине пробегает колючий озноб. А вдруг князь в саване именно в эту ночь выйдет из склепа?..
Он с трудом поворачивает голову: сзади никого. Только слышно, как негромко лопочут листья на гигантской липе. Потянул с реки слабый ветерок, и листья зашевелились, а он уже невесть чего вообразил! А что это белеет сразу за узкой тропинкой, пересекающей кладбище? Глаза у него начинают слезиться от напряжения, но, что белеет на высокой могиле с железным крестом, он так разобрать и не может. Снова вспыхивает и гаснет свет в церковном окне. Не обыкновенный желтый свет, а какой-то зеленоватый, неземной. На мгновении из мрака церковной звонницы возникает округлый бок большого бронзового колокола, одна за другой начинают неясно вспыхивать макушки покосившихся крестов на могилах… И тогда Ратмир соображает, что на звездное небо выплыла луна и разбросала по всему кладбищу свои неровные блики.
Уткнувшись взглядом в корявый ствол старой липы, разломившей чугунную решетку с острыми зубьями пополам, Ратмир начинает во всех подробностях вспоминать свой сегодняшний разговор с отцом.
— Дай мне, пожалуйста, до утра твои часы?
— Ночью время удивительно медленно тянется… особенно на кладбище, — невозмутимо сказал отец и извлек из кармашка брюк тяжелый хронометр с множеством больших и маленьких стрелок. Часы отец получил в подарок от начальника дороги и очень дорожил ими. На задней крышке была выгравирована надпись: «За героический поступок Денисову Леонтию Ивановичу». Это когда отец столкнул с путей тяжеленную тележку со шпалами и предотвратил крушение поезда.
— На кладбище? — вытаращил на него глаза Ратмир. Эта редкостная способность отца угадывать мысли всегда поражала его, Отцу ничего не стоило узнать, что в школе у сына произошли неприятности или что в дневнике появилась двойка; не нужно было говорить ему: мол, так и так, учительница вызывает его в школу, — он сам догадывался. Правда, как-то мать сказала, что Ратмир совершенно не умеет скрывать свои чувства: у него всегда все на лице написано. Наверное, отец умел по лицу читать его мысли.
— Быть трусом — самое последнее дело, ратоборец, — глядя поверх его головы, раздумчиво сказал отец. — Но все зависит от человека: сумеет однажды побороть в себе страх — больше никогда не будет бояться. По себе знаю.
— Ты тоже… боялся? — изумился Ратмир. Он считал, что его отец — самый смелый человек на свете.
— Еще как! — улыбнулся отец. — Я боялся покойников, нечистой силы, колдунов, даже грома с молнией… А от нашего петуха — он пребольно клевался! — я бегал по двору как заяц!
— Я вернусь домой, когда полуночный петух прокукарекает, — улыбнулся Ратмир. Узнав, что отец тоже когда-то боялся покойников, он почувствовал себя увереннее.
— Часы не потеряй, Алеша Попович! — сказал отец, вручая ему увесистый, как камень, хронометр.
— Их не потеряешь, — сказал Ратмир, взвешивая часы на ладони.
Чтобы мать ничего не заметила, Ратмир в одежде ровно в десять вечера забрался под одеяло, а через полчаса потихоньку выскользнул из дому. Тонька и Володька уже ждали его в парке у дороги.
— Что это тебе взбрело? — спросил Володька, протягивая пучок тоненьких морковок. От нечего делать он забрался в чужой огород по соседству и натягал ранней моркови.
Тонька тоже хрустела морковкой. Поверх платья она набросила на себя материнскую шерстяную кофту, свисающую до колен, на ногах синие резиновые тапочки. Ратмир пожалел, что не захватил куртку: ночь, судя по всему, опять будет прохладной.
— Если я вернусь раньше чем через час, то отдам тебе перочинный ножик, — пообещал Ратмир приятелю. Очень уж вид у Володьки был понурый, — чего доброго, откажется идти на кладбище, а тогда и Тонька не пойдет. Ратмиру же нужны были свидетели.
Услышав про ножик, Грошев повеселел. Швырнул в траву оставшуюся морковь и вытер руки о штаны.
— Мелочь, — пренебрежительно заметил он. — Может, слазить к Новожиловым? У них вроде морковка побольше?
— Скорее бы яблоки поспевали, — вздохнула Тонька. — У Новожиловых белый апорт. Как мед! В прошлом году…
— Хватит о жратве, — оборвал Ратмир. — Скоро одиннадцать!
— Ты и десяти минут не высидишь там, — усмехнулся Володька. — Ножик с собой захватил?
— Пошли, — сказал Ратмир.
И вот он сидит у свежей могилы брата, на ней — венок с завядшими цветами, а в кармане лениво отстукивает неторопливое время отцовский хронометр. Не стоит его вытаскивать, только расстроишься: самое большое прошло пятнадцать минут. Осталось сорок пять. Никогда еще время не тянулось так мучительно медленно, как здесь, ночью на кладбище. Казалось, оно вообще остановилось: не вращается земля, не падают с неба звезды, а луна, напоровшись на острый сук клена, прекратила свое вечное движение и замерла на одном месте. Может, отцовские часы тоже остановились? А что это за странный монотонный звук: кап, кап, кап?..
Опять спину продрало ознобом. Звуки доносятся из склепа. Скосив глаза, он увидел черный прямоугольник сорванной с петель двери, неестественно высокий пучок облитой серебристым светом травы и… гигантскую фигуру, навалившуюся на кладбищенскую ограду. Глаза фигуры зловеще светились, а рот был оскален.
Ратмир не помнил, как вскочил на ноги и шарахнулся в сторону. Налетев на соседнюю могилу, упал и, перевернувшись через голову, пополз меж могил к церкви. Спина напряглась и помертвела; казалось, вот-вот кто-то страшный и злобный вцепится зубами в шею… Опомнился возле кладбищенской каменной стены: холодное чужое лицо и мокрые от росы руки, слышно, как с одежды тихо осыпаются песчинки. Луна наконец вырвалась на свободу, и на кладбише стало светлее. Купол церкви с позолоченным крестом тускло засиял, какие-то тени засуетились в звоннице, деревья замахали ветвями, заскрипели. Он машинально сунул руку в карман и обомлел: хронометра там не было! Забыв про все на свете, он стал лихорадочно хлопать себя по карманам, потом вывернул их наизнанку, хотя и так было ясно, что часов там нет. Круто повернувшись на месте, бросился к могиле брата н оттуда снова проделал весь путь до кладбищенской ограды, но хронометра не нашел. Вернувшись к могиле, уселся на прежнее место и стал все в подробностях восстанавливать в памяти: что же произошло? Не чувствуя страха, подошел к склепу и чуть не рассмеялся: над чугунной оградой изогнулся ствол березы, на одной из голых веток висело раскрашенное детское ведерко. Лунный свет придал ему вид головы с горящими глазами. А Ратмир принял все это за человеческую фигуру!
Вот здесь он сидел, потом, увидев страшилище, вскочил и наткнулся на соседнюю могилу, — кажется, даже деревянный крест наклонился… Ползая на коленях, он шарил руками в мокрой траве, окружающей холмики, просовывал руки в щели ограды, но часов нигде не было видно. Больше страха он не ощущал, знал, что и часы никуда деться не могли, но найти их сейчас просто было необходимо: что он утром скажет отцу?..
И он нашел их. Хронометр блеснул ему из ложбинки меж двух могил. Он лежал задней крышкой кверху по соседству с живыми цветами, щедро осыпанными сверкающей росой. И такая радость всколыхнулась в груди мальчишки, что он прижал холодный хронометр к губам и, даже не взглянув на циферблат, спрятал в карман. Снова усевшись у могилы Святополка, он взглянул на купол церкви, купающийся в лунном сиянии, потом стал смотреть на небо. Сколько там было звезд! Туманный Млечный Путь протянулся над кладбищем и исчезал за кронами высоких деревьев. Одни звезды светили ровно, ярко, другие, как маяки, то появляясь, то исчезая, посверкивали из черной бездны, третьи ежесекундно меняли свой цвет от белого до бледно-красного. А луна, заметно стершаяся с одной стороны, лениво плыла по небу, считая звезды. И за ней тянулся колеблющийся голубоватый свет.
Страха не было. Он понял, что ничего с ним здесь не может случиться, даже если он просидит на могиле всю ночь. Бедный маленький Святополк мертв. Мертвы и все остальные, что лежат в глубоких могилах. И никакая сила в мире больше их не поднимет. Лежать им в сырой земле, пока не превратятся в прах и не смешаются с ней.
Позади монотонно шуршало: «кап-кап-кап…», но он даже не оглядывался, и так знал, что это с потолка склепа падают в черную лужу на полу тяжелые капли. Он даже представил, как они набухают, вспуучиваются на сером каменном потолке, затем вытягиваются головастиком с тоненьким хвостом и звучно шлепаются.
Страх ушел, зато навалилась сонливость. Еще какое-то время он боролся с ней, но постепенно голова его склонилась к коленям, слипающиеся глаза сомкнулись и он заснул, убаюканный монотонным «кап-кап-кап».
— Ратмир! — тоненьким голосом кричал ему в ухо Святополк. — Ратми-ир! Ты-ы живой?
Раскрыв глаза, он секунду соображал, где он, затем, вспомнив, вскочил с земли и прислушался. Немного погодя голос Тоньки Савельевой испуганно позвал:
— Ратмир! Ты что, умер?
Прыгая через могилы, он бросился к кладбищенской стене. Было темно, луна с неба куда-то исчезла, лишь звезды по-прежнему брызгали из бесконечности в глаза тоненькими острыми лучиками, которые, как утверждает учитель, идут от звезды до Земли сотни тысяч лет.
На оштукатуренной стене сидела Тонька и таращила на него большие глаза. Одной рукой она держалась за толстую ветку клена, рельефно отпечатавшегося на белом фоне высокой стены.
Ратмир уже было ухватился за ствол, чтобы вскарабкаться на стену, но, вспомнив про часы, остановился, достал их из кармана и взглянул на циферблат: половина первого! Он лишних полчаса просидел, вернее, проспал у могилы брата.
— А… петух? — растерянно произнес он.
— Какой петух? — округлила глаза Тонька.
Ратмир сунул часы в карман и в два счета вскарабкался на стену, а оттуда одновременно с Тонькой спрыгнул на землю и стал озираться: Володьки нигде не видно.
— Домой ушел… — сказала Тонька. — Понял, что ему ножика не видать как своих ушей, и ушел.
— А ты что же? — покосился на нее Ратмир.
— Оставить тебя там… одного? — удивилась девчонка.
Тогда еще Ратмир не задумывался о цене истинной дружбы: он не осуждал приятеля, который ушел, не дождавшись его, и отнюдь не испытывал благодарности к продрогшей Тоньке, проторчавшей полтора часа у кладбищенской стены. Он не удивился ни тому, ни другому. Его переполняло чувство довольства собой: он победил страх и был счастлив. Ему хотелось во все горло крикнуть: «Люди, я не боюсь ни чертей, ни покойников! Я не трус!» — Страшно было? — зябко ежась в своей длинной кофте с материнского плеча, заглядывала ему в глаза Тонька.
Ему хотелось сказать, что кладбище — ерунда, — если надо, он там пробудет и всю ночь, но вместо этого сказал:
— Такое померещилось… Мороз по коже, а потом… прошло! Потом я звснул.
— Заснул? — не поверила девчонка.
— И не услышал крик петуха…
— Я тоже не слышала.
— Наверное, только в книжках петухи кукарекают в полночь, — сказал Ратмир.
— Озолоти — и минуты не осталась бы я ночью на кладбище, — передернула плечами девченка.
— Жалко братика, — вздохнул Ратмир.
— Ему на роду было написано в младенчестве богу душу отдать, — сказала девченка.
— Бабушка сказала? — покосился на нее Ратмир. — Или сама придумала?
— У меня была хорошая бабушка, — вдруг обиделась Тонька.
— Давай наперегонки: кто быстрее до дома? — предложил Ратмир и, не дожидаясь ответа, припустил по тротуару. Позади него шлепала в резиновых тапочках Тонька.
Дверь была не закрыта, и Ратмир, стараясь не шуметь, пробрался в комнату родителей и положил сверкающий никелем хронометр на стол, рядом с вазой, в которой голубели полевые цветы. Возвращаясь с работы, отец всякий раз приносил их для матери.
В обед отец сказал, что взял ему билет до Красного Бора, поезд отправляется вечером и прибудет на станцию в пять утра. Швейную машинку отец забрал с собой на работу. За полчаса до отхода пассажирского Ратмир должен быть на месте. Отец будет его ждать с машинкой на вокзале. Внимательно посмотрев в глаза сыну, усмехнулся и прибавил:
— Алеша Попович этой ночью победил Змея Горыныча?
— Змей Горыныч? — хмыкнул Ратмир. — У меня был противник пострашнее — сам Вий!
Сборы у Ратмира были недолги: мать приготовила ему две смены белья, новую рубашку, синие резиновые туфли, кулек с гостинцами для двоюродных сестер. Ратмир с полки над своей койкой взял две любимые книжки: «Странников» Шишкова и «Остров Сокровищ» Стивенсона. Подержал в руках томик Гоголя с «Вием», но затем со вздохом поставил на место: вернется из Красного Бора еще раз перечитает.
Теперь надо было подняться на чердак и взять спрятанную там одну вещь… Но туда не так-то просто попасть: мать убирает из коридора лестницу в кладовку. Впрочем, Ратмира это мало беспокоит, он прекрасно обходится без лестницы. Нужно одной ногой наступить на ручку двери в кладовку, рукой ухватиться за железную скобу, вбитую в стену, немного подтянуться и головой приподнять крышку деревянного люка, откидывающуюся назад на петлях. В бревно вколочена еще одна скоба, а ухватившись за нее, уже ничего не стоит взобраться наверх. Чердак без перегородок, тут можно в прятки играть, прячась за побеленными печными трубами и балками.
Сквозь круглое окно льется солнечный свет, в нем весело роятся золотые пылинки. Ратмир нагибается над старым громоздким диваном с разодранной зеленой плюшевой обивкой и источенными жучком резными ножками. Засунув руку в брюхо дивана, находит меж звонких пружин завернутую в тряпицу финку с фигурной костяной рукояткой. Эту финку нашел он Первого мая за городом, куда вместе с родителями ездил на массовое гулянье. Километрах в пятнадцати находится зеленая зона, там в большие праздники устраиваются народные гулянья. Так вот там, в зеленой зоне, в перелеске, Ратмир наткнулся на следы недавнего пикника: пустые бутылки, обрывки газет, яичная скорлупа, а в толстую березу на уровне его головы была воткнута красивая финка с вырезанной из кости рукояткой. Долго не раздумывая, Ратмир выдернул ее и спрятал в карман.
Полюбовавшись на финку, Ратмир обернул ее тряпкой и осторожно опустил в карман брюк, лезвием кверху. На чердаке к печной трубе прислонен трехногий старый зеленый умывальник, напоминающий знаменитого Мойдодыра из детской книжки. Нос-кран у него почему-то повернут соском кверху. Услышав негромкий смех, Ратмир подошел к круглому чердачному окошку и выглянул. В солнечном парке ни один лист на деревьях не шевельнется. Кто-то уже развесил на веревке, натянутой между двумя кленами, белье. На коричневой тропинке свернулся калачиком дворовый пес Брехун. Он уткнулся носом в хвост и сладко спит. Может, он в молодости и брехал без конца, а теперь больше молчит. Лает только в самых необходимых случаях, например, когда из третьей квартиры выскакивает во двор пьяный Королев и с ожесточением ломает руками венский стул, тем самым выражая свой протест жене. Варвара Степановна, жена Королева, женщина рослая и сильная. Она на голову выше щуплого мужа. Венские стулья она еще позволяет Королеву калечить, а больше — ничего. Соседям она как-то заявила, что стулья старые и все равно нужно скоро новые покупать.
Так вот, когда разбушевавшийся Королев выскакивает из квартиры с венским стулом в руках, Брехун, держась от него на приличном расстоянии, басисто лает. Лай у него не совсем обычный: густой, дребезжащий, с подвыванием. И еще лает Брехун на точильщиков ножей и ножниц, которые изредка появляются под окнами и зычно возвещают: «То-чу-у ножи-и, ножницы-ы и прочее-е-е!» Пес лает на точильщика до тех пор, пока тот не приступит к работе, а лишь завертится от ножного привода большое точило и послышится отвратительный визг, который издает металл, соприкасаясь с камнем, Брехун тут же умолкает и, наклонив лобастую голову с висячими ушами, с удовольствием слушает. Наверное, этот ужасный скрежет напоминает ему что-то приятное.
С чердака Ратмир видел, что рядом с Брехуном на корточках сидела Тонька Савельева и прутиком щекотала его черный нос. Брехун, не открывая глаз, махнул лапой, но девчонка не унималась, она теперь водила прутиком по самому кончику. Брехун сморщил пупырчатый нос, мотнул головой и чихнул. Тонька так и покатилась со смеху. Она продолжала смеяться, даже когда пес, недовольный, поднялся с тропинки и, укоризненно взглянув на нее коричневыми добрыми глазами, удалился в тень клена. Там, в траве, он схватил себя зубами за хвост, некоторое время покружился на одном месте и, тяжело вздохнув, улегся. Шерсть у Брехуна свалявшаяся, сразу не разберешь какого цвета: то ли темно-серого, как у овчарки, то ли коричневая с желтым. Нижняя часть морды поседела, длинный хвост с прядями черных волос. Ростом Брехун чуть меньше овчарки, а какой он породы, никто не знал. Обыкновенная дворняга, неизвестно почему привязавшаяся именно к этому дому.
Тонька Савельева бесцельно бродила по парку, иногда останавливалась у клена или дуба и, задрав вверх голову, что-то пристально разглядывала в густых ветвях. Голубые глаза ее от солнца щурились, толстогубый рот приоткрывался, и видны были белые влажные зубы.
Девчонка скучала и явно кого-то ждала в парке. Ратмир вытащил из щели между досками осколок зеркала, специально предназначенный для этой цели, и стал наводить солнечный зайчик на девчонку. Яркий блик соскользнул с разлапистых кленовых листьев Тоньке на голову, вспыхнули русые с желтизной волосы. Затем лучик ударил ей прямо в глаза. Девчонка зажмурилась и завертела головой, но Ратмир поспешно отвел зеркальце. По тому, как Тонька продолжала глазеть на дерево, он понял, что она не догадалась, откуда попал ей в лицо зайчик. Немного подождав, он снова направил луч ей в лицо. На этот раз девчонка не зажмурилась, тараща расширившиеся глаза, проследила за лучом и, глядя на чердачное окошко, негромко спросила:
— Рат, это ты?
Он засунул зеркальце в щель и отодвинулся от окошка, почувствовав затылком упругую паутину. Так и есть: порвал пауку-крестовику новенькую сеть!
— Я же знаю, что это ты, — донеслось до него снизу.
— Знаешь, а спрашиваешь, — пробурчал Ратмир.
Ратмир стал гнать прочь тревожные мысли. Достал из кармана штанов пузатый отцовский хронометр и, напрягая зрение, стал вглядываться в белый циферблат: пять минут двенадцатого! Ему казалось, что он сидит тут уж никак не менее получаса, а на самом деле прошло всего пять минут! До полуночи еще пятьдесят пять минут. Целая вечность!
Там, за кладбищенской стеной, ждут его Тонька Савельева и Володька Грошев. Сидят на низенькой скамейке у дома через дорогу и смотрят на высокую с зеленой крышей церковь. Ратмир поворачивает голову и бросает взгляд на часовню, и кажется ему, что в одном высоком окне вспыхивает и гаснет голубоватый с прозеленью свет. И в ту же секунду за спиной раздается тихий шорох, невнятный шепот и наконец глубокий вздох. Ратмир хочет повернуть голову, но шея онемела, а по спине пробегает колючий озноб. А вдруг князь в саване именно в эту ночь выйдет из склепа?..
Он с трудом поворачивает голову: сзади никого. Только слышно, как негромко лопочут листья на гигантской липе. Потянул с реки слабый ветерок, и листья зашевелились, а он уже невесть чего вообразил! А что это белеет сразу за узкой тропинкой, пересекающей кладбище? Глаза у него начинают слезиться от напряжения, но, что белеет на высокой могиле с железным крестом, он так разобрать и не может. Снова вспыхивает и гаснет свет в церковном окне. Не обыкновенный желтый свет, а какой-то зеленоватый, неземной. На мгновении из мрака церковной звонницы возникает округлый бок большого бронзового колокола, одна за другой начинают неясно вспыхивать макушки покосившихся крестов на могилах… И тогда Ратмир соображает, что на звездное небо выплыла луна и разбросала по всему кладбищу свои неровные блики.
Уткнувшись взглядом в корявый ствол старой липы, разломившей чугунную решетку с острыми зубьями пополам, Ратмир начинает во всех подробностях вспоминать свой сегодняшний разговор с отцом.
— Дай мне, пожалуйста, до утра твои часы?
— Ночью время удивительно медленно тянется… особенно на кладбище, — невозмутимо сказал отец и извлек из кармашка брюк тяжелый хронометр с множеством больших и маленьких стрелок. Часы отец получил в подарок от начальника дороги и очень дорожил ими. На задней крышке была выгравирована надпись: «За героический поступок Денисову Леонтию Ивановичу». Это когда отец столкнул с путей тяжеленную тележку со шпалами и предотвратил крушение поезда.
— На кладбище? — вытаращил на него глаза Ратмир. Эта редкостная способность отца угадывать мысли всегда поражала его, Отцу ничего не стоило узнать, что в школе у сына произошли неприятности или что в дневнике появилась двойка; не нужно было говорить ему: мол, так и так, учительница вызывает его в школу, — он сам догадывался. Правда, как-то мать сказала, что Ратмир совершенно не умеет скрывать свои чувства: у него всегда все на лице написано. Наверное, отец умел по лицу читать его мысли.
— Быть трусом — самое последнее дело, ратоборец, — глядя поверх его головы, раздумчиво сказал отец. — Но все зависит от человека: сумеет однажды побороть в себе страх — больше никогда не будет бояться. По себе знаю.
— Ты тоже… боялся? — изумился Ратмир. Он считал, что его отец — самый смелый человек на свете.
— Еще как! — улыбнулся отец. — Я боялся покойников, нечистой силы, колдунов, даже грома с молнией… А от нашего петуха — он пребольно клевался! — я бегал по двору как заяц!
— Я вернусь домой, когда полуночный петух прокукарекает, — улыбнулся Ратмир. Узнав, что отец тоже когда-то боялся покойников, он почувствовал себя увереннее.
— Часы не потеряй, Алеша Попович! — сказал отец, вручая ему увесистый, как камень, хронометр.
— Их не потеряешь, — сказал Ратмир, взвешивая часы на ладони.
Чтобы мать ничего не заметила, Ратмир в одежде ровно в десять вечера забрался под одеяло, а через полчаса потихоньку выскользнул из дому. Тонька и Володька уже ждали его в парке у дороги.
— Что это тебе взбрело? — спросил Володька, протягивая пучок тоненьких морковок. От нечего делать он забрался в чужой огород по соседству и натягал ранней моркови.
Тонька тоже хрустела морковкой. Поверх платья она набросила на себя материнскую шерстяную кофту, свисающую до колен, на ногах синие резиновые тапочки. Ратмир пожалел, что не захватил куртку: ночь, судя по всему, опять будет прохладной.
— Если я вернусь раньше чем через час, то отдам тебе перочинный ножик, — пообещал Ратмир приятелю. Очень уж вид у Володьки был понурый, — чего доброго, откажется идти на кладбище, а тогда и Тонька не пойдет. Ратмиру же нужны были свидетели.
Услышав про ножик, Грошев повеселел. Швырнул в траву оставшуюся морковь и вытер руки о штаны.
— Мелочь, — пренебрежительно заметил он. — Может, слазить к Новожиловым? У них вроде морковка побольше?
— Скорее бы яблоки поспевали, — вздохнула Тонька. — У Новожиловых белый апорт. Как мед! В прошлом году…
— Хватит о жратве, — оборвал Ратмир. — Скоро одиннадцать!
— Ты и десяти минут не высидишь там, — усмехнулся Володька. — Ножик с собой захватил?
— Пошли, — сказал Ратмир.
И вот он сидит у свежей могилы брата, на ней — венок с завядшими цветами, а в кармане лениво отстукивает неторопливое время отцовский хронометр. Не стоит его вытаскивать, только расстроишься: самое большое прошло пятнадцать минут. Осталось сорок пять. Никогда еще время не тянулось так мучительно медленно, как здесь, ночью на кладбище. Казалось, оно вообще остановилось: не вращается земля, не падают с неба звезды, а луна, напоровшись на острый сук клена, прекратила свое вечное движение и замерла на одном месте. Может, отцовские часы тоже остановились? А что это за странный монотонный звук: кап, кап, кап?..
Опять спину продрало ознобом. Звуки доносятся из склепа. Скосив глаза, он увидел черный прямоугольник сорванной с петель двери, неестественно высокий пучок облитой серебристым светом травы и… гигантскую фигуру, навалившуюся на кладбищенскую ограду. Глаза фигуры зловеще светились, а рот был оскален.
Ратмир не помнил, как вскочил на ноги и шарахнулся в сторону. Налетев на соседнюю могилу, упал и, перевернувшись через голову, пополз меж могил к церкви. Спина напряглась и помертвела; казалось, вот-вот кто-то страшный и злобный вцепится зубами в шею… Опомнился возле кладбищенской каменной стены: холодное чужое лицо и мокрые от росы руки, слышно, как с одежды тихо осыпаются песчинки. Луна наконец вырвалась на свободу, и на кладбише стало светлее. Купол церкви с позолоченным крестом тускло засиял, какие-то тени засуетились в звоннице, деревья замахали ветвями, заскрипели. Он машинально сунул руку в карман и обомлел: хронометра там не было! Забыв про все на свете, он стал лихорадочно хлопать себя по карманам, потом вывернул их наизнанку, хотя и так было ясно, что часов там нет. Круто повернувшись на месте, бросился к могиле брата н оттуда снова проделал весь путь до кладбищенской ограды, но хронометра не нашел. Вернувшись к могиле, уселся на прежнее место и стал все в подробностях восстанавливать в памяти: что же произошло? Не чувствуя страха, подошел к склепу и чуть не рассмеялся: над чугунной оградой изогнулся ствол березы, на одной из голых веток висело раскрашенное детское ведерко. Лунный свет придал ему вид головы с горящими глазами. А Ратмир принял все это за человеческую фигуру!
Вот здесь он сидел, потом, увидев страшилище, вскочил и наткнулся на соседнюю могилу, — кажется, даже деревянный крест наклонился… Ползая на коленях, он шарил руками в мокрой траве, окружающей холмики, просовывал руки в щели ограды, но часов нигде не было видно. Больше страха он не ощущал, знал, что и часы никуда деться не могли, но найти их сейчас просто было необходимо: что он утром скажет отцу?..
И он нашел их. Хронометр блеснул ему из ложбинки меж двух могил. Он лежал задней крышкой кверху по соседству с живыми цветами, щедро осыпанными сверкающей росой. И такая радость всколыхнулась в груди мальчишки, что он прижал холодный хронометр к губам и, даже не взглянув на циферблат, спрятал в карман. Снова усевшись у могилы Святополка, он взглянул на купол церкви, купающийся в лунном сиянии, потом стал смотреть на небо. Сколько там было звезд! Туманный Млечный Путь протянулся над кладбищем и исчезал за кронами высоких деревьев. Одни звезды светили ровно, ярко, другие, как маяки, то появляясь, то исчезая, посверкивали из черной бездны, третьи ежесекундно меняли свой цвет от белого до бледно-красного. А луна, заметно стершаяся с одной стороны, лениво плыла по небу, считая звезды. И за ней тянулся колеблющийся голубоватый свет.
Страха не было. Он понял, что ничего с ним здесь не может случиться, даже если он просидит на могиле всю ночь. Бедный маленький Святополк мертв. Мертвы и все остальные, что лежат в глубоких могилах. И никакая сила в мире больше их не поднимет. Лежать им в сырой земле, пока не превратятся в прах и не смешаются с ней.
Позади монотонно шуршало: «кап-кап-кап…», но он даже не оглядывался, и так знал, что это с потолка склепа падают в черную лужу на полу тяжелые капли. Он даже представил, как они набухают, вспуучиваются на сером каменном потолке, затем вытягиваются головастиком с тоненьким хвостом и звучно шлепаются.
Страх ушел, зато навалилась сонливость. Еще какое-то время он боролся с ней, но постепенно голова его склонилась к коленям, слипающиеся глаза сомкнулись и он заснул, убаюканный монотонным «кап-кап-кап».
— Ратмир! — тоненьким голосом кричал ему в ухо Святополк. — Ратми-ир! Ты-ы живой?
Раскрыв глаза, он секунду соображал, где он, затем, вспомнив, вскочил с земли и прислушался. Немного погодя голос Тоньки Савельевой испуганно позвал:
— Ратмир! Ты что, умер?
Прыгая через могилы, он бросился к кладбищенской стене. Было темно, луна с неба куда-то исчезла, лишь звезды по-прежнему брызгали из бесконечности в глаза тоненькими острыми лучиками, которые, как утверждает учитель, идут от звезды до Земли сотни тысяч лет.
На оштукатуренной стене сидела Тонька и таращила на него большие глаза. Одной рукой она держалась за толстую ветку клена, рельефно отпечатавшегося на белом фоне высокой стены.
Ратмир уже было ухватился за ствол, чтобы вскарабкаться на стену, но, вспомнив про часы, остановился, достал их из кармана и взглянул на циферблат: половина первого! Он лишних полчаса просидел, вернее, проспал у могилы брата.
— А… петух? — растерянно произнес он.
— Какой петух? — округлила глаза Тонька.
Ратмир сунул часы в карман и в два счета вскарабкался на стену, а оттуда одновременно с Тонькой спрыгнул на землю и стал озираться: Володьки нигде не видно.
— Домой ушел… — сказала Тонька. — Понял, что ему ножика не видать как своих ушей, и ушел.
— А ты что же? — покосился на нее Ратмир.
— Оставить тебя там… одного? — удивилась девчонка.
Тогда еще Ратмир не задумывался о цене истинной дружбы: он не осуждал приятеля, который ушел, не дождавшись его, и отнюдь не испытывал благодарности к продрогшей Тоньке, проторчавшей полтора часа у кладбищенской стены. Он не удивился ни тому, ни другому. Его переполняло чувство довольства собой: он победил страх и был счастлив. Ему хотелось во все горло крикнуть: «Люди, я не боюсь ни чертей, ни покойников! Я не трус!» — Страшно было? — зябко ежась в своей длинной кофте с материнского плеча, заглядывала ему в глаза Тонька.
Ему хотелось сказать, что кладбище — ерунда, — если надо, он там пробудет и всю ночь, но вместо этого сказал:
— Такое померещилось… Мороз по коже, а потом… прошло! Потом я звснул.
— Заснул? — не поверила девчонка.
— И не услышал крик петуха…
— Я тоже не слышала.
— Наверное, только в книжках петухи кукарекают в полночь, — сказал Ратмир.
— Озолоти — и минуты не осталась бы я ночью на кладбище, — передернула плечами девченка.
— Жалко братика, — вздохнул Ратмир.
— Ему на роду было написано в младенчестве богу душу отдать, — сказала девченка.
— Бабушка сказала? — покосился на нее Ратмир. — Или сама придумала?
— У меня была хорошая бабушка, — вдруг обиделась Тонька.
— Давай наперегонки: кто быстрее до дома? — предложил Ратмир и, не дожидаясь ответа, припустил по тротуару. Позади него шлепала в резиновых тапочках Тонька.
Дверь была не закрыта, и Ратмир, стараясь не шуметь, пробрался в комнату родителей и положил сверкающий никелем хронометр на стол, рядом с вазой, в которой голубели полевые цветы. Возвращаясь с работы, отец всякий раз приносил их для матери.
В обед отец сказал, что взял ему билет до Красного Бора, поезд отправляется вечером и прибудет на станцию в пять утра. Швейную машинку отец забрал с собой на работу. За полчаса до отхода пассажирского Ратмир должен быть на месте. Отец будет его ждать с машинкой на вокзале. Внимательно посмотрев в глаза сыну, усмехнулся и прибавил:
— Алеша Попович этой ночью победил Змея Горыныча?
— Змей Горыныч? — хмыкнул Ратмир. — У меня был противник пострашнее — сам Вий!
Сборы у Ратмира были недолги: мать приготовила ему две смены белья, новую рубашку, синие резиновые туфли, кулек с гостинцами для двоюродных сестер. Ратмир с полки над своей койкой взял две любимые книжки: «Странников» Шишкова и «Остров Сокровищ» Стивенсона. Подержал в руках томик Гоголя с «Вием», но затем со вздохом поставил на место: вернется из Красного Бора еще раз перечитает.
Теперь надо было подняться на чердак и взять спрятанную там одну вещь… Но туда не так-то просто попасть: мать убирает из коридора лестницу в кладовку. Впрочем, Ратмира это мало беспокоит, он прекрасно обходится без лестницы. Нужно одной ногой наступить на ручку двери в кладовку, рукой ухватиться за железную скобу, вбитую в стену, немного подтянуться и головой приподнять крышку деревянного люка, откидывающуюся назад на петлях. В бревно вколочена еще одна скоба, а ухватившись за нее, уже ничего не стоит взобраться наверх. Чердак без перегородок, тут можно в прятки играть, прячась за побеленными печными трубами и балками.
Сквозь круглое окно льется солнечный свет, в нем весело роятся золотые пылинки. Ратмир нагибается над старым громоздким диваном с разодранной зеленой плюшевой обивкой и источенными жучком резными ножками. Засунув руку в брюхо дивана, находит меж звонких пружин завернутую в тряпицу финку с фигурной костяной рукояткой. Эту финку нашел он Первого мая за городом, куда вместе с родителями ездил на массовое гулянье. Километрах в пятнадцати находится зеленая зона, там в большие праздники устраиваются народные гулянья. Так вот там, в зеленой зоне, в перелеске, Ратмир наткнулся на следы недавнего пикника: пустые бутылки, обрывки газет, яичная скорлупа, а в толстую березу на уровне его головы была воткнута красивая финка с вырезанной из кости рукояткой. Долго не раздумывая, Ратмир выдернул ее и спрятал в карман.
Полюбовавшись на финку, Ратмир обернул ее тряпкой и осторожно опустил в карман брюк, лезвием кверху. На чердаке к печной трубе прислонен трехногий старый зеленый умывальник, напоминающий знаменитого Мойдодыра из детской книжки. Нос-кран у него почему-то повернут соском кверху. Услышав негромкий смех, Ратмир подошел к круглому чердачному окошку и выглянул. В солнечном парке ни один лист на деревьях не шевельнется. Кто-то уже развесил на веревке, натянутой между двумя кленами, белье. На коричневой тропинке свернулся калачиком дворовый пес Брехун. Он уткнулся носом в хвост и сладко спит. Может, он в молодости и брехал без конца, а теперь больше молчит. Лает только в самых необходимых случаях, например, когда из третьей квартиры выскакивает во двор пьяный Королев и с ожесточением ломает руками венский стул, тем самым выражая свой протест жене. Варвара Степановна, жена Королева, женщина рослая и сильная. Она на голову выше щуплого мужа. Венские стулья она еще позволяет Королеву калечить, а больше — ничего. Соседям она как-то заявила, что стулья старые и все равно нужно скоро новые покупать.
Так вот, когда разбушевавшийся Королев выскакивает из квартиры с венским стулом в руках, Брехун, держась от него на приличном расстоянии, басисто лает. Лай у него не совсем обычный: густой, дребезжащий, с подвыванием. И еще лает Брехун на точильщиков ножей и ножниц, которые изредка появляются под окнами и зычно возвещают: «То-чу-у ножи-и, ножницы-ы и прочее-е-е!» Пес лает на точильщика до тех пор, пока тот не приступит к работе, а лишь завертится от ножного привода большое точило и послышится отвратительный визг, который издает металл, соприкасаясь с камнем, Брехун тут же умолкает и, наклонив лобастую голову с висячими ушами, с удовольствием слушает. Наверное, этот ужасный скрежет напоминает ему что-то приятное.
С чердака Ратмир видел, что рядом с Брехуном на корточках сидела Тонька Савельева и прутиком щекотала его черный нос. Брехун, не открывая глаз, махнул лапой, но девчонка не унималась, она теперь водила прутиком по самому кончику. Брехун сморщил пупырчатый нос, мотнул головой и чихнул. Тонька так и покатилась со смеху. Она продолжала смеяться, даже когда пес, недовольный, поднялся с тропинки и, укоризненно взглянув на нее коричневыми добрыми глазами, удалился в тень клена. Там, в траве, он схватил себя зубами за хвост, некоторое время покружился на одном месте и, тяжело вздохнув, улегся. Шерсть у Брехуна свалявшаяся, сразу не разберешь какого цвета: то ли темно-серого, как у овчарки, то ли коричневая с желтым. Нижняя часть морды поседела, длинный хвост с прядями черных волос. Ростом Брехун чуть меньше овчарки, а какой он породы, никто не знал. Обыкновенная дворняга, неизвестно почему привязавшаяся именно к этому дому.
Тонька Савельева бесцельно бродила по парку, иногда останавливалась у клена или дуба и, задрав вверх голову, что-то пристально разглядывала в густых ветвях. Голубые глаза ее от солнца щурились, толстогубый рот приоткрывался, и видны были белые влажные зубы.
Девчонка скучала и явно кого-то ждала в парке. Ратмир вытащил из щели между досками осколок зеркала, специально предназначенный для этой цели, и стал наводить солнечный зайчик на девчонку. Яркий блик соскользнул с разлапистых кленовых листьев Тоньке на голову, вспыхнули русые с желтизной волосы. Затем лучик ударил ей прямо в глаза. Девчонка зажмурилась и завертела головой, но Ратмир поспешно отвел зеркальце. По тому, как Тонька продолжала глазеть на дерево, он понял, что она не догадалась, откуда попал ей в лицо зайчик. Немного подождав, он снова направил луч ей в лицо. На этот раз девчонка не зажмурилась, тараща расширившиеся глаза, проследила за лучом и, глядя на чердачное окошко, негромко спросила:
— Рат, это ты?
Он засунул зеркальце в щель и отодвинулся от окошка, почувствовав затылком упругую паутину. Так и есть: порвал пауку-крестовику новенькую сеть!
— Я же знаю, что это ты, — донеслось до него снизу.
— Знаешь, а спрашиваешь, — пробурчал Ратмир.