– Откуда ты знаешь?
– Все знают. Но это все ерунда. Если хочешь, приходи сегодня ко мне, послушаем музыку – мне брат много кассет принес. Родители эту музыку ненавидят, но сегодня их дома не будет.
Ленкин отец – учитель математики и алкоголик. Про него говорят, что он много раз попадал в вытрезвитель, и что за это его выгоняли с нормальной работы. Сейчас он работает сторожем. А еще, он – бывший поэт, и его стихи лет десять назад или больше печатали в городской газете. Ленка ненавидит своих родителей, а они ненавидят ее. Они ругают ее постоянно за то, что у нее поведение «неуд». Ленка, хоть и отличница, но ругается с учителями и задает им вопросы с подколкой. В седьмом классе ей не дали за поведение похвальную грамоту, хоть у нее были и все пятерки. Классная говорит, что после десятого ей напишут такую характеристику, что ни в один институт не возьмут. Но Ленка всегда ей отвечает:
– Ну и пусть. Мне все равно.
А я, наоборот, веду себя тихо, и Классная часто приводит меня в пример. Мне тогда стыдно, противно и неприятно.
* * *
Ленка угостила меня вином. Мы пили из больших граненых стаканов. Я никогда раньше не пил вино, только шампанское иногда, за столом на семейных праздниках.
Ленка сказала:
– Ты только не думай, мы целоваться не будем и ничего другого. Даже не думай. Если полезешь – сразу выгоню и дружить с тобой больше не буду и брату скажу, чтобы он тебе набил морду. Но ты все равно лучше, чем все эти колхозники и кретины.
Ленка включила «Секс Пистолз» на полную громкость.
Я спросил:
– А соседи не прибегут?
– Прибегут. Только мы им не откроем. Если только милицию вызовут – тогда придется открыть.
Мы выпили еще понемногу, потом Ленка сказала:
– Ты же умный, ты должен понять, что это все лажа. Только музыка – класс, такая, как эта. И те, кто ее слушают, то есть, панки, тоже классные. Давай мы с тобой будем панками? Или ты испугался? А я не боюсь. И вообще, я сильнее тебя. Можем с тобой побороться.
Ленка поставила свой стакан, и мы слезли с дивана на пол и стали бороться. Она пыталась положить меня на лопатки, и мне это было смешно, я хохотал и не сопротивлялся, и она положила меня на лопатки.
– Ну что, видишь, какая я сильная?
Ленка взяла со стола бутылку, разлила вино по стаканам. Я выпил все залпом, и мне стало легко, в голове зашумело и закружилось, и я решил, что обязательно стану панком, а то Ленка скажет, что я соссал, и больше не будет меня никогда уважать, и никогда больше я вот так не приду к ней домой, и мы не будем пить с ней вино…
Дома я сразу прошел в ванную, открутил кран и подставил голову под струю, чтобы от холодной воды протрезветь. Я не хотел, чтобы мама заметила, что я пьяный. Но она услышала, что я в ванной, и заглянула.
– Что случилось? Ты выпил? С кем? Признавайся быстрее.
Но я не признался. Я просто лег спать.
* * *
Утром жутко болела голова. Мама уже ушла на работу, в квартире не было никого. Я нашел в ящике под трельяжем старую машинку для стрижки и выстриг себе виски. Получилось не очень ровно, ну и плевать. Я начесал волосы надо лбом – получилось почти, как на фотографии в газете, где была статья про панков. Вместо голубой школьной рубашки я надел черную, а вместо школьных штанов – джинсы, и галстук не надеваю вообще.
Пока я шел по коридору, на меня глазела вся школа. Я зашел в кабинет – первым уроком химия. Все обернулись и стали смотреть на меня. Многие хохотали, кое-кто крутил пальцем у виска. А Ленка одобрительно улыбнулась, и на все остальное мне было насрать.
В кабинет зашла классная, остановилась.
– В чем дело, почему у тебя такой внешний вид?
– А какой внешний вид? Все как обычно, только галстук забыл надеть…
– А рубашка? А брюки? А прическа?
– Рубашки все в стирке и штаны школьные тоже. А почему бы в старших классах не ввести свободную форму одежды?
– Вон с урока.
– Тогда и я тоже уйду, – говорит Ленка. – Человека ни за что выгоняют – он ничего не нарушал.
Пока Ленка идет по проходу, многие злорадствуют и хихикают.
Вечером мама ругала меня – Классная позвонила ей на работу и все рассказала.
– Из-за этих своих фокусов не получишь медаль, – сказала мама.
– А мне медаль не нужна.
– А что тебе нужно?
– Ничего.
Мама заплакала, и сказала, что если бы с нами жил папа, то я бы не вырос таким идиотом.
* * *
Ленка на следующий день тоже пришла в школу, одетая в новом стиле, и у нее получилось гораздо лучше, чем у меня. В правом ухе сидели две сережки – она сказала, что вторую дырку проколола сама. А еще она выстригла виски и пришла без передника, зато в ярко-красных колготках и кедах.
– Но учиться мы должны хорошо, как всегда, как будто ничего не произошло, чтобы не к чему было доколупаться, – сказала она. В стране – перестройка и демократия, и они не имеют права нам запретить одеваться и выглядеть так, как хотим.
На перемене нас вызывал директор. Я в первый раз оказался в его кабинете. Там стояли два стола буквой «Т», в углу – несколько застекленных шкафов, в них – почти ничего, только маленький белый бюст Ленина и несколько книжек.
– Вы же отличники, могли бы быть гордостью школы, а вместо этого!.. – заорал на нас директор. – Что это за внешний вид, что за форма одежды? На кого вы похожи? Вы должны пример остальным показывать. Подумайте о своем будущем. Вам же такую характеристику напишут, что ни в один институт не возьмут, да и поведение – неуд, никакой медали не видать.
– Нам медали ваши не нужны, – ответила Ленка. – Это они вам нужны для отчетности, для районо.
Директор даже не удивился Ленкиной наглости: привык уже.
– Колпакова, сколько с тобой разговаривать можно? Позоришь свою мать, она здесь работала, была на хорошем счету, одна из лучших учителей. Придется ее вызывать.
– Вызывайте. Это ничего не изменит.
Мне стало стыдно, что я ничего не сказал в ответ на вопли директора, одна Ленка за двоих отдувалась. И тогда я улыбнулся так неприятно и гнусно, как только мог.
Директор подлетел ко мне и дал оплеуху.
– Нечего тут смеяться. Серьезные дела обсуждаем. Не возьмем вот в девятый класс, и пойдешь в ПТУ, как миленький. И наплевать, кто ты там, отличник или двоечник.
Директор, наверно, подумал, что раз я отличник, то сдачи не дам, и меня можно бить. Если так, он ошибся.
Я размахнулся и со всей силы двинул ему под дых. Директор сложился пополам, потом выпрямился, прислонился к столу и посмотрел на меня удивленно, как будто не мог поверить.
– Учеников бить нельзя, – сказала ему Ленка. – А вы его первый ударили. Он защищался, я свидетель.
Директор ничего не сказал – ему попадало и раньше, и все это знают, но от отличника – первый раз.
* * *
Мы с Ленкой сидели на заднем крыльце и курили. Она научила меня курить, а сама начала еще год назад. Было тепло, но серо и пыльно, и листья на деревьях еще не распустились.
– Молодец, – сказала мне Ленка. – Я думала, ты зассышь и не дашь ему. Так и надо. И не бойся, он никому ничего не расскажет.
На следующей перемене ко мне подошли два здоровых пацана из десятого класса, Клещ и Гурон. Все их друзья свалили после восьмого в училище, а они решили пойти в девятый и как-то умудрились дотянуть до выпуска, хоть и раньше учились на тройки.
– Э, малый, ты думаешь, что ты самый здесь основной? – спросил у меня Гурон.
– Нет.
– А хули ты тогда так вот в школу пришел? Тебе можно, а другим – что, нельзя?
– Всем можно, кто не боится.
– А ты, че, смелый такой? Отпиздим – не будешь выебываться.
Я ничего не сказал. Подумал, что вряд ли они будут бить меня прямо сейчас.
– Ты, короче, смотри, – сказал Клещ. – Мы тебя трогать не будем – со своего района, со своей школы. А в центр поедешь – сразу получишь пизды. Подумают – панк недобитый, еще со дня Гитлера.
– А что с ними сделали?
– С кем?
– С панками.
– Ничего. Ну, почти ничего. Так, отпиздили некоторых, а остальных менты повязали. Это и тебя ждет. Готовься.
* * *
Вечером мы сидели на крыше Ленкиной пятиэтажки и курили. В ее подъезде был люк на крышу, и мы вылезли через него.
– Говно все. Город – говно. Зачуханная дыра. – Ленка затянулась и посмотрела на закат. Крыша была засрана голубями, и повсюду валялись бычки и осколки бутылок. Мы еле нашли место, где сесть.
– В Москве или в Питере – вот там – да, панки и металлисты и прочие всякие неформалы, а здесь – одни пролетарии и бывшие зэки. Говно, говно, говно. Уеду в Москву поступать после восьмого класса.
– Куда?
– Не важно. В какой-нибудь техникум. Главное – чтобы подальше отсюда.
– А если поведение неуд?
– Не поставят. Зассут. Знают, что я тогда в районо письмо напишу и в облоно и еще куда-нибудь. Думаешь, они захотят, чтобы в школу проверка пришла? Эти козлы боятся проверок.
* * *
Первого мая мы пошли со всей школой на демонстрацию. Сначала хотели забить, но потом Ленка сказала, что надо сходить: пусть все смотрят на нас, пусть знают, что и в нашем районе – не одни только пролетарии и уроды.
Когда садились возле школы в троллейбусы – их специально подали, чтобы отвезти нас в центр, – подбежал директор и завопил:
– А вы куда?
– Как это – куда? – ответила Ленка. – На демонстрацию в честь Дня международной солидарности трудящихся.
Она сказала это серьезнейшим голосом, как будто стихотворение про коммунизм рассказала. Все вокруг захохотали. Директор только рукой махнул.
Как только троллейбусы довезли нас до центра, мы с Ленкой откололись от школьной толпы и пошли искать ее брата. Он был в колонне своего института – волосатый и рядом с ним такие же все волосатые, в кожаных куртках и джинсах. И они выделялись из всей колхозной толпы, хоть и расцвеченной лозунгами и транспарантами. Мы с ними пошли во дворы и там пили портвейн.
Я мало врубался в то, о чем говорил Ленкин брат со своими друзьями, но мне и не было нужно. Зато я классно смотрелся, и рядом с ними мне было не стыдно. Перед демонстрацией Ленка начесала мне волосы в разные стороны и залила лаком «Прелесть», и себе она сделала то же самое. А еще я обрезал рукава у старой джинсовой куртки и написал на спине белой нитрокраской для окон «Sex Pistols» и «Fuck Off» – это «пошел на хуй» по-английски, мне Ленка объяснила.
Мы попрощались с тусовкой Ленкиного брата и пошли искать свою школу. Навстречу нам перли куда-то три коротко стриженых быка.
– Э, малые, что это такое? – заорал нам один. – Что за внешний вид? Ну-ка идите сюда.
Он схватил меня за воротник и хотел куда-то тащить.
– Ну-ка отъебись от него, – сказала ему Ленка. – А то получите счас пизды.
– От кого это, бля?
– От брата и от его друзей. Они в политехе учатся, вон их колонна стоит. Может, подойдем, а?
– А кого он там знает?
– Зверобоя знает и Рыжего. И еще много кого.
Бык отпустил меня.
– Ладно, можешь идти, но одного встретим – готовься. Лучше постригись нормально и не ходи в этом говне. Я тебе по-хорошему говорю.
Мы вернулись к школьной колонне. Снова подбежал директор.
– Ребята, вы лучше бы погуляли. Не надо с нами идти.
– А почему это нет? – спросил его я.
Директор запсиховал.
– Как тебе не стыдно позорить школу! А был ведь на хорошем счету. Это все Колпакова, это она на тебя так влияет. Да от тебя вином пахнет… Вон из колонны! Чтоб я тебя больше не видел, и с матерью будет серьезнейший разговор.
Мы повернулись и пошли прочь.
* * *
Все праздники я тусовался с Ленкой у нее дома. Ее родители уехали на дачу, и нам никто не мешал. Мы выпили пиво, которое ее папа заначил, и выкурили все его сигареты.
– Все равно, они знают, что я пью и курю, – сказала мне Ленка. – И ничего в этом нет плохого, если девушка пьет и курит. Это не значит, что она блядь, ты понял? А целоваться с тобой я не буду. Ты мне не нравишься как мужчина. Ну, в общем, нравишься, но не очень.
* * *
В первый день после праздников Ленка в школе не появилась. Я не знал, в чем тут дело, и решил зайти к ней после уроков. На геометрии меня вызвали к директору. В кабинете сидела моя мама. Она плакала. Как только я подошел, она выдала мне оплеуху, потом еще и еще. Я закрылся руками, а директор зачем-то оттащил маму: ему, наверно, должно было быть приятно, что меня бьют.
Мама села на стул и снова заплакала, а директор посылает секретаршу за водой в туалет.
– Твоя подружка уже доигралась, – сказал он мне. – Психические отклонения. Утром сегодня забрали в больницу.
Я не поверил в психические отклонения. Родители Ленки давно угрожали сдать ее в дурку, и вот теперь сдали. Я выбежал из кабинета, на улицу и дальше – на остановку.
* * *
На остановке, где мне нужно было пересаживаться на автобус, чтобы ехать в дурдом, я увидел тех самых быков, которые доколупались к нам на демонстрации. Они меня сразу узнали, и я не успел спрятаться.
– Какая встреча, – сказал тот, который хватал меня на демонстрации.
Я побежал, и сразу понял, что зря: на остановке было много людей, и при них меня бы не тронули, а сейчас…
Они догнали меня во дворе, возле мусорных баков и начали бить. Я упал в грязь, закрыл руками голову и лицо. Они били меня, а я кричал:
– Все равно вы – суки, гондоны, пидарасы! Мне насрать на вас, я не боюсь.
Они еще попинали меня, выгребли все копейки и ушли.
Во дворе было пусто, от мусорки воняло каким-то гнильем. Я вдруг заметил, что на деревьях появились свежие листья, и подумал, что учебы осталось совсем немного, а потом начнутся каникулы, а сейчас я приду к Ленке в больницу и скажу ей «привет».
[7]
Без десяти двенадцать ночи. Я покупаю в гастрономе возле памятника неизвестному дядьке бутылку пива и сажусь на свободную скамейку. Дед-бутылочник подбегает с открывалкой. Другой дед злобно смотрит на него: не успел.
Рядом на скамейках сидят компании тинейджеров, громко орут и хохочут. Я не спеша пью пиво. Домой идти неохота.
Подходит мужик – здоровый, толстый и пьяный.
– Э, пацан, послушай. Я это, приезжий, в командировке короче. Где тут можно бабу снять у вас?
– Если проститутку, то лучше на «стометровке» или на Машерова, но это – тридцать баксов минимум. Если хочешь, бери мотор, и поедем.
– Тридцать баксов? Да за тридцать баксов я ее сам убью на хуй.
– Ну, тогда ничем не могу помочь.
Мужик идет к ближайшей тинейджерской компании, хлопает кого-то из пацанов по плечу, начинает втирать. Я наблюдаю и жду, что он их достанет, и они насуют ему пиздюлей, но они неадекватно спокойно реагируют на его базар, что-то даже отвечают, потом мужик сам откалывается и идет в сторону проспекта.
Пива еще полбутылки. Смотрю по сторонам. Соседняя скамейка со стороны проспекта пустует: сидевшая на ней компания только что отвалила. Из темноты выходит и садится на нее баба в «левой» джинсовой куртке, надетой поверх платья. Колхозница, само собой. Ну и что?
Она вытаскивает сигареты, закуривает. Я встаю, подхожу.
– Здравствуйте. А можно здесь с вами сесть?
– Да.
Сажусь, делаю глоток пива.
– А что это вы так поздно – и одна?
– С работы шла – я в магазине работаю продавцом, – зашла к девчонке одной, выпили по пятьдесят капель. Теперь вот домой пешком идти надо: к нам автобус уже не ходит.
– А пива не хотите?
– Ну вообще-то можно. – Она тянет руку к бутылке.
– Нет, зачем так? Я лучше еще по бутылке куплю. Только ты никуда не уходи, хорошо?
– Ладно.
Поднимаюсь и иду к магазину, на ходу допивая оставшееся пиво. Когда мне было лет шестнадцать, у нас на районе работала продавщицей кваса молодая девка – лет девятнадцать-двадцать, ничего такая. Мне она нравилась, и я пару раз дрочил на нее. Но подъябываться не подъябывался: малый еще был, а она ходила с Гнидой – с этим лучше было не связываться. Я, правда, ее только издалека видел, квас не покупал, потому что раз ночью пацаны такую бочку с квасом открыли и мыли в ней ноги и сцали в нее, так что я такой квас больше не пью.
В магазине очередь: все отделы закрыты, работает только «ночник», и в нем толпится народ – за пивом и водкой.
Я беру две пива. Если она не дождется – херня, выпью все один.
Но она ждет, снова с сигаретой во рту. Дед-бутылочник тут как тут с открывалкой. Вспоминаю, что не отдал ему первую бутылку – поставил на асфальт у дверей магазина. Но он вряд ли про это помнит, у него уже мозги не работают.
Откупориваю бутылки, возвращаю открывалку деду.
– Ты продавцом в каком отделе работаешь?
– В винно-водочном. – Она улыбается. – Оно вообще-то нормально, только когда сама с бодуна, а утром еще мужики подходят – девушка, а какая водка хорошая? Еще наклонится низко, весь его перегар нюхать надо. Ему лишь бы похмелиться, а он еще – какая хорошая?
Вообще, она не такая жуткая. Только что колхозница – джинсовка эта, как пять лет назад носили, волосы немытые, жирные, собраны в хвост, помада дешевая.
По дорожке идет мужик с авоськой, смотрит на нас.
– Э, рабяты, вы тут не бачыли таких двух здаровых бугаёу? Адзин таки лысый, а други не, не лысы.
– Нет, не видели, – говорю я.
– А то я да сястры прыехау, агурцоу прывёз, а яны, гады, бачуць, что с дярэуни – и ёбнули па галаве, агурцы забрали, грошы што были усе. Я – у милицию, а там яны гавораць: иди ишчы сам, если увидиш – скажы нам, мы их забяром. Так я во хажу, ишчу. Не бачыли таких?
– Говорю же – не видели.
– Ну, ладна, вы извините, кали што. Я яшчэ падыйду.
Мужик отходит.
– Хер он кого найдет, – говорю я. – А если найдет, они ему еще пиздюлей насуют.
Баба улыбается.
– Ага. Наивняк он такой, конечно. Одно слово – с деревни.
Отпиваю еще пива. Она вытаскивает еще сигарету из пачки – последняя. Сминает пачку и бросает в мусорку. Мимо. Прикуривает прозрачной зажигалкой, затягивается, выпускает дым. Я спрашиваю:
– Тебя как зовут?
– Таня. А тебя?
– Вова. Слушай, Таня, у меня дома водка есть. Можем поехать выпить.
– Вообще можно. Только надо сигарет купить.
– Хорошо, остановимся возле универсама, зайдем.
Допиваем пиво, отдаем бутылки деду и выходим на проспект. Я торможу первую машину – «Форд-Эскорт». За рулем – тетка, рядом – мужик.
– В Малиновку довезете?
– А сколько дашь?
– Тысячу.
– Ладно, поехали.
Мы забираемся на заднее сиденье. Машина трогается.
– Включай третью, – говорит мужик. – Да нет, сначала сцепление выжми. Да, вот так, правильно, молодец.
– Она еще и ездить не умеет, – шепчет Таня. – Счас врежемся куда-нибудь… – Она кладет голову мне на плечо и дремлет.
Едем по плохо освещенным улицам. Мелькают одинокие прохожие. Машин навстречу почти нет.
– Возле универсама остановите, пожалуйста, на минутку, – говорю я.
Выхожу, покупаю пачку L&M, двухлитровую бутылку апельсиновой воды «Вейнянский родник», двести граммов колбасы и булку хлеба.
Подхожу к машине, сажусь.
– Долго ходишь, – говорит мужик. – Знали бы – не повезли бы вас. Время дорого.
– Меня не было пять минут.
– Доплачивать за это надо.
– Ладно, доплачу еще сотню. Поехали.
Выходим у дома, я сую мужику деньги, и они отъезжают.
– Скорее, я в туалет хочу, – говорит Таня.
Пока она в туалете, я нарезаю колбасу и хлеб, ставлю на стол две тарелки, две рюмки и два стакана – для «Вейнянского».
Она выходит из туалета и, не заходя в ванную, идет прямо на кухню.
– Это что, все? А больше у тебя ничего нет?
– А что, мало?
– Ну, я не знаю…
Открываю холодильник – там только батон, одно яйцо, начатая пачка масла и полбутылки кефира.
– Странный ты какой-то. За такси тысячу отдать не жалко, а чтоб холодильник наполнить, так нет.
Я пододвигаю табурет.
– Садись.
Разливаю водку. Чокаемся и пьем, я запиваю «Вейнянским», цепляю вилкой кусок колбасы. Она спрашивает:
– А что мы без музыки сидим?
Я включаю в магнитоле ФМ-радио. Играет западная попса. Она смотрит на мои полки с кассетами и дисками.
– Зачем тебе столько всего этого? Ты что, диджеем работаешь?
– Ага.
– А на каком радио?
– Не скажу.
– Ну и не говори.
Наливаю по второй, выпиваем.
– А я вот школу фотомоделей закончила.
– Да?
– Да, в доме культуры тонкосуконного комбината. Семь месяцев – триста долларов.
– А почему не работаешь фотомоделью?
– Из наших никто не работает, только одна девчонка – так у нее связи, а без связей на такую работу не устроиться. А мне и продавцом, в общем, неплохо: нормальная работа, ничего. Пятнадцать тысяч зарплата и тысяч пять каждый месяц еще получается кроме того, а то и больше – ну, ты понимаешь. Мне мой говорит – да, я замужем, я не говорила – переходи, типа, в магазин в Мачулищах, там у его бабы квартира есть, она нам может отдать. Так там зарплата – десять тысяч всего, и ничего не спиздишь. Так я ему и говорю – что я там себе куплю на такие деньги?
Я смотрю в окно. В доме напротив светятся два или три окна.
– А у меня кассета есть с собой, – говорит она. – Сборник «Союз». Она поднимается и идет в прихожую – ее джинсовка осталась там – и приносит пиратскую кассету без коробки. Я кривлюсь.
– Может не сейчас, а потом?
– Нет, давай сейчас, мне эта музыка не очень нравится.
Сую кассету в магнитолу и жму на «плэй», не отматывая на начало.
– А у тебя есть листок бумаги и ручка? – спрашивает она.
– Зачем?
– Написать, какие песни, а то у меня коробки нет.
– Тебе прямо сейчас надо это делать?
– Ну а что тут такого?
Я даю ей бумагу и ручку, а сам иду в комнату. Там почти никакой мебели – только кровать и телевизор. Ложусь на кровать и думаю, что делать дальше. Надо бы поскорее раскрутить ее – и спать. А вообще ебаться не особо хочется.
Возвращаюсь в кухню.
– Это Лариса Черникова. «Вспоминать не надо», – говорит она и что-то корябает на листке.
Я предлагаю:
– Давай допьем.
– Давай.
Разливаю водку. Чокаемся. Я выпиваю, наливаю в стакан «Вейнянского». Колбасы уже нет – как-то она быстро ушла. Она отпивает и отставляет рюмку.
– А это, кажется, Натали – «Облака». Или нет?
– Возьмешь у меня? – спрашиваю я.
– Слушай, давай не будем, а? Все так хорошо было. Ладно?
– Что ладно?
– Ничего.
– Нет, ты мне скажи – что ладно?
– Да хватит, перестань.
– Что перестань?
– Ничего. – Она наклоняется к своей бумажке. – Так, а это Иванушки – «Тополиный пух». – Она пишет на бумажке.
Я бью ногой по ее табуретке, табуретка опрокидывается, она летит на пол.
– Ты что, дурной?
– Это ты под дуру играешь. Думаешь, мне выпить не с кем, так я тебя позвал? Ну-ка сосать, а то вообще отсюда не выйдешь.
Я расстегиваю штаны, вываливаю хуй. Она берет его в рот и начинает сосать. Я кладу руки ей на голову, чтобы направлять, и сразу отдергиваю: голова у нее грязная и вся в перхоти. От нее еще и воняет, но не говном или сцулями, как от бомжей, а какой-то гарью, что ли.
Я долго не могу кончить, потом, наконец, спускаю ей в рот. Она выплевывает малофью на пол.
– Ты что, дурная? Пол ведь чистый, блядь.
Беру тряпку, вытираю малофью и бросаю тряпку в раковину, где грязная посуда.
– Все, пошли спать.
Я выключаю магнитолу.
В комнате снимаю джинсы и майку, остаюсь в трусах. Она ложится, как была: в платье.
– Ты что, не разденешься?
– Нет.
– Ну, как хочешь.
* * *
Я просыпаюсь первый. Она сопит. Платье задралось, и видны некрасивые белые трусы.
– Подъем! – Я трясу ее за плечо. Она открывает глаза, поднимается и идет в туалет.
Я выхожу на балкон. Бодуна нет – водку с пивом не смешивал: сначала одно, потом другое.
Возвращаюсь в комнату.
– А сколько время? – спрашивает она.
– Полдесятого.
– Бля, мне надо скорей домой, а потом на работу.
– Дорогу одна найдешь?
– Нет.
– Ладно, сейчас чаю попьем и пойдем.
Я ставлю чайник на газ и иду в туалет. Воняет говном: не побрызгала после себя освежителем.
Сцу, иду в ванную мыть руки. В раковине ее волосы и перхоть, на моей расческе – тоже.
Молча пьем чай с батоном.
– Давай поставим кассету, – говорит она.
– Нет, не надо.
Я достаю из магнитолы ее кассету, отдаю. Она сует ее в карман джинсовки вместе со своим списком песен.
Выходим из подъезда и поворачиваем к остановке.
Подходит автобус.
– Давай лучше на маршрутке, – говорит она. – На автобусе долго.
Я не отвечаю.
Подходит маршрутка, мы садимся, я отдаю водиле деньги. Кроме нас в машине только двое мужиков в костюмах и с портфелями.
Выходим на конечной – на вокзале.
– Ну, пока, – говорю я.
– Пока.
Иду пешком ко вчерашнему гастроному, покупаю бутылку пива и сажусь на ту же скамейку. Сейчас почти все скамейки пустые. Подбегает все тот же дед с открывалкой. В руке у него еще и сухая рыбина.
– Тараночки не желаете?
– Нет, спасибо.
Откупориваю пиво. Дед уходит.
[8]
Сижу после занятий в университетской библиотеке, листаю Rolling Stone. В журнале рекламируется клуб BMG – я заказал через него диски, а платить, само собой, не собираюсь.
В библиотеку заходит Оля из Калининграда. Я махаю ей рукой, она подходит. Нормальная девчонка, хоть и некрасивая.
– Hi, what’s up?
– Not much. How are you?
– I’m okay. What about you?
Я пожимаю плечами.
– Хочешь поехать с нами в этот уикенд на Niagara Falls?
– Что это?
– Ниагарский водопад. – Она смеется. – Стыдно не знать.
– Он же, вроде, далеко отсюда – в Канаде.
– Не так уж далеко. Миль, может триста. Мелисса, ну, моя руммэйт, ты ее видел, предлагает поехать на ее машине.
– А кто еще поедет?
– Ну, Ахмед, само собой – у нее на него краш. Не знаешь, что такое «краш»? Влюбилась, короче говоря. Ну, значит, каждый может еще взять с собой по одному человеку. Он, конечно, пригласил Бахыта, а я хочу, чтобы поехал ты. Пусть хоть один нормальный человек будет, а то они меня за поездку знаешь как достанут?