Козловский Евгений Антонович. Шанель

   Понятно, что все свободное время я отдавал теперь будущей книге, и женамоя, поначалу с таким сочувствием и даже, пожалуй, восторгом отнесшаяся к идее и первым фото, мало-помалу сталаутрачивать веру в мой талант. Дело естественное: мерило таланта -- так уж выходит -- успех, и быть тому в конце концов одиноким, кто слишком долго испытывает терпение близких. Если же при этом ссылается нацензуру и отсутствие творческих свобод -- вдобавок еще и осмеянным.
   У нас родилась девочка, нажену навалились добавочные заботы, стало не хватать денег. Отсутствие машины, дачи, остального прочего все сильнее раздражало Геру, тем сильнее, что ее родители, люди относительно высокопоставленные и состоятельные, время от времени подбрасывали ей набедность то новую дубленку, то банку икры, и получалось, что реально в дом онаприносит больше, чем я -- какой же я после этого мужик?! -- и так далее. Еще она, противоречасебе самой, ибо подобные заявления следовали обычно впритык закриком о полной моей бездарности, о том, что никогда, никогда, никогда! не закончу я свою несчастную книгу, аесли закончу -- никто ее, серую, как ноябрьское небо, ни накаком Западе не издаст, что другие вон не страдают манией величия и вместо того, чтобыю -- и остальное в этом же роде, -- еще, противоречасебе, говорилаГера, что онапротив, против, против! -- против публикации заграницею, что к диссидентам испытывает брезгливость, что это по-лакейски (!), неинтеллигентно, что это все равно, что сотрудничать с Антантою, что передачи в тюрьму онамне носить не станет и что, если я собираюсь продолжать заниматься своими пакостями, пусть сначаларазведусь с нею. Вот!
   Но такое случалось только в минуты раздражения, повторяю, только в минуты усталости и раздражения -- и я поэтому не особенно принимал подобные истерики всерьез, полагая, что в глубине души женаосталась любимой моей, чуткой моей Герою прежних времен, что онакудалучше, чем, непонятно кому назло, жизни, что ли? пытается представить себя.
   Тут кстати, точнее: некстати, подошлаи постель, и одно с другим, конечно, было завязано, закручено в клубок -- не разобрать что главнее, что пошло от чего, закакую ниточку дернуть, даи стоило ли разбирать, стоило ли дергать: нераспутываемо! Мне кто-то когда-то говорил, будто сам d-r Freud высчитал: наиболее сильной сексуальной привязанности сроку отпущено не более четырех лет; в эротике, дескать, дефицит информации, новизна -- однаиз основных составляющих; Ромео, дескать, и Джульетте положено погибнуть, необходимо, и, естественно, как ни хорошо нам с Герою было первое время, причем долго было, чуть ли не все четыре пресловутые годацеликом -- с течением жизни это дело стало мне потихоньку приедаться, и, хотя у меня создалось впечатление, что Гере оно приелось не меньше -- оначастенько дергаламеня поначалу ироническими, дальше злыми, истеричными монологами насчет нашей с нею интимной жизни, знаете анекдот: что лучше -- половой акт или Новый Год? и даже грозилась завести любовника. Комплексы, комплексыю Я упрекал Геру в нетонкости, подкусывал, что только, мол, бабу можно изнасиловать -- у мужикапротив желания просто не встанет, закидывал намеки наначинающуюся импотенцию, что применительно к Гере, в каком-то смысле было, пожалуй, правдою, и в конце концов стал уже огрызаться: заводи, мол, пожалуйста, заводи своего любовника! тоже мне, напугала! бабас возу -- кобыле легче! хотя всерьез в неверность жены поверить не мог ни наминуту, ни наминуту не мыслил и о разводе: не такие у нас были с ней отношения, не такие, и человек Герабылане такой -- это несмотря навсе сцены ее и истерики, несмотря навсе комплексы.
   Сам я, разумеется, когдаподворачивалось, особенно в командировках, спал то с одною девочкой, то с другой, ни к кому, правда, не привязываясь, но это мне казалось делом совсем иным: сами посудите: не даром же про женщину сказано, что онаотдается -- онадействительно отдает себя во власть, в собственность берущего ее мужика, онаготовапринять его семя, понести от него во чреве, родить ему ребенка. Мужчина -- не то: он может, что называется, справить нужду, не обратив даже внимания, кто ему в этом содействовал.
   Прав я или неправ, однако, когдав один прекрасный момент засек жену насамой натуральной, физической измене -- в этот же момент все во мне перевернулось, мир -- по выражению того же, кажется, принца -- раскололся надвое, я страдал, мучился, переживал, скажу более: во мне возродилось желание к ней, обострилась, освежилась никогда, в общем-то, не исчезавшая любовь, -тем не менее, жить с Герою дальше было мне уже не по силам: я не мог видеть ее; я не мог прикоснуться к ней -- правда-правда, я пробовал! закрывая глаза, я не умел погасить завеками ярко просвеченных, горящих цветных слайдов ее измены, снятых самым крупным планом, самой жесткой, жестокою оптикой. Словом, я потребовал разводаи, преодолев противодействие и ее, и ее родителей, и, главное, свое собственное, довел дело до конца. Геране подаланаалименты, не сталаделить и имущество, которое, впрочем, состояло надевяносто процентов из фотоаппаратуры -- забралатолько тряпки и девочку и укатилак своим предкам, благо, поместиться там было свободно. Я плакал по ночам от жалости к себе, особенно, когдавспоминал дочку -- плакал, но поделать не мог ничего. Я не умел даже заставить себя видеться с ребенком.
   Комизм трагической этой ситуации заключался в том, что закакие-то две-три недели до обнаружения измены жены у меня заладился несколько нетипичный для меня роман, точнее: у меня вместо очередной эпизодической связи заладилось нечто вроде романа, что само по себе несколько для меня нетипично. В магазине, в очереди засметаною, встретил я девочку по имени Ксения. Стояло жаркое лето, и модаходить без лифчиков, добравшись до Москвы, заполонилаее, создалаэдакую античную, афинскую атмосферу легкодоступной, здоровой эротики. Без лифчикабылаи девочкаиз магазина, и белая ткань дорогой ее, модной, косовороткою пошитой кофточки былалегкаи полупрозрачна. Я пошел провожать девочку, онажиласовсем рядом -- это было и удобно, и опасно одновременно -- и я шел воровато, оглядываясь, нет ли поблизости знакомых: московский микрорайон -- таже деревня.
   Домау девочки не оказалось никого, и, безо всяких предварительных разговоров о портретике -- я даже не успел отрекомендоваться, имя только назвал в магазине -- мы поцеловались, а, спустя какие-нибудь пятнадцать минут, занимались любовью. Онасиделанамне верхом, и уже подходило, подходило, подходило к ней то, ради чего онапустиламеня сюда -- тут только впервые я, собственно, и взглянул в ее лицо, и мне сталапонятной причинатревожащей необычности ее облика: по райку левого глазавниз от зрачкашел черный сектор правильной формы -- помните экраны индикаторов настройки ламповых радиоприемников? В детствею отвечалаона, не переставая раскачиваться, и восторженное дыхание разрывало фразы наслова, в детствею из рогаткию кусочек радужнойю отслоилсяю отпалю назрениею нею повлиялою ю юникакю и тут уж совсем подошло к ней, забрало, захватило, приемник поймал, наконец, волну, в самую точечку, в самую сердцевинку попал, и мне показалось, будто яркая зелень глазкапрыгнуланачерноту, захлестнула, победилаее, перехлестнуласаму себя, и наместе перехлестазажегся, заиграл узкий луч двойной интенсивности.
   Девочкабылаочень молода, то есть, конечно, относительно молода, молодадля моих сорока -- ей через несколько недель исполнялось двадцать пять, онатолько что окончиламедицинский и отгуливаламесяц перед интернатурой. Врачишка. Квартирапринадлежалаей. Мы стали встречаться ежедневно. Я выкраивал часы, когдаженанаработе, и не надо объяснять отлучек.
   Незаконнорожденное дитя сексуальной революции, Ксения рано началазаниматься любовными играми -- не в пример тяжеловесным, зажатым людям моего поколения; легкости, какая былаестественнадля нее и ее сверстников, у нас в этом деле так и не выработалось: до какой бы эротической свободы ни доходили с возрастом некоторые из нас, свободанашабылавымученная, трудно и всегдане до концазавоеванная, носилаоттенок некоего кощунства, святотатства, греха, то есть, неизбежно осложнялась психологией. Вот этой то психологии, этой пряности Ксении, вероятно, и недоставало в сверстниках для полного кайфа -- я же автоматически, по принадлежности к собственному поколению, сумел пряность привнести, иначе нечем мне объяснить, что, хоть и демонстрироваланезависимость, -- навсякий без исключения мой звонок, навсякое предложение встретиться онаоткликалась с готовностью, никогдане отговариваясь ни занятостью, ни месячными -- у меня даже создалось впечатление, что онадежурит у телефона: слишком редко нарывался я надлинные безответные гудки. Но при этом онаникогдане стремилась вывести наши отношения зарамки постели и, едвауспокаивалась после перехлестазеленого глазка, -- старалась меня выпроводить. Кудасложнее объяснить чем взяламеня она: афинской этой, античной естественностью, что ли, которую я не встречал ни разу и у самых последних блядей-алкоголичек моего поколения? во всяком случае, возвращаясь из командировки, прежде всего я звонил Ксении и впервые в жизни смутно начал чувствовать себя перед женою виноватым.
   Позже началась психиатрия: гадливость, вселившаяся в меня с поимкою Геры наместе преступления, проявляя упорство таньки-встаньки, обращалась почему-то не нажену, не наужасного ее любовника, которого, прежде чем увидеть в собственной постели, я встречал несколько раз поддатого у магазина(он даже фигурировал наодном из негативов идеологического брака), ни, в конце концов, насебя, что было бы хоть как-то логично -- гадливость неизменно обращалась именно вот наКсению. Мне навязчиво казалось, будто онаболее всех прочих замешана, виноватав моем ЫМаскарадеы и придает ему непристойную фарсовость. Меня угнеталамоя связь, мне хотелось ее разорвать, раззнакомиться с Ксенией, но сил категорически не хватало, и, честно говоря, я до чертиков обрадовался, неожиданно обнаружив себя влюбленным во фрейлину двора, и забрезжиланадежда, что, может быть, Дашаосвободит меня от зеленоглазой, щербоглазой соседки и, смягчив одиночество, одновременно вернет трагедии измены подобающие строгость и высоту, -- Даша, которая тем временем заруливает в глубину двора, расположенного где-то у дьяволанакуличках, в Коньково-Деревлёво, что ли: пустыри кругом, новостройки, церковкашестиглавая и совсем рядом -обозначенная движущимся редким пунктиром фар кольцевая автодорога -границаМосквы.
   Фижмы не помещаются в лифте, и я, влюбленный, благородный, оставляю Дашу в кабине, асам по холодной неосвещенной лестнице взбираюсь надвенадцатый этаж, делая наодиннадцатом долгую остановку, чтобы хоть несколько сбить одышку. Двухкомнатная квартиркапод потолок оклеенатемными обоями с золотой строчечкою, тесно обставленамебелью карельской березы (стиль модерн, сказочное начало нашего века).
   Это вы? Захлопните дверь и проходите сюдаю помогите, из полуоткрытой ванной голос Дашеньки, которую я вижу отраженною в наклонно висящем овале комнатного зеркала: онасбросилавельветовый комбинезончик, свитерок и, балансируя наодной ноге (зеркальность отражения: не могу понять накоторой, правой или левой), стаскивает сейчас серые шерстяные рейтузы, помогите мнею длинный ряд крючков -- наних застегнутазатягивающая Дашеньку грация -поворачивается ко мне, я безумно усталаю идемте в постелью и тут я останавливаюсь, едвауспев справиться с двумя первыми: этот обрывок фразы: я безумно усталаю произнесенный с оправдывающейся какою-то интонацией, это неживое, литературное безумно -- тревожат, беспокоят меня, и мне начинает казаться, будто дашинапростотав сближении, я бы сказал: технологичность -будто онане более чем маска, закрышкадевического почти смущения, неловкости, и я отказываюсь подыгрывать: Дашаслишком нравится мне, и сейчас вот, когдая уловил это смущение -- особенно нравится, трепетно, и хочется, чтобы наш с нею роман тянулся долго, неопределенно долго, бесконечно долго, а, если подыграю -- сегодняшней ночью он и закончится, -- и я вгоняю назад в колечки блестящие изогнутые проволочки и заплечи разворачиваю полуголую Дашу к себе, долго смотрю в ее лицо: подобно патине, что придает произведению неповторимое обаяние подлинности и особой красоты, способной накопиться, созреть только под медленным, тяжелым спудом времени -- подобно патине, лежит налице этом поволокаусталости, усталости не одного сегодняшнего вечера, -- смотрю и говорю: Дашенька! я ведь правдахочу сделать ваш портрет. Очень хочу. Наденьте, пожалуйста, платьею и, чтобы не дать ей времени возразить, иду в комнату замарлевым метеозондом.
   Дашенькарастеряна. Я сбил ее с решимости, которая, наверняка, чего-то стоилаей, но Дашенькасоглашается и, я думаю, именно в эту минуту впервые видит меня: не полуабстрактного мужчину с представляющей общее место бородою, аименно вот меня, и дальнейшей нашей с Дашенькою жизни без этой минуты, конечно же, не случилось бы.
   юМы добрых полторачасазанимались тогдапортретом под Рокотова: при свете свечи, потому что электричество в принципе неспособно дать такие мягкие, такие выпуклые света, такой ненасильственный переход их в глубокие тени (сколько же я помучился потом с печатью, с фильтрами из-заэтой свечи, но стоило, стоило мучиться: и по сегодня висит дашенькин портрет у меня в комнате, и мне, честное слово, удается отвлечься порою и от того, что это -- Дашенька, и от того, что снимал ее сам -- просто смотрю подолгу и чувствую: хорошо!).
   После съемок платье нахалатик онаменялауже целомудренно: зазакрытою, запертой дверью, и все двадесяткакрючков грации умудрилась расстегнуть сама, апотом мы долго сидели надиване карельской березы, молча, прижавшись друг к другу, и Дашабыладевочкою, право же, девочкою, ая -- мальчишкой, восьмиклассником, и тому, что случилось потом, мы каждый -- словно бы учились заново, в первый раз, и трогательно заботились только друг о друге -- не о себею Разрядкабылаполная, но не выматывающая, акакая-то успокаивающая, что ли, уносящая в мир более высокого порядкачем наш: Дашенькауплыла, улетелав него, словно в обморок, ко мне же, хоть я не мог пошевелить и мизинцем, -- ко мне же сон не приходил, но в мгновения полузабытья, когдаглазаприкрывались, члены моего тела, странно деформированные, всплывали, медленно покачиваясь медузами в темной воде тишины, чуть подсвеченной дыханием оставленной в соседней комнате фотографической нашей свечи. Обрывочные фразы, образы, арабески мерцали вокруг: юя же с напудренною косой = шел представляться Императрице = и не увиделся вновь с тобойю8
   Но, должно быть, среди медуз этих и напудренных париков плавалаи карельской березы рамкас неразличимою в полутьме карточкой, плавала, тревожа, потому что, едвая проснулся -- Дашенька, счастливая, полусидя, гляделанаменя ласково и благодарно в свете позднего утранового года -- первым движением моим было движение руки к этой стоящей накомоде рамке. Маме-Дашеньке -- непокорная дочь. Ты у меня самая лучшая и красиваяю -- надпись перечеркивалабелую, пошитую косовороткой кофточку и нижнюю часть лица. Непроизвольно ковырнул я ногтем по левому глазу изображения, стараясь снять, сколупнуть приставшую к бумаге черную соринку, чешуйку засвеченной эмульсии -- непроизвольно, потому что прекрасно знал, что никакая это не соринка, не эмульсия, -- аДашенька, останавливая мою руку, пояснила: в детстве, из рогатки. Кусочек радужной отслоился, отпал. Назрение, славаБогу, не повлияло никак. 2 Генеральный Секретарь Центрального КомитетаКоммунистической Партии Советского СоюзаПредседатель ПрезидиумаВерховного СоветаТого Же ГосударстваЧто И Вышеназванная Коммунистическая Партия Четырежды Герой (увы) СноваСоветского Союза(увы -- не выражение зависти к такому количеству столь высоких -впрочем, вполне заслуженных званий, авсего лишь стилистическое сокрушение по поводу невозможности обойти навязчивое словосочетание) Герой Социалистического ТрудаЛауреат Ленинских Премий МираИ По Литературе Председатель СоветаОбороны Маршал Советского (это уж слишком, рукане поднимается, но надо, надо пересилить себя во имя истины!) СоюзаВетеран Партии Кавалер Нескольких Десятков Орденов В Том Числе ОрденаПобеды Обладатель Золотого Оружия И Еще Много Кто Никодим Лукич Прежнев Лично посещал в этот пасмурный зимний день Центральное Телевидение.
   Затея сомьнительная, но сьлишьком уж давьно, тьверьдо и сисьсемасиссьськи обещанная главному т- з-з-зионному начальнику И Личьному Дьругу товарышшу Ляпину, -- сомьнительная, потому чьто наличие большого колиссьсьванезьнакомого, не до коньцапьровереньного народа(фьсех ведь не пьроверишь -- пьроверяльщиков тоже сьледует кому-то пьроверять и пьроверяльщиков пьроверяльщиков) фьсегьдачьревато возьможноссьсями фьсячеських пакоссьсьных антисовейссьських выпадов покусительного нажиссь сьвойссьсьва, асобьссьсьвеньную жиссь ГСЦККПССППВСТЖГЧИВКПЧГСССГСТЛЛПМИПЛПСОМССВПКНДОВТЧОПОЗОИЕМКНЛПЛ обязан был беречь пущьще гьлаза, потому чьто давьно уже пьринадьлежалаонане Ему Личьно, аКомьмунисьсиссьськой Парьтии Совейссьського СоюзаЕе Лениньссьському Ценьтьральному Комитету Великому Совейссьському Народу Сроителю КомьмунизьмаИ Наконец Фьсем Людм Добьрой Воли Фьсему Пьрогьрессьсивьному Чылоэссьсьву. Но даже не ето было осьновьным -- Парьтии Его жиссь пьринадьлежалафьсегьда: чьто Он такое без Парьтии?! -- осьновьным было, чьто вот уже неськолько лет Ему фьсё ясьнее и ясьнее сьтановилось, чьто, есьли сумеет оберечься от досадьных сьлучайноссьсей -- сьвоей сьмерьтью не умьрет никогда. Пьрежьде -- тогьдаОн еще не догадывался об етом и сьчитал себя чылоэком обычьным, сьмерьтьным -пьрежьде лезьть под пули тоже было и аньтипарьтийной акцыей, и, гьлавьное -удовольссьсьвием не из перьвых -- однако, как-то хотя бы допуссьсимо, мыссьсимо, нею етою алогичьно: сегодьня ли, деськать, завьтра; от пули, от рака, от иньфарьта -- неизьвессьсьно еще от чего лучьше, от чего легьче, -- и Он уже толком не мог разобьрать, дейссьсьвительно ли не приближался никогьдак театру военьных дейссьсьвий наопасьное рассьсояние, или и над ним сисьсемасиссьськи сьвиссьсали некогдапули: воображение, когдапишешь воссьсьпитательную кьнигу воссьсьпоминаний, тьворьчеськи осьмыссьсиваэт, оссьсьваиваэт пьрошьлое и, наконец, сьтоль неразьрывьно сьливаесся с памятью, пьреобьражаэт ее, пересиливаэт, чьто, в коньце коньцов, соверьшеньно невозьможьно сьтаноиссапонять, как же, собьссьсьвеньно, было насамом деле, а, когьдакьнигавыходит из печати -- типографьський шьрифьт выглядит сьтоль убедительно, чьто очевидьным прэссьсавляэссься: насамом деле могьло было быть только так, как напечатано.
   Одьнажьды, посьле пары стаканов, =эЛПээЛ рассьсьлабился и поделился Идеей Собьссьсьвеньного Бессьсьмерьтия с дочькой, с Валькою, и та, хоть прямо не выссьськазаласуоего к Идее отьношения, засьпиною, видать, Отьцавыссьсьмеяла: откудаж иначе пьришьло бы в голоу правнучьке Леночьке, потянув Его заухо, невиньно сьпросить неделю сьпусьтя: дед? аты сто, плавда -- Кассей Бессмелтный? А ведь умьрут! -- и Валькаподохьнет, и даже маленькая Леночька -соссьсарясся и умьрут! Они умьрут, аОн -- маловероятьною Так что Кащей не Кащей, аСовейссьськая Наукадьвижесся же вьперед Семимильными Шагами и дьвижесся бьлагодаря только Ему, =эЛПээЛу Личьно, поськольку не сьчитает и не жалеет Он денег ни Чазову-Мазову, ни Блохину-Бьлядину, ни прочим Суоим Дейссьсьвительным Чьленам -- и не проссьсо денег -- валюты! -- неужьто посьмеют Чьлены отьплатить черьной небьлагодарноссьсью, не сьдержть обещания, которое давали не раз?! А лучьшая в мире Джура, не закономерьно ли опозьдавьшая родиссьсак Хозяину, к Иосифу Висьсарионовичу, и тютелькав тютельку подосьпевьшая к Нему Личьно?! Ну и, наконец, когдасьтолько Людей Добьрой Воли, сьтолько Верьных И Чессьсьных Товарышшей в Нашей Сране и зарубежом так иськреньне Глубокоуажают Тебя! -- позьравьления, полученьные месяс назад, к юбилею, заняли добьрую половину Малого Кабинета -- от поладо потолка, читать не перечитать, апьрочессь нужно фьсе до единого, -- аОн Личьно еще и пьрошьлогодьних не коньчил! -- работатяжелая, но, фьпрочем, пьриятьная, -- силасумьмарьного етого Глубокоуажения неужьто позьволит дотьронуссься до Тебя сьтрашной коссьсьлявой лапище?..
   Иногда, правда, приходит в голову и норовит удобненько устроиться отвратительный мохнатый зверь недоверия к иссьськреньноссьси етоо Глубокоуажения, и тогдалипкий холодный пот покрывает вдруг все Его рыхлое, уже только отчасти живое тело -- =эЛПээЛ старается не думать тогдани о слишком суетливой учености Членов, ни об аньтиматериалиссьсисьсськой, аньтимарькьсиссьськой сущности Джуры, ни о сомнительной преданноссьси соратников, старается не Проницать Умом тайные их мыссьси, афьсьпоминает Добьрые Серьезьные ЛицаПотомьссьсьвеньных Рабочих, Мужессьсьвеньные ЛицаКоссьсьмонаутов И Полярьников, Счассьсьливые ЛицаПолеводов И Мелиораторов -- сьловом, фьсех тех, кьто, пьрессьставляя Совейссьський Народ Сроитель Комьмунизьма, сисьсемасиссьськи побьлеськивает с лацьканов пидьжаков и халатов в зале заседаний Верьховьного Соэтазьвезьдочьками Гэроэв, пьриколотыми Им Личьно -- и зверь, недовольно рыча, огрызаясь, поднимается с несколько уже нагретого местаи уходит прочь. Не особенно, правда, далеко уходит.
   И тогьда, чьтобы до коньцаувериссься во Фьсенародьном И Межьдународьном Глубокоуажении -- гьлавьном Его союзьнике в нелегкой битьве со сьмерьтью, битьве, которая, в конечьном сьчете -- надеесся Он -- буэт выиграна, ибо нет таких крепоссьсьей, которыхю -- и тогьдаедет Он куда-нибудь в Казахьссьсан или в Азебаржан прикалывать налацьканы новые зьвезьдочьки. Лучьше, конечьно, безопассьсее -- нессьсьморя назасилье террьроризьма -- езьдить в капиталиссьсиссьськи сраны, -- но там, увы, нету Совейссьського Народаи, сьтало быть, прикалывать некому. Но и Казахьссьсан, и Азебаржан -- ето, в обьщем-то, кудаеще ни шло -- там, пожалуй, ненамьного сьрашнее, чем в бьратьской Болгарии, -- Моськваже, его собьссьсьвеньная Моськва -- как ни чисьтят ее зять Болванов и валькин дьруг Щелочев -- вызывает у Него зьначительно меньше доверия, зьначительно!
   Телевидение, конечьно, -- не фьполне Моськва, не вонючий какой-нибудь заводишко, где мало что изьмажессься весь -- натькьнессься еще вьзгьлядом наугрюмую будку пьропивьшего кьлассьсовое созьнаниэ сьлесаря или налицо до такой степени измотанной женщины, что ей, кажется, уже и терять нечего, -телевидение -- ето фьсё-таки телевидение! Оно опьределеньного доверия засьлуживаэт: вот уже фьторой десяток лет сисьсемасиссьськи наводит оно на=эЛПээЛасуои камеры, в кажьдой из которых легько умессьсиссься не то что оптиссьськая винтовка -- целый лазер-мазер! -- и ничего, проносит, и тот холодок ужаса, что приподнимает волоски нателе -- посьле етого с неделю болит фься кожа -- тот холодок ужасауже годачетыре почьти не возьникает у Него Личьно при виде огьромьных етих, гьлазассьсых трехьколессьсьных раськоряк. Фьпрочем, зараськоряками сьтоят люди, тысячи раз и до седьмого коленасисьсемасиссьськи пьровереньные-перепьровереньные, -- здесь же мало ли кьто затешессься в привессьсьвующую толпу?! Конечьно, у Совейссьського Народанет осьнований сьтьрелять в суоего Глубокоуажаэмого Личьно, но то у Народа, аведь сьлучаюсся в государьссьсьве и некоторые аньтинародьные елеменьты, особеньно в Моськве, и из-заних тоже Он Личьно Моськву недолюбьливаэт -- елеменьты вроде етих вот выродковю дисью дикьсью дикьсиленьтов, сахаровых-солженицыных сьраных, щараньских-жидовю фьсьтречаюссатоже и пьсихи, сколько мы их ни лечимю и потом етотю как его?.. который в милицейссьськой хвормею сьтьрелял. Анекьдот вот -- донессьсьли -кем-то про Него пущен: что приссьсьвоит себе, деськать, зьвание Генаралиссьссисисумую Геренесрасилиссьсимую Геранилассьсиссьсую что пьрисьвоит себе, деськать, ето зьвание, когда, зьначит, выгорою вырогорою выюговорит, в обьщем!.. Выгорою вырогою выюговорит! есьли надо будет, к восьмидесятилетию суоэму и выюговорит! и у них, у диськодетов поганых, не сьпросиссься, пуссь не бесьпокояссься! -- и никогьда, межьду прочим, чьтоб они зьнали, Он Себя Сам ничем не нагьражьдал, ничего Он Себе Личьно никогьдаСам не пьрисьваивал, не намекал даже -- тут Исьсськьреньнее Глубокоуажение И Пьризьнание Засьлуг Перед Народом И Фьсем Пьрогьрессьсивьным Чылоэссьсьвом -- дарази ж им, выродкам, не имеющим ничего сьвятого, такое чуйссьсьво, как Глубокоуажение, понять?!
   Сьловом, сомьнительная ето затея, сомьнительная, и особеньно в ней непьриятьно, чьто ехать приходиссься не по привычьному Лениньссьському, не по Лениньградьке, не по родьному, наконес, Кутузовссьскому проссьсьпекту, -амимо никогьдапьрежьде не виданьных домов, мимо людей, еще не исьпытаньных ни разу, арядом где-то, говорят, етаю ну, как еею Марьинарошша, мать ее заногу, где, Он слышал, сисьсемасиссьськи баньдит набаньдите, которые, конечьно, в политику, сьлаватебе, госьподи, не лезут, но чыо не придет у холоу с бодуна? -- Он по Себе Личьно знает! Конечно, и ГБ, и ГАИ, и эськорьт, и сьтекьлапуленепьронисаэмые, и шьторочьки, и отьвьлекаюшшая маськировька, афьсё боязьно, боязьно, боязьно как-то! Нет, напьрасьно, напьрасьно пообещал Он ету поезьдьку Личьному Суоэму Дьругу -- напьрасьно: Он и так в курьсе телевидения, не пьропуськает ни одьного иньтерессьсьсого ни футьбола, ни хоккькея, ськолько даже приемов навысьшем уровьне отьменял или переносил! -- и вот ЫКабачок 13 сьтульевы раньше очень любил: пани Моникаю ц-ц-цю ех, был бы помоложе! пьравьда, академики обещали, ато что зажиссь, хоть даже и вечьная, есьли нельзяю етогою сисьсемасиссьськи?.. и етотю Гималайссьськийю Один, говорит, медьведь, один -- Гималайссьський. Какой Гималайссьський? Дамедьведь!.. -ухохочессься! -- но поляки, ссьсьволочи, мало их в сорок пятом перебить немьцам дали! -- диськодетов суоих полторагодазатькнуть не могут! -- пришлось Личьному Дьругу кабачок пьрикрыть, фьсе, понимаешь, тьринадьцать сьтульев напомойку вынессьси! -- оно хоть и жалко, апьравильно поссьсупил товарышш Ляпин, разумьно: нечего Народу Нашему сейчас напанов и паней сьмотьреть! Сьтрашьноо, конечьно, не сьлучиссься, Народ У Нас Созьнательный, Передовой, но, ежели в рассьсужжении Вечьноссьси, так, может, когьданаТебе Личьно ето и отольессьса. Сисьсемасиссьськию