Страница:
«Дружба» потихоньку процветала вместе со своими клиентами, а я уже могла с гордостью говорить и о некой социальной роли своего бизнеса. Иногда чиновники вместо банальной взятки выдвигали условие строительства социально значимых объектов или предлагали спонсорство спортивных или культурных мероприятий. Так в мою жизнь вошли бальные танцы.
Строился очередной торгово-развлекательный комплекс, и под снос попало небольшое здание, в котором базировался танцевально-спортивный клуб «Фокстрот». Разумеется, решение о сносе было принято не без моего участия, но кто ж мог предположить, что родители занимающихся там детей устроят целую акцию протеста с плакатами, письмами в префектуру и мэрию, с «живой изгородью» из собственных детей перед бульдозерами…
Мне пришлось немало потрудиться, чтобы замять конфликт, а человек из мэрии предложил мне простой, но устраивающий всех вариант – взять этот клуб на баланс фирмы и стать его спонсором. Я вынуждена была согласиться, но впоследствии была признательна этому человеку за подсказку, так как именно благодаря клубу в моей жизни появилась Мэри. Мэри – это Мэри. Моя рыжая Мэри, без которой я не мыслю своего существования точно так же, как и без Алекса.
Мэри… Отдельный разговор. Вызывающе нахальная сучка с прищуренным взглядом голубых глаз из-под челки, с неизменной сигаретой в пальцах. Это один из ее образов, тот, который она демонстрирует окружающим. Есть еще моя Мэри – спокойная, тихая, с детским взглядом, устремленным на меня. Мэри, доверчиво жмущаяся ко мне, совершенно беззащитная и беспомощная. Но такой ее знаю только я. Остальным достается стерва…
Так и вижу: огромное окно отеля, широкий низкий подоконник – и она в черной ночной рубашке на фоне мерцающего огнями города. Курит, периодически отхлебывает из стакана коньяк и плачет. Я лежу на кровати, смотрю на нее и плачу вместе с ней, но не вслух, а в себе, потому что Мэри бесится, когда видит мои слезы… Бесится, топает ногами и шипит. В такие минуты мне кажется, что, будь у нее жало, я непременно получила бы порцию яда. Я понимаю – она беспокоится за меня, хочет уберечь от неприятностей. Но не могу понять другого – как же Мэри не видит, насколько мы с ней похожи? Внутри одинаковые, и способность влипать куда-то у нас совершенно идентичная. Уж Мэри ли этого не знать…
Вот она опять затягивается сигаретой, прихлебывая коньяк, потом поворачивает ко мне заплаканное лицо и спрашивает так тихо, что я скорее угадываю, чем слышу:
– Знаешь, что я видела во сне?
Знаю. Она всегда видит то же, что и я, когда мы вместе. Алекса. У нас даже кошмар общий. Призрак Алекса.
…Отвлеклась. Так вот, о «Фокстроте». Я решила проблему с помещением, уговорив владельца строящегося торгового центра выделить довольно большую площадь и уложить там паркет. Обрисовала сказочную перспективу привлекать взрослых танцоров к различным акциям, устраивать небольшие турниры и танцевальные вечера – словом, уговорила пустить ставший по нашей вине «бездомным» коллектив под свою крышу. Деньги пришлось выделять мне из своих активов, но это были смехотворные суммы, так что все шло отлично.
«Золотая улица» казалась непотопляемой и с легкостью покрывала все мои расходы на уже расширившийся штат, на недешевый офис в центре и на очень даже значительные представительские расходы. Меня все знали в лицо, даже охрана пускала в здание без пропуска, несмотря на жесткие в отношении других приказы службы безопасности. Правда, мне тоже приходилось подвергаться проверкам – вплоть до прослушки наших с Ромой телефонов, но это оправдано – учитывая информацию, которой мы оба владели. При желании мы вдвоем могли «сплавить» фирму в считаные дни.
Прошел год, прежде чем босс «Золотой улицы» перестал проверять нас и даже дал распоряжение по первому требованию предоставлять мне все необходимые документы и информацию. Кроме того, я получила свободный доступ в его кабинет, и теперь мне не требовалась предварительная запись и долгие часы ожидания в приемной. Босс держался со мной по-отечески, расспрашивал о семейной жизни, о делах Ромы, я жаловалась на растущие арендные ставки, нерадивых сотрудников, трудности ведения бизнеса в одиночку – муж мой постоянно был занят на своей основной работе и все реже интересовался делами «Дружбы». Относительно некрупному бизнесу становилось все труднее выживать в постоянно меняющихся экономических условиях, и я начала задумываться о переезде в большой бизнес-центр, чтобы решить вопросы охраны важных документов, эксплуатации офиса. Однако это мероприятие могло сильно подорвать мой бюджет. «Золотая улица» же как раз в это время заняла одну из лидирующих позиций на рынке и требовала от меня все больших затрат времени и сил. Расширять штат я не хотела, да и не видела в этом большого смысла, так как большую часть вопросов могла решать только сама, не посвящая никого постороннего, а потому была вынуждена ездить в офис основного клиента ежедневно и проводить там все больше часов. Плюс к этому – время на дорогу и обязательный ритуал чаепития с Геннадием. Пришлось пожертвовать новыми клиентами – у меня совершенно не оставалось сил и времени на их поиск. Разумеется, я потихоньку намекала Геннадию на повышение моего гонорара, так как других клиентов у меня почти не осталось – все рабочее время пожирала «Золотая улица». Поскольку я не наглела, он мне не отказывал. Однако, как выяснилось много позже, это и было началом моего конца, крахом бизнесвумен Марго – нельзя делать ставку на одного клиента. Рано или поздно это должно было привести к развязке, однако столь оригинального конца не могла предвидеть даже я…
Я вошла в пустой полутемный зал кафе и огляделась. Вот наш любимый столик, именно там, у окна, мы всегда сидели и часами разговаривали. В такие моменты я всегда вспоминала самую первую встречу наедине с Алексом еще в Москве. Что он, такой удивительный, прекрасный просто принц из наивной детской сказки, нашел во мне, сопливой шестнадцатилетней девчонке, – я никак не могла понять, как не понимаю этого до сих пор. Сейчас я стала совсем другой… и внешне, и внутри, и в этой моей перемене тоже его вина. Вина – потому что нельзя, нечестно… ох, не могу, мне все еще больно.
Итак, я вошла в кафе, Алекса не было. Подскочил официант в длинном черном фартуке, пригласил располагаться.
– Здесь должен был ждать мужчина…
– Сомневаюсь, мисс, у нас с самого утра почти нет клиентов. Но, возможно, его задержали дела?
– Я подожду.
Опустившись за столик, я заказала любимый латте с карамельным сиропом и погрузилась в ожидание. Скорее всего, Алекс разозлился и теперь дома накажет меня за опоздание.
Я провела в кафе остаток дня – он так и не пришел. Его телефоны молчали, в офисе мне ответили, что он не был там уже два дня. Это было странно и необъяснимо – Алекс деловой человек, европеец, он не мог себе позволить забыть о бизнесе даже на час, и вдруг… Я не находила причины, которая могла бы заставить его так поступить.
Нужно было идти домой, и я кое-как уговорила себя встать и пошла к выходу. Ноги несли меня куда-то прочь от кафе, и в итоге я оказалась в городском парке на большой каменной скамье. Трель мобильного в кармане вывела из оцепенения. Звонила его мать.
– Будь ты проклята, будь ты проклята, это все ты… – услышала я, но не удивилась. Отношения у нас никогда не были безоблачными. – Ты извела моего сына, это ты, ты… – Ее голос становился все звучнее и сорвался в истерический визг: – Ненавижу, чтоб тебе сгореть!
Сгореть… Господи, да что ты знаешь об этом – ты, благополучная мать благополучных с виду сыновей! Если бы ты видела, что сделал однажды со мной твой любимый сын, если бы только я могла показать тебе ожоги, оставшиеся на моей коже… Но ты, разумеется, не поверила бы. Ты всегда ненавидела меня, всегда хотела ему другую жену – тихую, покорную армянскую девочку, а не меня – русскую, так непохожую на ваших женщин. Но Алекс меня любил – и даже то, что он делал иной раз со мной, было как раз от невозможности выразить любовь иначе. Он хотел меня целиком, жаждал полностью подчинить себе – и не понимал, что для этого ему не нужно насилие: я и так принадлежу ему до последней капли. Вся – его, и за одно ласковое слово, за один взгляд, за одно нежное прикосновение я готова умереть…
– Да скажите же мне, ради бога, что произошло! – вклинилась я в рыдания свекрови.
– Его нет! – рявкнула она так, что я вздрогнула. – Исчез – осталась только ты! А лучше было бы наоборот!
В принципе в периодических исчезновениях Алекса не было ничего необычного. Он мог уехать, не предупредив, и вернуться через неделю-полторы с каким-нибудь подарком и букетом цветов как ни в чем не бывало, поцеловать меня и небрежно спросить:
– Скучала, любимая?
Я никогда не спрашивала, куда и зачем он отлучается, где пропадает, почему возвращается домой со странным блеском в глазах, почему пару дней после возвращения находится в возбуждении и вообще ведет себя необъяснимо. Я хорошо знала причины этих отлучек, но говорить об этом не решалась – знала, что не поймет, рассердится, накажет.
В самом начале нашей совместной жизни я позволила себе задать вопрос. Нет, не так. Алекс пропал внезапно – просто исчез на неделю. Я в панике звонила его родственникам, пыталась дозвониться ему – но оба телефона не отвечали. Я сходила с ума от страха, от тревоги и от того, что мне казалось – все, он меня бросил, я его не увижу никогда. А воскресным вечером он как ни в чем не бывало открыл дверь, бросил у порога спортивную сумку и шагнул ко мне, замершей у камина:
– Здравствуй, Марго. Скучала?
– Где ты был? – тоном сварливой бабы осведомилась я, с удивлением отметив, что даже голос мой изменился.
– У меня были дела, – все еще спокойно ответил он, снимая пиджак.
– Дела?! Что это за дела, о которых нельзя предупредить заранее?!
– Марго! – предостерегающе произнес Алекс, но я и это проигнорировала:
– Я восемнадцать лет Марго! Где ты был?!
– Ты не вправе задавать мне такие вопросы.
– Да ты что?! А я кто? Не жена тебе?
– Это не дает тебе права…
– Да что ты заладил?! Говори, где был! – заорала я, не помня себя, и тут-то и случилось…
Алекс схватил с каминной полки канделябр на двенадцать свечей и что есть силы швырнул в меня. Будь я меньше ростом – и железяка с зажженными свечками раскроила бы мне голову, а так удар пришелся в плечо, но на мне была синтетическая водолазка, моментально вспыхнувшая на груди… Я онемела от шока, стояла и смотрела, как горит одежда, а вместе с ней уже и кожа на груди. Гортанный вскрик пришедшего в себя Алекса вывел меня из ступора, я сразу почувствовала боль, упала на пол, пытаясь сбить пламя. Он накинул на меня пиджак, бросился в кухню и вернулся с кувшином воды, вылил ее на тлеющую водолазку. Сбить пламя удалось, но расплавившаяся синтетика впаялась в кожу на груди, причиняя невыносимую боль. Алекс, совершенно обезумевший от содеянного, метался вокруг и выкрикивал что-то по-армянски. Я слышала, как он звонит врачу, просит его приехать быстрее, но от боли сознание мутилось.
Очнулась я в спальне на кровати, коснулась рукой груди и обнаружила повязку. Резкий запах лекарства ударил в нос, я поморщилась и чихнула.
– Марго…
Я с трудом повернула голову и увидела сидящего рядом на кровати Алекса.
– Детка, прости… я не понимаю, что на меня нашло…
Я промолчала. Но больше никогда не осмелилась задать ему этого вопроса – «где ты был?».
Даже спустя годы воспоминания об этом причиняли боль.
Нет, лучше вспомню что-нибудь другое. Например, как мы впервые оказались в кафе. Я никогда прежде не была в кафе с мужчиной – да и вообще не была на свидании, мне просто некогда было гулять и развлекаться, а уж о кавалерах вообще речи не шло – я училась, занималась спортом и потакала капризам мамы. И вдруг – он. Такой взрослый, красивый и необыкновенный. Я смотрела во все глаза, боялась дышать, открыть рот, чтобы не сморозить глупость и не показаться малолетней дурой. И запах… такой удивительный запах, окутывавший его, как плащ… Единственным знакомым мне в то время ароматом был тройной одеколон, ибо ничего другого в продаже не появлялось. И вдруг – Алекс… и я не выдержала. Когда мы выходили из кафе, я вдруг поддалась необъяснимому порыву и прижалась лицом к его свитеру, вбирая в легкие этот изумительный аромат. Алекс отстранил меня, жестко взглянул в лицо и дал такую оглушительную пощечину, что я едва не упала.
– Кто позволил тебе? – негромко спросил он, но в его голосе совершенно не было злости.
Я подняла на него наполнившиеся слезами глаза и в этот самый миг поняла – никогда, просто никогда я не ослушаюсь его, не сделаю ничего против его воли, и любое его слово и желание будут для меня законом. Мне было семнадцать лет…
Никогда прежде я не задумывалась о том, что захочу настолько подчиниться мужчине, что совершенно забуду о себе, растворюсь и слепо доверю свою жизнь человеку, чья фантазия простиралась далеко за пределы разумных обывательских понятий. Но Алекс… это другое. Совершенно не то, к чему я привыкла, – ведь, несмотря на занятость, у меня все-таки были поклонники – мальчики из школы, теннисной секции, да и просто знакомые. Но ни к кому из этих приглаженных, хорошо воспитанных и нормальных во всех отношениях юношей я не испытывала того, что до сих пор чувствую к Алексу. Я не могу объяснить, ни один нормальный человек никогда не поймет – это за пределами общепринятого. Но все, что он говорил и делал, становилось для меня непреложной истиной, догмой, которую не обсуждают, о которой не думают и не рассуждают, а просто слепо доверяют и принимают как единственно верное. Я не могу сказать, что в то время это уже была любовь, но и жить без него я не могла. И с течением времени осознала, что никого в этом мире не любила так, как Алекса, – до сих пор, хотя вот уже восемь лет как замужем за Ромой. Никогда прежде я не думала, что смогу лечь в постель с другим мужчиной, смогу обнять и поцеловать кого-то, отличного от моего необыкновенного Алекса, моего мучителя, демона – и ангела в одном лице. Рома нормален до мозга костей, до икоты, до мучительно стягивающей челюсти тоски. Но именно он помог мне в определенный момент не сойти с ума, не броситься под машину, не начать употреблять наркотики – хотя соблазны были. Рома предан мне без оглядки, прощает мои капризы и завихрения, терпеливо сносит мои придирки и мимолетные романы, возникающие там и тут. Кто, как не он, всегда готов подставить мне плечо и выслушать нытье по поводу неудавшейся жизни… Я за все благодарна ему, но из благодарности никогда не возникает страстное и сильное чувство, зовущееся любовью, как это ни прискорбно звучит. Он предан мне, как пограничная овчарка, – но разве это можно считать любовью? Конечно, нет. Мне порой бывает очень жаль его – но ничего поделать я не могу. Он не нужен мне как муж и мужчина – возможно, именно поэтому вот уже восемь лет мы безуспешно пытаемся родить ребенка, которого я страстно желаю. Но как может родиться малыш от нелюбимого мужчины? Вот и я говорю – никак…
Подруги наперебой пытаются внушить мне чувство вины, но безуспешно. Я не испытываю угрызений совести – зачем? Если судьбе было угодно распорядиться так, чтобы у нас с Ромой не было детей, – какой смысл грызть себя и пытаться что-то изменить? Наверное, честнее было бы развестись и дать мужу возможность строить свою жизнь отдельно от меня, но Рома и слышать об этом не желает. Значит, его все устраивает.
Я советовала боссу заплатить несговорчивому чиновнику, но он не слушал ни меня, ни даже Рому, с мнением которого считался. Я смутно чувствовала, что в последнее время «Дружба» начала раздражать босса – все-таки несколько клиентов, помимо «ЗУ», у меня сохранились, и их делами я тоже занималась. Возможно, он боялся, что какая-то информация по сделкам «ЗУ» может просочиться куда не надо. Это, разумеется, ему не нравилось – как раз в этом году он вошел в сотню самых обеспеченных людей России. Вероятно, именно этот факт придал ему дополнительной уверенности в себе и собственных безграничных возможностях, а потому босс неожиданно решился предложить мне некое мероприятие, от которого, на его взгляд, я не смогла бы отказаться.
…Однажды рано утром он вызвал меня к себе. Это против правил – босс прекрасно знал, что я «сова», а потому с утра мало что соображаю и вообще с трудом принимаю решения и воспринимаю информацию. Кроме всего, мне пришлось больше двух часов провести в приемной, изнывая от борьбы с сонливостью и мук неведения. Когда же наконец мне позволено было войти, босс с отеческим радушием усадил меня на диван и по обыкновению принялся разводить вопросами на откровенность и жалобы. На какой-то момент мне показалось, что он видит во мне не преуспевающую бизнес-леди, а обычную женщину, совсем еще молодую, слабую и уставшую, несчастную в личной жизни, вечно носящуюся со своим гениальным, но совершенно никчемным в быту супругом. Расчет его был прост – предложить мне помощь и опеку, этакое «сильное мужское плечо», «надежную спину», «уютное крыло», к которым подспудно стремится каждая женщина.
Я в этом плане не была исключением. Жизнь с Алексом приучила меня к мужчинам с доминантным типом поведения, склонным принимать решения в одиночку, способным управлять не только собственной жизнью, но и моей тоже. Рома же в этом плане абсолютный младенец, он даже одеться с утра не мог без моей помощи – я подсказывала, какую рубашку, свитер, джинсы и носки стоит выбрать сегодня. Так что тут босс не ошибся, стараясь давить именно на мою склонность к подчинению. Его предложение продать «Дружбу» не выглядело наглым поглощением мелкого бизнеса крупным. Он дипломатично предложил моей фирме влиться в группу его компаний с сохранением всего штата.
– А еще ты сможешь сэкономить на офисе, Марго.
Предложение выглядело вполне заманчиво. Времени на остальных клиентов у меня все равно уже не оставалось. Но решить вопрос самостоятельно я не могла. Не то чтобы слово Ромы для меня так уж важно, но и «сохранить лицо» тоже хотелось, а потому я попросила у босса пару дней на раздумья. Неожиданно тот отказался. Мягко, тактично. Попросил не тянуть с принятием решения дольше сегодняшнего вечера.
Я вышла из кабинета совершенно растерянная, промаялась полдня, ожидая возвращения в офис Геннадия, чтобы хоть с ним посоветоваться, но тот задерживался, а время шло. Когда стрелки часов придвинулись к отметке «восемь», я вернулась в кабинет босса и дала принципиальное согласие, но с тем условием, что начну готовить документы только после того, как будет определена цена. Это хотя бы даст мне время на раздумья. Жадность не числилась в списке моих пороков, но отдавать даром свое детище с уже сложившейся репутацией и именем на рынке мне тоже не хотелось. Все-таки мы с Ромой вложили в «Дружбу» много сил, а потому я решила сорвать куш с босса.
Мать отдергивает единственную преграду, защищающую меня от внешнего мира, и раздраженно продолжает:
– Только посмотри! Рядом с тобой стыдно идти по улице – ведь ты безобразная, толстая и тупая!
Мне всего двенадцать лет, я сжимаюсь на широком подоконнике, стараясь стать как можно менее заметной, но это, разумеется, невозможно. Мать не выпускает изо рта неизменную сигарету в длинном мундштуке и придирчиво оглядывает меня.
– Как можно быть такой, зачем ты вообще живешь? – вопрошает она, зло прищурив татарские глаза.
Я даже не плачу – за свою короткую жизнь уже привыкла к несправедливым обвинениям, постоянно вырывающимся из уст матери. Что бы я ни сделала, ни сказала – все выходит боком, она всегда найдет повод для недовольства. Я привыкла с шести лет изнурять себя диетами, только чтобы не слушать вот этого: «ты толстая и безобразная», чтобы не видеть кривящегося в отвращении материнского лица. Но разве можно обмануть природу, наделившую меня крупной фигурой и броской внешностью, которую не изменишь и не исправишь никакими луковыми супами и бессолевыми диетами? Широкая кость и высокий рост достались от отца, как и мягкий характер, уступчивость и покладистость. Другая при подобном давлении со стороны матери уже давно бы ожесточилась, замкнулась и стала ненавидеть все человечество – но я при всех издержках материнского воспитания ухитрялась оставаться доброй и всепрощающей. Именно это так бесило мать, именно потому она старалась как можно больнее уязвить, обидеть и унизить. Я терпела, искала оправдания материнским поступкам и словам, пыталась как-то объяснить себе злые выпады, но в душе постоянно росло и множилось сомнение в себе. «Может, это все правда? Может, я на самом деле такая, как говорит мама, – толстая, неповоротливая уродина, до которой ни одному нормальному человеку не может быть никакого дела?» – думала я, машинально отковыривая ногтем кусочек штукатурки. Ответа не находилось, и постепенно я искренне уверовала в свою никчемность.
Все наши комплексы рождаются в детстве. Мы очень восприимчивы, верим взрослым на слово – и любое неосторожное слово, любая не так и не вовремя сказанная фраза способны нанести непоправимый вред, оставить шрам в душе… Взрослые почему-то не осознают этого. Когда у меня будет дочь, я буду другой…
Моя мама к моим двенадцати годам успела основательно потрудиться на поприще развала моей психики и утверждения в моей голове различных комплексов по поводу внешности и манеры вести себя, а потому появление Алекса было практически неизбежным. Может, он просто оказался в удачное время в удачном месте? Интересно, вспоминает ли он маленькую нервную девочку в костюме кометы? Плащ был сшит специально, а водолазка – бабушкина, парадная. Через четыре года после нашей первой встречи она была забыта у него дома возле дивана в огромной плетеной корзине с орехами. В те мои двенадцать лет я не воспринимала его никак – просто взрослый дядя. Но яркий и красивый, вроде как англичанин, ласковый и заинтересованный во мне – только вот почему? Почему – я? Та встреча в закутке возле кабинета труда изменила всю мою жизнь, как в рассказе Брэдбери меняет эволюцию человечества смерть единственной бабочки. Второй этаж, наш новогодний утренник, я честно отработала свой номер под пристальным взглядом классной руководительницы и хотела домой. В школе меня ничто не удерживало. Но уйти раньше было нельзя, вот я и вышла передохнуть. И вот там-то он и наколол меня на свой ласковый взгляд, как коллекционер – бабочку на булавку. Сейчас кто-нибудь сказал бы – педофил. Пусть даже педофил. Он пришел, чтобы мне помочь, – это я поняла сразу. Потом быстро забыла – дети с трудом держат в голове такие вещи, особенно когда у них полно других занятий.
Строился очередной торгово-развлекательный комплекс, и под снос попало небольшое здание, в котором базировался танцевально-спортивный клуб «Фокстрот». Разумеется, решение о сносе было принято не без моего участия, но кто ж мог предположить, что родители занимающихся там детей устроят целую акцию протеста с плакатами, письмами в префектуру и мэрию, с «живой изгородью» из собственных детей перед бульдозерами…
Мне пришлось немало потрудиться, чтобы замять конфликт, а человек из мэрии предложил мне простой, но устраивающий всех вариант – взять этот клуб на баланс фирмы и стать его спонсором. Я вынуждена была согласиться, но впоследствии была признательна этому человеку за подсказку, так как именно благодаря клубу в моей жизни появилась Мэри. Мэри – это Мэри. Моя рыжая Мэри, без которой я не мыслю своего существования точно так же, как и без Алекса.
Мэри… Отдельный разговор. Вызывающе нахальная сучка с прищуренным взглядом голубых глаз из-под челки, с неизменной сигаретой в пальцах. Это один из ее образов, тот, который она демонстрирует окружающим. Есть еще моя Мэри – спокойная, тихая, с детским взглядом, устремленным на меня. Мэри, доверчиво жмущаяся ко мне, совершенно беззащитная и беспомощная. Но такой ее знаю только я. Остальным достается стерва…
Так и вижу: огромное окно отеля, широкий низкий подоконник – и она в черной ночной рубашке на фоне мерцающего огнями города. Курит, периодически отхлебывает из стакана коньяк и плачет. Я лежу на кровати, смотрю на нее и плачу вместе с ней, но не вслух, а в себе, потому что Мэри бесится, когда видит мои слезы… Бесится, топает ногами и шипит. В такие минуты мне кажется, что, будь у нее жало, я непременно получила бы порцию яда. Я понимаю – она беспокоится за меня, хочет уберечь от неприятностей. Но не могу понять другого – как же Мэри не видит, насколько мы с ней похожи? Внутри одинаковые, и способность влипать куда-то у нас совершенно идентичная. Уж Мэри ли этого не знать…
Вот она опять затягивается сигаретой, прихлебывая коньяк, потом поворачивает ко мне заплаканное лицо и спрашивает так тихо, что я скорее угадываю, чем слышу:
– Знаешь, что я видела во сне?
Знаю. Она всегда видит то же, что и я, когда мы вместе. Алекса. У нас даже кошмар общий. Призрак Алекса.
…Отвлеклась. Так вот, о «Фокстроте». Я решила проблему с помещением, уговорив владельца строящегося торгового центра выделить довольно большую площадь и уложить там паркет. Обрисовала сказочную перспективу привлекать взрослых танцоров к различным акциям, устраивать небольшие турниры и танцевальные вечера – словом, уговорила пустить ставший по нашей вине «бездомным» коллектив под свою крышу. Деньги пришлось выделять мне из своих активов, но это были смехотворные суммы, так что все шло отлично.
«Золотая улица» казалась непотопляемой и с легкостью покрывала все мои расходы на уже расширившийся штат, на недешевый офис в центре и на очень даже значительные представительские расходы. Меня все знали в лицо, даже охрана пускала в здание без пропуска, несмотря на жесткие в отношении других приказы службы безопасности. Правда, мне тоже приходилось подвергаться проверкам – вплоть до прослушки наших с Ромой телефонов, но это оправдано – учитывая информацию, которой мы оба владели. При желании мы вдвоем могли «сплавить» фирму в считаные дни.
Прошел год, прежде чем босс «Золотой улицы» перестал проверять нас и даже дал распоряжение по первому требованию предоставлять мне все необходимые документы и информацию. Кроме того, я получила свободный доступ в его кабинет, и теперь мне не требовалась предварительная запись и долгие часы ожидания в приемной. Босс держался со мной по-отечески, расспрашивал о семейной жизни, о делах Ромы, я жаловалась на растущие арендные ставки, нерадивых сотрудников, трудности ведения бизнеса в одиночку – муж мой постоянно был занят на своей основной работе и все реже интересовался делами «Дружбы». Относительно некрупному бизнесу становилось все труднее выживать в постоянно меняющихся экономических условиях, и я начала задумываться о переезде в большой бизнес-центр, чтобы решить вопросы охраны важных документов, эксплуатации офиса. Однако это мероприятие могло сильно подорвать мой бюджет. «Золотая улица» же как раз в это время заняла одну из лидирующих позиций на рынке и требовала от меня все больших затрат времени и сил. Расширять штат я не хотела, да и не видела в этом большого смысла, так как большую часть вопросов могла решать только сама, не посвящая никого постороннего, а потому была вынуждена ездить в офис основного клиента ежедневно и проводить там все больше часов. Плюс к этому – время на дорогу и обязательный ритуал чаепития с Геннадием. Пришлось пожертвовать новыми клиентами – у меня совершенно не оставалось сил и времени на их поиск. Разумеется, я потихоньку намекала Геннадию на повышение моего гонорара, так как других клиентов у меня почти не осталось – все рабочее время пожирала «Золотая улица». Поскольку я не наглела, он мне не отказывал. Однако, как выяснилось много позже, это и было началом моего конца, крахом бизнесвумен Марго – нельзя делать ставку на одного клиента. Рано или поздно это должно было привести к развязке, однако столь оригинального конца не могла предвидеть даже я…
Когда-то давно
Алекс исчез. Исчез внезапно, не объясняя причин. Просто пропал. Мы должны были встретиться в лондонском кафе «Старбакс», я отчаянно опаздывала, все смотрела на часы и торопила водителя – Алекс не терпел опозданий, всегда приходил в ярость, если приходилось ждать. Но именно сегодня приехала моя подруга, мы не виделись около трех месяцев, а потому заболтались, и я совершенно упустила из виду, что время близится к четырем.Я вошла в пустой полутемный зал кафе и огляделась. Вот наш любимый столик, именно там, у окна, мы всегда сидели и часами разговаривали. В такие моменты я всегда вспоминала самую первую встречу наедине с Алексом еще в Москве. Что он, такой удивительный, прекрасный просто принц из наивной детской сказки, нашел во мне, сопливой шестнадцатилетней девчонке, – я никак не могла понять, как не понимаю этого до сих пор. Сейчас я стала совсем другой… и внешне, и внутри, и в этой моей перемене тоже его вина. Вина – потому что нельзя, нечестно… ох, не могу, мне все еще больно.
Итак, я вошла в кафе, Алекса не было. Подскочил официант в длинном черном фартуке, пригласил располагаться.
– Здесь должен был ждать мужчина…
– Сомневаюсь, мисс, у нас с самого утра почти нет клиентов. Но, возможно, его задержали дела?
– Я подожду.
Опустившись за столик, я заказала любимый латте с карамельным сиропом и погрузилась в ожидание. Скорее всего, Алекс разозлился и теперь дома накажет меня за опоздание.
Я провела в кафе остаток дня – он так и не пришел. Его телефоны молчали, в офисе мне ответили, что он не был там уже два дня. Это было странно и необъяснимо – Алекс деловой человек, европеец, он не мог себе позволить забыть о бизнесе даже на час, и вдруг… Я не находила причины, которая могла бы заставить его так поступить.
Нужно было идти домой, и я кое-как уговорила себя встать и пошла к выходу. Ноги несли меня куда-то прочь от кафе, и в итоге я оказалась в городском парке на большой каменной скамье. Трель мобильного в кармане вывела из оцепенения. Звонила его мать.
– Будь ты проклята, будь ты проклята, это все ты… – услышала я, но не удивилась. Отношения у нас никогда не были безоблачными. – Ты извела моего сына, это ты, ты… – Ее голос становился все звучнее и сорвался в истерический визг: – Ненавижу, чтоб тебе сгореть!
Сгореть… Господи, да что ты знаешь об этом – ты, благополучная мать благополучных с виду сыновей! Если бы ты видела, что сделал однажды со мной твой любимый сын, если бы только я могла показать тебе ожоги, оставшиеся на моей коже… Но ты, разумеется, не поверила бы. Ты всегда ненавидела меня, всегда хотела ему другую жену – тихую, покорную армянскую девочку, а не меня – русскую, так непохожую на ваших женщин. Но Алекс меня любил – и даже то, что он делал иной раз со мной, было как раз от невозможности выразить любовь иначе. Он хотел меня целиком, жаждал полностью подчинить себе – и не понимал, что для этого ему не нужно насилие: я и так принадлежу ему до последней капли. Вся – его, и за одно ласковое слово, за один взгляд, за одно нежное прикосновение я готова умереть…
– Да скажите же мне, ради бога, что произошло! – вклинилась я в рыдания свекрови.
– Его нет! – рявкнула она так, что я вздрогнула. – Исчез – осталась только ты! А лучше было бы наоборот!
В принципе в периодических исчезновениях Алекса не было ничего необычного. Он мог уехать, не предупредив, и вернуться через неделю-полторы с каким-нибудь подарком и букетом цветов как ни в чем не бывало, поцеловать меня и небрежно спросить:
– Скучала, любимая?
Я никогда не спрашивала, куда и зачем он отлучается, где пропадает, почему возвращается домой со странным блеском в глазах, почему пару дней после возвращения находится в возбуждении и вообще ведет себя необъяснимо. Я хорошо знала причины этих отлучек, но говорить об этом не решалась – знала, что не поймет, рассердится, накажет.
В самом начале нашей совместной жизни я позволила себе задать вопрос. Нет, не так. Алекс пропал внезапно – просто исчез на неделю. Я в панике звонила его родственникам, пыталась дозвониться ему – но оба телефона не отвечали. Я сходила с ума от страха, от тревоги и от того, что мне казалось – все, он меня бросил, я его не увижу никогда. А воскресным вечером он как ни в чем не бывало открыл дверь, бросил у порога спортивную сумку и шагнул ко мне, замершей у камина:
– Здравствуй, Марго. Скучала?
– Где ты был? – тоном сварливой бабы осведомилась я, с удивлением отметив, что даже голос мой изменился.
– У меня были дела, – все еще спокойно ответил он, снимая пиджак.
– Дела?! Что это за дела, о которых нельзя предупредить заранее?!
– Марго! – предостерегающе произнес Алекс, но я и это проигнорировала:
– Я восемнадцать лет Марго! Где ты был?!
– Ты не вправе задавать мне такие вопросы.
– Да ты что?! А я кто? Не жена тебе?
– Это не дает тебе права…
– Да что ты заладил?! Говори, где был! – заорала я, не помня себя, и тут-то и случилось…
Алекс схватил с каминной полки канделябр на двенадцать свечей и что есть силы швырнул в меня. Будь я меньше ростом – и железяка с зажженными свечками раскроила бы мне голову, а так удар пришелся в плечо, но на мне была синтетическая водолазка, моментально вспыхнувшая на груди… Я онемела от шока, стояла и смотрела, как горит одежда, а вместе с ней уже и кожа на груди. Гортанный вскрик пришедшего в себя Алекса вывел меня из ступора, я сразу почувствовала боль, упала на пол, пытаясь сбить пламя. Он накинул на меня пиджак, бросился в кухню и вернулся с кувшином воды, вылил ее на тлеющую водолазку. Сбить пламя удалось, но расплавившаяся синтетика впаялась в кожу на груди, причиняя невыносимую боль. Алекс, совершенно обезумевший от содеянного, метался вокруг и выкрикивал что-то по-армянски. Я слышала, как он звонит врачу, просит его приехать быстрее, но от боли сознание мутилось.
Очнулась я в спальне на кровати, коснулась рукой груди и обнаружила повязку. Резкий запах лекарства ударил в нос, я поморщилась и чихнула.
– Марго…
Я с трудом повернула голову и увидела сидящего рядом на кровати Алекса.
– Детка, прости… я не понимаю, что на меня нашло…
Я промолчала. Но больше никогда не осмелилась задать ему этого вопроса – «где ты был?».
Даже спустя годы воспоминания об этом причиняли боль.
Нет, лучше вспомню что-нибудь другое. Например, как мы впервые оказались в кафе. Я никогда прежде не была в кафе с мужчиной – да и вообще не была на свидании, мне просто некогда было гулять и развлекаться, а уж о кавалерах вообще речи не шло – я училась, занималась спортом и потакала капризам мамы. И вдруг – он. Такой взрослый, красивый и необыкновенный. Я смотрела во все глаза, боялась дышать, открыть рот, чтобы не сморозить глупость и не показаться малолетней дурой. И запах… такой удивительный запах, окутывавший его, как плащ… Единственным знакомым мне в то время ароматом был тройной одеколон, ибо ничего другого в продаже не появлялось. И вдруг – Алекс… и я не выдержала. Когда мы выходили из кафе, я вдруг поддалась необъяснимому порыву и прижалась лицом к его свитеру, вбирая в легкие этот изумительный аромат. Алекс отстранил меня, жестко взглянул в лицо и дал такую оглушительную пощечину, что я едва не упала.
– Кто позволил тебе? – негромко спросил он, но в его голосе совершенно не было злости.
Я подняла на него наполнившиеся слезами глаза и в этот самый миг поняла – никогда, просто никогда я не ослушаюсь его, не сделаю ничего против его воли, и любое его слово и желание будут для меня законом. Мне было семнадцать лет…
Никогда прежде я не задумывалась о том, что захочу настолько подчиниться мужчине, что совершенно забуду о себе, растворюсь и слепо доверю свою жизнь человеку, чья фантазия простиралась далеко за пределы разумных обывательских понятий. Но Алекс… это другое. Совершенно не то, к чему я привыкла, – ведь, несмотря на занятость, у меня все-таки были поклонники – мальчики из школы, теннисной секции, да и просто знакомые. Но ни к кому из этих приглаженных, хорошо воспитанных и нормальных во всех отношениях юношей я не испытывала того, что до сих пор чувствую к Алексу. Я не могу объяснить, ни один нормальный человек никогда не поймет – это за пределами общепринятого. Но все, что он говорил и делал, становилось для меня непреложной истиной, догмой, которую не обсуждают, о которой не думают и не рассуждают, а просто слепо доверяют и принимают как единственно верное. Я не могу сказать, что в то время это уже была любовь, но и жить без него я не могла. И с течением времени осознала, что никого в этом мире не любила так, как Алекса, – до сих пор, хотя вот уже восемь лет как замужем за Ромой. Никогда прежде я не думала, что смогу лечь в постель с другим мужчиной, смогу обнять и поцеловать кого-то, отличного от моего необыкновенного Алекса, моего мучителя, демона – и ангела в одном лице. Рома нормален до мозга костей, до икоты, до мучительно стягивающей челюсти тоски. Но именно он помог мне в определенный момент не сойти с ума, не броситься под машину, не начать употреблять наркотики – хотя соблазны были. Рома предан мне без оглядки, прощает мои капризы и завихрения, терпеливо сносит мои придирки и мимолетные романы, возникающие там и тут. Кто, как не он, всегда готов подставить мне плечо и выслушать нытье по поводу неудавшейся жизни… Я за все благодарна ему, но из благодарности никогда не возникает страстное и сильное чувство, зовущееся любовью, как это ни прискорбно звучит. Он предан мне, как пограничная овчарка, – но разве это можно считать любовью? Конечно, нет. Мне порой бывает очень жаль его – но ничего поделать я не могу. Он не нужен мне как муж и мужчина – возможно, именно поэтому вот уже восемь лет мы безуспешно пытаемся родить ребенка, которого я страстно желаю. Но как может родиться малыш от нелюбимого мужчины? Вот и я говорю – никак…
Подруги наперебой пытаются внушить мне чувство вины, но безуспешно. Я не испытываю угрызений совести – зачем? Если судьбе было угодно распорядиться так, чтобы у нас с Ромой не было детей, – какой смысл грызть себя и пытаться что-то изменить? Наверное, честнее было бы развестись и дать мужу возможность строить свою жизнь отдельно от меня, но Рома и слышать об этом не желает. Значит, его все устраивает.
Москва, начало двухтысячных
У «Золотой улицы» начались небольшие проблемы как раз в той области, которую курировала именно я. Неожиданно не заладились отношения с одним высокопоставленным чиновником, который потребовал неоправданно большую сумму «отката». Руководство «ЗУ» же было мною приучено к тому, что все подобные вопросы можно решить «малой кровью». Площадка была уже освоена, однако для продолжения строительных работ требовалась ощутимая сумма денег – а новоиспеченный чиновник в жесткой форме потребовал увеличить долю, мотивируя это высоким риском для своего положения. Каждый день на объект приезжали все новые проверяющие, рыли с добросовестностью бульдозеристов, стараясь найти нарушения, а зачастую и просто открыто вымогали деньги. Финансы проблемой не являлись, но босс «ЗУ», возомнивший себя уже почти богом, полагаясь на доброе имя и авторитет своей фирмы, платить никому не собирался. Он надеялся найти управу на зарвавшегося чинушу. Кроме того, отступать было уже поздно и некуда – площадка освоена, в рекламу проекта вложены огромные деньги, а в поддержку рекламной кампании мы успели провести в самом центре Москвы грандиозный концерт с приглашенными западными звездами. Это, в свою очередь, потребовало привлечения дополнительных инвесторов. Словом, отступить означало потерять такую сумму, что даже озвучить страшно.Я советовала боссу заплатить несговорчивому чиновнику, но он не слушал ни меня, ни даже Рому, с мнением которого считался. Я смутно чувствовала, что в последнее время «Дружба» начала раздражать босса – все-таки несколько клиентов, помимо «ЗУ», у меня сохранились, и их делами я тоже занималась. Возможно, он боялся, что какая-то информация по сделкам «ЗУ» может просочиться куда не надо. Это, разумеется, ему не нравилось – как раз в этом году он вошел в сотню самых обеспеченных людей России. Вероятно, именно этот факт придал ему дополнительной уверенности в себе и собственных безграничных возможностях, а потому босс неожиданно решился предложить мне некое мероприятие, от которого, на его взгляд, я не смогла бы отказаться.
…Однажды рано утром он вызвал меня к себе. Это против правил – босс прекрасно знал, что я «сова», а потому с утра мало что соображаю и вообще с трудом принимаю решения и воспринимаю информацию. Кроме всего, мне пришлось больше двух часов провести в приемной, изнывая от борьбы с сонливостью и мук неведения. Когда же наконец мне позволено было войти, босс с отеческим радушием усадил меня на диван и по обыкновению принялся разводить вопросами на откровенность и жалобы. На какой-то момент мне показалось, что он видит во мне не преуспевающую бизнес-леди, а обычную женщину, совсем еще молодую, слабую и уставшую, несчастную в личной жизни, вечно носящуюся со своим гениальным, но совершенно никчемным в быту супругом. Расчет его был прост – предложить мне помощь и опеку, этакое «сильное мужское плечо», «надежную спину», «уютное крыло», к которым подспудно стремится каждая женщина.
Я в этом плане не была исключением. Жизнь с Алексом приучила меня к мужчинам с доминантным типом поведения, склонным принимать решения в одиночку, способным управлять не только собственной жизнью, но и моей тоже. Рома же в этом плане абсолютный младенец, он даже одеться с утра не мог без моей помощи – я подсказывала, какую рубашку, свитер, джинсы и носки стоит выбрать сегодня. Так что тут босс не ошибся, стараясь давить именно на мою склонность к подчинению. Его предложение продать «Дружбу» не выглядело наглым поглощением мелкого бизнеса крупным. Он дипломатично предложил моей фирме влиться в группу его компаний с сохранением всего штата.
– А еще ты сможешь сэкономить на офисе, Марго.
Предложение выглядело вполне заманчиво. Времени на остальных клиентов у меня все равно уже не оставалось. Но решить вопрос самостоятельно я не могла. Не то чтобы слово Ромы для меня так уж важно, но и «сохранить лицо» тоже хотелось, а потому я попросила у босса пару дней на раздумья. Неожиданно тот отказался. Мягко, тактично. Попросил не тянуть с принятием решения дольше сегодняшнего вечера.
Я вышла из кабинета совершенно растерянная, промаялась полдня, ожидая возвращения в офис Геннадия, чтобы хоть с ним посоветоваться, но тот задерживался, а время шло. Когда стрелки часов придвинулись к отметке «восемь», я вернулась в кабинет босса и дала принципиальное согласие, но с тем условием, что начну готовить документы только после того, как будет определена цена. Это хотя бы даст мне время на раздумья. Жадность не числилась в списке моих пороков, но отдавать даром свое детище с уже сложившейся репутацией и именем на рынке мне тоже не хотелось. Все-таки мы с Ромой вложили в «Дружбу» много сил, а потому я решила сорвать куш с босса.
Когда-то давно
– Ты ни на что не годишься, я вообще не понимаю, как я могла произвести на свет такое существо, как ты! – Голос матери заставляет меня в который раз сжаться на подоконнике за шторой и замереть, не дышать даже, чтобы не вызвать новую волну гнева. – Это из-за тебя ушел отец! Ему было просто стыдно признать, что вот это чудище – его дочь!Мать отдергивает единственную преграду, защищающую меня от внешнего мира, и раздраженно продолжает:
– Только посмотри! Рядом с тобой стыдно идти по улице – ведь ты безобразная, толстая и тупая!
Мне всего двенадцать лет, я сжимаюсь на широком подоконнике, стараясь стать как можно менее заметной, но это, разумеется, невозможно. Мать не выпускает изо рта неизменную сигарету в длинном мундштуке и придирчиво оглядывает меня.
– Как можно быть такой, зачем ты вообще живешь? – вопрошает она, зло прищурив татарские глаза.
Я даже не плачу – за свою короткую жизнь уже привыкла к несправедливым обвинениям, постоянно вырывающимся из уст матери. Что бы я ни сделала, ни сказала – все выходит боком, она всегда найдет повод для недовольства. Я привыкла с шести лет изнурять себя диетами, только чтобы не слушать вот этого: «ты толстая и безобразная», чтобы не видеть кривящегося в отвращении материнского лица. Но разве можно обмануть природу, наделившую меня крупной фигурой и броской внешностью, которую не изменишь и не исправишь никакими луковыми супами и бессолевыми диетами? Широкая кость и высокий рост достались от отца, как и мягкий характер, уступчивость и покладистость. Другая при подобном давлении со стороны матери уже давно бы ожесточилась, замкнулась и стала ненавидеть все человечество – но я при всех издержках материнского воспитания ухитрялась оставаться доброй и всепрощающей. Именно это так бесило мать, именно потому она старалась как можно больнее уязвить, обидеть и унизить. Я терпела, искала оправдания материнским поступкам и словам, пыталась как-то объяснить себе злые выпады, но в душе постоянно росло и множилось сомнение в себе. «Может, это все правда? Может, я на самом деле такая, как говорит мама, – толстая, неповоротливая уродина, до которой ни одному нормальному человеку не может быть никакого дела?» – думала я, машинально отковыривая ногтем кусочек штукатурки. Ответа не находилось, и постепенно я искренне уверовала в свою никчемность.
Все наши комплексы рождаются в детстве. Мы очень восприимчивы, верим взрослым на слово – и любое неосторожное слово, любая не так и не вовремя сказанная фраза способны нанести непоправимый вред, оставить шрам в душе… Взрослые почему-то не осознают этого. Когда у меня будет дочь, я буду другой…
Моя мама к моим двенадцати годам успела основательно потрудиться на поприще развала моей психики и утверждения в моей голове различных комплексов по поводу внешности и манеры вести себя, а потому появление Алекса было практически неизбежным. Может, он просто оказался в удачное время в удачном месте? Интересно, вспоминает ли он маленькую нервную девочку в костюме кометы? Плащ был сшит специально, а водолазка – бабушкина, парадная. Через четыре года после нашей первой встречи она была забыта у него дома возле дивана в огромной плетеной корзине с орехами. В те мои двенадцать лет я не воспринимала его никак – просто взрослый дядя. Но яркий и красивый, вроде как англичанин, ласковый и заинтересованный во мне – только вот почему? Почему – я? Та встреча в закутке возле кабинета труда изменила всю мою жизнь, как в рассказе Брэдбери меняет эволюцию человечества смерть единственной бабочки. Второй этаж, наш новогодний утренник, я честно отработала свой номер под пристальным взглядом классной руководительницы и хотела домой. В школе меня ничто не удерживало. Но уйти раньше было нельзя, вот я и вышла передохнуть. И вот там-то он и наколол меня на свой ласковый взгляд, как коллекционер – бабочку на булавку. Сейчас кто-нибудь сказал бы – педофил. Пусть даже педофил. Он пришел, чтобы мне помочь, – это я поняла сразу. Потом быстро забыла – дети с трудом держат в голове такие вещи, особенно когда у них полно других занятий.