Страница:
А он наверняка запомнил…
Целый год мы учили друг друга нормально писать: он меня – по-английски, я его – по-русски. Я смеялась над ним в каждом письме, советовала книжки из моей школьной программы. Он читал, привыкал, но не упускал случая подколоть и меня. Кем он был для меня? Что это было? Pen-friend?.. Он был другим, он был взрослым. Я писала ему глупости, наклеивала медвежат, рисовала смешные картинки. Бумага все стерпит.
Сейчас я думаю – на что он «разводил» меня, чего хотел от девочки-подростка? Если рассудить трезво – зачем ему эти проблемы, ведь он уже тогда был взрослым красивым мужчиной, не по-европейски рано закончившим все возможные виды обучения и уже вовсю вкалывающим в бизнесе отчима. Вокруг наверняка были такие же взрослые красивые девушки – без всяких проблем, ищущие его внимание, ловящие взгляд. Наверняка.
К такому повороту событий я оказалась не готова. Возле офиса «ЗУ» стояли несколько милицейских машин. Я заметила их практически сразу, едва только приблизилась к воротам, а потому, насторожившись, решила не заезжать во двор, а припарковать машину где-нибудь в ближайшем переулке. Какое-то шестое чувство не давало мне направиться сразу в офис, а потому я, устав бороться с интуицией, зашла на детскую площадку и набрала номер Геннадия. Телефон молчал. Гудки шли – без ответа. Я позвонила секретарше, и та приглушенной скороговоркой выдала, что в офисе производится изъятие документов, а всех сотрудников заперли в переговорной и отобрали телефоны. У меня от такой новости подкосились ноги, я без сил плюхнулась на ближайшую лавочку и задумалась. Перед глазами мелькнула весьма неприятная картинка: в руки какого-нибудь следователя попадает мой не учтенный нигде договор, мои подписи за получение ежемесячных денег, а главное – пакет документов по продаже «Дружбы». Генеральным директором числился Рома, я формально была только его заместителем, но и учредителем тоже являлась. Голубое небо над головой вдруг показалось закрытым решеткой…
Я стала набирать номер мужа, но вовремя сообразила: телефоны прослушивались службой безопасности «ЗУ», и где гарантии, что сейчас прослушку не возобновят следователи? Нет, лучше не совершать резких движений – так шансы спастись гораздо выше…
Телефон внезапно завибрировал в руке, от неожиданности я едва не упала с лавки. Пришла эсэмэска с незнакомого номера. Текст гласил: «То, что тебе нужно, у меня в пиджаке. Геннадий». Я выдохнула с облегчением, но тут же поняла новую проблему – а как я достану пиджак? Нельзя ведь пройти сквозь милицейское оцепление с невинным лицом и фразой «да я только одежду возьму». Я беспомощно осмотрелась по сторонам и поняла, что делать. К зданию, где располагался офис, примыкал один из торговых центров, принадлежавших «ЗУ». Его крыша располагалась вровень с окнами третьего этажа, и как раз через одно из этих окон я могла бы попасть в помещение. В торговом центре шла обычная жизнь – его никто не тронул, оцепления вокруг не было, и я ринулась туда, прямиком в кабинет управляющего. Тот сперва отказывался верить в происходящее, но я подтащила его к окну, отдернула жалюзи, и Иван Игнатьевич, оттолкнув меня, кинулся к сейфу и начал быстро скидывать бумаги в полиэтиленовый пакет.
– Иван Игнатьевич, как мне на крышу попасть?
– Сдурела? Тебе зачем на крышу-то? Вали-ка отсюда подальше, – не прерываясь, посоветовал управляющий, но я взмолилась:
– Да поймите вы, там, в офисе, практически на каждом столе лежит компромат на меня!
– И что – по всем столам собирать пойдешь? В обход ментов или на их изумленных глазах?
Это меня взорвало: однажды я спасла его задницу от увольнения, прикрыв кое-какие махинации, а теперь он тут упражняется в остроумии, когда мне, может, на свободе осталось быть полчаса-час!
Об этом я и напомнила Ивану Игнатьевичу, пообещав попутно, что в случае чего он отправится на нары вместе со всеми.
Через пять минут я уже стояла на подоконнике чердака подсобки магазина. Как в кино – впереди метров пятьдесят покатой крыши, окна переговорной, в которой заперты сотрудники офиса, и призрачная надежда попасть в здание незамеченной. А ведь потом предстоит вернуться сюда – тем же путем. А если порывом ветра захлопнет окно? А если кто-то из милиционеров выглянет и узрит мои маневры? Господи, как мне страшно… Но выхода нет…
Первый шаг – и я со свойственной мне неловкостью тут же обдираю до крови руку, схватившись за железный откос. Обожгло так, что нечем стало дышать. Мелькнула шальная мыслишка повернуть, но куда – навстречу нарам и тюремному сроку? Нет, нет! Надо идти… я сильная, я справлюсь, я смогу…
Страшно дается только первый шаг, потом уже как-то легче. Я медленно продвигалась вперед и боялась даже опустить глаза – внизу, во дворе офиса, курсировали люди с автоматами, и стоило хоть кому-то поднять голову… Нет, нельзя об этом. Со мной ничего не случится, ни-че-го! Чертова циркачка, мадам Чинизелли… господи, мне бы только выбраться – и я уеду, плюну на деньги – и уеду хоть ненадолго… Еще шаг – и я на подоконнике. Это окно вело не в переговорную, а в соседнюю комнату, но зато было открыто. Черт! Я зацепила ногой цветочный горшок, и тот повалился на пол, усугубив и без того творящийся в кабинете беспорядок. У меня перехватило дыхание – а что, если на звук кто-то войдет? Выждав пару минут, я двинулась к двери. Ручка пошла вниз почти бесшумно, я осторожно выглянула – коридор пуст. До переговорной двадцать пять метров – или больше. Все просматривается камерами наблюдения. Как узнать, кто сейчас сидит за пультом? Двадцать пять метров, которые могут перечеркнуть всю мою жизнь – весь мой непростой путь к деньгам, к стабильности, к каким-то перспективам. И только одна трагическая ошибка, поставившая под удар все…Надо заставить себя идти, надо! Но ведь дверь переговорной наверняка заперта… и – о, чудо! – она вдруг открылась, и в коридор вышел омоновец. Вынув мобильник, он принялся куда-то звонить. «А ведь в коридоре у нас телефоны-то не ловят!» – мелькнуло у меня в голове. Как-то недавно мне пришлось едва ли не на улицу бежать, когда нужно было позвонить маме с какой-то важной просьбой. Так и есть – сейчас он тоже будет пробовать набрать номер через каждые пятнадцать метров, пока не скроется за поворотом на лестницу. Ну же, давай, родной, давай… Все, можно! Только бы не передумал, только бы не вернулся…
Каким-то марш-броском я преодолела двадцать пять метров коридора, толкнула дверь, попутно ударив кого-то в переговорной. Два юриста, аналитик, секретарь из приемной финансового директора – куча знакомых лиц. Геннадий… он сразу все понял, кинулся, прижал меня к стене и начал совать в мою сумку листы формата А4, сложенные пополам.
– У кого еще что есть – сюда. Быстро! – скомандовал он негромко, и моя сумка в момент наполнилась документами.
– Гена… идем со мной, Гена. Я знаю, как выйти!
Но он отрицательно покачал головой:
– Нет, Марго. Нас пересчитали, обыскивать еще будут, наверное. Но ведь на каждого поименно санкция нужна. Вот и возятся, паспортные данные только переписали. Уходи, Марго. Беги, насколько сил хватит.
И я побежала, уже не боясь шуметь…
Комната архитекторов. Подоконник. Пожарная лестница – пять ступенек вниз. Крыша. Осторожно… Беги, Марго, беги…
По крыше бежать побоялась, пошла медленно. Рано обрадовалась, поняла я, поставив ногу на ржавый подоконник. Окно подсобки оказалось закрыто. Дернула сильнее – нет, закрыто, закрыто, черт!!! Неужели Иван Игнатьевич решил смягчить свою участь, оказав помощь следствию? Или просто попалась добросовестная уборщица? Хотя какая на чердаке уборщица? Что мне делать, господи, что мне делать?! Разбить стекло? Нет, привлеку внимание… С края двора эта часть крыши видна прекрасно – на проходной всегда есть люди. Вопрос только в том – наши ли сейчас. Боже мой, как на войне: «наши – не наши»… А ведь по сути это война и есть.
Окно вдруг бесшумно отворилось, и луч солнца выхватил из чердачного полумрака лицо Геннадия:
– Скорее давай! Да что ж ты смотришь-то на меня, как на покойника?! Руку давай, не стой! Так и знал, что Ванька окно закроет, вот же барахло человек, небось уже к канадской границе подгребает с перепугу. Ну, что ты стоишь, Марго? Руку, я сказал.
Каждый раз, как Шерлок Холмс, я, выходя из лифта, напряженно вслушиваюсь в шорохи, в запах сигарет – его табак ни с чем нельзя спутать, но даже я иногда обманываюсь. Либо он обманывает меня.
Рассказывать все «по порядку» – это все равно что пить «Мохито», не смешивая ингредиенты. Отдельно ром, отдельно сахар. Откусить лед, пожевать мяту. И потом удивиться – а что тут такого? Довольно странно – но и все…
У каждой женщины в жизни должен быть такой мужчина. Самое странное, что его никак, просто никак нельзя считать идеальным – за долгие годы разнообразных отношений у меня было много поводов ненавидеть его и даже бояться. Бояться до такой степени, чтобы в ужасе отдергивать руку от протянутого пальто… Мало что в жизни остается неизменным, по крайней мере – у меня. Алекс – один из таких перманентных персонажей, уверена, что им и остался бы… если бы…
Если бы мог.
Как описать целостное ощущение от человека? Как передать на бумаге дрожь своей руки, вытирающей капли пота с его лица? Его неповторимый жест, стряхивание капель дождя с черного зонта-трости… Он – единственный из всех моих мужчин, кого я никогда не могла пожалеть, в ком ни разу не увидела маленького мальчика, с кем никогда не пыталась соревноваться в чем-то или даже просто спорить. Когда мы только поженились – я даже боялась встать как-то неправильно, чтобы случайно не нарушить эстетский минимализм его холодного дома. Со временем я начала повышать на него голос, а он не напирал, только растворялся в моих руках, как песок, который нельзя ухватить. Из мужа он очень быстро превратился в ангела-хранителя, в мой ночной кошмар, в слезы в уголочке, каждый раз, когда меня кто-то сильно обижал: «Почему ты не рядом, почему не со мной, зачем оставил меня…»
– Да я ведь за тобой пошел. Куда мне было деваться? С другой стороны крыша плоская, и путь короче в три раза – что ж тебя понесло-то на покатую? Небось Игнатьич отправил?
Я кивнула, и Геннадий удовлетворенно хохотнул:
– Так и знал, вот же гнида. Да, недосчитаются меня бойцы, но что ж теперь. Пусть арестовывают. Я ж ничего не подписывал, никаких бумаг, что предупрежден, и все такое.
Дома его ждали жена и маленькая дочка…
– Гена… объясни мне, что происходит. Я не понимаю, но ты-то должен знать! – Я затягивалась уже второй сигаретой, хотя вообще-то не курила.
– И знаю. И объяснить могу. Ты ведь в курсе, как происходит стандартный рейдерский захват? Есть люди, собирающие компромат на олигархов. Просто так – помнишь, как у Ильфа и Петрова Коробейников собирал ордера на мебель? – Геннадий отхлебнул чаю, поморщился. – Горячо. Так вот. Риск есть, конечно, потому что а ну как этот олигарх никому дорожку не перейдет и все труды зря? Или перейдет – но горе-Коробейников об этом не узнает? Но ты ж понимаешь, что такие вот Коробейниковы там, где надо, хорошо известны, а олигархи рано или поздно непременно оступаются. Вот и на босса нашелся такой специалист. Выясняем, конечно, кто и что, но пока тихо и глухо. Понятно только, что приглянулась кому-то наша площадка, кусок набережной – место сладкое. Все сделано, укреплено, чтоб не осыпалось, строй – не хочу. Нашему-то три раза предлагали продать, а он ни в какую – мол, имиджевый проект, репутация. А сегодня и в офисе не было его – уехал. А был бы на месте – не вошел бы в офис никто.
– М-да… – протянула я растерянно. – И что теперь будет, а?
– Ничего, – пожал плечами Геннадий. – Слушай, а давай-ка мне бумаги. Там папка голубая, я ее заберу.
Я послушно вышла в коридор, где так и валялась моя набитая вынесенными из офиса документами сумка, вынула голубую пластиковую папку.
– А что там? – протягивая ее Геннадию, спросила я, без всякого, впрочем, интереса.
– Так… договора кое-какие, переписка с клиентами.
– А-а…
Мы просидели еще около часа, и Геннадий уехал домой, а я улеглась в ванну и прорыдала там, не выдержав нервного напряжения, до самого вечера. Утром я решительно поругалась с Ромой, плюнула на все, заплатила бешеные деньги за быстрое оформление визы и через два дня улетела в Испанию.
Примерка прошла отлично, платье получалось действительно стильным и дорогим. Настроение взлетело вверх, я почти вприпрыжку направилась к припаркованной машине, но тут меня вдруг окликнула молоденькая продавщица цветов из лавочки напротив:
– Послушайте, мисс! Это не мое дело, конечно, но я видела, как полчаса назад какой-то парень в бейсболке и спортивном костюме сунул что-то под вашу машину.
– То есть как – сунул? – бестолково переспросила я, и девушка рукой изобразила, как незнакомец прячет что-то под днище.
Внутри все похолодело – я уехала на машине Алекса… Лихорадочно роясь в сумке, я пыталась найти мобильник, но тот, как назло, завалился между косметичкой, кошельком и еще какими-то мелочами, которые я так и не могла отвыкнуть таскать с собой. Издав стон, я опустилась на тротуар и вывернула содержимое сумки прямо на бордюр. Проигнорировав удивленный взгляд цветочницы, я нашла-таки телефон и позвонила Алексу.
– Ты можешь приехать сюда немедленно? – заговорила я по-русски, чтобы не возиться с подбором слов и выражений.
– В чем дело?
– Алекс, я тебя умоляю – приезжай, я не могу по телефону, кругом люди!
– Хорошо, жди меня.
Он подъехал минут через двадцать, я уже успела тихонько сойти с ума от ужаса. Но вот он легко выпрыгнул из моей машины, подошел и хмыкнул:
– Ты так соскучилась, Марго, что придумала повод?
– Алекс, под днищем машины что-то есть, – прошептала я, прижавшись к нему и дрожа.
К моему удивлению и ужасу, эта информация не заставила Алекса даже бровью повести, такое ощущение, будто он ждал чего-то подобного. Отстранив меня, он опустился на колени и заглянул под машину. Потом встал, закурил и велел мне:
– В машину, Марго. Мы уезжаем.
– То есть?
– Я сказал – в машину.
На плохо слушавшихся ногах я дошла до машины, забралась на заднее сиденье и затихла, боясь даже дышать. Алекс о чем-то переговорил с цветочницей, что-то сунул ей в руку и неторопливо пошел к водительской двери.
– Испугалась? – спросил он, когда мы отъехали примерно за два квартала.
– Очень… что это было?
– Тебе не надо знать.
– Алекс… я уже знаю – так, может, ты объяснишь?
Он только усмехнулся и отрицательно покачал головой.
Возле дома он высадил меня и сразу уехал, не сказав, как обычно, куда. Я уже почти привыкла к подобным отлучкам, но сегодня мне стало нестерпимо обидно – я пережила такой стресс, мог бы побыть со мной.
Полежав в ванне и выпив немного мартини, я расслабилась и перебралась в комнату, включив зачем-то телевизор. Шел выпуск новостей, и вдруг я увидела нашу машину и полицейское оцепление вокруг. Я недостаточно хорошо понимала беглую английскую речь, однако смысл уловила – под машиной обнаружили бомбу, которой хватило бы, чтобы разнести весь квартал. Если бы я открыла дверь и села за руль… меня уже не было бы. В испуге я выключила телевизор и зарыдала. Всего пара секунд, пара секунд отделяли меня от смерти – если бы в тот момент в цветочной лавке оказался покупатель, то продавщица не обратила бы внимания на меня… И еще одно проскользнуло в словах репортера – что автомобиль зарегистрирован на некую фирму, владельцев которой уже неоднократно подозревали в связях с террористическими группировками. Это удивило и испугало меня еще сильнее, хотя казалось бы – куда уж…
Я проплакала до вечера, никогда в жизни мне не было так страшно, как сегодня. Алекса не было… И я вдруг решилась на жуткую вещь, о которой впоследствии очень жалела. Я прошла в ванную и открыла тайник под кафельной плиткой в самом углу. О существовании этого тайника я узнала совершенно случайно – зашла в ванную, когда Алекс принимал душ, вернувшись из очередной отлучки, и застала его у открытой дыры в стене. Он тогда закричал на меня, велел стучаться, и я не придала значения этому инциденту. Но сейчас мне стало любопытно – а что же именно было там, в стене?
Лучше мне было этого не знать…
В ту первую поездку я так и не застала в Испании яркого солнца, привычного местным жителям. Зато я чувствовала его мягкое прикосновение через постепенно просыхающие облака – они были подсвечены желтым откуда-то изнутри. Под дождь я больше не попадала – все мои вылазки и прогулки были просушены крепким морским ветром.
Мне никогда не был важен визуальный ряд – я воспринимаю мир через запахи и звуки. А этого в Каталонии в избытке. Как собака, я жадно вдыхала общеевропейский запах сладкого и чистого воздуха, к которому примешивалась свежая рыба, бензин, бесчисленные цветы и еще, еще что-то, трудно поддающееся определению. Ночами я лежала в постели, стараясь подольше не уснуть, чтобы впитать в себя звуки испанской речи с чуть картавым акцентом, шум моря, жужжание мопедов и мотоциклов – основного и любимого средства передвижения местной молодежи. С утра я всегда выходила на балкон или просто на улицу и окуналась в самый любимый на свете звук – утреннее воркование горлиц в лесу. Лес начинался сразу за нашим отелем – ухоженный сосновый бор на окраине маленького курортного городка, восемьдесят километров от Барселоны. Любой каталонский мало-мальски крупный город устроен так: набережная с возможным и даже вероятным пляжем, по другую сторону – променад с художниками и кафе, затем параллельно пешеходная улочка с крохотными магазинчиками, а перпендикулярно этой прибрежной черте город режет рамбла – тоже, как правило, пешеходная улица с лавочками, памятниками, платанами и, разумеется, – голубями. В любом городе рамбла упирается в море – такова простая и откровенная геометрия. Обычно в конце рамблы, на берегу, на пересечении с набережной, образовывается некоторая площадка – иногда это довольно большая площадь с огромным памятником Колумбу, как в Барсе, с круговым движением машин, вечными пробками и стоянками такси. Но чаще это просто милая круглая площадка с кафе и голубями, а в центре – фонтанчик или герб городка. Даже не зная языка, по рамбле можно легко ориентироваться в любом городе – прохожие всегда вам покажут, как туда выйти.
Тем, кто хочет узнать подробности, проще заглянуть в путеводитель. Я же всегда узнавала город сначала через собственные, весьма субъективные ощущения. Пальмы, агавы, фонтаны и кафе. Общее ощущение – расслабленность. Испанцы вообще никуда не торопятся, напряжение им чуждо. Но у меня было совсем иначе – я чего-то ждала. Ждала первого шага, как приглашения от мужчины. Взгляд я давно чувствовала на себе, поймала и удерживала. Следующий ход – за ним.
Любовь была повсюду. Кругом сидели и прогуливались целующиеся парочки, самой мне стоило лишь на секунду присесть одной на лавочку, как я сразу же окуналась в мужское настойчивое внимание. Флирт здесь что-то вроде национальной культуры, особенности характера, температуры крови. Мужчины прекрасны до такой степени, что знаки их внимания трудно воспринимать всерьез. Однако же каждый из них, предлагая незнакомке руку и сердце на пятой секунде общения, – не шутит, а говорит правду. Тут повсюду судьба, случай, опасность, внезапные повороты и отчаянная неизбежность каждого из них. Случай подстерег и меня – как и каждого, кто этого ждет и жаждет.
Позже Испания стала для меня совсем другой. Я узнала ее яркие краски, безжалостное солнце, ощутила кожей всю любовь и всю боль, стала такой же расслабленной, поняла, почему здесь так легко убить от ревности. Потому что это – сама жизнь в ее сухом остатке, с выпаренной водой, без примесей и добавок, жесткая и пряная, с привкусом крови и трагедии. Поняла и полюбила местный танец фламенко, больше распространенный на юге, наконец, простила ему то, что меня смущало раньше, – в нем практически не участвуют бедра. Бедра – это латина, это секс и игра. Фламенко – это жизнь, страсть и отчаянная правда без всяких шуток. Кто боится – пусть сидит дома… А я – не стала…
Что происходит, откуда эти паспорта, зачем они? В голове роились мысли, одна ужаснее другой, я растерянно перебирала паспорта и так погрузилась в себя и свои мысли, что не услышала, как вернулся Алекс. Он вошел в ванную, сразу понял все. Да и что понимать, когда я стояла под открытым тайником, держа в руках паспорта…
Он ударил меня по щеке, швырнул документы обратно и за руку выволок меня куда-то. Я покорно шла за ним, не в состоянии возражать, сопротивляться. «Сейчас он меня убьет», – как-то совсем уж отстраненно и равнодушно думала я, даже не испугавшись.
Алекс притащил меня в подвал, где у него был оборудован винный погреб – ровные стеллажи, в которых полулежали бутылки с разными винами, несколько пузатых бочонков, пустые корзины, в которых ему привозили эти самые бутылки. В самом дальнем углу оказалась большая куча соломы, невесть как там очутившаяся, и прямо над ней в стене торчал большой подернутый слоем ржавчины крюк. Не отпуская моей руки, Алекс пошарил на одном из стеллажей и стащил с него длинную цепь с наручниками. Закрепив ее одним концом на крюке, другой он наручником прицепил к моему запястью.
– Извини, Марго. Это все, что я сейчас могу для тебя сделать.
Он толкнул меня на кучу соломы и ушел.
Я осталась одна в полной тишине и темноте. Даже не знаю, было ли мне страшно – скорее нет. Насколько я успела узнать Алекса, то по всем законам он должен был просто меня прирезать – и все. А он почему-то не сделал этого…
Потянулись дни в заточении. Алекс приходил ко мне трижды в день, кормил, разрешал прогуляться по подвалу, но наверх не выпускал. Первое время я отчаянно пугалась моментов, когда дверь начинала со скрипом открываться, – казалось, что этот миг может стать в моей жизни последним. Однако Алекс был даже дружелюбен и лишь однажды прорвался фразой:
Целый год мы учили друг друга нормально писать: он меня – по-английски, я его – по-русски. Я смеялась над ним в каждом письме, советовала книжки из моей школьной программы. Он читал, привыкал, но не упускал случая подколоть и меня. Кем он был для меня? Что это было? Pen-friend?.. Он был другим, он был взрослым. Я писала ему глупости, наклеивала медвежат, рисовала смешные картинки. Бумага все стерпит.
Сейчас я думаю – на что он «разводил» меня, чего хотел от девочки-подростка? Если рассудить трезво – зачем ему эти проблемы, ведь он уже тогда был взрослым красивым мужчиной, не по-европейски рано закончившим все возможные виды обучения и уже вовсю вкалывающим в бизнесе отчима. Вокруг наверняка были такие же взрослые красивые девушки – без всяких проблем, ищущие его внимание, ловящие взгляд. Наверняка.
Москва, начало двухтысячных
Торги по продаже «Дружбы» затянулись на три долгих месяца. И вот тут у «Золотой улицы» случились крупные неприятности. Озлобленный несговорчивый чиновник нашел-таки зацепку – и на фирму тут же завели уголовное дело. Мне в тот момент неплохо было бы сесть и крепко подумать, а стоит ли заниматься продажей своей конторы дальше, но проблем было и без того по горло: мне приходилось общаться с журналистами, представителями власти, как-то поддерживать разъяренного босса, принимая на свою бедную голову весь его гнев. Это изматывало больше морально, чем физически, да еще и Геннадий периодически впадал в истерическое состояние, и я на правах приятельницы была вынуждена успокаивать еще и его. Мужчины слабы перед лицом реальной опасности или при малейшем намеке на неприятности, и только женщина старается до последнего сохранять здравый рассудок. Чем, собственно, я и занималась. Начались ожидаемые перебои с поступлением денежных средств, а потому я все-таки подготовила все документы на продажу «Дружбы». Но попросила сперва Геннадия забрать весь пакет к себе в офис для внутреннего аудита, пообещав, что завтра после обеда заеду сама.К такому повороту событий я оказалась не готова. Возле офиса «ЗУ» стояли несколько милицейских машин. Я заметила их практически сразу, едва только приблизилась к воротам, а потому, насторожившись, решила не заезжать во двор, а припарковать машину где-нибудь в ближайшем переулке. Какое-то шестое чувство не давало мне направиться сразу в офис, а потому я, устав бороться с интуицией, зашла на детскую площадку и набрала номер Геннадия. Телефон молчал. Гудки шли – без ответа. Я позвонила секретарше, и та приглушенной скороговоркой выдала, что в офисе производится изъятие документов, а всех сотрудников заперли в переговорной и отобрали телефоны. У меня от такой новости подкосились ноги, я без сил плюхнулась на ближайшую лавочку и задумалась. Перед глазами мелькнула весьма неприятная картинка: в руки какого-нибудь следователя попадает мой не учтенный нигде договор, мои подписи за получение ежемесячных денег, а главное – пакет документов по продаже «Дружбы». Генеральным директором числился Рома, я формально была только его заместителем, но и учредителем тоже являлась. Голубое небо над головой вдруг показалось закрытым решеткой…
Я стала набирать номер мужа, но вовремя сообразила: телефоны прослушивались службой безопасности «ЗУ», и где гарантии, что сейчас прослушку не возобновят следователи? Нет, лучше не совершать резких движений – так шансы спастись гораздо выше…
Телефон внезапно завибрировал в руке, от неожиданности я едва не упала с лавки. Пришла эсэмэска с незнакомого номера. Текст гласил: «То, что тебе нужно, у меня в пиджаке. Геннадий». Я выдохнула с облегчением, но тут же поняла новую проблему – а как я достану пиджак? Нельзя ведь пройти сквозь милицейское оцепление с невинным лицом и фразой «да я только одежду возьму». Я беспомощно осмотрелась по сторонам и поняла, что делать. К зданию, где располагался офис, примыкал один из торговых центров, принадлежавших «ЗУ». Его крыша располагалась вровень с окнами третьего этажа, и как раз через одно из этих окон я могла бы попасть в помещение. В торговом центре шла обычная жизнь – его никто не тронул, оцепления вокруг не было, и я ринулась туда, прямиком в кабинет управляющего. Тот сперва отказывался верить в происходящее, но я подтащила его к окну, отдернула жалюзи, и Иван Игнатьевич, оттолкнув меня, кинулся к сейфу и начал быстро скидывать бумаги в полиэтиленовый пакет.
– Иван Игнатьевич, как мне на крышу попасть?
– Сдурела? Тебе зачем на крышу-то? Вали-ка отсюда подальше, – не прерываясь, посоветовал управляющий, но я взмолилась:
– Да поймите вы, там, в офисе, практически на каждом столе лежит компромат на меня!
– И что – по всем столам собирать пойдешь? В обход ментов или на их изумленных глазах?
Это меня взорвало: однажды я спасла его задницу от увольнения, прикрыв кое-какие махинации, а теперь он тут упражняется в остроумии, когда мне, может, на свободе осталось быть полчаса-час!
Об этом я и напомнила Ивану Игнатьевичу, пообещав попутно, что в случае чего он отправится на нары вместе со всеми.
Через пять минут я уже стояла на подоконнике чердака подсобки магазина. Как в кино – впереди метров пятьдесят покатой крыши, окна переговорной, в которой заперты сотрудники офиса, и призрачная надежда попасть в здание незамеченной. А ведь потом предстоит вернуться сюда – тем же путем. А если порывом ветра захлопнет окно? А если кто-то из милиционеров выглянет и узрит мои маневры? Господи, как мне страшно… Но выхода нет…
Первый шаг – и я со свойственной мне неловкостью тут же обдираю до крови руку, схватившись за железный откос. Обожгло так, что нечем стало дышать. Мелькнула шальная мыслишка повернуть, но куда – навстречу нарам и тюремному сроку? Нет, нет! Надо идти… я сильная, я справлюсь, я смогу…
Страшно дается только первый шаг, потом уже как-то легче. Я медленно продвигалась вперед и боялась даже опустить глаза – внизу, во дворе офиса, курсировали люди с автоматами, и стоило хоть кому-то поднять голову… Нет, нельзя об этом. Со мной ничего не случится, ни-че-го! Чертова циркачка, мадам Чинизелли… господи, мне бы только выбраться – и я уеду, плюну на деньги – и уеду хоть ненадолго… Еще шаг – и я на подоконнике. Это окно вело не в переговорную, а в соседнюю комнату, но зато было открыто. Черт! Я зацепила ногой цветочный горшок, и тот повалился на пол, усугубив и без того творящийся в кабинете беспорядок. У меня перехватило дыхание – а что, если на звук кто-то войдет? Выждав пару минут, я двинулась к двери. Ручка пошла вниз почти бесшумно, я осторожно выглянула – коридор пуст. До переговорной двадцать пять метров – или больше. Все просматривается камерами наблюдения. Как узнать, кто сейчас сидит за пультом? Двадцать пять метров, которые могут перечеркнуть всю мою жизнь – весь мой непростой путь к деньгам, к стабильности, к каким-то перспективам. И только одна трагическая ошибка, поставившая под удар все…Надо заставить себя идти, надо! Но ведь дверь переговорной наверняка заперта… и – о, чудо! – она вдруг открылась, и в коридор вышел омоновец. Вынув мобильник, он принялся куда-то звонить. «А ведь в коридоре у нас телефоны-то не ловят!» – мелькнуло у меня в голове. Как-то недавно мне пришлось едва ли не на улицу бежать, когда нужно было позвонить маме с какой-то важной просьбой. Так и есть – сейчас он тоже будет пробовать набрать номер через каждые пятнадцать метров, пока не скроется за поворотом на лестницу. Ну же, давай, родной, давай… Все, можно! Только бы не передумал, только бы не вернулся…
Каким-то марш-броском я преодолела двадцать пять метров коридора, толкнула дверь, попутно ударив кого-то в переговорной. Два юриста, аналитик, секретарь из приемной финансового директора – куча знакомых лиц. Геннадий… он сразу все понял, кинулся, прижал меня к стене и начал совать в мою сумку листы формата А4, сложенные пополам.
– У кого еще что есть – сюда. Быстро! – скомандовал он негромко, и моя сумка в момент наполнилась документами.
– Гена… идем со мной, Гена. Я знаю, как выйти!
Но он отрицательно покачал головой:
– Нет, Марго. Нас пересчитали, обыскивать еще будут, наверное. Но ведь на каждого поименно санкция нужна. Вот и возятся, паспортные данные только переписали. Уходи, Марго. Беги, насколько сил хватит.
И я побежала, уже не боясь шуметь…
Комната архитекторов. Подоконник. Пожарная лестница – пять ступенек вниз. Крыша. Осторожно… Беги, Марго, беги…
По крыше бежать побоялась, пошла медленно. Рано обрадовалась, поняла я, поставив ногу на ржавый подоконник. Окно подсобки оказалось закрыто. Дернула сильнее – нет, закрыто, закрыто, черт!!! Неужели Иван Игнатьевич решил смягчить свою участь, оказав помощь следствию? Или просто попалась добросовестная уборщица? Хотя какая на чердаке уборщица? Что мне делать, господи, что мне делать?! Разбить стекло? Нет, привлеку внимание… С края двора эта часть крыши видна прекрасно – на проходной всегда есть люди. Вопрос только в том – наши ли сейчас. Боже мой, как на войне: «наши – не наши»… А ведь по сути это война и есть.
Окно вдруг бесшумно отворилось, и луч солнца выхватил из чердачного полумрака лицо Геннадия:
– Скорее давай! Да что ж ты смотришь-то на меня, как на покойника?! Руку давай, не стой! Так и знал, что Ванька окно закроет, вот же барахло человек, небось уже к канадской границе подгребает с перепугу. Ну, что ты стоишь, Марго? Руку, я сказал.
Когда-то давно
Черно-белые клавиши. Теплые смуглые пальцы, всегда опускающиеся на них с какой-то глубокой мыслью. Черно-белая одежда. Однажды он сказал мне, что с юности решил одеваться в этой гамме – так проще подбирать гардероб, каждая вещь будет сочетаться с другой. Тогда меня удивило такое пристальное внимание молодого мужчины к своему внешнему виду. Но он во всем такой – безупречный. Это – Алекс.Каждый раз, как Шерлок Холмс, я, выходя из лифта, напряженно вслушиваюсь в шорохи, в запах сигарет – его табак ни с чем нельзя спутать, но даже я иногда обманываюсь. Либо он обманывает меня.
Рассказывать все «по порядку» – это все равно что пить «Мохито», не смешивая ингредиенты. Отдельно ром, отдельно сахар. Откусить лед, пожевать мяту. И потом удивиться – а что тут такого? Довольно странно – но и все…
У каждой женщины в жизни должен быть такой мужчина. Самое странное, что его никак, просто никак нельзя считать идеальным – за долгие годы разнообразных отношений у меня было много поводов ненавидеть его и даже бояться. Бояться до такой степени, чтобы в ужасе отдергивать руку от протянутого пальто… Мало что в жизни остается неизменным, по крайней мере – у меня. Алекс – один из таких перманентных персонажей, уверена, что им и остался бы… если бы…
Если бы мог.
Как описать целостное ощущение от человека? Как передать на бумаге дрожь своей руки, вытирающей капли пота с его лица? Его неповторимый жест, стряхивание капель дождя с черного зонта-трости… Он – единственный из всех моих мужчин, кого я никогда не могла пожалеть, в ком ни разу не увидела маленького мальчика, с кем никогда не пыталась соревноваться в чем-то или даже просто спорить. Когда мы только поженились – я даже боялась встать как-то неправильно, чтобы случайно не нарушить эстетский минимализм его холодного дома. Со временем я начала повышать на него голос, а он не напирал, только растворялся в моих руках, как песок, который нельзя ухватить. Из мужа он очень быстро превратился в ангела-хранителя, в мой ночной кошмар, в слезы в уголочке, каждый раз, когда меня кто-то сильно обижал: «Почему ты не рядом, почему не со мной, зачем оставил меня…»
Москва, начало двухтысячных
Через час мы с Геннадием сидели в моей «двушке». Он улыбался как ни в чем не бывало:– Да я ведь за тобой пошел. Куда мне было деваться? С другой стороны крыша плоская, и путь короче в три раза – что ж тебя понесло-то на покатую? Небось Игнатьич отправил?
Я кивнула, и Геннадий удовлетворенно хохотнул:
– Так и знал, вот же гнида. Да, недосчитаются меня бойцы, но что ж теперь. Пусть арестовывают. Я ж ничего не подписывал, никаких бумаг, что предупрежден, и все такое.
Дома его ждали жена и маленькая дочка…
– Гена… объясни мне, что происходит. Я не понимаю, но ты-то должен знать! – Я затягивалась уже второй сигаретой, хотя вообще-то не курила.
– И знаю. И объяснить могу. Ты ведь в курсе, как происходит стандартный рейдерский захват? Есть люди, собирающие компромат на олигархов. Просто так – помнишь, как у Ильфа и Петрова Коробейников собирал ордера на мебель? – Геннадий отхлебнул чаю, поморщился. – Горячо. Так вот. Риск есть, конечно, потому что а ну как этот олигарх никому дорожку не перейдет и все труды зря? Или перейдет – но горе-Коробейников об этом не узнает? Но ты ж понимаешь, что такие вот Коробейниковы там, где надо, хорошо известны, а олигархи рано или поздно непременно оступаются. Вот и на босса нашелся такой специалист. Выясняем, конечно, кто и что, но пока тихо и глухо. Понятно только, что приглянулась кому-то наша площадка, кусок набережной – место сладкое. Все сделано, укреплено, чтоб не осыпалось, строй – не хочу. Нашему-то три раза предлагали продать, а он ни в какую – мол, имиджевый проект, репутация. А сегодня и в офисе не было его – уехал. А был бы на месте – не вошел бы в офис никто.
– М-да… – протянула я растерянно. – И что теперь будет, а?
– Ничего, – пожал плечами Геннадий. – Слушай, а давай-ка мне бумаги. Там папка голубая, я ее заберу.
Я послушно вышла в коридор, где так и валялась моя набитая вынесенными из офиса документами сумка, вынула голубую пластиковую папку.
– А что там? – протягивая ее Геннадию, спросила я, без всякого, впрочем, интереса.
– Так… договора кое-какие, переписка с клиентами.
– А-а…
Мы просидели еще около часа, и Геннадий уехал домой, а я улеглась в ванну и прорыдала там, не выдержав нервного напряжения, до самого вечера. Утром я решительно поругалась с Ромой, плюнула на все, заплатила бешеные деньги за быстрое оформление визы и через два дня улетела в Испанию.
Когда-то давно
Я не очень хорошо чувствую себя по утрам – ранние подъемы никогда не давались мне легко. Вот и сегодня я еле заставила себя подняться и пойти в душ – меня ждала портниха, мне шили платье для большого приема у одного весьма известного в Англии человека. Ради такого случая можно потерпеть, сказала я себе и безжалостно повернула холодный кран.Примерка прошла отлично, платье получалось действительно стильным и дорогим. Настроение взлетело вверх, я почти вприпрыжку направилась к припаркованной машине, но тут меня вдруг окликнула молоденькая продавщица цветов из лавочки напротив:
– Послушайте, мисс! Это не мое дело, конечно, но я видела, как полчаса назад какой-то парень в бейсболке и спортивном костюме сунул что-то под вашу машину.
– То есть как – сунул? – бестолково переспросила я, и девушка рукой изобразила, как незнакомец прячет что-то под днище.
Внутри все похолодело – я уехала на машине Алекса… Лихорадочно роясь в сумке, я пыталась найти мобильник, но тот, как назло, завалился между косметичкой, кошельком и еще какими-то мелочами, которые я так и не могла отвыкнуть таскать с собой. Издав стон, я опустилась на тротуар и вывернула содержимое сумки прямо на бордюр. Проигнорировав удивленный взгляд цветочницы, я нашла-таки телефон и позвонила Алексу.
– Ты можешь приехать сюда немедленно? – заговорила я по-русски, чтобы не возиться с подбором слов и выражений.
– В чем дело?
– Алекс, я тебя умоляю – приезжай, я не могу по телефону, кругом люди!
– Хорошо, жди меня.
Он подъехал минут через двадцать, я уже успела тихонько сойти с ума от ужаса. Но вот он легко выпрыгнул из моей машины, подошел и хмыкнул:
– Ты так соскучилась, Марго, что придумала повод?
– Алекс, под днищем машины что-то есть, – прошептала я, прижавшись к нему и дрожа.
К моему удивлению и ужасу, эта информация не заставила Алекса даже бровью повести, такое ощущение, будто он ждал чего-то подобного. Отстранив меня, он опустился на колени и заглянул под машину. Потом встал, закурил и велел мне:
– В машину, Марго. Мы уезжаем.
– То есть?
– Я сказал – в машину.
На плохо слушавшихся ногах я дошла до машины, забралась на заднее сиденье и затихла, боясь даже дышать. Алекс о чем-то переговорил с цветочницей, что-то сунул ей в руку и неторопливо пошел к водительской двери.
– Испугалась? – спросил он, когда мы отъехали примерно за два квартала.
– Очень… что это было?
– Тебе не надо знать.
– Алекс… я уже знаю – так, может, ты объяснишь?
Он только усмехнулся и отрицательно покачал головой.
Возле дома он высадил меня и сразу уехал, не сказав, как обычно, куда. Я уже почти привыкла к подобным отлучкам, но сегодня мне стало нестерпимо обидно – я пережила такой стресс, мог бы побыть со мной.
Полежав в ванне и выпив немного мартини, я расслабилась и перебралась в комнату, включив зачем-то телевизор. Шел выпуск новостей, и вдруг я увидела нашу машину и полицейское оцепление вокруг. Я недостаточно хорошо понимала беглую английскую речь, однако смысл уловила – под машиной обнаружили бомбу, которой хватило бы, чтобы разнести весь квартал. Если бы я открыла дверь и села за руль… меня уже не было бы. В испуге я выключила телевизор и зарыдала. Всего пара секунд, пара секунд отделяли меня от смерти – если бы в тот момент в цветочной лавке оказался покупатель, то продавщица не обратила бы внимания на меня… И еще одно проскользнуло в словах репортера – что автомобиль зарегистрирован на некую фирму, владельцев которой уже неоднократно подозревали в связях с террористическими группировками. Это удивило и испугало меня еще сильнее, хотя казалось бы – куда уж…
Я проплакала до вечера, никогда в жизни мне не было так страшно, как сегодня. Алекса не было… И я вдруг решилась на жуткую вещь, о которой впоследствии очень жалела. Я прошла в ванную и открыла тайник под кафельной плиткой в самом углу. О существовании этого тайника я узнала совершенно случайно – зашла в ванную, когда Алекс принимал душ, вернувшись из очередной отлучки, и застала его у открытой дыры в стене. Он тогда закричал на меня, велел стучаться, и я не придала значения этому инциденту. Но сейчас мне стало любопытно – а что же именно было там, в стене?
Лучше мне было этого не знать…
Барселона, начало двухтысячных
Впервые я увидела Барселону в дождь. Первая встреча всегда запоминается, правда же? Вот вы помните, каким впервые увидели своего будущего возлюбленного? Сравнение это отнюдь не пустое, ведь город тоже может быть предметом пылкой страсти и длительной привязанности. Пожалуй, я бы сказала, что любить город гораздо проще, чем мужчину, – разочарования и ссоры случаются реже, обиды забываются быстрее, роман не приедается, новизна никогда не угасает, особенно когда город – такой, какой я увидела Барсу ранним мартовским утром.В ту первую поездку я так и не застала в Испании яркого солнца, привычного местным жителям. Зато я чувствовала его мягкое прикосновение через постепенно просыхающие облака – они были подсвечены желтым откуда-то изнутри. Под дождь я больше не попадала – все мои вылазки и прогулки были просушены крепким морским ветром.
Мне никогда не был важен визуальный ряд – я воспринимаю мир через запахи и звуки. А этого в Каталонии в избытке. Как собака, я жадно вдыхала общеевропейский запах сладкого и чистого воздуха, к которому примешивалась свежая рыба, бензин, бесчисленные цветы и еще, еще что-то, трудно поддающееся определению. Ночами я лежала в постели, стараясь подольше не уснуть, чтобы впитать в себя звуки испанской речи с чуть картавым акцентом, шум моря, жужжание мопедов и мотоциклов – основного и любимого средства передвижения местной молодежи. С утра я всегда выходила на балкон или просто на улицу и окуналась в самый любимый на свете звук – утреннее воркование горлиц в лесу. Лес начинался сразу за нашим отелем – ухоженный сосновый бор на окраине маленького курортного городка, восемьдесят километров от Барселоны. Любой каталонский мало-мальски крупный город устроен так: набережная с возможным и даже вероятным пляжем, по другую сторону – променад с художниками и кафе, затем параллельно пешеходная улочка с крохотными магазинчиками, а перпендикулярно этой прибрежной черте город режет рамбла – тоже, как правило, пешеходная улица с лавочками, памятниками, платанами и, разумеется, – голубями. В любом городе рамбла упирается в море – такова простая и откровенная геометрия. Обычно в конце рамблы, на берегу, на пересечении с набережной, образовывается некоторая площадка – иногда это довольно большая площадь с огромным памятником Колумбу, как в Барсе, с круговым движением машин, вечными пробками и стоянками такси. Но чаще это просто милая круглая площадка с кафе и голубями, а в центре – фонтанчик или герб городка. Даже не зная языка, по рамбле можно легко ориентироваться в любом городе – прохожие всегда вам покажут, как туда выйти.
Тем, кто хочет узнать подробности, проще заглянуть в путеводитель. Я же всегда узнавала город сначала через собственные, весьма субъективные ощущения. Пальмы, агавы, фонтаны и кафе. Общее ощущение – расслабленность. Испанцы вообще никуда не торопятся, напряжение им чуждо. Но у меня было совсем иначе – я чего-то ждала. Ждала первого шага, как приглашения от мужчины. Взгляд я давно чувствовала на себе, поймала и удерживала. Следующий ход – за ним.
Любовь была повсюду. Кругом сидели и прогуливались целующиеся парочки, самой мне стоило лишь на секунду присесть одной на лавочку, как я сразу же окуналась в мужское настойчивое внимание. Флирт здесь что-то вроде национальной культуры, особенности характера, температуры крови. Мужчины прекрасны до такой степени, что знаки их внимания трудно воспринимать всерьез. Однако же каждый из них, предлагая незнакомке руку и сердце на пятой секунде общения, – не шутит, а говорит правду. Тут повсюду судьба, случай, опасность, внезапные повороты и отчаянная неизбежность каждого из них. Случай подстерег и меня – как и каждого, кто этого ждет и жаждет.
Позже Испания стала для меня совсем другой. Я узнала ее яркие краски, безжалостное солнце, ощутила кожей всю любовь и всю боль, стала такой же расслабленной, поняла, почему здесь так легко убить от ревности. Потому что это – сама жизнь в ее сухом остатке, с выпаренной водой, без примесей и добавок, жесткая и пряная, с привкусом крови и трагедии. Поняла и полюбила местный танец фламенко, больше распространенный на юге, наконец, простила ему то, что меня смущало раньше, – в нем практически не участвуют бедра. Бедра – это латина, это секс и игра. Фламенко – это жизнь, страсть и отчаянная правда без всяких шуток. Кто боится – пусть сидит дома… А я – не стала…
Когда-то давно
Я с ужасом держала в руках пять паспортов. Раскрыв их один за другим, я обнаружила во всех одно и то же фото, принадлежавшее Алексу. Но вот имена и даже их национальная принадлежность были совершенно разными…Что происходит, откуда эти паспорта, зачем они? В голове роились мысли, одна ужаснее другой, я растерянно перебирала паспорта и так погрузилась в себя и свои мысли, что не услышала, как вернулся Алекс. Он вошел в ванную, сразу понял все. Да и что понимать, когда я стояла под открытым тайником, держа в руках паспорта…
Он ударил меня по щеке, швырнул документы обратно и за руку выволок меня куда-то. Я покорно шла за ним, не в состоянии возражать, сопротивляться. «Сейчас он меня убьет», – как-то совсем уж отстраненно и равнодушно думала я, даже не испугавшись.
Алекс притащил меня в подвал, где у него был оборудован винный погреб – ровные стеллажи, в которых полулежали бутылки с разными винами, несколько пузатых бочонков, пустые корзины, в которых ему привозили эти самые бутылки. В самом дальнем углу оказалась большая куча соломы, невесть как там очутившаяся, и прямо над ней в стене торчал большой подернутый слоем ржавчины крюк. Не отпуская моей руки, Алекс пошарил на одном из стеллажей и стащил с него длинную цепь с наручниками. Закрепив ее одним концом на крюке, другой он наручником прицепил к моему запястью.
– Извини, Марго. Это все, что я сейчас могу для тебя сделать.
Он толкнул меня на кучу соломы и ушел.
Я осталась одна в полной тишине и темноте. Даже не знаю, было ли мне страшно – скорее нет. Насколько я успела узнать Алекса, то по всем законам он должен был просто меня прирезать – и все. А он почему-то не сделал этого…
Потянулись дни в заточении. Алекс приходил ко мне трижды в день, кормил, разрешал прогуляться по подвалу, но наверх не выпускал. Первое время я отчаянно пугалась моментов, когда дверь начинала со скрипом открываться, – казалось, что этот миг может стать в моей жизни последним. Однако Алекс был даже дружелюбен и лишь однажды прорвался фразой: