Крапивин Владислав Петрович. Серебристое дерево с поющим котом

   Потом она что-то развесила на отдельно растущей мох­натой сосенке. Как на новогодней ёлочке. И вбежала в те­рем.
   Лучи и окошки погасли. И он… он расплылся, стал ту­манным и поднялся в небо, как тёмное облако.
   Мальчик подошёл к сосенке. На ветках висели бубен­чики из тонкой листовой меди. Они были похожи на цветы купавки.
   Мальчик задел ветку, бубенчики тихо и доверчиво за­звенели.
   Долго мальчик стоял и слушал этот звон. И ему казалось, что вот-вот опять появится на поляне девочка с мед­ными волосами. Уже солнце пробилось через листья, заиск­рилась роса, а в бубенчиках зажглись жёлтые огоньки.
   Мальчик не стал трогать все бубенчики, но два из них снял и унёс с собой. Чтобы потом не казалось, что всё слу­чившееся – сон.
   Иногда по ночам бубенчики начинают звонить сами по себе, тихо-тихо, так, что слышно лишь мальчику. Словно кто-то подаёт издалека непонятный сигнал…”
 
   Рассказ “На рассвете” был напечатан в “Вечернем Ново-Калошине” под рубрикой “Творчество наших фанта­стов”. Согласитесь, что не каждого удостаивают подобной известности… Понятно, что в “Рагале” творчество Сени Персикова це­нилось по высшей категории. Потому он, как безусловный литературный лидер, и был избран вице-президентом. Правда, почтительное отношение к нему было смешано с ласковостью. Всех тут называли по имени-отчеству или коллегой с прибавлением фамилии. А вице-президента – Сенечкой. В более же официальных случаях – “коллега Сенечка”; Но в самые ответственные моменты обращались как подобает: “Уважаемый вице-президент”.
   … – Почему бы нам не послушать нашего уважаемого вице-президента?
   И все взоры обратились вверх.
   Коллега Сенечка перестал качать изжаленной ногой. Пригладил солому причёски. Задумчиво покусал нижнюю губу. “Рагал” притих и потел (а профессор Телега зябко вздрагивал) в томительном ожидании.
   – Ну что же, – наконец произнёс коллега Сенечка. – По-моему, ничего. По-моему, вполне… Ну и что же, что это лишь начало? Если начало хорошее, почему конец дол­жен быть хуже? Егор Николаевич и раньше писал неплохо, мы все знаем. По-моему, мы должны доверять человеку…
   “Радиус Галактики” облегченно зашевелился, раздались голоса. В том смысле, что да, конечно, какое же литера­турное творчество может быть без доверия к товарищам по перу. Судьба профессора Телеги была быстро и счастливо решена открытым голосованием. Почти единогласно, только студент Женя Красавцев насупленно воздержался.
   Клим Львович Пограничный, общественный директор, вручил Егору Николаевичу значок Автора, а строгая Анна Эдуардовна Кнопп – алую гвоздику. Все похлопали, и клуб “Рагал” распустился на каникулы.
 
   Ново-Калошин получил название от резиновой фабри­ки. Её до революции поставил на реке Лосихе местный за­водчик Тимофей Помидорников. Ближние деревни разрос­лись вокруг фабрики, вот и образовали город. Никакого другого Калошина в здешних местах никогда не было – ни простого, ни со словом “Старо”. А приставка “Ново” при­клеилась к названию оттого, что очень уж блестящие но­венькие калоши выпускало предприятие Помидорникова.
   Но всё это было в давние-давние времена. С той поры фабрика выросла в большущий комбинат, который отравил немало воды в Лосихе и природы в окрестностях. Появи­лись и другие комбинаты и заводы. И Ново-Калошин сделался крупным промышленным центром. В нём даже метро начали строить, но затем незаметно оставили эту затею, денег не хватило. (Кстати, ещё об аномальных явлениях: пошёл слух, что в недостроенных туннелях появились кро­вожадные существа, похожие на исполинских муравьев, по­росших рыжей шерстью. Метровые! Не от слова “метро”, а от такого роста.)
   Разумеется, выросло в городе много высоких современ­ных зданий, целые районы. Однако и старых кварталов со­хранилось немало – с уютными улицами, столетними бе­рёзами и густыми клёнами, с одноэтажными и двухэтаж­ными пожилыми домами… На одной из таких улиц – на Гончарной – жили недалеко друг от друга пятиклассник Персиков и профессор Е. Н. Телега.
   …Домой они пошли вместе. Солнце палило, асфальт размяк, и листья обвисли от жары. Егор Николаевич стра­дал в своём наряде. Вертел тонкой шеей в твёрдом ворот­ничке и галстуке.
   – Да снимите вы пиджак, – пожалел его Сеня. – А то сваритесь…
   – Что?.. А-а… Нет, ничего, – Егор Николаевич стес­нённо заулыбался. – Жарковато, но зато вот… – Он кос­нулся ногтем значка с буквой А. – Понимаю, что это не­сколько детское тщеславие, но всё равно… Для меня сегод­ня крайне знаменательный день. Пожалуй, такой же, как при защите диссертации… Ох, на вас комар, Сенечка!
   Сеня согнал с плеча невесть откуда взявшегося супер-кулекса.
   – Вот псих! Все к вечеру на охоту вылетают, а этот…
   – Не укусил? – заботливо поинтересовался профес­сор.
   – Не успел… Егор Николаевич, а вы ведь обещали проверить на своём “Алике” заклинание. Ну, то самое, про­тив комаров, “Егер-маркер…” А то оно почти не действует.
   – Да-да! Очевидно, в нём какая-то неточность. Я зай­мусь безотлагательно. Обещаю, что раньше, чем сяду за своего “Капа”… Кстати, коллега Сенечка, я крайне благо­дарен вам за поддержку. За высказанную вами уверенность, что продолжение повести будет не менее удачным, чем начало. Хотя сам я, по правде говоря…
   Вице-президент Персиков искоса, но со значением глянул на профессора Телегу. Потом пнул на ходу портфель и, глядя на свои пыльные кеды, сказал увесисто:
   – Вот о продолжении я как раз и хотел поговорить.
   – Да? Я… конечно… У вас есть какие-то советы?
   – У меня есть вопрос, – ответствовал коллега Сенечка с угрюмой ноткой.
   – И прекрасно! Я готов! Спрашивайте прямо, не стес­няйтесь!
   Коллега Сенечка воткнул в собеседника строгий синий взгляд:
   – Спрашиваю прямо. Где он ?
   Профессор Телега был высок и тонок телом, но от воп­роса коллеги он словно похудел ещё в два раза. Костюм обвис на нём, шея вытянулась, подбородок устремился впе­рёд, словно корабельный бушприт.
   – Э-э… коллега Сенечка… Вы не могли бы сформули­ровать вопрос несколько конкретнее?
   Вице-президент обогнул профессора на шаг. Остановил­ся, расставил запятнанные выцветшей зелёнкой ноги, на­клонил к плечу растрёпанно-соломенную голову. И сфор­мулировал вопрос вполне конкретно:
   – Я спрашиваю: где вы прячете Капа?
   – Но… видите ли… Вы же разумный человек, Сенечка, и должны понимать, что такое авторский вымысел… – Егор Николаевич неловко затоптался на мягком асфаль­те. – Вы же сами прекрасно владеете фантазией и…
   – Я – это я, – снисходительно отозвался вице-пре­зидент. – А вы, Егор Николаевич, – это вы… Не обижай­тесь, пожалуйста, но я же знаю уровень ваших возможно­стей.
   Подбородок профессора задергался самолюбиво и беспо­мощно.
   – Что вы имеете в виду, коллега?
   – То, что придумать такое вы не могли. Списать с натуры – другое дело…
   – Я всегда, Сенечка, считал вас воспитанным челове­ком, – жалобно сказал Егор Николаевич. – Да… И вдруг… Право, не ожидал… – Он осторожно обошёл вице-президента и двинулся прочь, отгородившись обидой. Но Сеня не отстал. Шагая в ногу с профессором, он повторил упрямо и в такт шагам:
   – Где он?
   – Я… конечно, счастлив, что моё сочинение убедило вас, так сказать, в полной реальности событий, но…
   – Значит, будете отпираться? – тихо, но с нехорошей ноткой сказал Сеня.
   – Но, коллега… Извините, однако продолжать беседу в таком тоне…
   – Хорошо, – печально отозвался вице-президент Пер­сиков. – Тогда я на первом же заседании официально по­требую пересмотра. Чтобы вас из “Авторов” обратно…
   Профессор Телега дёрнулся на ходу:
   – Простите, на каком основании?
   – А на таком! В “Авторы” принимают за фантастиче­ские рассказы, а у вас – про то, что по правде было! Зна­чит, не имеете права!
   – Это, молодой человек, надо ещё доказать!
   – Докажу, – горько и упрямо пообещал коллега Се­нечка. – На основе… как его… ли-те-ра-ту-ро-вед-че-ско-го анализа! Всё равно вас разоблачат! И насчёт рассказа, и насчёт Капа!
   – Это… знаете, Сенечка, как называется? Шан-таж! Никогда не ожидал от вас такого… такой, простите, непо­рядочности! Неужели вы сами не понимаете, как это не­благородно?!
   – Понимаю, – вздохнул Сеня и повесил соломенную голову. – Только у меня нет выхода. Потому что Капа жалко… А вы, что ли, благородно поступаете? Спрятали его! – Он опять воткнул в профессора возмущённый взгляд.
   Егор Николаевич сказал весьма неуверенно:
   – Это… просто неприлично. Извините, но если бы я был ваш родственник, я бы… дал вам подзатыльник. Или даже два…
   – Ну, хоть три, – отозвался Сеня опять с грустью. – Только не прячьте Капа…
   – Знаете, Арсений, у меня даже слов нет…
   – Вы даже и права такого не имеете! – возвысил Сеня голос. – Да! Прятать пришельца с другой планеты от кон­тактов с землянами!
   – А если он сам не желает никаких контактов?
   – Вот видите! Вы и признались!
   – Ничего я не признался! Я это… чисто теоретически!
   – А я практически! Он же ещё совсем пацан! По родителям скучает! Вы себя маленького совсем, что ли, забы­ли? Вот представьте, что вы пятиклассник и оказались где-то один-одинёшенек. Ревели бы небось в три ручья…
   – Но… даже если допустить, что Кап действительно су­ществует… Всё равно ведь нет никаких средств ему помочь. Земная цивилизация не нашла ещё способа межзвёздных перемещений. И, к сожалению, никто не может…
   Сеня перебил снисходительно:
   – Да бросьте вы. Маркони всё может.
   – Ну, знаете ли… Я весьма ценю способности этого мо­лодого человека, он очень помог мне в наладке “Алика”, нетрадиционность его методов достойна удивления и всякой похвалы, но…
   – Он много раз уже запускал в космос всякие предме­ты, – сообщил Сеня. – Хоть на какое расстояние. Только возвращать их ещё не может. Но сейчас ведь и не надо, чтобы обратно. Главное, чтобы Кап оказался дома… Егор Николаевич, я в прошлом году из лагеря возвращался, и у нас на полдня автобус застрял, дак знаете какая паника дома была? Маму валокордином отпаивали. А Кап ведь не за тридцать километров, а, наверно, за тыщу световых лет… от мамы…
   Профессор Телега на ходу смотрел себе под ноги и чесал длинный подбородок.
   Сеня сказал негромко:
   – Вы меня простите, что я наговорил вам всякого… Ну, про новое заседание, чтобы вас из “Авторов”… Но ведь Кап… Егор Николаевич, а его правда зовут Капом?
 

ГЛАВА ВТОРАЯ Институт Маркони

   Капу снилась родная планета. Влажные проблески Лау-ццоло. Радуги среди лиловых туч, вспышки мокрой зелени далеко внизу… И как он с ипу-ннани и с ипу-ддули весело мчится по прямой магнитной линии, чтобы зажечь и свою искорку в новой многоцветной дуге. И смеётся, смеётся…
   А когда сон уже начал таять, смех этот перешёл в горь­кое безутешное вздрагивание. Потому что нет своей плане­ты и радуг, нет рядом ипу-ддули и ипу-ннани…
   Но проснувшись окончательно, Кап решительным толч­ком прогнал от себя тоску. Потому что вспомнил: есть друзья. И есть надежда.
   Кап уже десять суток обитал в прозрачном круглом жи­лище, которое на здешнем языке называется “поллитровая банка”. Жилище стояло не под открытым небом. Оно рас­полагалось в другом помещении, которое больше пол-литровой банки во много-много-много раз. Это был “Институт Маркони”. Иначе он именовался “чердак”.
   Кап удивлялся свойствам здешнего языка. Одно и то же слово могло означать совсем разные понятия. Например, чердаком называлось не только верхнее пространство жи­лища, но и то место, где у человеков (то есть у “лю-дей”) располагался аппарат разума. Если аппарат работал хоро­шо, про человека говорили: “Чердак у него варит”…
   Без сомнения, лучше всех чердак варил у Маркони. И это – несмотря на юный возраст. Маркони существовал в этом мире всего двенадцать оборотов, которые планета де­лает вокруг здешнего Лау-ццоло. По местным понятиями —­ совсем немного. Если бы можно было сравнивать лю-дей с капельками, директор чердачного института оказался бы лишь чуть постарше Капа.
   Кап уже знал, что полное имя директора института – Марк Афанасьевич Шило. А сокращённое – Марик. Но все звали Марика не иначе как Маркони, потому что такое же имя в давние времена носил известный учёный муж. Он был один из тех, кто придумал для планеты Земля способ электромагнитных переговоров. Марик Шило разбирался в электромагнитных делах не хуже того Маркони. А может, и получше, потому что времена теперь были другие: науч­ных знаний накопилась уйма.
   Впрочем, нельзя сказать, что нынешний Маркони впи­тал в себя знания всех наук. Зато смелых идей у него рож­далось множество. А способы, как осуществлять эти идеи, он придумывал такие, что академики попадали бы в обмо­рок, если бы узнали. Но они про Маркони не знали. А он чаще всего не знал про них. И работал самостоятельно, на свой страх и риск. И порой помогало ему именно незнание. Судите сами. Если бы дошкольнику Марику было в своё время известно, что вечный двигатель невозможен, никогда бы он и не взялся за его строительство. Но Марик по ма­лолетству в законах механики не разбирался и соорудил нехитрый механизм из колеса от детского велосипеда, не­скольких шарикоподшипников и маятника. Не исключено, конечно, что этот двигатель не совсем вечный, но построен он был семь лет назад, а маятник плавно качается и колесо потихоньку вертится до сих пор…
   Если бы наш Маркони, по примеру других учёных, ве­рил, что скорость света преодолеть нельзя, он, конечно, не придумал бы МПП-транслятор (МПП – мгновенный прокалыватель пространства). Но Маркони отмахнулся от фор­мул Эйнштейна, как от надоедливых замечаний классной руководительницы, и соорудил модель транслятора за две недели. Причем главная трудность была в том, чтобы до­стать хорошие, с очень гладкими стёклами зеркала… С по­мощью этой модели Маркони молниеносно переправил в открытый космос дневник второклассника Пеки Тонколука. Дело в том, что Пеке ужасно не хотелось показывать этот дневник своей тётушке. А на расстоянии ближе трёх пар­секов тётушка дневник всё равно отыскала бы…
   Но нельзя сказать, что Маркони совсем не признавал научные законы и открытия. Наоборот. Он отлично разби­рался в радиотехнике, астрономии и во многих других об­ластях знаний. Кстати, Капу казалось даже, что многие проблемы Маркони понимает лучше, чем профессор Телега, у которого он, Кап, жил до того дня, когда приятель Мар­кони по имени Абрикос (иначе – Сеня Персиков) пересе­лил его сюда, в институт.
   Кап ничего не имел против профессора Телеги. Даже наоборот, он к нему привязался. Профессор многому на­учил Капа и дал ему массу знаний про планету Земля и про всю здешнюю звёздную систему. Но одного Егор Ни­колаевич дать не мог – надежды, что Кап когда-нибудь возвратится домой. Он горестно разводил руками: “Увы, малыш, но наша цивилизация пока не достигла нужного уровня. И едва ли достигнет скоро…”
   А с теми землянами, которые назывались “ребята”, бы­ло гораздо проще. Во-первых, Кап сам был “ребята” (на капельном языке – “лито-длиндо”). Во-вторых, насчёт воз­вращения домой Маркони сразу сказал: “Раз плюнуть”. И объяснил, что самое сложное – это определить точные ко­ординаты звёзды Лау-ццоло и той планеты, откуда явился Кап.
   Кап координат не знал и виновато печалился.
   Маркони решил:
   – Тогда нужны звёздные карты нашего трёхмерного Космоса.
   Эти карты Маркони и составлял до нынешнего дня. Он работал добросовестно и вдохновенно.
   Ребята иногда переговаривались шёпотом:
   – Пусть вкалывает. Может, забудет эту дуру…
   – И что он в ней нашёл? Такая лошадь…
   – Да ну, “лошадь”. Она красивая, ничего не скажешь.
   – Но она же старуха! Семнадцатый год…
   – Сердцу не прикажешь, – понимающе вздыхала кур­носая белобрысая девочка Варя.
   О безнадёжной любви Маркони знали все. Даже Кап. Хотя понять полностью, что такое земная любовь, он ещё не мог. Здесь выявлялось противоречие: с одной стороны, это вроде бы радость, а с другой – страдание. В любви Маркони страдания было гораздо больше. Впрочем, была и польза. Душевную боль Маркони старался глушить неисто­вой работой, а это приближало возвращение Капа домой.
   Клочковатые тёмные волосы Маркони стояли торчком. Круглые очки на остром носу сверкали и, кажется, даже раскалялись. Большой компьютер “Проныра” (собственной Маркониной конструкции) тоже раскалялся и несколько раз даже дымил. Потому что Маркони заставлял его тайными путями подключаться к магнитным архивам разных обсерваторий, а потом решать задачи по созданию пространственных межзвёздных структур.
   Капу же был выделен маленький компьютер “Сверчок”. С его помощью Кап и беседовал с ребятами. Банку ставили в фокусе специальной вогнуто-решётчатой антенны. Кап садился на стеклянный край и старательно излучал мысли, которые буквами печатались на экране. Это сначала. Вско­ре же Маркони научил “Сверчок” произносить мысли Капа тонким кукольным голоском. И всем уже казалось, что это разговаривает сам Кап.
   А речь собеседников Кап быстро научился воспринимать на слух.
   Компания собеседников всегда была одна и та же. Во-первых, сам Маркони. Но его можно было назвать собесед­ником лишь с натяжкой. Чаще всего он молча сопел над своим гудящим и дымящим “Пронырой”. Потом – Сеня Абрикос, Матвей-с-гитарой, Варя Ромашкина и три второклассника – Пека, Андрюша и Олик. (Что такое “второ– классник”, было Капу уже понятно; он даже уточнил про себя, что правильнее называть их “третьеклассники”, ведь во втором-то они уже кончили учиться.)
   Матвей-с-гитарой был старший, его все слушались (кроме Маркони, разумеется). Он был спокойный, рассудительиый и умел извлекать из гитарных струн такую вибрацию, которую можно назвать звуковой радугой. Варя тоже была сдержанным и рассудительным человеком. Второклассники – они все разные, но в общем-то одинаково непоседливые: то прибегут, то умчатся. Они вели свою беспокойную жизнь.
   А Сеня Абрикос… Он был непонятный. То весёлый и любопытный, то вдруг сядет неподвижно и отключится, как перегруженный компьютер. И глаза странные. Словно он, Абрикос, вдруг оказался где-то далеко и потерялся так же, как маленький Кап…
   Иногда к этой компании прибавлялся совсем юный представитель человечества – Никита Персиков, Сенин брат. От роду ему было– год и восемь месяцев. В ясли Никита не ходил, воспитывали его дома. Этим занималась ба­бушка. Но она уехала на неделю в деревню, и все воспи­тательные задачи перешли на эти дни к Сене. Родители-то на работе. Вот Сеня и таскал братца с собой.
   Братец не был чересчур капризным, но по малолетству требовал постоянного внимания. Он всё время чего-нибудь хотел: “Х о чу пить… Х о чу на учки” (на ручки то есть; а тяжеленный ведь, потаскай такого!), “Хочу писать…” Хо­рошо ещё, если это “хочу” вовремя, а чаще бывало, когда уже штаны мокрые.
   – Наказанье ты моё, – постанывал Сеня. Но сильно брата не ругал: что возьмешь с малыша? Хоть и бестолко­вый, а родной.
   В “институте” Никите нравилось. То и дело он требо­вал:
   – Х о чу гхушку… – игрушку то есть.
   “Гхушек” было полным-полно. На полках и столах вся­кие приборы, блестящие штучки, катушки с проволокой, трансформаторы, конденсаторы, генераторы… Сеня, спросив предварительно Маркони, давал брату какую-нибудь без­опасную штучку, и тот на время притихал.
   Но однажды Никита самостоятельно стянул с полки за­ряженный электролит. Этакую серебристую баночку с дву­мя штырьками. Все тихо беседовали, а Матвей звякал стру­нами и покачивал ступней в отвисшей босоножке. Никита с “гхушкой” подобрался к музыканту и коснулся штырька­ми его голой пятки. Матвей уронил гитару и с воплем взле­тел под крышу.
   Минут пять все, даже Маркони, вповалку лежали от хо­хота. А Матвей по-обезьяньи висел на верхней балке и плачущим голосом рассказывал, каким уголовником станет Никита, когда вырастет.
   Кап ничего не понял в этой истории. Когда успокои­лись, он спросил через “Сверчок”:
   – Матвей, тебе неприятно?
   – Ещё бы!
   – “Ещё бы” это значит “да”?
   – Вот именно!
   – Тогда почему все обрадовались?
   Народ на чердаке притих. Как объяснить инопланетя­нину странности человеческой психики? Наконец Матвей хмуро растолковал:
   – Потому что могло быть ещё хуже: если бы это чу­чело ткнуло не меня, а себя…
   Сеня виновато засопел и запоздало дал Никите воспи­тательного шлепка.
   – Хочу гхушку, – сказал неисправимый Никита.
   Сеня сунул брату бобину от магнитофона, а сам задумался. Присел на чурбак и стал смотреть перед собой – словно в какое-то ему одному видное пространство.
   “Может быть, у него тоже любовь? – подумал Кап. – Ему грустно”.
   Кап уже умел читать человеческие настроения по гла­зам, хотя у него самого глаз не было.
   Порой, чтобы хоть немного походить на здешних жите­лей, Кап вытягивал из себя пять отростков: круглый – го­лову и четыре длинных – ручки и ножки. И в таком виде сидел на краю банки. Но этого не замечали. Как им, лю­дям, разглядеть в подробностях такую кроху? Искорка го­рит – вот и всё…
   А Кап настолько привык жить среди ребят, что иногда у него в сознании менялись масштабы. Казалось, что чер­дак не так уж велик, а ребята – почти одного роста с ним, с Капом. Особенно когда завязывалась беспорядочная, пры­гучая такая беседа, которая называлась “трёп”. Вот как се­годня, например:
   – Кап, а вам двойки ставят, если урок не знаете?
   Капу было известно, что такое “двойка”.
   – Не-а, не ставят. В угол могут поставить…
   – Откуда у вас там углы, в тучах-то?
   – Ну, не в такой угол, как здесь, а в магнитный. Из него никуда не денешься, пока не выучишь… Торчишь там, а тули-ббуба висит над душой и долбит: “Учи, учи, а то вырастешь и никакой пользы от тебя…”
   – А много предметов в вашей школе?
   – Ага. Куча.
   – А какой самый главный?
   – Главный… Я не знаю, как одним словом сказать.
   – Ну, скажи несколькими.
   – Это… взаимодействие сбалансированной системы жи­вой капли с магнитно-силовой структурой планетарного и космического пространства…
   – Ну-у, Кап, ты даёшь!
   – Помудрёней, чем Маркони…
   – Не урок, а диссертация…
   – Ой, подождите!. – Кап взбрыкнул прозрачными нож­ками. – Можно проще: “Как жить в окружающем мире”!
   – Кап, а в дальний космос вы часто летаете на экс­курсии?
   – Каждый год. Это по программе… Такого понятия “дальний космос” у нас нет. Что дальний, что ближний – это всё равно. Пространство прокалывается в один миг…
   – Вашей тули-ббубе, наверно, здорово попадёт за то, что ты потерялся…
   Кап сразу начал печалиться:
   – Дело не в том, что попадёт. Она ведь переживает ужасно… Видимо, хватились меня слишком поздно, а коор­динаты Земли тули-ббуба не отметила в памяти. Мы ведь залетели сюда на минутку, случайно… Теперь, небось, ищут по всей Галактике…
   – Ты, Кап, не унывай, – сказал Матвей. – Скоро Маркони отыщет ваше Лау-ццоло, и полетишь домой. Толь­ко нас там не забывай…
   – Нет, я никогда… Матвей… А ты уже сочинил песен­ку про мою планету?
   – Не совсем…
   – Ну, спой хоть “не совсем”.
   Матвей начал наигрывать, потом запел тихонько:

 
Почему-то этим летом
Я грущу невыразимо.
Снится, снится мне планета
Под названьем Ллиму-зина
(Вы не путайте с машиной).
К небу подниму лицо я —
Вижу радуги и тучи.
Светит, светит Лау-ццоло
Среди дождиков летучих
(И они там все живые)…
 

   Он был вообще-то даже хмуроватый на вид, семикласс­ник Матвей Шапников. Но песни умел сочинять хорошие, улыбчивые…
   Матвей прихлопнул струны, слегка насупился.
   – Вот… А дальше ещё не придумал… Маркони, сколько ты ещё будешь возиться со своими картами? Кап уже из­вёлся от нетерпения, да и мы тоже.
   Маркони буднично сказал:
   – Всё готово. Остальное от тебя зависит, Кап. Ближай­шие-то окрестности вокруг Лау-ццоло помнишь? Я буду участок за участком показывать, а ты смотри внимательно, узнавай…
   “Участков” в нашей Галактике великое множество. Все понимали, что скорого открытия ждать не приходится. На­дежда разве что на счастливый случай да на великое везе­ние, которое не оставляло Маркони в его научных делах.
   На экране в густой черноте появились искры звёзд. Медленно поплыли. Замигали, изменили свой рисунок. Ещё, ещё… Все молча сопели. Даже “Сверчок” сопел, от­ражая волнение Капа. Потом подал голос Никита:
   – Х о чу какать…
   – О-о, несчастье ты моё! – Сеня поволок братца на двор…
   А когда он вернулся, в институте Маркони царило бур­ное ликование.
   – Вот оно, Лау-ццоло! – верещал “Сверчок”. – Вот она, моя планета! Ллиму-зина!
   Везение не оставило Маркони и на этот раз.
   На экране алмазным шариком переливалась крупная звезда, по сторонам от неё светились капельки-планеты. Одна из них сияла изумрудным светом. В нижнем углу дис­плея громоздились значки и цифры галактических коорди­нат.
   Маркони, однако, поубавил веселье: