Крапивин Владислав Петрович. Трое с площади Карронад

   У Константина Константиновича оказалось интересно, как в музее. Над дверью висели большущие лосиные рога, в углу — чучело ястреба, на стене — оленья шкура, а на шкуре — большой бинокль, тяжёлый охотничий нож и двуствольное ружьё «зауэр».
   Константин Константинович сказал, что ружьё старое, но прекрасное. И очень ценное — штучной работы. Но хотя оно было ценное, Константин Константинович вставил в него пустые гильзы и дал Славке два раза щёлкнуть курком. И посмотреть в бинокль, конечно, тоже дал (жаль, что бинокль был полевой, а не морской). И даже разрешил поиграть ножом, хотя мама боялась, что Славка «останется без пальцев».
   Мало того! Они с Константином Константиновичем грохнули на кухне охотничьим капсюлем! Тут мама чуть не потеряла сознание и строго попросила «не портить ребёнка».
   — Хорошо, хорошо, — сказал Константин Константинович. — Это был последний эксперимент. Вообще-то, Слава, мама права: такими вещами не шутят. В этих штуках гремучая ртуть, а она очень капризная. Сто лет может лежать, а потом взрывается от одного чиха.
   Славка серьёзно кивнул. Константину Константиновичу можно было верить. Он был опытный и смелый человек: охотник, путешественник и спортсмен. Он стрелял на соревнованиях по летающим мишеням — тарелочкам — и за это получал грамоты и медали.
   Славке казалось, что Константин Константинович похож на английского морского капитана из книжки с рассказами Джозефа Конрада. Высокий, худой, с ровным пробором на гладкой причёске, с белозубой улыбкой и светлыми глазами. Только смеялся он не по-капитански: дребезжаще и нерешительно. И при этом сильно стискивал пальцы, словно пробовал их на излом. Но, может быть, это оттого, что он стеснялся мамы. Славка замечал, что многие мужчины при маме начинают смущаться и слегка глупеют…
   После чая Константин Константинович предложил Славке и маме погулять. И они втроём отправились в парк.
   Славка раньше не бывал в этом конце Покровки. Весь прошлый год он жил в своём квартале и других мест почти не знал. Он слышал, что рядом с Покровкой есть озеро, но думал, что оно вроде пруда в Первозаводске. А озеро оказалось громадное.
   Славка метнулся к берегу.
   Вода уходила почти до горизонта! А у дощатой пристани качался большой белый катер и поднимались настоящие мачты!
   Но и это не всё. В сотне метров от берега летели над серой водой похожие на белые сабли паруса.
   Славка припаялся к месту. Напрасно мама и Константин Константинович звали его на карусель, в тир и в комнату смеха. Он молча мотал головой. А потом отчаянно сказал:
   — Мама, ну вы идите. Вы гуляйте, а потом придёте за мной. Я не полезу к воде, не свалюсь. Не утону! Я никуда не уйду… Ну, пожалуйста!
   Мама хотела заспорить, но Константин Константинович взял её под руку и подмигнул Славке. Он был замечательный человек.
   Едва они ушли, Славка подбежал к пирсу. Но ступить на него не решился. Наверное, это разрешалось лишь тем счастливцам, которые ходили под парусами.
   Маленькая яхта, лихо кренясь, прошла у самого берега. Её вели двое мальчишек в оранжевых спасательных жилетах. Мальчишкам было лет по тринадцати. Славка начал дышать медленно и с дрожью. А яхта уходила, и было слышно, как смеются ребята…
   Кто-то тяжело остановился рядом. Славка посмотрел. Это был коренастый дядька с густой светлой бородой. Он спросил:
   — Ты откуда, прекрасное дитя?
   Славка осип:
   — Я… Смотрю. Здесь можно стоять?
   — Стой, — сказал бородач.
   Яхта сделала поворот и опять пошла к берегу.
   — А здесь… — сказал Славка совсем шепотом. — Здесь с какого класса записывают?
   Бородатый дядька задумчиво посмотрел на Славку сверху. Провёл толстым пальцем по его морским пуговкам, будто пересчитал. Потом поднял голову.
 
   — Анюта! — крикнул он в пространство.
   Славка вздрогнул от громкого голоса. В этот миг он не знал, конечно, что случилась у него сегодня третья радость.
   — Анюта! — крикнул бородатый.
   Из-за сарайчика появилась большая девчонка. Странная какая-то: квадратная, с японскими глазами, большим ртом и носом-картошкой. С тёмной мальчишеской чёлкой.
   — Чего надо? — поинтересовалась она.
   — Вот, человек пришёл, — не очень решительно сказал бородатый. — Может, возьмёшь? Воспитаешь — матросом будет…
   Анюта посмотрела на Славку, потом на бородатого, потом опять на Славку. Затем — куда-то между ними. И сказала:
   — Это называется «дай вам боже, что нам негоже».
   — Ну, Анюта, — приглушённо сказал бородатый. — Человек сохнет. Посмотри в его страдальческие очи. Он целый час торчит у пирса как пришитый.
   — Он сбежит через неделю, — заявила Анюта, рассеянно глядя в дальние дали.
   — Не сбегу я, честное слово, — сипло поклялся Славка.
   — Пошли, — сказала Анюта, взяла Славку за плечо и повела на пирс.
   На пирсе стояли фанерные тупоносые яхточки с удивительно высокими мачтами. А одна такая же, покачивалась рядом, на воде. Она была белая, недавно покрашенная, но на плоском носу краска оказалась уже содранной. Полоскали поднятые паруса. На главном парусе была пришита чёрная буква «С» и цифры «2021».
   — Моя, — хмуро сказала Анюта. — Международный класс «кадет». Монотип. Имя — «Трэмп». По-английски значит «Бродяга».
   — Я знаю, — торопливо сообщил Славка.
   Анюта покосилась на него и продолжала:
   — Два паруса. Большой называется «грот», маленький…
   — Стаксель! Я знаю.
   — Я смотрю, всё ты знаешь, — заметила Анюта.
   У Славки заполыхали уши.
   Анюта сказала: — Сейчас пойдём… Вылезай из клёшей и куртки. А то кильнёмся — и булькнешь на дно, как кот в авоське.
   Послушно и суетливо Славка выбрался из костюма. И сразу задрожал — то ли от озноба, то ли от волнения. Анюта глянула на него — тощенького, покрытого пупырышками, — сердито хмыкнула:
   — Подарок судьбы… Комариная личинка на морозе. Плавать-то хоть умеешь?
   — Я в бассейне занимался.
   — Знаю я эти бассейны… Где я на тебя жилет возьму? Подожди…
   Она принесла откуда-то надутый резиновый круг и продела в него Славку.
   Славка знал, что с такими кругами плавают на пляжном мелководье малыши, но не стал обижаться и спорить. Главное, что сейчас он пойдёт под парусами. По правде! Не во сне!
   — Будешь работать на стакселе, — сказала Анюта. — Вон те верёвки называются стаксель-шкоты.
   — Я з… — Славка прикусил язык и, кажется, стал пунцовым, как его спасательный круг. Вытянул руки по швам и тихонько сказал: — Есть…
   День был пасмурный, и плотный ветерок от облачного горизонта нагонял волну. Яхточка, отвалив от пирса, подскочила на гребне.
   Славка вцепился в борт.
   — Шкот возьми! — прикрикнула Анюта.
   Второй гребень ударил в фанерную скулу и окатил Славку брызгами. Брызги оказались неожиданно тёплыми. И Славка на всю жизнь запомнил первое приветствие встречной волны…
   Они мотались по озеру больше часа. Иногда «Трэмп» кренился так, что почти ложился парусом на воду. Анюта сидела на борту и время от времени лихо откидывалась назад. Сейчас она совсем не казалась неуклюжей, ловкая была и быстрая.
   Иногда она хитро поглядывала на Славку.
   — Страшно?
   — Нисколечко, — говорил Славка.
   — А если ляжем?
   — Не ляжем.
   — Откуда ты знаешь?
   Славка пожимал мокрыми плечами. Он не мог объяснить. Просто у него внутри словно был маятник, отмечавший границу опасного крена. И опять вспомнились жёлтые шары…
   — А если всё-таки ляжем, Комарик?
   — Ну и что? — говорил Славка, и ему становилось жутковато, но не от страха, а от азарта и счастья.
   — Поворот!
   Как управляться со стаксель-шкотами, Славка понял быстро.
   — Есть поворот!
   …При полном ветре они подлетели к пирсу. Мокрый и счастливый, как тысяча именинников, Славка со швартовым концом в руках выскочил на доски. Подошёл бородатый тренер. Посмотрел на Анюту:
   — Ну?
   — Лады, — сказала Анюта.
   А Славка увидел, как по пирсу бежит перепуганная мама.
 
   Он отчаянно боялся, что мама не разрешит заниматься в парусной секции. Она всегда так за него тревожилась! Но мама разрешила. Может быть, для того, чтобы Славка не огорчался из-за сорванной поездки к Вере Анатольевне. Поездка опять не получилась, потому что все деньги ушли на обстановку новой квартиры.
   — Занимайся, плавай, — сказала мама и вздохнула: — Это лучше, чем всё лето слоняться без дела.
   И Славка не слонялся. Почти каждый день он с утра бегал на озеро. Было на спортивной базе какое-то расписание занятий, но Славка не обращал на него внимания. Когда появлялась Анюта, они спускали на воду «Трэмп» и начиналось счастье. Когда Анюты не было. Славка всё равно не скучал. Помогал спускать яхты, варить обед на самодельной печке и штопать старенькие флаги Свода сигналов. Эти флаги развешивали над базой во время праздников и соревнований.
   Секция парусников была маленькая: пять «кадетов» и семь «финнов» — гоночных яхт-одиночек. Занималось полтора десятка взрослых и десяток ребят. Славка был самый младший, а маленькому среди больших всегда живётся неплохо…
   Славка приходил домой вечером. В первые дни мама волновалась, но понемногу привыкла. Бывало, что Славка заставал у них дома Константина Константиновича. Мама при этом почему-то притворялась строгой, а Константин Константинович становился особенно бодрым и разговорчивым. Славка про себя снисходительно улыбался. Он прекрасно понимал, что взрослые мужчина и женщина могут понравиться друг другу. Могут даже влюбиться. С этим ничего не поделаешь. Но Славка не тревожился. Он знал, что мама всегда останется мамой и никогда не будет любить его меньше, чем сейчас.
   Они втроём пили чай, потом Славка брал книжку и лез в постель. Гудели усталые ноги, горели от солнца плечи, и сладко ныли натёртые шкотами ладони. Буквы начинали бегать по книжным страницам, как муравьи.
   Засыпая, Славка слышал, как Константин Константинович рассказывает о приключениях на охоте, о поездках за границу и о встречах со знаменитыми артистами. Он и сам раньше был артистом, а потом работал администратором концертных бригад и жил в больших городах. В Покровку его занесли «странные жизненные обстоятельства»…
   Однажды Славка увидел дома большую компанию незнакомых гостей. Было шумно, звенели рюмки. Когда мама торопливо целовала Славку, он почувствовал, что от неё пахнет вином. Славка слегка испугался.
   Мама кормила его на кухне и как-то скомканно объясняла, что у Константина Константиновича день рождения, а в комнате у него ремонт…
   Славка молчал, он не любил, когда обманывали…
   Хотя, конечно, обманы бывают разные. На Анюту Славка не обиделся, когда она выкинула с ним шуточку.
   Один раз шли к базе от острова Лазурит, и Анюта вдруг скорчилась, а японские глаза её сделались круглыми.
   — Комарик, задай стаксель-шкот на утку. Бери гика-шкот и руль. Я не могу.
   — Что с тобой?
   — Кажется, приступ. Давно надо было аппендикс вырезать…
   Славка перехватил управление. Крепко дуло с левого борта, шла боковая волна, приходилось сильно откренивать. Но Славка (может бить, с перепугу) лихо подогнал яхту к пирсу, молниеносно ошвартовался по всем правилам корабельной науки и завопил:
   — Виктор Семёнович, вызывайте «скорую», у Аньки аппендицит!
   Тогда завопила и Анюта:
   — Молчи, балда, я же пошутила!
   — Зачем? — опешил Славка.
   — Чтобы посмотреть, как ты справишься без меня.
   Славка помолчал и заплакал.
   Анюта удивилась. Подолом тельняшки принялась вытирать Славке лицо.
   — Ты чего, Комарик? Обиделся, что ли?
   — При чем тут «обиделся»! Страшно же…
   — Чего страшно? Ты, хорошо управляешься.
   — Дура, — сказал Славка. — Я из-за этого разве? Я думал, вдруг не успею. Если сильный приступ, может быть… этот… перитонит… От него же умереть можно.
   Она виновата засопела, а Славка продолжал тихонько реветь.
   — Перестань, — попросила Анюта.
   — Дореву и перестану, — сердито сказал Славка.
   Анюты он давно уже не стеснялся. Всё равно она знала, что за человек Славка Семибратов: где он хорош, а где так себе. Притворяться перед ней героем было бесполезно. Поэтому Славка без смущения визжал, когда Анька мазала ему зелёнкой ссадины, не скрывал, что боится нырять с трёхметровой вышки (всё равно ведь нырял!), и даже доверял кое-какие тайны.
   Рассказал, например, об Артёмке.
   — Тащи его к нам, — велела Анюта.
   С тех пор Артёмка плавал на носу «Трэмпа»…
 
   А в августе всё это кончилось. Сразу, в одну неделю. Сначала уехала в Пермь Анюта. Она подала заявление на какие-то курсы, чтобы стать корабельным радистом и плавать по рекам и морям.
   — Крику дома было! «Десятый класс не кончила, куда-то срываешься!» А я всё равно… На аттестат я в вечерней школе сдам.
   — А я как? — шёпотом спросил Славка.
   — Ну, Комарик… Ты чего? Я тебе писать буду… Ты в том году сам станешь рулевым!
   Через несколько дней после Анюткиного отъезда закрыли спортивную базу. То есть не совсем закрыли, а соединили с большим заводским яхт-клубом, но клуб этот находился в двадцати километрах, на другом озере. Славка понимал, что в такую даль он ездить не сможет.
   Бородатый Виктор Семёнович грустно объяснил Славке, что в парке решено строить красивую набережную, а их дощатый домик и пирсы снести, потому что они портят пейзаж.
   — Кому она нужна, эта набережная!
   — Нас с тобой, Славка, не спросили. Ничего не поделаешь, это форс-мажор.
   — Что?
   — Иначе говоря, действие непреодолимой силы. Есть такое морское понятие. Это когда стихия сильнее и люди уже ничего не могут сделать.
   — Но здесь же не стихия!
   — Всё равно форс-мажор, Славка. Обстоятельства сильнее нас.
   «А кто теперь будет ходить на „Трэмпе“»? — хотел спросить Славка, но не смог. Он стиснул зубы, вытащил из кладовой два флага и поднял их на сигнальной мачте.
   Один флаг был сине-белый, в шахматную клетку. Он означал букву «N» и назывался «Новэмбэр». Второй состоял из пяти полос: по краям синие, потом белые, а посередине красная. Он соответствовал букве «C» и носил имя «Чарли». Когда их поднимают вместе, получается сигнал NC. Это значит, что люди израсходовали силы и, если не будет помощи, корабль пойдёт ко дну.
   Виктор Семёнович увидел флаги и взъерошил большой ладонью Славкины волосы.
   — Не поможет это нам, мой капитан. Да и бедствия особого нет.
   Только у нас двоих неприятность: ты без плаваний останешься, а я из начальства пойду в рядовые тренеры…
   Славка и сам понимал, что ничего уже не поможет. И флаги поднял просто так. В знак протеста, что ли…
   — Ладно, переживём как-нибудь, — утешил его Виктор Семёнович.
   Но переживать было трудно. Славка горевал. И как раз в один из этих дней, мама сказала:
   — Если уж так получилось, не переехать ли нам в Усть-Каменск? — Зачем? — Большой город… Театры, музеи. Окончишь школу — под боком институты.
   Нужны были Славке эти институты, как в днище дырка. А никакой мореходки в сухопутном Усть-Каменске, конечно, нет.
   Но мама продолжала уговаривать.
   Славка грубовато сказал:
   — Кому мы там нужны…
   Мама очень смутилась:
   — Видишь ли… Туда переехал Константин Константинович. Он работает в филармонии… Ну и… Я давно хотела с тобой побеседовать… Короче говоря…
   — Короче говоря, он сделал тебе предложение, — снисходительно сказал Славка.

Бабушка Вера Анатольевна

   В Усть-Каменске перед первым сентября мама купила Славке новый портфель. Вместо потрёпанного ранца. Портфель был большой, коричневый, с двумя блестящими замками и кожаной пряжкой посередине.
   — Смотри, — смеясь, говорила мама, — у портфеля лицо. Замки — как два глаза, а пряжка вместо носа. Похоже?
   Славка слегка улыбнулся: похоже.
   — Выразительная физиономия, — продолжала мама. — Мне кажется, она будет говорить о твоих успехах. Если всё хорошо — будет весёлая. Если чего-нибудь натворишь или получишь двойку — тоже всё на ней отразится. Так что лучше не скрывай свои грехи.
   Славка пожал плечами. После истории со «Справочником вахтенного офицера», которая случилась давным-давно, он ничего никогда от мамы не скрывал. Вернее, почти ничего. Бывали, конечно, редкие случаи, когда он помалкивал. Например, о том, как они с Анютой во время крепкого шквала перевернулись посреди озера и бултыхались в волнах минут пятнадцать, пока не подлетел на взмыленной моторке перепуганный Виктор Семёнович… Славка не болтал об этом, чтобы маме не почудилось, что он был на краю гибели.
   А про оценки и про школьные дела он всегда рассказывал. Тем более что и скрывать было нечего.
   Но всё же мамины слова про лицо портфеля он запомнил. Казалось иногда, что портфель поглядывает на хозяина с усмешкой и даже пренебрежительно. Это могла заметить и мама. И Славка привык ставить портфель носом к стенке.
   Он не щадил портфель. Ездил на нём с ледяной горки, пинал, когда были горькие минуты, и два раза дрался им с врагами. Кроме того, он провертел внизу дырку, чтобы живущий в портфеле Артёмка не сидел в полной тьме и мог хоть одним глазочком глянуть на белый свет.
   Через год портфель выглядел так, словно его раскопали в древнем кургане.
   В этом году, когда Славка первый раз собрался в новую школу, бабушка Вера Анатольевна осторожно сказала:
   — Какой он у тебя, Славушка… подержанный. Хочешь, я тебе новый куплю?
   — Спасибо, Вера Анатольевна, я к нему привык.
   Он и в самом деле привязался к портфелю, хотя сначала его не любил.
   Вера Анатольевна вздохнула:
   — Ну, привык так привык…
   И отошла.
 
   Она всегда так: скажет что-нибудь, повздыхает и отойдёт. Или захочет его по голове погладить и руку на полпути остановит. Славку это, по правде говоря, слегка раздражало. И ещё раздражало, как она жуёт губами, прежде чем сказать что-нибудь. Или начнёт что-то искать в своём шкафчике и копошится, звенит многочисленными пузырьками с лекарствами. А ты стой и жди…
   Но Славка ни разу не выдал своего раздражения. Он чувствовал, что Вера Анатольевна его любит. Только это была какая-то осторожная любовь, издалека. Словно бабушка боялась, что Славка огрызнётся на ласку.
   В доме у Веры Анатольевны были две большие комнаты с побеленными стенами и несколько закутков и комнатушек. Мебель стояла старая, и её было мало. Главным образом, кровати. Вера Анатольевна летом сдавала комнаты отдыхающим.
   — Ведь не ради денег, Леночка, — рассказывала она как-то маме. — Скучно одной… А теперь вы приехали, вот у меня и праздник.
   Мама вежливо поцеловала её в коричневую щёку. А Вера Анатольевна нерешительно улыбнулась и сказала:
   — Умру когда, всё вам и останется…
   Славка увидел, как маме это не понравилось. Ему тоже. Что они, за наследством сюда приехали? Но Вера Анатольевна торопливо добавила:
   — Ты только не обижайся, Леночка, вы ведь у меня одни…
   Славка знал от мамы, что муж Веры Анатольевны был директором школы в Новочеркасске и умер пятнадцать лет назад. Давным-давно была ещё маленькая дочь, но она погибла под бомбёжкой в первые дни войны.
   Конечно, невесело жить одной…
 
   В тот день, когда Славка получил пятёрку по математике, он вернулся домой в самом лучшем настроении. Мамы не было: она ушла договариваться насчёт работы. Славка решил, пока её нет, оборудовать свой угол. Он жил в комнатушке с одним окном и хотел сделать её похожей на каюту.
   Когда он здесь поселился, Вера Анатольевна сказала:
   — Не тесно тебе, Славушка? В угловой комнате попросторнее…
   — Нет, спасибо. Вера Анатольевна, здесь хорошо.
   — Ну, хорошо так хорошо… — Она повздыхала и принесла из сарайчика обшарпанную, но прочную этажерку.
   Узкий, будто корабельная койка, диван, столик, этажерка, вешалка за дверью — что ещё надо?
   А сегодня по дороге из школы Славка купил в книжном магазине большую карту мира. Она могла закрыть всю стену над диваном.
   — Вера Анатольевна, можно, я её повешу? — Да что ты спрашиваешь… Твоя комната, делай как хочешь. Говорил бы ты мне, Славушка, «баба Вера». Не чужие ведь…
   — Хорошо… баба Вера. А молоток у вас есть? И гвоздики…
   Он прибил карту, а потом, над столиком, рисунок Женьки Аверкина, Тут Вера Анатольевна позвала его обедать. Пока Славка жевал котлету и глотал компот, она всё поглядывала на него издалека. Потом сказала:
   — Всё не пойму, похож ты на своего папу или нет… Иногда вроде бы совсем такой же, а иногда — непохожий.
   Славка вытряхивал в рот прямо из стакана компотные ягоды (что, разумеется, никогда не должны позволять себе воспитанные дети). Он прожевал их и сообщил:
   — Мама говорит, что я ни на кого не похож. Все в роду тёмные были, а я русый.
   — Папа твой тоже светленький был…
   — Да что вы, Вера Ан… ой, баба Вера… У нас же карточки есть. У него тёмные волосы! И мама говорила…
   — Мама-то его не видела маленького. А у меня есть фотография. Хочешь взглянуть?
   — Спасибо. Хочу, конечно.
   Они пошли в комнату, и баба Вера опять долго звенела пузырьками в шкафу, из которою пахло лекарствами. Достала картонную коробку. В ней лежали вперемешку разные снимки.
   — Вот он, Валерик… Папа твой. Сколько уж прошло-то? Двадцать пять лет почти… Это когда мама его уже болела, и он у меня жил.
   Славка даже замигал. На лужайке среди пушистых одуванчиков и солнца стоял мальчишка лет восьми с велосипедом «Школьник». С прямыми светлыми волосами и кисточкой на макушке. В сбившейся на животе клетчатой рубашке. Он смотрел весело и смело. В глазах — блестящие точки.
   — Наездник, — шёпотом сказал Славка.
   — И верно, наездник, — согласилась баба Вера. — Всю жизнь за рулём. Вот и… А что ни говори — похож.
   Не может быть, что столько лет прошло! Снимок будто вчера сделали. Прочный, блестящий, без всякой желтизны. И чёткий-чёткий. Каждое семечко видно на одуванчиках, каждый узорчик на шинах велосипеда. А у мальчишки — каждый волосок. И царапинка на лбу. И крошечная родинка под левой коленкой — такая же, как у Славки. И даже видны прожилки в радужной оболочке глаз, обращённых прямо на Славку.
   «Это папа… — мысленно сказал Славка. — Па-па…» Он словно пробовал на вес это слово. Он его так редко говорил.
   Кому скажешь?
   Но и этому мальчишке не скажешь. Это просто Валерка Семибратов. Похожий на Наездника пацанёнок, не знающий, что у него будет когда-то сын Славка.
   Или… знающий всё-таки?
   «Ты кто?»
   «Я… Славка… Твой сын».
   «Вот это да! А не врёшь?»
   «Хоть кого спроси…»
   «Интересно… А какой ты, сын?»
   «Я… я не знаю…»
   «А кто знает? Пушкин? Чего ты молчишь?»
   «А чего говорить?»
   «Какой ты? Смелый?»
   «Ну…»
   «Что ну? Говори по правде».
   «Если по правде, всякое бывает».
   «Эх ты, „всякое“…»
   «Ладно! И ты сейчас не герой… Может, ты верещишь, когда тебе мажут йодом царапины, и боишься оставаться в тёмной комнате, как я, когда был восьмилетним… И вообще не очень задавайся. А то завтра заканючишь „прокати“, а получишь фигу».
   «Ты, Славка, не путай. Катаешь ты не меня. Время другое…»
   Неужели правда двадцать пять лет прошло? И нет мальчишки, который прямо сейчас глядит на Славку живыми глазами… Вообще нет. Даже взрослого, который из этого мальчишки вырос…
   — Ты, Славушка, что шепчешь?
   — Я?.. Так просто. Баба Вера, вы не убирайте эту карточку, ладно? Я потом ещё посмотрю… А это кто?
   — Это я.
   Вот здорово! На снимке с отломанным уголком была молодая женщина в коротком бушлате, в чёрном берете со звёздочкой, с брезентовой сумкой через плечо. А рядом — двое матросов с автоматами. Автоматы старого образца — с большими дисками.
   — Вы в морской пехоте воевали, баба Вера?
   — Да нет, Славушка. Разве я воевала?.. Не говори мне «вы» ради бога… Это они воевали. — Баба Вера показала на матросов. — А я фельдшером была, в медсанбатах да в госпитале.
   — Но всё равно же на войне. Вы… ты же рисковала?
   — Это, конечно, случалось. Под обстрелами сколько раз была. И под бомбёжками, когда раненых вывозили…
   — Баба Вера… Страшно, да?.
   — Да нет, Славушка… Как Ниночку убило, мне уж ничего не страшно сделалось. Думала: пускай со мной хоть что… Боли только боялась. Я какая-то чудная была: чьи-то раны обрабатываю, перевязываю, а сама будто их боль чувствую. Потом сколько лет в больницах проработала, а так и не привыкла…
   — Баба Вера, а ты это где снялась? Ты в этом городе на войне была?
   — Нет, отсюда я ещё до войны уехала… А это на Дунае, в сорок четвёртом.
   — У тебя… наверно, медали есть?
   — Есть. Орден даже. Красная Звезда… Это как раз дали после того, как фотографию сделали. Ранило ещё тогда…
   Она улыбнулась, и на лице её сбежалась частая сетка морщин.
   — Ты, Славушка, не думай, что я из-за старости хромаю и лекарства пью. Не такая уж я ещё старуха. Это во мне кое-где железо сидит. Правда, самую малость…
   Славка подвинулся к ней и щекой коснулся её рукава. Чуть-чуть.
   — Баба Вера… ты не обижайся на меня.
   — Славушка, да ты что, мой хороший? За что обижаться?