Дед по-гусарски подкрутил ус и лихо подмигнул Листвяне. Женщины заулыбались. Раз дед веселый, значит, обошлось.
   — Батюшка, что случилось-то? — На всякий случай, все-таки спросила мать.
   — Ох, Анюта, и не спрашивай! Такие страсти, такие страсти. — Дед дурашливо схватился за голову. — Михайла с Афоней из-за холопов торговаться взялись, да так разгорячились, что твой старшенький Афоне чуть все на свете не отстрелил, насилу растащили. Луку с десятком ратников на подмогу призывать пришлось. А тебе, Листвяна, докука — надо будет еще куда-то пять человек пристроить и скотину.
   — Пристроим, Корней Агеич. — Приветливо пропела ключница. — А ты батюшка откушал бы медку чарочку с устатку да волнений. И Михайла Фролыч с Василием Михайлычем, поди с утра не евши.
   — Каким таким Василием Михайлычем? — Не понял дед.
   — Так вот… — Листвяна указала на Роську. — Имени природного батюшки мы не знаем, наверно можно тогда по имени крестного отца… Или нельзя?
   — Кхе! Ну, ты и удумала… Даже и не знаю. Отца Михаила разве спросить, так он больной весь насквозь. Анюта, что думаешь?
   — Пусть будет, батюшка, нельзя же человеку без отчества. — Отозвалась мать.
   — Да? А ты что скажешь, Василий… Кхе, Михайлович?
   — Господин сотник, — Роська выскочил из саней и сдернул с головы шапку — дозволь доложить?
   — Ну, докладывай. Кхе… Только шапку надень, застудишься.
   — Это не старшина холопов выкупил, а я!
   Мишка изумленно обернулся на крестника, но увидев умоляющие глаза Роськи, прикусил язык.
   — Я перед Господом обязан… Мне через Святое Крещение воля вышла, и я теперь должен… Пять душ, тоже через Святое Крещение… И волю дать.
   — Кхе… Совсем все с ума посходили. — Дед несколько растерянно огляделся и зацепился взглядом за ключницу. — Листвяна, а ты насчет чарочки-то права оказалась… Да и не одной, наверно. Да… Кхе!
    "Ни хрена себе! Сэр Майкл, а крестник-то Ваш, похоже, того. Повернулся слегка на религиозной почве. Пошли дурака Богу молиться он и это самое. Несовместимые с разумной жизнью последствия. Жил себе парень, горя не знал, о конфессиональной принадлежности не ведал, так нет — взяли и окрестили".
   — Васенька, да куда ж они у тебя денутся, вольные-то? — Мать была явно растрогана Роськиным порывом и старалась говорить ласково, чтобы не обидеть парня. — Ведь ни кола ни двора, голову приклонить негде. Ты о людях-то подумал, сынок?
   — Подумал, крестная. Я десятнику Андрею в ноги кинусь, попрошу их для всяких хозяйственных работ в воинскую школу взять. На кухне, там, или еще чего — дело всегда найдется. А за это — жилье и корм. На первое время. А дальше — как Бог даст, и как сами расстараются.
   — Кхе! А что? Стряпуха в воинской школе и правда нужна будет. — Одобрил предложение дед. — Этакую ораву кормить! Да и не одна, а с помощниками. Дело говорит Василий… а и правда — Михалыч! Только никому в ноги кидаться не надо, я приговариваю: быть по сему! Ежели, конечно, Святое Крещение добровольно примут. А ты, Михайла…
   — Что, деда?
   — Кхе!.. — Дед приосанился в седле. — Старшина Михаил!
   — Я, господин сотник!
   — Я тебя упреждал, что вокруг тебя все время какая-то дурь происходит? Упреждал или нет?
   — Так точно, господин сотник!
   — Так точно? Так точно… — Дед словно бы пробовал на вкус новое словосочетание. — Хорошо придумал!
   — Рад стараться, господин сотник!
   — Кхе! Красота, ядрена Матрена… Михайла! Ты мне голову не крути! Все равно с мысли не собьешь! Я тебе приказывал: уймись?
   — Так точно, господин сотник!
   — Так вот: посиди-ка ты дома, внучек, коли раненый, так и отдыхай, лечись. За ворота — ни ногой, ни костылем! Запрещаю!
    "Домашний арест, допрыгались, сэр".
   — Слушаюсь, господин сотник!
   — То-то же. Кхе! Листвяна, где там моя чарка? И парням пожрать.
* * *
   После обеда, дед, размякший и подобревший, уединился с Мишкой в горнице.
   — Ну, Михайла, что там с Нинеей?
   — Деда, погоди. Скажи, а нельзя было девку не казнить? Ну, наказать как-нибудь…
   — Тьфу, что б тебя… Только отходить начал! Думаешь, мне в удовольствие было? Я за свою жизнь всякого навидался… тебе и не снилось, а девку молодую, да красивую к смерти приговаривать первый раз довелось. — Дед помолчал, потеребил бороду. — Нельзя было не казнить! В селе около семи сотен душ — вольных. И только шесть десятков строевых ратников. А холопов, вместе с новыми, аж под четыре сотни набирается. Если слабину дать… Не дай Бог. Задавим, конечно, но и сами кровью умоемся. — Дед досадливо стукнул кулаком по колену. — Черт тебя дернул Афоне такой подарок сделать!
   — Не эту семью, так другую бы получил, если б доли не лишили.
   — То-то, что другую! В последнюю очередь, после десятников и тех у кого серебряное кольцо. А там таких красивых девок не было бы! А ты самый верхний жребий вытянул, такой соблазн. Лука верно сказал: кривые дорожки до добра не доводят. — Дед снова поскреб в бороде. — Ты думаешь: мы жадные — себе получше, молодым ратникам похуже? Дурак! Молодому ратнику нужно то, что ему хозяйство поднять поможет — работники. Такие жребии вниз и кладут. А для баловства у него жена молодая есть или любовница, или то и другое вместе. А тут — один мужик и две девки-красавицы.
   — Старым козлам молодость вспомнить?
   — А и вспомнить! — Дед начисто проигнорировал мишкино хамство. — Да только в первый же день насильничать не стали бы, а случись дите, вырастили бы, воспитали бы воина для сотни. Или, если девка, хорошо бы замуж выдали — с приданым, честь по чести. И хозяйство вести приученную и все прочее. А Афоня, пока, сам пацан, да в амбаре ветер свищет.
   Вот ты на меня тогда обиделся, что я приказ Луки не отменил, а Лука прав был. Во всем! Мы же знали, что полон большой будет, заранее оговорили все с десятниками, прикинули: кому из молодых ратников помощь в хозяйстве нужна. Какую долю для этого надо выделить. Жребии с Аристархом как надо подобрали. Дозорных Лука под конец жеребьевки помиловал бы — дал бы половинную длю. Три последних жребия были с малосемейными мужиками при почти взрослых сыновьях. Самое то, что нужно. И жребии те Аристарх держал отдельно.
   — Выходит, я вам все испортил, деда? Прости дурака, я ж не знал, что так все выйдет.
   — Да что, я не вижу что ли, что сам казнишься? Рожа у тебя тогда в санях была… Думал убьешь Афоню. А ты все по уму сделал, молодец, внучек. Тебе бы только понять, что в жизни не все по книгам бывает… Поймешь еще, какие твои годы!
   — Спасибо, деда.
   — Кхе… Ну, что там с Нинеей?
   — Не отказалась, вообще хорошо приняла.
   — Но и не согласилась? — Догадался дед. — Понятно, на такое ответ сразу не дают.
   — Ласковые слова тебе передать велела, хотя и попеняла тоже.
   — Ласковые? Ну-ну…
   — Сказала, что радуется мудрости твоих первых шагов на воеводстве.
   — Это, наверно, за то, что ее уважил.
   — Еще сказала, что рада правильному пониманию смысла боярского достоинства в столь юном роду, ничем, кроме воинских подвигов себя не прославившем.
   — Ишь ты как! — Дед накрутил на палец ус, видимо сильно волновался, такой привычки за ним Мишка раньше не замечал. — На худородство наше указала! Ну, конечно, с ней нам не ровняться.
   — И попеняла. — Продолжил Мишка. — Излишне, мол, заботимся о поддержании ее достоинства, сама, говорит, могу позаботиться.
   — Ну, это она соврала! Могла бы — позаботилась. Но, понятно: надо, хотя бы для виду, поломаться, гонор показать — невместно ей перед худородными сразу же… того. Понятно, в общем. Что ж, несколько дней подождем.
   — Снега падут, дороги развезет. — Напомнил Мишка. — Да и народ за тыном еще несколько дней держать…
   — Честь дороже! — решительно заявил дед. — А за тыном никого держать не будем. Мужиков на выселки отправим — помогать обустраиваться, а бабы с детишками тут пересидят — на подворье, места хватит. Понастроили, ядрена Матрена, ни пройти, ни проехать.
   — Бояр-то уже осчастливил, деда?
   — Еще вчера. Кхе! Лука с Игнатом ничего, а Леху Рябого аж затрясло, как про свою землю, да про боярство услыхал.
   — А места им указал?
   — Да нет еще. Мы же и не посидели толком, как раз Афоня учудил. Отвлекли. Да и вообще, такие дела на пиру решать надо.
   — На пиру? — не понял Мишка. — Важные дела по пьянке?
   — Почему же по пьянке? Ты что, не знаешь, зачем князья пиры устраивают?
   — Ну… По праздникам, еще для совета с дружиной, еще… не знаю.
   — Собирает князь смысленных мужей. — Принялся объяснять дед. — Таких, которые не только путный совет дать могут, но и без которых княжий указ толком не выполнить. Поначалу сильно не пьют, так только, для приличия. Князь заботу свою излагает, потом слушает советы и принимает решение. Называет: кому что делать, с кого за что спрос будет.
   Потом начинают пить в полную силу, а князь опять глядит и слушает. Кто не пьет — недоволен, за ним пригляд нужен, но если уж очень сильно пьет, тоже может быть недовольным. Потихоньку языки развязываются, начинают высказывать, у кого что на уме, спорят, ругаются, бывают и морды бьют. И тут такое открывается, что в ином случае никогда и не узнаешь.
   А на утро бирючи указ оглашают, и бывает так, что в указе дело поручается вовсе не тому, про кого на пиру говорилось. Но указ составлен и люди все подобраны так, что противники и недовольные — всегда в меньшинстве. Дураки потом ходят и удивляются: "Ох, ну что за князь у нас, что за разумник!". А на деле-то, сами ему все и рассказали.
   — Но баб-то на пир не допускают. А как же Нинея?
   — Княгиня, обычно сидит, пока настоящая пьянка не началась, потом уходит. Вот и Нинея посидит, пока разговор о деле будет идти, а потом сама решит, оставаться или уходить. Ты за не нее беспокойся, она лучше нас с тобой знает: как да что.
   — Ну вот, будут и про тебя говорить: "Ох, ну что за воевода у нас, что за разумник!".
   — Михайла! — дед грозно нахмурился. — Я тебе говорил: уймись со своими шуточками?
   В дверь просунулась голова Роськи.
   — Господин сотник, дозволь доложить?
   — Ну что там еще?
   — Девки щенков забрали и не отдают!
   — Каких еще щенков?
   — Мы от боярыни Гредиславы Всеславны привезли помет трех сук от Чифа. — Принялся объяснять Роська. — Для воинской школы. А они их там тискают их, всякую дрянь в рот суют, а щенки еще и сосать-то толком не умеют…
   — Погоди, погоди… — Дед замотал головой, как конь, отгоняющий мух. — Для какой воинской школы?
   — Для нашей.
   — Тьфу ты! — У деда начало иссякать терпение. — Да знаю, что для нашей! Щенки-то там на хрена?
   — Деда, — вмешался Мишка — помнишь ты как-то говорил, что надо Прошке щенка подарить и посмотреть, как он его воспитывать будет. Талант, мол, у парня.
   — Кхе… Было чего-то такое… Ну и что?
   — Мы будем обучать охрану купеческих караванов. Помнишь, как Чиф засаду почуял? Всех спас тогда.
   — Так ты хочешь псов на засады натаскать?
   — Да, деда. Раздать каждому из учеников по щенку, пусть сами учатся и псов учат.
   — Роська! — Рявкнул дед. — Кто там у девок заводила?
   — Машка, то есть Мария Фроловна, она и корзинку из саней…
   — Ишь ты: Фроловна… А ну, за волосья ее и сюда!
   — Слушаюсь господин… — Роська растерянно умолк. — А как же… за волосья…
   — Что непонятно, десятник? — Дед пристукнул деревяшкой в пол.
   — Все понятно, Господин сотник, бегу!
   — Так. Значит натаскать на обнаружение засад… — Дед одобрительно покивал каким-то своим мыслям.
   — И еще от стрел уворачиваться, а то Чифа…
   Голос у Мишки, неожиданно для него самого, дрогнул. Дед сочувственно глянул на внука, вздохнул.
   — Кхе… Да, справный был пес… Ты себе-то щенка возьмешь?
   — Нет, не буду.
   — Что ж так?
   — Второго Чифа уже не будет, а другого — не надо.
   — Кхе… Ну, как знаешь… А кто же учить пацанов станет?
   — Прошка. Будет кинологом Младшей стражи.
   — Кем? Михайла, да сколько ж можно?
   — Прости, деда. Канис — собака, логос — наука. Кинолог — собаковед.
   — Собаковед… Придумают же.
   Из-за двери раздался топот ног, девичий визг, в горницу влетела Машка и, споткнувшись о порог, брякнулась на четвереньки.
   — А-а-а, деда-а-а! Он меня за косу-у-у…
   — Молчать!!! Встать! Сопли подобрать! Волосья оправить! Живо!!!
   Машка вскочила на ноги, бодро шмыгнула носом и мгновенно привела в порядок прическу. Только что "во фрунт" не встала.
    "Да, сэр, хорошо поставленный командный голос и четкая формулировка приказа творят чудеса! В патриархальном обществе. А в демократическом — такое в ответ получил бы…".
   — Кто разрешил щенков брать? — Прокурорским тоном поинтересовался дед?
   — Им там холодно было, а я…
   — Я не спрашивал: тепло или холодно! Я тебя, лахудра, спросил: кто разрешил?
   — Никто. Но я же…
   — Молчать! Дурищи, щенки еще молоко-то сосать толком не умеют, а вы им что в пасть совали?
   — Потрошки куриные…
   Дверь снова открылась и в горнице появилась мать. По всему было видно, что пребывает она в настроении самом, что ни на есть, воинственном.
   — Анюта, я тебя не звал! — Попытался пресечь конфликт в зародыше дед. Но не тут-то было. Мать гордо откинула голову и совсем не скандальным, но холодным, как лед тоном, заявила:
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента