Страница:
– Как я рад снова видеть вас дома, граф! – воскликнул Филиппе. – Боже мой, как же все мы здесь волновались!
– Приготовь для меня горячую ванну, Филиппе! – приказал ему Ремингтон. – Нет, лучше пусть это сделает Манли, а ты распорядись насчет ужина. Я умираю от голода. Дядя Паддингтон, угостите мистера Херриота вином или виски…
– Будет исполнено, ваше сиятельство! – заверил его Филиппе, суетливо озираясь по сторонам. – Не пройдет и пяти минут, как я подам вам холодные закуски! Отдохните пока в гостиной, сэр! Не надо ходить на кухню, там беспорядок…
Но граф уже направился туда, не в силах терпеть урчание в животе. Однако на кухне его ожидал сюрприз: за столом сидели пятеро мужчин, каждому из которых он с удовольствием въехал бы кулаком по физиономии.
– Какого дьявола вам здесь надо? – стиснув кулаки, спросил Ремингтон.
– Мы… Дело в том, что… – Трублуд умолк и заерзал на табурете.
– Мы здесь ужинаем, – сказал Эверстон и, подцепив вилкой кусок окорока, отправил его в рот. – Присоединяйтесь к нам, ваше сиятельство!
– Я вижу!– свирепея, сказал Ремингтон. – Но по какому праву?
Вулворт доел жареную картошку, запил ее вином, обтер рот ладонью и пояснил:
– Мы прячемся здесь от судебных приставов. Ремингтон закрыл глаза и заскрежетал от ярости зубами. Мало ему собственных неприятностей, теперь еще в его доме обосновались эти недоумки, скрывающиеся от правосудия! Будь проклят день, когда он связался с ними.
– И кто же, скажите на милость, вас надоумил прятаться здесь? – наконец спросил он. – Кому могла прийти в голову такая идея?
– Леди Антонии, разумеется, – ответил Ховард. – Вернее, ее тетушке Гермионе. Они решили, что здесь нас уж точно не станут искать.
Ремингтон издал тоскливый стон. Какая женщина! Настоящая дьяволица! Сначала заворожила Фитча, чтобы он переиначил всю эту скандальную историю в газете, а теперь придумала новый фокус. С ума можно сойти от ее проделок! За такую чертовку можно и пострадать!
Прибежавшие на переполох в кухне Паддингтон и Херриот замерли в дверях рядом с Ремингтоном, вытаращив удивленные глаза на сидящих за кухонным столом джентльменов. Очнувшись от оторопи, граф схватил ломоть хлеба, кусок ветчины и чей-то бокал с вином и велел всей компании подняться для серьезного разговора в его кабинет.
Выслушав печальную исповедь злосчастных приятелей Ремингтона, Херриот пришел в ужас.
– Вам нельзя оставаться в этом доме, джентльмены! – воскликнул он. – Если приставы вас обнаружат, графа обвинят в попытке оказать давление на свидетелей обвинения.
Ремингтон лукаво ухмыльнулся.
– Не смейтесь, граф! – озабоченно произнес адвокат. – Их пребывание в вашем доме противозаконно, даже преступно!
– Как и заведенное на меня правительством уголовное дело, – добавил Ремингтон. – Не пора ли нам начать сопротивляться?
– Как же нам поступить? – прошептал до смерти перепуганный Вулворт. – От исхода предстоящего судебного процесса зависит наше семейное счастье! Жены заявили нам, что не вернутся домой, пока не восторжествует справедливость и графа не оставят в покое. О горе мне! О горе! Мамочка устроит грандиозный скандал! А что скажут мои родственники? Я не перенесу такого позора!
– Если мы попытаемся уклониться от дачи свидетельских показаний, – сказал Трублуд, – все решат, что мы что-то скрываем!
– Меня не переизберут в парламент, – простонал Эверстон. – Семейный раздор погубит мою политическую карьеру, если получит огласку.
– А если мы дадим показания в суде против Ремингтона, наши жены вообще перестанут разговаривать с нами. Хрен редьки не слаще! – желчно пробурчал Ховард. – Придумай что-нибудь, Ландон!
– Успокойтесь, джентльмены! Поберегите нервы! – промолвил с самодовольным видом граф, уплетая ветчину с хлебом. – Они скоро вам еще пригодятся! Потому что на этот раз придется действовать не мне, а вам!
– Нам? – чуть не поперхнувшись ветчиной, переспросил Серл. – Но что же мы можем сделать?
Ремингтон отхлебнул из бокала с вином, блаженно улыбнулся и промолвил:
– Дать показания в суде, господа! Это вам вполне по силам.
Главный зал заседаний в здании суда Олд-Бсйли был переполнен. Тем, кому не удалось занять утром сидячее место внизу, пришлось довольствоваться галеркой, но никто не роптал. В толпе, собравшейся на балконе, можно было увидеть репортеров, членов парламента, просто любопытных обывателей, нервных суфражисток с плакатами в руках и даже служителей церкви. Битком забиты были и примыкающие к залу коридоры. У входа в здание среди собравшихся на митинг протеста сновали жулики и проходимцы всех мастей, торговцы жареными орехами, мальчишки и полицейские, переодетые в цивильную одежду. Процесс обещал обернуться неслыханным скандалом, и весь Лондон с нетерпением ожидал его начала.
Как только из подкатившего ко входу экипажа вышла леди Антония Пакстон, прибывшая в суд в сопровождении своих верных подруг, толпа пришла в волнение. Репортеры взяли ее в кольцо и забросали вопросами. Суфражистки принялись выкрикивать лозунги. Мальчишки заулюлюкали и засвистели. Только после активного вмешательства полицейских, оттеснивших от Антонии беспокойную публику, она сумела пройти в вестибюль.
Поджидавший ее там адвокат Ремингтона передал ей и ее спутницам пропуска, и дамы проследовали к своим сидячим местам в первом ряду балкона, где их уже ждали Гермиона и Паддингтон. Антония специально надела желтое шелковое платье и шляпку с перьями, чтобы Ремингтону было легче увидеть ее в толпе. Они еще не виделись после его освобождения под залог, и она страшно волновалась, гадая, зол ли он на нее, желает ли ее видеть, думает ли о ней по ночам, томится ли вожделением, как она.
Паддингтон объяснил ей, что графу необходимо обсудить с адвокатами план своей защиты на процессе, и вручил ей его записку всего в несколько строк. Ремингтон горячо благодарил ее за помощь и поддержку и сообщал, что он чувствует себя хорошо. Перечитывая записку снова и снова, Антония вспоминала гневные слова, брошенные им ей во время их последней ссоры, – о том, что любовница ему не нужна. Следует ли из этого, думала она, что он охладел к ней и больше не желает ее ни в каком качестве – ни как любовницу, ни как супругу? Воображение рисовало ей страстные любовные сцены, но, не обнаружив Ремингтона в своей кровати, она кусала губы и рыдала.
Теперь, сидя в переполненном зале судебных разбирательств, Антония с ужасом ждала, когда туда войдет Ремингтон и, холодно улыбнувшись ей, займет свое место на скамье подсудимых.
Она окинула рассеянным взглядом зал и невольно прониклась нараставшим в нем беспокойством. Адвокаты в черных мантиях и другие служители Фемиды торопливо просматривали бумаги, о чем-то перешептывались и сновали по проходу между длинными скамьями. Их белые парики напоминали кочаны капусты, и Антония усмехнулась, подумав, что все происходящее похоже на дурацкий фарс. Судейские кресла пока пустовали, величественно возвышаясь над окружающей их суетой, которая должна была прекратиться, замерев в благоговейном молчании, как только секретарь оповестит всех присутствующих о приближении судей.
Наконец в сопровождении барристера Кингстона Грея появился Ремингтон. В безупречном темно-сером костюме и черном шелковом галстуке он выглядел на фоне черных мантий весьма элегантно, что тотчас же было замечено сидящими на балконе дамами.
Ремингтон скользнул по ним взглядом и, заметив Антонию, тепло улыбнулся. Сердце гулко заколотилось у нее в груди, во рту пересохло. К Ремингтону подошел пристав и сопроводил его до скамьи подсудимых. В зале появился секретарь и объявил, что идет высокий суд. Все замерли в почтительном ожидании. Облаченные в парики и фиолетовые мантии судьи вышли из служебного прохода и заняли свои кресла.
Секретарь начал зачитывать выдвинутое против графа обвинение. Антония сжала руку тетушки Гермионы и затаила дыхание…
Словно бы почувствовав на расстоянии ее волнение, Ремингтон обернулся и устремил в ее сторону пламенный взгляд. Ей тотчас же стало гораздо спокойнее и теплее, она поняла, что не забыта им и не отвергнута. Тихонько вздохнув, она распрямилась и сосредоточилась на речи обвинителя.
Он обвинял графа в распространении вульгарных идей, подрывающих общественную мораль и фундаментальные традиции британского сообщества. Якобы Ремингтон неоднократно писал статьи и выступал публично с речами, в которых высмеивал и подвергал сомнению институт брака. Сам закоренелый холостяк, граф призывал и других не связывать себя узами супружества. Но и этого ему показалось мало: охваченный истинно дьявольским наваждением, он пытался разрушить семьи пятерых добропорядочных подданных ее величества, чем нанес личное оскорбление королеве, общепризнанной блюстительнице нравственности.
В своей ответной речи защитник Ремингтона, почтенный Кингстон Грей, заявил, что граф Ландон повинен разве что в том, что он имел неосторожность публично выразить распространенное среди холостяков скептическое мнение о браке. Ведь ни для кого не секрет, что некоторым неженатым мужчинам супружество представляется архаичным обрядом, пережитком, калечащим жизнь как мужчин, так и женщин. Граф наивно полагал, что люди вправе самостоятельно устраивать свою личную жизнь. И свои мысли в связи с этим он облекал в обыкновенные, общепринятые в научных кругах выражения. Адвокат подчеркнул, что в его распоряжении имеются соответствующие доказательства, подтверждающие невиновность его клиента.
Затем начался допрос свидетелей, а также осмотр вещественных доказательств. В качестве последних фигурировали статьи графа, опубликованные в журналах «Спектейтор», «Нью стейтсмен», «Блэквудс мэгэзин». Особенный упор прокурор делал на те публикации, в которых граф рекомендовал неженатым оставаться таковыми до конца своих дней, а состоящим в браке жить так» словно они в нем вовсе и не состоят, а именно – самим обеспечивать себя, не полагаясь на помощь супруга. Вызванные затем обвинителем эксперты высказали свое мнение о возможных пагубных последствиях этих рекомендаций.
Как и следовало ожидать, ученые мужи заявили, что обществу грозят всеобщий упадок нравов и хаос. Они нарисовали кошмарную картину безудержного разгула разврата, стремительного роста беспризорности и преступности, эпидемий венерических заболеваний, повального пьянства и резкого сокращения рождаемости. Перепуганная их мрачными прогнозами, публика начала роптать, и секретарь был вынужден призвать ее к порядку.
Когда наступила очередь выступать адвокату, тот встал, окинул многозначительным взглядом притихший зал и спросил, доводилось ли кому-либо из присутствующих, особенно свидетелям, получать аналогичные советы прежде. Услышав отрицательный ответ, Кингстон Грей снисходительно улыбнулся, вручил одному из свидетелей, профессору Оксфорда, раскрытую книгу и попросил его зачитать отмеченный отрывок вслух.
– «…Оставшийся без жены пусть не ищет жены. Женившийся же да не согрешит! А если выйдет замуж девица, да не согрешит и она. Таковые, однако, будут иметь томление плоти, и мне их искренне жаль. Говорю вам, братья: время коротко, поэтому имеющие жен должны быть как не имеющие…»
По залу вновь прокатился ропот, затем послышался смех, кто-то с галерки крикнул:
– Да ведь это цитата из Первого послания святого апостола Павла к коринфянам! Какой позор – не знать Библии!
Кингстон Грей вскинул руку, прося тишины, и, повысив голос, обратился к суду:
– Эта книга написана почти два тысячелетия назад! И с тех пор ее читают и обсуждают верующие во всем мире. Однако это весьма спорное и радикальное воззрение не принесло никакого ущерба цивилизации и не подорвало общественные моральные устои. Идеи, безусловно, могут стать опасными для общества, но только в том случае, если люди воспримут их как руководство к действию. Обращаю внимание суда на то, что доказательств причинения урона обществу идеями моего клиента в деле нет! Следовательно, его надо признать невиновным.
Галерка встретила эти слова одобрительными возгласами и аплодисментами. Судьи стали о чем-то шептаться, секретарь опять призвал публику к порядку. Антония почувствовала, что теряет самообладание и ее охватывает страх. И на то у нее имелись веские причины: вторая половина судебного заседания была отведена для перекрестного допроса пятерых мужчин, обвинивших графа в разрушении их семей. Время близилось к часу пополудни, судьи посовещались и объявили перерыв. Антония с облегчением вздохнула и вместе с подругами пошла обедать в ресторан. Окруженный адвокатами, Ремингтон удалился в отдельный кабинет.
После перерыва первым в качестве свидетеля был вызван Картер Вулворт. Едва молодой лорд вошел в зал, как его бледная жена упала в обморок. Антонии тоже стало дурно, она зажмурилась и задрожала.
Метнув мимолетный взгляд на балкон, где сидела его жена, свидетель приступил к даче показаний. На вопрос прокурора, обвиняет ли он Ремингтона Карра в том, что тот разрушил его брак, Картер ответил:
– У нас с женой прекрасные отношения, сэр! С какой стати мне обвинять моего школьного друга в такой гнусности? Он порядочный человек, благородный джентльмен. Вас ввели в заблуждение, сэр!
– Значит, вы утверждаете, что в вашей семье царят любовь и согласие. Тогда чем же вы объясните свою недавнюю размолвку с женой? – спросил прокурор. – Мне точно известно, что в настоящее время вы живете раздельно.
– Боже мой, какое недоразумение! – воскликнул Вулворт. – Моя супруга сейчас гостит у своей подруги, чья тетушка серьезно больна. Кстати, Элизабет присутствует в этом зале, и вы можете задать ей любой вопрос. Не так ли, дорогая? – Картер помахал рукой оцепеневшей жене, и та натянуто улыбнулась.
– А скажите, свидетель, вам когда-либо доводилось обсуждать с графом Ландоном какие-либо семейные проблемы?
– Да, сэр! Иногда в доверительном разговоре граф касался некоторых сторон супружества, тех, которые были тогда ему не совсем понятны. И я с удовольствием просвещал его по всем матримониальным вопросам в меру своих скромных познаний, разумеется.
Такой наглый ответ поверг Антонию и Элизабет в изумление. К счастью, на это никто не обратил внимания. Прокурор задал свидетелю новый вопрос:
– Вы полагаете, что суд поверит, что вы наставляли графа в тонкостях супружеских отношений?
Лицо обвинителя побагровело, на висках обозначились пульсирующие синие жилки, а по скулам забегали желваки.
– Я не берусь предсказывать, как именно воспримет мои слова высокий суд, сэр, – невозмутимо отвечал Вулворт, – однако твердо помню, что неоднократно вступал в дискуссии о браке с моим добрым другом Ремингтоном. Как правило, это случалось после двух-трех бокалов выпитого нами совместно бренди. Впрочем, виски тоже прекрасно способствует полету мысли. После нескольких порций ощущаешь невероятную остроту ума. Правда, случалось, что на другое утро я не мог вспомнить, что наговорил ему накануне в баре. Но что касается матримониальных дел, сэр, то я сам долго не решался связать себя узами брака, ходил в холостяках до тридцати лет. Пожалуй, именно страх перед проблемами семейной жизни и подтолкнул меня к изучению теории матримонии, сэр! Я много читал, консультировался у специалистов. Но реальная жизнь показала, что все мои страхи были напрасны. Моя любимая супруга преподала мне главный урок: она втолковала мне, что женатому мужчине следует оставить родительский дом и жить со своей законной женой без оглядки на мать.
Элизабет вцепилась руками в перила балкона и впилась восхищенным взглядом в своего мужа, произносящего под присягой и перед судьями слова, которые ей уже давно хотелось услышать.
– Супруги становятся единой плотью, – развивал свою мысль Вулворт. – Они совместно наживают добро, делят поровну и радости, и невзгоды. Любовь и преданность супруги постепенно вытесняют из сердца мужа все его прежние симпатии и привязанности. И со временем их любовь разрастается настолько, что супружество им начинает казаться земным раем. В этом я убедился благодаря моей любимой и уважаемой жене Элизабет.
По щекам Элизабет покатились слезы. Прокурор заявил, что вполне удовлетворен услышанным. Адвокат Ремингтона отказался от вопросов, и свидетель был отпущен с миром. Элизабет вскочила и побежала встречать супруга возле дверей зала. Глаза ее при этом светились радостью и счастьем.
Следующим свидетелем стал Альберт Эверстон. Антония замерла в тревожном ожидании. Наученный горьким опытом, прокурор с самого начала занял по отношению к свидетелю жесткую позицию. Однако Эверстон твердил одно: он был в ту ночь так пьян, что не помнит, что именно произошло на улице возле клуба.
– Однако не станете же вы отрицать, что ваш брак дал трещину? – задал ему провокационный вопрос обвинитель.
– Это подлый навет, сэр! – возмущенно воскликнул Эверстон. – И мерзавца, так подло оклеветавшего меня, следовало бы вызвать на дуэль! У нас с женой просто образцовая семья.
– Тогда почему же вы не живете вместе, свидетель? – возразил ему прокурор.
– Кто посмел утверждать это, сэр? И на каком основании? Моя супруга гостит у одной своей подруги. А сейчас она в этом зале, сидит на балконе. – Он помахал Маргарет рукой, и на щеках у нее заиграл румянец. – Я ее обожаю и не позволю никому очернять наш брак.
– А граф Ландон разве не вмешивался в ваши семейные отношения? Разве он не уговаривал вас освободиться от брачных пут и покинуть свою супругу?
– Нет, сэр, он никогда ничего подобного не делал! – сказал сэр Альберт. – Ландон чудесный малый и мой добрый приятель. Естественно, мы с ним беседовали о женитьбе, и не раз. Он с благодарностью принимал все мои советы. – Альберт замолчал и метнул взгляд на балкон. Маргарет подалась вперед, умоляя его прекратить этот бред, и в отчаянии принялась кусать костяшки пальцев, стиснутых в замок. Пытаясь исправить ситуацию, Альберт с виноватой улыбкой произнес: – Видите ли, сэр, я тоже долго не решался опутать себя цепями Гименея. По своей натуре я несколько скуповат, а женитьба дело довольно-таки дорогостоящее. В то время мне было невдомек, что этот риск окупится сторицей…
– И каким же, любопытно, образом? – спросил прокурор и, проследив восторженный взгляд свидетеля, устремленный на умиленное лицо Маргарет, пришел в ярость.
– Выгода, сэр, заключается в бесценной подруге жизни, которую я обрел. – При этих словах Маргарет одарила его теплой улыбкой. – Я, помнится, как-то сказал графу Ландону, что муж обязан не скупиться на подарки своей жене, делиться с ней всем, чем он обладает. Ибо взамен он получит гораздо больше, особенно от такой супруги, как моя Маргарет.
На этом взбешенный прокурор закончил допрос. Адвокат заявил, что не имеет к свидетелю никаких вопросов. Суд отпустил Эверстона. Сторона обвинения попросила предоставить ей несколько минут для совещания. Альберт пошел по проходу к лестнице, ведущей на балкон. Плача от счастья, Маргарет побежала к нему навстречу. Антония наблюдала эту трогательную сцену с некоторым недоумением. Выступления свидетелей казались ей абсурдными и неправдоподобными. Обернувшись, она заметила в глазах Ремингтона скачущих проказливых чертиков. Неужели он рискнул надоумить своих приятелей дать в суде ложные показания под присягой? Что ж, как ни опасна эта затея, успех ее превзошел все ожидания. Своими выступлениями в суде Вулворт и Эверстон доказали, что они пересмотрели свои взгляды на брак, помогли Ремингтону, а главное – вернули своих женушек.
Пожалуй, она недооценивала графа, решила Антония и вновь посмотрела в его сторону. Какой же он, оказывается, плут! И приятелям сумел помочь, и с себя снял часть обвинений. Тем временем прокурор вновь обратился к судье:
– Ваша честь! Прошу вас разрешить внести в список свидетелей еще одну фамилию! Этого человека пока не нашли, но его усиленно разыскивает полиция. Показания, которые он может дать в суде, помогут нам установить истину.
– А как зовут этого свидетеля? – спросил судья.
– Руперт Фитч, ваша честь. Он репортер «Гафлингерс газетт», – последовал ответ.
Антония обмерла, вспомнив этого мерзавца, лежащего сейчас на кушетке в каморке на верхнем этаже ее дома. Для дачи показаний под присягой в данный момент он явно был не готов…
– А пока сторона обвинения вызывает свидетеля Бэзила Трублуда, – сказал прокурор.
Обуреваемая страхом, Антония стала слушать, как Трублуд уверенно отметает все надуманные нападки на графа. Произнося пылкую речь, свидетель смотрел, однако, не на судей, а на свою бледную и хрупкую красавицу супругу, сидевшую в первом ряду на балконе. Он утверждал, что брак двух людей, далеких от совершенства, предопределен божественным промыслом, а потому дает чудесный плод, называемый любовью. Те, кто любит, прощают друг другу все ошибки и недостатки, понимая, что все люди смертны и грешны. За свою недолгую супружескую жизнь с Элис, подчеркнул Трублуд, он успел осознать главное – то, что его дорогая супруга, при всех ее недостатках, ему кажется воплощением совершенства.
Глаза Антонии затуманились слезами. Элис разрыдалась от радости и побежала к своему дорогому супругу. Взявшись за руки, счастливая пара покинула зал. Суд объявил перерыв до завтрашнего утра. Публика потянулась к выходу, впереди всех бежали репортеры, торопясь в редакции. Обменявшись выразительными взглядами, расстались до утра и Антония с Ремингтоном. В окружении преданных подруг она отправилась домой сочинять за больного Руперта Фитча отчет о первом дне судебного заседания.
На другое утро возле центрального уголовного суда собралась еще более шумная и разношерстная публика. В толпе появились активисты профессиональных союзов с пачками листовок в руках, члены общества защиты прав женщин, торговцы лекарствами и подростки с оставшимся после Рождества печеньем. Шустрые газетчики оглашали шапки утренних газет. Заголовок статьи в «Гафлингерс газетт», написанной Рупертом Фитчем, возвещал: «Процесс складывается в пользу Ландона!», ему вторил заголовок в «Телеграф» – «Святой апостол Павел свидетельствует в пользу стороны защиты!». Оценки первого дня суда над графом Ландоном других изданий были более сдержанными, однако способствовали повышению читательского интереса к этому процессу. Побочным эффектом многочисленных публикаций в прессе стало заметное уплотнение толпы, что, в свою очередь, затруднило проникновение в здание леди Антонии и ее свиты.
Заняв наконец свое место, она стала высматривать в зале Ремингтона. Вот его ввели через боковой проход для подсудимых, и он, подняв голову, приветливо улыбнулся ей. Она ответила ему нежным и ласковым взглядом, в который вложила всю свою любовь.
Заседание началось с допроса Бертрана Ховарда. На вопрос адвоката, получал ли он от Ремингтона Карра советы относительно семьи и брака, свидетель ответил, преданно глядя на свою супругу:
– Да, сэр! Как-то раз, вскоре после моей женитьбы, граф дал мне одну великолепную рекомендацию: не жалеть ни времени, ни сил ради скорейшего достижения гармонии со своей женой. Я последовал этому мудрому совету и не жалею об этом. Ибо общение с моей драгоценной супругой для меня всегда истинно райское наслаждение.
– Вы хотите сказать, свидетель, что Ремингтон Карр, утверждавший в своих статьях и речах, что «супружество – это противоестественный и обременительный союз двух разнополых индивидуумов», порекомендовал вам стремиться к гармоничным семейным отношениям и получать от этого удовольствие?
– Да, сэр, вы правильно меня поняли, – подтвердил Ховард.
– У меня больше нет вопросов, – пробурчал раздосадованный прокурор. – Свидетель может идти.
Занявший место Ховарда лорд Ричард Серл начал свою речь с утверждения, что его брак вовсе не разрушен графом, как полагает обвинение. Более того, добавил Серл, поглядывая на Дафну, его друг Ремингтон много раз убеждал его, что брак – это надежный бастион, защищающий супругов от любых жизненных невзгод. Свою любимую жену Дафну он сравнил бы с тихой укромной бухтой, в которой всегда царит благодатный штиль и светит солнце. И ему трудно представить, где еще он смог бы бросить якорь, устав от предательских ударов коварной судьбы-злодейки. Брак облагораживает человеческую натуру, усмиряет чересчур темпераментных мужчин, таких, к примеру, как он сам, и улучшает их характер. Имея супругу, подобную Дафне, любой мужчина начнет самосовершенствоваться, стремясь быть достойным той, которой принадлежит его сердце.
Прокурор лишь махнул рукой, показывая, что свидетель свободен, и уткнулся носом в разложенные перед ним на столе документы.
Услышанные на процессе слова запали Антонии в душу. Теперь она отчетливо поняла, как велико влияние брачного союза на заключивших его влюбленных. В браке им гораздо легче переносить жизненные невзгоды, веселее в пору удачи; брак облагораживает их сердца, учит их терпимости и искусству принимать и делать подарки; он скрашивает скуку ежедневной житейской суеты, утешает и успокаивает в старости; помогает им изжить свои недостатки и предрассудки.
Она так увлеклась анализом своих новых эмоций и мыслей, что не услышала, как секретарь вызвал в зал следующего свидетеля. В реальный мир ее вернула тетушка Гермиона, толкнув локтем в бок. Антония нахмурилась и недоуменно оглянулась по сторонам: все подруги смотрели на нее с тревогой и «удивлением. Разгадка их поведения не заставила себя долго ждать. Секретарь снова громко выкрикнул имя свидетеля:
– Приготовь для меня горячую ванну, Филиппе! – приказал ему Ремингтон. – Нет, лучше пусть это сделает Манли, а ты распорядись насчет ужина. Я умираю от голода. Дядя Паддингтон, угостите мистера Херриота вином или виски…
– Будет исполнено, ваше сиятельство! – заверил его Филиппе, суетливо озираясь по сторонам. – Не пройдет и пяти минут, как я подам вам холодные закуски! Отдохните пока в гостиной, сэр! Не надо ходить на кухню, там беспорядок…
Но граф уже направился туда, не в силах терпеть урчание в животе. Однако на кухне его ожидал сюрприз: за столом сидели пятеро мужчин, каждому из которых он с удовольствием въехал бы кулаком по физиономии.
– Какого дьявола вам здесь надо? – стиснув кулаки, спросил Ремингтон.
– Мы… Дело в том, что… – Трублуд умолк и заерзал на табурете.
– Мы здесь ужинаем, – сказал Эверстон и, подцепив вилкой кусок окорока, отправил его в рот. – Присоединяйтесь к нам, ваше сиятельство!
– Я вижу!– свирепея, сказал Ремингтон. – Но по какому праву?
Вулворт доел жареную картошку, запил ее вином, обтер рот ладонью и пояснил:
– Мы прячемся здесь от судебных приставов. Ремингтон закрыл глаза и заскрежетал от ярости зубами. Мало ему собственных неприятностей, теперь еще в его доме обосновались эти недоумки, скрывающиеся от правосудия! Будь проклят день, когда он связался с ними.
– И кто же, скажите на милость, вас надоумил прятаться здесь? – наконец спросил он. – Кому могла прийти в голову такая идея?
– Леди Антонии, разумеется, – ответил Ховард. – Вернее, ее тетушке Гермионе. Они решили, что здесь нас уж точно не станут искать.
Ремингтон издал тоскливый стон. Какая женщина! Настоящая дьяволица! Сначала заворожила Фитча, чтобы он переиначил всю эту скандальную историю в газете, а теперь придумала новый фокус. С ума можно сойти от ее проделок! За такую чертовку можно и пострадать!
Прибежавшие на переполох в кухне Паддингтон и Херриот замерли в дверях рядом с Ремингтоном, вытаращив удивленные глаза на сидящих за кухонным столом джентльменов. Очнувшись от оторопи, граф схватил ломоть хлеба, кусок ветчины и чей-то бокал с вином и велел всей компании подняться для серьезного разговора в его кабинет.
Выслушав печальную исповедь злосчастных приятелей Ремингтона, Херриот пришел в ужас.
– Вам нельзя оставаться в этом доме, джентльмены! – воскликнул он. – Если приставы вас обнаружат, графа обвинят в попытке оказать давление на свидетелей обвинения.
Ремингтон лукаво ухмыльнулся.
– Не смейтесь, граф! – озабоченно произнес адвокат. – Их пребывание в вашем доме противозаконно, даже преступно!
– Как и заведенное на меня правительством уголовное дело, – добавил Ремингтон. – Не пора ли нам начать сопротивляться?
– Как же нам поступить? – прошептал до смерти перепуганный Вулворт. – От исхода предстоящего судебного процесса зависит наше семейное счастье! Жены заявили нам, что не вернутся домой, пока не восторжествует справедливость и графа не оставят в покое. О горе мне! О горе! Мамочка устроит грандиозный скандал! А что скажут мои родственники? Я не перенесу такого позора!
– Если мы попытаемся уклониться от дачи свидетельских показаний, – сказал Трублуд, – все решат, что мы что-то скрываем!
– Меня не переизберут в парламент, – простонал Эверстон. – Семейный раздор погубит мою политическую карьеру, если получит огласку.
– А если мы дадим показания в суде против Ремингтона, наши жены вообще перестанут разговаривать с нами. Хрен редьки не слаще! – желчно пробурчал Ховард. – Придумай что-нибудь, Ландон!
– Успокойтесь, джентльмены! Поберегите нервы! – промолвил с самодовольным видом граф, уплетая ветчину с хлебом. – Они скоро вам еще пригодятся! Потому что на этот раз придется действовать не мне, а вам!
– Нам? – чуть не поперхнувшись ветчиной, переспросил Серл. – Но что же мы можем сделать?
Ремингтон отхлебнул из бокала с вином, блаженно улыбнулся и промолвил:
– Дать показания в суде, господа! Это вам вполне по силам.
Главный зал заседаний в здании суда Олд-Бсйли был переполнен. Тем, кому не удалось занять утром сидячее место внизу, пришлось довольствоваться галеркой, но никто не роптал. В толпе, собравшейся на балконе, можно было увидеть репортеров, членов парламента, просто любопытных обывателей, нервных суфражисток с плакатами в руках и даже служителей церкви. Битком забиты были и примыкающие к залу коридоры. У входа в здание среди собравшихся на митинг протеста сновали жулики и проходимцы всех мастей, торговцы жареными орехами, мальчишки и полицейские, переодетые в цивильную одежду. Процесс обещал обернуться неслыханным скандалом, и весь Лондон с нетерпением ожидал его начала.
Как только из подкатившего ко входу экипажа вышла леди Антония Пакстон, прибывшая в суд в сопровождении своих верных подруг, толпа пришла в волнение. Репортеры взяли ее в кольцо и забросали вопросами. Суфражистки принялись выкрикивать лозунги. Мальчишки заулюлюкали и засвистели. Только после активного вмешательства полицейских, оттеснивших от Антонии беспокойную публику, она сумела пройти в вестибюль.
Поджидавший ее там адвокат Ремингтона передал ей и ее спутницам пропуска, и дамы проследовали к своим сидячим местам в первом ряду балкона, где их уже ждали Гермиона и Паддингтон. Антония специально надела желтое шелковое платье и шляпку с перьями, чтобы Ремингтону было легче увидеть ее в толпе. Они еще не виделись после его освобождения под залог, и она страшно волновалась, гадая, зол ли он на нее, желает ли ее видеть, думает ли о ней по ночам, томится ли вожделением, как она.
Паддингтон объяснил ей, что графу необходимо обсудить с адвокатами план своей защиты на процессе, и вручил ей его записку всего в несколько строк. Ремингтон горячо благодарил ее за помощь и поддержку и сообщал, что он чувствует себя хорошо. Перечитывая записку снова и снова, Антония вспоминала гневные слова, брошенные им ей во время их последней ссоры, – о том, что любовница ему не нужна. Следует ли из этого, думала она, что он охладел к ней и больше не желает ее ни в каком качестве – ни как любовницу, ни как супругу? Воображение рисовало ей страстные любовные сцены, но, не обнаружив Ремингтона в своей кровати, она кусала губы и рыдала.
Теперь, сидя в переполненном зале судебных разбирательств, Антония с ужасом ждала, когда туда войдет Ремингтон и, холодно улыбнувшись ей, займет свое место на скамье подсудимых.
Она окинула рассеянным взглядом зал и невольно прониклась нараставшим в нем беспокойством. Адвокаты в черных мантиях и другие служители Фемиды торопливо просматривали бумаги, о чем-то перешептывались и сновали по проходу между длинными скамьями. Их белые парики напоминали кочаны капусты, и Антония усмехнулась, подумав, что все происходящее похоже на дурацкий фарс. Судейские кресла пока пустовали, величественно возвышаясь над окружающей их суетой, которая должна была прекратиться, замерев в благоговейном молчании, как только секретарь оповестит всех присутствующих о приближении судей.
Наконец в сопровождении барристера Кингстона Грея появился Ремингтон. В безупречном темно-сером костюме и черном шелковом галстуке он выглядел на фоне черных мантий весьма элегантно, что тотчас же было замечено сидящими на балконе дамами.
Ремингтон скользнул по ним взглядом и, заметив Антонию, тепло улыбнулся. Сердце гулко заколотилось у нее в груди, во рту пересохло. К Ремингтону подошел пристав и сопроводил его до скамьи подсудимых. В зале появился секретарь и объявил, что идет высокий суд. Все замерли в почтительном ожидании. Облаченные в парики и фиолетовые мантии судьи вышли из служебного прохода и заняли свои кресла.
Секретарь начал зачитывать выдвинутое против графа обвинение. Антония сжала руку тетушки Гермионы и затаила дыхание…
Словно бы почувствовав на расстоянии ее волнение, Ремингтон обернулся и устремил в ее сторону пламенный взгляд. Ей тотчас же стало гораздо спокойнее и теплее, она поняла, что не забыта им и не отвергнута. Тихонько вздохнув, она распрямилась и сосредоточилась на речи обвинителя.
Он обвинял графа в распространении вульгарных идей, подрывающих общественную мораль и фундаментальные традиции британского сообщества. Якобы Ремингтон неоднократно писал статьи и выступал публично с речами, в которых высмеивал и подвергал сомнению институт брака. Сам закоренелый холостяк, граф призывал и других не связывать себя узами супружества. Но и этого ему показалось мало: охваченный истинно дьявольским наваждением, он пытался разрушить семьи пятерых добропорядочных подданных ее величества, чем нанес личное оскорбление королеве, общепризнанной блюстительнице нравственности.
В своей ответной речи защитник Ремингтона, почтенный Кингстон Грей, заявил, что граф Ландон повинен разве что в том, что он имел неосторожность публично выразить распространенное среди холостяков скептическое мнение о браке. Ведь ни для кого не секрет, что некоторым неженатым мужчинам супружество представляется архаичным обрядом, пережитком, калечащим жизнь как мужчин, так и женщин. Граф наивно полагал, что люди вправе самостоятельно устраивать свою личную жизнь. И свои мысли в связи с этим он облекал в обыкновенные, общепринятые в научных кругах выражения. Адвокат подчеркнул, что в его распоряжении имеются соответствующие доказательства, подтверждающие невиновность его клиента.
Затем начался допрос свидетелей, а также осмотр вещественных доказательств. В качестве последних фигурировали статьи графа, опубликованные в журналах «Спектейтор», «Нью стейтсмен», «Блэквудс мэгэзин». Особенный упор прокурор делал на те публикации, в которых граф рекомендовал неженатым оставаться таковыми до конца своих дней, а состоящим в браке жить так» словно они в нем вовсе и не состоят, а именно – самим обеспечивать себя, не полагаясь на помощь супруга. Вызванные затем обвинителем эксперты высказали свое мнение о возможных пагубных последствиях этих рекомендаций.
Как и следовало ожидать, ученые мужи заявили, что обществу грозят всеобщий упадок нравов и хаос. Они нарисовали кошмарную картину безудержного разгула разврата, стремительного роста беспризорности и преступности, эпидемий венерических заболеваний, повального пьянства и резкого сокращения рождаемости. Перепуганная их мрачными прогнозами, публика начала роптать, и секретарь был вынужден призвать ее к порядку.
Когда наступила очередь выступать адвокату, тот встал, окинул многозначительным взглядом притихший зал и спросил, доводилось ли кому-либо из присутствующих, особенно свидетелям, получать аналогичные советы прежде. Услышав отрицательный ответ, Кингстон Грей снисходительно улыбнулся, вручил одному из свидетелей, профессору Оксфорда, раскрытую книгу и попросил его зачитать отмеченный отрывок вслух.
– «…Оставшийся без жены пусть не ищет жены. Женившийся же да не согрешит! А если выйдет замуж девица, да не согрешит и она. Таковые, однако, будут иметь томление плоти, и мне их искренне жаль. Говорю вам, братья: время коротко, поэтому имеющие жен должны быть как не имеющие…»
По залу вновь прокатился ропот, затем послышался смех, кто-то с галерки крикнул:
– Да ведь это цитата из Первого послания святого апостола Павла к коринфянам! Какой позор – не знать Библии!
Кингстон Грей вскинул руку, прося тишины, и, повысив голос, обратился к суду:
– Эта книга написана почти два тысячелетия назад! И с тех пор ее читают и обсуждают верующие во всем мире. Однако это весьма спорное и радикальное воззрение не принесло никакого ущерба цивилизации и не подорвало общественные моральные устои. Идеи, безусловно, могут стать опасными для общества, но только в том случае, если люди воспримут их как руководство к действию. Обращаю внимание суда на то, что доказательств причинения урона обществу идеями моего клиента в деле нет! Следовательно, его надо признать невиновным.
Галерка встретила эти слова одобрительными возгласами и аплодисментами. Судьи стали о чем-то шептаться, секретарь опять призвал публику к порядку. Антония почувствовала, что теряет самообладание и ее охватывает страх. И на то у нее имелись веские причины: вторая половина судебного заседания была отведена для перекрестного допроса пятерых мужчин, обвинивших графа в разрушении их семей. Время близилось к часу пополудни, судьи посовещались и объявили перерыв. Антония с облегчением вздохнула и вместе с подругами пошла обедать в ресторан. Окруженный адвокатами, Ремингтон удалился в отдельный кабинет.
После перерыва первым в качестве свидетеля был вызван Картер Вулворт. Едва молодой лорд вошел в зал, как его бледная жена упала в обморок. Антонии тоже стало дурно, она зажмурилась и задрожала.
Метнув мимолетный взгляд на балкон, где сидела его жена, свидетель приступил к даче показаний. На вопрос прокурора, обвиняет ли он Ремингтона Карра в том, что тот разрушил его брак, Картер ответил:
– У нас с женой прекрасные отношения, сэр! С какой стати мне обвинять моего школьного друга в такой гнусности? Он порядочный человек, благородный джентльмен. Вас ввели в заблуждение, сэр!
– Значит, вы утверждаете, что в вашей семье царят любовь и согласие. Тогда чем же вы объясните свою недавнюю размолвку с женой? – спросил прокурор. – Мне точно известно, что в настоящее время вы живете раздельно.
– Боже мой, какое недоразумение! – воскликнул Вулворт. – Моя супруга сейчас гостит у своей подруги, чья тетушка серьезно больна. Кстати, Элизабет присутствует в этом зале, и вы можете задать ей любой вопрос. Не так ли, дорогая? – Картер помахал рукой оцепеневшей жене, и та натянуто улыбнулась.
– А скажите, свидетель, вам когда-либо доводилось обсуждать с графом Ландоном какие-либо семейные проблемы?
– Да, сэр! Иногда в доверительном разговоре граф касался некоторых сторон супружества, тех, которые были тогда ему не совсем понятны. И я с удовольствием просвещал его по всем матримониальным вопросам в меру своих скромных познаний, разумеется.
Такой наглый ответ поверг Антонию и Элизабет в изумление. К счастью, на это никто не обратил внимания. Прокурор задал свидетелю новый вопрос:
– Вы полагаете, что суд поверит, что вы наставляли графа в тонкостях супружеских отношений?
Лицо обвинителя побагровело, на висках обозначились пульсирующие синие жилки, а по скулам забегали желваки.
– Я не берусь предсказывать, как именно воспримет мои слова высокий суд, сэр, – невозмутимо отвечал Вулворт, – однако твердо помню, что неоднократно вступал в дискуссии о браке с моим добрым другом Ремингтоном. Как правило, это случалось после двух-трех бокалов выпитого нами совместно бренди. Впрочем, виски тоже прекрасно способствует полету мысли. После нескольких порций ощущаешь невероятную остроту ума. Правда, случалось, что на другое утро я не мог вспомнить, что наговорил ему накануне в баре. Но что касается матримониальных дел, сэр, то я сам долго не решался связать себя узами брака, ходил в холостяках до тридцати лет. Пожалуй, именно страх перед проблемами семейной жизни и подтолкнул меня к изучению теории матримонии, сэр! Я много читал, консультировался у специалистов. Но реальная жизнь показала, что все мои страхи были напрасны. Моя любимая супруга преподала мне главный урок: она втолковала мне, что женатому мужчине следует оставить родительский дом и жить со своей законной женой без оглядки на мать.
Элизабет вцепилась руками в перила балкона и впилась восхищенным взглядом в своего мужа, произносящего под присягой и перед судьями слова, которые ей уже давно хотелось услышать.
– Супруги становятся единой плотью, – развивал свою мысль Вулворт. – Они совместно наживают добро, делят поровну и радости, и невзгоды. Любовь и преданность супруги постепенно вытесняют из сердца мужа все его прежние симпатии и привязанности. И со временем их любовь разрастается настолько, что супружество им начинает казаться земным раем. В этом я убедился благодаря моей любимой и уважаемой жене Элизабет.
По щекам Элизабет покатились слезы. Прокурор заявил, что вполне удовлетворен услышанным. Адвокат Ремингтона отказался от вопросов, и свидетель был отпущен с миром. Элизабет вскочила и побежала встречать супруга возле дверей зала. Глаза ее при этом светились радостью и счастьем.
Следующим свидетелем стал Альберт Эверстон. Антония замерла в тревожном ожидании. Наученный горьким опытом, прокурор с самого начала занял по отношению к свидетелю жесткую позицию. Однако Эверстон твердил одно: он был в ту ночь так пьян, что не помнит, что именно произошло на улице возле клуба.
– Однако не станете же вы отрицать, что ваш брак дал трещину? – задал ему провокационный вопрос обвинитель.
– Это подлый навет, сэр! – возмущенно воскликнул Эверстон. – И мерзавца, так подло оклеветавшего меня, следовало бы вызвать на дуэль! У нас с женой просто образцовая семья.
– Тогда почему же вы не живете вместе, свидетель? – возразил ему прокурор.
– Кто посмел утверждать это, сэр? И на каком основании? Моя супруга гостит у одной своей подруги. А сейчас она в этом зале, сидит на балконе. – Он помахал Маргарет рукой, и на щеках у нее заиграл румянец. – Я ее обожаю и не позволю никому очернять наш брак.
– А граф Ландон разве не вмешивался в ваши семейные отношения? Разве он не уговаривал вас освободиться от брачных пут и покинуть свою супругу?
– Нет, сэр, он никогда ничего подобного не делал! – сказал сэр Альберт. – Ландон чудесный малый и мой добрый приятель. Естественно, мы с ним беседовали о женитьбе, и не раз. Он с благодарностью принимал все мои советы. – Альберт замолчал и метнул взгляд на балкон. Маргарет подалась вперед, умоляя его прекратить этот бред, и в отчаянии принялась кусать костяшки пальцев, стиснутых в замок. Пытаясь исправить ситуацию, Альберт с виноватой улыбкой произнес: – Видите ли, сэр, я тоже долго не решался опутать себя цепями Гименея. По своей натуре я несколько скуповат, а женитьба дело довольно-таки дорогостоящее. В то время мне было невдомек, что этот риск окупится сторицей…
– И каким же, любопытно, образом? – спросил прокурор и, проследив восторженный взгляд свидетеля, устремленный на умиленное лицо Маргарет, пришел в ярость.
– Выгода, сэр, заключается в бесценной подруге жизни, которую я обрел. – При этих словах Маргарет одарила его теплой улыбкой. – Я, помнится, как-то сказал графу Ландону, что муж обязан не скупиться на подарки своей жене, делиться с ней всем, чем он обладает. Ибо взамен он получит гораздо больше, особенно от такой супруги, как моя Маргарет.
На этом взбешенный прокурор закончил допрос. Адвокат заявил, что не имеет к свидетелю никаких вопросов. Суд отпустил Эверстона. Сторона обвинения попросила предоставить ей несколько минут для совещания. Альберт пошел по проходу к лестнице, ведущей на балкон. Плача от счастья, Маргарет побежала к нему навстречу. Антония наблюдала эту трогательную сцену с некоторым недоумением. Выступления свидетелей казались ей абсурдными и неправдоподобными. Обернувшись, она заметила в глазах Ремингтона скачущих проказливых чертиков. Неужели он рискнул надоумить своих приятелей дать в суде ложные показания под присягой? Что ж, как ни опасна эта затея, успех ее превзошел все ожидания. Своими выступлениями в суде Вулворт и Эверстон доказали, что они пересмотрели свои взгляды на брак, помогли Ремингтону, а главное – вернули своих женушек.
Пожалуй, она недооценивала графа, решила Антония и вновь посмотрела в его сторону. Какой же он, оказывается, плут! И приятелям сумел помочь, и с себя снял часть обвинений. Тем временем прокурор вновь обратился к судье:
– Ваша честь! Прошу вас разрешить внести в список свидетелей еще одну фамилию! Этого человека пока не нашли, но его усиленно разыскивает полиция. Показания, которые он может дать в суде, помогут нам установить истину.
– А как зовут этого свидетеля? – спросил судья.
– Руперт Фитч, ваша честь. Он репортер «Гафлингерс газетт», – последовал ответ.
Антония обмерла, вспомнив этого мерзавца, лежащего сейчас на кушетке в каморке на верхнем этаже ее дома. Для дачи показаний под присягой в данный момент он явно был не готов…
– А пока сторона обвинения вызывает свидетеля Бэзила Трублуда, – сказал прокурор.
Обуреваемая страхом, Антония стала слушать, как Трублуд уверенно отметает все надуманные нападки на графа. Произнося пылкую речь, свидетель смотрел, однако, не на судей, а на свою бледную и хрупкую красавицу супругу, сидевшую в первом ряду на балконе. Он утверждал, что брак двух людей, далеких от совершенства, предопределен божественным промыслом, а потому дает чудесный плод, называемый любовью. Те, кто любит, прощают друг другу все ошибки и недостатки, понимая, что все люди смертны и грешны. За свою недолгую супружескую жизнь с Элис, подчеркнул Трублуд, он успел осознать главное – то, что его дорогая супруга, при всех ее недостатках, ему кажется воплощением совершенства.
Глаза Антонии затуманились слезами. Элис разрыдалась от радости и побежала к своему дорогому супругу. Взявшись за руки, счастливая пара покинула зал. Суд объявил перерыв до завтрашнего утра. Публика потянулась к выходу, впереди всех бежали репортеры, торопясь в редакции. Обменявшись выразительными взглядами, расстались до утра и Антония с Ремингтоном. В окружении преданных подруг она отправилась домой сочинять за больного Руперта Фитча отчет о первом дне судебного заседания.
На другое утро возле центрального уголовного суда собралась еще более шумная и разношерстная публика. В толпе появились активисты профессиональных союзов с пачками листовок в руках, члены общества защиты прав женщин, торговцы лекарствами и подростки с оставшимся после Рождества печеньем. Шустрые газетчики оглашали шапки утренних газет. Заголовок статьи в «Гафлингерс газетт», написанной Рупертом Фитчем, возвещал: «Процесс складывается в пользу Ландона!», ему вторил заголовок в «Телеграф» – «Святой апостол Павел свидетельствует в пользу стороны защиты!». Оценки первого дня суда над графом Ландоном других изданий были более сдержанными, однако способствовали повышению читательского интереса к этому процессу. Побочным эффектом многочисленных публикаций в прессе стало заметное уплотнение толпы, что, в свою очередь, затруднило проникновение в здание леди Антонии и ее свиты.
Заняв наконец свое место, она стала высматривать в зале Ремингтона. Вот его ввели через боковой проход для подсудимых, и он, подняв голову, приветливо улыбнулся ей. Она ответила ему нежным и ласковым взглядом, в который вложила всю свою любовь.
Заседание началось с допроса Бертрана Ховарда. На вопрос адвоката, получал ли он от Ремингтона Карра советы относительно семьи и брака, свидетель ответил, преданно глядя на свою супругу:
– Да, сэр! Как-то раз, вскоре после моей женитьбы, граф дал мне одну великолепную рекомендацию: не жалеть ни времени, ни сил ради скорейшего достижения гармонии со своей женой. Я последовал этому мудрому совету и не жалею об этом. Ибо общение с моей драгоценной супругой для меня всегда истинно райское наслаждение.
– Вы хотите сказать, свидетель, что Ремингтон Карр, утверждавший в своих статьях и речах, что «супружество – это противоестественный и обременительный союз двух разнополых индивидуумов», порекомендовал вам стремиться к гармоничным семейным отношениям и получать от этого удовольствие?
– Да, сэр, вы правильно меня поняли, – подтвердил Ховард.
– У меня больше нет вопросов, – пробурчал раздосадованный прокурор. – Свидетель может идти.
Занявший место Ховарда лорд Ричард Серл начал свою речь с утверждения, что его брак вовсе не разрушен графом, как полагает обвинение. Более того, добавил Серл, поглядывая на Дафну, его друг Ремингтон много раз убеждал его, что брак – это надежный бастион, защищающий супругов от любых жизненных невзгод. Свою любимую жену Дафну он сравнил бы с тихой укромной бухтой, в которой всегда царит благодатный штиль и светит солнце. И ему трудно представить, где еще он смог бы бросить якорь, устав от предательских ударов коварной судьбы-злодейки. Брак облагораживает человеческую натуру, усмиряет чересчур темпераментных мужчин, таких, к примеру, как он сам, и улучшает их характер. Имея супругу, подобную Дафне, любой мужчина начнет самосовершенствоваться, стремясь быть достойным той, которой принадлежит его сердце.
Прокурор лишь махнул рукой, показывая, что свидетель свободен, и уткнулся носом в разложенные перед ним на столе документы.
Услышанные на процессе слова запали Антонии в душу. Теперь она отчетливо поняла, как велико влияние брачного союза на заключивших его влюбленных. В браке им гораздо легче переносить жизненные невзгоды, веселее в пору удачи; брак облагораживает их сердца, учит их терпимости и искусству принимать и делать подарки; он скрашивает скуку ежедневной житейской суеты, утешает и успокаивает в старости; помогает им изжить свои недостатки и предрассудки.
Она так увлеклась анализом своих новых эмоций и мыслей, что не услышала, как секретарь вызвал в зал следующего свидетеля. В реальный мир ее вернула тетушка Гермиона, толкнув локтем в бок. Антония нахмурилась и недоуменно оглянулась по сторонам: все подруги смотрели на нее с тревогой и «удивлением. Разгадка их поведения не заставила себя долго ждать. Секретарь снова громко выкрикнул имя свидетеля: