Кресс Нэнси. Испанские нищие

   - Дру...
   - Привет, Лейша.
   - Как... как ты себя чувствуешь?
   Он улыбнулся, потому что на этот вопрос было совершенно невозможно ответить.
   - С тобой все будет в порядке, но есть много вещей, которые ты имеешь право знать, - ее голос звенел от напряжения, и Дру увидел это ясно, тонкое равновесие из проблем права и привилегий, с которыми Лейша боролась всю свою жизнь, сделав их частью своей жизни. Он видел чистую, аскетичную форму самой Лейши, сражающуюся с другими беспорядочными очертаниями, которые она пыталась поймать в сети принципов и законов. Борьба имела очертания, но слов для нее не находилось. Он всегда испытывал трудности со словами. Наиболее подходящим было древнее слово "рыцарь", но и оно было слишком бледным для яркой резкой формы Лейши, стремящейся упорядочить мир, лишенный законов. Слово оказалось неверным. Он нахмурился.
   - О, не плачь, Дру, дорогой, - сказала Лейша.
   Она не поняла, что ему вовсе не хотелось плакать. Дру и сам не понимал, что с ним произошло. Эрик хотел причинить ему боль, но, оказывается, Дру только теперь по-настоящему обрел себя. Мышцы, кости, сердце остались теми же. Но себе он казался необыкновенным.
   - Доктор, - сказала Лейша, - он не может говорить.
   - Он может говорить, - возразил врач, и его очертания снова вернулись к Дру: истеричное, разросшееся возбуждение и триумф от того, что он не подает виду. - Сканирование мозга не выявило поражений речевых центров!
   - Скажи что-нибудь, Дру! - умоляла Лейша.
   - Ты красивая.
   Как же он раньше не замечал? Волосы Лейши отливали золотом, как у молоденькой девушки, а лицо выражало решительную уверенность зрелой женщины. Как он был слеп? Грудь мягко обрисовывала тонкая материя рубашки; шея напоминала теплую колонну, голубые тени подчеркивали белизну кожи. Как прекрасна Лейша.
   Лейша слегка отстранилась хмурясь и спросила:
   - Дру... какой сейчас год? В каком городе тебя арестовали?
   Он рассмеялся и впервые осознал, что ребра опоясывает липкая лента, а руки все еще привязаны. Эрик встал у изножья кровати Дру, и в сознании Дру стали тесниться новые очертания. Ему открылись тайные замыслы Эрика, начиная с того давнего дня у тополя, когда двое мальчишек дрались не на жизнь, а на смерть. Следом возникли очертания отца Дру, избивающего детей в приступе пьяной ярости, и раненного осколком бомбы горящего Карла. Дру словно со стороны наблюдал за этими уродливыми формами и невыносимо страдал. Он закрыл глаза.
   - Он без сознания! - воскликнула Лейша, а врач резко возразил: "Ничего подобного!", - и даже с закрытыми глазами Дру видел очертания, которые порождали он с Эриком. Теперь он понял, в чем главное.
   - Лейша... - произнес он еле слышно. А ведь он чувствовал себя таким сильным! Он сделал еще одну попытку. - Лейша, мне нужно...
   - Да? Все что захочешь, Дру, все.
   Он перенесся в тот день, когда стал калекой. Те же самые очертания. Глубинные, древние, вобравшие в себя не одну человеческую жизнь.
   - Программируемый голографический проектор Стонтона-Кэри.
   - ?
   - Да, - прошептал Дру из последних сил. - Мне он нужен сейчас.
   21
   Мири исполнилось тринадцать. Уже целый год она смотрела передачи Спящих с Земли. Первые месяцы они поглощали все ее внимание, потому что у девочки голова шла кругом. Почему так важны гонки скутеров? Почему эти красавцы и красавицы из "Ночных историй" постоянно меняют партнеров по сексу? Почему у женщин такие громадные груди, а у мужчин большие пенисы? Почему женщина - член конгресса из Айовы обвиняет конгрессмена из Техаса в расточительности, если она сама, по-видимому, тратит не меньше и они все равно принадлежат к разным сообществам? Почему все передачи превозносят Жителей за ничегонеделание - "творческий досуг" - и почти не говорят о людях, которые ведут все дела да еще работают над передачами?
   В конце концов Мири нашла ответы на эти вопросы, но они оказались не очень интересными. Похоже, главным критерием Жителей было сиюминутное удовольствие.
   Она мысленно построила длинные цепочки, включив принцип Гейзенберга, Эпикура, порочную философию экзистенциализма, постоянные нейроусилителей Раволи, мистицизм, социальную демократию и басни Эзопа. Цепочка получилась хорошая, но часть, взятая из земных "новостей", все-таки была неинтересной.
   Мири выяснила, что политическая организация и распределение ресурсов зависело от неустойчивого равновесия между голосами Жителей и властью ишаков, а это, в свою очередь, по-видимому, определялось беспорядочной социальной эволюцией, а не планированием или принципами.
   Она решила, что дело в самих Соединенных Штатах, развращенных дешевой И-энергией, богатеющих на продаже патентов за границу, деградирующих, как всегда утверждала бабушка. Мири выучила русский, французский и японский языки и несколько месяцев просматривала передачи на этих языках. Ответы получились такими же неинтересными. Известный французский диктор всегда заканчивал свои передачи фразочкой: "Ca va toujours".
   Ни в одной из популярных программ Мири не встретила упоминаний о настоящих научных исследованиях или открытиях, о политических волнениях, о сложной музыке, литературе, о глобальных идеях, подобных тем, которые они с Тони обсуждали каждый день.
   Спустя шесть месяцев она уже не смотрела передачи.
   Но одно изменение все-таки произошло. Благодаря передачам с Земли она заинтересовалась отцом. Бабушка проводила все больше времени в Лаборатории Шарафи, и Мири обращалась за разъяснениями к отцу. Он не всегда находился с ответами, а те объяснения, которые слышала девочка, создавали в ее мозгу короткие, скособоченные цепочки. Он рассказал дочери, что покинул Землю, когда ему было десять лет, и хотя иногда летал туда по делам, со Спящими общался мало. Для этих целей существовал посредник. Неспящий, который тем не менее жил на Земле. Кевин Бейкер.
   О Бейкере было много сведений в банке данных. По мнению девочки, он заслуживал некоторого презрения. Человек, который не гнушался получать прибыль от нищих и предпочитать выгоду связям с сообществом. В отличие от матери, отец прямо смотрел в дергающееся лицо Мири, спокойно выслушивал ее заикание. В его черных глазах притаилось что-то такое, чему она не могла дать названия, сколько бы цепочек ни накручивала вокруг этого. Все цепочки начинались со слова "боль".
   - П-п-папа, г-г-где т-ты б-б-был?
   - В Лаборатории Шарафи. С Дженнифер. - Отец, в отличие от тети Наджлы, часто называл свою мать по имени. Мири не помнила, когда это началось.
   Лоб отца покрылся испариной, хотя Мири казалось, что в Лаборатории прохладно. Он казался потрясенным. Цепочки Мири включали сейсмические толчки, влияние адреналина, сжатие газов, которое зажигает звезды.
   - Ч-ч-ч-что д-д-делают в Л-л-л-лаборатории?
   Рики Келлер покачал головой. И неожиданно спросил:
   - Когда ты начнешь заседать в Совете?
   - В-в-в ш-ш-шестнадцать л-л-лет. Ч-ч-через д-д-два г-г-года и д-д-два м-м-м-месяца.
   Покорная улыбка отца породила цепочку, которая, к ее удивлению, протянулась к одной передаче Спящих, виденной много месяцев назад. У человека по имени Иов отнимают одну собственность за другой, а он не пытается защищаться и не ищет способов возвратить или возместить отнятое. Мири сочла Нова бесхребетным и глупым и потеряла интерес к передаче до того, как она закончилась. Но отец произнес только:
   - Хорошо. Ты нужна нам в Совете.
   - З-з-з-з-зачем? - резко спросила Мири.
   Он не ответил.
   - Сейчас, - произнес Уилл Сандалерос.
   Дженнифер подалась вперед, пристально глядя на трехмерное голографическое изображение пузыря. В космосе, на расстоянии тысячи миль от них, в его оригинал, надутый и заполненный обычным воздухом под давлением, выпустили мышей, выведенных из гипотермического состояния. Крохотные стимуляторы на ошейниках быстро вернули их биологические системы в норму. В течение нескольких минут биодатчики на ошейниках показали, что мыши рассеялись по пузырю, топография которого была конгруэнтна городу Вашингтону, округ Колумбия.
   - Начинаю отсчет, - сказал доктор Толивери. - Шесть, пять, четыре, три, два, один, пуск.
   Генемодные вирусы выпустили на свободу. Воздушные потоки, аналогичные юго-западному ветру, дующему со скоростью пять миль в час, понеслись в пузыре. Дженнифер сосредоточилась на показаниях биодатчиков, появлявшихся на другом экране. Спустя три минуты какой-либо активности не наблюдалось.
   - Да. - Уилл взял ее за руку. - Да.
   Дженнифер кивнула.
   - Великолепная работа.
   - Мы готовы к следующему этапу, - очень тихо сказала она Уиллу.
   - Приступай к переговорам о покупке орбитального комплекса Кагура с другим посредником.
   Уилл Сандалерос не возражал, когда ему выдавали решение, принятое вместе много лет назад. Он понимал потребность жены отдавать приказы. Блестящими глазами он снова взглянул на биодатчики.
   Тони переехал в собственную лабораторию в Научное строение номер 2 шесть месяцев назад, когда в прежнем помещении не стало хватать места для обоих проектов. Каждый раз, когда взгляд Мири останавливался на половине стола, принадлежавшей раньше брату, ей становилось грустно. Ее работа продвигалась плохо. За два года она промоделировала все генетические модификации, какие только могла придумать, и все же не приблизилась к решению, как избавить Суперов от заикания и дергания. Исследования все чаще казались ей бесплодными, напоминая о недостающем, неизвестном компоненте в самих цепочках. Сегодня ее постигла очередная неудача. Она была в ужасном настроении, в мыслительных цепочках царил хаос. Она нуждалась в немедленной поддержке брата.
   Дверь в помещение оказалась запертой, но отпечаток сетчатки Мири хранился в картотеке, а надпись "Стерильная среда" не горела. Она приложила правый глаз к сканеру и распахнула дверь.
   Тони лежал на полу, подмяв под себя Кристину Деметриос. Глаза Кристины расширились, потом потемнели. "Ох!" - выдохнула Кристина. Похоже, Тони ничего не слышал. Его обнаженные ягодицы мощно сжались, тело сотрясалось в оргазме. Мири попятилась, захлопнула дверь и убежала к себе.
   Она сидела за столом, сжав руки, низко опустив голову и дергаясь всем телом. Тони ничего ей не говорил. Впрочем, это его дело. Цепочки выстраивались и перестраивались у нее в голове: уйма старых, непонятных прежде историй обрела теперь смысл. Гера и Ио. Отелло и Дездемона. Она представляла всю физиологию секса - секрецию гормонов, наполнение сосудов, эрогенные зоны. Она знала все. Она была невинна.
   Ревность. Самая разрушительная для сообщества эмоция. Чувство _нищих_.
   Мири принялась рассеянно ходить взад-вперед. Она должна быть выше ревности. Тони заслуживает большего от своей сестры. Идеализм (стоицизм, постулат эпикурейцев "Нас формирует и совершенствует то, что мы любим"). Она решит эту проблему по-своему.
   Мири ополоснула лицо, вымыла руки. Надела чистые белые шорты, подвязала черные волосы красной ленточкой. Крепко сжала губы. Она уже знала, к кому обратится.
   Дэвид Аронсон был на три года старше нее. Очень умный Норм, страстно верил в Клятву Убежища и в мудрость ее бабушки. У него были черные вьющиеся волосы, почти такие же, как у Мири, но очень светлые, серые глаза под черными ресницами. Ноги длинные и косая сажень в плечах. Большой рот с полными, упругими, красиво очерченными губами. Последние шесть месяцев Мири только и смотрела на губы Дэвида.
   Она нашла его там, где и предполагала - в порту орбитальных шаттлов, работающим в поте лица над чертежами механизмов у дисплеев САПР. Спустя два месяца ему предстояло продолжить учебу и защитить диссертацию в области техники в Стэнфорде; это будет его первое путешествие на Землю.
   - Привет, Мири. - Девушке нравилась нарочитая грубоватость его голоса.
   - Д-д-дэвид. Я х-х-хочу у т-т-тебя к-кое-что с-с-спросить.
   Он смотрел мимо нее, на голоэкран САПР.
   - Что?
   Ей ничего не стоило высказаться откровенно. Сложности в общении возникали из-за заикания и примитивности устной речи по сравнению с необычайной сложностью ее мышления. Говоря с Нормами, она привыкла максимально упрощать. А здесь и так все просто, и превосходно вписывается в ограниченные рамки языка.
   - Т-т-ты м-м-можешь з-з-заняться с-с-со м-м-мной с-с-сексом?
   Дэвид выпрямился. Щеки его залила краска. Он не отрывал взгляда от экрана.
   - Извини, Мири, это невозможно.
   - П-п-п-почему?
   - У меня уже есть любовница.
   - К-к-кто?
   - Это бестактный вопрос.
   Мири не понимала, почему он скрывает имя своей партнерши. Некоммерческая информация была открытой для всех в сообществе. Она привыкла получать ответы на свои вопросы.
   - П-п-почему т-т-ты н-не х-х-хочешь м-м-мне с-с-сказать, к-к-кто?
   Дэвид демонстративно склонился к экрану. Красивый рот сжался.
   - Думаю, разговор окончен. Мири.
   - П-п-почему?
   Мыслительные цепочки стянулись вокруг нее, как петля.
   - П-п-потому ч-ч-что я уродлива? П-п-потому ч-ч-что я д-д-дергаюсь?
   - Нам больше не о чем говорить!
   Отчаяние, смущение или гнев взяли верх над учтивостью, и он наконец прямо взглянул на нее. Мири часто видела такой взгляд у матери, когда Гермиона не успевала отвернуться от них с Тони. Мири поняла, что спровоцировала каким-то образом его на грубость. Он не хотел ее, она не имела права давить. И настаивая, унизила себя. Ни один Норм не захочет ее.
   Осторожно, словно неся драгоценный сосуд, Мири пошла обратно и попыталась успокоиться. Подумать. Соорудить упорядоченную, уравновешенную схему, которая включала бы все, что нужно для решения проблемы с интеллектуальной, эмоциональной, биохимической точек зрения, - все продуктивное. Спустя двадцать минут она вышла из лаборатории.
   Никос Деметриос, брат-близнец Кристины, увлекался финансовыми операциями. Их международный поток, колебания, применения, изменения, символичность, как он однажды выразился, были сложнее и важнее любых природных геосхем Земли и гораздо интереснее. В четырнадцать лет он уже внес ряд предложений по международной торговле, и ими успешно пользовались взрослые биржевики Убежища. По рекомендациям Никоса они разместили вклады по всему земному шару: в новую технологию слежения за перемещениями ветра, разрабатываемую в Сеуле; в применение катализаторов антител, предложенное в Париже; в зарождавшуюся аэрокосмическую промышленность Марокко. Мири нашла его в крошечном кабинете здания центра связи.
   - Н-н-н-никос...
   - П-п-привет, М-м-мири.
   - Т-т-ты м-м-можешь з-з-заняться с-с-со м-м-мной с-с-сексом?
   Никос пристально посмотрел на нее. Красные пятна поползли по его шее ко лбу. В отличие от Дэвида, его не смутила прямота вопроса. Причина могла быть только одна. Мири спотыкаясь вышла из кабинета.
   - П-п-подожди! М-м-мири! - крикнул он с подлинным отчаянием; всю жизнь они были товарищами по играм. Но его координация движений была еще хуже, и Мири легко убежала.
   Заперев лабораторию и включив надпись "Стерильная среда". Мири изо всех сил запрещала себе плакать. Бабушка была права: приходится сталкиваться с суровой необходимостью. Слезы не помогут.
   Она была вежлива с Никосом, но держалась отстраненно, а он не знал, как поступить. Однажды она увидела его с одной из Норм, хорошенькой четырнадцатилетней Патрицией, которую завораживало искусство Никоса делать деньги. Мири и раньше не часто разговаривала с Кристиной, теперь она общалась с ней еще реже. Дэвида она больше не встречала. С Тони вела себя по-прежнему: он был ее товарищем по работе, другом, наперсником. Братом. Просто между ними появилась область, на которую не распространялось доверие.
   Спустя две недели Мири возобновила просмотр программ с Земли, но только секс-каналов. Она убрала из программы замка на двери лаборатории все отпечатки, кроме собственного, и научилась эффективно мастурбировать дважды в день. Эта биохимическая реакция оказалась столь же гипертрофированной, как и все остальные. Она запрещала себе думать в эти моменты о Тони, и Тони никогда не спрашивал, почему ему больше нельзя входить в ее лабораторию без предупреждения. Он и так знал. Ведь он ее брат.
   Усаживаясь на стул, указанный Дру, Лейша поймала себя на смешной мысли: "Жаль, что я не курю". Она помнила, как ее отец устраивал целый ритуал, закуривая сигарету. Роджер всегда говорил, что, затягиваясь, он расслабляется. Но даже тогда Лейша знала, что это неправда: он становился бодрее.
   Чего ей хотелось сейчас: покоя или хлопот? Впрочем, с Дру ей не видать ни того, ни другого.
   Он настоял, чтобы она была первым зрителем.
   - Новая форма искусства, Лейша. - Упрямство появилось у него после нелегального эксперимента Эрика. Лейше стало страшно. Так вот что чувствует мать - страх, что ребенок не получит то, к чему лежит его душа. Что он потерпит неудачу, и тебе будет больнее, чем от своих собственных срывов. Как Алиса вынесла такое? Как справилась Стелла?
   Но Роджер с самого начала был уверен, что его ребенок будет счастлив. "Сюрприз тебе, папа. Я кисну в пустыне уже двадцать лет, этакий Ахилл, чей Агамемнон сражался на ее собственной глупой войне, пока я растила сына, основным талантом которого были мелкие преступления". Да и никакой он не сын.
   - Ты знаешь, что я равнодушна к искусству. Может быть, кто-нибудь другой...
   - Я знаю. Потому и хочу, чтобы это была ты.
   - Ладно. Давай начнем.
   Это прозвучало гораздо равнодушнее, чем она хотела.
   - Выключить свет, - произнес Дру. Комната, заполнившаяся за последние семь месяцев театральным реквизитом на полмиллиона долларов, погрузилась во тьму. Кресло Дру передвинулось. На потолке зажегся голографический проектор. Вокруг все исчезло. Только Дру парил в бархатной черноте стандартной нуль-проекции.
   Он тихо заговорил. Лейша никогда раньше не замечала, что у него такой красивый голос. Потом до нее дошли слова. Поэзия. Дру - _Дру!_ - читал старое стихотворение о золотом дожде из листьев... Ей стало немного стыдно за Дру. Декламировать стихи под голографические иллюстрации было так по-детски... Сердце ее сжалось. Еще один неверный шаг, еще один провал...
   Из темноты наплывали очертания.
   Они были неопределенными, но она их узнала. Они проплывали над головой Дру, позади него, перед ним, даже сквозь него, а он принялся читать снова. То же самое стихотворение. Лейша никогда не увлекалась поэзией, но если бы даже и любила, ей было бы трудно сосредоточиться. Очертания полностью поглотили внимание; она силилась проникнуть взглядом сквозь Дру, тщетно пытаясь уследить за ним. Колеблющиеся силуэты снова появились из-за спины Дру, но уже другие. Она подалась вперед, чтобы понять, что это такое... она узнала их...
   Дру начал в третий раз. "О чем горюешь, Маргарита, о золотом дожде из листьев..."
   Контуры скользили, входя в ее сознание, и вдруг Дру исчез... Надо же запрограммировать такое... горе разбухло и заполнило ее. Роджер, ее отец, стоял в старой оранжерее, в доме на озере Мичиган. Он держал кремово-белый экзотический цветок с толстыми лепестками и яркой розовой серединкой. Лейша вскрикнула, а отец ясно произнес:
   - Ты не потерпела фиаско, Лейша. Ни с Убежищем, ни с попыткой сделать Алису особенной, ни с Ричардом, ни с юриспруденцией. Настоящая неудача не суметь реализоваться, а ты сумела. Ты старалась всю жизнь.
   Лейша поднялась со стула и подошла к отцу. Он не исчез, даже когда она оказалась прямо под голографической проекцией. Ричард взял ее ладони и сказал мягко: "Ты стала тем, к чему я стремился", и Лейша резко встряхнула головой. Ее волосы были повязаны голубой ленточкой: она снова стала ребенком. Вошла Мамзель с Алисой, и сестра сказала: "Ты никогда не обижала меня, Лейша. Мне нечего прощать". Потом все исчезли, а Лейша бежала по лесу, залитому солнечным светом, который зелеными и золотыми потоками струился сквозь деревья. Она смеялась, ощущая тепло живых растений, запах весны и вкус прощения. Никогда еще Лейша не была такой свободной и радостной. Она побежала быстрее, потому что на тропинке стояла смеющаяся мать, и ее лицо светилось любовью.
   Лейша очнулась на стуле в саманной комнате. По щекам текли слезы. Горел свет.
   - Что ты видела? - нетерпеливо спросил Дру.
   Лейша согнулась пополам, борясь с приступом тошноты.
   - Что... ты сделал?
   - Расскажи, что ты видела, - безжалостно потребовал молодой художник.
   - Нет!
   - Значит, впечатление было сильное. - Он улыбаясь откинулся на спинку кресла.
   Лейша медленно выпрямилась и уже спокойнее повторила:
   - Что ты сделал?
   - Я заставил тебя видеть сны.
   Но это совсем не походило на сон. Совсем. С интерльюкином все было по-другому.
   Это напоминало ту ночь, когда Алиса пришла к ней в гостиницу во время суда над Дженнифер Шарафи. Ту ночь, когда Лейша стояла на краю пропасти...
   Темнота...
   Пустота...
   Сегодняшний сон был светом. И все же нечто огромное, неуправляемое могло поглотить крошечный, робкий огонек ее разума... Тогда вопреки всякой логике появилась Алиса.
   А теперь Дру каким-то образом манипулировал неведомой частью ее рассудка...
   Дру энергично говорил:
   - Гипноз частично тормозит кору головного мозга, вызывая универсальные... очертания, как я их называю. У меня не хватает слов, Лейша, ты же знаешь, мне их всегда не хватало. Я просто знаю, что они существуют во мне и во всех остальных. Я вызываю их наружу, и они принимают свои собственные контуры во сне человека. Это нечто вроде частично управляемого сна наяву. - Он глубоко вдохнул. - Это мое открытие.
   У Лейши возникли вопросы, и она немного успокоилась.
   - Ты хочешь сказать, что ты определял, что именно мне будет... сниться? - Она не смогла сохранить бесстрастный тон. Ее одолевало слишком много разноречивых чувств. - Дру, это и называется спать? Именно это происходит со Спящими?
   Он покачал головой:
   - Нет. Очень редко. Мне кажется... я еще сам не знаю, что получил. Ты же первая, Лейша!
   - Мне... снился отец. И мать.
   Глаза юноши блестели.
   - Я работал с очертаниями своих родителей.
   Его лицо внезапно потемнело, и Лейше вдруг не захотелось поделиться с ним воспоминаниями. Сновидения... это слишком интимно. Слишком иррационально. Слишком много табу снято. Но если это капитуляция солнечному свету, нежности... Нет. Она всегда знала, что сны - это бегство, она, которая никогда не видела снов. Забвение - такой же уход от реальности, как псевдонаука Алисы о близнецах. Но Дру ее заставил испытать такое...
   - Я слишком стара, чтобы выворачивать свой мир наизнанку, словно носок!
   Дру неожиданно просиял такой торжествующей улыбкой, что она ослепила Лейшу. Но она крепко держалась за свой разум.
   - Дру, четыре пациента после такой же операции не приобрели подобного дара... - Она не могла подобрать нужного слова.
   - Они ведь не были художниками, - возразил он с уверенностью заново родившегося человека. - А я - творец.
   - Но... - Лейша не смогла продолжить, потому что Дру, все еще улыбаясь, подался далеко вперед из своего кресла и крепко поцеловал ее в губы.
   Лейша застыла. Ее тело отозвалось на поцелуй впервые за... сколько лет? Много. Соски стали твердыми, мышцы живота напряглись... от него пахло мужским естеством. Лейша резко отодвинулась.
   - Нет, Дру.
   - Да!
   Ей очень не хотелось портить его триумф. Но в другом она была тверда.
   - Нет.
   - Почему? - Он побледнел, зрачки стали огромными.
   - Потому что мне семьдесят восемь лет, а тебе двадцать. И для моего разума, Дру, ты ребенок. И всегда им останешься для меня.
   - Потому что я - Спящий!
   - Нет. Потому что нас разделяют те пятьдесят восемь лет, которые ты не прожил.
   - Ты думаешь, я этого не знаю? - яростно спросил Дру.
   - Да. Ты не представляешь себе, что это значит. - Она накрыла его ладонь своей. - Я думаю о тебе как о сыне, Дру. Не о любовнике.
   Он посмотрел ей прямо в глаза:
   - Чем так испугал тебя сон об отцах и детях?
   - Мне очень жаль, Дру, - она вложила в эти слова все сострадание, на которое была способна.
   - Я усовершенствую свое искусство, Лейша, и покажу тебе такое, о чем ты никогда... Лейша!
   Лейша тихо закрыла дверь.
   Вечером, когда она придумала, как вернуть этот головокружительный эпизод в разумные рамки, Стелла сообщила, что Дру уложил вещи и уехал.
   Мири заняла свое место за столом в куполе Совета. В день ее шестнадцатилетия в зале заседаний появился пятнадцатый стул, привинченный к полу у полированного металлического стола. С этого дня 51 процент акций Убежища, принадлежащих семейству Шарафи, будут представлять семь равноправных голосов. В следующем году, когда Тони исполнится шестнадцать, их станет восемь.
   - Совет Убежища имеет честь приветствовать нового члена, Миранду Сирену Шарафи с правом голоса, - официально провозгласила Дженнифер. Советники зааплодировали. Мири улыбнулась. Бабушка на мгновение разрядила царящее напряжение, такое сильное, что его можно было бы графически изобразить на матрице Хеллера. Мири исподлобья огляделась. У нее вошло в привычку наклонять голову: если верить зеркалу, тремор в таком положении менее заметен. Мать аплодировала, не глядя дочери в глаза. Отец улыбался с покорной грустью, которая теперь никогда не покидала его лица. Красивая тетя Наджла, готовящаяся родить еще одного Супера, смотрела решительно.
   Временные советники улыбались, но Мири не знала, что скрывается за их благодушием. Семейные привилегии по законам Убежища были гораздо щедрее, чем в любой корпорации Земли. Если верить транслируемым пьесам, так называемым драмам, то обычно на Земле молодые люди убивали своих отцов, чтобы получить власть, и женились на молодых вдовах покойных. Какая варварская и отвратительная социальная система! Мири не поверила, что подобное происходило в реальности, и решила, что драматургам нищих нравилось копаться в низменных проявлениях человеческой психики. Мири с отвращением отказалась от драм и вернулась к секс-каналам.