— А гены Габриэлы разве безупречны?
— Боже мой, конечно! Ее дед ничем не прославился: жил в фамильном поместье истратил деньги. Но отец у нее был оперным певцом, довольно знаменитым в свое время. Когда он злился, то, бывало, носился по дому и орал арии из опер Верди. А по другой линии ее бабка была графиней, славившейся сказочным разнообразием своего гардероба и еще более сказочным разнообразием любовников.
В его глазах вспыхнул смех.
— Явно ничем не запятнанная генеалогия, — заметил он. — Ни намека на практичность или здравый смысл на протяжении двух поколений.
— С точки зрения Габриэлы, это чрезвычайно желательно, — сухо сказала Санди. — А как у вас, Дэмион? Вы унаследовали свой актерский талант у кого-то из родственников?
— Насколько я знаю, нет. — Он виновато улыбнулся. — Мои родители отзываются об актерах примерно так же, как ваша мать о налоговых инспекторах. Если послушать моего отца, то можно решить, что все кинозвезды — это либо пьяные бродяги, либо развратные бездельники.
— Да, действительно колоритные образы, — со смехом согласилась Санди. — А кто ваш отец по профессии?
— Я вырос в Уайт Роке, маленьком городке в южной части Огайо. Мой отец — старший преподаватель физического воспитания в местной школе, а мать преподает там же естественные науки. Они оба уверены в том, что все, что только может понадобиться человеку в жизни, имеется в центре Уайт Рока. В детстве мой жизненный опыт был настолько ограниченным, что мне даже трудно представить себе, каково вам было расти в Голливуде, имея в качестве родителей две такие яркие личности, как Габриэла Барини и Ричард Хоукинс.
— Очень интересно, — монотонно ответила Санди. — И называть мой жизненный опыт можно каким угодно, но уж определенно не ограниченным.
— Неужели было настолько плохо? — В глазах его отразилось понимающее сочувствие, но Санди сейчас было бы трудно принять чье-либо сочувствие, и она зачерпнула ложечкой тающее мороженое из стоявшей перед нею вазочки.
— А почему я все это ем? — спросила она, вдруг осознав, что делает. — Разве вы все это купили не себе?
— Нет, вам. Я догадался, что вы давно ничего не ели, — и, не дав ей времени что-либо возразить, спросил:
— А в какую школу вы ходили, Санди?
— Лучше спросите, в какие только не ходила. Начиная с маленького католического пансиона для девочек и кончая государственной школой с тремя тысячами учеников. Договоренность о том, с кем из родителей я живу, была достаточно гибкая: все зависело главным образом от того, не нашла ли моя мать себе нового любовника и не собрался ли мой отец в очередной раз жениться. В зависимости от состояния их личной жизни я или пользовалась страшным спросом, или страшно мешала.
Лицо Дэмиона не изменилось, но почему-то Санди была уверена, что ее слова сильно на него подействовали.
— А ваши родители хоть изредка беспокоили себя, чтобы поинтересоваться, получаете ли вы приличное образование? — спросил он. — Они появлялись в школе, читали записки учителей, делали то, что принято среди остальных родителей?
— О да. — Санди даже удалось беззаботно улыбнуться. — Габриэла иногда появлялась в школе на каких-то особенно важных мероприятиях — божественно привлекательная, так что в школьных коридорах прекращалось всякое движение. А мой отец являлся на встречи с учителями, если я звонила его секретарше и просила ее ежечасно ему об этом напоминать. Они оба не пренебрегали мною, можете мне поверить. Просто у них всегда находились более важные заботы, чем мои отметки за контрольную работу по истории.
Дэмион поморщился.
— Даже не знаю, что лучше. В отличие от ваших, мои родители считали, что школьные оценки в жизни подростка самое главное. Учась в старших классах, я только и жаловался на то, что мне даже вздохнуть не дают без разрешения.
— Надо полагать, подростки всегда хотят того, чего у них нет. Помню, чаще всего мне хотелось, чтобы они заметили, что я возвращаюсь домой из школы с большим опозданием, беспокоились бы за меня, ругались и в конце концов наказали и заставили бы меня сидеть дома. Конечно, этого никогда не происходило. Начать с того, что мои родители никогда не знали, когда я должна прийти домой. Они и за собственным расписанием следить не могли, не то что за моим.
— Вы, наверное, взбунтовались? — спросил Дэмион. Складка, залегшая у его губ, говорила о сочувствии. — На вашем месте множество подростков начали бы спать с кем попало или употреблять наркотики, только чтобы привлечь внимание родителей.
— Нет, такими вещами я не занималась. — Санди пристально всмотрелась в его лицо, вдруг ощутив настоятельное, непреодолимое желание сказать ему всю правду. — Но я действительно взбунтовалась, — призналась она, — тем, что стала в противовес им спокойной и собранной. Я единственная в доме моей матери знала, где что лежит, единственная в кругу родителей никогда не демонстрировала своих чувств. Наверное, в университете я была единственной девушкой, не расставшейся с девственностью до двадцати одного года. И уж определенно я была единственной, кто не расставался с девственностью только ради того, чтобы досадить матери!
Дэмион вдруг сжал ее пальцы.
— Тебе не надо быть спокойной и организованной, находясь рядом со мной, Санди, — мягко сказал он. — Когда мы вместе, ты можешь быть такой, какой хочешь. — Дэмион легко прикоснулся одним пальцем к ее щеке и чуть заметно улыбнулся. — Но ты ведь это знаешь, правда?
Она молча смотрела на него, не в силах сказать ни слова, потому что вдруг ощутила, насколько сильно ей хочется разрушить все созданные ею самой преграды. Ей хотелось перестать так жестко контролировать свои чувства, позволить им вырваться на волю. Она отвела взгляд и начала пристально разглядывать стакан с яблочным соком. Непривычная сила охвативших ее чувств очень напугала Санди. Дэмион быстро выпустил ее руку и откинулся на спинку стула.
— Мои родители были твердо уверены, что дети не в состоянии самостоятельно принимать важные решения, — сказал он, и она была благодарна ему за то, что он поменял направление их разговора. — Даже когда я учился в старших классах, они сами выбирали те предметы, которые я должен был изучать. В тот год, когда я перешел в выпускной, отец узнал, что я записался на уроки игры на скрипке. Он так бурно на это отреагировал, что я испугался, как бы его не хватила кондрашка прямо в кабинете директора.
Санди рассмеялась.
— Не могу представить себе вас со скрипкой в руках! А вы все еще играете, Дэмион? Или дальше кошачьего визга у вас дело не пошло?
— Я даже до этого не добрался. Мой отец решил, что уроки игры на скрипке для его сына не подходят. Как преподаватель физкультуры, он считал, что настоящие мужчины должны накачивать себе бицепсы в спортивном зале, а не размахивать смычком. Скрипичный класс занимался в то же время, когда проходили тренировки футбольной команды, так что он просто записал меня в спортивную секцию. Я пытался поговорить с директором, но он, естественно, решил, что школе Уайт Рока быстро бегающий защитник гораздо нужнее, чем начинающий скрипач.
— Возможно, он был прав. — В глазах Санди прыгали смешинки. — И нечего так себя жалеть. Готова спорить, что в выпускном классе вы уже были капитаном школьной команды, и все самые хорошенькие девушки хотели вам понравиться. Вы когда-нибудь слышали, чтобы старшеклассницы ссорились из-за того, кому встречаться с неопытным скрипачом?
— Вы снова не правильно толкуете мой характер. Поверите ли, в старших классах я встречался все время только с одной девушкой.
— Не поверю, — со смехом ответила она. — Моей доверчивости на это не хватит.
— Ну а это была правда. Я начал встречаться с Джанет Томпсон, когда мы только перешли в старшие классы, и больше не встречался ни с кем.
— С Джанет? — Санди бросила на него быстрый взгляд. — Вы как-то упомянули, что вашу жену звали Джанет.
Дэмион немного помедлил с ответом.
— Да. Джанет была очень хорошенькая и возглавляла команду болельщиков. А еще она была дочкой директора. Поскольку у нас обоих родители были преподавателями, это нас сблизило. Она получила стипендию в колледже Кливленда, а меня приняли в Кейс Вестерн с частичной оплатой, так что мы вместе уехали из Уайт Рока в большой город. — В его голосе звучала явная ирония. — Наши родители помахали вслед нашему автобусу. Никто из них не скрывал, что считают ее идеальной кандидатурой на роль моей жены.
— И вы на ней женились.
— Ну, не совсем так бездумно, только повинуясь воле родителей, но почти. — Он пожал плечами. — После того как мы поставили «Макбета», Арт Бернстайн устроил мне прослушивание на стипендию в киноинститут здесь, в Лос-Анджелесе. Я получил эту стипендию, но мои родители не разрешили мне на нее перейти.
— Как они могли вам помешать?
— Заработная плата учителей в Уайт Роке не такая уж большая, — ответил Дэмион, беспокойно поерзав на стуле. — Моя мать напомнила мне, что они отказывались от многого и экономили много лет, чтобы набрать денег на мое обучение. Им очень хотелось, чтобы я получил диплом, и я посчитал, что обязан закончить обучение.
Санди догадалась, какое эмоциональное давление оказали на него родители, хотя он только намекнул на это.
— Я не вполне понимаю, какая связь между вашей артистической карьерой и женитьбой на Джанет, — сказала она.
Голос Дэмиона звучал равнодушно, но глаза его заблестели.
— Мой выбор карьеры имел к ней самое прямое отношение, — отрывисто бросил он. — Мои родители сочли, что я слишком много времени провожу с такими «нежелательными» личностями, как Арт Бернстайн, и они решили, что на меня надо оказывать положительное влияние, которое перевесило бы мои незрелые мечты об актерской карьере. Им не пришлось долго ломать голову, чтобы прийти к выводу, что Джанет Томпсон — это идеальный выход. Все в ней их восхищало. Перед ними была молодая женщина, которой только-только исполнилось девятнадцать и которая совершенно точно знала, чего она хочет от жизни. Она планировала стать воспитательницей детского сада в маленьком городке где-нибудь на юге Огайо, предпочтительнее всего в самом Уайт Роке. Она планировала как можно скорее выйти замуж за юношу из своего городка, устроиться в жизни, родить статистически принятых двух с половиной детей и вырастить их точно по тому же образцу, по которому растили ее саму. Санди ощутила в его словах горечь, хотя и не понимала ее причины.
— Не самые оригинальные, но и не такие уж плохие цели, Дэмион, — сказала она. — Подумайте, сколько людей сознательно отказываются в наше время от жизни, полной стрессов, что ждет их в крупных городах. Желание стать воспитательницей говорит о ее любви к детям…
— Конечно. Это прекрасный образ жизни — для моих родителей, для Джанет, но не для меня. К сожалению, все решили, что я приму их планы, не посоветовавшись со мной. Все были согласны, что я прекрасная кандидатура на роль мужа для Джанет и отца ее детей. Однажды вечером, после того как мы вместе были на вечеринке, Джанет поднялась ко мне в комнату, и в конце концов мы оказались вдвоем в постели.
— Вы хотите сказать, что она соблазнила вас против вашего желания, Дэмион? — насмешливо спросила Санди. — Вы сопротивлялись до самой последней минуты?
Он неохотно рассмеялся.
— Девятнадцатилетние юноши никогда не лишены желания, доктор Хоукинс. Вы это прекрасно знаете. Джанет себя предложила, и я очень даже охотно, хотя и неуклюже воспользовался ее предложением. Конечно, она была девственницей, и, когда месяц спустя она пришла ко мне и сообщила, что беременна, я не видел иного выхода, как жениться на ней. Мои родители и ее буквально кричали «ура» и постарались как можно быстрее организовать свадьбу.
Санди сделала резкий вдох.
— А я не знала, что у вас есть ребенок.
— У меня его нет, — сказал он. — Черт, Санди, это же обычная история! Я себя не оправдываю. Если Джанет меня охмурила, так я, наверное, такого и заслуживал. Я ее не любил, так что нечего мне было ложиться с ней в постель. Я знал, что она девственница, когда она ко мне поднималась, и знал, что она не предохраняется. Но, как и большинство парнишек моего возраста, я не слишком задумывался о возможных последствиях. Если я вообще и думал об этом, то сказал себе, что Джанет никак не может залететь в самый свой первый раз с мужчиной.
— Но я все-таки не понимаю. Она забеременела или нет?
— Кто знает, что было на самом деле? Я даже не уверен, что меня это вообще интересует. Я знаю только, что через три недели после свадьбы она мне объявляет, что — вот сюрприз! — она, оказывается, вовсе не ждет ребенка. Но было уже слишком поздно. Мы уже были женаты, и она спланировала всю нашу дальнейшую жизнь. Джанет сказала, что теперь, когда мы поженились, она вполне готова пойти на уступки. Она и мои родители предпочли бы, чтобы я преподавал естественные науки, или английский, или еще какой-нибудь нормальный предмет, но, поскольку я так увлекся игрой и сценой, они все согласились на том, что после выпуска я могу поискать работу в качестве режиссера школьного драматического клуба. Когда я напомнил ей, что в городках вроде Уайт Рока не бывает школьных режиссеров, она пошла на наивысшую жертву и согласилась, что я могу искать работу в Кливленде. Однако она дала мне недвусмысленно понять, что уезжать из Огайо не собирается.
— Надо полагать, у Огайо есть какие-то такие качества, о которых я не знаю.
Дэмион чуть заметно улыбнулся.
— Там очень красивые деревья, — сказал он. — А в Кливленде есть великолепный симфонический оркестр.
— Но не настолько великолепный, чтобы вас там удержать?
— Да. Симфонические оркестры есть во множестве городов, но стать настоящим актером можно только в двух городах Соединенных Штатов. — Его улыбка погасла. — Как-то поздно вечером я пришел к Арту Бернстайну и излил ему все мои печали. Он реагировал со своей обычной едкостью, но в конце концов на минуту перестал кричать и взялся за телефон. Он устроил мне прослушивание на ту роль в далеко не бродвейском спектакле. Когда мне предложили ее исполнить, я согласился, не советуясь с родителями. Вам, может быть, это покажется пустяком, но не забывайте, что до той минуты я не принимал ни единого самостоятельного решения.
— Надо думать, Джанет была недовольна.
— Она проплакала два дня без остановки. Я пригласил ее поехать со мной в Нью-Йорк, но она сказала, что пьеса кажется ей просто ужасной и постановка наверняка не продержится и месяца. Она пообещала, что будет ждать, когда я опомнюсь и вернусь в Огайо. — Помолчав, Дэмион добавил:
— Насчет того, сколько пьеса продержится на подмостках, она не ошиблась.
— Но насчет вашего возвращения в Огайо ошиблась, — тихо проговорила Санди.
— Да, я так никогда и не вернулся. Я остался в Нью-Йорке. Подрабатывал в качестве официанта и крутился вокруг театральной богемы, стараясь узнать как можно больше и завязать нужные знакомства. В конце концов я получил роль в приличной пьесе — примерно тогда же, когда Джанет закончила колледж. Я попытался убедить ее поискать работу в Нью-Йорке, но она отказалась.
— Почему она вышла за вас, Дэмион?
Знакомая насмешливая маска прочно держалась на его лице.
— Может быть, потому, что я был первым мало-мальски приличным мужчиной, который ей это предложил. Теперь у меня такое чувство, что все это происходило не со мной. Отказываясь ехать ко мне в Нью-Йорк, Джанет сказала мне, что вышла за меня замуж для того, чтобы иметь спутника жизни, который поможет ей вырастить детей в славном доме и в благопристойном районе. Ей ничуть не хочется прозябать в Нью-Йорке, в котором, как она твердо заявила, к тому же совершенно нет хороших людей.
Санди нерешительно дотронулась до его руки.
— Вы не смогли бы сохранить ваш брак, Дэмион. У вас с Джанет были совершенно несовместимые цели. Вам не следовало бы испытывать такое чувство вины.
— А еще мне не следовало бы изливать душу перед профессионалом-психологом, — проговорил он довольно сухо.
— Я говорила как друг, — возразила она, — а не как психотерапевт.
Дэмион поднял на нее глаза и негромко спросил:
— Ты бы так охарактеризовала наши отношения? Мы — друзья, Санди?
Что-то вдруг изменилось: взаимное притяжение ощущалось между ними почти физически. Но тут к их столу подошла медсестра, нарушив мучительную напряженность.
— Доктор Хоукинс? — сказала она. — Доктор Мэтьюс просил вам передать, что операция закончена.
Санди вскочила, изо всех сил сжимая край стола.
— Слава Богу! Операция… Все прошло удачно?
Медсестра улыбнулась жизнерадостной профессиональной улыбкой.
— Мисс Барини уже переводят из послеоперационной, доктор Хоукинс. Ее состояние очень хорошее. Она уже приходила в сознание, и все ее показатели в полном порядке. Но, если вы подниметесь наверх, доктор Мэтьюс рад будет сообщить вам все, что вас интересует.
Санди почти не замечала руки Дэмиона, которая придерживала ее за локоть. Она знала только, что ей надо подняться наверх и узнать всю правду от доктора о состоянии матери. Не нужно было иметь профессиональной подготовки, чтобы понять, что медсестра отвечает на ее вопросы слишком уклончиво. Санди с самого начала понимала, что мать держат в операционной гораздо дольше, чем этого требовала операция подобного рода.
Доктор Мэтьюс встретил их у палаты ее матери. Вид у него был усталый, но жизнерадостный.
— Привет, Санди, — сказал он, пожимая ей руку. — У вас такой вид, словно вы устали не меньше, чем я. Извините, что заставил вас с Дэмионом так долго ждать известий.
— Как моя мать? Она?..
— Сейчас ваша мать в превосходном состоянии, Санди. Она будет быстро поправляться. Но дело в том, что она всех нас немного напугала. Конечно, мы провели предварительные анализы, но когда ей начали делать анестезию, то она дала на нее отрицательную реакцию. Откровенно говоря, была пара пренеприятных минут, когда нам казалось, что мы ее потеряем.
У Санди так пересохло во рту, что она даже не смогла сразу заговорить.
— Но вы совершенно уверены, что сейчас она в полном порядке, доктор Мэтьюс?
— Абсолютно. Несмотря на осложнения во время операции, восстановительный период у нее пройдет даже лучше, чем ожидалось.
— А теперь мне можно ее видеть? Санди хотела было войти в палату к матери, но доктор Мэтьюс протянул руку, чтобы остановить ее.
— Прежде чем вы войдете, я должен вас кое о чем предупредить, — объяснил он. — У вашей матери в ноздре кислородная трубка, а в вену введена капельница. И то, и другое достаточно часто применяется после подобных операций, но если бы вы не ожидали это увидеть, то могли бы испугаться. — Он успокаивающе похлопал Санди по плечу. — Послушайте, милочка, у вас нет причин для беспокойства. Очень хорошо, что она спит, потому что я не сомневаюсь, что ей не понравились бы мои слова, если бы она могла сейчас их услышать: Габриэла Барини — удивительно крепкая дамочка. Она поправится в считанные дни.
Санди замотала головой, не в силах справиться с захлестнувшими ее чувствами.
— Вовсе она и не крепкая! — воскликнула она и изумила как доктора, так и саму себя, в голос разрыдавшись.
Дэмион на секунду застыл неподвижно, а потом быстро обнял Санди, крепко прижав ее голову к своей груди. Он нежно обнимал ее и гладил по голове, пока ее рыдания не стихли.
— Извини, — прошептала она, по-прежнему уткнувшись лицом в его рубашку. — Не понимаю, что на меня вдруг нашло.
— Ты просто измучилась и переволновалась, — сказал он. — Потому что любишь мать. — Дэмион взял ее за подбородок и заставил поднять голову. — Предлагаю зайти к Габриэле в палату и быстренько проверить, не перепутали ли эскулапы все эти трубки. А потом я отвезу тебя домой. Тебе надо хорошенько выспаться.
Санди смахнула слезы с глаз.
— Мне сейчас нужнее всего был бы большой носовой платок, — сказала она, все еще шмыгая носом.
— Возьмите салфетки, — вмешался доктор Мэтьюс, явно успокоенный тем, что ее слезы наконец прекратились. — Вот вам целая пачка.
Санди взяла у него салфетки и неохотно высвободилась из объятий Дэмиона. Она вытерла глаза и высморкалась, а потом решительно заправила выбившиеся из пучка пряди волос. Открывая дверь в палату матери, она приостановилась и снова обернулась к Дэмиону.
— Спасибо, — тихо сказала она. — Спасибо тебе за все.
9
— Боже мой, конечно! Ее дед ничем не прославился: жил в фамильном поместье истратил деньги. Но отец у нее был оперным певцом, довольно знаменитым в свое время. Когда он злился, то, бывало, носился по дому и орал арии из опер Верди. А по другой линии ее бабка была графиней, славившейся сказочным разнообразием своего гардероба и еще более сказочным разнообразием любовников.
В его глазах вспыхнул смех.
— Явно ничем не запятнанная генеалогия, — заметил он. — Ни намека на практичность или здравый смысл на протяжении двух поколений.
— С точки зрения Габриэлы, это чрезвычайно желательно, — сухо сказала Санди. — А как у вас, Дэмион? Вы унаследовали свой актерский талант у кого-то из родственников?
— Насколько я знаю, нет. — Он виновато улыбнулся. — Мои родители отзываются об актерах примерно так же, как ваша мать о налоговых инспекторах. Если послушать моего отца, то можно решить, что все кинозвезды — это либо пьяные бродяги, либо развратные бездельники.
— Да, действительно колоритные образы, — со смехом согласилась Санди. — А кто ваш отец по профессии?
— Я вырос в Уайт Роке, маленьком городке в южной части Огайо. Мой отец — старший преподаватель физического воспитания в местной школе, а мать преподает там же естественные науки. Они оба уверены в том, что все, что только может понадобиться человеку в жизни, имеется в центре Уайт Рока. В детстве мой жизненный опыт был настолько ограниченным, что мне даже трудно представить себе, каково вам было расти в Голливуде, имея в качестве родителей две такие яркие личности, как Габриэла Барини и Ричард Хоукинс.
— Очень интересно, — монотонно ответила Санди. — И называть мой жизненный опыт можно каким угодно, но уж определенно не ограниченным.
— Неужели было настолько плохо? — В глазах его отразилось понимающее сочувствие, но Санди сейчас было бы трудно принять чье-либо сочувствие, и она зачерпнула ложечкой тающее мороженое из стоявшей перед нею вазочки.
— А почему я все это ем? — спросила она, вдруг осознав, что делает. — Разве вы все это купили не себе?
— Нет, вам. Я догадался, что вы давно ничего не ели, — и, не дав ей времени что-либо возразить, спросил:
— А в какую школу вы ходили, Санди?
— Лучше спросите, в какие только не ходила. Начиная с маленького католического пансиона для девочек и кончая государственной школой с тремя тысячами учеников. Договоренность о том, с кем из родителей я живу, была достаточно гибкая: все зависело главным образом от того, не нашла ли моя мать себе нового любовника и не собрался ли мой отец в очередной раз жениться. В зависимости от состояния их личной жизни я или пользовалась страшным спросом, или страшно мешала.
Лицо Дэмиона не изменилось, но почему-то Санди была уверена, что ее слова сильно на него подействовали.
— А ваши родители хоть изредка беспокоили себя, чтобы поинтересоваться, получаете ли вы приличное образование? — спросил он. — Они появлялись в школе, читали записки учителей, делали то, что принято среди остальных родителей?
— О да. — Санди даже удалось беззаботно улыбнуться. — Габриэла иногда появлялась в школе на каких-то особенно важных мероприятиях — божественно привлекательная, так что в школьных коридорах прекращалось всякое движение. А мой отец являлся на встречи с учителями, если я звонила его секретарше и просила ее ежечасно ему об этом напоминать. Они оба не пренебрегали мною, можете мне поверить. Просто у них всегда находились более важные заботы, чем мои отметки за контрольную работу по истории.
Дэмион поморщился.
— Даже не знаю, что лучше. В отличие от ваших, мои родители считали, что школьные оценки в жизни подростка самое главное. Учась в старших классах, я только и жаловался на то, что мне даже вздохнуть не дают без разрешения.
— Надо полагать, подростки всегда хотят того, чего у них нет. Помню, чаще всего мне хотелось, чтобы они заметили, что я возвращаюсь домой из школы с большим опозданием, беспокоились бы за меня, ругались и в конце концов наказали и заставили бы меня сидеть дома. Конечно, этого никогда не происходило. Начать с того, что мои родители никогда не знали, когда я должна прийти домой. Они и за собственным расписанием следить не могли, не то что за моим.
— Вы, наверное, взбунтовались? — спросил Дэмион. Складка, залегшая у его губ, говорила о сочувствии. — На вашем месте множество подростков начали бы спать с кем попало или употреблять наркотики, только чтобы привлечь внимание родителей.
— Нет, такими вещами я не занималась. — Санди пристально всмотрелась в его лицо, вдруг ощутив настоятельное, непреодолимое желание сказать ему всю правду. — Но я действительно взбунтовалась, — призналась она, — тем, что стала в противовес им спокойной и собранной. Я единственная в доме моей матери знала, где что лежит, единственная в кругу родителей никогда не демонстрировала своих чувств. Наверное, в университете я была единственной девушкой, не расставшейся с девственностью до двадцати одного года. И уж определенно я была единственной, кто не расставался с девственностью только ради того, чтобы досадить матери!
Дэмион вдруг сжал ее пальцы.
— Тебе не надо быть спокойной и организованной, находясь рядом со мной, Санди, — мягко сказал он. — Когда мы вместе, ты можешь быть такой, какой хочешь. — Дэмион легко прикоснулся одним пальцем к ее щеке и чуть заметно улыбнулся. — Но ты ведь это знаешь, правда?
Она молча смотрела на него, не в силах сказать ни слова, потому что вдруг ощутила, насколько сильно ей хочется разрушить все созданные ею самой преграды. Ей хотелось перестать так жестко контролировать свои чувства, позволить им вырваться на волю. Она отвела взгляд и начала пристально разглядывать стакан с яблочным соком. Непривычная сила охвативших ее чувств очень напугала Санди. Дэмион быстро выпустил ее руку и откинулся на спинку стула.
— Мои родители были твердо уверены, что дети не в состоянии самостоятельно принимать важные решения, — сказал он, и она была благодарна ему за то, что он поменял направление их разговора. — Даже когда я учился в старших классах, они сами выбирали те предметы, которые я должен был изучать. В тот год, когда я перешел в выпускной, отец узнал, что я записался на уроки игры на скрипке. Он так бурно на это отреагировал, что я испугался, как бы его не хватила кондрашка прямо в кабинете директора.
Санди рассмеялась.
— Не могу представить себе вас со скрипкой в руках! А вы все еще играете, Дэмион? Или дальше кошачьего визга у вас дело не пошло?
— Я даже до этого не добрался. Мой отец решил, что уроки игры на скрипке для его сына не подходят. Как преподаватель физкультуры, он считал, что настоящие мужчины должны накачивать себе бицепсы в спортивном зале, а не размахивать смычком. Скрипичный класс занимался в то же время, когда проходили тренировки футбольной команды, так что он просто записал меня в спортивную секцию. Я пытался поговорить с директором, но он, естественно, решил, что школе Уайт Рока быстро бегающий защитник гораздо нужнее, чем начинающий скрипач.
— Возможно, он был прав. — В глазах Санди прыгали смешинки. — И нечего так себя жалеть. Готова спорить, что в выпускном классе вы уже были капитаном школьной команды, и все самые хорошенькие девушки хотели вам понравиться. Вы когда-нибудь слышали, чтобы старшеклассницы ссорились из-за того, кому встречаться с неопытным скрипачом?
— Вы снова не правильно толкуете мой характер. Поверите ли, в старших классах я встречался все время только с одной девушкой.
— Не поверю, — со смехом ответила она. — Моей доверчивости на это не хватит.
— Ну а это была правда. Я начал встречаться с Джанет Томпсон, когда мы только перешли в старшие классы, и больше не встречался ни с кем.
— С Джанет? — Санди бросила на него быстрый взгляд. — Вы как-то упомянули, что вашу жену звали Джанет.
Дэмион немного помедлил с ответом.
— Да. Джанет была очень хорошенькая и возглавляла команду болельщиков. А еще она была дочкой директора. Поскольку у нас обоих родители были преподавателями, это нас сблизило. Она получила стипендию в колледже Кливленда, а меня приняли в Кейс Вестерн с частичной оплатой, так что мы вместе уехали из Уайт Рока в большой город. — В его голосе звучала явная ирония. — Наши родители помахали вслед нашему автобусу. Никто из них не скрывал, что считают ее идеальной кандидатурой на роль моей жены.
— И вы на ней женились.
— Ну, не совсем так бездумно, только повинуясь воле родителей, но почти. — Он пожал плечами. — После того как мы поставили «Макбета», Арт Бернстайн устроил мне прослушивание на стипендию в киноинститут здесь, в Лос-Анджелесе. Я получил эту стипендию, но мои родители не разрешили мне на нее перейти.
— Как они могли вам помешать?
— Заработная плата учителей в Уайт Роке не такая уж большая, — ответил Дэмион, беспокойно поерзав на стуле. — Моя мать напомнила мне, что они отказывались от многого и экономили много лет, чтобы набрать денег на мое обучение. Им очень хотелось, чтобы я получил диплом, и я посчитал, что обязан закончить обучение.
Санди догадалась, какое эмоциональное давление оказали на него родители, хотя он только намекнул на это.
— Я не вполне понимаю, какая связь между вашей артистической карьерой и женитьбой на Джанет, — сказала она.
Голос Дэмиона звучал равнодушно, но глаза его заблестели.
— Мой выбор карьеры имел к ней самое прямое отношение, — отрывисто бросил он. — Мои родители сочли, что я слишком много времени провожу с такими «нежелательными» личностями, как Арт Бернстайн, и они решили, что на меня надо оказывать положительное влияние, которое перевесило бы мои незрелые мечты об актерской карьере. Им не пришлось долго ломать голову, чтобы прийти к выводу, что Джанет Томпсон — это идеальный выход. Все в ней их восхищало. Перед ними была молодая женщина, которой только-только исполнилось девятнадцать и которая совершенно точно знала, чего она хочет от жизни. Она планировала стать воспитательницей детского сада в маленьком городке где-нибудь на юге Огайо, предпочтительнее всего в самом Уайт Роке. Она планировала как можно скорее выйти замуж за юношу из своего городка, устроиться в жизни, родить статистически принятых двух с половиной детей и вырастить их точно по тому же образцу, по которому растили ее саму. Санди ощутила в его словах горечь, хотя и не понимала ее причины.
— Не самые оригинальные, но и не такие уж плохие цели, Дэмион, — сказала она. — Подумайте, сколько людей сознательно отказываются в наше время от жизни, полной стрессов, что ждет их в крупных городах. Желание стать воспитательницей говорит о ее любви к детям…
— Конечно. Это прекрасный образ жизни — для моих родителей, для Джанет, но не для меня. К сожалению, все решили, что я приму их планы, не посоветовавшись со мной. Все были согласны, что я прекрасная кандидатура на роль мужа для Джанет и отца ее детей. Однажды вечером, после того как мы вместе были на вечеринке, Джанет поднялась ко мне в комнату, и в конце концов мы оказались вдвоем в постели.
— Вы хотите сказать, что она соблазнила вас против вашего желания, Дэмион? — насмешливо спросила Санди. — Вы сопротивлялись до самой последней минуты?
Он неохотно рассмеялся.
— Девятнадцатилетние юноши никогда не лишены желания, доктор Хоукинс. Вы это прекрасно знаете. Джанет себя предложила, и я очень даже охотно, хотя и неуклюже воспользовался ее предложением. Конечно, она была девственницей, и, когда месяц спустя она пришла ко мне и сообщила, что беременна, я не видел иного выхода, как жениться на ней. Мои родители и ее буквально кричали «ура» и постарались как можно быстрее организовать свадьбу.
Санди сделала резкий вдох.
— А я не знала, что у вас есть ребенок.
— У меня его нет, — сказал он. — Черт, Санди, это же обычная история! Я себя не оправдываю. Если Джанет меня охмурила, так я, наверное, такого и заслуживал. Я ее не любил, так что нечего мне было ложиться с ней в постель. Я знал, что она девственница, когда она ко мне поднималась, и знал, что она не предохраняется. Но, как и большинство парнишек моего возраста, я не слишком задумывался о возможных последствиях. Если я вообще и думал об этом, то сказал себе, что Джанет никак не может залететь в самый свой первый раз с мужчиной.
— Но я все-таки не понимаю. Она забеременела или нет?
— Кто знает, что было на самом деле? Я даже не уверен, что меня это вообще интересует. Я знаю только, что через три недели после свадьбы она мне объявляет, что — вот сюрприз! — она, оказывается, вовсе не ждет ребенка. Но было уже слишком поздно. Мы уже были женаты, и она спланировала всю нашу дальнейшую жизнь. Джанет сказала, что теперь, когда мы поженились, она вполне готова пойти на уступки. Она и мои родители предпочли бы, чтобы я преподавал естественные науки, или английский, или еще какой-нибудь нормальный предмет, но, поскольку я так увлекся игрой и сценой, они все согласились на том, что после выпуска я могу поискать работу в качестве режиссера школьного драматического клуба. Когда я напомнил ей, что в городках вроде Уайт Рока не бывает школьных режиссеров, она пошла на наивысшую жертву и согласилась, что я могу искать работу в Кливленде. Однако она дала мне недвусмысленно понять, что уезжать из Огайо не собирается.
— Надо полагать, у Огайо есть какие-то такие качества, о которых я не знаю.
Дэмион чуть заметно улыбнулся.
— Там очень красивые деревья, — сказал он. — А в Кливленде есть великолепный симфонический оркестр.
— Но не настолько великолепный, чтобы вас там удержать?
— Да. Симфонические оркестры есть во множестве городов, но стать настоящим актером можно только в двух городах Соединенных Штатов. — Его улыбка погасла. — Как-то поздно вечером я пришел к Арту Бернстайну и излил ему все мои печали. Он реагировал со своей обычной едкостью, но в конце концов на минуту перестал кричать и взялся за телефон. Он устроил мне прослушивание на ту роль в далеко не бродвейском спектакле. Когда мне предложили ее исполнить, я согласился, не советуясь с родителями. Вам, может быть, это покажется пустяком, но не забывайте, что до той минуты я не принимал ни единого самостоятельного решения.
— Надо думать, Джанет была недовольна.
— Она проплакала два дня без остановки. Я пригласил ее поехать со мной в Нью-Йорк, но она сказала, что пьеса кажется ей просто ужасной и постановка наверняка не продержится и месяца. Она пообещала, что будет ждать, когда я опомнюсь и вернусь в Огайо. — Помолчав, Дэмион добавил:
— Насчет того, сколько пьеса продержится на подмостках, она не ошиблась.
— Но насчет вашего возвращения в Огайо ошиблась, — тихо проговорила Санди.
— Да, я так никогда и не вернулся. Я остался в Нью-Йорке. Подрабатывал в качестве официанта и крутился вокруг театральной богемы, стараясь узнать как можно больше и завязать нужные знакомства. В конце концов я получил роль в приличной пьесе — примерно тогда же, когда Джанет закончила колледж. Я попытался убедить ее поискать работу в Нью-Йорке, но она отказалась.
— Почему она вышла за вас, Дэмион?
Знакомая насмешливая маска прочно держалась на его лице.
— Может быть, потому, что я был первым мало-мальски приличным мужчиной, который ей это предложил. Теперь у меня такое чувство, что все это происходило не со мной. Отказываясь ехать ко мне в Нью-Йорк, Джанет сказала мне, что вышла за меня замуж для того, чтобы иметь спутника жизни, который поможет ей вырастить детей в славном доме и в благопристойном районе. Ей ничуть не хочется прозябать в Нью-Йорке, в котором, как она твердо заявила, к тому же совершенно нет хороших людей.
Санди нерешительно дотронулась до его руки.
— Вы не смогли бы сохранить ваш брак, Дэмион. У вас с Джанет были совершенно несовместимые цели. Вам не следовало бы испытывать такое чувство вины.
— А еще мне не следовало бы изливать душу перед профессионалом-психологом, — проговорил он довольно сухо.
— Я говорила как друг, — возразила она, — а не как психотерапевт.
Дэмион поднял на нее глаза и негромко спросил:
— Ты бы так охарактеризовала наши отношения? Мы — друзья, Санди?
Что-то вдруг изменилось: взаимное притяжение ощущалось между ними почти физически. Но тут к их столу подошла медсестра, нарушив мучительную напряженность.
— Доктор Хоукинс? — сказала она. — Доктор Мэтьюс просил вам передать, что операция закончена.
Санди вскочила, изо всех сил сжимая край стола.
— Слава Богу! Операция… Все прошло удачно?
Медсестра улыбнулась жизнерадостной профессиональной улыбкой.
— Мисс Барини уже переводят из послеоперационной, доктор Хоукинс. Ее состояние очень хорошее. Она уже приходила в сознание, и все ее показатели в полном порядке. Но, если вы подниметесь наверх, доктор Мэтьюс рад будет сообщить вам все, что вас интересует.
Санди почти не замечала руки Дэмиона, которая придерживала ее за локоть. Она знала только, что ей надо подняться наверх и узнать всю правду от доктора о состоянии матери. Не нужно было иметь профессиональной подготовки, чтобы понять, что медсестра отвечает на ее вопросы слишком уклончиво. Санди с самого начала понимала, что мать держат в операционной гораздо дольше, чем этого требовала операция подобного рода.
Доктор Мэтьюс встретил их у палаты ее матери. Вид у него был усталый, но жизнерадостный.
— Привет, Санди, — сказал он, пожимая ей руку. — У вас такой вид, словно вы устали не меньше, чем я. Извините, что заставил вас с Дэмионом так долго ждать известий.
— Как моя мать? Она?..
— Сейчас ваша мать в превосходном состоянии, Санди. Она будет быстро поправляться. Но дело в том, что она всех нас немного напугала. Конечно, мы провели предварительные анализы, но когда ей начали делать анестезию, то она дала на нее отрицательную реакцию. Откровенно говоря, была пара пренеприятных минут, когда нам казалось, что мы ее потеряем.
У Санди так пересохло во рту, что она даже не смогла сразу заговорить.
— Но вы совершенно уверены, что сейчас она в полном порядке, доктор Мэтьюс?
— Абсолютно. Несмотря на осложнения во время операции, восстановительный период у нее пройдет даже лучше, чем ожидалось.
— А теперь мне можно ее видеть? Санди хотела было войти в палату к матери, но доктор Мэтьюс протянул руку, чтобы остановить ее.
— Прежде чем вы войдете, я должен вас кое о чем предупредить, — объяснил он. — У вашей матери в ноздре кислородная трубка, а в вену введена капельница. И то, и другое достаточно часто применяется после подобных операций, но если бы вы не ожидали это увидеть, то могли бы испугаться. — Он успокаивающе похлопал Санди по плечу. — Послушайте, милочка, у вас нет причин для беспокойства. Очень хорошо, что она спит, потому что я не сомневаюсь, что ей не понравились бы мои слова, если бы она могла сейчас их услышать: Габриэла Барини — удивительно крепкая дамочка. Она поправится в считанные дни.
Санди замотала головой, не в силах справиться с захлестнувшими ее чувствами.
— Вовсе она и не крепкая! — воскликнула она и изумила как доктора, так и саму себя, в голос разрыдавшись.
Дэмион на секунду застыл неподвижно, а потом быстро обнял Санди, крепко прижав ее голову к своей груди. Он нежно обнимал ее и гладил по голове, пока ее рыдания не стихли.
— Извини, — прошептала она, по-прежнему уткнувшись лицом в его рубашку. — Не понимаю, что на меня вдруг нашло.
— Ты просто измучилась и переволновалась, — сказал он. — Потому что любишь мать. — Дэмион взял ее за подбородок и заставил поднять голову. — Предлагаю зайти к Габриэле в палату и быстренько проверить, не перепутали ли эскулапы все эти трубки. А потом я отвезу тебя домой. Тебе надо хорошенько выспаться.
Санди смахнула слезы с глаз.
— Мне сейчас нужнее всего был бы большой носовой платок, — сказала она, все еще шмыгая носом.
— Возьмите салфетки, — вмешался доктор Мэтьюс, явно успокоенный тем, что ее слезы наконец прекратились. — Вот вам целая пачка.
Санди взяла у него салфетки и неохотно высвободилась из объятий Дэмиона. Она вытерла глаза и высморкалась, а потом решительно заправила выбившиеся из пучка пряди волос. Открывая дверь в палату матери, она приостановилась и снова обернулась к Дэмиону.
— Спасибо, — тихо сказала она. — Спасибо тебе за все.
9
Решение больше не видеться с Санди Хоукинс давалось Дэмиону легко — со времени их первой встречи он принимал его как минимум четыре раза. К несчастью, он обнаруживал — тоже как минимум четыре раза, — что хотя само решение дается ему легко, но придерживаться его значительно труднее. После операции Габриэлы он больше не собирался видеться с Санди. И тем не менее в эту минуту он готовился ехать к ней в клинику.
Выезжая из гаража, Дэмион хмурился. Он уже не понимал, какие чувства испытывает по отношению к Санди, а ведь не так давно он считал, что заманить ее к себе в постель будет легче легкого. Он планировал провести вечер в хорошем ресторане, не делая никакой попытки ее обольстить, а на следующий вечер устроить шикарный ужин у себя на квартире, где нетрудно будет перейти в гостеприимные объятия огромной кровати с водяным матрасом.
Этот план — или схожий с ним — неизменно срабатывал уже много раз. В начале своей карьеры Дэмион по наивности считал, что женщины готовы с ним спать благодаря его личному обаянию, но очень скоро поумнел. Он уже очень давно понял, что его профессиональные успехи оказываются лучшим возбуждающим средством. После ночи, проведенной в его объятиях, женщины неизменно восхваляли его чудодейственные способности любовника, но Дэмион цинично напоминал себе, что больше всего их заводило сознание того, что они оказались в постели с суперзвездой. Наверное, он мог бы вообще лечь на спину и смотреть в потолок, а его очередная возлюбленная все равно была бы убеждена, что провела полную страстного экстаза ночь.
Его губы изогнулись в насмешливой улыбке. Если хорошенько подумать, то жаловаться тут не на что. Большинство людей были бы только рады наслаждаться, ничем себя не затрудняя. Видимо, он стареет. Уже довольно давно чувство опустошенности, появляющееся наутро, грозило оказаться сильнее, чем сомнительные удовольствия, полученные накануне ночью.
Он осторожно перевел машину на полосу скоростного движения, пытаясь понять, почему его встречи с Санди выпадают из знакомого плана и вызывают такую досаду? Что у него получается не так? Всякий раз, когда она обращала на него взгляд своих таинственных зеленых глаз, его вдруг охватывало неистребимое мучительное желание схватить ее, сжать в объятиях и ласкать, пока она не будет умолять его, чтобы он ею овладел. Почему ему хочется говорить с ней, откровенничать с ней — так, как ему не хотелось разговаривать ни с одной женщиной? Просто потому, что она умеет слушать? Потому, что она умна? Или потому, что даже сама ее холодность кажется ему удивительно привлекательной?
Дэмион крутанул руль, чтобы не столкнуться с машиной, резко выскочившей на его полосу. Дьявольщина, неужели он действительно считает доктора Алессандру Хоукинс привлекательной? Не считая того вечера, когда они обедали в «Ма Мезон» вместе с Габриэлой, она всегда была одета, словно начинающая актриса, прослушивающаяся на роль школьной училки и старой девы. Он ни разу не видел, чтобы у нее была расстегнута хоть одна пуговица на блузке, не говоря уже о завлекательном декольте. Дэмион сильно подозревал, что, по ее представлениям, женственная ночная рубашка — это нечто теплое и уютное из розовой фланели. Ему даже не хотелось задумываться над тем, что могло быть надето под этими жуткими льняными юбками. Может, пояс целомудрия? По правде говоря, Санди походила на его обычных партнерш не больше, чем мраморная статуя на танцовщицу варьете.
И самое смешное в этой ситуации заключалось в том, что все это не имело ни малейшего значения. Как-то так получилось, что незаметно для самого себя он вдруг решил, что ему отчаянно хочется переспать с Алессандрой Хоукинс. Не из-за их глупого ребяческого пари, а потому, что он просто сходит с ума от острой потребности любить ее.
Когда Дэмион позвонил ей, чтобы договориться о первой встрече, он выдал ей одну из своих стандартных фразочек насчет того, как он представляет себе ее волосы, разметавшиеся по его подушке. С тех пор его ложь вернулась к нему словно бумеранг, чтобы не давать ему покоя. Множество ночей — ему не хотелось признаваться даже себе самому, как много их было, — его мучили картины того, как ее стройное тело переплетается с его собственным. Он представлял себе, как ее темные волосы выбиваются из узла и падают ему на щеку. В своих снах он ощущал вкус ее губ, чуть припухших от его поцелуев. Дэмион слышал, как она чуть слышно стонет от наслаждения, отдаваясь ему, как ярко сияют ее глаза, когда он ее любит…
Дэмион ощутил, как тело его словно окаменело. «Когда он ее любит!» Он уже очень давно мысленно не называл секс актом любви. Его родители и жена продемонстрировали ему, что любить — значит давать себя поглотить, пожертвовать своей личностью и профессионализмом. Он не принимал мыслей о любви, сопротивляясь им всеми фибрами своей души. За те три года, что он провел в Голливуде, Дэмион очень хорошо узнал себя и понимал, что использует секс для того, чтобы избегать настоящей близости. Лечь с женщиной в постель значило разделить с ней гораздо меньше, чем если бы он всю ночь провел за разговором с нею. Уложить женщину в постель значило, что можно соединить с ней свое тело, тогда как его ум и душа благополучно прятались за стенами, которые он для них воздвиг.
Выезжая из гаража, Дэмион хмурился. Он уже не понимал, какие чувства испытывает по отношению к Санди, а ведь не так давно он считал, что заманить ее к себе в постель будет легче легкого. Он планировал провести вечер в хорошем ресторане, не делая никакой попытки ее обольстить, а на следующий вечер устроить шикарный ужин у себя на квартире, где нетрудно будет перейти в гостеприимные объятия огромной кровати с водяным матрасом.
Этот план — или схожий с ним — неизменно срабатывал уже много раз. В начале своей карьеры Дэмион по наивности считал, что женщины готовы с ним спать благодаря его личному обаянию, но очень скоро поумнел. Он уже очень давно понял, что его профессиональные успехи оказываются лучшим возбуждающим средством. После ночи, проведенной в его объятиях, женщины неизменно восхваляли его чудодейственные способности любовника, но Дэмион цинично напоминал себе, что больше всего их заводило сознание того, что они оказались в постели с суперзвездой. Наверное, он мог бы вообще лечь на спину и смотреть в потолок, а его очередная возлюбленная все равно была бы убеждена, что провела полную страстного экстаза ночь.
Его губы изогнулись в насмешливой улыбке. Если хорошенько подумать, то жаловаться тут не на что. Большинство людей были бы только рады наслаждаться, ничем себя не затрудняя. Видимо, он стареет. Уже довольно давно чувство опустошенности, появляющееся наутро, грозило оказаться сильнее, чем сомнительные удовольствия, полученные накануне ночью.
Он осторожно перевел машину на полосу скоростного движения, пытаясь понять, почему его встречи с Санди выпадают из знакомого плана и вызывают такую досаду? Что у него получается не так? Всякий раз, когда она обращала на него взгляд своих таинственных зеленых глаз, его вдруг охватывало неистребимое мучительное желание схватить ее, сжать в объятиях и ласкать, пока она не будет умолять его, чтобы он ею овладел. Почему ему хочется говорить с ней, откровенничать с ней — так, как ему не хотелось разговаривать ни с одной женщиной? Просто потому, что она умеет слушать? Потому, что она умна? Или потому, что даже сама ее холодность кажется ему удивительно привлекательной?
Дэмион крутанул руль, чтобы не столкнуться с машиной, резко выскочившей на его полосу. Дьявольщина, неужели он действительно считает доктора Алессандру Хоукинс привлекательной? Не считая того вечера, когда они обедали в «Ма Мезон» вместе с Габриэлой, она всегда была одета, словно начинающая актриса, прослушивающаяся на роль школьной училки и старой девы. Он ни разу не видел, чтобы у нее была расстегнута хоть одна пуговица на блузке, не говоря уже о завлекательном декольте. Дэмион сильно подозревал, что, по ее представлениям, женственная ночная рубашка — это нечто теплое и уютное из розовой фланели. Ему даже не хотелось задумываться над тем, что могло быть надето под этими жуткими льняными юбками. Может, пояс целомудрия? По правде говоря, Санди походила на его обычных партнерш не больше, чем мраморная статуя на танцовщицу варьете.
И самое смешное в этой ситуации заключалось в том, что все это не имело ни малейшего значения. Как-то так получилось, что незаметно для самого себя он вдруг решил, что ему отчаянно хочется переспать с Алессандрой Хоукинс. Не из-за их глупого ребяческого пари, а потому, что он просто сходит с ума от острой потребности любить ее.
Когда Дэмион позвонил ей, чтобы договориться о первой встрече, он выдал ей одну из своих стандартных фразочек насчет того, как он представляет себе ее волосы, разметавшиеся по его подушке. С тех пор его ложь вернулась к нему словно бумеранг, чтобы не давать ему покоя. Множество ночей — ему не хотелось признаваться даже себе самому, как много их было, — его мучили картины того, как ее стройное тело переплетается с его собственным. Он представлял себе, как ее темные волосы выбиваются из узла и падают ему на щеку. В своих снах он ощущал вкус ее губ, чуть припухших от его поцелуев. Дэмион слышал, как она чуть слышно стонет от наслаждения, отдаваясь ему, как ярко сияют ее глаза, когда он ее любит…
Дэмион ощутил, как тело его словно окаменело. «Когда он ее любит!» Он уже очень давно мысленно не называл секс актом любви. Его родители и жена продемонстрировали ему, что любить — значит давать себя поглотить, пожертвовать своей личностью и профессионализмом. Он не принимал мыслей о любви, сопротивляясь им всеми фибрами своей души. За те три года, что он провел в Голливуде, Дэмион очень хорошо узнал себя и понимал, что использует секс для того, чтобы избегать настоящей близости. Лечь с женщиной в постель значило разделить с ней гораздо меньше, чем если бы он всю ночь провел за разговором с нею. Уложить женщину в постель значило, что можно соединить с ней свое тело, тогда как его ум и душа благополучно прятались за стенами, которые он для них воздвиг.