Страница:
Стоя спиной к двери, Ханна осторожно надела кольца. Палец уже принял нормальный вид, и она решила, что впредь будет следить за ним, примет меры при намеке на отек и таким образом предотвратит катастрофу, которая едва не произошла накануне. Она хотела поговорить о человеке, который прячется недалеко от их комнаты, заставить Ричарда понять, что вокруг них происходит что-то странное. Но сегодня у него большой день – его первая встреча с Мэри, к которой он готовился много лет.
Ханна потрогала его подбородок:
– Ты опять колючий. Не хочешь еще раз побриться?
Ричард покачал головой:
– Это специально. Решил немного отрастить. Побреюсь, когда закончу свой первый вариант. На удачу, понимаешь?
Ханна явно сомневалась. Еще раз провела тыльной стороной ладони по щетине своего мужа:
– Тут порядком седых волос, милый. Будешь выглядеть старше своих лет.
Ричард пожал плечами.
– Ну… – пробормотал он.
Он опять надел кубинскую рубашку навыпуск. Брюки хаки и коричневые туфли. Волосы зачесал назад. Они почти касались воротничка. Как у Папы.
Она увидела стакан и бутылку на ночном столике. Он проследил за ее взглядом и заметил:
– Я готовлюсь к сражению со старой сукой и вовсе не хочу, чтобы ты открывала рот по этому поводу, поняла? Хем редко общался с Мэри до первого утреннего стакана и работы над рукописью, так почему я должен поступать иначе? Только тогда можно было иметь дело со старой ведьмой. Если слухи о ее запоях соответствуют действительности, мне еще до нее далеко.
Черт, он собирается прибыть в Дозорный дом под градусом и сразу же задать тон встрече. Показать этой мерзкой и, возможно, преступной старой суке, кто хозяин. К тому же сунуть старой женщине зелье, которое ему дал тот человек, Ричард сможет только в подпитии.
Ханна сжала зубы. Она закусила губу, придумывая аргументы, которые следует выдвинуть, чтобы доказать Ричарду, что нельзя появляться на этой первой встрече забулдыгой.
Ричард поднялся, налил себе еще виски, выпил и облизал губы.
– Хорошая вещь, – заявил он. – Хотя не уверен, что в мире достаточно «Джаинт Киллер», чтобы подготовить меня к встрече с этой чертовой женщиной. – Он наблюдал за реакцией Ханны, явно ожидая гневного возражения.
Ханна только посмотрела на него, но тут у нее едва не отвисла челюсть – он начал боксировать со своей тенью на стене. Затем упал на пол и принялся отжиматься. После четырех раз и неудавшейся пятой попытки он с трудом поднялся и приложил руку к закружившейся голове. Налил себе еще виски и снова уставился на Ханну: теперь их было двое.
– Будешь читать мне лекцию?
Ханна отрицательно покачала головой, вернулась в ванную комнату и закончила расчесывать волосы. В зеркало ей была виден блокнот Ричарда, лежащий на кровати за ее спиной. Может быть, секрет того, что привело к разладу между ними, скрыт между строк в его записях о Хемингуэе. Может быть, там остался след их разрушающихся отношений.
Она присмотрелась к своему лицу в зеркале. Она не очень себя узнавала: лицо стало полнее из-за беременности… щеки постоянно горят. Она снова посмотрела на блокнот на кровати.
Ричард сказал:
– Пойду немного погуляю. Постараюсь побольше проникнуться этим местом. Посмотрю, может быть, отыщу еще пару водопоев Папы, которые туристам пока не удалось обнаружить.
Ханна глубоко вздохнула и кивнула. Даже если он завалится в какой-нибудь бар, все равно хорошо, что он сейчас уйдет. Ханна поняла, что начинает все больше его анализировать, систематически рассматривать, разбирать на части, как они сами делали с героями ее рассказов в годы ее занятий в аспирантуре. Все садились в кружок и умышленно разбирали по косточкам человека, описываемого на странице.
Но этот человек был ее мужем, не героем одного из ее рассказов.
И самое печальное, Ханна совсем не была уверена, что Ричард выдержит такое глубокое разбирательство характера.
Ханна сидела в кресле, покусывала губу и листала блокнот Ричарда.
Глубоко в душе она понимала, что ей следует уносить ноги, пока она может это сделать без особых травм. Прежде чем она станет жертвой плохого обращения и свидетелем неизбежного саморазрушения Ричарда.
Но куда бежать? К чему? Ее нынешняя ситуация была далеко не идеальной, даже порой удушающей, но, по крайней мере, она была частью литературной жизни. Ричард все же полагал, что слова на странице и человек, который их написал, могут быть самым важным в мире. Разумеется, Ричард никогда так не скажет, он даже так не думает, но это заложено в его профессии.
И ей так без него одиноко.
Далеко от дома. Далеко от семьи. Она мечтала уехать из шотландской деревни, стать другой, попробовала начать писать. Она нашла себе мужчину, который с помощью слов зарабатывал себе на жизнь, человека, который изучал одного из самых великих мастеров пера, но оказалось, что глубоко внутри человек, за которого она вышла замуж, был еще одним образчиком ее отца – властным алкоголиком, возможно, даже способным на насилие.
Она открыла блокнот Ричарда и перечитала отдельные абзацы то здесь, то там. Задумалась над утверждением Ричарда, что степень необходима для творчества; настоящие художники в долгу у своих лучших критиков. Более того, он утверждал, что писатели и критики на самом деле существуют в симбиозе, что они переписываются, реагируя на точку зрения друг друга. В некотором смысле, разные стороны одной и той же монеты.
Она задержалась на длинном замечании, которое Ричард оставил сам для себя на полях. Оно ее встревожило.
Он, похоже, боролся с мыслью отказаться от биографической формы и написать исторический роман о Папе.
Ричард в молодости пытался писать художественные произведения, но эти напряженные, странные романы не нашли читателя. Может быть, он переживал кризис среднего возраста? Это было удивительно, ведь Ричард завоевывал премии за свои работы по Хемингуэю. Попытка написать роман о жизни Хема только навредит его реноме ученого.
Кроме того, Ричард глубоко ушел в исследования, какие вряд ли понадобились бы для написания романа. Даже сейчас Ричард ездил на кладбище в Кетчуме, пытаясь узнать имя человека или нескольких человек, которые копали могилу Хемингуэю.
– Мы ведь знаем имя человека, который выкопал яму для Фолкнера, – как-то сказал Ричард, – но кто выкопал могилу Хемингуэю?
– Но наверняка Папа сделал это сам? – прочирикала Ханна, улыбаясь и пожимая плечами.
Но Ричард не улыбнулся. Профессор Полсон ушел, не попрощавшись.
Зазвонил телефон, испугав ее.
– Алло?
Голос был хриплым, скорее женским.
– Скажи своему мужу, чтобы отступился. Слышишь? Скажи Ричарду, чтобы все бросил и отправлялся к чертовой матери домой.
Она нахмурилась, прислушиваясь к тяжелому дыханию в трубке. Сердце бешено колотилось.
Что это может означать, милостивый боже?
Ханна вспомнила незнакомца, который наблюдал за ними в ресторане, ехал за ними до гостиницы, ждал на парковке напротив их двери.
Но ей не удавалось соединить голос и лицо.
На другом конце была женщина, Ханна почти была в этом уверена, и эта женщина была выпивохой и курила по три пачки в день. Пока Ханна решала, повесить трубку или пригрозить пожаловаться оператору, голос сказал:
– Отправляйтесь домой, или вас отправят туда в ящике.
9. Утерянная глава
Зто страшная дыра, я знаю, но спасибо, что встретились со мной здесь, – сказал Гектор. – Гостиница кишмя кишит вашими будущими коллегами.
– Вам, наверное, кажется, что вы в аду, Гектор. – Декстер Иванс был специалист по Хемингуэю из СевероЗападного университета. Он отпил глоток пива и оглядел мрачный интерьер занюханного кетчумского кабака. – Никто из моих коллег здесь не бывал, – заметил профессор.
– Вот именно, – сказал Гектор. – Никаких ученых, жующих лепешки и рассуждающих о смерти романа или смерти писателя… или еще о какой-то ерунде вроде «случайного повествования», что бы это ни означало. Они так много говорят, что удивительно, как у них остается время что-нибудь писать. Я не большой поклонник старины Фроста[14], но Боб кое-что сказал, показавшееся мне занимательным для поэта. Он сказал: «Разговоры – это шланг во дворе, а писательство – вентиль наверху в доме. Откроешь первый – снимешь напряжение со второго». Он был прав, старина Боб. Но этот притон – место, где я могу писать, и никто из ваших приятелей не будет спрашивать меня про Ки-Уэст или о Геллхорн и Мадриде.
– Так тяжко?
– Этому конца-края нет, – уныло признался Гектор. – Ужасно. Но как я вам обещал, Декс, вы услышите мои воспоминания о Хемингуэе, и только вы получите разрешение на их публикацию. Я имею в виду, помимо того, что я наговорю в своей так называемой основной речи.
– Вы уже написали эту речь, Гек?
– У меня еще есть пара дней, могу потянуть. Работаю.
– Не терпится услышать, что вы собираетесь сказать.
– Мне тоже не терпится.
– Вы хорошо выглядите, Гек. Лучше, чем в последние годы.
Гектор улыбнулся:
– Говорят, звезды светят ярче, перед тем как потухнуть. И когда это мы с вами в последний раз пересекались?
– В ноябре тысяча девятьсот пятьдесят девятого года.
– Ну, пятьдесят девятый был для меня очень плохим годом. Пятьдесят восьмой тоже. Черт, а пятьдесят седьмой был просто ужасным.
Декстер сжал руку Гектора:
– Ладно, забудьте то, что я вам сказал несколько секунд назад. Вон тот моложавый парень в костюме. Он здесь как белая ворона. Вполне может быть из ученых.
– Только не с такой стрижкой и покроем костюма, – возразил Гектор. – Я его знаю. Он мой собственный хвост от ФБР. Называется Эндрю Лэнгли. Мы иногда болтаем. Вернее, я с ним разговариваю. Он делает вид, что не слышит меня. У него, у этого Энди, совсем нет чувства юмора.
Декстер с трудом сглотнул:
– ФБР? В самом деле?
– Угу.
– Вы же никогда не лезли в политику, Гек. Более того, вы скорее считались консерватором. Зачем ФБР за вами следить?
– Черт, а почему они за всеми нами следят? Но именно так они и поступают… следят за Стейнбеком, Томасом Манном и десятками других. Затем была эта история в пятьдесят восьмом, которая привлекла ко мне официальное и пристальное внимание. Кое-что произошло в Нашвилле, затем широко распространилось. Но об этом в другой раз. – Гектор отпил глоток из своего стакана и сказал: – Слушайте, Декс, я хотел с вами встретиться из-за…
– Якобы существующих рукописей, – перебил Декстер. – Si?
– Si. В чем дело? В чем суть, как говорил Хем?
– Не ясно. Карлоса называют официальным биографом.
– Я слышал, – сказал Гектор. – Все будет компетентно, но невыразительно. Полагаю, именно поэтому Мэри его и выбрала – никаких сюрпризов.
– Точно. Карлос как раз получает доступ к тому, что осталось после смерти. Цитировать оттуда он не может, но имеет право высказать общее впечатление, слегка суммировать.
– Хем действительно написал книгу обо мне?
– Он действительно собирался написать книгу о вас. Насколько я могу судить по тому, чем он со мной поделился, рукопись, если таковая существует, пока не всплыла. Рабочее название «Все вещи в труде».
Гектор нахмурился:
– Не соблазнительно. И что-то напоминает. Откуда это?
– Библия, – ответил Декстер. – Екклесиаст. Тот же абзац, откуда Хем взял свое «И восходит солнце».
– Звучит хреново.
Декстер поднял свой стакан с пивом:
– Менкен[15] сказал: «Разлагающийся герой – почва для огромной массы гениальной художественной литературы».
Гектор фыркнул:
– Интересно, как бы этот мудила Менк прореагировал, если бы кто-нибудь написал роман о Менкене в стадии разложения. Господи!
– Да не волнуйтесь, Гектор. Рукопись ведь не всплыла. Мы знаем о намерении Хема только по заметкам на рукописи главы о вас, которую он написал для книги «Праздник, который всегда с тобой».
Гектор едва не подавился глотком виски:
– Что? Когда мы с вами в прошлый раз разговаривали, эта глава была лишь пустым слухом. Она действительно существует?
– Я ее видел. И читал.
– Бог мой, Декс, мне необходимо ее видеть. Прочитать. Что в ней?
– Ничего ругательного… скорее зловещая. Затравка для романа, так можно сказать. Ничего порочащего вашу репутацию. Ничего такого, из-за чего вы могли бы подать в суд. Как вы знаете, всем героям «Праздника, который всегда с тобой» досталось, но этот скетч скорее доброжелательный. Если он попадет в печать, вы будете выглядеть вполне положительно.
Гектор покачал головой:
– «Вполне положительно». Он «вполне положительно» пырнул ножом Скотта… Доса… беднягу Форда. Мне необходимо видеть эту главу обо мне. Черт, я имею на это право.
– Не уверен, что миссис Хемингуэй согласится. Мэри твердит, что у нее еще на антологию всего ненапечатанного. Неоконченного, не вошедшего в сборники. Отрывки и все такое. Как раз подойдет.
– Как мне связаться с Карлосом?
Декстер покачал головой:
– Он никогда вам ее не покажет, Гектор. Он связан столькими ограничениями и запрещениями, а также юридическими запретами касательно официальной биографии, он не станет рисковать и показывать вам экземпляр. И он не сделает этого ни при каких обстоятельствах. Слишком мнит о себе.
– Блеск.
– Но, к счастью, у меня имеется фотокопия. Я дам ее вам при условии, что вы никогда не признаетесь, что она у вас побывала, и немедленно уничтожите после прочтения.
Гектор зло усмехнулся:
– Последнее я могу гарантировать.
Декстер подмигнул и подвинул к нему сложенный вдвое конверт, который достал из кармана своего пиджака:
– Получайте.
Гектор схватил конверт.
– Вы настоящий принц среди ученых, – сказал Гектор.
– Кто же теперь так скуп на похвалу? – Декстер снова приложился к пиву. – Прочитаете потом, хорошо? Где-нибудь, где потом сможете ее сжечь. А то еще перепьете и забудете здесь.
– Не дождетесь.
– Материал довольно лаконичный, как большинство скетчей к книге «Праздник, который всегда с тобой», но не лишен интереса, – сказал Декстер, облизывая с губ пивную пену. – Самое интересное на полях. Там как раз заметки для романа о вас, который Хем собирался написать. Безумные вещи. Наверное, у Хемингуэя в конце действительно было с головкой плохо.
– Да? И в чем суть?
Декстер криво улыбнулся и с сомнением покачал головой:
– Кое-что о вас, Хеме и тех убийствах, связанных с сюрреалистской живописью и фотографией.
Гектор почувствовал, как похолодела спина. Гектор писал именно эту книгу, только он называл ее «Торос и Торсос». И писал Гектор этот «роман», чтобы защитить себя и отомстить.
– Вы можете в это поверить? – сказал Декстер. – Я хочу сказать, что с точки зрения концепции это выглядит полным безумием.
Гектор пожевал губу и с трудом улыбнулся:
– Точно, черт побери.
Вернувшись в Сан-Вэлли-Лодж, Гектор пошел в гостиную, собираясь выпить и прочитать главу, которую Хем написал о нем.
Внезапно он затормозил. За угловым столиком сидели двое мужчин, погруженные в разговор. Один был ученый, которого Гектор видел накануне, тот самый, которому он придержал дверь, когда тот входил с хорошенькой беременной женой-блондинкой.
Вторым мужчиной был Донован Криди. Хотя прошло много лет, но Гектор его все равно сразу узнал.
Агент ФБР пока еще не заметил Гектора. Гектор прикрыл лицо сложенной вдвое рукописью и вернулся в вестибюль.
10. По команде
Ричард шел мимо регистрационной стойки, вернувшись с кладбища и после встречи с тем человеком, когда его окликнул дежурный: – Мистер Полсон, у меня тут записка. Вы должны немедленно позвонить миссис Хемингуэй. Она сказала, что номер вы знаете.
Ричард чертыхаясь начал ощупывать карманы. Он очень надеялся, что бумажка с номером телефона при нем. Он не хотел звонить в присутствии Ханны, не хотел, чтобы кто-то услышал, что будет говорить Мэри.
Даже в телефонных разговорах эта старая сука была грубой и требовательной. Материлась и командовала. Она вела себя с Ричардом так, будто время, которое она собиралась уделить ему, чтобы поговорить о своей биографии, было одолжением, которое она неохотно делала… как будто он был у нее на посылках. Мэри всячески выражала недовольство, что приходится тратить это время, хотя, черт бы ее побрал, именно она была инициатором этой встречи.
Ну, более или менее.
Ричард начал прощупывать почву насчет интервью со вдовой для большой книги о Хемингуэе, но тут Мэри выступила со встречным предложением:
– Вы можете получить всю мою историю, Дик. Причем вы один. Но это будет моя история. Моя жизнь.
Они едва подписали бумаги на авторизованную биографию, когда эта проспиртованная старая стерва заявила, что одновременно работает над своими мемуарами. Двуличная старая шлюха.
Ричард развернул грязную бумажную салфетку, на которой записал номер ее телефона, и набрал его. Он ожидал, что трубку снимет какой-нибудь помощник, но ответила сама вдова, которая даже в это утреннее время уже плохо выговаривала слова. Уже приложилась к «Кровавой Мэри», потаскуха.
Мысль о том, чтобы принять с утра, заставила Ричарда облизнуться. Он бы с удовольствием употребил «отвертку» и снабдил организм витамином С.
Мэри сказала:
– Сегодня, когда придете, я хочу, чтобы вы привели с собой вашу подругу. В смысле, жену. Хорошенькую маленькую блондинку.
Ричард оскалился. Зачем Ханна понадобилась Мэри? Он попытался вспомнить, что говорил Мэри о Ханне. Разве он когда-нибудь ее описывал? Они разговаривали несколько раз, причем оба были здорово поддатыми, так что вполне вероятно, что он сболтнул что-то о внешности Ханны. Черт, наверняка.
Он покачал головой и сказал:
– Она беременна. На очень позднем сроке, так что я не уверен, что у нее хватит сил…
– Ерунда, – перебила его Мэри. – Она спокойно сможет посидеть в кресле. Более того, Ханна сама немного пишет, вот я и думаю, что будет неплохо, если женщина поможет вам с моей историей. Есть вещи, которые только женщина в состоянии понять. Я не верю, что мужчина, работающий один, сможет воздать мне должное. Так что я надеюсь на партнерство между вами и вашей женой, Ричард. Ханна представляется мне своего рода переводчиком, мостом между вами и мной. Гидом для вас, когда речь пойдет о моих наиболее сложных сторонах. Я знаю, как вы, ученые, себя ведете, у вас всегда и везде один только Папа, Папа, Папа. Я не хочу потеряться в своей собственной книге.
Ричард с трудом удержался, чтобы оскорбительно не расхохотаться. Сложные стороны? Старая стерва – открытая книга, во всяком случае, с точки зрения Ричарда. Мэри была посредственной журналисткой и таскалась за войсками во время Второй мировой войны, добывая материалы при помощи своего тела. У нее была второсортная манера писать, второсортный интеллект и второсортное образование. Черт, да она сама появилась из какого-то второсортного местечка.
– Мне думается, что сейчас Ханне стоит полежать в постели, – сказал Ричард. – Для нее сейчас самое главное – ребенок. Для нас обоих в мире нет ничего важнее.
Стандартное клише. Ему показалось, что он произнес эти слова с неподдельной страстью.
– Ханна в порядке, Дик. Крепче, чем вы думаете. – Мэри помолчала, потом добавила: – Я смотрю на эту сделку только так, с вашим совместным участием. Сами знаете, в городе есть другие ученые с женами. Я могу обратиться к одной из этих пишущих пар, если вы считаете, что Ханна не согласится.
– Откуда вы узнали, что Ханна пишет? Как вы вообще что-то о ней узнали?
Он по голосу почувствовал, что Мэри улыбается.
– Это мой город, Дик. Я все слышу.
Ричард пнул ножку конторки, испугав дежурного. Сквозь сжатые зубы сказал:
– Да нет, все в порядке. Я возьму с собой Ханну. Я только хочу подчеркнуть главное: это будет моя книга. Я не работаю в сотрудничестве с кем-либо.
Мэри сказала:
– Я с удовольствием познакомлюсь сегодня с Ханной. Пожалуйста, передайте ей это от меня.
11. Эхо
Гектор заказал бутылку «Риоха Алта» и уселся в своем номере 206, вытянув ноги, положив их на диван и подбросив дров в камин. Радио он настроил на станцию, по которой передавали только классическую музыку. Он закурил сигарету, отпил глоток вина, затем осторожно развернул копию того, что предположительно являлось утерянной главой романа Хема «Праздник, который всегда с тобой», и принялся за чтение…
Книга вторая
Канун Рождества в кафе «Селект», Монпарнас
Ханна потрогала его подбородок:
– Ты опять колючий. Не хочешь еще раз побриться?
Ричард покачал головой:
– Это специально. Решил немного отрастить. Побреюсь, когда закончу свой первый вариант. На удачу, понимаешь?
Ханна явно сомневалась. Еще раз провела тыльной стороной ладони по щетине своего мужа:
– Тут порядком седых волос, милый. Будешь выглядеть старше своих лет.
Ричард пожал плечами.
– Ну… – пробормотал он.
Он опять надел кубинскую рубашку навыпуск. Брюки хаки и коричневые туфли. Волосы зачесал назад. Они почти касались воротничка. Как у Папы.
Она увидела стакан и бутылку на ночном столике. Он проследил за ее взглядом и заметил:
– Я готовлюсь к сражению со старой сукой и вовсе не хочу, чтобы ты открывала рот по этому поводу, поняла? Хем редко общался с Мэри до первого утреннего стакана и работы над рукописью, так почему я должен поступать иначе? Только тогда можно было иметь дело со старой ведьмой. Если слухи о ее запоях соответствуют действительности, мне еще до нее далеко.
Черт, он собирается прибыть в Дозорный дом под градусом и сразу же задать тон встрече. Показать этой мерзкой и, возможно, преступной старой суке, кто хозяин. К тому же сунуть старой женщине зелье, которое ему дал тот человек, Ричард сможет только в подпитии.
Ханна сжала зубы. Она закусила губу, придумывая аргументы, которые следует выдвинуть, чтобы доказать Ричарду, что нельзя появляться на этой первой встрече забулдыгой.
Ричард поднялся, налил себе еще виски, выпил и облизал губы.
– Хорошая вещь, – заявил он. – Хотя не уверен, что в мире достаточно «Джаинт Киллер», чтобы подготовить меня к встрече с этой чертовой женщиной. – Он наблюдал за реакцией Ханны, явно ожидая гневного возражения.
Ханна только посмотрела на него, но тут у нее едва не отвисла челюсть – он начал боксировать со своей тенью на стене. Затем упал на пол и принялся отжиматься. После четырех раз и неудавшейся пятой попытки он с трудом поднялся и приложил руку к закружившейся голове. Налил себе еще виски и снова уставился на Ханну: теперь их было двое.
– Будешь читать мне лекцию?
Ханна отрицательно покачала головой, вернулась в ванную комнату и закончила расчесывать волосы. В зеркало ей была виден блокнот Ричарда, лежащий на кровати за ее спиной. Может быть, секрет того, что привело к разладу между ними, скрыт между строк в его записях о Хемингуэе. Может быть, там остался след их разрушающихся отношений.
Она присмотрелась к своему лицу в зеркале. Она не очень себя узнавала: лицо стало полнее из-за беременности… щеки постоянно горят. Она снова посмотрела на блокнот на кровати.
Ричард сказал:
– Пойду немного погуляю. Постараюсь побольше проникнуться этим местом. Посмотрю, может быть, отыщу еще пару водопоев Папы, которые туристам пока не удалось обнаружить.
Ханна глубоко вздохнула и кивнула. Даже если он завалится в какой-нибудь бар, все равно хорошо, что он сейчас уйдет. Ханна поняла, что начинает все больше его анализировать, систематически рассматривать, разбирать на части, как они сами делали с героями ее рассказов в годы ее занятий в аспирантуре. Все садились в кружок и умышленно разбирали по косточкам человека, описываемого на странице.
Но этот человек был ее мужем, не героем одного из ее рассказов.
И самое печальное, Ханна совсем не была уверена, что Ричард выдержит такое глубокое разбирательство характера.
Ханна сидела в кресле, покусывала губу и листала блокнот Ричарда.
Глубоко в душе она понимала, что ей следует уносить ноги, пока она может это сделать без особых травм. Прежде чем она станет жертвой плохого обращения и свидетелем неизбежного саморазрушения Ричарда.
Но куда бежать? К чему? Ее нынешняя ситуация была далеко не идеальной, даже порой удушающей, но, по крайней мере, она была частью литературной жизни. Ричард все же полагал, что слова на странице и человек, который их написал, могут быть самым важным в мире. Разумеется, Ричард никогда так не скажет, он даже так не думает, но это заложено в его профессии.
И ей так без него одиноко.
Далеко от дома. Далеко от семьи. Она мечтала уехать из шотландской деревни, стать другой, попробовала начать писать. Она нашла себе мужчину, который с помощью слов зарабатывал себе на жизнь, человека, который изучал одного из самых великих мастеров пера, но оказалось, что глубоко внутри человек, за которого она вышла замуж, был еще одним образчиком ее отца – властным алкоголиком, возможно, даже способным на насилие.
Она открыла блокнот Ричарда и перечитала отдельные абзацы то здесь, то там. Задумалась над утверждением Ричарда, что степень необходима для творчества; настоящие художники в долгу у своих лучших критиков. Более того, он утверждал, что писатели и критики на самом деле существуют в симбиозе, что они переписываются, реагируя на точку зрения друг друга. В некотором смысле, разные стороны одной и той же монеты.
Она задержалась на длинном замечании, которое Ричард оставил сам для себя на полях. Оно ее встревожило.
Он, похоже, боролся с мыслью отказаться от биографической формы и написать исторический роман о Папе.
Ричард в молодости пытался писать художественные произведения, но эти напряженные, странные романы не нашли читателя. Может быть, он переживал кризис среднего возраста? Это было удивительно, ведь Ричард завоевывал премии за свои работы по Хемингуэю. Попытка написать роман о жизни Хема только навредит его реноме ученого.
Кроме того, Ричард глубоко ушел в исследования, какие вряд ли понадобились бы для написания романа. Даже сейчас Ричард ездил на кладбище в Кетчуме, пытаясь узнать имя человека или нескольких человек, которые копали могилу Хемингуэю.
– Мы ведь знаем имя человека, который выкопал яму для Фолкнера, – как-то сказал Ричард, – но кто выкопал могилу Хемингуэю?
– Но наверняка Папа сделал это сам? – прочирикала Ханна, улыбаясь и пожимая плечами.
Но Ричард не улыбнулся. Профессор Полсон ушел, не попрощавшись.
Зазвонил телефон, испугав ее.
– Алло?
Голос был хриплым, скорее женским.
– Скажи своему мужу, чтобы отступился. Слышишь? Скажи Ричарду, чтобы все бросил и отправлялся к чертовой матери домой.
Она нахмурилась, прислушиваясь к тяжелому дыханию в трубке. Сердце бешено колотилось.
Что это может означать, милостивый боже?
Ханна вспомнила незнакомца, который наблюдал за ними в ресторане, ехал за ними до гостиницы, ждал на парковке напротив их двери.
Но ей не удавалось соединить голос и лицо.
На другом конце была женщина, Ханна почти была в этом уверена, и эта женщина была выпивохой и курила по три пачки в день. Пока Ханна решала, повесить трубку или пригрозить пожаловаться оператору, голос сказал:
– Отправляйтесь домой, или вас отправят туда в ящике.
9. Утерянная глава
Этот роман легко в сторону не отодвинешь. Его надо отбросить с силой.
– Дороти Паркер[13]
Зто страшная дыра, я знаю, но спасибо, что встретились со мной здесь, – сказал Гектор. – Гостиница кишмя кишит вашими будущими коллегами.
– Вам, наверное, кажется, что вы в аду, Гектор. – Декстер Иванс был специалист по Хемингуэю из СевероЗападного университета. Он отпил глоток пива и оглядел мрачный интерьер занюханного кетчумского кабака. – Никто из моих коллег здесь не бывал, – заметил профессор.
– Вот именно, – сказал Гектор. – Никаких ученых, жующих лепешки и рассуждающих о смерти романа или смерти писателя… или еще о какой-то ерунде вроде «случайного повествования», что бы это ни означало. Они так много говорят, что удивительно, как у них остается время что-нибудь писать. Я не большой поклонник старины Фроста[14], но Боб кое-что сказал, показавшееся мне занимательным для поэта. Он сказал: «Разговоры – это шланг во дворе, а писательство – вентиль наверху в доме. Откроешь первый – снимешь напряжение со второго». Он был прав, старина Боб. Но этот притон – место, где я могу писать, и никто из ваших приятелей не будет спрашивать меня про Ки-Уэст или о Геллхорн и Мадриде.
– Так тяжко?
– Этому конца-края нет, – уныло признался Гектор. – Ужасно. Но как я вам обещал, Декс, вы услышите мои воспоминания о Хемингуэе, и только вы получите разрешение на их публикацию. Я имею в виду, помимо того, что я наговорю в своей так называемой основной речи.
– Вы уже написали эту речь, Гек?
– У меня еще есть пара дней, могу потянуть. Работаю.
– Не терпится услышать, что вы собираетесь сказать.
– Мне тоже не терпится.
– Вы хорошо выглядите, Гек. Лучше, чем в последние годы.
Гектор улыбнулся:
– Говорят, звезды светят ярче, перед тем как потухнуть. И когда это мы с вами в последний раз пересекались?
– В ноябре тысяча девятьсот пятьдесят девятого года.
– Ну, пятьдесят девятый был для меня очень плохим годом. Пятьдесят восьмой тоже. Черт, а пятьдесят седьмой был просто ужасным.
Декстер сжал руку Гектора:
– Ладно, забудьте то, что я вам сказал несколько секунд назад. Вон тот моложавый парень в костюме. Он здесь как белая ворона. Вполне может быть из ученых.
– Только не с такой стрижкой и покроем костюма, – возразил Гектор. – Я его знаю. Он мой собственный хвост от ФБР. Называется Эндрю Лэнгли. Мы иногда болтаем. Вернее, я с ним разговариваю. Он делает вид, что не слышит меня. У него, у этого Энди, совсем нет чувства юмора.
Декстер с трудом сглотнул:
– ФБР? В самом деле?
– Угу.
– Вы же никогда не лезли в политику, Гек. Более того, вы скорее считались консерватором. Зачем ФБР за вами следить?
– Черт, а почему они за всеми нами следят? Но именно так они и поступают… следят за Стейнбеком, Томасом Манном и десятками других. Затем была эта история в пятьдесят восьмом, которая привлекла ко мне официальное и пристальное внимание. Кое-что произошло в Нашвилле, затем широко распространилось. Но об этом в другой раз. – Гектор отпил глоток из своего стакана и сказал: – Слушайте, Декс, я хотел с вами встретиться из-за…
– Якобы существующих рукописей, – перебил Декстер. – Si?
– Si. В чем дело? В чем суть, как говорил Хем?
– Не ясно. Карлоса называют официальным биографом.
– Я слышал, – сказал Гектор. – Все будет компетентно, но невыразительно. Полагаю, именно поэтому Мэри его и выбрала – никаких сюрпризов.
– Точно. Карлос как раз получает доступ к тому, что осталось после смерти. Цитировать оттуда он не может, но имеет право высказать общее впечатление, слегка суммировать.
– Хем действительно написал книгу обо мне?
– Он действительно собирался написать книгу о вас. Насколько я могу судить по тому, чем он со мной поделился, рукопись, если таковая существует, пока не всплыла. Рабочее название «Все вещи в труде».
Гектор нахмурился:
– Не соблазнительно. И что-то напоминает. Откуда это?
– Библия, – ответил Декстер. – Екклесиаст. Тот же абзац, откуда Хем взял свое «И восходит солнце».
– Звучит хреново.
Декстер поднял свой стакан с пивом:
– Менкен[15] сказал: «Разлагающийся герой – почва для огромной массы гениальной художественной литературы».
Гектор фыркнул:
– Интересно, как бы этот мудила Менк прореагировал, если бы кто-нибудь написал роман о Менкене в стадии разложения. Господи!
– Да не волнуйтесь, Гектор. Рукопись ведь не всплыла. Мы знаем о намерении Хема только по заметкам на рукописи главы о вас, которую он написал для книги «Праздник, который всегда с тобой».
Гектор едва не подавился глотком виски:
– Что? Когда мы с вами в прошлый раз разговаривали, эта глава была лишь пустым слухом. Она действительно существует?
– Я ее видел. И читал.
– Бог мой, Декс, мне необходимо ее видеть. Прочитать. Что в ней?
– Ничего ругательного… скорее зловещая. Затравка для романа, так можно сказать. Ничего порочащего вашу репутацию. Ничего такого, из-за чего вы могли бы подать в суд. Как вы знаете, всем героям «Праздника, который всегда с тобой» досталось, но этот скетч скорее доброжелательный. Если он попадет в печать, вы будете выглядеть вполне положительно.
Гектор покачал головой:
– «Вполне положительно». Он «вполне положительно» пырнул ножом Скотта… Доса… беднягу Форда. Мне необходимо видеть эту главу обо мне. Черт, я имею на это право.
– Не уверен, что миссис Хемингуэй согласится. Мэри твердит, что у нее еще на антологию всего ненапечатанного. Неоконченного, не вошедшего в сборники. Отрывки и все такое. Как раз подойдет.
– Как мне связаться с Карлосом?
Декстер покачал головой:
– Он никогда вам ее не покажет, Гектор. Он связан столькими ограничениями и запрещениями, а также юридическими запретами касательно официальной биографии, он не станет рисковать и показывать вам экземпляр. И он не сделает этого ни при каких обстоятельствах. Слишком мнит о себе.
– Блеск.
– Но, к счастью, у меня имеется фотокопия. Я дам ее вам при условии, что вы никогда не признаетесь, что она у вас побывала, и немедленно уничтожите после прочтения.
Гектор зло усмехнулся:
– Последнее я могу гарантировать.
Декстер подмигнул и подвинул к нему сложенный вдвое конверт, который достал из кармана своего пиджака:
– Получайте.
Гектор схватил конверт.
– Вы настоящий принц среди ученых, – сказал Гектор.
– Кто же теперь так скуп на похвалу? – Декстер снова приложился к пиву. – Прочитаете потом, хорошо? Где-нибудь, где потом сможете ее сжечь. А то еще перепьете и забудете здесь.
– Не дождетесь.
– Материал довольно лаконичный, как большинство скетчей к книге «Праздник, который всегда с тобой», но не лишен интереса, – сказал Декстер, облизывая с губ пивную пену. – Самое интересное на полях. Там как раз заметки для романа о вас, который Хем собирался написать. Безумные вещи. Наверное, у Хемингуэя в конце действительно было с головкой плохо.
– Да? И в чем суть?
Декстер криво улыбнулся и с сомнением покачал головой:
– Кое-что о вас, Хеме и тех убийствах, связанных с сюрреалистской живописью и фотографией.
Гектор почувствовал, как похолодела спина. Гектор писал именно эту книгу, только он называл ее «Торос и Торсос». И писал Гектор этот «роман», чтобы защитить себя и отомстить.
– Вы можете в это поверить? – сказал Декстер. – Я хочу сказать, что с точки зрения концепции это выглядит полным безумием.
Гектор пожевал губу и с трудом улыбнулся:
– Точно, черт побери.
Вернувшись в Сан-Вэлли-Лодж, Гектор пошел в гостиную, собираясь выпить и прочитать главу, которую Хем написал о нем.
Внезапно он затормозил. За угловым столиком сидели двое мужчин, погруженные в разговор. Один был ученый, которого Гектор видел накануне, тот самый, которому он придержал дверь, когда тот входил с хорошенькой беременной женой-блондинкой.
Вторым мужчиной был Донован Криди. Хотя прошло много лет, но Гектор его все равно сразу узнал.
Агент ФБР пока еще не заметил Гектора. Гектор прикрыл лицо сложенной вдвое рукописью и вернулся в вестибюль.
10. По команде
История будет ко мне милостивой, потому что я намереваюсь ее делать.
Уинстон Черчилль
Ричард шел мимо регистрационной стойки, вернувшись с кладбища и после встречи с тем человеком, когда его окликнул дежурный: – Мистер Полсон, у меня тут записка. Вы должны немедленно позвонить миссис Хемингуэй. Она сказала, что номер вы знаете.
Ричард чертыхаясь начал ощупывать карманы. Он очень надеялся, что бумажка с номером телефона при нем. Он не хотел звонить в присутствии Ханны, не хотел, чтобы кто-то услышал, что будет говорить Мэри.
Даже в телефонных разговорах эта старая сука была грубой и требовательной. Материлась и командовала. Она вела себя с Ричардом так, будто время, которое она собиралась уделить ему, чтобы поговорить о своей биографии, было одолжением, которое она неохотно делала… как будто он был у нее на посылках. Мэри всячески выражала недовольство, что приходится тратить это время, хотя, черт бы ее побрал, именно она была инициатором этой встречи.
Ну, более или менее.
Ричард начал прощупывать почву насчет интервью со вдовой для большой книги о Хемингуэе, но тут Мэри выступила со встречным предложением:
– Вы можете получить всю мою историю, Дик. Причем вы один. Но это будет моя история. Моя жизнь.
Они едва подписали бумаги на авторизованную биографию, когда эта проспиртованная старая стерва заявила, что одновременно работает над своими мемуарами. Двуличная старая шлюха.
Ричард развернул грязную бумажную салфетку, на которой записал номер ее телефона, и набрал его. Он ожидал, что трубку снимет какой-нибудь помощник, но ответила сама вдова, которая даже в это утреннее время уже плохо выговаривала слова. Уже приложилась к «Кровавой Мэри», потаскуха.
Мысль о том, чтобы принять с утра, заставила Ричарда облизнуться. Он бы с удовольствием употребил «отвертку» и снабдил организм витамином С.
Мэри сказала:
– Сегодня, когда придете, я хочу, чтобы вы привели с собой вашу подругу. В смысле, жену. Хорошенькую маленькую блондинку.
Ричард оскалился. Зачем Ханна понадобилась Мэри? Он попытался вспомнить, что говорил Мэри о Ханне. Разве он когда-нибудь ее описывал? Они разговаривали несколько раз, причем оба были здорово поддатыми, так что вполне вероятно, что он сболтнул что-то о внешности Ханны. Черт, наверняка.
Он покачал головой и сказал:
– Она беременна. На очень позднем сроке, так что я не уверен, что у нее хватит сил…
– Ерунда, – перебила его Мэри. – Она спокойно сможет посидеть в кресле. Более того, Ханна сама немного пишет, вот я и думаю, что будет неплохо, если женщина поможет вам с моей историей. Есть вещи, которые только женщина в состоянии понять. Я не верю, что мужчина, работающий один, сможет воздать мне должное. Так что я надеюсь на партнерство между вами и вашей женой, Ричард. Ханна представляется мне своего рода переводчиком, мостом между вами и мной. Гидом для вас, когда речь пойдет о моих наиболее сложных сторонах. Я знаю, как вы, ученые, себя ведете, у вас всегда и везде один только Папа, Папа, Папа. Я не хочу потеряться в своей собственной книге.
Ричард с трудом удержался, чтобы оскорбительно не расхохотаться. Сложные стороны? Старая стерва – открытая книга, во всяком случае, с точки зрения Ричарда. Мэри была посредственной журналисткой и таскалась за войсками во время Второй мировой войны, добывая материалы при помощи своего тела. У нее была второсортная манера писать, второсортный интеллект и второсортное образование. Черт, да она сама появилась из какого-то второсортного местечка.
– Мне думается, что сейчас Ханне стоит полежать в постели, – сказал Ричард. – Для нее сейчас самое главное – ребенок. Для нас обоих в мире нет ничего важнее.
Стандартное клише. Ему показалось, что он произнес эти слова с неподдельной страстью.
– Ханна в порядке, Дик. Крепче, чем вы думаете. – Мэри помолчала, потом добавила: – Я смотрю на эту сделку только так, с вашим совместным участием. Сами знаете, в городе есть другие ученые с женами. Я могу обратиться к одной из этих пишущих пар, если вы считаете, что Ханна не согласится.
– Откуда вы узнали, что Ханна пишет? Как вы вообще что-то о ней узнали?
Он по голосу почувствовал, что Мэри улыбается.
– Это мой город, Дик. Я все слышу.
Ричард пнул ножку конторки, испугав дежурного. Сквозь сжатые зубы сказал:
– Да нет, все в порядке. Я возьму с собой Ханну. Я только хочу подчеркнуть главное: это будет моя книга. Я не работаю в сотрудничестве с кем-либо.
Мэри сказала:
– Я с удовольствием познакомлюсь сегодня с Ханной. Пожалуйста, передайте ей это от меня.
11. Эхо
Сама попытка автора изобразить реальность часто приводит к искаженному взгляду на эту реальность.
Габриель Гарсиа Маркес
Гектор заказал бутылку «Риоха Алта» и уселся в своем номере 206, вытянув ноги, положив их на диван и подбросив дров в камин. Радио он настроил на станцию, по которой передавали только классическую музыку. Он закурил сигарету, отпил глоток вина, затем осторожно развернул копию того, что предположительно являлось утерянной главой романа Хема «Праздник, который всегда с тобой», и принялся за чтение…
Книга вторая
Праздник, который всегда с тобой
(утерянная глава)
Канун Рождества в кафе «Селект», Монпарнас
Была зима, первая после нашего возвращения из Торонто, и с деньгами было еще более туго, чем год назад; наступил канун Рождества, а я так и не нашел подарка для своей жены и ребенка. Все наши деньги уходили в основном на маленькие кусочки угля и иногда на какие-никакие дрова, а также на еду для нашего малыша. Я ел раз в день, чтобы жена могла поесть дважды. Мы были такими нищими, что я перестал писать в кафе, чтобы сберечь деньги, и иногда несколько дней, а то и пару недель не имел возможности по-настоящему выпить.
Гектора я нашел в «Селекте», как мы накануне договаривались. Шел одиннадцатый час, и мы оба закончили свое утреннее писательство. Был канун Рождества, а для нас, приезжих из Штатов, Рождество – важный праздник. Гектор был единственным ребенком в семье из прибрежного Техаса, так что, возможно, Рождество было для него немного менее важным, чем для меня. Но только немного.
Я вырос на Среднем Западе. Там у нас жизнь распределялась по сезонам, и Рождество означало снег, семью и елку в гостиной. Рождество означало обмен подарками, и церковную службу, и женщин, собравшихся вокруг пианино, и хороший огонь в камине, и праздничную еду, после который каждый чувствовал себя таким переполненным, что даже немного подташнивало и даже, пожалуй, было немного стыдно, что так много съел.
Я вспоминал о прошлом Рождестве в то утро с Гектором – и думал, что мне вовсе не было бы стыдно, по крайней мере в то утро, за переедание или хотя бы за полный желудок.
«Лассо» был высоким и стройным, одним из тех, кому Гертруда, чей авторитет в таких делах не подвергался сомнению, настойчиво предсказывала карьеру в кино, благодаря его «приятной внешности и глубокому баритону», а также «атлетическому сложению». У него были приятная улыбка и ямочки на щеках, а также голубые глаза, которым самое место на лице женщины или актера. Но Гектор не был ни женщиной, ни звездой кино (некоторые даже скажут, что он не был настоящим, по крайней мере, честным писателем, хотя позднее многие могли отозваться о нем, как о приличном актере).
Но тогда он был хорошим и верным другом и праздновал подписание контракта на книгу, и я мог убедить себя, что он в то утро платил за выпивку в честь этого контракта, а не просто платил за меня. Дома Гектор писал для дешевых детективных журналов и хорошо зарабатывал. Все называли его автором детективов, но на самом деле он был писателем, который писал рассказы с сюжетами о преступлениях, и лучший его рассказ можно вполне было включить в сборник таких рассказов, как «Убийцы», если бы я этот рассказ сподобился написать. Или напечатать вместе со многими рассказами Фолкнера, где есть преступления или скорее элементы преступлений.
Но Гектор тогда публиковал рассказы с завидной регулярностью и недавно продал первый из своих приличных детективов. У него завелись деньги, и он подумывал о переезде из Квартала и, возможно, даже из Парижа. Он поговаривал о возвращении домой и на Киз во Флориду, где, как он настаивал, жизнь значительно дешевле, чем в Париже, и где постоянно так тепло, что в домах даже нет каминов или радиаторов.
В те дни казалось, что Гектор умел попадать в хорошие и интересные места раньше меня или хотя бы убедительно врал по этому поводу. Но Гектор был убежденным холостяком, и я уверял себя, что это дает ему определенные критические преимущества как исследователю. Я в первый раз встретил Гектора в Италии. Он водил санитарные машины, а после того, как был ранен и списан, обучал меня и показал, как надо водить старые развалюхи почти без тормозов по горным дорогам. Позднее он почти год торчал в Париже, даже, возможно, два года, до того как я там появился, – и еще в одном случае он меня опередил: появившись раньше меня в Ки-Уэсте, хотя, очень может быть, лучше было бы для нас обоих, если бы он там вообще не появлялся.
Но до этого оставалось еще много лет, а именно в то утро мы были лучшими друзьями, был канун Рождества, мы сидели у огня и пили греющий живот и развязывающий язык ром «Сен-Джеймс». Мы сидели на террасе пивной, тут было теплее, но все равно утро выдалось очень холодным, несмотря на солнце, и мы видели пар нашего дыхания, когда разговаривали и даже когда просто дышали.
Гектора я нашел в «Селекте», как мы накануне договаривались. Шел одиннадцатый час, и мы оба закончили свое утреннее писательство. Был канун Рождества, а для нас, приезжих из Штатов, Рождество – важный праздник. Гектор был единственным ребенком в семье из прибрежного Техаса, так что, возможно, Рождество было для него немного менее важным, чем для меня. Но только немного.
Я вырос на Среднем Западе. Там у нас жизнь распределялась по сезонам, и Рождество означало снег, семью и елку в гостиной. Рождество означало обмен подарками, и церковную службу, и женщин, собравшихся вокруг пианино, и хороший огонь в камине, и праздничную еду, после который каждый чувствовал себя таким переполненным, что даже немного подташнивало и даже, пожалуй, было немного стыдно, что так много съел.
Я вспоминал о прошлом Рождестве в то утро с Гектором – и думал, что мне вовсе не было бы стыдно, по крайней мере в то утро, за переедание или хотя бы за полный желудок.
«Лассо» был высоким и стройным, одним из тех, кому Гертруда, чей авторитет в таких делах не подвергался сомнению, настойчиво предсказывала карьеру в кино, благодаря его «приятной внешности и глубокому баритону», а также «атлетическому сложению». У него были приятная улыбка и ямочки на щеках, а также голубые глаза, которым самое место на лице женщины или актера. Но Гектор не был ни женщиной, ни звездой кино (некоторые даже скажут, что он не был настоящим, по крайней мере, честным писателем, хотя позднее многие могли отозваться о нем, как о приличном актере).
Но тогда он был хорошим и верным другом и праздновал подписание контракта на книгу, и я мог убедить себя, что он в то утро платил за выпивку в честь этого контракта, а не просто платил за меня. Дома Гектор писал для дешевых детективных журналов и хорошо зарабатывал. Все называли его автором детективов, но на самом деле он был писателем, который писал рассказы с сюжетами о преступлениях, и лучший его рассказ можно вполне было включить в сборник таких рассказов, как «Убийцы», если бы я этот рассказ сподобился написать. Или напечатать вместе со многими рассказами Фолкнера, где есть преступления или скорее элементы преступлений.
Но Гектор тогда публиковал рассказы с завидной регулярностью и недавно продал первый из своих приличных детективов. У него завелись деньги, и он подумывал о переезде из Квартала и, возможно, даже из Парижа. Он поговаривал о возвращении домой и на Киз во Флориду, где, как он настаивал, жизнь значительно дешевле, чем в Париже, и где постоянно так тепло, что в домах даже нет каминов или радиаторов.
В те дни казалось, что Гектор умел попадать в хорошие и интересные места раньше меня или хотя бы убедительно врал по этому поводу. Но Гектор был убежденным холостяком, и я уверял себя, что это дает ему определенные критические преимущества как исследователю. Я в первый раз встретил Гектора в Италии. Он водил санитарные машины, а после того, как был ранен и списан, обучал меня и показал, как надо водить старые развалюхи почти без тормозов по горным дорогам. Позднее он почти год торчал в Париже, даже, возможно, два года, до того как я там появился, – и еще в одном случае он меня опередил: появившись раньше меня в Ки-Уэсте, хотя, очень может быть, лучше было бы для нас обоих, если бы он там вообще не появлялся.
Но до этого оставалось еще много лет, а именно в то утро мы были лучшими друзьями, был канун Рождества, мы сидели у огня и пили греющий живот и развязывающий язык ром «Сен-Джеймс». Мы сидели на террасе пивной, тут было теплее, но все равно утро выдалось очень холодным, несмотря на солнце, и мы видели пар нашего дыхания, когда разговаривали и даже когда просто дышали.