– Добро пожаловать на Землю, – пробормочет мой растерянный отец. Он все еще полагает, что является постоянным примером нетерпимого хозяина.
Я точу свой еще непроклюнувшийся, неуравновешенный зуб на всё, что может прийтись мне не по нраву. По-земному неблагодарный рассвет освещает меня, и я оказываюсь всего лишь отвлеченной точкой с запятой…
Утомленные кленовым сиропом
Почему из кленового сиропа не гонят самогон?
Немного о канадских слонах
Исповедь провинциального террориста
В поисках приключений
Я точу свой еще непроклюнувшийся, неуравновешенный зуб на всё, что может прийтись мне не по нраву. По-земному неблагодарный рассвет освещает меня, и я оказываюсь всего лишь отвлеченной точкой с запятой…
Утомленные кленовым сиропом
Почему из кленового сиропа не гонят самогон?
В самом деле… Из всего гонят. Из топора – гонят, из старых спортивных штанов – гонят, из веника – гонят, из лыж и даже из старых журнальных обложек гонят… (Нуждающиеся в подобных рецептах пишите до востребования сыну турецкого верноподданного Остапу Ибрагимовичу.) А вот из кленового сиропа – не гонят. Вроде бы всего в нем много; более того, на вкус такое пойло было бы вполне самобытным и маскировало бы откровенную дегустацию сивушных паров. Почему такая несправедливость?
Я долго стеснялся спросить соседей, проживающих со мной бок о бок в канадской глубинке. И вы знаете, так и не спросил! А то вот так спросишь, а потом, глядишь, все начнут гнать самогон из кленового сиропа, и страна придет в упадок. И нам снова придется искать подходящее место для иммиграции.
Одно из объяснений напрашивается само собой. Кленовый сироп весьма дорог и, продав его в виде сиропа ничего не подозревающим бабулькам, кушающим его с оладьями, можно так подзаработать, что на вырученный капиталец напиться до серых волчков, до синильного рассвета с чертиком под подушкой…
Ну, почудите сами, если пожелаете. Возьмите обычное дерево по фамилии Клен (а по национальности – дерево), независимо и самопроизвольно произрастающее у вас под носом. Индейцы, кстати, первыми научились добывать кленовый сок и получать из него сахар. Ну, а до чего додумались индейцы, мы с вами тоже, пожалуй, дотумкаем, не боги горшки обжигают, и уж точно не они их моют, и так далее…
После несложной операции добычи кленового сока, во многом схожей с процессом получения сока березового, а также дубового, осиного и баобабового, можно вдоволь насладиться этим редкостным продуктом, символизирующим канадскую глубинку.
На клене делается диагональный надрез, в который вставляется специальный желобок из нержавеющей стали. Затем собранный сок переносится на «перегонные» станции, находящиеся прямо в лесу, где его кипятят на открытом огне, выпаривая «все лишнее» до получения чистейшего кленового сиропа. Для того чтобы приготовить один литр кленового сиропа по такому рецепту, необходимо собрать и выварить сорок литров сока! Конечно, такой способ добычи сока удорожает конечный продукт… и, наверное, гнать из него самогон нецелесообразно.
А может, все-таки попробовать? Чем черт не шутит? Может, удастся открыть новый национальный напиток, новый облик Канады? Кленовые виски, кленовая водка… От этих названий веет чем-то забыто– мечтательным, временем, когда горячительные напитки были труднодоступны и ценны… Но теперь произошла переоценка ценностей. Теперь нам, утомленным кленовым сиропом, хочется чего-нибудь нового… А к чему стремиться, когда всего уже достиг? Бежать дальше некуда… Позади, так сказать, Москва, впереди – подозрительно Тихий океан. Круглость Земли иногда доводит до отчаянья!
Стремление опьянять себя, видимо, заложено в наших генах. Именно алкоголь превратил нас в то, что мы из себя представляем, ибо на трезвую голову этот мир и наше с вами положение в нем весьма мало перевариваемо.
Ну посудите сами, кто мы такие? Так, пришлые люди с покалеченной восточно-европейским акцентом репутацией… Самоуничижение, конечно, не выход, но когда взираешь на местное совершенство, лоск превосходной способности извлекать пользу из всего, даже из простого древесного столба, становится грустно и нестерпимо тошно за понапрасну растраченные годы, за вечный, суетливый поиск материнской груди, за натруженное счастье никчемной добычи, за апатичные пробуждения по утрам и не менее апатичные погружения в ночной сон.
Я долго стеснялся спросить соседей, проживающих со мной бок о бок в канадской глубинке. И вы знаете, так и не спросил! А то вот так спросишь, а потом, глядишь, все начнут гнать самогон из кленового сиропа, и страна придет в упадок. И нам снова придется искать подходящее место для иммиграции.
Одно из объяснений напрашивается само собой. Кленовый сироп весьма дорог и, продав его в виде сиропа ничего не подозревающим бабулькам, кушающим его с оладьями, можно так подзаработать, что на вырученный капиталец напиться до серых волчков, до синильного рассвета с чертиком под подушкой…
Ну, почудите сами, если пожелаете. Возьмите обычное дерево по фамилии Клен (а по национальности – дерево), независимо и самопроизвольно произрастающее у вас под носом. Индейцы, кстати, первыми научились добывать кленовый сок и получать из него сахар. Ну, а до чего додумались индейцы, мы с вами тоже, пожалуй, дотумкаем, не боги горшки обжигают, и уж точно не они их моют, и так далее…
После несложной операции добычи кленового сока, во многом схожей с процессом получения сока березового, а также дубового, осиного и баобабового, можно вдоволь насладиться этим редкостным продуктом, символизирующим канадскую глубинку.
А может, все-таки попробовать? Чем черт не шутит? Может, удастся открыть новый национальный напиток, новый облик Канады? Кленовые виски, кленовая водка… От этих названий веет чем-то забыто– мечтательным, временем, когда горячительные напитки были труднодоступны и ценны… Но теперь произошла переоценка ценностей. Теперь нам, утомленным кленовым сиропом, хочется чего-нибудь нового… А к чему стремиться, когда всего уже достиг? Бежать дальше некуда… Позади, так сказать, Москва, впереди – подозрительно Тихий океан. Круглость Земли иногда доводит до отчаянья!
Стремление опьянять себя, видимо, заложено в наших генах. Именно алкоголь превратил нас в то, что мы из себя представляем, ибо на трезвую голову этот мир и наше с вами положение в нем весьма мало перевариваемо.
Ну посудите сами, кто мы такие? Так, пришлые люди с покалеченной восточно-европейским акцентом репутацией… Самоуничижение, конечно, не выход, но когда взираешь на местное совершенство, лоск превосходной способности извлекать пользу из всего, даже из простого древесного столба, становится грустно и нестерпимо тошно за понапрасну растраченные годы, за вечный, суетливый поиск материнской груди, за натруженное счастье никчемной добычи, за апатичные пробуждения по утрам и не менее апатичные погружения в ночной сон.
Немного о канадских слонах
В канадской глубинке проживает довольно большое поголовье слонов. Их принадлежность к слоновьему роду была бы очевидна даже недоверчивому меланхолику Дарвину. А уж тот, бывало, набросит сачок на слона и давай его изучать с пристрастием… Но это полбеды. Весь ужас в выводах, которые позволял себе делать Дарвин. Между тем тут и без выводов все ясно: канадские слоны произошли от обезьяны, ибо обезьяна, если она достаточно изучена, может оказаться прародителем кого угодно, даже вас, насупленный мой читатель…
Наиболее близки к слоновьему роду всякого рода секретарши и администраторы, особенно в таких заведениях, как школы, больницы и правительственные учреждения. На этих трех китах зиждется современная система унижения человека, которая претерпела удивительный прогресс, ибо унижает она гораздо ниже, чем прежняя, и при этом ни к чему не придерешься. Такие служащие и в больших городах не переносят своего социального положения и постоянно самовозвеличиваются за счет унижения посетителей, а уж о маленьких местечках канадской глубинки и говорить нечего. Здесь у подобных представителей канадской фауны вырастает поистине слоновая кожа, изредка подергивающаяся легкой дымкой волосатости, отдаленно напоминающей внешнюю поверхность шкуры мамонта.
Давеча я на минутку заскочил к своему семейному врачу (семейный врач – это совершенно отдельная история, и рано или поздно я ее непременно расскажу). Доктора, понятно, не было на месте, как сообщила секретарша, хотя его волнообразный баритон глухо доносился из-за плохо прикрытой двери. Секретарша, как водится, заставила меня почувствовать себя жалким подобием слизняка, но я стерпел и лишь слегка огрызнулся. Уходя ни с чем, я приостановился послушать, как грозная домоправительница врачебного кабинета поступит со следующей посетительницей. Той была нужна медсестра, чтобы сделать какую-то процедуру.
– Медсестры нет на месте, – ответила секретарша таким тоном, как будто бедная женщина предложила ей заняться лесбийской любовью прямо на глазах у публики.
– Но мне необходимо…
– Я спрошу у доктора, возможно, он сможет помочь, – внезапно смилостивилась секретарша, совершенно не стесняясь того, что только что возвестила мне о его отсутствии. Похоже, местные врачи настолько поднаторели в современной науке, что научились достигать квантового состояния, в котором неизбежно начинает действовать принцип неопределенности, и никто не может с достоверностью сказать, присутствует он в кабинете или нет.
– Пожалуйста, сделайте одолжение… – взмолилась посетительница.
– Но я должна знать, какая это процедура.
– Я не могу вам сказать, – тихо произнесла женщина, оглядев хворую публику, рассевшуюся по углам.
– А тогда я не смогу спросить о вас у доктора.
– Но мне необходимо сделать процедуру…
– Я должна знать, что это за процедура.
– Я не могу вам этого сказать… – снова повторила женщина…
– А я не могу спросить о вас у доктора!
Обмен репликами «я не могу» продолжался несколько минут. Мне очень хотелось вступиться за женщину, но я промолчал и ушел домой.
– Ну что я буду с ними связываться? – сказал я сам себе и забыл об этом случае.
Утром меня разбудил телефонный звонок. Это был мой врач. Я не поверил своим ушам и изготовился задать вопрос, с которым, собственно, и приходил накануне. Каково же было мое изумление, когда оказалось, что этот гордый последователь Гиппократа звонит для того, чтобы выяснить со мной отношения. Оказывается, его секретарша пожаловалась, что я вел себя вызывающе, и требует, чтобы доктор отказался лечить мою семью.
Я, ей-богу, не помнил, что сказал секретарше что-либо особенно дерзкое. Видимо, у нее было пасмурное настроение и потому любая безобидная фраза воспринималась как объявление войны.
– Ваша секретарша ошибается. Я не атаковал ее.
Мысль о смене доктора вызвала у меня чувство классического счастья с пенно-облачными фантазиями о наконец-то вылеченных болезнях.
– А она говорит, что вы вели себя чрезвычайно вызывающе.
– Нет, у меня просто славянский акцент, и поэтому, что бы я ни говорил, это звучит грубо для канадского уха… – почти сразу нашелся я. За долгие годы, проведенные среди канадских слонов, я понял, что лучшая защита – это намекнуть на свое нездешнее происхождение, как бы косвенно уличив собеседника в дискриминации национальных меньшинств…
– Само слово «славянский» дало основу английскому слову «slave» – раб. Ну а чего можно ожидать от подобной этимологии? – без особого огонька добавил я и с наслаждением стал слушать напряженную тишину в трубке.
– Я не понимаю, какое отношение это имеет к инциденту… – недовольно возразил доктор.
– Если мне не изменяет память, вы поставили мне диагноз «невроз», когда я пожаловался на головокружение и повышенное давление… Так чему же вы удивляетесь? Мое поведение есть прямое подтверждение вашего диагноза…
Короче, теперь я ищу нового врача. Не то чтобы он меня выгнал, но какой-то холодок после этого инцидента остался, и я не доверил бы этому эскулапу даже удалить бородавку у себя на спине, хотя надо отдать ему должное: бородавки доктор удаляет мастерски и при этом явно наслаждается этой процедурой.
И когда же мы освободимся от этого излишнего человеческого общения? Как было бы хорошо… Зашел на сайт в Интернете, заказал себе очередь к врачу – и никаких тебе секретарш с самомнением Клеопатр и замашками Калигул.
И когда же уйдет в историю слоновость тех, кто выполняет нудную и никчемную работу, ведет пропащую, скучную, как дно пустого сотейника, личную жизнь, а зло вымещает на всех встречных и поперечных?
И главное, не сказал я этой леди Макбет Мценского уезда ничего особо обидного. Представляю себе, что со мной сделали бы, если бы я заступился за женщину, которой не хотели делать процедуру только потому, что она не желала во всеуслышание признаться, в чем сия процедура заключается. Если бы я за нее заступился, меня, наверное, арестовали бы и линчевали всем городом.
А главное, был бы врач стоящий, а то ведь и шарлатаном не назовешь… Шарлатан хотя бы претендует, что что-то знает и умеет. Этот же тип уже ни на что не претендует, разве что на потугу защитить свою секретаршу от грубого славянского варвара, посмевшего ей перечить.
Люди научились обижать друг друга так тонко, что я с радостью потратил бы все свои средства, даже жизнью рискнул бы, чтобы доказать свою правоту и наказать несчастную бестию, но по опыту знаю, что эта секретарша – очередной жалкий сморчок, и стоит мне полушутя за нее взяться, ни от нее, ни от ее доктора и шкурки не останется, не то что слоновой кожи. Но это все суета и мрачное безделье маленького местечка. Нужно скорее на волю, туда, в большие города, где скандалы величественны и самозабвенны, где водятся настоящие, а не липовые канадские слоны!
Наиболее близки к слоновьему роду всякого рода секретарши и администраторы, особенно в таких заведениях, как школы, больницы и правительственные учреждения. На этих трех китах зиждется современная система унижения человека, которая претерпела удивительный прогресс, ибо унижает она гораздо ниже, чем прежняя, и при этом ни к чему не придерешься. Такие служащие и в больших городах не переносят своего социального положения и постоянно самовозвеличиваются за счет унижения посетителей, а уж о маленьких местечках канадской глубинки и говорить нечего. Здесь у подобных представителей канадской фауны вырастает поистине слоновая кожа, изредка подергивающаяся легкой дымкой волосатости, отдаленно напоминающей внешнюю поверхность шкуры мамонта.
Давеча я на минутку заскочил к своему семейному врачу (семейный врач – это совершенно отдельная история, и рано или поздно я ее непременно расскажу). Доктора, понятно, не было на месте, как сообщила секретарша, хотя его волнообразный баритон глухо доносился из-за плохо прикрытой двери. Секретарша, как водится, заставила меня почувствовать себя жалким подобием слизняка, но я стерпел и лишь слегка огрызнулся. Уходя ни с чем, я приостановился послушать, как грозная домоправительница врачебного кабинета поступит со следующей посетительницей. Той была нужна медсестра, чтобы сделать какую-то процедуру.
– Медсестры нет на месте, – ответила секретарша таким тоном, как будто бедная женщина предложила ей заняться лесбийской любовью прямо на глазах у публики.
– Но мне необходимо…
– Я спрошу у доктора, возможно, он сможет помочь, – внезапно смилостивилась секретарша, совершенно не стесняясь того, что только что возвестила мне о его отсутствии. Похоже, местные врачи настолько поднаторели в современной науке, что научились достигать квантового состояния, в котором неизбежно начинает действовать принцип неопределенности, и никто не может с достоверностью сказать, присутствует он в кабинете или нет.
– Пожалуйста, сделайте одолжение… – взмолилась посетительница.
– Но я должна знать, какая это процедура.
– Я не могу вам сказать, – тихо произнесла женщина, оглядев хворую публику, рассевшуюся по углам.
– А тогда я не смогу спросить о вас у доктора.
– Но мне необходимо сделать процедуру…
– Я должна знать, что это за процедура.
– Я не могу вам этого сказать… – снова повторила женщина…
– А я не могу спросить о вас у доктора!
– Ну что я буду с ними связываться? – сказал я сам себе и забыл об этом случае.
Утром меня разбудил телефонный звонок. Это был мой врач. Я не поверил своим ушам и изготовился задать вопрос, с которым, собственно, и приходил накануне. Каково же было мое изумление, когда оказалось, что этот гордый последователь Гиппократа звонит для того, чтобы выяснить со мной отношения. Оказывается, его секретарша пожаловалась, что я вел себя вызывающе, и требует, чтобы доктор отказался лечить мою семью.
Я, ей-богу, не помнил, что сказал секретарше что-либо особенно дерзкое. Видимо, у нее было пасмурное настроение и потому любая безобидная фраза воспринималась как объявление войны.
– Ваша секретарша ошибается. Я не атаковал ее.
Мысль о смене доктора вызвала у меня чувство классического счастья с пенно-облачными фантазиями о наконец-то вылеченных болезнях.
– А она говорит, что вы вели себя чрезвычайно вызывающе.
– Нет, у меня просто славянский акцент, и поэтому, что бы я ни говорил, это звучит грубо для канадского уха… – почти сразу нашелся я. За долгие годы, проведенные среди канадских слонов, я понял, что лучшая защита – это намекнуть на свое нездешнее происхождение, как бы косвенно уличив собеседника в дискриминации национальных меньшинств…
– Само слово «славянский» дало основу английскому слову «slave» – раб. Ну а чего можно ожидать от подобной этимологии? – без особого огонька добавил я и с наслаждением стал слушать напряженную тишину в трубке.
– Я не понимаю, какое отношение это имеет к инциденту… – недовольно возразил доктор.
– Если мне не изменяет память, вы поставили мне диагноз «невроз», когда я пожаловался на головокружение и повышенное давление… Так чему же вы удивляетесь? Мое поведение есть прямое подтверждение вашего диагноза…
Короче, теперь я ищу нового врача. Не то чтобы он меня выгнал, но какой-то холодок после этого инцидента остался, и я не доверил бы этому эскулапу даже удалить бородавку у себя на спине, хотя надо отдать ему должное: бородавки доктор удаляет мастерски и при этом явно наслаждается этой процедурой.
И когда же мы освободимся от этого излишнего человеческого общения? Как было бы хорошо… Зашел на сайт в Интернете, заказал себе очередь к врачу – и никаких тебе секретарш с самомнением Клеопатр и замашками Калигул.
И когда же уйдет в историю слоновость тех, кто выполняет нудную и никчемную работу, ведет пропащую, скучную, как дно пустого сотейника, личную жизнь, а зло вымещает на всех встречных и поперечных?
И главное, не сказал я этой леди Макбет Мценского уезда ничего особо обидного. Представляю себе, что со мной сделали бы, если бы я заступился за женщину, которой не хотели делать процедуру только потому, что она не желала во всеуслышание признаться, в чем сия процедура заключается. Если бы я за нее заступился, меня, наверное, арестовали бы и линчевали всем городом.
А главное, был бы врач стоящий, а то ведь и шарлатаном не назовешь… Шарлатан хотя бы претендует, что что-то знает и умеет. Этот же тип уже ни на что не претендует, разве что на потугу защитить свою секретаршу от грубого славянского варвара, посмевшего ей перечить.
Люди научились обижать друг друга так тонко, что я с радостью потратил бы все свои средства, даже жизнью рискнул бы, чтобы доказать свою правоту и наказать несчастную бестию, но по опыту знаю, что эта секретарша – очередной жалкий сморчок, и стоит мне полушутя за нее взяться, ни от нее, ни от ее доктора и шкурки не останется, не то что слоновой кожи. Но это все суета и мрачное безделье маленького местечка. Нужно скорее на волю, туда, в большие города, где скандалы величественны и самозабвенны, где водятся настоящие, а не липовые канадские слоны!
Исповедь провинциального террориста
В кои веки пригласили меня в приличное общество, столь редкое в канадской глубинке. Разумеется, я, полистав книжки о хороших манерах, приготовился быть на высоте. Званый обед устраивал наш сотрудник, канадец до мозга костей. Он нашел себе невесту в провинции Альберта, и, как водится, она была крупна и впечатляюща (не провинция, а невеста), как и все, приходящее к нам с по-прежнему слегка диковатого Запада. Я твердо решил вести себя прилично и не возникать. Хотел, так сказать, показать дочери Альберты пример нашего утонченного воспитания. К сожалению, я переоценил свои возможности…
На полянке перед домом меня встретил брат помолвленного. Он по протекции брата когда-то проработал у нас пару дней, пока добровольно не уволился от щемящего чувства собственной бесполезности, но на этой полянке мы пришли в чарующее состояние шапочного знакомства. Ведь это так важно: в чужом доме, на званом обеде, среди сорока совершенно чужих индивидов – повстречать родную рожу. Братец был человеком творческим, артистом – со всеми вытекающими из этого недостатками. Он был алкоголик, наркоман, профессиональный стриптизер. В свое время престарелые девчонки из нашей конторы, сходив на его представление, почему-то были страшно разочарованы, хотя неприлично вздыхали даже тогда, когда я, распарившись, снимал в офисе свитер. А я ведь по комплекции весьма туго набитый мешок, уж не знаю с чем, тогда как братец помолвленного – весьма завидный мужчина… Короче, так и непонятно, чем этот братец так их разочаровал. Может быть, хронической нетрезвостью? Вот и в день помолвки он уже прилично набрался и с трудом стоял на ногах.
По традиции, во всяком приличном канадском семействе непременно должен быть кто-нибудь, составляющий позор семьи, червоточину, неудачный выстрел папаши – называйте, как хотите, и брат помолвленного вполне подходил на эту роль. Только не обвиняйте меня в остром приступе человеконедолюбия, – я просто сухо сообщаю о том, что видел, так сказать, созерцал, наблюдал, и пытаюсь сохранять холодную объективность. Тем более, что именно в тот день я твердо решил вести себя спокойно, а значит, пассивно и созерцательно.
Но не тут-то было.
Видите ли, размеренно поговорить о погоде мне еще ни разу не удавалось. Вечно из простого обмена ничего не значащими фразами у меня выходит какой-нибудь пренеприятный диспут.
– Сегодня теплый день, не правда ли? – приветливо прощупала меня щуплая старушка привычными, а потому ловкими щупальцами стандартного светского разговора. Этот тип разговора именуют «small talk», а я называю его «разговор по-маленькому».
– Да, погода замечательная – не то, что вчера… Вчера ведь была страшная жара! – охотно ответил я, вполне гордый тем, что вот же, могу вести приличный разговор, не вникая во всякие неудобства общения с незнакомцами, но тут же добавил: – Не иначе вчера было жарко из-за глобального потепления!
– Ну, нам это, пожалуй, не грозит, у нас очень суровые зимы…
– А я думаю, что зимы в этом году вообще не будет. Я ведь горячий сторонник глобального потепления!
Подобное заявление было воспринято как неслыханная бестактность, хотя, наверное, я просто пошутил.
– Но ведь тогда Нью-Йорк пойдет ко дну! – некстати вмешался абсолютно серый гражданин.
– Ну и фиг с ним… Пусть! – уже серьезно ответил я.
– Так вы террорист? – в свою очередь на полном серьезе пошутил тот же тип в сером.
Все оглянулись на его резкую, обличающую фразу. Пьяненький брат помолвленного мгновенно протрезвел и выразительно икнул. Все смотрели на меня выжидающе, будто ждали, что я вот-вот примусь испускать истошные экстремистские возгласы и попытаюсь взорвать себя при всем честном народе.
– Мммм… – веско заметил я в свое оправдание, но эта реплика не удовлетворила собравшихся. Нужно было как-то пояснить мое заявление насчет допустимости утопления внеэпохального мегаполиса, коим является Большое Яблоко, – город, который никогда не спит, и проч., и проч., и проч.; город, на котором уже негде ставить печати; короче, наш грозный отец Нью-Йорк-на-Дону, наш Ростов-на-Гудзоне… Все смешалось в душе иммигранта…
– Дело в том… – промолвил я, закашлявшись и запинаясь. – Дело в том, – повторил я, смелея, – что я не люблю больших городов… Я вообще страдаю неврозом, меня охватывает паника при большом собрании народа…
– Неубедительно, – вздохнул серый человек, обводя взглядом собравшуюся толпу гостей. – Мы не наблюдаем у вас никаких признаков паники! Скорее, паниковать следует нам!
Почему-то этой фразой мой серый судья слегка разрядил обстановку. Мать помолвленного, проходя мимо, бросила на меня испепеляющий взгляд и процедила:
– Вы никуда не торопитесь? Неужели даже на обед не останетесь?
Несмотря на то что супруга основательно подготовила меня к званому обеду, вдоволь накормив пельменями, чтобы я в очередной раз не опозорился и не объел несчастных гостей, мне все же очень хотелось закусить, и я твердо успокоил мамашу, что обедать останусь пренепременно!
Обед меня разочаровал. Несколько тарелок с нарезанной тонкими ломтиками колбасой вряд ли могли претендовать на гордое имя «званый обед». Уж не знаю, какие глубины врожденной цивилизованности помогли мне промолчать хотя бы по этому поводу. Видимо, конфуз с утоплением Нью-Йорка подействовал на меня облагораживающе, и я молча уединился со своей тарелкой, наполненной более чем скромной снедью. Усевшись по другую сторону бассейна, подальше от основного костяка гостей, я надеялся поклевать, что Бог послал, а там уж незаметно и простодушно ретироваться. Но тут ко мне снова подсел мой серый человек. Дело в том, что помолвленный сообщил ему, что я писатель и один из умнейших людей. Он часто говорил мне об этом, но я не расценивал это как комплимент, – во-первых, потому, что не считаю себя умным, во-вторых, потому, что по сравнению с местным населением и утюг может прослыть мудрецом. Между тем серый человек никак не мог успокоиться. Ему очень хотелось меня разоблачить в неумности и нахрапистом авантюризме. Он опять стал расспрашивать о моем роде занятий и о воззрениях на мир и прочую окружающую среду.
Я неохотно выдал все свои парадоксальные мысли, шокируя серого каждым новым постулатом.
– Федеральное правительство нужно упразднить, – заявил я, выплевывая косточку от маслины. – Вы знаете, я очень люблю маслины… И совершенно не люблю всякого рода правительства. Это странно, не правда ли?
– Так вы не только террорист, но и сепаратист?
От такого вывода я поперхнулся прохладительным напитком. Над нами вновь нависла вязкая туча непонимания.
– Ну, дело в том, что граф Петр Кропоткин, отец анархизма, заявлял…
– Так вы еще и анархист? – в ужасе залопотала откуда ни возьмись подсевшая к нам жена серого гражданина.
Почувствовав, что на меня завтра же донесут властям, я отставил тарелку и занудил свой обычный бредовый монолог, начав от печки, то есть от глобального потепления. Логика моих бредней заключалась в том, что бороться с глобальным изменением климата – это утопия, что, например, и на Марсе идет потепление, и это свидетельствует о том, что причины этих явлений лежат вне нашей досягаемости. Я говорил, что со временем нужно разукрупнять крупные города, что Интернет должен позволить людям жить, учиться и работать дистанционно, что не всем в обществе нужно работать, потому что автоматизация и компьютеризация привели к тому, что основной массе людей дешевле платить пособия, чем пытаться создавать дорогостоящие и бесполезные для общества рабочие места…
– А что же будут делать бездельники? – не унимался серый.
– Их нужно воспитывать и занимать всяческими искусствами…
– Утопия! От того, что мы имеем в настоящее время, к такому никогда нельзя прийти…
– Не спорю… Ну, нужно хотя бы выбрать направление…
Я еще много о чем говорил. Серый человек с супругой теперь слушали не перебивая. Их дыхание было по-прежнему неровным, но мне показалось, что теперь они не считают, что я опасный элемент, и, возможно, не пойдут доносить на меня властям, разве что потолкуют на мой счет с местным психиатром…
Поняв, какой эффект имеют мои проповеди, я снова заговорил о неврозе и своей неуравновешенности и попытался мягко смотать удочки затянувшегося разговора.
Обстановку помог разрядить к тому времени уже в доску пьяный братец помолвленного. Он дважды бросался в полном обмундировании в бассейн, делая внушительные пируэты, от чего несколько деток, ставших невольными свидетелями этой сцены, получили долгоиграющую душевную травму, и лет десять спустя их бедные матушки будут удивляться – и отчего это повзрослевшие детки страдают водобоязнью?
Свое выступление пловец завершил третьим погружением в бассейн, на этот раз с благородной целью извлечь со дна пластиковую черепаху. Но поскольку пьяный дядя нырнул с зажженной сигаретой, младенец, для которого, по всей видимости, и предназначался улов, очень разволновался, и когда чародей вынырнул (опять же с сигаретой в зубах) и предложил малышу трофейную черепаху, карапуз строго стукнул его по руке и убежал к маме, а черепаха никчемно осталась обсыхать у кромки вдрызг прохлорированной воды.
Потом братец, издавая запах хлорки, побрел извиняться перед помолвленным за пьяное представление, но тот, как водится, хотя и злился, процедил сквозь зубы, что все, мол, в порядке, братишка…
Будущая жинка нашего помолвленного была, видимо, бабой упорной и решительной. Никому не посчастливилось закабалить вольное канадское сердце убежденного холостяка, но простой девушке с ранчо это, как ни странно, удалось…
– Слушай, – интимным шепотом заговорил я с кандидатом на скоропостижное брачевание. – Где ты нашел это сокровище?
Далее последовала стандартная история любви, которую я сразу позабыл и посему не могу привести. Это было что-то вроде: она меня задела веслом, а я ее случайно огрел лыжной палкой… Это довольно распространенный способ знакомства у местного населения. История заканчивалась тем, что помолвленные скоро купят собственное ранчо и будут выращивать коров.
– Но ведь ты ненавидишь животных? – возразил я.
– Нет, я теперь нормально к ним отношусь… Ведь ранчо будет обширным, и они будут пастись где-то далеко…
– Мечты, мечты… Где ваша кислость… – вздохнул я. Пропадал парень, вольная душа… Теперь остаток жизни он будет подбирать навоз за коровами и ходить на цыпочках перед своей женой-кавбойкой.
Настало время прощаться, и я, следуя вычитанным принципам хорошего поведения, чинно подошел к группе стариков, чтобы отблагодарить за прекрасный вечер. Честно говоря, мне хотелось попрощаться только с бабушкой брачующегося, но я забыл, кто из них его бабушка, и стал прощаться со всеми. Меня обдали угрюмыми взглядами. Тогда я обратился к обвивающемуся вокруг заборчика братцу помолвленного:
– Ну, ты уже просох?
Вопрос прозвучал двояко… Я имел в виду простое физическое обсыхание после многократного погружения в бассейн, но вопрос можно было истолковать и как язвительность в отношении его пьянства. От этого все смутились, а я, довольный, что соблюл приличия, отправился прощаться с молодежью. Взгляд, которым проводила меня молодежь, заставил подумать о том, что, с одной стороны, яблоко от яблони недалеко падает, а с другой – что, пожалуй, неприветливость у местного населения усиливается от поколения к поколению…
На прощанье я заявил, что самое лучшее, чем можно заняться в жизни, – это делать детей. Таково было мое последнее наставление, после чего я степенно удалился. Думаю, эта компания больше не будет утруждать меня своими приглашениями…
Вообще шокировать окружающих стало для меня буквально второй натурой. Не далее как вчера я приобрел огромную деревянную ложку, вырубленную из коряги. Мне очень хотелось похлебать из нее борщ. Ну бывают у людей разные извращения – не обязательно же их повсеместно афишировать? Так нет же – за столом, когда не только все домашние собрались, но даже и гости присоединились, я гордо извлек свою ложку и принялся шумно прихлебывать борщ из тарелки, диаметр которой лишь немногим уступал диаметру моей ложки… За столом повисло молчание. Все отодвинули свои тарелки и почему-то больше не захотели есть. Ну, и я ли не террорист после этого, пусть и провинциального масштаба?
На полянке перед домом меня встретил брат помолвленного. Он по протекции брата когда-то проработал у нас пару дней, пока добровольно не уволился от щемящего чувства собственной бесполезности, но на этой полянке мы пришли в чарующее состояние шапочного знакомства. Ведь это так важно: в чужом доме, на званом обеде, среди сорока совершенно чужих индивидов – повстречать родную рожу. Братец был человеком творческим, артистом – со всеми вытекающими из этого недостатками. Он был алкоголик, наркоман, профессиональный стриптизер. В свое время престарелые девчонки из нашей конторы, сходив на его представление, почему-то были страшно разочарованы, хотя неприлично вздыхали даже тогда, когда я, распарившись, снимал в офисе свитер. А я ведь по комплекции весьма туго набитый мешок, уж не знаю с чем, тогда как братец помолвленного – весьма завидный мужчина… Короче, так и непонятно, чем этот братец так их разочаровал. Может быть, хронической нетрезвостью? Вот и в день помолвки он уже прилично набрался и с трудом стоял на ногах.
Но не тут-то было.
Видите ли, размеренно поговорить о погоде мне еще ни разу не удавалось. Вечно из простого обмена ничего не значащими фразами у меня выходит какой-нибудь пренеприятный диспут.
– Сегодня теплый день, не правда ли? – приветливо прощупала меня щуплая старушка привычными, а потому ловкими щупальцами стандартного светского разговора. Этот тип разговора именуют «small talk», а я называю его «разговор по-маленькому».
– Да, погода замечательная – не то, что вчера… Вчера ведь была страшная жара! – охотно ответил я, вполне гордый тем, что вот же, могу вести приличный разговор, не вникая во всякие неудобства общения с незнакомцами, но тут же добавил: – Не иначе вчера было жарко из-за глобального потепления!
– Ну, нам это, пожалуй, не грозит, у нас очень суровые зимы…
– А я думаю, что зимы в этом году вообще не будет. Я ведь горячий сторонник глобального потепления!
Подобное заявление было воспринято как неслыханная бестактность, хотя, наверное, я просто пошутил.
– Но ведь тогда Нью-Йорк пойдет ко дну! – некстати вмешался абсолютно серый гражданин.
– Ну и фиг с ним… Пусть! – уже серьезно ответил я.
– Так вы террорист? – в свою очередь на полном серьезе пошутил тот же тип в сером.
Все оглянулись на его резкую, обличающую фразу. Пьяненький брат помолвленного мгновенно протрезвел и выразительно икнул. Все смотрели на меня выжидающе, будто ждали, что я вот-вот примусь испускать истошные экстремистские возгласы и попытаюсь взорвать себя при всем честном народе.
– Мммм… – веско заметил я в свое оправдание, но эта реплика не удовлетворила собравшихся. Нужно было как-то пояснить мое заявление насчет допустимости утопления внеэпохального мегаполиса, коим является Большое Яблоко, – город, который никогда не спит, и проч., и проч., и проч.; город, на котором уже негде ставить печати; короче, наш грозный отец Нью-Йорк-на-Дону, наш Ростов-на-Гудзоне… Все смешалось в душе иммигранта…
– Дело в том… – промолвил я, закашлявшись и запинаясь. – Дело в том, – повторил я, смелея, – что я не люблю больших городов… Я вообще страдаю неврозом, меня охватывает паника при большом собрании народа…
– Неубедительно, – вздохнул серый человек, обводя взглядом собравшуюся толпу гостей. – Мы не наблюдаем у вас никаких признаков паники! Скорее, паниковать следует нам!
Почему-то этой фразой мой серый судья слегка разрядил обстановку. Мать помолвленного, проходя мимо, бросила на меня испепеляющий взгляд и процедила:
– Вы никуда не торопитесь? Неужели даже на обед не останетесь?
Несмотря на то что супруга основательно подготовила меня к званому обеду, вдоволь накормив пельменями, чтобы я в очередной раз не опозорился и не объел несчастных гостей, мне все же очень хотелось закусить, и я твердо успокоил мамашу, что обедать останусь пренепременно!
Обед меня разочаровал. Несколько тарелок с нарезанной тонкими ломтиками колбасой вряд ли могли претендовать на гордое имя «званый обед». Уж не знаю, какие глубины врожденной цивилизованности помогли мне промолчать хотя бы по этому поводу. Видимо, конфуз с утоплением Нью-Йорка подействовал на меня облагораживающе, и я молча уединился со своей тарелкой, наполненной более чем скромной снедью. Усевшись по другую сторону бассейна, подальше от основного костяка гостей, я надеялся поклевать, что Бог послал, а там уж незаметно и простодушно ретироваться. Но тут ко мне снова подсел мой серый человек. Дело в том, что помолвленный сообщил ему, что я писатель и один из умнейших людей. Он часто говорил мне об этом, но я не расценивал это как комплимент, – во-первых, потому, что не считаю себя умным, во-вторых, потому, что по сравнению с местным населением и утюг может прослыть мудрецом. Между тем серый человек никак не мог успокоиться. Ему очень хотелось меня разоблачить в неумности и нахрапистом авантюризме. Он опять стал расспрашивать о моем роде занятий и о воззрениях на мир и прочую окружающую среду.
Я неохотно выдал все свои парадоксальные мысли, шокируя серого каждым новым постулатом.
– Федеральное правительство нужно упразднить, – заявил я, выплевывая косточку от маслины. – Вы знаете, я очень люблю маслины… И совершенно не люблю всякого рода правительства. Это странно, не правда ли?
– Так вы не только террорист, но и сепаратист?
От такого вывода я поперхнулся прохладительным напитком. Над нами вновь нависла вязкая туча непонимания.
– Ну, дело в том, что граф Петр Кропоткин, отец анархизма, заявлял…
– Так вы еще и анархист? – в ужасе залопотала откуда ни возьмись подсевшая к нам жена серого гражданина.
Почувствовав, что на меня завтра же донесут властям, я отставил тарелку и занудил свой обычный бредовый монолог, начав от печки, то есть от глобального потепления. Логика моих бредней заключалась в том, что бороться с глобальным изменением климата – это утопия, что, например, и на Марсе идет потепление, и это свидетельствует о том, что причины этих явлений лежат вне нашей досягаемости. Я говорил, что со временем нужно разукрупнять крупные города, что Интернет должен позволить людям жить, учиться и работать дистанционно, что не всем в обществе нужно работать, потому что автоматизация и компьютеризация привели к тому, что основной массе людей дешевле платить пособия, чем пытаться создавать дорогостоящие и бесполезные для общества рабочие места…
– А что же будут делать бездельники? – не унимался серый.
– Их нужно воспитывать и занимать всяческими искусствами…
– Утопия! От того, что мы имеем в настоящее время, к такому никогда нельзя прийти…
– Не спорю… Ну, нужно хотя бы выбрать направление…
Я еще много о чем говорил. Серый человек с супругой теперь слушали не перебивая. Их дыхание было по-прежнему неровным, но мне показалось, что теперь они не считают, что я опасный элемент, и, возможно, не пойдут доносить на меня властям, разве что потолкуют на мой счет с местным психиатром…
Поняв, какой эффект имеют мои проповеди, я снова заговорил о неврозе и своей неуравновешенности и попытался мягко смотать удочки затянувшегося разговора.
Обстановку помог разрядить к тому времени уже в доску пьяный братец помолвленного. Он дважды бросался в полном обмундировании в бассейн, делая внушительные пируэты, от чего несколько деток, ставших невольными свидетелями этой сцены, получили долгоиграющую душевную травму, и лет десять спустя их бедные матушки будут удивляться – и отчего это повзрослевшие детки страдают водобоязнью?
Свое выступление пловец завершил третьим погружением в бассейн, на этот раз с благородной целью извлечь со дна пластиковую черепаху. Но поскольку пьяный дядя нырнул с зажженной сигаретой, младенец, для которого, по всей видимости, и предназначался улов, очень разволновался, и когда чародей вынырнул (опять же с сигаретой в зубах) и предложил малышу трофейную черепаху, карапуз строго стукнул его по руке и убежал к маме, а черепаха никчемно осталась обсыхать у кромки вдрызг прохлорированной воды.
Потом братец, издавая запах хлорки, побрел извиняться перед помолвленным за пьяное представление, но тот, как водится, хотя и злился, процедил сквозь зубы, что все, мол, в порядке, братишка…
Будущая жинка нашего помолвленного была, видимо, бабой упорной и решительной. Никому не посчастливилось закабалить вольное канадское сердце убежденного холостяка, но простой девушке с ранчо это, как ни странно, удалось…
– Слушай, – интимным шепотом заговорил я с кандидатом на скоропостижное брачевание. – Где ты нашел это сокровище?
Далее последовала стандартная история любви, которую я сразу позабыл и посему не могу привести. Это было что-то вроде: она меня задела веслом, а я ее случайно огрел лыжной палкой… Это довольно распространенный способ знакомства у местного населения. История заканчивалась тем, что помолвленные скоро купят собственное ранчо и будут выращивать коров.
– Но ведь ты ненавидишь животных? – возразил я.
– Нет, я теперь нормально к ним отношусь… Ведь ранчо будет обширным, и они будут пастись где-то далеко…
– Мечты, мечты… Где ваша кислость… – вздохнул я. Пропадал парень, вольная душа… Теперь остаток жизни он будет подбирать навоз за коровами и ходить на цыпочках перед своей женой-кавбойкой.
Настало время прощаться, и я, следуя вычитанным принципам хорошего поведения, чинно подошел к группе стариков, чтобы отблагодарить за прекрасный вечер. Честно говоря, мне хотелось попрощаться только с бабушкой брачующегося, но я забыл, кто из них его бабушка, и стал прощаться со всеми. Меня обдали угрюмыми взглядами. Тогда я обратился к обвивающемуся вокруг заборчика братцу помолвленного:
– Ну, ты уже просох?
Вопрос прозвучал двояко… Я имел в виду простое физическое обсыхание после многократного погружения в бассейн, но вопрос можно было истолковать и как язвительность в отношении его пьянства. От этого все смутились, а я, довольный, что соблюл приличия, отправился прощаться с молодежью. Взгляд, которым проводила меня молодежь, заставил подумать о том, что, с одной стороны, яблоко от яблони недалеко падает, а с другой – что, пожалуй, неприветливость у местного населения усиливается от поколения к поколению…
На прощанье я заявил, что самое лучшее, чем можно заняться в жизни, – это делать детей. Таково было мое последнее наставление, после чего я степенно удалился. Думаю, эта компания больше не будет утруждать меня своими приглашениями…
Вообще шокировать окружающих стало для меня буквально второй натурой. Не далее как вчера я приобрел огромную деревянную ложку, вырубленную из коряги. Мне очень хотелось похлебать из нее борщ. Ну бывают у людей разные извращения – не обязательно же их повсеместно афишировать? Так нет же – за столом, когда не только все домашние собрались, но даже и гости присоединились, я гордо извлек свою ложку и принялся шумно прихлебывать борщ из тарелки, диаметр которой лишь немногим уступал диаметру моей ложки… За столом повисло молчание. Все отодвинули свои тарелки и почему-то больше не захотели есть. Ну, и я ли не террорист после этого, пусть и провинциального масштаба?
В поисках приключений
Большинство из приютившихся в Канаде искали здесь покоя, долгожданного отдохновения от бесконечных блужданий по кривизне земной поверхности, свободы от опасностей и невзгод своих собственных стран. Местные жители, наоборот, упорно ищут себе приключений на… голову. Особенно это ощущается в канадской глубинке, где жизнь скучна, размеренна и однообразна, как моток билетиков на проезд в советском городском транспорте. Захватывающими историями о переломанных ногах, прошибленных головах и прочих членовредительствах просто переполнены разговоры жителей канадской глубинки. Они горды своими синяками, но особенно обожают незабываемые ощущения, связанные с переломанными ребрами. Все эти травмы ни в коем случае не связаны с трудом или каким-либо другим созидательным процессом. По негласному кодексу провинциала сии увечья обязаны быть результатом поездок на сноумобилях (таких моторизированных санках), лазанья по скалам, плаванья на каноэ по водопадам и, конечно же, пеших прогулок на снегоступах вдоль и поперек национальных парков в сорокаградусный мороз.
Корней Иванович Чуковский был не только автором всяческих Тараканищ, Мух-Чикатилл, Бармалитов и прочих ужастиков для детей того нежного возраста, в котором и коренятся все наши с вами неврозы… Именно благодаря детским стихотворениям дедушки Чуковского я впервые ознакомился с концепцией людоедства. Кроме этой мрачной стороны своего творчества Чуковский числился еще и литературным критиком и, промежду прочим, писал, что Антон Павлович Чехов как одержимый созывал к себе в дом всякого рода гостей и пристально интересовался их историями. Неудивительно, что в его рассказах представлено во всей красе население России того времени. С тех пор и повелось, что писатель просто обязан совать свой нос в чужие дела, вынюхивать различные жареные и пареные факты и потом отображать их в своих творениях.
Корней Иванович Чуковский был не только автором всяческих Тараканищ, Мух-Чикатилл, Бармалитов и прочих ужастиков для детей того нежного возраста, в котором и коренятся все наши с вами неврозы… Именно благодаря детским стихотворениям дедушки Чуковского я впервые ознакомился с концепцией людоедства. Кроме этой мрачной стороны своего творчества Чуковский числился еще и литературным критиком и, промежду прочим, писал, что Антон Павлович Чехов как одержимый созывал к себе в дом всякого рода гостей и пристально интересовался их историями. Неудивительно, что в его рассказах представлено во всей красе население России того времени. С тех пор и повелось, что писатель просто обязан совать свой нос в чужие дела, вынюхивать различные жареные и пареные факты и потом отображать их в своих творениях.