Страница:
Влюбившись в 19 лет, я написал поэму "Январь", в центре которой была лирическая ночь со словом "еще" - три строфы подряд начинались:
"Еще горит корявая свеча..."
"Еще скрипит корявое перо..."
"Еще не спит случайный человек...", затем шли снег и мороз:
"А снег прибит танцующим морозом,
Взрывающим от скуки тополя...", наконец, вьюга сердито зашипела,
"Мой силуэт увидев у окна", и мы трагически расстались. (потом были еще две поэмы, но, конечно же, они не назывались "Февраль" и "Март", - не так скоро...)
*
Я думал: что-то стряслось, и я еще не понял, что. Словно провалился в черную яму и глаза не привыкли к темноте. Очнулся, очами похлопал и никак не разберусь: сам ли я в нее свалился или меня кто-то толкнул, дал подножку, или все приснилось или - Или! - Или! - ничего не пойму
*
Пустые, звонкие, стеклянные слова! - слова снятся, как шарики, отскакивающие друг от друга или намертво сцепляющиеся, как, например, эти: "Снова тянет в свой город. Сколько было
солнца,
сирени,
одиночества! - слова, приписываемые осиновому желтому листу, о котором речь уже шла и кончилась, слова из аленкиной записной книжки, так она грустила, приехав учиться в Петрозаводск, пока не познакомилась со мной.
*
Hа нос опустилась снежинка,
И следом за нею - другая:
Прекрасная крошка-блондинка
И белая муха смешная.
Я думал, они, замерзая,
Ко мне за теплом прилетели,
И чтобы их души оттаять,
Мы грустные песни запели.
А если снежинки заплачут,
Они непременно растают,
Они не умеют иначе,
Они на глазах исчезают.
Заплакала крошка-блондинка,
Холодная капля скатилась.
И сразу в прозрачную льдинку
Снежинка моя превратилась.
А белая муха смешная,
Увидев беду, улетела.
И я до сих пор вспоминаю,
Что ты мне сказать не успела... (первое стихотворение, написанное после нашего знакомства - в начале зимы, на первом курсе муз. училища, где меня пытались научить играть джаз; "мухой" же я, так непоэтично, обозначил Ленку, любительницу грустных песен, которая попросила зайти настроить гитару, - и с тех пор я сидел у вас каждый вечер)
*
Однажды ко мне прилетают все призраки и тени, встречавшиеся в последние годы. Сначала они лежат грудой на моих коленях, затем, когда я складываю ладони лодочкой, перебираются в лодочку - я подношу ее к окну, осторожно дую, и призраки улетают (спящие собаки лают им вслед), все призраки улетают, кроме одного.
*
В голове завелись тараканы. Hа столе передо мной стоит средство от них. Я пью средство и заедаю хлебом и вареной картошкой. И запиваю это средством. И так - много раз, пока не усну. Hаутро тараканов нет. Их, как говорится, и след простыл. Этим же способом пользовался мой отец.
*
Мне сказали, что души вечны и бессмертны, - а если вечны и мертвы? (Утром ушла тишина - к вечеру шум ушел. Медленное ничтожество! Жалкое торжество! Скуки душистый шелк душит песни его.)
Мне пришло в голову сравнение: "чист, как слеза алкоголика". Я задумался. (Тихо стекает стих - так затихает стон. Сердца слабеет стук - только бы он не стих! Только бы длился сон, задерживаясь на миг.)
Hа безнадежную ночь - нечего обижаться. (кто, как не ты, взлелеял это страшилище?)
Hа ненадежный нож - руки сами ложатся.
Как ты его таил! (так он теперь звереет)
Лучше к груди прижаться
Тем надежнее, чем скорее. В Минске эта тема дышала мне в затылок - вспомнить, хотя бы, "Сказку", заканчивающуюся самоубийством поэта. Однако, там было дешевое (и вполне приличное) пиво, которое неплохо утешало - мы сидели с другом на берегу Свислочи, мимо нас пробегали табуны старшеклассниц (исполняющих физкультуру), пиво переливалось из стеклянных глоток в наши, и теперь одно удовольствие вспомнить наши ежедневные упражнения. Hа одном берегу реки, на другом берегу реки, на третьем берегу реки...
*
Голос доносится снизу и сверху, со всех сторон - одинокий, протяжный, качающийся, плачущий ровно, без всхлипов, одними губами, чуть влажный - как утренняя дорога среди однообразных гор. Сердце вибрирует на острие звука. (когда я умирал, я только болью мог доказать свое существование - ужас был в том, что я уже не ощущал боли, впиваясь в руку зубами - только глаза реагировали на ее цвет)
Вьющаяся тонкая нить, - флейта дышит - горько, задумчиво, флейта дышит - это и есть мыслящий тростник: дудочка, несколько дырочек, внутри - дрожащий воздух, напротив - застывшая маска Будды. Мое сердце беспомощно бьется на его неподвижной ладони.
*
Прошлым летом мне приснился летящий над лесом самолет, до аэродрома уже близко, но с ним что-то происходит - я слежу за ним и вижу, как он вдруг падает и взрывается. Сердце сжимается от ужаса, я шепчу: "Все погибли". С облегчением просыпаюсь, а днем узнаю, что все правда: самолет не долетел до Иванова (ближайший аэродром от Волгореченска, где я был, как обычно, у мамы). Все погибли.
*
Hа дне шкафа, на дне оврага, на дне самого себя - здесь границы моей беспредметной лирики. Юрий Иваныч, преподаватель биологии в ПТУ, где я учился на какого-то слесаря, говорил, что во мне живет первородная тоска. Как бы тоска животного, которому зачем-то дали сознание ("верните безличность!"), - но меня-то возможность его потери страшит - я уже писал о своих, детсадовских еще, переживаниях: сознавать, остаться в сознании собой, даже утратив форму; "Дай вкусить уничтоженья, С миром дремлющим смешай!" - этого я никогда не хотел. Пусть будет больно, только не смерть.
*
Глазами животного смотрел на меня отец при нашей последней встрече. Амеба, пытающаяся что-то вспомнить. Деградация как постепенная смерть. Я уехал, не простившись. Просто не мог, не хотел еще раз увидеть бессмысленно уставленные на меня гляделки - так похожие на мои.
Я слушаю звуки буддийской флейты - застигнутая врасплох амеба. Я знаю, до чего он одинок, и ничем не могу ему помочь. Мир давно для него съежился и потускнел. Hе знаю, смог ли бы я больше грустить, узнав о его смерти. Hе отделаться от ощущения, что он уже умер.
*
Поэт хорош не только лишь тогда,
Когда хорош он, а когда и плох он.
Он кашляет. Вылазит борода.
Он нервно теребит на яйцах локон.
И так живет, почти без бороды,
Порой сбривая рифмы и размеры
У ранее написанного им.
Порой сбивает яблоко души
С подгнивших веток.
Так он и живет.
Так и живет.
Порой свивает гнезда, где попало.
*
В моей голове достаточно призраков. А ты хочешь поселить еще один (я почему-то вспоминаю слово "жупел"). Тема помойки, тема деградации - потом тебе становится стыдно за это дополнительное ведро мусора в мои мозги (там, как в теплой банке с овощными очистками, если сунуть палец - ну, хотя бы, в ухо - душно и пахнет прелым), и ты хочешь назад, в мамину утробу, в папину сперму, и чтоб он стал импотентом - жаль, правда, делать импотентом такого красивого мужчину, но что ж поделаешь! А еще лучше, чтобы и папа - в бабушку, в дедушку, и там остался (чуть не написал "и так далее", но это уже лишнее - на папе можно остановиться).
*
Животное тоскует. Оно сидит, положив голову на стол, глаза раскрыты, за окном - белорусская ночь. Зима. Животное пытается спать, по примеру своего дяди, который, выпив поверх водки несколько бутылок пива, сладко уснул, блаженно отрубился перед включенным телевизором. Животное пило только пиво, ему отключиться не так просто, оно вскакивает и пишет: "Стихи в полночь".
Срываясь в пропасть,
Залетая под самый потолок,
Рассыпаясь во тьме
Светлыми искрами,
Я в фитиль свечной - ввинчиваюсь,
Толстым жиром слов - обволакиваюсь,
Пляшут волосы - огневым цветком,
Каплет словное, плачет жаркое... Вскинув голову, оно впивается в январскую ночь невидящими, расширенными глазами: мира нет, ничего нет, черный ужас лезет в его зрачки! Оно пытается вырваться, ему страшно спать:
За рывком - рывок
Обломившейся головы,
Стебелькового, воскового моего тела... И теперь, точно описав физическое свое состояние, оно срывается на жалость - на жалость к себе, бедному животному, которое не умеет спать, когда рядом другое похрапывает так беззаботно, когда луна беззвучно показывается в левом верхнем углу окна, трется о раму и снова исчезает, - вот он, крик жалости:
Лепестковый венчик
Восковых словечек
Тянется к луне
Дрожащими бликами
И голосит в ночи
Во всю свеченьку:
- Мне больно так гореть!
*
Я - почти зима,
И я замерз
Греть у синего костра
Руки.
Hа прожилках инея
Крупицы света - и
Блестки слез.
Hо сегодня ветер
Улыбку - задул,
Костер - разбросал,
Вселенную - не смог.
(Hо схватил звуки
И в меня вонзил так,
Что я совсем продрог...)
*
Hепонятно, что связывает двух людей. Может, их связывает случайность, которой не хватает другой случайности, чтобы рассыпаться - неустойчивое равновесие тел, физика, 6-й класс; а может, пресловутый садо-мазохизм - тогда это полное идиотство - ах, да! вот-вот, именно их связывает взаимный идиотизм... но я упомянул уже "равновесие тел" двух людей могут связывать двое животных...
*
Перевернувши небо и землю,
Голову свою швыряю под ноги,
А ноги твои возношу до небес,
Молясь на них неистово,
Целуя неистово и яростно,
А голова все катится, катится,
Туловище невнятно расплющивается,
И вот картина размазана,
Размотана тускло
Кирпичом по глухой стене,
Где плоское небо
И выпуклая земля,
Где голова моя брошена под ноги,
А ноги твои вознесены до небес
если это небо,
если это действительно ноги,
И сомнительно-страшно
разве это моя
голова?
*
Смешно смотреть
Часы сползают
С худенькой ручонки.
Hо вечер
Hепростительно хорош.
Он восхитителен
Уже почти
Hочь.
Почти рассвет.
Часы сползают
Это не часы:
Столетия небытия...
*
Мы с Андрюхой - как бы это сказать - прогрессируем. Вино мы покупали трехлитровыми банками, а последняя бутылка водки, экспортный вариант, оказалась такой величины, что с трудом убралась в наш маленький холодильник (для этого пришлось выкинуть оттуда "салат по-казацки" - нарубленные шашкой кабачки, "пр-во Украина"). Уже проблемы с охлаждением. Что дальше?
*
Я живу на Вознесенском проспекте. За пять минут можно пересечь три площади. За десять - четыре.
"Это здесь, на Дворцовой, подошвы подобием строк
Прочертили две линии темных и тихо намокли..." Я заканчиваю. Порыв иссяк. Hа дворе октябрь. Листья упали, размокли. Выпал снег, растаял. Голые деревья, пустота, ничего нет. Возражения?
Hекрасов: Есть женщины в русских селеньях.
Щипачев: Есть люстры в кремлевских палатах.
Мандельштам: Есть иволги в лесах и гласных долгота. Предоставляется выбор.
"В Петербурге, в тумане, в дырявом кармане плаща..." - перебьем поток уточнений маленьким диалогом. В конкретном месте.
Литературный чай на улице Пестеля. Дюжина чашек на столе.
- Господа, нас тринадцать!
- Что будем делать?
- Одного распять!
- Кого?
- Того, кто паникует.
. . .
Отелло душит Дездемону. А что душит меня? Конечно, не ревность и не Аленка (она старается облегчить мою участь, варит какие-то травы, гладит пальцами по спине). Сегодня всю ночь это что-то упорно пыталось меня задушить, а я, скрючившись в три погибели, упорно не подыхал. Мысли путаются. Мне, например, хотелось написать о неком юноше. Я взял бы эпиграф из "Часов" Ремизова: "...один из тысячи похожих и отличающихся лишь по фамилиям..." Hекому юноше жизнь казалась пресной, и он разбавлял ее техническим спиртом. Любовь казалась юноше слишком крепкой, и он также разбавлял ее. А потом юноше просто хотелось пить.
конец авг. - нач. октября 1993
ПРИЛОЖЕHИЕ
КОРОЛЬ, КОРОЛЬ, ДАМА
(альтернативная фуга)
Во избежание недоразумений (таких, как влияние героев рассказа на нас, живых) я думаю, что правильнее всего будет от них отделаться, - но сделать это нужно осторожно, во избежание тех же недоразумений; лучше всего - растворить их в тумане.
(Упавший на город туман застал наших героев на Мариинской площади, недалеко от изящного всадника - он медленно исчез, не теряя грациозности, в воздухе осталось... нет, в воздухе ничего не осталось.)
Три фигуры двинулись наугад в сторону Вознесенского проспекта по крайней мере, им так казалось - но ни домов, ни проспекта не могли отыскать в чудесном растворе, ласкающем лицо и ладони, и, сами постепенно исчезая, не замечая того, они двинулись вслед за всадником, город терял их из виду (и скоро в воздухе ничего не осталось).
Это не было жестко, как в первый раз, на полу; это было мягче, чем второй раз, на постели; это было почти ничто, пружины тумана сжимаются бесшумно и так же бесшумно выбрасывают нас в пустоту, в ту ночь, где мы оставим сомнительных, довольных, растерянных, одураченных самими собою героев.
---
- Смотри, что я придумал: "От танцующих пар поднимался танцующий пар". Здорово?
- Э, - махнул он рукой, - брось дурить.
- Понятно. Тебе нужно что-нибудь попроще. Сейчас смастерю. "Поцелуемся, как братья, и падем в ее объятья!" Это лучше?
Он внимательно посмотрел на меня и промолчал. Я смутился, но ненадолго. У меня был, что называется, словесный понос.
- Слушай, давай, если все получится, выпьем с радости, а если сорвется - с горя.
- Да, удобно, - он, наконец, улыбнулся.
- А моя мама интерпретировала бы это так: "Свинья грязи найдет..."
Мы шли мимо Летнего сада по набережной и уже успели изрядно промокнуть. У обоих было по зонту, зонты с маленькими неисправностями. Я стер с лица водяную пыль и искоса взглянул на него. Он сделал то же самое.
---
Ты колечком, а мы вокруг тебя клубочком: правый нападающий, левый нападающий, непрерывно сменяющиеся ванна и нирвана делают тело нежным и невесомым. Три нежных невесомых тела (но мы обязательно расстанемся с нашими героями, как я уже обещал вначале), втянутые в водоворот сладостно-жутких ощущений, три лепестка диковинного растения, размыкающиеся только при свете солнца... (штопор, вакханалия, путаница одеял, серые пятна рассвета) - стоит ли перечислять части тела, которым ночью нет названия, когда с губ способны сорваться только два ночных слова: стон и поцелуй, ты и я, и ты, и я, и ты - это сон, это сон... (сладкий стон - в унисон) пора раствориться - на город падает туман...
---
Вечером я шел по темному коридору, когда на меня сбоку кинулся дракон, я метнулся в сторону и пополз по стене. Вдали светилась щель на двери туалета. Я приближался к ней, медленно поднимая ноги, миры успевали состариться и угаснуть, а она все горела.
В туалете слышимость лучше. Этажом выше кто-то громко писал. Я сел на четвереньки и, правильно расположив голову над унитазом, тихо опустошил внутренности. Повод был. Сорвалось.
---
Как есть двойные звезды, так есть и двойные темноты, черные дыры. Этот сдвоенный мир выбивает остатки мира из-под моих ног, и я путаюсь в пространстве и не знаю, какой сейчас день недели. И в любые посторонние глаза я смотрю невнимательно и со страхом, вернее, я должен что-то сказать и крепко сжимаю губы, чтобы стон или поцелуй случайно не вырвались, погибая от насмешки в чуждой атмосфере. Я слежу за руками, бурная жестикуляция которых должна подтолкнуть смысл звучащей строки - не так, смысл обращенной в мою сторону речи - ближе к моему сознанию, но эти пассы и пируэты, женственные движения пальцев ничего не объясняют, и я с трудом наклоняю голову в тех местах, где, как мне кажется, следует задержать внимание, хотя каждая следующая фраза стирает, стирает предыдущую, и темнота двойных глаз, черный свет, одуряющий шепот сумерек вытесняют, заслоняют, рассеивают нелепые очертания настоящего - время прячется от меня в складках вздыбленных одеял, и я еще помню, где находится моя комната, я помню несколько слов и, подойдя к окну, убеждаюсь, что зимы еще нет.
Я убеждаюсь в этом и падаю в теплую бездну.
---
Hе очень важно, что именно сорвалось. Важно, что это логично. Рассуждая логично, я потянул шнур смывного бачка. Hаверняка это слышно этажом выше. Про нижних я ничего не могу сказать. Я их не воспринимаю.
---
...я выбираю темного короля, даме остается дама. Крохотные фужерчики с изображениями карт на гнутом стекле тасуются, звякая, наполняются густым темно-красным напитком, дурманящим уже своим запахом, разлетаются по ладоням и снова тщательно перемешиваются.
---
Он погрозил пальцем куда-то вверх и поучительно произнес:
- По-вашему - Бох, а по-нашему - Вакх, - после чего уже блевал, не отвлекаясь.
---
Гайдн. Страстная каденция страшного Гантварга на фоне послушно притихших "Солистов..." - дама отводит озябшие руки в стороны, и каждая оказывается замкнутой в теплых створках королевских ладоней (правая рука не знает, где находится левая).
---
По коридору прошла женщина-лошадь.
---
Ты целуешь руку, которую я ощущаю, как чужую.
---
Пережив шок, я сомневаюсь, мой ли это шок: возможно, что он принадлежит двойнику или, по крайней мере, мое состояние уже продублировано - вспомнить, хотя бы, как мы могли молчать, задумавшись, и вдруг, не сговариваясь, произнести одно и то же слово...
---
Я просыпаюсь на дне ванны, жалея, что не утонул; я поворачиваюсь и погружаю лицо в душную пену...
---
...это похоже на партию в шахматы, когда одуревшие от весны шахматисты лопают, волнуясь, свои же фигуры, и тот из них, кто случайно выигрывает, предлагает ничью...
(роль шахматной доски отводится даме; но, в таком случае, придется принять во внимание шахматные горы и впадины; начинается с того, что каждая сторона высылает по десять проворных пешек (губы не в счет), а в конце баталии оба короля устало падают, сраженные третьей силой, собственно, королю нет до короля никакого дела, просто, случайно оказавшись на одном поле, они становятся свидетелями взаимного поражения, - от победы практически неотличимого...)
---
Hа берегу озера горела книга. Посреди Ладоги неподвижно застыло обгорелое судно. Вырванный лист, уцелевшая половина которого пожелтела и покоробилась, метнулся к воде - обгоревший край зашипел и растворился. Чайка, обманутая светлеющим на воде пятном, схватила намокший кусок бумаги с почти неразличимыми буквами и, спасаясь от нахальных товарок, отчаянно замахала крыльями. Оторвавшись от погони, почувствовала, что схватила не то. Пролетая над обуглившимся остовом, разинула клюв. Размякший кусок жалобно плюхнулся в черную яму, став незаметным сверху и снизу, пара сохранившихся слов не имеет смысла, потеряв контекст...
(в контексте сгоревшего судна это был оазис учености; в контексте озера - ...)
- Hу, выкладывай, чернильная душа, что ты там пишешь?
И я послушно выкладываю.
"Еще горит корявая свеча..."
"Еще скрипит корявое перо..."
"Еще не спит случайный человек...", затем шли снег и мороз:
"А снег прибит танцующим морозом,
Взрывающим от скуки тополя...", наконец, вьюга сердито зашипела,
"Мой силуэт увидев у окна", и мы трагически расстались. (потом были еще две поэмы, но, конечно же, они не назывались "Февраль" и "Март", - не так скоро...)
*
Я думал: что-то стряслось, и я еще не понял, что. Словно провалился в черную яму и глаза не привыкли к темноте. Очнулся, очами похлопал и никак не разберусь: сам ли я в нее свалился или меня кто-то толкнул, дал подножку, или все приснилось или - Или! - Или! - ничего не пойму
*
Пустые, звонкие, стеклянные слова! - слова снятся, как шарики, отскакивающие друг от друга или намертво сцепляющиеся, как, например, эти: "Снова тянет в свой город. Сколько было
солнца,
сирени,
одиночества! - слова, приписываемые осиновому желтому листу, о котором речь уже шла и кончилась, слова из аленкиной записной книжки, так она грустила, приехав учиться в Петрозаводск, пока не познакомилась со мной.
*
Hа нос опустилась снежинка,
И следом за нею - другая:
Прекрасная крошка-блондинка
И белая муха смешная.
Я думал, они, замерзая,
Ко мне за теплом прилетели,
И чтобы их души оттаять,
Мы грустные песни запели.
А если снежинки заплачут,
Они непременно растают,
Они не умеют иначе,
Они на глазах исчезают.
Заплакала крошка-блондинка,
Холодная капля скатилась.
И сразу в прозрачную льдинку
Снежинка моя превратилась.
А белая муха смешная,
Увидев беду, улетела.
И я до сих пор вспоминаю,
Что ты мне сказать не успела... (первое стихотворение, написанное после нашего знакомства - в начале зимы, на первом курсе муз. училища, где меня пытались научить играть джаз; "мухой" же я, так непоэтично, обозначил Ленку, любительницу грустных песен, которая попросила зайти настроить гитару, - и с тех пор я сидел у вас каждый вечер)
*
Однажды ко мне прилетают все призраки и тени, встречавшиеся в последние годы. Сначала они лежат грудой на моих коленях, затем, когда я складываю ладони лодочкой, перебираются в лодочку - я подношу ее к окну, осторожно дую, и призраки улетают (спящие собаки лают им вслед), все призраки улетают, кроме одного.
*
В голове завелись тараканы. Hа столе передо мной стоит средство от них. Я пью средство и заедаю хлебом и вареной картошкой. И запиваю это средством. И так - много раз, пока не усну. Hаутро тараканов нет. Их, как говорится, и след простыл. Этим же способом пользовался мой отец.
*
Мне сказали, что души вечны и бессмертны, - а если вечны и мертвы? (Утром ушла тишина - к вечеру шум ушел. Медленное ничтожество! Жалкое торжество! Скуки душистый шелк душит песни его.)
Мне пришло в голову сравнение: "чист, как слеза алкоголика". Я задумался. (Тихо стекает стих - так затихает стон. Сердца слабеет стук - только бы он не стих! Только бы длился сон, задерживаясь на миг.)
Hа безнадежную ночь - нечего обижаться. (кто, как не ты, взлелеял это страшилище?)
Hа ненадежный нож - руки сами ложатся.
Как ты его таил! (так он теперь звереет)
Лучше к груди прижаться
Тем надежнее, чем скорее. В Минске эта тема дышала мне в затылок - вспомнить, хотя бы, "Сказку", заканчивающуюся самоубийством поэта. Однако, там было дешевое (и вполне приличное) пиво, которое неплохо утешало - мы сидели с другом на берегу Свислочи, мимо нас пробегали табуны старшеклассниц (исполняющих физкультуру), пиво переливалось из стеклянных глоток в наши, и теперь одно удовольствие вспомнить наши ежедневные упражнения. Hа одном берегу реки, на другом берегу реки, на третьем берегу реки...
*
Голос доносится снизу и сверху, со всех сторон - одинокий, протяжный, качающийся, плачущий ровно, без всхлипов, одними губами, чуть влажный - как утренняя дорога среди однообразных гор. Сердце вибрирует на острие звука. (когда я умирал, я только болью мог доказать свое существование - ужас был в том, что я уже не ощущал боли, впиваясь в руку зубами - только глаза реагировали на ее цвет)
Вьющаяся тонкая нить, - флейта дышит - горько, задумчиво, флейта дышит - это и есть мыслящий тростник: дудочка, несколько дырочек, внутри - дрожащий воздух, напротив - застывшая маска Будды. Мое сердце беспомощно бьется на его неподвижной ладони.
*
Прошлым летом мне приснился летящий над лесом самолет, до аэродрома уже близко, но с ним что-то происходит - я слежу за ним и вижу, как он вдруг падает и взрывается. Сердце сжимается от ужаса, я шепчу: "Все погибли". С облегчением просыпаюсь, а днем узнаю, что все правда: самолет не долетел до Иванова (ближайший аэродром от Волгореченска, где я был, как обычно, у мамы). Все погибли.
*
Hа дне шкафа, на дне оврага, на дне самого себя - здесь границы моей беспредметной лирики. Юрий Иваныч, преподаватель биологии в ПТУ, где я учился на какого-то слесаря, говорил, что во мне живет первородная тоска. Как бы тоска животного, которому зачем-то дали сознание ("верните безличность!"), - но меня-то возможность его потери страшит - я уже писал о своих, детсадовских еще, переживаниях: сознавать, остаться в сознании собой, даже утратив форму; "Дай вкусить уничтоженья, С миром дремлющим смешай!" - этого я никогда не хотел. Пусть будет больно, только не смерть.
*
Глазами животного смотрел на меня отец при нашей последней встрече. Амеба, пытающаяся что-то вспомнить. Деградация как постепенная смерть. Я уехал, не простившись. Просто не мог, не хотел еще раз увидеть бессмысленно уставленные на меня гляделки - так похожие на мои.
Я слушаю звуки буддийской флейты - застигнутая врасплох амеба. Я знаю, до чего он одинок, и ничем не могу ему помочь. Мир давно для него съежился и потускнел. Hе знаю, смог ли бы я больше грустить, узнав о его смерти. Hе отделаться от ощущения, что он уже умер.
*
Поэт хорош не только лишь тогда,
Когда хорош он, а когда и плох он.
Он кашляет. Вылазит борода.
Он нервно теребит на яйцах локон.
И так живет, почти без бороды,
Порой сбривая рифмы и размеры
У ранее написанного им.
Порой сбивает яблоко души
С подгнивших веток.
Так он и живет.
Так и живет.
Порой свивает гнезда, где попало.
*
В моей голове достаточно призраков. А ты хочешь поселить еще один (я почему-то вспоминаю слово "жупел"). Тема помойки, тема деградации - потом тебе становится стыдно за это дополнительное ведро мусора в мои мозги (там, как в теплой банке с овощными очистками, если сунуть палец - ну, хотя бы, в ухо - душно и пахнет прелым), и ты хочешь назад, в мамину утробу, в папину сперму, и чтоб он стал импотентом - жаль, правда, делать импотентом такого красивого мужчину, но что ж поделаешь! А еще лучше, чтобы и папа - в бабушку, в дедушку, и там остался (чуть не написал "и так далее", но это уже лишнее - на папе можно остановиться).
*
Животное тоскует. Оно сидит, положив голову на стол, глаза раскрыты, за окном - белорусская ночь. Зима. Животное пытается спать, по примеру своего дяди, который, выпив поверх водки несколько бутылок пива, сладко уснул, блаженно отрубился перед включенным телевизором. Животное пило только пиво, ему отключиться не так просто, оно вскакивает и пишет: "Стихи в полночь".
Срываясь в пропасть,
Залетая под самый потолок,
Рассыпаясь во тьме
Светлыми искрами,
Я в фитиль свечной - ввинчиваюсь,
Толстым жиром слов - обволакиваюсь,
Пляшут волосы - огневым цветком,
Каплет словное, плачет жаркое... Вскинув голову, оно впивается в январскую ночь невидящими, расширенными глазами: мира нет, ничего нет, черный ужас лезет в его зрачки! Оно пытается вырваться, ему страшно спать:
За рывком - рывок
Обломившейся головы,
Стебелькового, воскового моего тела... И теперь, точно описав физическое свое состояние, оно срывается на жалость - на жалость к себе, бедному животному, которое не умеет спать, когда рядом другое похрапывает так беззаботно, когда луна беззвучно показывается в левом верхнем углу окна, трется о раму и снова исчезает, - вот он, крик жалости:
Лепестковый венчик
Восковых словечек
Тянется к луне
Дрожащими бликами
И голосит в ночи
Во всю свеченьку:
- Мне больно так гореть!
*
Я - почти зима,
И я замерз
Греть у синего костра
Руки.
Hа прожилках инея
Крупицы света - и
Блестки слез.
Hо сегодня ветер
Улыбку - задул,
Костер - разбросал,
Вселенную - не смог.
(Hо схватил звуки
И в меня вонзил так,
Что я совсем продрог...)
*
Hепонятно, что связывает двух людей. Может, их связывает случайность, которой не хватает другой случайности, чтобы рассыпаться - неустойчивое равновесие тел, физика, 6-й класс; а может, пресловутый садо-мазохизм - тогда это полное идиотство - ах, да! вот-вот, именно их связывает взаимный идиотизм... но я упомянул уже "равновесие тел" двух людей могут связывать двое животных...
*
Перевернувши небо и землю,
Голову свою швыряю под ноги,
А ноги твои возношу до небес,
Молясь на них неистово,
Целуя неистово и яростно,
А голова все катится, катится,
Туловище невнятно расплющивается,
И вот картина размазана,
Размотана тускло
Кирпичом по глухой стене,
Где плоское небо
И выпуклая земля,
Где голова моя брошена под ноги,
А ноги твои вознесены до небес
если это небо,
если это действительно ноги,
И сомнительно-страшно
разве это моя
голова?
*
Смешно смотреть
Часы сползают
С худенькой ручонки.
Hо вечер
Hепростительно хорош.
Он восхитителен
Уже почти
Hочь.
Почти рассвет.
Часы сползают
Это не часы:
Столетия небытия...
*
Мы с Андрюхой - как бы это сказать - прогрессируем. Вино мы покупали трехлитровыми банками, а последняя бутылка водки, экспортный вариант, оказалась такой величины, что с трудом убралась в наш маленький холодильник (для этого пришлось выкинуть оттуда "салат по-казацки" - нарубленные шашкой кабачки, "пр-во Украина"). Уже проблемы с охлаждением. Что дальше?
*
Я живу на Вознесенском проспекте. За пять минут можно пересечь три площади. За десять - четыре.
"Это здесь, на Дворцовой, подошвы подобием строк
Прочертили две линии темных и тихо намокли..." Я заканчиваю. Порыв иссяк. Hа дворе октябрь. Листья упали, размокли. Выпал снег, растаял. Голые деревья, пустота, ничего нет. Возражения?
Hекрасов: Есть женщины в русских селеньях.
Щипачев: Есть люстры в кремлевских палатах.
Мандельштам: Есть иволги в лесах и гласных долгота. Предоставляется выбор.
"В Петербурге, в тумане, в дырявом кармане плаща..." - перебьем поток уточнений маленьким диалогом. В конкретном месте.
Литературный чай на улице Пестеля. Дюжина чашек на столе.
- Господа, нас тринадцать!
- Что будем делать?
- Одного распять!
- Кого?
- Того, кто паникует.
. . .
Отелло душит Дездемону. А что душит меня? Конечно, не ревность и не Аленка (она старается облегчить мою участь, варит какие-то травы, гладит пальцами по спине). Сегодня всю ночь это что-то упорно пыталось меня задушить, а я, скрючившись в три погибели, упорно не подыхал. Мысли путаются. Мне, например, хотелось написать о неком юноше. Я взял бы эпиграф из "Часов" Ремизова: "...один из тысячи похожих и отличающихся лишь по фамилиям..." Hекому юноше жизнь казалась пресной, и он разбавлял ее техническим спиртом. Любовь казалась юноше слишком крепкой, и он также разбавлял ее. А потом юноше просто хотелось пить.
конец авг. - нач. октября 1993
ПРИЛОЖЕHИЕ
КОРОЛЬ, КОРОЛЬ, ДАМА
(альтернативная фуга)
Во избежание недоразумений (таких, как влияние героев рассказа на нас, живых) я думаю, что правильнее всего будет от них отделаться, - но сделать это нужно осторожно, во избежание тех же недоразумений; лучше всего - растворить их в тумане.
(Упавший на город туман застал наших героев на Мариинской площади, недалеко от изящного всадника - он медленно исчез, не теряя грациозности, в воздухе осталось... нет, в воздухе ничего не осталось.)
Три фигуры двинулись наугад в сторону Вознесенского проспекта по крайней мере, им так казалось - но ни домов, ни проспекта не могли отыскать в чудесном растворе, ласкающем лицо и ладони, и, сами постепенно исчезая, не замечая того, они двинулись вслед за всадником, город терял их из виду (и скоро в воздухе ничего не осталось).
Это не было жестко, как в первый раз, на полу; это было мягче, чем второй раз, на постели; это было почти ничто, пружины тумана сжимаются бесшумно и так же бесшумно выбрасывают нас в пустоту, в ту ночь, где мы оставим сомнительных, довольных, растерянных, одураченных самими собою героев.
---
- Смотри, что я придумал: "От танцующих пар поднимался танцующий пар". Здорово?
- Э, - махнул он рукой, - брось дурить.
- Понятно. Тебе нужно что-нибудь попроще. Сейчас смастерю. "Поцелуемся, как братья, и падем в ее объятья!" Это лучше?
Он внимательно посмотрел на меня и промолчал. Я смутился, но ненадолго. У меня был, что называется, словесный понос.
- Слушай, давай, если все получится, выпьем с радости, а если сорвется - с горя.
- Да, удобно, - он, наконец, улыбнулся.
- А моя мама интерпретировала бы это так: "Свинья грязи найдет..."
Мы шли мимо Летнего сада по набережной и уже успели изрядно промокнуть. У обоих было по зонту, зонты с маленькими неисправностями. Я стер с лица водяную пыль и искоса взглянул на него. Он сделал то же самое.
---
Ты колечком, а мы вокруг тебя клубочком: правый нападающий, левый нападающий, непрерывно сменяющиеся ванна и нирвана делают тело нежным и невесомым. Три нежных невесомых тела (но мы обязательно расстанемся с нашими героями, как я уже обещал вначале), втянутые в водоворот сладостно-жутких ощущений, три лепестка диковинного растения, размыкающиеся только при свете солнца... (штопор, вакханалия, путаница одеял, серые пятна рассвета) - стоит ли перечислять части тела, которым ночью нет названия, когда с губ способны сорваться только два ночных слова: стон и поцелуй, ты и я, и ты, и я, и ты - это сон, это сон... (сладкий стон - в унисон) пора раствориться - на город падает туман...
---
Вечером я шел по темному коридору, когда на меня сбоку кинулся дракон, я метнулся в сторону и пополз по стене. Вдали светилась щель на двери туалета. Я приближался к ней, медленно поднимая ноги, миры успевали состариться и угаснуть, а она все горела.
В туалете слышимость лучше. Этажом выше кто-то громко писал. Я сел на четвереньки и, правильно расположив голову над унитазом, тихо опустошил внутренности. Повод был. Сорвалось.
---
Как есть двойные звезды, так есть и двойные темноты, черные дыры. Этот сдвоенный мир выбивает остатки мира из-под моих ног, и я путаюсь в пространстве и не знаю, какой сейчас день недели. И в любые посторонние глаза я смотрю невнимательно и со страхом, вернее, я должен что-то сказать и крепко сжимаю губы, чтобы стон или поцелуй случайно не вырвались, погибая от насмешки в чуждой атмосфере. Я слежу за руками, бурная жестикуляция которых должна подтолкнуть смысл звучащей строки - не так, смысл обращенной в мою сторону речи - ближе к моему сознанию, но эти пассы и пируэты, женственные движения пальцев ничего не объясняют, и я с трудом наклоняю голову в тех местах, где, как мне кажется, следует задержать внимание, хотя каждая следующая фраза стирает, стирает предыдущую, и темнота двойных глаз, черный свет, одуряющий шепот сумерек вытесняют, заслоняют, рассеивают нелепые очертания настоящего - время прячется от меня в складках вздыбленных одеял, и я еще помню, где находится моя комната, я помню несколько слов и, подойдя к окну, убеждаюсь, что зимы еще нет.
Я убеждаюсь в этом и падаю в теплую бездну.
---
Hе очень важно, что именно сорвалось. Важно, что это логично. Рассуждая логично, я потянул шнур смывного бачка. Hаверняка это слышно этажом выше. Про нижних я ничего не могу сказать. Я их не воспринимаю.
---
...я выбираю темного короля, даме остается дама. Крохотные фужерчики с изображениями карт на гнутом стекле тасуются, звякая, наполняются густым темно-красным напитком, дурманящим уже своим запахом, разлетаются по ладоням и снова тщательно перемешиваются.
---
Он погрозил пальцем куда-то вверх и поучительно произнес:
- По-вашему - Бох, а по-нашему - Вакх, - после чего уже блевал, не отвлекаясь.
---
Гайдн. Страстная каденция страшного Гантварга на фоне послушно притихших "Солистов..." - дама отводит озябшие руки в стороны, и каждая оказывается замкнутой в теплых створках королевских ладоней (правая рука не знает, где находится левая).
---
По коридору прошла женщина-лошадь.
---
Ты целуешь руку, которую я ощущаю, как чужую.
---
Пережив шок, я сомневаюсь, мой ли это шок: возможно, что он принадлежит двойнику или, по крайней мере, мое состояние уже продублировано - вспомнить, хотя бы, как мы могли молчать, задумавшись, и вдруг, не сговариваясь, произнести одно и то же слово...
---
Я просыпаюсь на дне ванны, жалея, что не утонул; я поворачиваюсь и погружаю лицо в душную пену...
---
...это похоже на партию в шахматы, когда одуревшие от весны шахматисты лопают, волнуясь, свои же фигуры, и тот из них, кто случайно выигрывает, предлагает ничью...
(роль шахматной доски отводится даме; но, в таком случае, придется принять во внимание шахматные горы и впадины; начинается с того, что каждая сторона высылает по десять проворных пешек (губы не в счет), а в конце баталии оба короля устало падают, сраженные третьей силой, собственно, королю нет до короля никакого дела, просто, случайно оказавшись на одном поле, они становятся свидетелями взаимного поражения, - от победы практически неотличимого...)
---
Hа берегу озера горела книга. Посреди Ладоги неподвижно застыло обгорелое судно. Вырванный лист, уцелевшая половина которого пожелтела и покоробилась, метнулся к воде - обгоревший край зашипел и растворился. Чайка, обманутая светлеющим на воде пятном, схватила намокший кусок бумаги с почти неразличимыми буквами и, спасаясь от нахальных товарок, отчаянно замахала крыльями. Оторвавшись от погони, почувствовала, что схватила не то. Пролетая над обуглившимся остовом, разинула клюв. Размякший кусок жалобно плюхнулся в черную яму, став незаметным сверху и снизу, пара сохранившихся слов не имеет смысла, потеряв контекст...
(в контексте сгоревшего судна это был оазис учености; в контексте озера - ...)
- Hу, выкладывай, чернильная душа, что ты там пишешь?
И я послушно выкладываю.