Страница:
Внизу мисс Паккард извиняющимся жестом указала на комнату, в которую вела дверь из холла.
— Мне очень жаль, миссис Бересфорд, но, я полагаю, вы знаете, что такое старики. Они могут полюбить или невзлюбить, и ничего с ними не поделаешь.
— Вероятно, очень трудно заправлять таким заведением, — заметила Таппенс.
— Да нет, право, — отвечала мисс Паккард. — Знаете, я даже получаю от этого удовольствие. И честное слово, я их всех очень люблю. Знаете, человек начинает любить людей, за которыми ему приходится присматривать. Я хочу сказать, у них есть свои маленькие прихоти и причуды, но с ними довольно легко справиться, если знаешь как.
Таппенс подумала про себя, что мисс Паккард — одна из тех, кому это определенно удается.
— Они ведь как дети, право, — снисходительно продолжала мисс Паккард. — Только дети гораздо логичней, отчего с ними порой трудно. Эти же люди нелогичны, им хочется, чтобы их утешили, сказав то, что им хочется услышать. После этого они опять некоторое время счастливы. Персонал у меня очень хороший. Все — люди терпеливые и доброго нрава и не шибко какие умные, поскольку умники обычно с гонором. Да, мисс Донован, что у вас? — Она повернулась в сторону сбегавшей по лестнице молодой женщины.
— Да опять эта миссис Локкетт, мисс Паккард. Она заявляет, что умирает, и хочет, чтобы немедленно позвали доктора.
— О-о, — совершенно невозмутимо произнесла мисс Паккард. — И от чего же она умирает на этот раз?
— Она заявляет, что в тушенке вчера были грибы и что она отравилась.
— Это уже что-то новое, — сказала мисс Паккард. — Пожалуй, я пойду и поговорю с ней. Очень жаль оставлять вас, миссис Бересфорд. В той комнате вы найдете журналы и газеты.
— Ах, ничего, не переживайте, — ответила Таппенс. Она вошла в комнату, которую ей указали. Это была уютная комната с видом на сад, куда вели стеклянные двери. Тут стояли кресла, на столах — вазы с цветами. На одной стене висела полка, на которой вперемешку стояли современные романы и книги о путешествиях, а также серия «Любимые литературные произведения» на случай, если обитателям дома снова захочется встретиться с ними. На столике лежали журналы.
Сейчас в комнате находилась всего одна посетительница, старушка с седыми волосами, зачесанными назад. Она сидела в кресле, держа стакан молока и глядя на него. У нее было симпатичное бело-розовое лицо, и она дружелюбно улыбалась Таппенс.
— Доброе утро, — сказала она. — Вы приехали сюда жить или просто навещаете кого-нибудь?
— Навещаю, — ответила Таппенс. — У меня здесь тетушка. Сейчас с нею мой муж. Мы решили, что, возможно, двое сразу для нее будет слишком.
— Весьма предусмотрительно с вашей стороны, — похвалила старушка. Она оценивающе попробовала молоко. — Интересно… да нет, я думаю, оно вполне нормальное. А вы ничего не хотите? Чаю, может, или кофе? Позвольте мне позвонить. Они здесь весьма обязательные.
— Нет, право, спасибо, — ответила Таппенс.
— А может, стакан молока? Сегодня оно не отравлено.
— Нет-нет, ничего не надо. Мы скоро уезжаем.
— Ну, если вы точно не хотите… но это не доставило бы никаких хлопот. Здесь народ ко всему привычный. Разве что попросишь чего-нибудь совершенно невозможного.
— Смею сказать, тетушка, которую мы сейчас навещаем, иногда просит совершенно невозможного, — ответила Таппенс. — Это мисс Фэншо, — добавила она.
— Ах, мисс Фэншо, — сказала старушка. — О, да.
Что-то, казалось, ее сдерживает, но Таппенс ободряюще продолжала:
— Она, по-моему, та еще самодурка. Всегда этим славилась.
— О да, действительно. У меня у самой когда-то была тетушка, вы знаете, очень похожая на нее, особенно в старости. Но мы все очень любим мисс Фэншо. При желании она может быть очень, очень забавной. В своих суждениях о людях, знаете ли.
— Да, вероятно, так, — сказала Таппенс. Она задумалась, вдруг представив тетю Аду в этом новом свете.
— Весьма ядовитая дама, — заметила старушка. — Между прочим, моя фамилия Ланкастер, миссис Ланкастер.
— А моя — Бересфорд, — сказала Таппенс.
— Боюсь, вы знаете, время от времени толика злости идет человеку на пользу. Послушать только, что она иногда говорит про других здешних постояльцев, как их описывает. Вроде бы и грешно смеяться, а смеешься.
— Вы давно здесь живете?
— Да уж прилично. Дайте-ка сообразить… семь… нет, восемь лет. Да-да, должно быть, больше восьми лет. — Она вздохнула. — Теряешь связь с событиями, да и с людьми тоже. Родственники, те, что у меня остались, живут за границей.
— Это, должно быть, довольно грустно.
— Да нет, право. Мне они были как-то безразличны. Правду сказать, я даже знала их не очень хорошо. У меня была плохая болезнь, очень плохая болезнь, и я была одна-одинешенька на всем белом свете, поэтому они решили, что мне лучше жить в таком вот заведении. Я думаю, мне очень повезло, что я приехала сюда. Здесь все такие добрые и внимательные. А сады по-настоящему красивые. Я сама знаю, что не захотела бы жить одна, потому что порой я действительно совсем теряюсь, вы знаете. Совсем теряюсь. — Она постучала себя по лбу. — Вот тут путается все, смешивается как-то. Я не всегда помню, что происходило.
— Сочувствую, — отозвалась Таппенс. — Вероятно, с человеком всегда что-то да бывает, нет?
— Некоторые недуги очень болезненны. У нас тут есть две бедняжки с острым ревматическим артритом. Они ужасно страдают. Так что, я думаю, путаться в событиях, людях и временах еще не самое страшное. Во всяком случае, это не больно.
— Да, наверное, вы правы, — поддержала ее Таппенс. Дверь отворилась, вошла девушка в белом халате с небольшим подносом с кофейником на нем и тарелкой с двумя бисквитами. Она поставила поднос перед Таппенс.
— Мисс Паккард подумала, что вам, возможно, захочется кофе, — сказала она.
— О, спасибо, — поблагодарила Таппенс. Девушка вышла, и миссис Ланкастер сказала:
— Ну вот, видите? Весьма заботливые, правда?
— Да, в самом деле.
Таппенс налила себе кофе и стала пить. Женщины посидели некоторое время молча. Таппенс предложила старушке бисквиты, но та покачала головой.
— Нет, спасибо, дорогая. Я предпочитаю пить простое молоко.
Она поставила пустой стакан и откинулась на спинку кресла, полузакрыв глаза. Таппенс подумала, что в этот час утра она, наверное, дремлет, и поэтому молчала. Миссис Ланкастер, однако, казалось, вдруг резко пробудилась. Глаза ее открылись, она посмотрела на Таппенс и сказала:
— Я вижу, вы смотрите на камин.
— Я?! Неужто и вправду смотрела? — Таппенс даже слегка перепугалась.
— Да. Я еще подумала… — Она подалась вперед и понизила голос:
— Простите меня, это было ваше бедное дитя?
Таппенс замялась, немного сбитая с толку.
— Я… нет, не думаю, — ответила она.
— А то я все гадала. Я подумала, что вы могли приехать именно из-за этого. Кто-то же должен когда-то приехать. Возможно, еще приедут. А смотреть на камин так, как смотрели вы… Знаете, оно как раз там, за камином.
— О-о, — протянула Таппенс. — О-о, правда?
— Всегда в одно и то же время, — тихим голосом продолжала миссис Ланкастер. — Всегда в один и тот же час. — Она подняла взор и посмотрела на часы на каминной доске. Таппенс тоже подняла глаза. — Десять минут двенадцатого, — сказала старушка. — Десять минут двенадцатого. Да, всегда в одно и то же время, каждое утро. — Она вздохнула. — Люди не понимали — я рассказала им, что знаю, но они упорно не желают мне верить!
Таппенс испытала облегчение от того, что в этот миг дверь открылась и вошел Томми. Таппенс встала.
— Я здесь. Я готова. — Она направилась к двери, повернув на ходу голову, чтобы сказать:
— До свидания, миссис Ланкастер.
— Ну как, поладили? — спросила она Томми, когда они вышли в холл.
— После твоего ухода, — ответил Томми, — там было, как в горящем доме.
— Я, похоже, дурно на нее подействовала, правда? — сказала Таппенс. — В некотором роде я довольна.
— Почему довольна?
— Ну, в моем-то возрасте, — сказала Таппенс, — да еще если учесть мою чопорную, респектабельную и слегка скучную внешность, приятно думать, что меня могут принять за растленную женщину, этакую роковую секс-бомбу.
— Дурочка, — сказал Томми, любовно ущипнув ее за руку. — А с кем ты развлекалась? Она показалась мне весьма милой старушкой.
— Она и впрямь очень мила, — сказала Таппенс. — Славная старушка, но, я думаю, к сожалению, совершенно чокнутая.
— Чокнутая?
— Да. Похоже, думает, что за камином находится какой-то мертвый ребенок или что-то в этом роде. Она спросила, не мое ли это бедное дитя.
— Довольно неприятно, — заметил Томми. — Наверное, тут есть люди, которые слегка не в себе, наряду со старушками, единственная болезнь которых — возраст. И все же она показалась мне славной.
— О да, она была мила, — сказала Таппенс. — Мила и радушна. Интересно, что ей мерещится и почему?
Неожиданно снова появилась мисс Паккард.
— До свидания, миссис Бересфорд. Надеюсь, вам подали кофе?
— О да, подали, спасибо.
— По-моему, очень мило, что вы приехали, — сказала мисс Паккард. Повернувшись к Томми, она добавила:
— И я знаю, что мисс Фэншо получила большое удовольствие от вашего визита. Мне жаль, что она нагрубила вашей жене.
— По-моему, это доставило ей большое удовольствие, — отозвалась Таппенс.
— Да, вы совершенно правы. Она и впрямь любит грубить людям. К сожалению, у нее это здорово получается.
— И поэтому она упражняется в этом искусстве при любой возможности, — подбросил Томми.
— Вы оба все так хорошо понимаете, — одобрительно заметила мисс Паккард.
— Та старушка, с которой я беседовала, — спросила Таппенс, — она, по-моему, назвалась миссис Ланкастер?
— О да, миссис Ланкастер. Мы все ее очень любим.
— Она… она немного странная?
— Ну, у нее есть причуды, — снисходительно сказала мисс Паккард. — У нас тут несколько человек с причудами. Совершенно безобидные. Но… ну такие уж они. То, что им мерещится, произошло с ними. Или с другими людьми. Мы стараемся не обращать внимания, не поощрять их. Просто относиться к этому спокойно. Я, право, думаю, что они лишь тренируют свое воображение. Некая фантазия, знаете ли, в которой нравится пребывать. Нечто возбуждающее, или нечто грустное и трагическое. Что именно, не имеет значения. Но никакой мании преследования, слава богу. Это было бы уж совсем никуда.
— Ну, дело сделано, — со вздохом сказал Томми, сев в машину. — Теперь мы избавились от необходимости приезжать сюда по крайней мере на полгода.
Но через полгода им ехать не пришлось, так как три недели спустя тетушка Ада отошла во сне.
3. Похороны
4. Дом на картине
— Мне очень жаль, миссис Бересфорд, но, я полагаю, вы знаете, что такое старики. Они могут полюбить или невзлюбить, и ничего с ними не поделаешь.
— Вероятно, очень трудно заправлять таким заведением, — заметила Таппенс.
— Да нет, право, — отвечала мисс Паккард. — Знаете, я даже получаю от этого удовольствие. И честное слово, я их всех очень люблю. Знаете, человек начинает любить людей, за которыми ему приходится присматривать. Я хочу сказать, у них есть свои маленькие прихоти и причуды, но с ними довольно легко справиться, если знаешь как.
Таппенс подумала про себя, что мисс Паккард — одна из тех, кому это определенно удается.
— Они ведь как дети, право, — снисходительно продолжала мисс Паккард. — Только дети гораздо логичней, отчего с ними порой трудно. Эти же люди нелогичны, им хочется, чтобы их утешили, сказав то, что им хочется услышать. После этого они опять некоторое время счастливы. Персонал у меня очень хороший. Все — люди терпеливые и доброго нрава и не шибко какие умные, поскольку умники обычно с гонором. Да, мисс Донован, что у вас? — Она повернулась в сторону сбегавшей по лестнице молодой женщины.
— Да опять эта миссис Локкетт, мисс Паккард. Она заявляет, что умирает, и хочет, чтобы немедленно позвали доктора.
— О-о, — совершенно невозмутимо произнесла мисс Паккард. — И от чего же она умирает на этот раз?
— Она заявляет, что в тушенке вчера были грибы и что она отравилась.
— Это уже что-то новое, — сказала мисс Паккард. — Пожалуй, я пойду и поговорю с ней. Очень жаль оставлять вас, миссис Бересфорд. В той комнате вы найдете журналы и газеты.
— Ах, ничего, не переживайте, — ответила Таппенс. Она вошла в комнату, которую ей указали. Это была уютная комната с видом на сад, куда вели стеклянные двери. Тут стояли кресла, на столах — вазы с цветами. На одной стене висела полка, на которой вперемешку стояли современные романы и книги о путешествиях, а также серия «Любимые литературные произведения» на случай, если обитателям дома снова захочется встретиться с ними. На столике лежали журналы.
Сейчас в комнате находилась всего одна посетительница, старушка с седыми волосами, зачесанными назад. Она сидела в кресле, держа стакан молока и глядя на него. У нее было симпатичное бело-розовое лицо, и она дружелюбно улыбалась Таппенс.
— Доброе утро, — сказала она. — Вы приехали сюда жить или просто навещаете кого-нибудь?
— Навещаю, — ответила Таппенс. — У меня здесь тетушка. Сейчас с нею мой муж. Мы решили, что, возможно, двое сразу для нее будет слишком.
— Весьма предусмотрительно с вашей стороны, — похвалила старушка. Она оценивающе попробовала молоко. — Интересно… да нет, я думаю, оно вполне нормальное. А вы ничего не хотите? Чаю, может, или кофе? Позвольте мне позвонить. Они здесь весьма обязательные.
— Нет, право, спасибо, — ответила Таппенс.
— А может, стакан молока? Сегодня оно не отравлено.
— Нет-нет, ничего не надо. Мы скоро уезжаем.
— Ну, если вы точно не хотите… но это не доставило бы никаких хлопот. Здесь народ ко всему привычный. Разве что попросишь чего-нибудь совершенно невозможного.
— Смею сказать, тетушка, которую мы сейчас навещаем, иногда просит совершенно невозможного, — ответила Таппенс. — Это мисс Фэншо, — добавила она.
— Ах, мисс Фэншо, — сказала старушка. — О, да.
Что-то, казалось, ее сдерживает, но Таппенс ободряюще продолжала:
— Она, по-моему, та еще самодурка. Всегда этим славилась.
— О да, действительно. У меня у самой когда-то была тетушка, вы знаете, очень похожая на нее, особенно в старости. Но мы все очень любим мисс Фэншо. При желании она может быть очень, очень забавной. В своих суждениях о людях, знаете ли.
— Да, вероятно, так, — сказала Таппенс. Она задумалась, вдруг представив тетю Аду в этом новом свете.
— Весьма ядовитая дама, — заметила старушка. — Между прочим, моя фамилия Ланкастер, миссис Ланкастер.
— А моя — Бересфорд, — сказала Таппенс.
— Боюсь, вы знаете, время от времени толика злости идет человеку на пользу. Послушать только, что она иногда говорит про других здешних постояльцев, как их описывает. Вроде бы и грешно смеяться, а смеешься.
— Вы давно здесь живете?
— Да уж прилично. Дайте-ка сообразить… семь… нет, восемь лет. Да-да, должно быть, больше восьми лет. — Она вздохнула. — Теряешь связь с событиями, да и с людьми тоже. Родственники, те, что у меня остались, живут за границей.
— Это, должно быть, довольно грустно.
— Да нет, право. Мне они были как-то безразличны. Правду сказать, я даже знала их не очень хорошо. У меня была плохая болезнь, очень плохая болезнь, и я была одна-одинешенька на всем белом свете, поэтому они решили, что мне лучше жить в таком вот заведении. Я думаю, мне очень повезло, что я приехала сюда. Здесь все такие добрые и внимательные. А сады по-настоящему красивые. Я сама знаю, что не захотела бы жить одна, потому что порой я действительно совсем теряюсь, вы знаете. Совсем теряюсь. — Она постучала себя по лбу. — Вот тут путается все, смешивается как-то. Я не всегда помню, что происходило.
— Сочувствую, — отозвалась Таппенс. — Вероятно, с человеком всегда что-то да бывает, нет?
— Некоторые недуги очень болезненны. У нас тут есть две бедняжки с острым ревматическим артритом. Они ужасно страдают. Так что, я думаю, путаться в событиях, людях и временах еще не самое страшное. Во всяком случае, это не больно.
— Да, наверное, вы правы, — поддержала ее Таппенс. Дверь отворилась, вошла девушка в белом халате с небольшим подносом с кофейником на нем и тарелкой с двумя бисквитами. Она поставила поднос перед Таппенс.
— Мисс Паккард подумала, что вам, возможно, захочется кофе, — сказала она.
— О, спасибо, — поблагодарила Таппенс. Девушка вышла, и миссис Ланкастер сказала:
— Ну вот, видите? Весьма заботливые, правда?
— Да, в самом деле.
Таппенс налила себе кофе и стала пить. Женщины посидели некоторое время молча. Таппенс предложила старушке бисквиты, но та покачала головой.
— Нет, спасибо, дорогая. Я предпочитаю пить простое молоко.
Она поставила пустой стакан и откинулась на спинку кресла, полузакрыв глаза. Таппенс подумала, что в этот час утра она, наверное, дремлет, и поэтому молчала. Миссис Ланкастер, однако, казалось, вдруг резко пробудилась. Глаза ее открылись, она посмотрела на Таппенс и сказала:
— Я вижу, вы смотрите на камин.
— Я?! Неужто и вправду смотрела? — Таппенс даже слегка перепугалась.
— Да. Я еще подумала… — Она подалась вперед и понизила голос:
— Простите меня, это было ваше бедное дитя?
Таппенс замялась, немного сбитая с толку.
— Я… нет, не думаю, — ответила она.
— А то я все гадала. Я подумала, что вы могли приехать именно из-за этого. Кто-то же должен когда-то приехать. Возможно, еще приедут. А смотреть на камин так, как смотрели вы… Знаете, оно как раз там, за камином.
— О-о, — протянула Таппенс. — О-о, правда?
— Всегда в одно и то же время, — тихим голосом продолжала миссис Ланкастер. — Всегда в один и тот же час. — Она подняла взор и посмотрела на часы на каминной доске. Таппенс тоже подняла глаза. — Десять минут двенадцатого, — сказала старушка. — Десять минут двенадцатого. Да, всегда в одно и то же время, каждое утро. — Она вздохнула. — Люди не понимали — я рассказала им, что знаю, но они упорно не желают мне верить!
Таппенс испытала облегчение от того, что в этот миг дверь открылась и вошел Томми. Таппенс встала.
— Я здесь. Я готова. — Она направилась к двери, повернув на ходу голову, чтобы сказать:
— До свидания, миссис Ланкастер.
— Ну как, поладили? — спросила она Томми, когда они вышли в холл.
— После твоего ухода, — ответил Томми, — там было, как в горящем доме.
— Я, похоже, дурно на нее подействовала, правда? — сказала Таппенс. — В некотором роде я довольна.
— Почему довольна?
— Ну, в моем-то возрасте, — сказала Таппенс, — да еще если учесть мою чопорную, респектабельную и слегка скучную внешность, приятно думать, что меня могут принять за растленную женщину, этакую роковую секс-бомбу.
— Дурочка, — сказал Томми, любовно ущипнув ее за руку. — А с кем ты развлекалась? Она показалась мне весьма милой старушкой.
— Она и впрямь очень мила, — сказала Таппенс. — Славная старушка, но, я думаю, к сожалению, совершенно чокнутая.
— Чокнутая?
— Да. Похоже, думает, что за камином находится какой-то мертвый ребенок или что-то в этом роде. Она спросила, не мое ли это бедное дитя.
— Довольно неприятно, — заметил Томми. — Наверное, тут есть люди, которые слегка не в себе, наряду со старушками, единственная болезнь которых — возраст. И все же она показалась мне славной.
— О да, она была мила, — сказала Таппенс. — Мила и радушна. Интересно, что ей мерещится и почему?
Неожиданно снова появилась мисс Паккард.
— До свидания, миссис Бересфорд. Надеюсь, вам подали кофе?
— О да, подали, спасибо.
— По-моему, очень мило, что вы приехали, — сказала мисс Паккард. Повернувшись к Томми, она добавила:
— И я знаю, что мисс Фэншо получила большое удовольствие от вашего визита. Мне жаль, что она нагрубила вашей жене.
— По-моему, это доставило ей большое удовольствие, — отозвалась Таппенс.
— Да, вы совершенно правы. Она и впрямь любит грубить людям. К сожалению, у нее это здорово получается.
— И поэтому она упражняется в этом искусстве при любой возможности, — подбросил Томми.
— Вы оба все так хорошо понимаете, — одобрительно заметила мисс Паккард.
— Та старушка, с которой я беседовала, — спросила Таппенс, — она, по-моему, назвалась миссис Ланкастер?
— О да, миссис Ланкастер. Мы все ее очень любим.
— Она… она немного странная?
— Ну, у нее есть причуды, — снисходительно сказала мисс Паккард. — У нас тут несколько человек с причудами. Совершенно безобидные. Но… ну такие уж они. То, что им мерещится, произошло с ними. Или с другими людьми. Мы стараемся не обращать внимания, не поощрять их. Просто относиться к этому спокойно. Я, право, думаю, что они лишь тренируют свое воображение. Некая фантазия, знаете ли, в которой нравится пребывать. Нечто возбуждающее, или нечто грустное и трагическое. Что именно, не имеет значения. Но никакой мании преследования, слава богу. Это было бы уж совсем никуда.
— Ну, дело сделано, — со вздохом сказал Томми, сев в машину. — Теперь мы избавились от необходимости приезжать сюда по крайней мере на полгода.
Но через полгода им ехать не пришлось, так как три недели спустя тетушка Ада отошла во сне.
3. Похороны
— Похороны — это всегда довольно грустно, правда? — сказала Таппенс.
Они только что вернулись с похорон тети Ады, проделав утомительное путешествие в поезде, поскольку погребение состоялось в одной деревеньке в Линкольншире, где были похоронены большинство членов семьи и предков тети Ады.
— А чего ж ты хочешь от похорон? — резонно спросил Томми. — Чтобы это была сцена бесшабашного веселья?
— Ну, в некоторых местах они проходят весело, — сказала Таппенс. — Я имею в виду, что ирландцы веселятся на поминках, разве нет? Сначала-то они голосят и причитают, зато потом напиваются и предаются разгулу. Выпьем? — добавила она, бросив взгляд на сервант.
Томми принес то, что он считал приличествующим данному случаю, — «белую даму»[1].
— А, так-то оно лучше, — заметила Таппенс.
Она сняла черную шляпку, швырнула ее через всю комнату и сбросила черное пальто.
— Ненавижу траур, — заявила она. — От него иногда разит нафталиновыми шариками, потому что одежда где-то лежала.
— Тебе не обязательно продолжать носить траур. Эта одежда только для того, чтобы сходить в ней на похороны, — сказал Томми.
— Да, да, я знаю. Через минуту-другую я поднимусь наверх и надену ярко-красную кофту, чтобы было веселей. Можешь приготовить мне еще одну «белую даму».
— Право, Таппенс, я и думать не думал, что похороны настроят тебя на такой праздничный лад.
— Я говорила, что похороны — это грустно, — сказала Таппенс, появляясь вновь минуту или две спустя в блестящем вишневом платье с приколотой к плечу рубиново-бриллиантовой ящерицей, — потому что именно похороны тети Ады грустные. Пожилые люди, мало кто плачет и шмыгает носом, цветов немного. Умер кто-то одинокий и старый, по ком особо не будут тосковать.
— По-моему, эти похороны дались тебе гораздо легче, чем дались бы, скажем, мои.
— Вот тут ты в корне не прав, — возразила Таппенс. — Я даже и думать особенно не хочу о твоих похоронах, поскольку предпочла бы умереть раньше тебя. Но, скажу я тебе, доведись мне присутствовать на твоих похоронах, это была бы оргия горя. Я бы прихватила с собой уйму носовых платков.
— С черной каймой?
— Ну, до черной каймы я не додумалась, но мысль неплохая. К тому же похоронное бюро как-то настраивает на возвышенный лад. Оно каким-то образом избавляет тебя от горя.
— Право, Таппенс, я нахожу, что твои замечания о моей кончине и о действии, какое она на тебя произведет, отдают исключительно дурным вкусом. Мне это не нравится. Забудем о похоронах.
— Согласна. Забудем.
— Бедная старушка умерла, — сказал Томми, — отошла мирно и без страданий. Так что не будем больше об этом. Я, пожалуй, разберусь в этих бумагах.
Он прошел к письменному столу и порылся в бумагах.
— Нет, куда же я положил письмо от мистера Рокбери?
— Кто этот мистер Рокбери? А, ты имеешь в виду адвоката, который тебе написал?
— Да. Об устройстве ее дел. Я, похоже, последний оставшийся в живых член семьи.
— Жаль, что она не оставила тебе состояния, — заметила Таппенс.
— Будь у нее состояние, она бы оставила его этому кошачьему приюту, — сказал Томми. — На этот завещательный отказ почти наверняка уйдут все деньги. Мне почти ничего не останется. Впрочем, не больно-то и надо.
— Она так любила кошек?
— Не знаю. Вероятно. Я никогда не слышал, чтобы она о них упоминала. По-моему, — задумчиво сказал Томми, — ей доставляло большое удовольствие говорить своим старым друзьям, когда они навещали ее: «Я вам кое-что оставила в своем завещании, дорогая», или: «Эту брошку, которая вам так нравится, я завещала вам». На самом же деле она ничего никому не оставила, кроме кошачьего приюта.
— Могу спорить, она прямо блаженствовала при этом, — развивала его мысль Таппенс. — Я воочию вижу, как она говорит всем своим старым подругам то, что ты сейчас сказал мне. Или, скорее, так называемым старым подругам, ибо я не думаю, что они были людьми, которые ей действительно нравились. Просто она забавлялась тем, что дурачила их. Не хотелось бы такое говорить, но ведь она была старая ведьма, разве нет, Томми? Только вот ведь что странно: вроде и ведьма, а все равно ее любишь. Надо ведь уметь получать какую-то радость от жизни, даже когда ты стар и тебя упрятали в богадельню. Нам придется ехать в «Солнечный кряж»?
— А где другое письмо, от мисс Паккард? Ах да, вот оно. Я положил его вместе с письмом от Рокбери. Да, она пишет, что остались некоторые вещи, которые теперь, очевидно, являются моей собственностью. Она взяла с собой кое-какую мебель, когда перебралась туда жить, ты знаешь. И, разумеется, остались ее личные вещи. Одежда и все такое. Я полагаю, кто-то должен посмотреть их. Ну, и письма, и другая мелочь. Я ее душеприказчик, так что, наверное, это лежит на мне. Не думаю, что там есть нечто нужное нам, правда? Разве что тот маленький письменный стол, который мне всегда нравился. По-моему, он принадлежал дядюшке Уильяму.
— Ну, можешь взять его на память, — сказала Таппенс. — А остальное, я полагаю, нужно просто отправить на аукцион.
— Так что тебе, по сути, незачем туда ехать, — сказал Томми.
— О, но я хотела бы съездить.
— Хотела бы? Почему? А не боишься, что тебе будет скучно?
— Что — просматривать ее вещи? Нет, не боюсь. Наверное, я не лишена любознательности. Старые письма и антиквариат всегда интересны, и я считаю, что надо посмотреть на них своими глазами, а не отправлять сразу на аукцион или доверять посторонним. Нет, мы поедем вместе, посмотрим ее вещи и узнаем, нет ли среди них чего-нибудь такого, что мы хотели бы оставить. Ну и вообще, все уладим.
— Нет, правда, почему ты хочешь поехать? У тебя ведь есть какая-то другая причина, верно?
— О боже, — вздохнула Таппенс, — это так ужасно — быть замужем за человеком, который столько о тебе знает.
— Значит, есть-таки другая причина?
— Да вроде нет.
— Ладно, оставь. Не так уж ты любишь копаться в барахле других людей.
— Я считаю это своим долгом, — твердо заявила Таппенс. — Нет, единственная другая причина…
— Ладно, выкладывай.
— Мне очень хотелось бы повидать… ту, другую старую кошечку снова.
— Что?! Ту, которой мерещилось мертвое дитя за камином?
— Да, — ответила Таппенс. — Я хотела бы еще раз поговорить с ней. Мне хотелось бы знать, что было у нее на уме, когда она все это говорила. То ли она что-то вспомнила, то ли просто себе навоображала? Чем больше я об этом думаю, тем необычнее все кажется. Что заставило ее думать, будто это мертвое дитя могло быть моим? Я похожа на человека, у которого был мертвый ребенок?
— Даже и не знаю, как, по-твоему, должен выглядеть человек, у которого умер ребенок, — ответил Томми. — Я бы так не подумал. Во всяком случае, Таппенс, наш долг съездить туда. Решено: напишем мисс Паккард и договоримся о дне. А ты, может, заодно и побалдеешь на стороне…
Они только что вернулись с похорон тети Ады, проделав утомительное путешествие в поезде, поскольку погребение состоялось в одной деревеньке в Линкольншире, где были похоронены большинство членов семьи и предков тети Ады.
— А чего ж ты хочешь от похорон? — резонно спросил Томми. — Чтобы это была сцена бесшабашного веселья?
— Ну, в некоторых местах они проходят весело, — сказала Таппенс. — Я имею в виду, что ирландцы веселятся на поминках, разве нет? Сначала-то они голосят и причитают, зато потом напиваются и предаются разгулу. Выпьем? — добавила она, бросив взгляд на сервант.
Томми принес то, что он считал приличествующим данному случаю, — «белую даму»[1].
— А, так-то оно лучше, — заметила Таппенс.
Она сняла черную шляпку, швырнула ее через всю комнату и сбросила черное пальто.
— Ненавижу траур, — заявила она. — От него иногда разит нафталиновыми шариками, потому что одежда где-то лежала.
— Тебе не обязательно продолжать носить траур. Эта одежда только для того, чтобы сходить в ней на похороны, — сказал Томми.
— Да, да, я знаю. Через минуту-другую я поднимусь наверх и надену ярко-красную кофту, чтобы было веселей. Можешь приготовить мне еще одну «белую даму».
— Право, Таппенс, я и думать не думал, что похороны настроят тебя на такой праздничный лад.
— Я говорила, что похороны — это грустно, — сказала Таппенс, появляясь вновь минуту или две спустя в блестящем вишневом платье с приколотой к плечу рубиново-бриллиантовой ящерицей, — потому что именно похороны тети Ады грустные. Пожилые люди, мало кто плачет и шмыгает носом, цветов немного. Умер кто-то одинокий и старый, по ком особо не будут тосковать.
— По-моему, эти похороны дались тебе гораздо легче, чем дались бы, скажем, мои.
— Вот тут ты в корне не прав, — возразила Таппенс. — Я даже и думать особенно не хочу о твоих похоронах, поскольку предпочла бы умереть раньше тебя. Но, скажу я тебе, доведись мне присутствовать на твоих похоронах, это была бы оргия горя. Я бы прихватила с собой уйму носовых платков.
— С черной каймой?
— Ну, до черной каймы я не додумалась, но мысль неплохая. К тому же похоронное бюро как-то настраивает на возвышенный лад. Оно каким-то образом избавляет тебя от горя.
— Право, Таппенс, я нахожу, что твои замечания о моей кончине и о действии, какое она на тебя произведет, отдают исключительно дурным вкусом. Мне это не нравится. Забудем о похоронах.
— Согласна. Забудем.
— Бедная старушка умерла, — сказал Томми, — отошла мирно и без страданий. Так что не будем больше об этом. Я, пожалуй, разберусь в этих бумагах.
Он прошел к письменному столу и порылся в бумагах.
— Нет, куда же я положил письмо от мистера Рокбери?
— Кто этот мистер Рокбери? А, ты имеешь в виду адвоката, который тебе написал?
— Да. Об устройстве ее дел. Я, похоже, последний оставшийся в живых член семьи.
— Жаль, что она не оставила тебе состояния, — заметила Таппенс.
— Будь у нее состояние, она бы оставила его этому кошачьему приюту, — сказал Томми. — На этот завещательный отказ почти наверняка уйдут все деньги. Мне почти ничего не останется. Впрочем, не больно-то и надо.
— Она так любила кошек?
— Не знаю. Вероятно. Я никогда не слышал, чтобы она о них упоминала. По-моему, — задумчиво сказал Томми, — ей доставляло большое удовольствие говорить своим старым друзьям, когда они навещали ее: «Я вам кое-что оставила в своем завещании, дорогая», или: «Эту брошку, которая вам так нравится, я завещала вам». На самом же деле она ничего никому не оставила, кроме кошачьего приюта.
— Могу спорить, она прямо блаженствовала при этом, — развивала его мысль Таппенс. — Я воочию вижу, как она говорит всем своим старым подругам то, что ты сейчас сказал мне. Или, скорее, так называемым старым подругам, ибо я не думаю, что они были людьми, которые ей действительно нравились. Просто она забавлялась тем, что дурачила их. Не хотелось бы такое говорить, но ведь она была старая ведьма, разве нет, Томми? Только вот ведь что странно: вроде и ведьма, а все равно ее любишь. Надо ведь уметь получать какую-то радость от жизни, даже когда ты стар и тебя упрятали в богадельню. Нам придется ехать в «Солнечный кряж»?
— А где другое письмо, от мисс Паккард? Ах да, вот оно. Я положил его вместе с письмом от Рокбери. Да, она пишет, что остались некоторые вещи, которые теперь, очевидно, являются моей собственностью. Она взяла с собой кое-какую мебель, когда перебралась туда жить, ты знаешь. И, разумеется, остались ее личные вещи. Одежда и все такое. Я полагаю, кто-то должен посмотреть их. Ну, и письма, и другая мелочь. Я ее душеприказчик, так что, наверное, это лежит на мне. Не думаю, что там есть нечто нужное нам, правда? Разве что тот маленький письменный стол, который мне всегда нравился. По-моему, он принадлежал дядюшке Уильяму.
— Ну, можешь взять его на память, — сказала Таппенс. — А остальное, я полагаю, нужно просто отправить на аукцион.
— Так что тебе, по сути, незачем туда ехать, — сказал Томми.
— О, но я хотела бы съездить.
— Хотела бы? Почему? А не боишься, что тебе будет скучно?
— Что — просматривать ее вещи? Нет, не боюсь. Наверное, я не лишена любознательности. Старые письма и антиквариат всегда интересны, и я считаю, что надо посмотреть на них своими глазами, а не отправлять сразу на аукцион или доверять посторонним. Нет, мы поедем вместе, посмотрим ее вещи и узнаем, нет ли среди них чего-нибудь такого, что мы хотели бы оставить. Ну и вообще, все уладим.
— Нет, правда, почему ты хочешь поехать? У тебя ведь есть какая-то другая причина, верно?
— О боже, — вздохнула Таппенс, — это так ужасно — быть замужем за человеком, который столько о тебе знает.
— Значит, есть-таки другая причина?
— Да вроде нет.
— Ладно, оставь. Не так уж ты любишь копаться в барахле других людей.
— Я считаю это своим долгом, — твердо заявила Таппенс. — Нет, единственная другая причина…
— Ладно, выкладывай.
— Мне очень хотелось бы повидать… ту, другую старую кошечку снова.
— Что?! Ту, которой мерещилось мертвое дитя за камином?
— Да, — ответила Таппенс. — Я хотела бы еще раз поговорить с ней. Мне хотелось бы знать, что было у нее на уме, когда она все это говорила. То ли она что-то вспомнила, то ли просто себе навоображала? Чем больше я об этом думаю, тем необычнее все кажется. Что заставило ее думать, будто это мертвое дитя могло быть моим? Я похожа на человека, у которого был мертвый ребенок?
— Даже и не знаю, как, по-твоему, должен выглядеть человек, у которого умер ребенок, — ответил Томми. — Я бы так не подумал. Во всяком случае, Таппенс, наш долг съездить туда. Решено: напишем мисс Паккард и договоримся о дне. А ты, может, заодно и побалдеешь на стороне…
4. Дом на картине
Таппенс глубоко вздохнула.
— Все как прежде, — сказала она.
Они с Томми стояли на ступеньках «Солнечного кряжа».
— А почему бы и нет? — ответил Томми.
— Не знаю. Просто у меня какое-то ощущение, что время в разных местах идет с разной скоростью. Возвращаешься куда-нибудь и чувствуешь, что время тут проносилось со страшной быстротой и что наверняка многое изменилось. Но здесь… Томми… ты помнишь Остенде?[2]
— Остенде? Мы ездили туда на медовый месяц. Разумеется, помню.
— А ты помнишь, какая там висела надпись? ТРАМВАЙСТОЙ — то-то мы посмеялись. Она казалась нелепой.
— По-моему, это было в Кноке, а не в Остенде. Неважно, главное, ты помнишь. Ну, а здесь применимо другое слово-гибрид — ВРЕМЯСТОЙ. Просто время тут стояло без движения. Похоже на историю о привидениях, только все наоборот.
— Не понимаю, что ты такое буровишь. Ты что, собираешься стоять тут весь день, рассуждая о времени, и даже не нажмешь на кнопку звонка? Тети Ады ведь здесь уже нет. Значит, хоть что-то да изменилось.
Он нажал на кнопку звонка.
— Это единственное, что изменилось. Моя старушка будет пить молоко и говорить о каминах, а миссис… как ее там… проглотит наперсток или чайную ложку, а смешная маленькая женщина выскочит из комнаты и писклявым голосом будет требовать свое какао, а мисс Паккард спустится по лестнице и…
Дверь отворилась. Молодая женщина в нейлоновом халате произнесла:
— Мистер и миссис Бересфорд? Мисс Паккард ждет вас.
Она уже собралась было, как и в прошлый раз, провести их в ту же самую гостиную, когда по лестнице спустилась и приветствовала их мисс Паккард. Держалась она, с учетом обстоятельств, менее оживленно, чем обычно. Мисс Паккард была докой по части соболезнований и всегда знала, какую дозу сочувствия выдать, и когда, чтобы не привести гостей в замешательство. Семьдесят лет — вот отпущенный по Библии срок пребывания человека на земле, а в ее заведении смерть редко наступала раньше.
— Так хорошо, что вы приехали. Я все аккуратно разложила. Я рада, что вы приехали так быстро, потому что уже три или четыре человека стоят в очереди на поселение у меня. Я уверена, вы правильно меня поймете и не подумаете, будто я вас подгоняю.
— О нет, что вы, мы все понимаем, — заверил ее Томми.
— Вещи все еще в комнате, которую занимала мисс Фэншо, — объяснила мисс Паккард, открывая дверь комнаты, в которой они видели в последний раз тетю Аду. У комнаты был тот заброшенный вид, который появляется, когда кровать покрыта чехлом от пыли, а из-под него торчат аккуратно сложенные одеяла и подушки.
Двери платяного шкафа стояли открытыми, и одежда, прежде висевшая и лежавшая в нем, сейчас была аккуратно сложена на кровати.
— Что вы обычно делаете… я хочу сказать, что в подобных случаях делают с одеждой и вещами? — спросила Таппенс.
Мисс Паккард, как и всегда, оказалась в высшей степени знающей и полезной.
— Могу сообщить вам названия двух-трех обществ, которые только рады были бы получить эти вещи. У нее была весьма приличная меховая накидка и добротное пальто, но я не думаю, что вы станете ими пользоваться. Впрочем, возможно, вы и сами знаете благотворительные общества, которым можно передать эти вещи.
Таппенс покачала головой.
— У нее были кое-какие драгоценности, — продолжала мисс Паккард. — Я их убрала на всякий случай. Вы найдете их в правом выдвижном ящике туалетного столика. Я положила их туда перед самым вашим приездом.
— Большое спасибо за хлопоты, — сказал Томми.
Таппенс во все глаза уставилась на картину над каминной доской. На небольшом, писанном маслом полотне был изображен бледно-розовый дом, стоявший рядом с каналом, через который был перекинут горбатый мостик. Под мостом, у берега, стояла пустая лодка. Вдали высились два тополя. Пейзаж был довольно милый, но все же Томми удивился, с чего бы вдруг Таппенс так серьезно разглядывает его.
— Как забавно, — сказала Таппенс.
Томми вопрошающе посмотрел на нее. Вещи, которые Таппенс находила забавными, нельзя было, как он знал из долгого опыта, на самом деле описать этим прилагательным.
— Что ты имеешь в виду, Таппенс?
— Забавно. Когда я была здесь, я этой картины не заметила. Но странно то, что этот дом я где-то видела. Или, возможно, видела какой-то дом, похожий на этот. Я помню его довольно хорошо… Смешно, но я не могу вспомнить, когда и где…
— Я полагаю, ты заметила его, на самом деле, даже не заметив, что заметила, — сказал Томми, чувствуя, что довольно неуклюже выбирает слова и повторяется, как Таппенс повторялась со своим «забавно».
— А ты заметил ее, Томми, когда мы были здесь в прошлый раз?
— Нет, но я тогда особенно и не смотрел.
— Ах, эта картина, — заговорила мисс Паккард. — Нет, не думаю, что вы увидели бы ее, когда были здесь в последний раз, потому как я почти уверена, что тогда она над каминной доской не висела. Вообще-то картина принадлежала одной из наших постоялиц, и та подарила ее вашей тете. Мисс Фэншо пару раз похвалила картину, и другая леди подарила ее вашей тете.
— А, понятно, — сказала Таппенс, — так что прежде я ее видеть не могла. Но я по-прежнему чувствую, что этот дом мне знаком. А тебе, Томми?
— Нет, — ответил Томми.
— Ну, сейчас я вас оставлю, — бодро сказала мисс Паккард. — Я к вашим услугам в любое время.
Она с улыбкой кивнула и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.
— Пожалуй, мне не нравятся зубы этой женщины, — заметила Таппенс.
— А что с ними такое?
— Да больно их много. Или они слишком большие: чтобы съесть тебя, дитя мое, — как у бабушки Красной Шапочки.
— Ты, похоже, сегодня сама не своя, Таппенс.
— Да, пожалуй. Я всегда считала мисс Паккард очень приятной женщиной, но сегодня почему-то она кажется мне немного зловещей. Ты когда-нибудь чувствовал такое?
— Нет, не чувствовал. Ладно, давай займемся тем, ради чего приехали, — посмотрим, как выражаются законники «движимое имущество» тети Ады. Это и есть тот самый письменный стол, о котором я тебе говорил, стол дядюшки Уильяма. Он тебе нравится?
— Симпатичный столик. Эпоха Регентства[3], я бы сказала. Очень хорошо, что старым людям, которые приезжают сюда жить, разрешается привозить с собой часть своих вещей. Эти набитые конским волосом стулья мне не нужны, но я бы хотела забрать вон тот столик для рукоделия. Это как раз то, что нам нужно в угол у окна, где у нас все свалено в кучу.
— Хорошо, — сказал Томми. — Отмечу эти два предмета.
— Заберем также картину над каминной доской. Удивительно славная картина, и я совершенно уверена, что видела где-то этот дом прежде. Ну, посмотрим драгоценности?
Они открыли ящик туалетного столика. Там лежал набор камней, флорентийский браслет, серьги и перстень с вправленными в него разноцветными камнями.
— Я видела один такой раньше, — сказала Таппенс. — Обычно камни — дар со значением. Из первых букв их названий складываются слова. Иногда «дражайшая». Бриллиант, изумруд, аметист… нет, это не «дражайшая». Просто не могу себе представить, чтобы кто-то подарил тетушке Аде перстень, который означал бы «дражайшая». Рубин, изумруд… трудность в том, что никогда не знаешь, с чего начать. Попробую снова. Рубин, изумруд, еще один рубин, нет, по-моему, это гранат и аметист и еще один розовый камень, на этот раз, должно быть, рубин и небольшой бриллиант в середине. О, ну конечно! Это же «уважение»[4]. Право, довольно мило. Так старомодно и сентиментально.
— Все как прежде, — сказала она.
Они с Томми стояли на ступеньках «Солнечного кряжа».
— А почему бы и нет? — ответил Томми.
— Не знаю. Просто у меня какое-то ощущение, что время в разных местах идет с разной скоростью. Возвращаешься куда-нибудь и чувствуешь, что время тут проносилось со страшной быстротой и что наверняка многое изменилось. Но здесь… Томми… ты помнишь Остенде?[2]
— Остенде? Мы ездили туда на медовый месяц. Разумеется, помню.
— А ты помнишь, какая там висела надпись? ТРАМВАЙСТОЙ — то-то мы посмеялись. Она казалась нелепой.
— По-моему, это было в Кноке, а не в Остенде. Неважно, главное, ты помнишь. Ну, а здесь применимо другое слово-гибрид — ВРЕМЯСТОЙ. Просто время тут стояло без движения. Похоже на историю о привидениях, только все наоборот.
— Не понимаю, что ты такое буровишь. Ты что, собираешься стоять тут весь день, рассуждая о времени, и даже не нажмешь на кнопку звонка? Тети Ады ведь здесь уже нет. Значит, хоть что-то да изменилось.
Он нажал на кнопку звонка.
— Это единственное, что изменилось. Моя старушка будет пить молоко и говорить о каминах, а миссис… как ее там… проглотит наперсток или чайную ложку, а смешная маленькая женщина выскочит из комнаты и писклявым голосом будет требовать свое какао, а мисс Паккард спустится по лестнице и…
Дверь отворилась. Молодая женщина в нейлоновом халате произнесла:
— Мистер и миссис Бересфорд? Мисс Паккард ждет вас.
Она уже собралась было, как и в прошлый раз, провести их в ту же самую гостиную, когда по лестнице спустилась и приветствовала их мисс Паккард. Держалась она, с учетом обстоятельств, менее оживленно, чем обычно. Мисс Паккард была докой по части соболезнований и всегда знала, какую дозу сочувствия выдать, и когда, чтобы не привести гостей в замешательство. Семьдесят лет — вот отпущенный по Библии срок пребывания человека на земле, а в ее заведении смерть редко наступала раньше.
— Так хорошо, что вы приехали. Я все аккуратно разложила. Я рада, что вы приехали так быстро, потому что уже три или четыре человека стоят в очереди на поселение у меня. Я уверена, вы правильно меня поймете и не подумаете, будто я вас подгоняю.
— О нет, что вы, мы все понимаем, — заверил ее Томми.
— Вещи все еще в комнате, которую занимала мисс Фэншо, — объяснила мисс Паккард, открывая дверь комнаты, в которой они видели в последний раз тетю Аду. У комнаты был тот заброшенный вид, который появляется, когда кровать покрыта чехлом от пыли, а из-под него торчат аккуратно сложенные одеяла и подушки.
Двери платяного шкафа стояли открытыми, и одежда, прежде висевшая и лежавшая в нем, сейчас была аккуратно сложена на кровати.
— Что вы обычно делаете… я хочу сказать, что в подобных случаях делают с одеждой и вещами? — спросила Таппенс.
Мисс Паккард, как и всегда, оказалась в высшей степени знающей и полезной.
— Могу сообщить вам названия двух-трех обществ, которые только рады были бы получить эти вещи. У нее была весьма приличная меховая накидка и добротное пальто, но я не думаю, что вы станете ими пользоваться. Впрочем, возможно, вы и сами знаете благотворительные общества, которым можно передать эти вещи.
Таппенс покачала головой.
— У нее были кое-какие драгоценности, — продолжала мисс Паккард. — Я их убрала на всякий случай. Вы найдете их в правом выдвижном ящике туалетного столика. Я положила их туда перед самым вашим приездом.
— Большое спасибо за хлопоты, — сказал Томми.
Таппенс во все глаза уставилась на картину над каминной доской. На небольшом, писанном маслом полотне был изображен бледно-розовый дом, стоявший рядом с каналом, через который был перекинут горбатый мостик. Под мостом, у берега, стояла пустая лодка. Вдали высились два тополя. Пейзаж был довольно милый, но все же Томми удивился, с чего бы вдруг Таппенс так серьезно разглядывает его.
— Как забавно, — сказала Таппенс.
Томми вопрошающе посмотрел на нее. Вещи, которые Таппенс находила забавными, нельзя было, как он знал из долгого опыта, на самом деле описать этим прилагательным.
— Что ты имеешь в виду, Таппенс?
— Забавно. Когда я была здесь, я этой картины не заметила. Но странно то, что этот дом я где-то видела. Или, возможно, видела какой-то дом, похожий на этот. Я помню его довольно хорошо… Смешно, но я не могу вспомнить, когда и где…
— Я полагаю, ты заметила его, на самом деле, даже не заметив, что заметила, — сказал Томми, чувствуя, что довольно неуклюже выбирает слова и повторяется, как Таппенс повторялась со своим «забавно».
— А ты заметил ее, Томми, когда мы были здесь в прошлый раз?
— Нет, но я тогда особенно и не смотрел.
— Ах, эта картина, — заговорила мисс Паккард. — Нет, не думаю, что вы увидели бы ее, когда были здесь в последний раз, потому как я почти уверена, что тогда она над каминной доской не висела. Вообще-то картина принадлежала одной из наших постоялиц, и та подарила ее вашей тете. Мисс Фэншо пару раз похвалила картину, и другая леди подарила ее вашей тете.
— А, понятно, — сказала Таппенс, — так что прежде я ее видеть не могла. Но я по-прежнему чувствую, что этот дом мне знаком. А тебе, Томми?
— Нет, — ответил Томми.
— Ну, сейчас я вас оставлю, — бодро сказала мисс Паккард. — Я к вашим услугам в любое время.
Она с улыбкой кивнула и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.
— Пожалуй, мне не нравятся зубы этой женщины, — заметила Таппенс.
— А что с ними такое?
— Да больно их много. Или они слишком большие: чтобы съесть тебя, дитя мое, — как у бабушки Красной Шапочки.
— Ты, похоже, сегодня сама не своя, Таппенс.
— Да, пожалуй. Я всегда считала мисс Паккард очень приятной женщиной, но сегодня почему-то она кажется мне немного зловещей. Ты когда-нибудь чувствовал такое?
— Нет, не чувствовал. Ладно, давай займемся тем, ради чего приехали, — посмотрим, как выражаются законники «движимое имущество» тети Ады. Это и есть тот самый письменный стол, о котором я тебе говорил, стол дядюшки Уильяма. Он тебе нравится?
— Симпатичный столик. Эпоха Регентства[3], я бы сказала. Очень хорошо, что старым людям, которые приезжают сюда жить, разрешается привозить с собой часть своих вещей. Эти набитые конским волосом стулья мне не нужны, но я бы хотела забрать вон тот столик для рукоделия. Это как раз то, что нам нужно в угол у окна, где у нас все свалено в кучу.
— Хорошо, — сказал Томми. — Отмечу эти два предмета.
— Заберем также картину над каминной доской. Удивительно славная картина, и я совершенно уверена, что видела где-то этот дом прежде. Ну, посмотрим драгоценности?
Они открыли ящик туалетного столика. Там лежал набор камней, флорентийский браслет, серьги и перстень с вправленными в него разноцветными камнями.
— Я видела один такой раньше, — сказала Таппенс. — Обычно камни — дар со значением. Из первых букв их названий складываются слова. Иногда «дражайшая». Бриллиант, изумруд, аметист… нет, это не «дражайшая». Просто не могу себе представить, чтобы кто-то подарил тетушке Аде перстень, который означал бы «дражайшая». Рубин, изумруд… трудность в том, что никогда не знаешь, с чего начать. Попробую снова. Рубин, изумруд, еще один рубин, нет, по-моему, это гранат и аметист и еще один розовый камень, на этот раз, должно быть, рубин и небольшой бриллиант в середине. О, ну конечно! Это же «уважение»[4]. Право, довольно мило. Так старомодно и сентиментально.