Кристи Агата. Сверкающий цианид

   – Да, это хороший план. Каковы условия?
   – Сто фунтов наличными и билет в Рио-де-Жанейро. Деньги вручаются только на палубе.
   Руфь улыбнулась.
   – Прекрасно. Хотите быть уверены, что он действительно отчалит.
   – Вижу, вы все поняли.
   – Обычное дело, – бросила она.
   – От него буквально не знаешь, чего ждать. – Он помолчал. – Вы действительно не возражаете?
   – Разумеется. – Она улыбнулась. – Уверяю вас, мне это не составит труда.
   – Для вас не составит труда и более сложное поручение.
   – Билет уже заказан? Кстати, как его зовут?
   – Виктор Дрейк. Вот его билет. Я вчера звонил в пароходство. «Сан Кристобаль» отплывает завтра из Тилбури.
   Руфь взяла билет, проверила его для порядка и опустила в сумочку.
   – Договорились. Все сделаю. Двенадцать часов Адрес?
   – Отель «Рупперт», Рассел Сквер.
   Она записала.
   – Руфь, дорогая, не знаю, что бы я делал без вас. – В избытке чувств он положил ей на плечо руку Такого раньше он себе никогда не позволял. – Вы моя правая рука, вы часть меня самого.
   Она покраснела от удовольствия.
   – Я не умею говорить… Ваша работа воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Но, поверьте, это совсем не так. Вы не представляете, насколько я вам доверяю во всем… – Слово «во всем» он повторил – Вы самая добрая, самая милая, самая надежная девушка на свете.
   Руфь засмеялась и, чтобы скрыть удовольствие и смущение, проговорила:
   – Вы испортите меня своей похвалой.
   – Но это действительно так. Руфь, вы часть фирмы. Жизнь без вас была бы немыслима.
   Она вышла, согретая теплотой его слов. И это чувство все еще жило в ней, когда она прибыла в отель «Рупперт».
   Возложенное поручение ничуть ее не смущало. Она верила, что сумеет найти выход из любого положения. Случайные приключения никогда не привлекали ее. А Виктора Дрейка она воспринимала как часть своих повседневных обязанностей.
   Он оказался точно таким, каким она его себе представляла, может быть, только немного красивее. А что касается его характера – тут она не ошиблась. Добродетелями природа обделила Виктора Дрейка. Такого бессердечного, расчетливого типа еще надо было поискать. Дьявол под маской добродушия. Чего она не учла, так это его способности читать мысли других людей и той легкости, с какой он умел воздействовать на их эмоции. Очевидно, она также переоценила свои возможности противиться его обаянию. А он был обаятелен.
   Он с радостным изумлением приветствовал ее.
   – Полномочный представитель самого Джорджа. Великолепно. Какая неожиданность!
   Сухо, спокойно она изложила ему условия. Виктор воспринял их самым дружелюбным образом.
   – Сотня фунтов? Совсем не плохо. Бедняга Джордж. Я бы согласился на шестьдесят – но об этом ему не сказал! Условия: «Не беспокоить дражайшую кузину Розмари – не совращать девственную кузину Ирис – не обременять достопочтенного кузена Джорджа». Согласен! Кто проводит меня на «Сан Кристобаль»? Вы, дорогая мисс Лессинг? Превосходно. – Он сморщил нос, темные глаза сверкнули сочувствием. Загорелым худым лицом и фигурой он напоминал тореадора самого романтического пошиба! Он был способен произвести на женщину впечатление и знал это!
   – Вы уже порядочно работаете у Бартона, не так ли, мисс Лессинг?
   – Шесть лет.
   – И он не знает, что бы он без вас делал! Да, да, мне все известно. И про вас я тоже все знаю, мисс Лессинг.
   – Каким образом? – насторожилась Руфь.
   Виктор усмехнулся.
   – Розмари рассказала.
   – Розмари? Но…
   – Не волнуйтесь. Я не собираюсь больше надоедать ей. Она уже обласкала меня – такая лапочка. Признаюсь, я выудил у нее сотню.
   – Вы…
   Руфь осеклась, а Виктор рассмеялся. У него был заразительный смех. Она не понимала, почему смеется с ним вместе.
   – Это недостойно вас, мистер Дрейк.
   – Я законченный паразит. Обладаю отточенной техникой паразитирования. Кошелек, например, откроется, если послать телеграмму с намеком на предполагаемое самоубийство.
   – Вы должны стыдиться самого себя.
   – Я глубоко раскаиваюсь. Я скопище пороков, мисс Лессинг. Мне хотелось бы обнажить перед вами свою суть.
   – Зачем? – Она заинтересовалась.
   – Не знаю. Вы не такая, как все. Моей техникой вас не проймешь. Какие у вас ясные глаза – глаза праведницы. Нет, кающийся грешник ничего от вас не добьется. В вас нет ни капли жалости.
   Ее лицо сделалось жестким.
   – Ненавижу жалость.
   – Несмотря на ваше имя? Ведь вас, кажется, зовут Руфь? Довольно пикантно. Руфь – безжалостная !.
   – Не люблю слабых.
   – Кто назвал меня слабым? Нет, нет, дорогая моя, вы ошибаетесь. Может быть, я просто мерзавец, но мне хочется сказать вам одну вещь.
   Губы ее слегка искривились. Сейчас начнутся оправдания.
   – Да?
   – Я себе нравлюсь. Да, – он кивнул, – нравлюсь, и все тут. Я повидал жизнь, Руфь. Почти все испробовал, был и актером, и кладовщиком, и швейцаров, и поденщиком, и носильщиком, и бутафором в цирке! Плавал матросом на сухогрузе. Выставлял свою кандидатуру в президенты в одной южноамериканской республике. Сидел в тюрьме! И только двух вещей я никогда не делал – не занимался честным трудом и не расплачивался с долгами.
   Он засмеялся и взглянул на нее. Неужели ее не возмутит эта чушь? Нет, Виктор Дрейк обладал дьявольской силой. В его устах злокозненная мерзость выглядела невинной шалостью. Жуткий взгляд пронизывал ее до костей.
   – Не воображайте, Руфь! Не суйте мне в нос вашу добропорядочность! Благополучие – вот ваш фетиш. Вы из тех девушек, которые спят и видят себя женой своего хозяина. Поэтому-то вы и работаете у Джорджа. И не следовало ему жениться на этой дурочке Розмари. На вас ему следовало жениться. И вот бы, черт побери, не прогадал.
   – Вы забываетесь.
   – Розмари чертовски глупа, это у нее врожденное. Опьяняющая красавица с мозгами кролика. Такие женщины волнуют мужчин, но не могут их удержать. Ну а вы – это совсем другое. Боже, если мужчина в вас влюбится – то уж навсегда.
   Это был меткий удар. Не успев опомниться, она выдала себя с головой:
   – Если! Но он не любит меня!
   – Джордж, вы хотите сказать? Руфь, не глупите. Случись что-нибудь с Розмари, и он тут же на вас женится.
   (Вот оно начало всего,)
   Виктор продолжал, не сводя с нее глаз:
   – И вы это знаете так же хорошо, как и я. (Рука Джорджа у нее на плече, ласковый голос, тепло… Да, правильно… Она волнует его, он к ней тянется…)
   Виктор тихо сказал:
   – Побольше уверенности, дорогая. Вы обведете Джорджа вокруг мизинца. А Розмари всего-навсего дурочка.
   «Правильно, – подумала Руфь. – Если б не Розмари, я бы заставила Джорджа сделать мне предложение; И он бы не прогадал. Как бы я о нем заботилась…»
   Гнев ослепил ее, злость заклокотала в сердце. Виктор Дрейк с интересом за ней наблюдал. Он любил подбрасывать идейки в головы людей. Или, как в этом случае, помочь им разобраться в тех мыслях, которые уже до него проникли в их сознание.
   Да, вот с этого все и началось – со случайной встречи с человеком, уезжавшим на следующий день черт знает куда. Руфь, вернувшаяся в контору, уже не была той самой Руфью, которая эту контору покинула, впрочем, в ее поведении и внешности никто бы не уловил ни малейших перемен.
   Вскоре после ее возвращения позвонила Розмари.
   – Мистер Бартон только что ушел завтракать. Могу чем-то помочь?
   – О, Руфь, в самом деле? Этот несносный полковник Рейс прислал телеграмму, что не успеет вернуться к моему дню рождения. Спросите Джорджа, кем бы он хотел его заменить. Нужно другого мужчину. Будут четыре женщины – Ирис, Сандра Фаррадей и кто-то еще? Не помню.
   – Думаю, четвертая – это я. Вы очень добры, что меня позвали.
   – О, разумеется. Я совсем про вас позабыла!
   Послышался игривый смех Розмари, звякнула трубка.
   Если бы Розмари видела, как вспыхнула Руфь, как сжала она губы.
   Позвала из милости – сделала Джорджу одолжение! «О, да, пусть придет твоя Руфь. Ей будет приятно, что ее позвали, к тому же она всегда нам помогает-. И выглядит довольно прилично».
   В эту минуту Руфь осознала, как она ненавидит Розмари.
   Ненавидит за ее богатство и красоту, беспечность —И глупость. За то, что ей не нужно работать в конторе – ей все преподносится на золотой тарелочке. Любовники, обеспеченный муж – ни трудов, ни забот…
   Ненавистная, снисходительная, самодовольная, легкомысленная, красивая…
   – Чтоб ты сдохла, – процедила Руфь умолкнувшему телефону.
   Слова напугали ее. Это так было на нее не похоже. Она умела сдерживать страсти, никогда не горячилась, владела собой.
   «Что происходит со мной?» – подумала она.
   В этот день она возненавидела Розмари. Спустя год она с той же силой продолжала ее ненавидеть.
   Когда-нибудь, возможно, она сможет позабыть Розмари, но не сейчас.
   Ей захотелось воскресить в памяти те ноябрьские дни.
   Она неподвижно сидела у телефона – сердце разрывалось от ярости.
   Спокойно, владея собой, передала Джорджу просьбу Розмари. Сослалась на дела и сказала, что сама она, наверное, не придет. Но Джордж и слушать не хотел об этом.
   Следующим утром она вошла и сообщила об отплытии «Сан Кристобаля». Облегчение и благодарность Джорджа.
   – Итак, он отчалил?
   – Да. Я вручила ему деньги в самый последний момент. – Нерешительно добавила:
   – Когда пароход разворачивался, он помахал рукой и крикнул: «Поцелуйте Джорджа, скажите ему, вечером я выпью за его здоровье».
   – Какая наглость! – сказал Джордж. Потом полюбопытствовал:
   – Что вы о нем думаете, Руфь?
   Она подавила эмоции.
   – О, таким я его и представляла! Ничтожество.
   И Джордж ничего не заметил, ничего не заподозрил! Ей хотелось кричать: «Зачем ты послал меня к нему? Разве ты не знал, что он со мной сделает? Разве ты не понимаешь, что я уже не та? Не видишь, насколько я опасна? Кто знает, что я могу натворить?»
   Вместо этого деловито сказала:
   – По поводу письма из Сан-Пауло… Она была опытным, умелым секретарем. Минуло пять дней.
   День рождения Розмари.
   Мало работы… посещение парикмахера… новый черный костюм, искусно наложенная косметика. В зеркале совсем чужое лицо. Бледное, решительно, злобное.
   Значит, не ошибся Виктор Дрейк. В ней нет ни капли жалости.
   Позже, когда она глядела на посиневшее, застывшее лицо Розмари, жалости по-прежнему не было.
   А теперь, спустя одиннадцать месяцев, воспоминание о Розмари неожиданно напугало ее…

3. Антони Браун

   Антони Браун нахмурился, едва лишь подумал о Розмари Бартон.
   Нужно было быть идиотом, чтобы с ней связаться. Впрочем, мужчину за это не осуждают! А она, что ни говори, обладала способностью приковывать к себе взоры людей. В тот вечер в Дорчестере он ни на что не мог больше смотреть. Красива, как гурия, и, вероятно, столь же умна!
   Он влюбился в нее без памяти. А сколько усилий он затратил, отыскивая кого-то, кто мог бы представить его. Совершенно непростительное легкомыслие, когда дел у тебя по горло. Не развлекаться же он сюда приехал.
   Но Розмари была так неотразима, что он мгновенно позабыл обо всех своих служебных обязанностях. Теперь он сам высмеивал себя за это и недоумевал, как смог оказаться таким идиотом. По счастью, сожалеть было не о чем. Как только он с ней заговорил, ее очарование сразу же потускнело. Все встало на свои места. Любви не было – не было и страсти. Просто приятное времяпрепровождение – всего-навсего.
   Ну что ж, он хорошо провел время. И Розмари тоже повеселилась. Они танцевали, словно два ангела, и куда бы он ни приводил ее, мужчины всегда оборачивались в ее сторону. Он благодарил судьбу, что не женился на ней. За каким чертом нужна ему эта красотка? Она даже не умела внимательно слушать. Из той породы девушек, которые ежедневно за завтраком ожидают от вас признания в страстной любви!
   Вот сейчас самое время обо всем подумать.
   Он изрядно влюбился в нее, так?
   Был у нее вроде бесплатного кавалера. Звонил, приглашал, танцевал с ней, целовался в такси. Дурачился до того невероятного, потрясающего воображение дня.
   Вспоминается все до мелочей: прядка растрепанных над ухом каштановых волос, опущенные ресницы, за которыми сверкают темно-голубые глаза. Мягкие, нежные, алые губы.
   – Антони Браун. Какое славное имя! Он сказал добродушно:
   – Имя у меня знаменитое. У Генриха Восьмого был камергер Антони Браун.
   – Ваш предок, надеюсь?
   – Ну, этого я не стану утверждать.
   – Лучше не надо!
   Он вскинул брови.
   – Я – потомок колонизаторов.
   – Не итальянских ли?
   – А! – засмеялся он. – Мой оливковый цвет лица. У меня мать – испанка.
   – Тогда ясно.
   – Что ясно?
   – Все ясно, мистер Антони Браун.
   – Вам нравится мое имя.
   – Я уже сказала. Хорошее имя.
   И вдруг неожиданно, словно обухом по голове:
   – Лучше, чем Тони Морелли.
   Он остолбенел, отказываясь верить собственным ушам. Невероятно! Чудовищно!
   Он схватил ее за руку. Неистово сжал, она вскрикнула:
   – О, мне больно!
   Голос его сделался злым и грубым. Она засмеялась, радуясь произведенному эффекту. Чудовищная дура!
   – Кто вам сказал?
   – Один неизвестный, кто вас знает.
   – Кто он? Я не шучу, Розмари. Я должен знать.
   Игривый взгляд метнула она в его сторону.
   – Мой беспутный кузен Виктор Дрейк.
   – Я никогда не встречал человека с таким именем.
   – Полагаю, в то время, когда вы знали его, он пользовался другим именем. Берег фамильную честь.
   Антони медленно произнес:
   – Понимаю. Это было в тюрьме?
   – Да. Я говорила с Виктором про его беспутную жизнь – сказала, что он позорит всех нас. Разумеется, у него в одно ухо вошло, а в другое вышло. Потом он усмехнулся и сказал: «Да и вы не безгрешны, моя прелесть. Прошлым вечером я видел, как вы танцевали с одним парнем – эта пташка уже побывала в клетке, а теперь он один из ваших лучших друзей. Слышал, называет себя Антони Брауном, в тюрьме-то он был Тони Морелли».
   Антони непринужденно сказал:
   – Мне хотелось бы возобновить знакомство с этим другом моей юности. Старые тюремные связи прочные.
   Розмари мотнула головой.
   – Вы опоздали. Сейчас он плывет в Южную Америку. Вчера отправился.
   – Ясно. – Антони глубоко вздохнул. – Значит, вы единственный человек, которому известны мои тайны.
   Она кивнула.
   – Я вас не выдам.
   – Так будет лучше. – Голос его сделался строгим и мрачным. – Послушайте, Розмари, не играйте с огнем. Вы ведь не хотите…
   – Вы угрожаете мне, Тони?
   – Предупреждаю.
   Вняла ли она этому предупреждению? Почувствовала ли таящуюся в нем угрозу? Безмозглая дурочка. Ни крупицы здравого смысла в ее красивой пустой голове. Она надоела ему. Захотелось уйти, но кто за нее поручится? В любой момент проболтается.
   Она улыбнулась очаровательной улыбкой, которая оставила его равнодушным.
   – Не будьте столь жестоки. Возьмите меня на танцы к Джарроу на следующей неделе.
   – Меня здесь не будет. Я уеду.
   – Но не раньше моего дня рождения. Вы не можете покинуть меня. Я рассчитываю на вас. Не говорите нет. Я так тяжело болела этой ужасной флю и до сих пор отвратительно чувствую себя. Не спорьте со мной. Вы обязаны прийти.
   Он должен был устоять перед ней. Должен был послать к черту и уйти не оглядываясь.
   Но в эту минуту сквозь открытую дверь он увидел спускающуюся по лестнице – Ирис – стройную, изящную, черноволосую, с серыми глазами на бледном лице. Ирис не блистала красотой Розмари, но обладала такой внутренней силой, которой Розмари явно не хватало.
   В эту минуту он почувствовал то же, что чувствовал Ромео, пытавшийся думать о Розалинде, когда он впервые увидел Джульетту.
   Антони Браун изменил свое решение. В мгновение ока он наметил совершенно иной план действий.

4. Стефан Фаррадей

   Стефан Фаррадей думал о Розмари – думал с тем боязливым изумлением, которое в нем всегда пробуждал ее образ Обычно он подавлял все мысли о ней, как только они появлялись, но бывали минуты, когда и после своей смерти с такой же настойчивостью, что и при жизни, она неотвязно преследовала его.
   И так только вспоминалось происшедшее в ресторане – его пронизывал панический ужас. Не надо думать об этом. Надо думать о живой Розмари, улыбающейся, взволнованной, погружающейся в его глаза… Каким дураком – каким несусветным дураком он был!
   И недоумение охватывало его, неподдельное, вызывающее раскаяние недоумение. Как все это произошло? Непостижимо. Жизнь его раскололась на две части: одна, большая часть, где все продумано, уравновешено, подчинено строгому порядку, и другая – сверкающая каким-то непонятным безумием. Две части, которые невозможно было между собой совместить.
   При всех его способностях, уме, проницательности Стефан не имел того внутреннего чутья, которое позволило бы ему осознать, что обе эти части на самом деле как нельзя лучше дополняли друг друга.
   Временами он оглядывал прожитую жизнь, оценивал ее спокойно, без излишних эмоций, но и не без самолюбования. С ранних лет он поставил себе цель добиться в жизни положения и, несмотря на встретившиеся ему на первых порах затруднения, значительно преуспел.
   Его мировоззрение было простым: он верил в Настойчивость. Чего человек пожелает, того он и добьется!
   Маленький Стефан упорно тренировал свою настойчивость. Надеяться, кроме как на свои силы, ему было не на что. Невысокий, бледный, скуластый, большелобый семилетний мальчик, он вознамерился достигнуть высот – и довольно значительных. Родители, он уже это понял, ничем ему не помогут. Его мать вышла замуж за человека, который был значительно ниже ее по положению, – и горько в этом раскаивалась. Отец – убогий подрядчик, злобный, хитрый, скупой, в открытую презирался женой, а также и сыном… К своей матери – болезненной, безвольной, с часто меняющимся настроением, Стефан относился с недоумением, пока не нашел ее повалившейся на угол стола.