Кристи Агата. Убийство Роджера Экройда

   — Почему вы обратили внимание на Ральфа Пейтена? Из-за его красивой внешности?
   — Не только. Хотя он, конечно, красив, как греческий бог, по выражению ваших великосветских романисток. Нет, в этом юноше есть что-то непонятное для меня.
   Последние слова были сказаны задумчивым тоном и произвели на меня какое-то странное впечатление. Порротт словно бы взвешивал этого мальчика, исходя из чего-то мне неизвестного. В этот момент сестра окликнула меня, и я ушел под этим впечатлением.
   Каролина была в шляпке и, видимо, только что вернулась с прогулки. Она начала без предисловий:
   — Я встретила мистера Экройда и, разумеется, остановилась перекинуться словом, но он спешил. (Без сомнения, встреча с Каролиной для Экройда столь же неприятна, как и с мисс Ганнет. Даже, пожалуй, неприятнее, потому что от Каролины труднее отделаться). Я его сразу спросила о Ральфе. Он очень удивился — он не знал, что мальчик здесь. Он даже сказал, что я, верно, ошиблась. Я — представляешь!
   — Смешно, — сказал я, — он должен бы лучше знать тебя.
   — Тогда он сказал мне, что Ральф и Флора помолвлены.
   — Я знаю, — перебил я со скромной гордостью.
   — От кого?
   — От нашего соседа.
   Каролина преодолела искушение переменить тему и продолжала:
   — Я сказала мистеру Экройду, что Ральф остановился в «Трех кабанах».
   — Каролина, — сказал я, — тебе никогда не приходило в голову, что твоя манера все рассказывать может причинить много бед?
   — Чепуха! — сказала моя сестра.
   — Люди должны все знать. Я считаю, что это мой долг. Мистер Экройд был мне очень благодарен. Он, по-моему, пошел прямо в «Три кабана», но Ральфа там не нашел, потому что, когда я возвращалась лесом…
   — Лесом? — удивился я. Каролина имела совесть покраснеть.
   — Такой чудесный день! Я решила прогуляться. Леса так прекрасны в их осеннем уборе!
   Каролина не любит леса в любом уборе. Говорит, что там сыро и на голову сыплется всякая дрянь. Нет, в лес ее завлек инстинкт мангусты: это — единственное место в Кингз-Эббот, где можно поговорить с кем-нибудь, не боясь чужих ушей. Лес, кстати, граничит с «Папоротниками».
   — Ну, словом, я шла лесом и услышала голоса… Один я сразу узнала — это был голос Ральфа Пейтена, а второй был женский. Конечно, я не собиралась подслушивать…
   — Конечно, — вставил я саркастически.
   — Но что мне было делать? — продолжала Каролина, не обращая внимания на мой сарказм.
   — Женщина что-то сказала, я не расслышала — что, а Ральф ответил сердито: «Моя милая, разве неясно, что старик наверняка оставит меня без гроша. За последние годы я ему изрядно надоел. И теперь достаточно пустяка, чтобы все полетело к черту, а нам с тобой нужна звонкая монета. Я буду богат, когда старик окочурится. Он скаред, но денег у него куры не клюют. И я не хочу, чтобы он изменил свое завещание. Не надо волноваться и не надо вмешиваться, я все улажу». Это его подлинные слова. Я помню точно. К несчастью, в этот момент я наступила на сухой сучок, они сразу начали шептаться и ушли. Я, конечно, не могла бежать за ними и поэтому не знаю, с какой женщиной он был.
   — Вот досада! — сказал я.
   — Но ты, наверное, поспешила в «Три кабана», почувствовала себя дурно и прошла в буфет, чтобы убедиться, что обе официантки на месте?
   — Это не официантка, — твердо сказала Каролина, — я бы сказала, что это Флора Экройд, только…
   — Только в этом нет никакого смысла, — докончил я. Моя сестра начала перебирать окрестных девушек, рассматривая все «за» и «против». Воспользовавшись паузой, я бежал.
   Я решил зайти в «Три кабана», так как Ральф, вероятно, уже вернулся. Я близко знал Ральфа. И понимал его лучше, чем кто-либо другой в Кингз-Эббот: я знал его мать, и мне было ясно многое, чего другие в нем не понимали. В некотором отношении он был жертвой наследственности. Он не унаследовал роковой склонности своей матери, но у него был слабый характер. Как справедливо заметил мой утренний знакомец, он был необычайно красив. Высокого роста и безукоризненного сложения, темноволосый, как и его мать, с красивым смуглым лицом и веселой улыбкой, Ральф Пейтен был рожден, чтобы очаровывать, что ему и удавалось легко. Легкомысленный, эгоистичный, он не отличался твердыми принципами, но тем не менее был на редкость общителен и имел преданных друзей. Обладал ли я влиянием на мальчика? Я полагал, что — да.
   В «Трех кабанах» я прошел к нему в номер без доклада. На минуту я заколебался, вспомнив о том, что слышал и видел, но мои опасения оказались напрасными.
   — Доктор Шеппард! Как приятно! — Он шагнул мне навстречу, протягивая руку. Улыбка осветила его лицо.
   — Вы единственный человек в этом проклятом месте, кого я рад видеть.
   — Чем провинилось это место? — поднял я брови.
   — Долгая история.
   — Он досадливо рассмеялся.
   — Мои дела плохи, доктор. Можно предложить вам выпить?
   — Безусловно.
   Он позвонил, распорядился и бросился в кресло.
   — Сказать правду, я черт знает как запутался. Не пойму, что и делать.
   — А что случилось? — спросил я сочувственно.
   — Мой отчим, черт его дери.
   — Что же он сделал?
   — Он еще ничего не сделал. Вопрос в том, что он сделает.
   Официант принес заказ. Когда он ушел, Ральф некоторое время хмуро молчал, уйдя в кресло.
   — Вы очень встревожены? — спросил я.
   — Да. На сей раз мне придется довольно туго. Необычная серьезность его тона убедила меня в том, что он говорит правду. Должно было произойти что-то из ряда вон выходящее, чтобы Ральф стал серьезен.
   — Если нужна моя помощь… — осторожно начал я. Но он решительно покачал головой:
   — Вы очень добры, доктор, но я не имею права впутывать вас в эти дела. Я должен справиться с ними один.
   — И, помолчав, добавил слегка изменившимся голосом:
   — Да, один.

4. Обед в «Папоротниках»

   Около половины восьмого я позвонил у парадного входа в «Папоротники». Дверь с похвальной быстротой открыл дворецкий Паркер. Вечер был чудесный, и я пришел пешком. Пока Паркер помогал мне снять пальто, через холл прошел с пачкой бумаг секретарь Экройда Реймонд, очень приятный молодой человек.
   — Добрый вечер, доктор. Вы к нам обедать? Или это профессиональный визит?
   Последний вопрос был вызван моим черным чемоданчиком, который я поставил у вешалки.
   Я объяснил, что одна из моих пациенток в интересном положении и моя помощь может понадобиться в любую минуту; поэтому я вышел из дома во всеоружии. Мистер Реймонд направился к кабинету Экройда. У двери он оглянулся:
   — Проходите в гостиную. Дамы спустятся через минуту. Я передам эти бумаги мистеру Экройду и скажу ему, что вы пришли.
   С появлением Реймонда Паркер исчез, и я оказался в холле один. Я поправил галстук перед большим зеркалом и подошел к двери в гостиную. Когда я взялся за ручку, изнутри послышался какой-то звук, который я принял за стук опущенной оконной рамы. Отметил я это машинально, не придав звуку в тот момент значения.
   В Англии окна поднимаются и опускаются, как у нас в вагонах.
   В дверях я чуть не столкнулся с мисс Рассэл, выходившей из комнаты. Мы оба извинились. Меня несколько удивило, что она запыхалась, словно бежала в гору.
   — Боюсь, что я пришел немного рано, — сказал я.
   — О нет, доктор Шеппард, только что пробило половину восьмого.
   — Она остановилась и прибавила.
   — Я… я не знала, что вас ждут сегодня к обеду. Мистер Экройд меня не предупредил.
   Мне показалось, что мой приход был ей почему-то неприятен.
   — Как ваше колено? — осведомился я.
   — Спасибо. Без изменений. Я должна идти. Мистер Экройд сейчас спустится… Я… я зашла сюда проверить цветы в вазах.
   — Она поспешно вышла.
   Я подошел к окну, удивляясь, зачем ей понадобилось объяснять свое присутствие в этой комнате. Тут я заметил то, что мог бы вспомнить и раньше: окна в гостиной не поднимались, а отворялись на террасу. Следовательно, звук, который я услышал, не был стуком опущенной рамы.
   Без определенной цели, а больше, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, я старался отгадать, что это был за звук. Треск углей в камине? Нет, непохоже. Резко задвинутый ящик бюро? Нет, не то.
   И тут мой взгляд упал на столик со стеклянной крышкой: если не ошибаюсь, это называется витриной. Я подошел к столику и стал рассматривать, что там лежало. Я увидел несколько серебряных предметов, детский башмачок Карла Первого, китайские статуэтки из нефрита и разнообразные африканские диковинки. Мне захотелось поближе рассмотреть одну из нефритовых фигурок, я поднял крышку. Она выскользнула у меня из пальцев и упала. Я узнал стук, который услышал раньше. Чтобы убедиться в этом, я несколько раз поднял и опустил крышку. Потом опять открыл витрину и стал рассматривать безделушки. Когда Флора Экройд вошла в комнату, я все еще стоял, наклонясь над столиком.
   Многие недолюбливают Флору, но все ею восхищаются. Со своими друзьями она очаровательна. У нее светло-золотистые скандинавские волосы, глаза синие-синие, как воды норвежского фиорда, ослепительно белая кожа с нежным румянцем, стройная мальчишеская фигура, прямые плечи и узкие бедра. Усталому медику приятно встречаться с таким воплощением здоровья.
   Безыскусственная английская девушка. А мое мнение хотя оно и старомодно, что найти что-нибудь лучше — трудно.
   Флора присоединилась ко мне и немедленно выразила еретические сомнения в подлинности башмачка.
   — К тому же, по-моему, — продолжала она, — крайне глупо ценить вещи за то, что они кому-то принадлежали. Вот перо, которым Джордж Элиот написала «Мельницу на Флоссе», ведь это просто перо. Если вам так интересна Джордж Элиот, не лучше ли купить дешевое издание «Мельницы на Флоссе» и перечитать эту книгу?
   — А вы, мисс Флора, наверное, не читаете подобного старья?
   — Ошибаетесь, доктор. Я люблю «Мельницу на Флоссе».Приятно было услышать это: меня просто пугает, что читают современные девушки, да еще делают вид, будто получают удовольствие.
   — Вы не поздравляете меня, доктор? — продолжала Флора.
   — Или вы не слышали? — Она показала на свою левую руку. На среднем пальце блестело изящное кольцо с жемчужиной.
   — Я выхожу замуж за Ральфа. Дядя очень доволен — я остаюсь в семье!
   Я взял ее за обе руки.
   — Моя дорогая, — сказал я, — надеюсь, вы будете счастливы.
   — Мы помолвлены уже месяц, — спокойно продолжала Флора, — но объявлено это было только вчера. Дядя собирается отдать нам Кросс-Стоун, и мы будем там пытаться вести хозяйство. Но на деле, конечно, всю зиму будем охотиться, сезон проводить в Лондоне, а летом — путешествовать на яхте. Я люблю море. И конечно, я буду примерной прихожанкой…
   В эту минуту вошла миссис Экройд с многословными извинениями. Стыдно признаться, но я не выношу миссис Экройд. Это сплошные цепочки, зубы и кости. Крайне неприятная дама. У нее маленькие бесцветные глазки, и, как бы ни были слащавы ее слова, глазки сохраняют хитрое, расчетливое выражение.
   Я подошел к ней, оставив Флору у окна. Миссис Экройд протянула мне для пожатия комплект костлявых пальцев и колец и начала болтать. Слышал ли я о помолвке Флоры? Так удачно для всех. Милые птенчики влюбились с первого взгляда. Такая пара! Он такой черный, а она такая светлая!
   — Ах, дорогой доктор, какая это радость для материнского сердца! — Миссис Экройд вздохнула от всего материнского сердца, буравя меня своими глазками.
   — Я подумала… Вы такой давнишний друг нашего дорогого Роджера. Мы знаем, как он доверяет вашему мнению. Мне так трудно… Все эти скучные дела — деньги, приданое… Я убеждена, что Роджер собирается дать Флоре приданое, но вы знаете, каков он в денежных делах — большой оригинал, как, впрочем, все капитаны индустрии. Вот я и подумала — не могли бы вы позондировать его на этот счет. Флора и я считаем вас старым другом, хотя и знакомы с вами всего два года.
   Появление нового лица укротило поток красноречия миссис Экройд, чему я был очень рад. Я не люблю вмешиваться в чужие дела, и у меня не было ни малейшего желания говорить с Экройдом о приданом Флоры.
   — Вы знакомы с майором Блентом, доктор?
   Блента знают многие — хотя бы как охотника за крупной дичью; он настрелял ее по всяким богом забытым местам какое-то неслыханное количество. Его дружба с Экройдом всегда меня удивляла — так они непохожи. Гектор Блент лет на пять моложе Экройда. Подружились они еще в юности, и, хотя пути их разошлись, дружба эта сохранилась. Раз в два года Блент проводит неделю в «Папоротниках».Шаги Блента, который вошел в гостиную, звучали, как всегда, мягко и вместе с тем четко. Он — среднего роста, плотного телосложения. Лицо у него медно-красное и удивительно непроницаемое. Выражение глаз такое, словно он наблюдает нечто, происходящее за тысячи километров отсюда. Говорит он мало, отрывисто и неохотно.
   — Здравствуйте, Шеппард, — сказал он и устремил свой взор поверх наших голов в Тимбукту.
   — Майор, — сказала Флора, — объясните мне, что означают эти африканские штучки. Вы, наверное, знаете.
   Говорят, Гектор Блент — женоненавистник, однако к Флоре он подошел весьма поспешно. Они наклонились над витриной.
   Я испугался, что миссис Экройд опять заведет речь о приданом, и поспешил пересказать содержание статьи о сладком горошке во вчерашней «Дейли майл». Миссис Экройд плохо разбирается в огородных культурах, но она из тех женщин, которые никогда не говорят «не знаю», и мы смогли поддерживать разговор до появления Экройда и его секретаря. И тут Паркер доложил, что обед подан.
   Проходил обед невесело. Экройд был явно озабочен, почти ничего не ел. Блент, как обычно, молчал, только Реймонд, я и миссис Экройд пытались вести беседу. Как только обед подошел к концу, Экройд взял меня под руку и повел к себе в кабинет.
   — Сейчас подадут кофе, — сказал он, — и нас больше не будут тревожить, я предупредил Реймонда, чтобы нам не мешали.
   Я внимательно, хотя и украдкой, поглядел на него. Он, несомненно, был сильно взволнован. Нетерпеливо расхаживал по кабинету, а когда Паркер внес кофе, сел в кресло перед камином.
   Этот кабинет очень уютен: книжные шкафы по стенам, большие, обтянутые кожей кресла, письменный стол у окна с аккуратными стопками бумаг, круглый столик с журналами и газетами.
   — У меня опять боли после еды, — заметил Экройд, беря чашку.
   — Дайте-ка мне еще ваших таблеток.
   Мне показалось, что он хочет, чтобы наш разговор сочли медицинским, и я ответил ему в тон:
   — Я этого боялся и захватил их с собой.
   Когда дворецкий вышел, я хотел было снова заговорить, но Экройд поднял руку:
   — Погодите, разве вы не видите, в каком я состоянии? Это я видел. И был встревожен, словно что-то предчувствуя. Помолчав, Экройд сказал:
   — Проверьте, пожалуйста, закрыто ли окно? Удивляясь, я подошел к окну. Тяжелые бархатные занавеси были спущены, но верхняя рама поднята.
   — Готово, — сказал я, выходя из-за занавесок.
   — Вы задвинули шпингалеты?
   — Конечно. Но что с вами, Экройд?
   — Я в ужасном состоянии, — ответил Экройд после минутного молчания.
   — Бросьте эти чертовы таблетки! Я о них заговорил только для Паркера. Слуги так дьявольски любопытны. Сядьте здесь. Но прежде посмотрите, дверь закрыта?
   Да. Нас никто не может услышать. Успокойтесь же.
   Шеппард, никто не знает, что я перенес за последние сутки. Все рушится вокруг меня. Это дело с Ральфом — последняя капля. Но об этом мы пока говорить не будем. О другом… о другом!.. Я не знаю, что делать, а решать надо быстро.
   Да что случилось?
   Экройд молчал. Казалось, ему трудно начать. Но, когда он заговорил, его слова были для меня полной неожиданностью — меньше всего мог я ждать этого.
   — Шеппард, вы лечили Эшли Феррара?
   — Да.
   — Вы не подозревали… вам не приходило в голову… что… что его отравили?
   Я молчал, потом решился: Роджер Экройд — не Каролина.
   — Признаюсь вам, — сказал я, — сначала я ничего не подозревал, но потом… пустая болтовня моей сестры навела меня на эту мысль. С тех пор я не могу от нее избавиться. Но основания для таких подозрений у меня нет.
   — Его отравили, — сказал Экройд глухо.
   — Кто? — резко спросил я.
   — Его жена.
   — Откуда вы это знаете?
   — Она сама призналась мне.
   — Когда?
   — Вчера! Боже мой, вчера! Как будто десять лет прошло! Вы понимаете, Шеппард, все это должно остаться между нами. Мне нужен ваш совет, я не знаю, что мне делать.
   — Вы можете рассказать мне все? — спросил я.
   — Как, когда миссис Феррар покаялась вам? Я ничего не могу понять.
   — Дело обстояло так. Три месяца тому назад я просил миссис Феррар стать моей женой. Она отказала мне. Потом я снова сделал ей предложение, и она согласилась, но запретила мне объявлять об этом до конца ее траура. Вчера я зашел к ней: срок траура уже истек, и ничто не мешало нам объявить о нашей помолвке. Я и раньше замечал, что последние дни она была какая-то странная. А тут вдруг без малейшего повода в ней словно надломилось что-то, и она… она рассказала мне все. Как она ненавидела это животное — своего мужа, как она полюбила меня и… и то, что она сделала. Яд! Мой бог, преднамеренное убийство!
   Ужас и отвращение были написаны на его лице. Вероятно, то же прочла и миссис Феррар. Экройд не из тех влюбленных, которые готовы простить все во имя любви. Он в основе своей добропорядочный обыватель, и это признание должно было безнадежно оттолкнуть его.
   — Да, — продолжал он тихим, монотонным голосом, — она призналась во всем. И оказывается, кто-то знал об этом шантажировал ее, вымогал крупные суммы. Это чуть не свело ее с ума.
   — Кто же это?
   Вдруг перед моими глазами возникли склоненные друг к другу головы миссис Феррар и Ральфа Пейтена. Мне на секунду стало нехорошо. Если предположить!.. Но, нет, невозможно. Я вспомнил открытое лицо Ральфа, его дружеское рукопожатие сегодня утром. Нелепость!
   — Она не назвала его имени, — медленно проговорил Экройд.
   — Она даже не сказала, что это мужчина. Но, конечно…
   — Конечно, — согласился я.
   — Но вы никого не заподозрили?
   Экройд не отвечал, — он со стоном уронил голову на руки.
   — Не может быть, — наконец сказал он.
   — Безумие — предполагать подобное. Даже вам я не признаюсь, какое дикое подозрение мелькнуло у меня. Но одно я вам все-таки скажу: ее слова заставили меня предположить, что это кто-то из моих домашних… Нет, невозможно! Очевидно, я не так ее понял.
   — Что же вы сказали ей?
   — Что я мог сказать? Она, разумеется, увидела, какой это для меня удар. И ведь ее признание сделало меня сообщником преступления! Она поняла все это быстрее, чем я сам. Она попросила у меня сутки срока и заставила дать слово, что пока я ничего предпринимать не буду. И наотрез отказалась назвать мне имя шантажиста. Она, вероятно, боялась, что я отправлюсь прямо к нему и превращу его в котлету, а тогда все выйдет наружу. Она сказала, что до истечения суток я узнаю, какое решение она приняла. Боже мой! Клянусь вам, Шеппард, мне и в голову не приходило, что она задумала. Самоубийство! И по моей вине!
   — Нет, нет. Вы преувеличиваете. Не вы виновны в ее смерти.
   — Вопрос, в том, что мне делать? Бедняжка умерла. Нужно ли ворошить прошлое?
   — Я склонен согласиться с вами.
   — Но есть и другое. Как мне добраться до негодяя, который довел ее до гибели? Он знал о ее преступлении и жирел на нем, как гнусный стервятник. Она заплатила страшной ценой, а он останется безнаказанным?
   Понимаю, — медленно сказал я.
   — Вы хотите найти его и покарать. Но тогда придется примириться с гласностью.
   — Да. Я думал и об этом. И никак не могу решиться.
   — Я согласен с вами, что негодяй должен быть наказан, но следует взвесить и все последствия.
   Экройд вскочил и забегал по комнате. Потом снова сел.
   — Послушайте, Шеппард. Остановимся пока на этом. Если она не выскажет своего желания, пусть все останется как есть.
   — То есть как это? — спросил я с изумлением.
   — У меня глубокое убеждение, что она должна была оставить мне прощальное слово. Это бездоказательно, но я верю.
   — Она вам ничего не написала? — спросил я.
   — Я убежден, что написала, Шеппард! И более того, я чувствую, что, добровольно выбрав смерть, она желала, чтобы все открылось: она жаждала хоть из гроба отомстить этому человеку. Я верю, что, если бы мы увиделись еще раз, она бы назвала мне его имя и попросила сквитаться с ним. Вы согласны со мной?
   — Да, в некотором отношении. Если, как вы выразились, она выскажет свое желание…
   Я замолчал: дверь бесшумно отворилась, Паркер внес на подносе письма.
   — Вечерняя почта, сэр, — сказал он, подавая поднос Экройду.
   Он собрал кофейные чашки и так же бесшумно вышел. Я поглядел на Экройда. Он сидел неподвижно, уставившись на длинный голубой конверт. Остальные письма рассыпались по полу.
   — Ее почерк, — шепнул он.
   — Она опустила это письмо вчера вечером, перед тем как… как…
   — Он разорвал конверт, затем резко обернулся ко мне:
   — Вы уверены, что заперли окно?
   — Конечно, — удивленно ответил я.
   — А что?
   — Весь вечер у меня ощущение, что за мной кто-то следит… Что это?
   Мы оба быстро обернулись. Нам показалось, что дверь скрипнула. Я подошел и распахнул ее. За дверью никого не было.
   — Нервы… — пробормотал Экройд.
   — Он развернул письмо и начал негромко читать вслух:
   — «Мой дорогой, мой любимый Роджер! Жизнь за жизнь. Я понимаю. Я прочла это сегодня на твоем лице. И вот — я выбираю единственный открытый для меня путь. Тебе же я завещаю покарать человека, который превратил мою жизнь в ад. Я отказалась назвать тебе это имя, я сделаю это сейчас. У меня нет ни детей, ни близких, так что не бойся гласности. Если можешь, Роджер, мой дорогой, мой любимый, прости меня за то, что я собиралась обмануть тебя — ведь когда настало время, я не смогла…"Экройд собирался перевернуть листок и остановился.
   — Шеппард, простите меня, но я должен прочитать это письмо один, — глухо сказал он.
   — Оно написано мне, и только мне.
   — Он снова вложил письмо в конверт.
   — Потом, когда я буду один…
   — Нет! — импульсивно вскричал я.
   — Прочтите его теперь.
   Экройд удивленно посмотрел на меня.
   — Простите, — поправился я, покраснев.
   — Я не хотел сказать — вслух. Просто прочтите его, пока я еще здесь, я подожду.
   Но Экройд покачал головой:
   — Нет, потом.
   Однако, сам не понимая почему, я продолжал настаивать:
   — Прочтите хотя бы его имя.
   Экройд по натуре упрям. Чем больше его уговариваешь, тем сильнее он упирается. Все мои уговоры не привели ни к чему.
   Было без двадцати минут девять, когда Паркер принес письма. И когда я ушел от Экройда без десяти девять, письмо все еще оставалось непрочитанным. У двери меня охватило сомнение, и я оглянулся — все ли я сделал, что смог? Нет, кажется, все. Покачав головой, я вышел, притворив за собой дверь.
   Я вздрогнул от неожиданности, заметив Паркера. Он смутился, и мне пришло в голову, что он подслушивал у дверей. Жирное, елейное лицо и явно подленькие глазки.
   — Мистер Экройд просил меня передать вам, чтобы его ни в коем случае не беспокоили, — холодно сказал я.
   — Слушаю, сэр… Мне… мне показалось, что звонили. Это была настолько явная ложь, что я не стал ничего отвечать. Паркер проводил меня до передней и подал мне пальто. Я вышел в ночь. Луна зашла, было темно и тихо. Когда я миновал сторожку, часы на деревенской церкви пробили девять. Я свернул налево к деревне и чуть не столкнулся с человеком, шагавшим мне навстречу.
   — В «Папоротники» сюда, мистер? — спросил незнакомец.
   Я взглянул на него. Воротник поднят, шляпа нахлобучена на глаза. Лица почти не было видно, но все же оно показалось мне молодым. Голос хриплый, простонародный.
   — Вот ворота парка, — сказал я.
   — Спасибо, мистер, — ответил он и, после паузы, добавил, что было совершенно излишне:
   — Я тут впервой.
   Он прошел в ворота, а я поглядел ему вслед. Странно: голос показался мне знакомым, но я не мог припомнить, где я его слышал. Через десять минут я уже был дома. Каролина сгорала от любопытства — почему я вернулся так рано, — и мне пришлось несколько уклониться от истины, описывая вечер. У меня осталось неприятное ощущение, что она, несмотря на мои уклончивые ответы, о чем-то догадывается.
   В десять часов я зевнул и предложил ложиться спать. Каролина согласилась. Была пятница, а по пятницам я завожу часы, что я и проделал, пока Каролина проверяла, заперты ли двери.
   В четверть одиннадцатого, когда я поднимался в спальню, в приемной зазвонил телефон. Я сбежал вниз и взял трубку.
   — Что? — сказал я.
   — Что! Конечно, сейчас иду! — Я кинулся наверх, схватил свой чемоданчик, уложил в него еще бинтов. Звонил Паркер, — закричал я Каролине, — из «Папоротников»! Там только что обнаружили, что Роджер Экройд убит.

5. Убийство

   Я мгновенно вывел автомобиль из гаража и помчался в «Папоротники». Выскочил из машины и позвонил. Никто не отворял, и я позвонил снова. Звякнула цепочка, на пороге, как всегда невозмутимый, стоял Паркер. Я оттолкнул его и вошел в холл.
   — Где он? — резко спросил я.
   — Прошу прощения, сэр?
   — Ваш хозяин. Мистер Экройд. Что вы так стоите? Вы сообщили полиции?
   — Полиции, сэр? Вы сказали — полиции? — Паркер поглядел на меня как на сумасшедшего.
   — Что с вами, Паркер? Если, как вы сообщили, ваш хозяин убит…
   Паркер вытаращил глаза: