Кристофер Джон. Белые горы (Триподы - 1)

   Вспомнив, как странно вел себя новый вагрант в присутствии других, я решил выполнить приказ отца и несколько дней держался в стороне от их дома. Дважды я видел человека, назвавшегося Озимандиасом, он разговаривал сам с собой на улице и кривлялся, и я прятался от него. Но на третий день я пошел в школу не задами, вдоль берега реки, а по улице, мимо церкви и мимо дома вагрантов. Там никого не было, но когда в середине дня я возвращался, то увидел идущего навстречу Озимандиаса. Я ускорил шаг, и мы сошлись на перекрестке. Он сказал:
   - Здравствуй, Уилл! Я не видел тебя много дней. Что у вас случилось, мальчик? Чума? Или простуда?
   Он заинтересовал, даже зачаровал меня, и я понимал, что пришел сюда не случайно, а в надежде увидеться с ним. Я сознавал это, но в тоже время понимал: мне следует держаться от него подальше. Поблизости никого не было, но другие дети, возвращающиеся из школы, могли увидеть нас, да и на другой стороне улицы стояли знавшие меня люди.
   - Я был занят эти дни, - сказал я и приготовился уходить.
   Он взял меня за руку.
   - Что случилось, Уилл? Тот, у кого нет друзей, может ходить куда угодно и уделить несколько минут для разговора.
   - Я должен идти, - сказал я. - Меня ждет обед.
   Я отвернулся. После недолгой паузы он убрал руку.
   - Тогда иди, Уилл. Хоть не одним хлебом жив человек, но хлеб ему тоже нужен.
   Тон у него был веселый, но в нем слышалось еще что-то. Разочарование? Я пошел, но, пройдя несколько шагов, оглянулся. Он смотрел мне вслед.
   Я сказал негромко и, запинаясь:
   - Вы выходите в поля?
   - Когда светит солнце.
   - Дальше по дороге, где мы впервые встретились, есть старые развалины, справа; там у меня убежище, вдали, около кустов. Вход через обвалившуюся, арку. Там увидите красный камень, похожий на стул.
   Он мягко сказал.
   - Я слышу, Уилл. Ты проводишь там много времени?
   - Обычно иду туда после школы. Он кивнул:
   - Так и делай.
   Внезапно взгляд его устремился к небу, он поднял руки над головой и закричал:
   - И в тот год пришел пророк Джим, а с ним войско ангелов на белых лошадях; они подняли облачную пыль, а искры от их копыт подожгли хлеб в полях и зло в человеческих сердцах. Так говорит Озимавдиас... Селах! Селах! Селах!
   Показались другие дети. Я оставил его и заторопился домой. Я слышал его крик, пока не миновал церковь.
   Я шел мимо школы к убежищу со смешанными чувствами ожидания и тревоги. Отец сказал, что надеется больше не услышать о том, что я общаюсь с вагрантами, и прямо запретил мне ходить в их дом. Я исполнил вторую часть его требований и предпринял меры, чтобы выполнить первую. Но у меня не было сомнений, что мое теперешнее поведение он воспримет как открытое неповиновение. И ради чего? Ради разговора с человеком, чьи слова представляли собой странную смесь смысла и бессмыслицы, причем бессмыслица явно преобладала. Не стоило.
   И все же, вспоминая проницательные голубые глаза под спутанной массой рыжих волос, я не мог не почувствовать: за этим скрывается нечто такое, что заставляет меня рисковать. По пути к развалинам я внимательно осматривался и позвал только, когда приблизился к убежищу. Но там никого не было. И еще долго никто не появлялся. Я уже начал думать, что он не придет, мозг его слаб, он не понял мои слова или забыл о них, когда услышал стук посоха. Выглянув, я увидел Озимандиаса. Он был менее чем в десяти ярдах от входа. Он не пел и не говорил, а двигался молча, почти украдкой.
   Меня охватил новый страх. Рассказывали, что когда-то давно один вагрант убил детей во множестве деревень, прежде чем его поймали и повесили. Правда ли это? Может, и этот такой же? Я пригласил его, не сказав никому ни слова, а крик о помощи отсюда до деревни не долетит. Я замер у стены убежища, собираясь пробежать мимо него и оказаться в сравнительной безопасности снаружи.
   Но первый же взгляд на него успокоил меня. У него было доброе лицо. Безумец или нет, но этому человеку можно было верить. Он сказал:
   - Вот я и нашел тебя, Уилл. - Одобрительно осмотрелся, - хорошее местечко.
   - Его устроил мой брат Джек. У него руки лучше моих. - Тот, кому этим летом надели шапку?
   - Да.
   - Ты видел это? - Я кивнул. - Как он с тех пор?
   - Хорошо, но он стал совсем другим.
   - Стал мужчиной.
   - Не только.
   - Расскажи мне.
   Я колебался, но его голос и лицо внушали доверие. Я понял также, что он говорит естественно и разумно, без странное слов и архаических фраз, которые он употреблял раньше. Я начал рассказывать, сначала несвязно, потом все более легко, о том, что говорил Джек, и о моих последующих размышлениях. Он слушал, иногда кивал, но не прерывал. Когда я кончил, он сказал:
   - Скажи мне, Уилл, что ты думаешь о треножниках?
   Я задумчиво ответил:
   - Не знаю. Я привык к ним... и боюсь, а теперь... У меня много вопросов.
   - Ты задавал их старшим?
   - Что это дало бы? Никто не говорит о треножниках. Об этом узнаешь еще ребенком.
   - Хочешь, я отвечу тебе? Такие, как я, могут ответить.
   Я теперь был уверен в одном и выпалил:
   - Вы не вагрант.
   Он улыбнулся.
   - Смотря как ты понимаешь это слово. Как видишь, я хожу с места на место. И веду себя странно.
   - Чтобы обмануть людей, а не потому, что вы иначе не можете. Ваш мозг не изменен.
   - Да. Так, как мозг вагрантов или же твоего брата Джека.
   - Но ведь на вас надели шапку! Он коснулся металлической сетки в путанице рыжих волос.
   - Согласен. Но не треножники. Люди - свободные люди. Изумленный, я пробормотал:
   - Не понимаю...
   - Ты и не можешь понимать. Но слушай, и я расскажу тебе. Сначала треножники. Ты знаешь, кто они? - Я покачал головой, и он продолжал. - И мы не знаем точно. Есть две версии. По одной - это машины, сделанные людьми, но восставшие и покорившие людей.
   - В старые дни? Во дни гигантских кораблей и больших городов?
   - Да. Мне трудно поверить в это, потому что я не понимаю, как люди могли дать машине разум. Другая версия - они пришли не из нашего мира, а из другого.
   - Другой мир?
   Я снова оказался в тупике. Он сказал:
   - Вам ничего не говорят в школе о звездах? Вторая версия кажется мне правдоподобней. Ты не знаешь, что эти звезды в ночи - сотни и тысячи звезд - это солнца, подобные нашему; вокруг многих из них, как и вокруг нашего Солнца, вращаются планеты.
   Я был смущен, голова моя закружилась от этой мысли.
   - Это правда? - спросил я.
   - Правда. И, может быть, треножники пришли с одной из таких планет. Может быть, треножники - это только машины, в которых находятся живые существа. Но мы не видели того, что внутри треножника, и поэтому не знаем.
   - А шапки?
   - Это средство, при помощи которого держат в послушании людей.
   Вначале мысль эта казалась невероятной. Позже казалось невероятным, как я не видел всего этого раньше. Но всю мою жизнь надевание шапок воспринималось как нечто само собой разумеющееся. Все взрослые носили шапки и были удовлетворены этим. Это был признак взрослости, а сама церемония проходила торжественно и связывалась с праздником и пиром. Хотя некоторые испытывали боль и становились вагрантами, но все дети с нетерпением ждали этого дня. Только позже, когда до церемонии оставались лишь месяцы, возникали сомнения; но эти сомнения рассасывались от уверенности взрослых. У Джека тоже были сомнения, но после того как ему надели шапку, они исчезли. Я сказал:
   - Шапки заставляют людей думать так, как нужно треножникам?
   - Они контролируют мозг. Но мы не знаем как и до каких пределов. Ты знаешь, что металл соединяется с телом и его невозможно удалить. Похоже, когда надевают шапку, дают какой-то общий приказ. Позже могут отдаваться особые приказы необходимым людям.
   - А как же вагранты?
   - И об этом мы можем только догадываться. Может, мозг у некоторых слишком слаб, не выдерживает напряжения. А может, наоборот - слишком силен и борется против порабощения, пока не выходит из строя.
   Я подумал об этом и задрожал. Голос внутри головы, от которого нельзя убежать и от которого не спрячешься. Гнев вспыхнул во мне, не только из-за вагрантов, но и из-за всех остальных - моих родителей и Джека...
   - Вы говорили о свободных людях, - сказал я. - Значит, треножники правят не всей Землей?
   - Почти всей. Нет земель, где бы их не было, если ты это имеешь в виду. Когда они пришли впервые - или когда они восстали, - происходили ужасные вещи. Города уничтожались, как муравейники, миллионы и миллионы людей были убиты или умерли от голода.
   Миллионы... Я пытался представить себе это, но не мог. В нашей деревне которая считалась немаленькой, было около четырехсот человек. В городе Винчестере и вокруг него жило около тридцати тысяч. Я покачал головой. Он продолжал:
   - Тем, кто остался, треножники надели шапки, и теперь они уже слушали и служили треножникам и помогали убивать или пленять других людей. И в течение одного поколения мир стал таким, как сейчас. Но по крайней мере в одном месте несколько человек спаслись. Далеко на юге, за морем, есть высокие горы, на них круглый год лежит снег. Треножники Держатся низин: может быть там им двигаться легче, а может быть, им не подходит разреженный воздух. А в горах есть места, где свободные люди могут обороняться от людей в шапках, живущих в окружающих долинах. Мы даже отбираем у них пищу.
   - "Мы"? Значит, вы пришли оттуда? - Он кивнул. - Но ведь на вас шапка.
   - Взята у мертвеца. Я побрил голову, и ее подогнали под форму моего черепа. Когда волосы отросли, ее трудно стало отличить от настоящей. Но она не отдает приказов.
   - И вы можете бродить, как вагрант, и никто не подозревает вас. Но зачем? С какой целью?
   - Частично, чтобы узнавать новости и рассказывать, что увидел. Но есть более важная вещь. Я пришел за тобой.
   - За мной? - удивился я.
   - За тобой и такими как ты. Кто еще без шапки, но уже достаточно вырос, чтобы задавать вопросы и понимать ответы. И совершить длинное, а может, и опасное путешествие.
   - На юг?
   - На юг. К Белым горам. К трудовой жизни, которая ждет в конце пути. К свободе. Ну?
   - Вы возьмете меня туда?
   - Нет. Я не готов еще. К тому же это и более опасно. Мальчик, путешествующий в одиночку, - обычный беглец, но если он идет с вагрантом... Тебе придется идти одному. Если ты решишься.
   - Море, - сказал я, - как я его пересеку?
   Он посмотрел на меня и улыбнулся.
   - Это самая легкая часть. И в остальном я тебе помогу.
   - Он достал что-то из кармана и показал мне. - Ты знаешь, что это?
   Я кивнул.
   - Видел однажды. Это компас. Стрелка всегда показывает на север.
   - А это?
   Рубашка у него была порвана. Он сунул руку в дыру, нащупал что-то и достал. Это оказался длинный пергаментный цилиндр. Он развернул его и положил на камень, прижав у него концы, чтобы они не сворачивались. Я увидел рисунок, который не имел для меня смысла.
   - Это называется карта, - пояснил он. - И людям в шапке она не нужна, потому ты ее и не видел раньше. Она расскажет тебе, как добраться до Белых гор. Смотри. Вот это означает море. А вот здесь, внизу, горы.
   Он все показал мне на карте, объяснил, какие приметы на местности я должен буду найти, показал, как пользоваться компасом. Что касается последней части пути, за большим озером, он дал мне подробные указания, которые я должен был запомнить. Это на случай, если карту обнаружат. Он сказал:
   - Но береги ее. Сможешь проделать дыру в подкладке, как у меня?
   - Да. Я сохраню ее.
   - Значит, остается пересечь море. Пойдешь к этому городу. Рамни. - Он указал на карте. - В гавани стоят рыбачьи лодки. Та, что называется "Орион", принадлежит одному из нас. Высокий человек, очень смуглый, с длинным носом и тонкими губами. Зовут его Куртис, капитан Куртис. Иди к нему. И он переправит тебя через море. Там начнется трудная часть. Там говорят на другом языке. Тебе придется прятаться и не разговаривать. Пищу будешь красть.
   - Все это я смогу. А вы говорите на их языке?
   - На нем и на других. Потому мне и дали такое поручение. - Он улыбнулся. - Я могу быть сумасшедшим на четырех языках.
   Я сказал:
   - Я приду к вам.
   - Я найду тебя. Но теперь ты можешь мне помочь. Есть ли здесь поблизости такие, с кем можно поговорить? Я покачал головой:
   - Нет. Ни одного.
   Он встал, потянулся и потер колено.
   - Тогда завтра я ухожу. Уходи не раньше, чем через неделю, чтобы никто не заподозрил связи между нами.
   - Прежде чем вы уйдете...
   - Да?
   - Почему они не уничтожили людей совершенно, а надели им шапки?
   Он пожал плечами.
   - Мы не умеем читать их мысли. Есть много возможных ответов. Часть пищи, которую вы здесь выращиваете, идет на корм людям, работающим в подземных шахтах. Там добывают металл для треножников. А в некоторых местах существует охота.
   - Охота?
   - Треножники охотятся на людей, как люди - на лисиц.
   Я вздрогнул. - Они забирают мужчин и женщин в свои города, но мы не знаем, зачем.
   - Значит, у них есть города?
   - Не по эту сторону моря. Я сам их не видел. Но знаю тех, кто видел, говорят, металлические башни и шпили за большой кольцевой стеной. Отвратительные, слепящие города.
   - Вы знаете, как долго это продолжается?
   - Правление треножников? Более ста лет. Но для людей в шапках это все равно, что десять тысяч. - Он пожал мне руку. - Желаю удачи, Уилл.
   - Спасибо, - сказал я. У него было крепкое рукопожатие.
   - Надеюсь, мы снова встретимся в Белых горах.
   На следующий день, как и сказал, он ушел. Я начал подготовку. В одной из стен убежища можно было вынуть камень, за ним оставалось свободное место. Только Джек знал о нем, но Джек сюда не придет. Я складывал здесь запасы: еду, смену одежды и пару башмаков. Еды я брал понемногу, выбирая то, что лучше сохраняется: соленое и копченое мясо, сыр и тому подобное. Я думаю, мать замечала исчезновение этого и удивлялась.
   Мне было печально от мысли, что придется покинуть ее и отца. Я думал, как они будут несчастны, когда узнают, что я убежал. Шапки не излечивали от людских горестей. Но я не мог оставаться, как не может овца идти к дому мясника, если знает, что ее там ждет. Я знал, что скорее умру, чем позволю надеть на себя шапку.
   Глава третья
   Дорога к морю
   Два обстоятельства заставили меня ждать дольше недели. Вo-первых, было новолуние, ночью ничего не видно, я же предполагал передвигаться по ночам. Пришлось ждать полмесяца. Во-вторых, случилось то, чего я не ожидал: умерла мать Генри.
   Она и моя мать были сестрами. Она долго болела, но смерть ее была внезапна. Мать присматривала за ее домом и сразу же перевела Генри к нам, поставила кровать в мою комнату. Со всех точек зрения, мне это не нравилось, но я, конечно, не мог возражать. Мои соболезнования были холодно высказаны и холодно приняты, после этого мы старались держаться как можно дальше друг от друга. Насколько это возможно для двух мальчиков, живущих в одной не очень большой комнате.
   Я решил, что это помеха, но не очень значительная. Ночи были еще теплые, а я думал, Генри вернется домой после похорон. Но когда на утро после похорон я сказал об этом матери, то оказалось, что я ошибался. Она сказала:
   Генри останется с нами.
   - Надолго?
   - Сколько будет нужно. Во всяком случае, пока на вас обоих не наденут шапки. Твой дядя Ральф слишком занят на ферме и не может присматривать за мальчиком.
   Я ничего не сказал, но выражение лица у меня было, должно быть, красноречивое. И мать с непривычной строгостью сказала:
   - Я не хочу, чтобы ты говорил об этом. Он потерял мать, и ты должен проявить сочувствие.
   - Но я, по крайней мере, могу иметь свою комнату? У нас ведь хватает комнат?
   - Я бы оставила тебе твою комнату, если бы вел себя по-другому. Меньше чем через год ты станешь мужчиной и должен научиться вести себя как мужчина, а не как глупый ребенок.
   - Но...
   - Я не собираюсь с тобой спорить, - гневно сказала она. - Если ты скажешь еще слово, я позову отца.
   С этим она вышла из комнаты. Подумав немного, я решил, что разница не так уж велика. Спрятав одежду в гостиной, я смогу выскользнуть, когда он уснет, и одеться. Я твердо решил, как и собирался, уйти в полнолуние.
   В последующие два дня лили сильные дожди, но потом прояснилось, и сильная жара высушила землю. Все шло хорошо. Перед сном я спрятал одежду, вещевой мешок и несколько буханок хлеба. После этого нужно было лишь не уснуть, а поскольку я был возбужден, это оказалось нетрудно. Постепенно дыхание Генри на другой стороне комнаты стало ровным и глубоким, как это бывает во сне. Я лежал и думал о путешествии: море, чужие земли за ним, Большое Озеро и горы, на которых все лето лежит снег. Даже без того, что я узнал о треножниках и шапках, эта мысль была восхитительна.
   Луна поднялась до уровня моего окна, и я выскользнул из постели. Осторожно открыл дверь спальни и тихонько закрыл ее за собой. В доме было очень тихо. Лестница немного скрипела у меня под ногами, но никто не обратил на это внимания, даже если слышал. Дом был деревянный, старый, и ночные скрипы не были в нем необычны. Пройдя в гостиную, я отыскал одежду и быстро оделся. Потом вышел через дверь, ведущую к реке. Мельничное колесо было неподвижно, а вода журчала и всплескивала - черная с серебряными пятнами.
   На мосту я почувствовал себя в безопасности. Через несколько минут я буду за деревней. Кошка осторожно прошла по булыжникам; другая у дверных ступенек облизывала блестящую в лунном свете шерсть. Собака залаяла, услышав меня, но недостаточно близко, чтобы поднять тревогу. Миновав дом вдовы Инголд, я побежал. Я добрался до убежища, тяжело дыша, но довольный, что меня никто не заметил. При помощи огнива и смоченной в масле тряпки я зажег свечу и принялся заполнять мешок: Я переоценил имевшееся в моем распоряжении место: одна буханка не вошла. Что ж, пока можно нести ее в руках. Я решил остановиться на рассвете и поесть; после этого для нее найдется место. В последний раз осмотрев убежище, чтобы убедиться, не забыл ли чего, я задул свечу, сунул ее в карман и вышел.
   Ночь для ходьбы была прекрасная. Небо полно звезд - все солнца, подобные нашему? - а луна изливала мягкий свет. Я начал надевать мешок. И в это время из тени в нескольких футах от меня послышался голос - голос Генри:
   - Я слышал, как ты выходишь, и пошел за тобой. Я не видел его лица, но подумал, что он надо мной смеется. Может, я и ошибся - это могло быть нервное возбуждение. Но меня охватил слепой гнев, я опустил мешок и бросился на него. В предыдущих двух-трех стычках я одерживал победы и был уверен, что побью его опять.
   Самоуверенность и слепой гнев - плохие помощники. Он сбил меня, я встал, и он сбил меня снова. Спустя короткое время я лежал на земле, а он сидел на мне, прижимая мои руки. Я напрягся изо всех сил, но ничего не смог сделать. Он держал меня крепко.
   - Слушай, - сказал он, - я хочу тебе кое-что сказать. Я знаю, ты убегаешь. Я хочу идти с тобой.
   Вместо ответа я дернулся и попытался вывернуться, но он продолжал крепко держать меня. Он сказал, тяжело дыша:
   - Я хочу идти с тобой. Здесь меня ничего не держит. Его мать, моя тетя Ада, была доброй жизнерадостной женщиной, даже в долгие месяцы болезни. Дядя Ральф, с другой стороны; угрюмый и молчаливый человек, с облегчением отдавший сына в чужой дом. Я понял, что имеет в виду Генри.
   Было и другое соображение, более практичное. Даже если я побью его, что тогда? Оставить здесь с риском, что он поднимет тревогу? Я ничего не мог сделать. Даже если он пойдет со мной, я смогу улизнуть, прежде чем мы доберемся до моря и капитана Куртиса. Я не собирался брать его с собой за море. Он мне по-прежнему не нравился, и я не хотел делиться с ним тайнами, которые узнал от Озимандиаса. Я перестал бороться и сказал:
   - Пусти меня.
   - Я пойду с тобой?
   - Да.
   Он позволил мне встать. Я почистился, и мы посмотрели друг на друга в лунном свете. Я сказал:
   - Ты, конечно, не захватил с собой еды. Придется разделить мою.
   От порта нас отделяло несколько дней. На это время еды хватит.
   - Идем, - сказал я. - Лучше уйти подальше за ночь. Мы быстро шли при ярком лунном свете и к рассвету оказались уже в незнакомой местности. Я решил ненадолго остановиться. Мы отдохнули, съели половину буханки с сыром, попили воды из ручья и пошли дальше. Но дальше, по мере того как рассветало, мы все больше и больше чувствовали усталость.
   Примерно в полдень мы, вспотевшие, измученные, добрались до вершины небольшого холма и заглянули вниз, в блюдцеобразную долину. Земля хорошо обработана. Видна деревня, на полях фигурки людей размером с муравья. Дорога уходила в долину и через деревню. Генри схватил меня за руку:
   - Смотри!
   Четверо всадников приближались к деревне. У них могло быть любое дело. Но, с другой стороны, это мог быть и отряд, разыскивающий нас.
   Я принял решение. Мы как раз миновали опушку леса.
   - Останемся в лесу до вечера. Можем поспать, а ночью рвемся дальше.
   - Ты думаешь, путешествовать ночью лучше? - спросил Генри. - Я знаю, так меньше вероятности, что нас увидят, но и мы не сможем видеть. Ведь можно идти по холмам, никого нет.
   - Делай как хочешь. Я ложусь спать.
   Он пожал плечами.
   - Что ж, останемся, если ты так говоришь.
   Его покорность не смягчила меня. Я понимал: сказанное им разумно. Но молча пошел в лес, а Генри за мной. В глубине кустов мы нашли место, где нас не могли увидеть, даже если бы прошли рядом, и улеглись. Я уснул почти немедленно.
   Когда я проснулся, было уже темно. Генри спал рядом. Если я встану тихонько, то смогу улизнуть, не разбудив его. Мысль была соблазнительна. Но казалось нечестным оставлять его в лесу, перед наступающей ночью. Я протянул руку, чтобы разбудить его, и тут кое-что увидел: он обернул вокруг своей руки петлю моего мешка, так что я не мог взять мешок, не разбудив его. Значит, и ему пришла в голову такая мысль.
   Он проснулся от моего прикосновения. И перед тем как двинуться дальше, мы съели остаток буханки и кусок копченого мяса. Деревья росли густо, и нам не было видно неба, пока мы не вышли из леса. И только тогда я понял, что темнота объяснялась не только приближением ночи: пока мы спали, небо затянуло тучами, и уже падали первые тяжелые капли.
   В быстро угасающем свете мы спустились в долину и поднялись по противоположному склону. В окнах домов горел свет, и нам пришлось сделать большой крюк. Пошел сильный дождь, но вечер был теплый, и как только дождь кончился, одежда на нас высохла. С вершины мы еще раз посмотрели на огни деревни и пошли на юго-восток. Вскоре наступила тьма. Мы шли по холмам, поросшим травой. Раз мы набрели на развалившуюся хижину, явно нежилую, и Генри предложил остановиться в ней до утра, но я отказался, и мы пошли дальше.
   Некоторое время мы молчали. Потом Генри сказал:
   - Слушай.
   Я раздраженно ответил:
   - Что еще?
   - Мне кажется, кто-то идет.
   И я услышал сам - топот ног за нами. Должно быть нас увидели жители деревни и предупредили четверых всадников. И теперь они нагоняют нас.
   Я прошептал:
   - Бежим!
   Не дожидаясь ответа, я побежал сквозь ночную мглу. Генри бежал рядом, и мне показалось, что я слышу и наших преследователей. Я побежал быстрее. И тут правая нога у меня подвернулась на камне. Я почувствовал сильную боль и упал.
   Генри услышал, как я упал. Он подбежал и спросил:
   - Где ты? Что с тобой?
   Попробовав встать, я почувствовал сильнейшую боль в правой лодыжке. Генри попытался поднять меня. Я застонал.
   - Ты поранился? - спросил он.
   - Лодыжка... Она, наверное, сломана. Ты лучше уходи. Они сейчас будут здесь.
   Он произнес странным голосом:
   - Я думаю, они уже здесь.
   - Что?
   Я почувствовал теплое дыхание на шее, а протянув руку, коснулся чего-то мягкого.
   - Овца!
   Генри заметил:
   - Они любопытны. Иногда это с ними бывает.
   - Дурак! - сказал я. - Заставил нас бежать от стада овец, а теперь смотри, что случилось.
   Он ничего не ответил, но наклонился и стал ощупывать мою лодыжку. Я прикусил губу, чтобы не закричать.
   - Не думаю, чтобы она была сломана, - сказал он. - Вероятно, вывих. Но тебе придется лежать день-два. Я сердито отрезал:
   - Звучит прекрасно.
   - Вернемся к хижине. Я тебе помогу.
   Снова пошел дождь, на этот раз проливной. Мое желание гневно отказаться, от помощи утонуло. Генри поднял меня на спину. Это было кошмарное путешествие. Он с трудом обрел равновесие: вероятно, я оказался тяжелее, чем он предполагал. Ему часто приходилось опускать меня, чтобы передохнуть. Было абсолютно темно. Каждый раз, как он опускал меня, боль пронзала мою ногу. Я уже начал думать, что он ошибся направлением и пропустил во тьме хижину - это было совсем нетрудно.
   Но наконец она показалась в ночи, и дверь открылась, когда он поднял щеколду. Послышался шум - должно быть, крысы. Генри сделал еще несколько шагов и со вздохом изнеможения опустил меня. Ощупью он отыскал в углу груду соломы, и я прополз туда. Нога у меня болела, я промок и чувствовал себя несчастным. К тому же мы за прошлые сутки спали лишь несколько часов. Но все же прошло немало времени, прежде чем я уснул.
   Когда я проснулся, был день. Дождь прекратился. В окошке без стекол виднелось голубое утреннее небо. В хижине оказались только скамья и тростниковый стол. На стене висел котел и несколько глиняных кружек. Был еще очаг с грудой дров и куча соломы, на которой мы лежали. Я позвал Генри, потом еще раз. Ответа не было. Я, подтянулся, морщась от боли, и пополз к двери, держась за стену. Генри не было видно. Тут я заметил, что нет и моего мешка там, где я уронил его ночью.