Кристофер Джон. Белые горы (Триподы - 1)

   Во время гребли часы съехали мне на запястье и стали мешать. Вначале я думал, что графиня и другие заинтересуются ими - захотят узнать, как попало к мальчику такое чудо, но они не проявили никакого интереса. У них не сохранилось никаких следов мастерства древних, а время ничего не значило для них. Во дворе были солнечные часы, и этого было достаточно. Я снял часы, которые мешали грести, и бросил их Элоизе, чтобы она их подержала. Но она умела ловить не лучше других девушек, и часы упали за борт. Я успел заметить, как они исчезают в зеленой глубине. Элоиза расстроилась, но я успокоил ее, сказав, что потеря невелика. И в тот момент это действительно было так.
   Время турнира быстро приближалось. Повсюду чувствовалось возбуждение и приподнятость. На лугу воздвигались большие палатки для тех, кому не хватит мест в замке. С утра до вечера звенело оружие, рыцари непрерывно тренировались; насмешливые крики сопровождали неудачные выпады. Я принял участие в тренировках, и обнаружил, что неплохо владею конем и легко попадаю в кольцо.
   Я продолжал размышлять. Возьмем, например, верность. Верность кому? Люди в Белых горах даже не знают о моем существовании. Для Озимандиаса и капитана Куртиса я был одним из многих мальчишек, отправленных ими на юг. А Генри и Бинпол? Нужен ли я им вообще? Казалось, нет. Может, им лучше без меня?
   С утра шел дождь, но к полудню прояснилось, и состоялись предварительные поединки. Я увидел Генри и Бинпола на утоптанном поле, где слуги убирали помет. Стены и башня замка вырисовывались на фоне заходящего солнца.
   Бинпол сказал, что уходить нужно завтра рано утром до того, как поднимутся слуги на кухне. Они уже сложили еду в мешки. Мой мешок исчез вместе со старой одеждой, но Бинпол сказал, что это неважно: у них еды вполне достаточно. Я должен встретиться с ними у ворот замка в назначенное время.
   Я покачал головой:
   - Я не приду.
   - Почему, Уилл? - спросил Бинпол.
   Генри ничего не сказал, но на его широком лице появилась улыбка, и я почувствовал в тот момент, что ненавижу его больше, чем когда-либо в Вертоне. Его мысли и презрение были совершенно очевидны.
   - Вы можете уйти незаметно. Но я нет. И мое отсутствие за завтраком заметят и начнут искать.
   - Верно, Бинпол, - сказал Генри. - Граф не захочет терять своего приемного сына.
   Я не предполагал, что им станет известно об этом. Бинпол смотрел на меня, и его глаза за линзами ничего не выражали.
   - Я даю вам день, может быть, два, чтобы вы ушли подальше. Я пойду следом. Постараюсь вас догнать, но вы не должны меня ждать.
   Генри рассмеялся:
   - И не будем!
   Я говорил себе, что еще не принял решения. Правда, что им двоим уйти легче, но правда и то, что я смогу последовать за ними - я хорошо помнил карту. Но правда было и то, что завтра, на второй день турнира, будет избрана собравшимися рыцарями королева турнира. А я был уверен, что выберут Элоизу. Не потому, что она дочь графа, а потому, что она действительно прекраснее всех.
   Бинпол медленно сказал:
   - Хорошо. Может быть, так будет лучше.
   - Удачи вам.
   - И тебе. - Он слегка покачал головой. - Удачи тебе, Уилл.
   Я повернулся и пошел в башню. Генри сказал мне что-то вслед, но я не расслышал и не стал возвращаться.
   Глава седьмая
   Треножник
   На следующий день я проснулся рано. Было еще время присоединиться к ним, но я не шевельнулся. Окно моей комнаты выходило на юг, я видел темно-синее небо и одну яркую звезду на нем. Я был рад хорошей погоде. Им будет легче идти, но и турнир, и выборы королевы пройдут лучше. Я лежал и смотрел в небо, пока снова не заснул, и проснулся вторично, когда служанка постучала в дверь. Небо побледнело и блестело золотом.
   Никто не упоминал о Генри и Бинполе; и никто, казалось, не заметил их отсутствия. Я не удивился этому: турнир был в полном разгаре, все были возбуждены и полны ожиданий. После завтрака мы отправились на поле к павильонам. Но без Элоизы. Я ее не видел все утро. Она выйдет вместе с другими леди, чтобы предстать перед рыцарями. Мы заняли места в павильоне, и, пока ждали, певцы развлекали нас балладами. Потом послышался шум: появились леди.
   Их было одиннадцать. Десять были одеты роскошно, в расшитые золотом и серебром платья, шлейфы их несли служанки, чтобы они не волочились в пыли. Головы у леди были обнажены, волосы высоко взбиты и украшены яркими лентами, которые сверкали на солнце. Одиннадцатой была Элоиза. На голове у нее, конечно, был тюрбан, она оделась в простое платье, темно-синее, с отделкой белыми кружевами. Самая молодая, она шла последней, и ее не сопровождала служанка. Под гул барабанов леди прошли по полю к павильону и остановились, склонив головы. Прогремели фанфары.
   Одна за другой выходили они вперед. Таков был обычай, и рыцари, выбиравшие эту леди, обнажали мечи и поднимали их. После первых двух или трех не оставалось никаких сомнений в результате. Каждой леди салютовало несколько рыцарей, чтобы никому не было позора, но когда вперед выступила Элоиза, в своем простом платье, мечи поднялись, как серебряный и золотой дождь на солнце, и вначале рыцари, а потом и зрители закричали о своем выборе, и мне захотелось смеяться и плакать в одно и то же время.
   Она выступила вперед, другие леди следовали за ней, а она стояла серьезная и трогательная в своей невинности, а отец ее, граф, осторожно укрепил корону на ее тюрбане. И подданные проходили мимо, чтобы поцеловать ей руку, и среди них - я.
   В этот день я не разговаривал с ней. У нее были свои обязанности восседать в отдельной ложе, награждать победителей, а меня волновал сам турнир, я приветствовал рыцарей, которых знал, и вся атмосфера была праздничной и веселой.
   Был только один тревожный момент. Во второй половине дня послышался далеко странный звук, который постепенно становился громче. Постоянное повторение пяти нот, металлический звон, и хотя я никогда раньше не слышал этого звука, я знал, что издавать его может только треножник. Я посмотрел в направлении звука, но из-за замка ничего не было видно. Окружающие не проявили никакого беспокойства - состязание восьми рыцарей на поле привлекало все их внимание. Даже когда над замком появилось полушарие, и треножник остановился над полем, расставив ноги по берегам реки, не было ни следа страха или волнения.
   Ясно, что треножник всегда присутствовал на турнире, и у людей не было повода для беспокойства. Конечно, они больше свыклись с видом треножников, чем мы в Вертоне, где они появлялись лишь в день надевания шапок. Почти ежедневно можно было видеть, как они в одиночку или группами шагают по долине. Я тоже привык к этому зрелищу - на расстоянии. Но в тени треножника я почувствовал себя совсем по-иному. Я со страхом взглянул на полушарие и увидел ряды кругов, как будто сделанных из темно-зеленого стекла. Может, он через них смотрит. Наверняка. Я не замечал их раньше, потому что в Вертоне не осмеливался рассматривать треножника. Я опустил глаза и стал следить за ходом турнира, но мысли мои были далеко от него.
   Однако прошло немного времени, и мое беспокойство улеглось. Треножник не издавал ни звука с тех пор, как занял позицию у замка, и не двигался. Он просто стоял, и я постепенно привык к его присутствию. Через час я уже радостно приветствовал своего любимца шевалье де Труильона, надеясь на то, что он победит и в финальном поединке. Он победил... его противник покатился по вытоптанной траве, и я присоединился к восторженным зрителям.
   Вечером, как и в каждый день турнира, был пир. Поскольку погода была хорошая, он состоялся во дворе. Семья графа и рыцари с леди сидели за столом, им подносили пищу; остальные подходили к стоявшим в стороне столам, уставленным мясом, рыбой, фруктами, овощами, пирогами и бутылками с вином, и брали себе все что угодно. Но много не пили, а после того, как леди ушли в замок, рыцари остались, зажгли факелы, и тут допоздна звучали песни и шло веселье. Я не мог сосчитать количества блюд. Не просто разные виды мяса, дичи и рыбы, но и множество способов их приготовления, а также разнообразные соусы и подливки. Еда считалась здесь высоким искусством; я думаю, даже сэр Джеффри не мог бы понять этого, не говоря уж об остальных жителях Вертона.
   Я ушел наевшийся и счастливый. Треножник по-прежнему стоял на месте, но теперь он выглядел смутной тенью на фоне звездного неба и казался чем-то далеким и неважным. Из окон своей комнаты я его не видел совсем. Виднелась яркая полоса Млечного Пути, горели факелы во дворе - и все. Я услышал стук в дверь, сказал: "Войдите!" В комнату скользнула Элоиза.
   На ней по-прежнему было синее платье с белыми кружевами, но корону она сняла. И прежде чем я успел что-нибудь произнести, она сказала:
   - Уилл, я не могу оставаться здесь. Мне удалось ускользнуть, но меня будут искать.
   Я понял ее. У королевы турнира особое положение. Пока идет турнир, нет места приятным беседам и прогулкам. Я сказал:
   - Выбор правильный. Я рад, Элоиза.
   - Я хотела проститься с тобой, Уилл.
   - Ведь ненадолго. На несколько дней. Потом, когда мне взденут шапку...
   Она покачала головой.
   - Мы больше не увидимся. Разве ты не знаешь?
   - Но я остаюсь здесь. Твой отец сказал мне об этом сегодня утром.
   - Ты остаешься, но не я. Тебе разве никто не говорил?
   - О чем?
   - Когда кончается турнир, королева уходит служить треножникам. Так всегда делается.
   Я тупо спросил:
   - Где служить?
   - В их городе.
   - Надолго?
   - Я сказала тебе. Навсегда.
   Ее слова поразили меня, но еще больше поразило лицо. На нем была такая преданность, такое счастье, как будто исполнилось ее самое сердечное желание.
   Ошеломленный, я спросил ее:
   - Твои родители знают об этом?
   - Конечно.
   Я знал, что они горюют из-за отсутствия своих сыновей, которые уехали на несколько лет ко двору герцога. А это была их дочь, которую они любили больше всего, и она уйдет к треножникам и никогда не вернется... и весь день они были радостны и счастливы. Чудовищно! Я выпалил:
   - Ты не должна! Я не допущу этого! Она улыбнулась и слегка покачала головой, как взрослый, слушающий выдумки ребенка.
   - Уйдем со мной, - сказал я, - мы пойдем туда, где нет треножников. Уйдем немедленно.
   - Когда тебе наденут шапку, ты поймешь.
   - Я не допущу, чтобы мне надели шапку!
   - Ты не понимаешь. - Она глубоко вздохнула. - Я так счастлива. Подойдя ко мне, она взяла меня за руку и поцеловала в щеку. - Так счастлива! - повторила она и пошла к двери. - Я должна идти. Прощай, Уилл. Вспоминай меня. Я буду о тебе помнить.
   И она исчезла, ноги ее прошелестели в коридоре, прежде чем я пришел в себя. Когда я подошел к двери, коридор был пуст. Я позвал, но лишь эхо моего голоса отразилось от каменных стен. Я даже сделал несколько шагов ей вслед, но потом остановился. Бесполезно. И не только из-за других. Из-за самой Элоизы. "Я буду о тебе помнить". В действительности она уже обо мне забыла. Теперь все ее мысли устремлены к треножникам. Хозяева позвали ее, и она с радостью пошла.
   Я вернулся к себе в комнату, разделся и постарался уснуть. Меня одолевало множество ужасов. Ужас от того, что случилось с Элоизой. Ужас перед существами, которые делали это с людьми. Но больше всего ужас перед тем, как близко я подошел к падению - нет, к добровольному прыжку во что-то такое, по сравнению с чем самоубийство кажется чистым и благородным. Что случилось бы, если бы не судьба Элоизы? Она приняла шапку, как бесчисленные другие, не понимая, не зная выхода. Но я-то понимал, я-то знал! И я подумал о каменном лице Бинпола, о презрении Генри, когда я в последний раз видел их, и устыдился.
   Шум поединков во дворе давно затих. Я лежал, ворочаясь с боку на бок, и видел, как постепенно светлеет за окном. Я прекратил заниматься бесполезным самобичеванием и начал строить планы.
   В замке было темно и тихо, когда я осторожно спускался по лестнице, но снаружи уже было светло. Никого не было видно, да и не будет, по крайней мере в течение нескольких часов. Даже слуги вставали позже в дни турнира. На кухне я увидел одного из них, храпевшего под столом: должно быть, он был настолько пьян, что не смог добраться до постели. Можно было не опасаться разбудить его. Я захватил с собой наволочку и положил в нее остатки вчерашнего пира: пару жареных цыплят, пол-индюка, буханку, сыр, соленую колбасу, а потом пошел в конюшню.
   Здесь опасность была вероятней. Конюхи спали рядом со стойлами, и хотя они тоже были пьяны, беспокойство лошадей могло разбудить их. Мне нужна была лошадь, на которой я привык ездить с Элоизой, - гнедой невысокий жеребец, по кличке Аристид. Это было нервное животное, но мы привыкли друг к другу, и я рассчитывал на это. Он стоял спокойно, только фыркнул несколько раз, когда я отвязывал его, и пошел за мной, как овечка. К счастью, солома на полу заглушала его топот. Я взял седло и вывел Аристида из конюшни.
   Только за воротами замка я оседлал его. Он заржал, но я рассудил, что мы уже достаточно далеко, чтобы не опасаться этого. Прежде чем сесть верхом, я осмотрелся. За мной лежал замок, темный и спящий; передо мной турнирное поле, флаги его павильонов слегка шевелились на утреннем ветерке. Слева... я совсем забыл о треножнике, а возможно, уверил себя, что он ночью ушел. Но он был здесь, насколько я мог судить, точно в том же месте. Темный, подобно замку; подобно же замку спящий? Как будто бы так, но я почувствовал беспокойство. Не садясь верхом и не придерживаясь обычной широкой дороги, я повел коня по узкой тропке меж скалами и спустился с холма между лугами и рекой. Здесь линия деревьев частично закрыла от меня и замок, и металлического гиганта. Ничего не случилось. Я наконец-то сел верхом, сжал колени, и мы двинулись.
   Я сказал правду Генри и Бинполу, что их могут не хватиться день или два, а мое отсутствие сразу же заметят. Возможно, что даже во время турнира меня стали бы искать. Поэтому мне пришлось взять лошадь. И это давало мне возможность преодолеть большее расстояние, прежде чем начнется преследование. Если меня не найдут в двадцати милях от замка, я чувствовал, что тогда окажусь в безопасности.
   Лошадь также давала мне возможность догнать Генри и Бинпола. Я примерно знал их маршрут; они вышли на день раньше, но шли пешком. Теперь меня уже не занимало то, что они относятся друг к другу более дружески, чем ко мне. Наоборот, в раннем свете утра я чувствовал себя очень одиноким.
   Предстояло сделать около мили вдоль реки к броду, по которому мне нужно было переправиться. Я проделал примерно половину этого расстояния, когда услышал звук. Тупой гул, с которым огромная тяжесть опускается на землю, потом еще, и еще. Я автоматически, оглядываясь, пустил Аристида галопом. Зрелище было очевидным и страшным. Треножник оставил свою позицию у замка. Безжалостно и безостановочно он шел за мной.
   Следующие несколько минут я почти не помню; частично от страха я ни о чем не мог думать ясно, частично же из-за того, что произошло потом. Помнится мне только самый ужасный миг - когда я ощутил, как металлическая лента, холодная и невероятно гибкая, обвивается вокруг моей талии и поднимает со спины Аристида. Подъем в воздух и отчаянное барахтанье, боязнь того, что произойдет, и одновременно боязнь упасть на далекую землю. Я увидел черноту открытой двери, которая должна проглотить меня, ощутил никогда не испытанный ранее страх, закричал, закричал... и чернота.
   Солнце било мне в глаза, согревая, превращая черноту в плывущее розовое. Я открыл глаза и тут же заслонил их от сверкания. Я лежал спиной на траве, и солнце уже поднялось над горизонтом. Было не менее шести часов утра. А ведь было только четыре, когда...
   Треножник.
   Я вспомнил и ощутил прилив страха. Мне не хотелось смотреть в небо, но я знал, что должен. Небо было голубое и пустое. Виднелись верхушки деревьев. Больше ничего. Я встал и осмотрелся. Замок, а рядом, на том месте, что и вчера, треножник. Неподвижный, как замок, как скалы.
   В пятидесяти ярдах от меня щипал росистую траву Аристид со спокойным удовлетворением, как лошадь на хорошем пастбище. Я пошел к нему, стараясь привести мысли в порядок. Сон это, кошмар, привиделось из-за падения с лошади? Но я ясно вспомнил, как поднимался в воздухе, и дрожь прошла по моему телу. Сомневаться не приходилось - это произошло. Страх и отчаяние были реальны.
   Что же тогда? Треножник поднял меня. Неужели... Я поднял руку к голове, пощупал волосы, череп. Никакой металлической сетки. На меня не надели шапку. Вместе с облегчением я почувствовал тошноту и вынужден был остановиться и перевести дыхание. Аристид поднял голову и легонько заржал в знак того, что узнает меня.
   Сейчас самое главное. Замок уже просыпается, по крайней мере слуги. Времени больше нет... меня все еще могут увидеть с укреплений. Я взял лошадь за повод, вставил ногу в стремя и сел в седло. Поблизости река мелела, здесь брод. Я двинул жеребца вперед, он охотно послушался. Переправляясь, я снова оглянулся. Ничего не изменилось, треножник не двигался. На этот раз облегчение не ослабило, а подбодрило меня. Вода плескалась у ног Аристида. Ветер усилился и принес запах, который мучил меня, пока я не вспомнил. Так пахли кусты на речном острове, где мы с Элоизой проводили время и где я был так счастлив, а она говорила о будущем. Я добрался до противоположного берега. Дорога, ровная и прямая, вела через ржаное поле. Я пустил Аристида рысью.
   Мы безостановочно двигались несколько часов. Вначале местность была пустынной, но позже мне попадались люди, шедшие на поля или уже работавшие там. С первыми я столкнулся неожиданно, выехав из-за поворота, и испугался. Но они поклонились, когда я проезжал мимо, и я понял, что они кланяются седлу и моей красивой одежде. Для них я был представителем дворянства и знатным человеком, выехавшим на прогулку до завтрака. И все же я избегал встреч с людьми, если мог, и был рад, когда обработанные земли кончились, и началось холмистое взгорье, где мне встречались только овцы.
   У меня было время подумать о треножнике, о том поразительном факте, что меня схватили, но отпустили, не причинив вреда, не надев шапки. Но никакой причины я не мог найти. Пришлось отнести это к тем загадочным поступкам треножников, причины которых нам неизвестны, - каприз, может быть, как каприз заставил треножника кружиться вокруг "Ориона", завывая от гнева, радости или какой-то совсем другой, непонятной нам эмоции, а потом унестись прочь. Эти создания не были людьми, и не следовало искать для их действий человеческих мотивов. Реальностью оставалось то, что я был свободен, что мой мозг по-прежнему принадлежал мне.
   Я поел, напился из ручья, сел верхом и поехал дальше. Я думал о тех, кого оставил в замке: о графе и графине, рыцарях и оруженосцах, с которыми я познакомился, и об Элоизе. Я был убежден теперь, что они меня не найдут: копыта Аристида не оставляют следов на короткой траве и сухой земле, а они не смогут надолго оторваться от турнира для поисков. Они казались так далеко от меня, не по расстоянию, а как люди. Я помнил их доброту нежность и деликатность графини, смех графа и его тяжелую руку на своем плече, - но было что-то нереальное в моих воспоминаниях о них. Кроме Элоизы. Я ясно видел ее, слышал ее голос, как слышал и видел ее много раз за прошлые недели. Но резче и больнее всего вспоминалось мне выражение ее лица, когда она сказала, что идет служить треножникам и добавила: "Я счастлива, так счастлива!". Я пнул Аристида, он коротко фыркнул в знак протеста, но перешел на галоп.
   Холмы впереди вздымались все выше и выше. На карте был обозначен проход, и если я не сбился с пути, то скоро должен увидеть его. Я натянул поводья на вершине холма и огляделся. Мне показалось, что я вижу впереди в нужном месте проход, но все дрожало в жаркой дымке и трудно было разглядеть подробности. Однако внимание мое привлекло кое-что поближе.
   Примерно в полумиле впереди что-то двигалось. Пешеход, два пешехода. Я еще не мог их узнать, но кто еще мог оказаться в этом пустынном месте? Я снова пустил Аристида в галоп.
   Они повернулись, встревоженные топотом копыт, но задолго до этого я уверился, что это они. Боюсь, что когда я остановился перед ними и спрыгнул со спины лошади, я испытывал гордость своим мастерством всадника.
   Генри удивленно смотрел на меня. Бинпол сказал:
   - Значит, ты пришел, Уилл?
   - Конечно. А ты думал иначе?
   Глава восьмая
   Бегство и преследование
   Я ничего не сказал им об Элоизе и о том, что изменило мои планы. И не потому, что мне было стыдно признаваться, насколько я серьезно решил остаться и дать надеть на себя шапку из-за всего того, что меня ожидало, конечно, мне было очень стыдно. Я ни с кем не хотел говорить об Элоизе. Генри сделал одно или два замечания о ней, но я промолчал. Впрочем, он был так поражен моим появлением, что почти ничего не говорил.
   Я рассказал им о моей встрече с треножником. Я надеялся, что они прольют хоть какой-то свет на это происшествие; может быть, Бинпол выработает какую-нибудь теорию, объясняющую это, но они были в таком же недоумении, как и я. Бинпол просил меня вспомнить, действительно ли я оказался внутри треножника и что я там увидел, но я, конечно, не мог.
   Именно Бинпол сказал, что нужно отправить Аристида. Я не думал об этом, только смутно представлял себе, как, найдя их, я великодушно предложу им ехать по очереди, оставаясь владельцем Аристида. Но Бинпол справедливо заметил, что три мальчика и лошадь - совсем не то, что три пеших мальчика. Нас все заметят и будут задавать вопросы.
   Я неохотно признавал, что нельзя оставлять Аристида с нами. Мы сняли седло, потому что на нем был герб графов де ла Тур Роже, и спрятали его под скалой, забросав землей и камнями. Когда-нибудь его найдут, конечно, но не так быстро, как Аристида... Он хороший конь, и тот, кто найдет его, без всадника и упряжки, не будет очень уж старательно искать владельца. Я снял с него уздечку, и он закачал головой, благодаря за свободу. Потом я резко шлепнул его по боку. Он отскочил на несколько ярдов и остановился, глядя на меня. Я думал, что он не захочет уйти, и старался придумать хоть какой-то предлог, чтобы он подольше оставался с нами, но он заржал, снова замахал головой и поскакал на север. Я отвернулся, не в силах смотреть на него.
   И вот мы снова в пути втроем. Я был очень рад их обществу и придерживал язык даже в отношении Генри, который, оправившись от изумления, сделал несколько ехидных замечаний о том, как трудно мне будет теперь после роскоши, к которой я привык в замке. Бинпол вмешался, остановив его. Мне кажется, Бинпол решил, что поскольку в каждой группе должен быть предводитель, в нашей таким предводителем будет он. Я не хотел возражать ему, по крайней мере в этот момент.
   Ходьба показалась мне утомительной. Для езды верхом нужны совсем другие группы мускулов, да и отвык я от напряжения во время болезни и последующего выздоровления. Я сжал зубы и держался наравне с остальными, стараясь не показать своей усталости. Но обрадовался, когда Бинпол предложил остановиться для еды и отдыха.
   Ночью, когда мы спали под звездами, а подо мной был не мягкий матрац, к которому я успел привыкнуть, а жесткая земля, мне стало даже немного жаль себя. Но я так устал, не спав предыдущую ночь, что не долго бодрствовал. Утром у меня болело все тело, как будто кто-то всю ночь бил меня. День был снова ярким и тихим, и не было даже легкого ветерка, освежавшего нас вчера. Это четвертый, последний день турнира. Будет общая схватка и езда по кругу. Элоиза по-прежнему носит свою корону и раздает награды победителям. А завтра...
   Вскоре мы достигли прохода, обозначенного на карте. Двигались мы вдоль реки, спускавшейся вдоль холмов, ее течение прерывалось время от времени водопадами, иногда довольно большими. Карта показывала, что выше есть еще одна река, и на некотором расстоянии эти реки текут параллельно. К этому месту мы подошли вечером.
   Вторая река, за исключением нескольких мест, где она разбила свои берега, была удивительно прямой и одинаковой по ширине. Больше того, она текла на разных уровнях, и границы между ними обозначались хитроумными приспособлениями - сгнившими балками, проржавевшими колесами и т.д., видимо, работой древних. Бинпол, конечно, все рассмотрел в свое удовольствие. Люди сделали вторую реку, выкопали русло, и может быть, пустили в нее воду из главной реки. Бинпол показал нам под вокруг растущей травой и другой растительностью, покрывавшей берега, блоки, тщательно уложенные и скрепленные. А что касается приспособлений, то они предназначались для того, чтобы помочь лодкам проходить с одного уровня на другой, последовательно заполняя водой секции. В его объяснении это звучало разумно, но он умел правдоподобно выдумывать.
   Эта идея все больше воодушевляла его, пока мы шли вдоль реки. Он был уверен, что перед нами водная шмен-фе, лодки перевозили по ней грузы, а люди входили и выходили в тех местах, где были колеса и другие устройства.
   - А лодки толкали твои паровые котлы, - сказал Генри.