Страница:
Товарищ же Н., вернувшись в свой кабинет, вызвал к себе ближайших подчиненных и устроил им выволочку. За этих сирен народные средства плачены, причем инвалютные, так что же мы резину тянем, товарищи? Пусть начинают деньги отрабатывать, то есть петь, то есть закреплять кадры на предприятиях города и области. Вы что, запамятовали, для чего все это затеяно? Нет, товарищи ничего не забыли, но наперед надо решить ряд вопросов. Как-то: определить первоочередные объекты, утвердить места для пения, наладить акустическую аппаратуру, подготовить тексты и соответствующую музыку, подключив для этого, наряду с отделом культуры, лучших областных поэтов и композиторов, провести тексты через художественные советы, получить где надо разрешение на их публичное исполнение, в том числе по радио и телевидению, и прочее, и прочее, включая смету расходов и технико-экономическое обоснование.
- Столько времени прошло, а вопросы не подготовлены! - бушевал товарищ Н. Крут он был, но справедлив.- Нам такое дело доверено! Все Несуглинье на нас смотрит, вся страна! Не возражать! Для начала создаем управление по сиренизации. Да, так и назвать, потом уточним название в рабочем порядке. Возглавишь ты, это твой вопрос. Ставок у тебя нет? У всех нет! По заводам людей оформишь. Для них же все делается.
Умел товарищ Н. поднять людей, повести за собой. И поднялись люди, и пошли, и горы бы свернули, но встало на их пути непреодолимое препятствие, почище всякой горы - языковой барьер.
Это только говорится, что весь мир изучает наш язык. В мире-то вон еще сколько лености и косности. Ни бельмеса не понимали по-русски ни прекрасная Елена, ни ее старшие подруги Дорида и Гегемона. Говорили они на каком-то сицилийском диалекте, древнегреческого, на котором с грехом пополам мог объясниться кандидат наук Рейсмус, сроду не знали. Понимали немножко птичий английский, куиить-продать-поесть-попить, но не больше. Как же петь им свои сладкие песни? "Твоя-моя-работай-надо"? Или по-сицилийски? Да кто поймет этот сицилийский! Уж на что японские острова крупнее Сицилии, так недавно японская делегация приезжала - и никто без переводчика ничего понять не мог.
Сирен засадили за изучение русского языка. А это работенка не на день и не на неделю. Одних падежей сколько у нас - помните? Верно, шесть.
О чем же, спрашивается, при таком количестве падежей вы раньше думали, товарищи энчане?
Мы нередко покупаем за рубежом то, чего у нас нет и не предвидится или есть, но лучше бы не было. Привозят это, закупленное, в красивой упаковке, липучкой обмотано, ленточкой перевязано. Разворачивают, расколачивают мать моя родная! Ручки, кнопочки, стрелочки, и возле каждой надпись на чужеземном языке. Даже инструкция приложена - что, куда и зачем вставлять, и одна только незадача: язык-то чужеземный.
Конечно, из-за того же зарубежья, где эту штуку с кнопками смастерили, можно выписать специалиста. Многое можно, да кто денег даст? Вот и кличут умельца Петровича из ремонтно-механического. Он и блоху может подковать, и первую главу "Капитала" недавно на фасоли выгравировал - если есть под рукой очень сильный микроскоп, можно взять и прочитать. Однако дело это сколь удивительное, столь же и бесполезное. Упаси Бог, не подумайте, будто последнее наше замечание касается великой книги. И мысли такой никогда бы себе не позволили. Говоря о бесполезности, мы имеем в виду совсем другое: зачем расходовать зерна на непищевые цели, когда в стране и так нехватка зерна, зачем ускорять износ дорогого микроскопа и портить глаза, читая мелкий шрифт, когда можно зайти в городскую библиотеку, взять книгу и прочесть хоть первую главу, хоть весь том, от корки до корки. Что не умаляет редкого таланта Петровича, коим мы искренне восхищены.
Так вот, приходит наш ковец блохи, наш гравировщик по фасоли, крутит так и этак зарубежную штучку и в толк не может взять, зачем она и для чего. А тут еще голова после вчерашнего арбузом колется. Однако нельзя Петровичу срамиться перед миром. Глаза боятся, а руки делают - берет умелец одну деталь, сует в другую, ан не лезет, тогда он бормочет: "Где наша не пропадала, едрена рашпиль" - и загоняет "папу" в "маму" с хрустом и скрежетом. А выучился бы Петрович английскому или японскому, прочел бы, куда вставлять и как поворачивать, и вошла бы деталь в деталь, как нож в масло.
Какое, спросите, имеет отношение эта вставная история к событиям в городе Н.? Да самое прямое. Можно было все продумать заранее и выписать сирен со знанием русского языка. А если бы вдруг таких не нашлось или заломили бы за них несусветную цену, то послали бы туда нашего человека пожить месяц-другой между Сциллой и Харибдой, подучить Елену, Дориду и Гегемону русскому языку.
Но теперь не было этого месяца у товарища Н. и его аппарата. В любой момент Москва могла спросить - а как там у вас идет сиренизация области? как окупаются валютные средства? и не пора ли раздвигать рамки эксперимента, сделать его, так сказать, достоянием всего Несуглинья, а то и сопредельных областей? Не ответишь же, что-де сирены пока не задействованы, не поют - не телятся, зубрят, как школьницы, падежи и спряжения, а валютные средства тем временем заморожены.
Каждый день начинался с пятиминутки по сиренам. Вел ее лично товарищ Н. Вопросы решались оперативно. Прежде всего наладили быт Елены, Дориды и Гегемоны. Поначалу их хотели перевести в гостиницу, разумеется, не в городскую, где теснился забитый командированный люд, а в маленькую, тихую, без вывески, которая почему-то называлась общежитием. В небольшом доме, позади драмтеатра, отдыхали после государственных дел посланцы столицы и союзных республик; холодильники таили в себе благородные напитки, в вазах стояли свежие цветы, на блюдах лежали спелые фрукты - что твоя Сицилия. Но, подумав, отказались от этой затеи. Во-первых, сирены своим внешним видом не вписывались в строгую обстановку общежития, а во-вторых, они имели обыкновение время от времени затягивать в полный голос что-то заунывное на своем родном наречии, что вряд ли пришлось бы по вкусу обитателям скромного общежития.
А что, если оставить Елену, Дориду и Гегемону там, где они есть,- в профилактории химиков? Славная мысль! А чтобы не было пересудов, объявили, будто профилакторий закрыт на реконструкцию и что временно там будут проживать приезжие специалисты по эстетике и дизайну.
Проблема питания тоже худо-бедно решилась. Приписать сирен к городскому общепиту или кормить их продуктами из магазинов не рискнули потравились бы и расторгли контракт. На н-ском же колхозном рынке цены несусветные, да и кто даст наличные на закупки съестного? Кончилось тем, что прикрепили сирен к одному буфету, поставили их на лечебное питание так это называется. Продукты там всегда свежие и совсем дешевые. Почему так - понять не можем, там проводится, должно быть, какой-то эксперимент в области ценообразования; но мы, увы, не экономисты, а скромные бытописатели.
Надо ли перечислять продукты, которые выдавались в том буфете для лечебного питания заслуженных граждан города Н.? Может, и надо, но, составив короткий список, мы поняли, что многое знаем лишь по наименованию, а кое-что - всякие там балычки, паштетики и нежнейшие сосисочки, стоящие в банках одна к одной, как на митинге,- помним, но неотчетливо. А браться за образ, который ты можешь создать только в своем воображении, да и то лишь приблизительно, хорошо еще, если по памяти,- занятие для художника пустое. Сколько талантов потерпело неудачи из-за безрассудного желания рассказать о том, чего не видели своими глазами!
Елена ела совсем немного: орехи, апельсины, свежую зелень, иногда немножко бульону и ножку цыпленка на обед. Дорида и Гегемона, дамы дородные, предпочитали еду поплотнее - отбивные, поросенка с хреном, судака в тесте, кулебяку. Но все три обнаружили общую гастрономическую страсть. Первым словом, которое они произнесли по-нашему, было короткое и гордое слово - икра. Как только приближалось время трапезы, сирены взлетали на насест и выкрикивали с нетерпением и тревогой - Елена нежно и напевно, Дорида и Гегемона будто каркали: "Ик-кра-а, ик-кра-а!"
Вскоре к этому слову прибавилось много других. Похоже, что у себя на родине сирены привыкли честно отрабатывать свой хлеб. Вот и русский язык они изучали в поте лица, и не как-нибудь, а по самой прогрессивной методе в непринужденных беседах, играх, музицировании и застолье. По счастливому стечению обстоятельств, в Н-ском пединституте на кафедре германских языков отыскалась энтузиастка и знаток прогрессивных педагогических течений Пелагея Артуровна Коноплева-Ланкастер, женщина большой интеллигентности, потомок двух знатных родов - нашего, российского, и тамошнего, английского, сильно обветшавших в прошлом веке, а еще сильнее в тридцатые годы нынешнего, когда и одного знатного рода для обветшания хватало с головой.
В помощь Пелагее Артуровне откомандированы были Степан Сильвестрович Рейсмус и сынок товарища Н. недоросль Климентий. Насчет недоросля это мы так, для красного словца. На самом деле Климентий был не чужд педагогической науке: чтоб собак не гонял (это выражение его уважаемого отца), одаренного юношу приставили лаборантом к кафедре, где доценствовал Рейсмус. Вот как переплетаются человеческие судьбы, и зря критики бранятся, что авторы распоряжаются своими героями как хотят. Сама жизнь, знаете, подбрасывает такие сюжеты!
К слову сказать, собак Климентий вовсе и не гонял, а проводил время в компании хорошеньких девиц и воспитанных юношей. Помимо просмотров зарубежной видеопродукции, компания потанцовывала, выпивала и закусывала, а также покуривала разное и предавалась другим приятным занятиям - дело молодое. А собак и в помине не было, это товарищ Н., опытный оратор, вставлял их в речь для образности. Собак и кошек в городе Н. перевели: в городские инстанции поступали письма трудящихся, что, дескать, из-за них, из-за кошек и собак то есть, людям есть стало нечего, и продовольственную программу нам не решить, пока эти твари будут поедать мясо тоннами. А если их передавить, то заодно можно решить проблему острого дефицита меховых изделий. На пожелания трудящихся положено откликаться, в городе Н. так заведено, и собак сохранили лишь редкие вольнодумцы, вроде упоминавшегося (и отнюдь не добрым словом) диссидента Говбиндера.
Климентий, вступив на педагогическое поприще, не баловал кафедру частыми посещениями, но, к удивлению Рейсмуса, вызвался помогать ему и почтенной Коноплевой-Ланкастер.
Как жаль, что занятия в профилактории остались в прошлом и вы, уважаемый читатель, даже одним глазком не можете заглянуть в спортивный зал, где блистательный режиссер, несравненная Пелагея Артуровна ставила свой педагогический спектакль!
- Сегодня мы с вами, дорогие друзья, на ткацкой фабрике, - громко и внятно говорила Пелагея Артуровна, наигрывая на фортепиано "Марш энтузиастов". - Вы, Гегемона Гефестовна, знатная молодая ткачиха, не правда ли?
- Я есть ткачиха, - мрачно соглашалась Гегемона. Она сидела нахохлившись на гимнастической перекладине, облаченная в полюбившийся ей розовый шелковый лифчик.- Я сверхвыполнила государственный приказ на значительное число процентов.
- Перевыполнила, милочка, перевыполнила, - поправляла доброжелательно Коноплева-Ланкастер.- И не приказ. Мы говорим "план".
- Хочу быть передовичка! Передовуха? - капризно кричала, раскачиваясь на кольцах, Елена и хлопала белоснежными, под стать плечам и шее, крыльями.
- Я намерена быть начальник месткома, лидер рабочего движения, вступала в игру Дорида.- Мне указано отправлять передовую работницу во здравницу. Каждый владеет правом отдыхать, не так ли?
Потом хором пели "Марш энтузиастов". И Климентий, немного циничный, как вся нынешняя молодежь, но это напускное, это от застенчивости, Климентий тоже подпевал, не спуская глаз с прекрасной Елены.
Еще была сцена сватовства: Пелагея Артуровна исполняла марш Мендельсона, а Климентий с букетом роз объяснялся в своих чувствах Елене.
- Вы противный мальчишка! - кричала она в ответ.- Молотовоз... нет, молоконос! Я хочу пожениться на солидный мужчина.
- Выйти замуж, милочка! - задыхалась от смеха Пелагея Артуровна.
Гегемона Гефестовна и Дорида Вакховна презрительно улыбались.
Климентий, надо отдать ему должное, никаким молотовозом, а тем более молоконосом, не был. Обращаться с девицами он умел и порою в этой невинной игре позволял себе лишнее. Тогда Елена хлопала его крылом, приговаривая: "Противник такой!" Климентий краснел, отдергивал руку и бормотал: "Ну, Ленка..."
Споро двигалось изучение языка. И другие дела на месте не стояли. Написаны были тексты, положены на музыку. Облгорлит в трехдневный срок рассмотрел песни сирен и предложил изъять из них названия некоторых предприятий, наименования некоторых видов продукции и объемы производства, а также рекомендовал, ни на чем не настаивая, смягчить определенные формулировки, чтобы не заострять внимания слушателей на отдельных негативных явлениях жизни города и области. Формулировки смягчили, жалко, что ли.
Наконец все было готово. Прямо скажем, вовремя, потому что по городу вновь поползли слухи.
Повинен в них был все тот же бывший начальник санэпидемстанции Евсей Савельевич Говбиндер, заслуженно пострадавший за свою настырность и страсть быть всякой бочке затычкой. "Ишь, природоборец, чистого воздуха ему захотелось! - приговаривал товарищ Н. уже после того, как Говбиндера отправили на пенсию. - Экология, видишь ли, страдает. И слово-то какое выдумали: эко-логия! Русских слов им мало... Иди-ка, друг, на заслуженный отдых и размышляй там о своей экологии".
И Евсей Савельевич размышлял. Особенно во время прогулок с фокстерьером Выбросом - собаку он так назвал исключительно для того, чтобы досадить руководству городской промышленности. Он и письма писал в разные инстанции. Когда в Энку шарахнули по нерасторопности цистерну мазута, по сигналу правдолюбца приехала из Москвы комиссия. Факт подтвердился, но решено было мер не принимать, поскольку вскоре, после переброски то ли амурских, то ли миссисипских вод, это уж как решат, вода в Энке так разбавится живительной влагой, что в нее хоть цианистый калий сыпь ведрами.
Такие жалобы товарищу Н. что тебе булавочные уколы. Не опасно, но надоедливо. В лечебницу бы таких отправлять, да вышло уже из моды. На учет в психдиспансер Говбиндера все же поставили - на всякий случай.
В один прекрасный день Выброс затащил Евсея Савельевича на окраину города к профилакторию химиков. И там он ни с того ни с сего залился лаем, вылез из ошейника, мерзавец, и, найдя дыру в ограде, рванул что есть мочи на территорию, где выгул собак запрещен категорически. Говбиндер кряхтя тоже полез в дыру и остолбенел: меж акаций разгуливали три гигантские, не меньше страуса, птицы и время от времени издавали гортанные звуки: ик-крра-а!
Тут Евсею Савельевичу все стало ясно: прикрываясь липовой реконструкцией, превратили, значит, оздоровительное учреждение в закрытое откормочное хозяйство. Причем наверняка после забоя птица в торговую сеть не попадет, а разойдется по буфетам.
В праведном гневе Евсей Савельевич позвонил из уличного автомата в газету. С редактором его, конечно, не соединили, он вылил свой гнев на секретаршу, та шепнула словечко подруге, и весть об откормленных спецптицах пошла гулять по городу.
Никакого воображения не хватит, чтобы описать, какие громы и молнии метал товарищ Н., когда ему доложили об этих нелепых слухах. Отбушевав же, он начал действовать. Прежде всего связался с компетентными органами и попросил проследить происхождение слухов. (Нелишне заметить, что в городе Н, и одноименной области некомпетентных органов нет и быть не может, мы просто отдаем дань традиции.) Компетентные без труда вышли на пенсионера Говбиндера и провели с ним беседу, которой оказалось достаточно, чтобы он с той поры выгуливал Выброса исключительно на своем дворе, а в чужие дворы и дела больше не совался.
Далее товарищ Н. вызвал к себе редактора городской газеты и поручил ему подготовить публикацию, что тот и выполнил лично, не доверяясь даже лучшим перьям области.
Статья получилась как игрушка. В разделе новостей искусства под изящным заголовком "Все музы - в гости к нам" сообщалось, что по приглашению областной филармонии в городе гостит вокальное трио из Сицилии, которое в скором времени выступит перед энчанами с исполнением старинных и современных сицилийских народных песен, и что выступают певицы, согласно национальной традиции, в особых костюмах, стилизованных под птичье оперение, а для репетиций им передан временно профилакторий химиков, реконструкция которого вот-вот начнется. Еще редактор хотел в конце статьи пошутить и написал - хороши бы мы были, если бы, подобно туземцам-каннибалам, замахнулись ножом и вилкой на наших дорогих зарубежных гостей.
Шутка в газету не попала, вы ее там не ищите: товарищ Н. решительно вычеркнул ее в гранках остро отточенным синим карандашом. Государственный ум проявляется не столько в словах, сколько в действиях.
5
Как же распухла, однако, четвертая глава! Но короче нельзя. Не имеем права. Сколько раз бывало такое, что с водой выплескивали ребенка. Нет уж, пусть воды поболе, зато ребенок останется.
Теперь наконец мы подошли вплотную к тому погожему летнему утру, когда над городом Н. и его окрестностями впервые полилась сладкая сиренья песнь.
В этот день ответственные работники заняли свои рабочие места не в девять утра, как им положено, а с первыми петухами. Это так говорится - с петухами, где их возьмешь, разве что мороженых венгерских из Москвы с проводником или с оказией. Не все аппаратчики знали, для чего велено им явиться на службу так рано (вот вам еще языковая закавыка - совсем недавно аппаратчиками называли лиц скромной рабочей профессии, а ныне так именуют и людей высокого полета, которые в своих кабинетах размышляют о наших с вами судьбах и решают, что нам с вами нужно и полезно,- метаморфоза покруче, чем с первыми петухами). Но и те, кто не знал, точно так же, как посвященные в курс дела, дисциплинированно выполняли свои функции, с вопросами к начальству не лезли, разъяснений не требовали. Каждый знал свой маневр.
Хорошо отлаженный аппарат создал товарищ Н. в городе и области! Пользуясь случаем, сообщим сугубо конфиденциально то, что упорно скрывали прежде, более того, пытались то и дело повести читателя по ложному следу. На этом, ключевом этапе повествования наш читатель вправе знать настоящую фамилию товарища Н.: Нехватайло.
Вам приходилось бывать когда-нибудь на командном пункте фронта или хотя бы армии за час-другой до генерального наступления? Нет? Нам тоже. Однако, начитавшись мемуарной литературы и насмотревшись военных фильмов, мы живо представляем себе эти КП - в филевской ли избе, в фамильном ли средневековом замке или в блиндаже на лесной опушке.
За столом сидит немолодой человек с волевым подбородком, его полевой маршальский мундир скромно украшен рядами орденских планок. Нет, скорее, он расхаживает по комнате, мельком бросая взгляд на карту, расстеленную на большом столе. В комнату то и дело вбегают бойкие штабные офицеры, порученцы и ординарцы, заходят и вытягиваются перед командующим бритоголовые генералы. Они в который раз склоняются над картой будущего сражения, перебрасываются короткими репликами и поглядывают на часы. Последние указания - командующим артиллерией, связью, авиацией, бронетанковыми войсками. И вот уже самое время, скрывая напряжение, размять пальцами папиросу, глубоко затянуться, бросить мужскую, соленую, солдатскую шутку, всем вместе хохотнуть над нею и вновь отдернуть левый рукав кителя, чтобы глянуть на часы...
Нечто подобное происходило в кабинете товарища Н. Один за другим по его вызову входили заместители и помощники, заведующие отделами и начальники управлений, руководители предприятий.
- Проверить! Об исполнении доложить! Идите. У вас все готово? Хорошо. Люди расставлены? Техника не подведет? Идите...
В круговерти последних проверок товарищ Н. не забыл вызвать к себе начальника горпромторга. Если продолжить наши, не знаем уж, уместные ли, аналогии с КП, этого не последнего в городе Н. человека следует сравнить с командующим тылом - есть такая военная должность. Ничего не имеет права упускать полководец, всякое упущение может обернуться разгромом: потому что в кузнице не было гвоздя... Но зачем же в такие напряженнейшие минуты вызвал товарищ Н. начальника промторга, человека, повторяем, влиятельного, но не имеющего вроде бы никакого отношения к предстоящей операции?
Когда торговый руководитель вошел в кабинет, товарищ Н. поманил его пальцем и велел приблизиться. Чеканя шаг по ковровой дорожке, начальник горпромторга приблизился. Товарищ Н. велел ему наклониться. Тот наклонился. И только тогда товарищ Н., чуть приподнявшись в кресле, шепнул на ухо распоряжение. Кроме них, в кабинете не было в ту минуту ни единой живой души; надо понимать, какой секретности было это распоряжение, если товарищ Н. дал его шепотом!
Теперь, по прошествии времени, можно, наверное, рассказать, что же шепнул товарищ Н. на ухо своему подчиненному. По прошествии времени и не такие государственные тайны раскрываются.
Помните ли вы наше рассуждение о тихом гроссмейстерском ходе, который скажется еще не скоро, но в конце концов решит шахматную партию? Товарищ Н., гроссмейстер управления, хотел лично убедиться в том, что этот тихий ход уже сделан.
Чтобы не томить читателей, скажем прямо: товарищ Н. распорядился изъять из продажи некоторые промтовары, не очень-то ходовые, из числа тех, что и при известных издержках нашей торговли почти всегда можно найти в хозяйственных... Пет! Ни слова больше. Мы и так слишком много выболтали беда всех литераторов, творящих в соавторстве: один, может, и промолчал бы, а вдвоем никак не удержаться. За примерами ходить недалеко, всевозможные братья эвон как расписались: Гонкуры, Гриммы, Стругацкие, Вайнеры. И мы не исключение. Впрочем, нашему читателю мы доверяем полностью, зная, что любой сообщенный ему факт дальше никуда не пойдет.
Под ветром шелестела листва, чирикали воробьи, солнце поднималось в небо. Приближался час "икс".
Товарищ Н., отогнув белоснежную манжету, смотрел на циферблат наручных часов. Брови нахмурены, властные губы твердо сжаты, подбородок чуть приподнят. Рядом - верные соратники, тоже смотрят на часы, каждый на свои. Бегут круг за кругом секундные стрелки, ни одна не опережает и не отстает, все выверены по главной стрелке, той, что на часах "Сейко" товарища Н. Вот уже пошла она последний круг, и товарищ Н. разомкнул сжатые губы, начал считать.
Будто отпуская в просторы Вселенной космический корабль, товарищ Н. вел обратный счет: десять... девять... восемь... И соратники его, не отводя глаз от своих циферблатов, согласно кивали головами и шептали про себя: семь... шесть... пять... В унисон, простите за штамп, но иначе не скажешь, бились их руководящие сердца: четыре... три... два... один...
Товарищ Н. поднял от часов тяжелую лобастую голову, откинулся в кресле, улыбнулся доброй, неповторимой своей улыбкой и сказал простое, душевное "поехали". И махнул рукой.
6
Настоящая фамилия товарища Н.: Невидайло, Неслыхайло, Несказайло (нужное подчеркнуть).
7
И только товарищ Н. махнул рукой, как над городом понеслась песнь:
Путник усталый, скажи мне, куда и зачем ты стремишься?
Гонит тебя и терзает странствий могучая сила...
Диспозиция была продумана загодя. Сирен разместили не в студии, а более демократично - на виду у народа, с тем, однако, чтобы вести прямые репортажи и по местному радио и телевидению. Дориде доверили важнейший пост у желдорвокзала, где ее одним из первых услышал и увидел Семен Семенович, путник не столько усталый, сколько проголодавшийся, а также студент молочного техникума Алеша, который, скажем это сразу, так и не повидался со своей теткой и ничегошеньки не купил в Н-ской торговой сети. Гегемона разместилась поближе к окраине города, на колхозном рынке. И это место, если вдуматься, надо признать удачным. Во-первых, на рынок съезжались со своим недешевым товаром труженики села из других областей и даже республик; во-вторых, поблизости находился городской автовокзал, сюда приходили и отсюда уходили вдаль усталые автобусы, связывающие город с населенными пунктами Несуглинья; в-третьих, и это, быть может, важнее всего, рядом проходила окружная автодорога, по которой день и ночь мчались мимо города Н. чужие, незакрепленные трудовые ресурсы.
Соблазнительно было устроить сиренный пункт и в аэропорту Калиновка-2, где частенько по метеоусловиям далеких и близких портов, по неприбытию самолетов и еще черт знает почему, по причинам, неведомым самому Аэрофлоту, всегда томились представители всех слоев и прослоек нашего общества. Но в наличии были только три сирены. Мало, конечно, но какому еще областному руководителю удалось бы выбить и столько? В аэропорту поставили репродуктор, и сладкая сиренья песнь пошла в межзвездный эфир, а заодно и местную радиосеть, заполняя паузы между сообщениями о задержанных, неприбывших и заблудившихся рейсах.
- Столько времени прошло, а вопросы не подготовлены! - бушевал товарищ Н. Крут он был, но справедлив.- Нам такое дело доверено! Все Несуглинье на нас смотрит, вся страна! Не возражать! Для начала создаем управление по сиренизации. Да, так и назвать, потом уточним название в рабочем порядке. Возглавишь ты, это твой вопрос. Ставок у тебя нет? У всех нет! По заводам людей оформишь. Для них же все делается.
Умел товарищ Н. поднять людей, повести за собой. И поднялись люди, и пошли, и горы бы свернули, но встало на их пути непреодолимое препятствие, почище всякой горы - языковой барьер.
Это только говорится, что весь мир изучает наш язык. В мире-то вон еще сколько лености и косности. Ни бельмеса не понимали по-русски ни прекрасная Елена, ни ее старшие подруги Дорида и Гегемона. Говорили они на каком-то сицилийском диалекте, древнегреческого, на котором с грехом пополам мог объясниться кандидат наук Рейсмус, сроду не знали. Понимали немножко птичий английский, куиить-продать-поесть-попить, но не больше. Как же петь им свои сладкие песни? "Твоя-моя-работай-надо"? Или по-сицилийски? Да кто поймет этот сицилийский! Уж на что японские острова крупнее Сицилии, так недавно японская делегация приезжала - и никто без переводчика ничего понять не мог.
Сирен засадили за изучение русского языка. А это работенка не на день и не на неделю. Одних падежей сколько у нас - помните? Верно, шесть.
О чем же, спрашивается, при таком количестве падежей вы раньше думали, товарищи энчане?
Мы нередко покупаем за рубежом то, чего у нас нет и не предвидится или есть, но лучше бы не было. Привозят это, закупленное, в красивой упаковке, липучкой обмотано, ленточкой перевязано. Разворачивают, расколачивают мать моя родная! Ручки, кнопочки, стрелочки, и возле каждой надпись на чужеземном языке. Даже инструкция приложена - что, куда и зачем вставлять, и одна только незадача: язык-то чужеземный.
Конечно, из-за того же зарубежья, где эту штуку с кнопками смастерили, можно выписать специалиста. Многое можно, да кто денег даст? Вот и кличут умельца Петровича из ремонтно-механического. Он и блоху может подковать, и первую главу "Капитала" недавно на фасоли выгравировал - если есть под рукой очень сильный микроскоп, можно взять и прочитать. Однако дело это сколь удивительное, столь же и бесполезное. Упаси Бог, не подумайте, будто последнее наше замечание касается великой книги. И мысли такой никогда бы себе не позволили. Говоря о бесполезности, мы имеем в виду совсем другое: зачем расходовать зерна на непищевые цели, когда в стране и так нехватка зерна, зачем ускорять износ дорогого микроскопа и портить глаза, читая мелкий шрифт, когда можно зайти в городскую библиотеку, взять книгу и прочесть хоть первую главу, хоть весь том, от корки до корки. Что не умаляет редкого таланта Петровича, коим мы искренне восхищены.
Так вот, приходит наш ковец блохи, наш гравировщик по фасоли, крутит так и этак зарубежную штучку и в толк не может взять, зачем она и для чего. А тут еще голова после вчерашнего арбузом колется. Однако нельзя Петровичу срамиться перед миром. Глаза боятся, а руки делают - берет умелец одну деталь, сует в другую, ан не лезет, тогда он бормочет: "Где наша не пропадала, едрена рашпиль" - и загоняет "папу" в "маму" с хрустом и скрежетом. А выучился бы Петрович английскому или японскому, прочел бы, куда вставлять и как поворачивать, и вошла бы деталь в деталь, как нож в масло.
Какое, спросите, имеет отношение эта вставная история к событиям в городе Н.? Да самое прямое. Можно было все продумать заранее и выписать сирен со знанием русского языка. А если бы вдруг таких не нашлось или заломили бы за них несусветную цену, то послали бы туда нашего человека пожить месяц-другой между Сциллой и Харибдой, подучить Елену, Дориду и Гегемону русскому языку.
Но теперь не было этого месяца у товарища Н. и его аппарата. В любой момент Москва могла спросить - а как там у вас идет сиренизация области? как окупаются валютные средства? и не пора ли раздвигать рамки эксперимента, сделать его, так сказать, достоянием всего Несуглинья, а то и сопредельных областей? Не ответишь же, что-де сирены пока не задействованы, не поют - не телятся, зубрят, как школьницы, падежи и спряжения, а валютные средства тем временем заморожены.
Каждый день начинался с пятиминутки по сиренам. Вел ее лично товарищ Н. Вопросы решались оперативно. Прежде всего наладили быт Елены, Дориды и Гегемоны. Поначалу их хотели перевести в гостиницу, разумеется, не в городскую, где теснился забитый командированный люд, а в маленькую, тихую, без вывески, которая почему-то называлась общежитием. В небольшом доме, позади драмтеатра, отдыхали после государственных дел посланцы столицы и союзных республик; холодильники таили в себе благородные напитки, в вазах стояли свежие цветы, на блюдах лежали спелые фрукты - что твоя Сицилия. Но, подумав, отказались от этой затеи. Во-первых, сирены своим внешним видом не вписывались в строгую обстановку общежития, а во-вторых, они имели обыкновение время от времени затягивать в полный голос что-то заунывное на своем родном наречии, что вряд ли пришлось бы по вкусу обитателям скромного общежития.
А что, если оставить Елену, Дориду и Гегемону там, где они есть,- в профилактории химиков? Славная мысль! А чтобы не было пересудов, объявили, будто профилакторий закрыт на реконструкцию и что временно там будут проживать приезжие специалисты по эстетике и дизайну.
Проблема питания тоже худо-бедно решилась. Приписать сирен к городскому общепиту или кормить их продуктами из магазинов не рискнули потравились бы и расторгли контракт. На н-ском же колхозном рынке цены несусветные, да и кто даст наличные на закупки съестного? Кончилось тем, что прикрепили сирен к одному буфету, поставили их на лечебное питание так это называется. Продукты там всегда свежие и совсем дешевые. Почему так - понять не можем, там проводится, должно быть, какой-то эксперимент в области ценообразования; но мы, увы, не экономисты, а скромные бытописатели.
Надо ли перечислять продукты, которые выдавались в том буфете для лечебного питания заслуженных граждан города Н.? Может, и надо, но, составив короткий список, мы поняли, что многое знаем лишь по наименованию, а кое-что - всякие там балычки, паштетики и нежнейшие сосисочки, стоящие в банках одна к одной, как на митинге,- помним, но неотчетливо. А браться за образ, который ты можешь создать только в своем воображении, да и то лишь приблизительно, хорошо еще, если по памяти,- занятие для художника пустое. Сколько талантов потерпело неудачи из-за безрассудного желания рассказать о том, чего не видели своими глазами!
Елена ела совсем немного: орехи, апельсины, свежую зелень, иногда немножко бульону и ножку цыпленка на обед. Дорида и Гегемона, дамы дородные, предпочитали еду поплотнее - отбивные, поросенка с хреном, судака в тесте, кулебяку. Но все три обнаружили общую гастрономическую страсть. Первым словом, которое они произнесли по-нашему, было короткое и гордое слово - икра. Как только приближалось время трапезы, сирены взлетали на насест и выкрикивали с нетерпением и тревогой - Елена нежно и напевно, Дорида и Гегемона будто каркали: "Ик-кра-а, ик-кра-а!"
Вскоре к этому слову прибавилось много других. Похоже, что у себя на родине сирены привыкли честно отрабатывать свой хлеб. Вот и русский язык они изучали в поте лица, и не как-нибудь, а по самой прогрессивной методе в непринужденных беседах, играх, музицировании и застолье. По счастливому стечению обстоятельств, в Н-ском пединституте на кафедре германских языков отыскалась энтузиастка и знаток прогрессивных педагогических течений Пелагея Артуровна Коноплева-Ланкастер, женщина большой интеллигентности, потомок двух знатных родов - нашего, российского, и тамошнего, английского, сильно обветшавших в прошлом веке, а еще сильнее в тридцатые годы нынешнего, когда и одного знатного рода для обветшания хватало с головой.
В помощь Пелагее Артуровне откомандированы были Степан Сильвестрович Рейсмус и сынок товарища Н. недоросль Климентий. Насчет недоросля это мы так, для красного словца. На самом деле Климентий был не чужд педагогической науке: чтоб собак не гонял (это выражение его уважаемого отца), одаренного юношу приставили лаборантом к кафедре, где доценствовал Рейсмус. Вот как переплетаются человеческие судьбы, и зря критики бранятся, что авторы распоряжаются своими героями как хотят. Сама жизнь, знаете, подбрасывает такие сюжеты!
К слову сказать, собак Климентий вовсе и не гонял, а проводил время в компании хорошеньких девиц и воспитанных юношей. Помимо просмотров зарубежной видеопродукции, компания потанцовывала, выпивала и закусывала, а также покуривала разное и предавалась другим приятным занятиям - дело молодое. А собак и в помине не было, это товарищ Н., опытный оратор, вставлял их в речь для образности. Собак и кошек в городе Н. перевели: в городские инстанции поступали письма трудящихся, что, дескать, из-за них, из-за кошек и собак то есть, людям есть стало нечего, и продовольственную программу нам не решить, пока эти твари будут поедать мясо тоннами. А если их передавить, то заодно можно решить проблему острого дефицита меховых изделий. На пожелания трудящихся положено откликаться, в городе Н. так заведено, и собак сохранили лишь редкие вольнодумцы, вроде упоминавшегося (и отнюдь не добрым словом) диссидента Говбиндера.
Климентий, вступив на педагогическое поприще, не баловал кафедру частыми посещениями, но, к удивлению Рейсмуса, вызвался помогать ему и почтенной Коноплевой-Ланкастер.
Как жаль, что занятия в профилактории остались в прошлом и вы, уважаемый читатель, даже одним глазком не можете заглянуть в спортивный зал, где блистательный режиссер, несравненная Пелагея Артуровна ставила свой педагогический спектакль!
- Сегодня мы с вами, дорогие друзья, на ткацкой фабрике, - громко и внятно говорила Пелагея Артуровна, наигрывая на фортепиано "Марш энтузиастов". - Вы, Гегемона Гефестовна, знатная молодая ткачиха, не правда ли?
- Я есть ткачиха, - мрачно соглашалась Гегемона. Она сидела нахохлившись на гимнастической перекладине, облаченная в полюбившийся ей розовый шелковый лифчик.- Я сверхвыполнила государственный приказ на значительное число процентов.
- Перевыполнила, милочка, перевыполнила, - поправляла доброжелательно Коноплева-Ланкастер.- И не приказ. Мы говорим "план".
- Хочу быть передовичка! Передовуха? - капризно кричала, раскачиваясь на кольцах, Елена и хлопала белоснежными, под стать плечам и шее, крыльями.
- Я намерена быть начальник месткома, лидер рабочего движения, вступала в игру Дорида.- Мне указано отправлять передовую работницу во здравницу. Каждый владеет правом отдыхать, не так ли?
Потом хором пели "Марш энтузиастов". И Климентий, немного циничный, как вся нынешняя молодежь, но это напускное, это от застенчивости, Климентий тоже подпевал, не спуская глаз с прекрасной Елены.
Еще была сцена сватовства: Пелагея Артуровна исполняла марш Мендельсона, а Климентий с букетом роз объяснялся в своих чувствах Елене.
- Вы противный мальчишка! - кричала она в ответ.- Молотовоз... нет, молоконос! Я хочу пожениться на солидный мужчина.
- Выйти замуж, милочка! - задыхалась от смеха Пелагея Артуровна.
Гегемона Гефестовна и Дорида Вакховна презрительно улыбались.
Климентий, надо отдать ему должное, никаким молотовозом, а тем более молоконосом, не был. Обращаться с девицами он умел и порою в этой невинной игре позволял себе лишнее. Тогда Елена хлопала его крылом, приговаривая: "Противник такой!" Климентий краснел, отдергивал руку и бормотал: "Ну, Ленка..."
Споро двигалось изучение языка. И другие дела на месте не стояли. Написаны были тексты, положены на музыку. Облгорлит в трехдневный срок рассмотрел песни сирен и предложил изъять из них названия некоторых предприятий, наименования некоторых видов продукции и объемы производства, а также рекомендовал, ни на чем не настаивая, смягчить определенные формулировки, чтобы не заострять внимания слушателей на отдельных негативных явлениях жизни города и области. Формулировки смягчили, жалко, что ли.
Наконец все было готово. Прямо скажем, вовремя, потому что по городу вновь поползли слухи.
Повинен в них был все тот же бывший начальник санэпидемстанции Евсей Савельевич Говбиндер, заслуженно пострадавший за свою настырность и страсть быть всякой бочке затычкой. "Ишь, природоборец, чистого воздуха ему захотелось! - приговаривал товарищ Н. уже после того, как Говбиндера отправили на пенсию. - Экология, видишь ли, страдает. И слово-то какое выдумали: эко-логия! Русских слов им мало... Иди-ка, друг, на заслуженный отдых и размышляй там о своей экологии".
И Евсей Савельевич размышлял. Особенно во время прогулок с фокстерьером Выбросом - собаку он так назвал исключительно для того, чтобы досадить руководству городской промышленности. Он и письма писал в разные инстанции. Когда в Энку шарахнули по нерасторопности цистерну мазута, по сигналу правдолюбца приехала из Москвы комиссия. Факт подтвердился, но решено было мер не принимать, поскольку вскоре, после переброски то ли амурских, то ли миссисипских вод, это уж как решат, вода в Энке так разбавится живительной влагой, что в нее хоть цианистый калий сыпь ведрами.
Такие жалобы товарищу Н. что тебе булавочные уколы. Не опасно, но надоедливо. В лечебницу бы таких отправлять, да вышло уже из моды. На учет в психдиспансер Говбиндера все же поставили - на всякий случай.
В один прекрасный день Выброс затащил Евсея Савельевича на окраину города к профилакторию химиков. И там он ни с того ни с сего залился лаем, вылез из ошейника, мерзавец, и, найдя дыру в ограде, рванул что есть мочи на территорию, где выгул собак запрещен категорически. Говбиндер кряхтя тоже полез в дыру и остолбенел: меж акаций разгуливали три гигантские, не меньше страуса, птицы и время от времени издавали гортанные звуки: ик-крра-а!
Тут Евсею Савельевичу все стало ясно: прикрываясь липовой реконструкцией, превратили, значит, оздоровительное учреждение в закрытое откормочное хозяйство. Причем наверняка после забоя птица в торговую сеть не попадет, а разойдется по буфетам.
В праведном гневе Евсей Савельевич позвонил из уличного автомата в газету. С редактором его, конечно, не соединили, он вылил свой гнев на секретаршу, та шепнула словечко подруге, и весть об откормленных спецптицах пошла гулять по городу.
Никакого воображения не хватит, чтобы описать, какие громы и молнии метал товарищ Н., когда ему доложили об этих нелепых слухах. Отбушевав же, он начал действовать. Прежде всего связался с компетентными органами и попросил проследить происхождение слухов. (Нелишне заметить, что в городе Н, и одноименной области некомпетентных органов нет и быть не может, мы просто отдаем дань традиции.) Компетентные без труда вышли на пенсионера Говбиндера и провели с ним беседу, которой оказалось достаточно, чтобы он с той поры выгуливал Выброса исключительно на своем дворе, а в чужие дворы и дела больше не совался.
Далее товарищ Н. вызвал к себе редактора городской газеты и поручил ему подготовить публикацию, что тот и выполнил лично, не доверяясь даже лучшим перьям области.
Статья получилась как игрушка. В разделе новостей искусства под изящным заголовком "Все музы - в гости к нам" сообщалось, что по приглашению областной филармонии в городе гостит вокальное трио из Сицилии, которое в скором времени выступит перед энчанами с исполнением старинных и современных сицилийских народных песен, и что выступают певицы, согласно национальной традиции, в особых костюмах, стилизованных под птичье оперение, а для репетиций им передан временно профилакторий химиков, реконструкция которого вот-вот начнется. Еще редактор хотел в конце статьи пошутить и написал - хороши бы мы были, если бы, подобно туземцам-каннибалам, замахнулись ножом и вилкой на наших дорогих зарубежных гостей.
Шутка в газету не попала, вы ее там не ищите: товарищ Н. решительно вычеркнул ее в гранках остро отточенным синим карандашом. Государственный ум проявляется не столько в словах, сколько в действиях.
5
Как же распухла, однако, четвертая глава! Но короче нельзя. Не имеем права. Сколько раз бывало такое, что с водой выплескивали ребенка. Нет уж, пусть воды поболе, зато ребенок останется.
Теперь наконец мы подошли вплотную к тому погожему летнему утру, когда над городом Н. и его окрестностями впервые полилась сладкая сиренья песнь.
В этот день ответственные работники заняли свои рабочие места не в девять утра, как им положено, а с первыми петухами. Это так говорится - с петухами, где их возьмешь, разве что мороженых венгерских из Москвы с проводником или с оказией. Не все аппаратчики знали, для чего велено им явиться на службу так рано (вот вам еще языковая закавыка - совсем недавно аппаратчиками называли лиц скромной рабочей профессии, а ныне так именуют и людей высокого полета, которые в своих кабинетах размышляют о наших с вами судьбах и решают, что нам с вами нужно и полезно,- метаморфоза покруче, чем с первыми петухами). Но и те, кто не знал, точно так же, как посвященные в курс дела, дисциплинированно выполняли свои функции, с вопросами к начальству не лезли, разъяснений не требовали. Каждый знал свой маневр.
Хорошо отлаженный аппарат создал товарищ Н. в городе и области! Пользуясь случаем, сообщим сугубо конфиденциально то, что упорно скрывали прежде, более того, пытались то и дело повести читателя по ложному следу. На этом, ключевом этапе повествования наш читатель вправе знать настоящую фамилию товарища Н.: Нехватайло.
Вам приходилось бывать когда-нибудь на командном пункте фронта или хотя бы армии за час-другой до генерального наступления? Нет? Нам тоже. Однако, начитавшись мемуарной литературы и насмотревшись военных фильмов, мы живо представляем себе эти КП - в филевской ли избе, в фамильном ли средневековом замке или в блиндаже на лесной опушке.
За столом сидит немолодой человек с волевым подбородком, его полевой маршальский мундир скромно украшен рядами орденских планок. Нет, скорее, он расхаживает по комнате, мельком бросая взгляд на карту, расстеленную на большом столе. В комнату то и дело вбегают бойкие штабные офицеры, порученцы и ординарцы, заходят и вытягиваются перед командующим бритоголовые генералы. Они в который раз склоняются над картой будущего сражения, перебрасываются короткими репликами и поглядывают на часы. Последние указания - командующим артиллерией, связью, авиацией, бронетанковыми войсками. И вот уже самое время, скрывая напряжение, размять пальцами папиросу, глубоко затянуться, бросить мужскую, соленую, солдатскую шутку, всем вместе хохотнуть над нею и вновь отдернуть левый рукав кителя, чтобы глянуть на часы...
Нечто подобное происходило в кабинете товарища Н. Один за другим по его вызову входили заместители и помощники, заведующие отделами и начальники управлений, руководители предприятий.
- Проверить! Об исполнении доложить! Идите. У вас все готово? Хорошо. Люди расставлены? Техника не подведет? Идите...
В круговерти последних проверок товарищ Н. не забыл вызвать к себе начальника горпромторга. Если продолжить наши, не знаем уж, уместные ли, аналогии с КП, этого не последнего в городе Н. человека следует сравнить с командующим тылом - есть такая военная должность. Ничего не имеет права упускать полководец, всякое упущение может обернуться разгромом: потому что в кузнице не было гвоздя... Но зачем же в такие напряженнейшие минуты вызвал товарищ Н. начальника промторга, человека, повторяем, влиятельного, но не имеющего вроде бы никакого отношения к предстоящей операции?
Когда торговый руководитель вошел в кабинет, товарищ Н. поманил его пальцем и велел приблизиться. Чеканя шаг по ковровой дорожке, начальник горпромторга приблизился. Товарищ Н. велел ему наклониться. Тот наклонился. И только тогда товарищ Н., чуть приподнявшись в кресле, шепнул на ухо распоряжение. Кроме них, в кабинете не было в ту минуту ни единой живой души; надо понимать, какой секретности было это распоряжение, если товарищ Н. дал его шепотом!
Теперь, по прошествии времени, можно, наверное, рассказать, что же шепнул товарищ Н. на ухо своему подчиненному. По прошествии времени и не такие государственные тайны раскрываются.
Помните ли вы наше рассуждение о тихом гроссмейстерском ходе, который скажется еще не скоро, но в конце концов решит шахматную партию? Товарищ Н., гроссмейстер управления, хотел лично убедиться в том, что этот тихий ход уже сделан.
Чтобы не томить читателей, скажем прямо: товарищ Н. распорядился изъять из продажи некоторые промтовары, не очень-то ходовые, из числа тех, что и при известных издержках нашей торговли почти всегда можно найти в хозяйственных... Пет! Ни слова больше. Мы и так слишком много выболтали беда всех литераторов, творящих в соавторстве: один, может, и промолчал бы, а вдвоем никак не удержаться. За примерами ходить недалеко, всевозможные братья эвон как расписались: Гонкуры, Гриммы, Стругацкие, Вайнеры. И мы не исключение. Впрочем, нашему читателю мы доверяем полностью, зная, что любой сообщенный ему факт дальше никуда не пойдет.
Под ветром шелестела листва, чирикали воробьи, солнце поднималось в небо. Приближался час "икс".
Товарищ Н., отогнув белоснежную манжету, смотрел на циферблат наручных часов. Брови нахмурены, властные губы твердо сжаты, подбородок чуть приподнят. Рядом - верные соратники, тоже смотрят на часы, каждый на свои. Бегут круг за кругом секундные стрелки, ни одна не опережает и не отстает, все выверены по главной стрелке, той, что на часах "Сейко" товарища Н. Вот уже пошла она последний круг, и товарищ Н. разомкнул сжатые губы, начал считать.
Будто отпуская в просторы Вселенной космический корабль, товарищ Н. вел обратный счет: десять... девять... восемь... И соратники его, не отводя глаз от своих циферблатов, согласно кивали головами и шептали про себя: семь... шесть... пять... В унисон, простите за штамп, но иначе не скажешь, бились их руководящие сердца: четыре... три... два... один...
Товарищ Н. поднял от часов тяжелую лобастую голову, откинулся в кресле, улыбнулся доброй, неповторимой своей улыбкой и сказал простое, душевное "поехали". И махнул рукой.
6
Настоящая фамилия товарища Н.: Невидайло, Неслыхайло, Несказайло (нужное подчеркнуть).
7
И только товарищ Н. махнул рукой, как над городом понеслась песнь:
Путник усталый, скажи мне, куда и зачем ты стремишься?
Гонит тебя и терзает странствий могучая сила...
Диспозиция была продумана загодя. Сирен разместили не в студии, а более демократично - на виду у народа, с тем, однако, чтобы вести прямые репортажи и по местному радио и телевидению. Дориде доверили важнейший пост у желдорвокзала, где ее одним из первых услышал и увидел Семен Семенович, путник не столько усталый, сколько проголодавшийся, а также студент молочного техникума Алеша, который, скажем это сразу, так и не повидался со своей теткой и ничегошеньки не купил в Н-ской торговой сети. Гегемона разместилась поближе к окраине города, на колхозном рынке. И это место, если вдуматься, надо признать удачным. Во-первых, на рынок съезжались со своим недешевым товаром труженики села из других областей и даже республик; во-вторых, поблизости находился городской автовокзал, сюда приходили и отсюда уходили вдаль усталые автобусы, связывающие город с населенными пунктами Несуглинья; в-третьих, и это, быть может, важнее всего, рядом проходила окружная автодорога, по которой день и ночь мчались мимо города Н. чужие, незакрепленные трудовые ресурсы.
Соблазнительно было устроить сиренный пункт и в аэропорту Калиновка-2, где частенько по метеоусловиям далеких и близких портов, по неприбытию самолетов и еще черт знает почему, по причинам, неведомым самому Аэрофлоту, всегда томились представители всех слоев и прослоек нашего общества. Но в наличии были только три сирены. Мало, конечно, но какому еще областному руководителю удалось бы выбить и столько? В аэропорту поставили репродуктор, и сладкая сиренья песнь пошла в межзвездный эфир, а заодно и местную радиосеть, заполняя паузы между сообщениями о задержанных, неприбывших и заблудившихся рейсах.