Страница:
Поставив на фланги Дориду и Гегемону, товарищ Н. принял стратегическое решение бросить основные силы в центр. Там, на острие удара, находилась прекрасная Елена, дочь Ипполита. У нас и в мыслях нет кинуть тень на выдающиеся вокальные данные Дориды и Гегемоны, но женская привлекательность Елены - ее глаза, белоснежные зубы, атласная (там, где нет перьев) кожа, лебединые перья (там, где они прикрывают атласную кожу), мраморные плечи, наконец, безукоризненная грудь, да, грудь, мы не побоимся этого слова - ее женская привлекательность, дополненная сладостным голосом, должна была как магнитом тянуть к себе мужские трудовые ресурсы. О, как сексапильна Елена, дочь Ипполита, что подтвердит и Климентий, сын товарища Н.!
На площади, спиной к главному дому города и области и лицом к пожарной каланче, охраняемой обществом "Пращур", поставили добротно сколоченную, солидно выкрашенную деревянную трибуну, ту самую, на которую по праздничным дням выходили самые уважаемые руководители во главе с товарищем Н. Нескончаемым потоком (такой образ несколько раз использовала городская газета) шли мимо трибуны трудящиеся, несли разные портреты и картинки, изображающие изобилие, а также лозунги - дадим! выполним! реализуем! повернем! (это о реках) и прочие категорические обещания неизвестно кому. Еще несли по площади образцы продукции своих прославленных предприятий мешки с удобрениями, огромные молочные бутылки, пустые, конечно, декоративные, снаружи, по картону, крашенные белилами, везли на грузовиках тяжеленные квартирные блоки, катили на серебристых тележках штуки сукна и драпа - все выставляли на обозрение, исключая, разумеется, ту продукцию, которую не то что показывать, но и называть не везде дозволяется. Поэтому колонну предприятия АГ-518 украшали плакаты и лозунги общеполитического характера, а в тележках на дутых, от автомобиля "Москвич", шинах лучшие люди завода везли в качестве образцов продукции не... надо же, чуть не проговорились, словом, везли любовно отполированные лопаты из набора "Землекоп-любитель". Из висящих по углам площади репродукторов неслись, поддерживая ритм, бодрые призывы, а трудящиеся каждый из них завершали раскатистым "ур-рр-ра!", будто собирались отбить у французов батарею Раевского или на худой конец занять трибуну, захваченную товарищем Н. и его приближенными. Конечно же, мирным горожанам и в голову не приходило брать батареи и трибуны, кричали они отчасти по привычке, отчасти из опасения быть неверно понятыми. Тем более что лозунги были правильные, понятные.
Поддерживали люди линию, которую проводил в Н-ской области товарищ Н. (Окончательно и бесповоротно назовем в этом месте повествования его верное имя: Нехлебайло.) А товарищ Н., строгий и добрый, стоял на трибуне,- то подымал руку в легионерском приветствии, то прикладывал ее, как бы отдавая воинскую честь - все мы солдаты,- к головному убору, серой мягкой шляпе или серой же каракулевой шапке, по сезону.
Великий, переломный для города Н. день, день начала сиренизации Несуглинья - может быть, когда-нибудь станут писать его с большой буквы? не пришелся ни на один из больших праздников. Тем не менее трибуна сверкала на солнце, и прямо на ней, уцепившись крашеными коготками за верхнюю доску, где крепятся микрофоны, восседала Прекрасная Елена. Кумач по ее требованию сняли - скользит под когтями.
Как она была хороша! Нежные щечки, едва тронутые румянами, золотистые локоны... Лучшие перья человечества бессильны, когда речь заходит о женской красоте: куда уж нам, грешным. Даже бюстгальтер, выданный Елене по распоряжению товарища Н., лишь подчеркивал изящество ее юной груди, заставляя думать о том, что же там, под розовым шелком. Прекрасное отличается от обыденного тем, что его ничем не испортишь, даже лифчиком или какой другой деталью туалета.
Устремив взор куда-то вдаль, Елена воздушным сопрано вела свою партию:
Вечный скиталец, неужто в ложной гордыне отринешь
Тихую пристань, обитель, ложе и мирный очаг?
А с желдорвокзала и колхозного рынка ей вторили переданные по радио и усиленные громкоговорителями более низкие, глубокие, грудные (простите, что слова с этим корнем часто вплетаются в ткань нашего повествования) голоса Дориды и Гегемоны. Они тоже пели о скитальце, об усталом путнике, которому надо бы бросить наконец долгие свои странствия и обрести приют на заводе ЖБИ, молокозаводе или номерном предприятии, где так нужны конструкторы всех категорий, старший бухгалтер и меткие ВОХРа стрелки.
Все три голоса звали, все три манили и приковывали. Но если в устах Дориды и Гегемоны строка о ложе и мирном очаге звучала просто обещанием отдохновения в конце пути или, к примеру, после трудового дня на молокозаводе, то в пении Елены слышался едва уловимый намек и на иные радости, которые путник найдет на означенном ложе.
Кстати, о ложах. По распоряжению товарища Н. в город загодя завезли раскладушки и никелированные кровати с панцирными сетками.
Хотя и можно было послушать сирен по радио и посмотреть по телевизору, уже через минуту после того, как Елена, Дорида и Гегемона по сигналу товарища Н. взяли первые ноты, возле каждой сирены собралась толпа. Самая большая возле Елены. Опустели людные улицы, лишь несколько тугих на ухо энчан недоуменно оглядывались, силясь понять, куда подевались их сограждане, только что спешившие по своим делам, толкавшие друг друга на узких тротуарах и, не извинившись, убегавшие прочь.
Заметили, сколько в предыдущей фразе собралось всех этих "ивших" и "авших", от употребления которых предостерегают студентов уже на первом курсе литинститута? Дорого обходится нам неумелость, неуклюжесть наших перьев, точнее сказать, пишущих машинок. Какими сочными красками можно бы нарисовать и кабинет товарища Н., и цеха предприятия АГ-518, и перышки Елены, и чувства, которые снедали Климентия, и коварство пенсионера Говбиндера. Стоят перед глазами живые картины, но только заправишь в машинку "Башкирия" белый лист, как блекнут краски, расплываются контуры, теряют объемность фигуры. Так и тянет бросить начатое, так и хочется сжечь написанное, как поступил некогда один взыскательный художник... Хочется, да нельзя. Кто еще может оставить свидетельство о незабываемых событиях в городе Н.? Вот и приходится нести непосильную ношу, печатать страницу за страницей, зачеркивать, восстанавливать и опять зачеркивать, а машинистки знаете сколько набавляют за грязную рукопись? Это только больших писателей печатают, что они там ни напишут, да еще преданные жены перебеляют их перемаранные черновики...
Будет ныть. Перечитали написанное, кое-что поправили, ничего получается. Бывает и поплоше, да еще выдумано от первого слова до последнего, а глядишь - и напечатано массовым тиражом. У нас же каждое слово правда.
До сих пор в событиях, нами очерченных, участвовал ограниченный контингент лиц, а в подобных случаях - это вам всякий оперативник скажет за каждым фигурантом можно без труда проследить, что мы и делали в меру своего таланта. А о товарище Н. и говорить не приходится, он весь на виду, в перекрестье прожекторов, каждый шаг его известен. Смотри и записывай. Фамилия же его - на сей раз святая правда, ей-ей - Непринимайло. Странно даже, как иной раз расходятся фамилия и характер человека - товарищ Н. охотно принимал все новое, передовое, да и граждан принимал, вторую пятницу каждого месяца, с шестнадцати до семнадцати тридцати.
Теперь нам предстоит перенести действие в народную гущу, от крупного плана перейти к массовкам. Многим ли великим драматургам и выдающимся режиссерам удавались массовые сцены, движения толпы? Это вам не монолог какой-нибудь, это бери повыше.
За многочисленными персонажами этой истории нам все едино не уследить, а уследили бы - так жизни не хватило бы обо всех написать. Да и есть ли в том надобность? Собрались мы было взять по-научному социологические срезы, отобрать репрезентативных героев, выявить типичное и типическое, а потом умелой рукой вылепить обобщенные образы. Но поди разберись, где типичное, а где типическое, что есть частное, а что обобщенное. Один из нас позвонил сгоряча в Институт мировой литературы, пробился к самому директору, который, поговаривают, типичное от типического за три версты отличает, да толку что? Одни любезности и пожелания больших творческих успехов. Отстали наши гуманитарии от требований времени, мало дают практических, зрелых советов простым труженикам. Зарплату между тем требуют из народных денег.
Не получив квалифицированного совета от флагмана советской и мировой литературы, мы на собственный страх и риск решили поступить так: из тысяч людей, которые в качестве трудовых ресурсов были втянуты сиренами в орбиту городской промышленности, взяли наугад нескольких. Семена Семеновича со студентом Алешей, что прибыли поездом на н-ский желдорвокзал и были завлечены Доридой; столичного актера Взгорского; молодоженов Верочку и Сережу, только что закончивших мединститут; Клавдию Михайловну, которую пение застало на колхозном рынке, где она торговала молодой картошкой; бухгалтера-ревизора Вилниса; жителя города Н. конструктора третьей категории Вячеслава. Смотрите, как удачно полу-чается: есть рабочий - Семен Семенович, есть колхозница, есть служащий, есть представители интеллигенции - научной, технической и творческой - и даже наша прекрасная молодежь имеет своего представителя в лице Алеши.
Надо же, брали случайно, на глазок, ан вот тебе, получилось как на подбор --- что твоя социология.
До чего же сильная штука, эта литература, до чего независимая!
8
Столичный актер Борис Взгорский, премьер театра-студии "У Ильинских ворот", ехал на периферийную киностудию сниматься в остросюжетном фильме, где он получил роль чекиста. Сценарий ему понравился. Он уже видел себя человеком с горячим сердцем и чистыми руками, погруженным в раздумья под строгим портретом человека с бородкой. Борис Взгорский умел привнести в роль нечто свое, интимное, не предусмотренное драматургом, и сейчас, когда он мчался в собственных "Жигулях" (пятая модель, двигатель от "шестерки") по трассе Север - Юг, обгоняя "Запорожцы" с ручным управлением, запыленные местные автобусы, грузовики, в трясущихся кузовах которых парни в мятых кепках ухитрялись щупать грудастых - вот привязалось, будь оно неладно,девок, дымящие по-черному трайлеры и самосвалы, тракторы и зерновые комбайны, прущие по шоссе, словно по полю, обгоняя всю эту гремящую, тарахтящую, изношенную, обдающую нездоровым выхлопом технику, смаковал только что придуманную деталь: простенькая ромашка в нагрудном кармане пиджака, пробитого бандитской пулей и грубо заштопанного неумелой мужской рукой. И еще он шлифовал реплику, что пришла в голову минуту назад, когда мелькнул за окном пост ГАИ: "Пока вина не доказана, человек - наш, а нашему человеку надо верить!" Хорошая реплика. Актер Борис Взгорский бросит ее усталым от бессонных ночей голосом, когда прокурор, вздорный, всех подозревающий выскочка, предложит ему взять под стражу честного, оклеветанного человека...
Взгорский был опытным водителем, можно сказать, профессионалом, ибо в свободные от спектаклей дни к негустым своим актерским заработкам добавлял доходы от частного извоза. Такой приработок, да еще в столице, недоступен тем, кто чувствует себя за рулем неуверенно. Обдумывая свою роль, Взгорский конечно же не упускал ни одной детали дорожной обстановки. Он своевременно воспринял информацию о том, что трасса покидает Л-скую область и вливается в Н-скую, хотя это обстоятельство не представляло для него ни малейшего интереса.
В Н-ской области вдоль обочины были обильно расставлены раскрашенные фанерные щиты, сообщающие путнику о внешнеэкономических связях области (тридцать семь стрелок), о том, сколько цемента, мяса, молока и яиц даст область стране в нынешней пятилетке. Конкретная информация перемежалась лозунгами, которые уверяли проезжего человека, что все планы будут выполнены, или просто, без вывертов, славили наши государственные и общественные институты. Надо отдать должное товарищу Н.- он никогда не упускал из виду такой важный вопрос, как наглядная агитация.
Агитация эта легла на сердце путнику в "Жигулях". Не вся, конечно, но касательно мяса, молока и яиц - это без сомнений. Взгорскому смертельно захотелось есть. Но и дальше мелькали вдоль дорог призывы и лозунги, а долгожданного дорожного знака с ножом и вилкой все не было и не было. Борис Взгорский выругался и сглотнул слюну.
Трасса сделала плавный изгиб, и взору открылся могучий придорожный камень с выбитым на нем и раскрашенным геральдическим изображением. Снизив из любопытства скорость, Борис Взгорский успел рассмотреть на щите колосья, кузничную наковальню, радиолампу, коровье вымя, гору яиц, напоминающих артиллерийские ядра, а также уходящую вдаль голубую ленту, должно быть, водную артерию. Надо вам сказать, что товарищ Н. лично инструктировал художника, которому поручили создать новый, соответствующий эпохе, герб города, его, так сказать, визитную карточку. Товарищ Н. распорядился, чтобы ничто значительное в энской жизни из герба не выпало. А уж художник, артистично интерпретируя указание, искусно вплел в изображение символы молочного изобилия (вымя), грядущей переброски рек (голубая артерия) и прочее, деликатно намекнув и на сугубо закрытые отрасли экономики (наковальня и радиолампа). Товарищ Н. затвердил эскиз с одной поправкой, подсказанной ему супругой Марией Афанасьевной: Мария Афанасьевна с детства обожала куриные яйца.
Пищевая символика на гербе усилила аппетит Бориса Взгорского, однако он решил не задерживаться (и правильно, наверное, решил - особых разносолов в городе Н. в то время не водилось, впрочем, как и сейчас). Сверившись с картой, на которой километров через двадцать значились долгожданные нож с вилкой, он глубже вдавил педаль газа. Машина послушно прибавила скорость, и через опущенное окно ворвалось:
Правую ногу, о путник, затекшую в долгой дороге,
Сбрось без раздумий с педали, что газ прибавляет мотору,
Перенеси ее влево и тотчас начни торможенье,
Свой автотранспорт приблизив к бордюрному камню дороги...
Неведомая сила сняла ногу Бориса Взгорского с педали акселератора ("что газ прибавляет мотору") и перенесла стопу, обутую в добротную кроссовку, на педаль тормоза. Она же, эта сила, придала рукам вращательное движение, руль повернулся вправо, машина вылетела на обочину, выбрасывая гравий из-под колес, и остановилась.
Много времени спустя, вернувшись в родной театр, с неизменным успехом играя Гамлета и Дон Жуана, Борис Взгорский размышлял о случившемся в областном центре Н., но так и не смог понять, что заставило его остановить машину, вытолкнуло из нее и потянуло прямиком к автовокзалу и колхозному рынку. Неужто он, солидный мужчина, которого знают по имени-отчеству все официанты ресторана "Актер", потерял голову, как мальчишка, и опрометью бросился за позвавшей его бабой? Да ни в коем случае! Взгорский отлично помнил, как, быстрым шагом пересекая шоссе, он думал об оставленной дома жене, тоже актрисе, которая вот уже пятнадцать лет играла вместе с ним в "Гамлете" - понятное дело, Офелию, а не королеву-мать, думал с любовью и чувством вины. Но и это воспоминание не заставило его вернуться к машине, хотя бы для того, чтобы запереть ее на ключ.
Так и остались его "Жигули" на обочине, с ключами в замке зажигания. В другое время не прошло бы и получаса, как кто-нибудь влез бы в брошенную машину и угнал, если не из корыстных побуждений, так из чистого озорства, и не видать бы актеру Взгорскому своей пятой модели, разве что нашли бы ее через месяц-другой раскуроченную в дальнем овраге. Но это в другое время, а в то, о котором наш рассказ, все от мала до велика, включая угонщиков-профессионалов и хулиганов-любителей, обрывали свои дела и тянулись на сладкие голоса сирен. Машина же... нет, мы не бросим ее на обочине, она еще возникнет самым неожиданным образом, но после, после...
Актер Взгорский скорым шагом, почти бегом, двинулся на чарующий голос в сторону рынка. Несмотря на свои сорок пять лет и склонность к полноте, он держался в форме и в случае надобности мог сделать на сцене кувырок через голову и, пожалуй, шпагат, коли потребуется. Взгорский уверенно продвигался вперед в людском потоке, состоявшем по преимуществу из молодых мужчин, надо полагать, шоферов и дорожных рабочих. В иное время его непременно заметили бы и узнали - в телевизионных спектаклях Взгорский добыл толику славы, и его крупное, слегка порочное лицо - внешность, как всегда, обманчива - было памятно многим.
Одним из первых Борис Взгорский вынырнул из заросшего сорной травой переулка, пересек плохо выметенную площадь и вбежал в ворота рынка. Прямо у входа, в рядах, где торговали когда-то битой птицей, на первом же прилавке сидела взъерошенная, немало напоминающая огромную ворону, Гегемона, дочь Гефеста, и тщательно выводила слова своей сладкой песни. Высокие ноты давались ей с трудом - она закатывала выпуклые темно-карие глаза и картинно заламывала руки, сложенные на пышном, не сиреньего образца бюсте. "Какие формы,- уважительно подумал Взгорский, - и какой голос!" - но тут же забыл о формах, ибо песнь Гегемоны полностью захватила его.
Переведем стрелки часов, отсчитывающие время нашего повествования, минут этак на двадцать назад, к тому моменту, когда актер Борис Взгорский, томимый голодом, гнал свой автомобиль мимо средств наглядной агитации, столь же характерных для всего Несуглинья и, в частности, для полей и перелесков Н-ской области, как придорожные мотели и рестораны для некоторых других регионов нашего континента. Нам необходимо вернуться назад, чтобы представить остальных, наугад выбранных героев.
...Не забывая поглядывать на стоящие подле нее мешки с товаром, Клавдия Михайловна бойко расторговывала розовые крепкие клубни.
- Почем картошечка, хозяюшка? - спрашивали ее покупатели. Неужели они надеялись, что уменьшительно-ласкательные суффиксы могут как-то повлиять на цену? Вот вам наглядный пример привнесения внеэкономических методов и категорий в товарно-денежные отношения.
- Два рубля кило. Бери, не пожалеешь, - вкусная, рассыпчатая!
- А не дороговато ли? Государственная-то вон почем...
- Где же она, государственная? Ты ее сначала найди у государства, а потом почисти и погляди, что останется, - резонно отвечала Клавдия Михайловна. И была абсолютно права. Мы как-то купили пакет в овощном за каланчой - вспоминать не хочется.
Тут нам придется отвлечься ненадолго, чтобы самым решительным образом отмежеваться от вольного, в корне неправильного употребления слова "государственный" применительно к продуктам питания. Давайте рассуждать логически. Пища, независимо от ее происхождения, потребляется гражданами более или менее равномерно. В самом деле, и молодой, тратящий много энергии Климентий, не испытывающий трудностей в поиске и выборе пищи, и, скажем, пенсионер Говбиндер, который добывает свое скудное пропитание в боях местного значения на колхозном рынке и в магазинах горпищеторга, - так вот, и тот и другой, взятые в качестве потребительских полюсов, нуждаются для поддержания жизнедеятельности примерно в одном и том же количестве питательных веществ. А коль скоро они живут, то есть осуществляют жизнедеятельность, значит, получают все-таки положенные им по законам природы питательные вещества! Откуда? Да какая разница. Будь то распределитель, пардон, буфет, к которому прикреплен вместе с семьей товарищ Н., или магазин "Продукты", куда хаживает Говбиндер и иже с ним, или пыльный мешок Клавдии Михайловны - все это источники государственные. Ибо, как справедливо сказал кто-то из знаменитых, государство - это мы. Так что и икра зернистая осетровая, и колбаса ливерная растительная, которую Говбиндер тщетно пытается скормить привередливому фокстерьеру Выбросу, и картошка Клавдии Михайловны суть продукты государственные. Они, как говорили в старину, дары Божьи, а кто их передает людям, организация или частное лицо,- какое это имеет значение?
Хорошо, споро шла торговля у частного лица Клавдии Михайловны. Как права была она, что не послушала супруга своего Алевтина Ивановича, который полагал, что картошку следовало бы немного попридержать. Алевтин Иванович, отдадим ему должное, был хозяин бережливый, рачительный, но без полета воображения. Скажем прямо, прижимистый. Из своего Ефимьева без особой надобности выезжать не любил: в городе, понятно, заработок, но и траты немалые, неизвестно еще, найдешь или потеряешь. Клавдия Михайловна, напротив, на подъем была легка, любила рискнуть. А кто не рискует, как приговаривает актер Взгорский, объявляя мизер при сомнительном раскладе, тот не выигрывает. Клавдия Михайловна настояла на своем, попутным "КАМАЗом" добралась до рынка с полными мешками, и сейчас смятые бумажки одна за другой сами лезут в карман ватной ее фуфайки - хоть и тепло, в телогрейке торговать сподручнее.
Энчане, конечно, жались поначалу, но деваться им было некуда, так что выкладывали они свои трешки и пятерки как миленькие и, наполнив картошкой авоськи и пластиковые сумки, говорили Клавдии Михайловне: "Спасибо, хозяюшка",- а она отвечала им, как в пищеторге никогда не ответят, хоть что с ними делай: "Кушайте на здоровье". Но с другой стороны, если вдуматься, какое же здоровье от пищеторговской картошки?
Клавдия Михайловна развязывала уже последний свой мешок, как услышала женский голос:
Щедрый Меркурия дар, покровителя вольной торговли,
Да не оставит тебя, торговец дарами Природы.
Но не прельщайся, молю тебя, звоном монет полновесных:
Молота звон и серпа еще более городу нужен.
Пусть же приезжий купец, владелец сокровищ несметных,
Равно как тот, кто плоды у него приобрел для вкушенья,
За руки взявшись, как братья, внемлют словам Гегемоны,
Коим и боги с Олимпа порой благосклонно внимают.
При этих словах товарищ Н., внимательно слушавший репортаж в своем кабинете, недовольно поморщился и черкнул в настольном календаре: "Куда см. Глвлт? Богов к едр. матери". А Клавдия Михайловна так и застыла над мешком. Она не знала, кто такой Меркурий, но чуяла, что в песне поется и про нее тоже. А когда посмотрела вокруг, то увидела, что очередей нигде нет, что все бегут куда-то к воротам. И она, немолодая грузная женщина, неуклюже побежала куда все, на ходу перепрятывая наторгованные деньги из кармана телогрейки в абсолютно надежное, как швейцарские банки, место, где женщины всех сословий испокон веку хранят сокровища и жалкие гроши.
...Конструктор третьей категории Вячеслав, обладатель выданного престижным московским вузом красного диплома, распределенный в город Н. пять лет назад, взял у машинистки лист белой бумаги и написал давно вынашиваемое заявление об уходе. Пять лет он проработал в почтовом ящике АГ-518 - предприятии сугубо секретном, настолько секретном, что автобусный кондуктор, объявляя остановку, понижал голос. "Следующая остановка, говорил он доверительным шепотом, словно близкому другу на ушко,- следующая остановка "Военный завод". И помятые в автобусной давке, намаявшиеся в тесноте работники предприятия спрашивали друг у друга таким же шепотом, но почему-то на южный манер, будто они тоже каждое лето отдыхали в санатории "Донбасс": "Вы встаете на следующей?" - хотя знали отлично, что на следующей встают все.
В городе Н., отдадим должное кому следует, тщательно охранялась государственная тайна.
Итак, конструктор Вячеслав. Пять лет житья в общаге для молодых специалистов, пять лет пустого ожидания в неподвижной, как воды Великих Н-ских прудов, очереди на комнату, пять лет каждодневного стояния в очередях за кефиром и плавленым сырком, пять лет вычерчивания на ватмане одной и той же цапфы (какой именно, сказать по известным соображениям не можем), пять лет посещений по субботам кинотеатра имени Ворошилова, пять лет платонического (за отсутствием комнаты) ухаживания за копировщицей из отдела главного механика. К черту! Хоть на БАМ, хоть на целинные и залежные земли, если таковые остались в наличии. Нет, не дрогнула рука Вячеслава, когда он вывел на белом листе: "Прошу освободить меня..." Отнес лист куда следует - и ни слова об этом больше, дабы не раскрыть случайно хорошо продуманную структуру оборонного предприятия, - тьфу ты, опять проговорились, это нечаянно. Честное слово. Передав заявление в нужные руки, Вячеслав вышел на заводской двор, прошел за корпус № 17 и через дыру в высоком бетонном заборе выбрался на улицу, вернее, в тихий переулок, застроенный жестяными гаражами. Конечно, удобнее было бы через проходную, но там бы его не выпустили до восемнадцати ноль-ноль.
Территорию завода Вячеслав покинул не насовсем, а проветриться, перевести дух после отчаянного решения. Выйдя из проулка на улицу, он увидел бегущую толпу. Не понимая зачем, побежал он вместе со всеми, и толпа вынесла его на площадь, на которой акустически безупречно, будто в миланской опере, разливался неслыханной красоты женский голос:
Если, влекомый соблазном, тягою к дальним скитаньям,
С просьбою ты обратился к старшим и власть предержащим
Дать тебе полный расчет,- осознай же, о нетерпеливый,
Шаг неразумный ты сделал. Возьми заявленье обратно,
Не уезжай на чужбину, о коей ты знаешь так мало,
На площади, спиной к главному дому города и области и лицом к пожарной каланче, охраняемой обществом "Пращур", поставили добротно сколоченную, солидно выкрашенную деревянную трибуну, ту самую, на которую по праздничным дням выходили самые уважаемые руководители во главе с товарищем Н. Нескончаемым потоком (такой образ несколько раз использовала городская газета) шли мимо трибуны трудящиеся, несли разные портреты и картинки, изображающие изобилие, а также лозунги - дадим! выполним! реализуем! повернем! (это о реках) и прочие категорические обещания неизвестно кому. Еще несли по площади образцы продукции своих прославленных предприятий мешки с удобрениями, огромные молочные бутылки, пустые, конечно, декоративные, снаружи, по картону, крашенные белилами, везли на грузовиках тяжеленные квартирные блоки, катили на серебристых тележках штуки сукна и драпа - все выставляли на обозрение, исключая, разумеется, ту продукцию, которую не то что показывать, но и называть не везде дозволяется. Поэтому колонну предприятия АГ-518 украшали плакаты и лозунги общеполитического характера, а в тележках на дутых, от автомобиля "Москвич", шинах лучшие люди завода везли в качестве образцов продукции не... надо же, чуть не проговорились, словом, везли любовно отполированные лопаты из набора "Землекоп-любитель". Из висящих по углам площади репродукторов неслись, поддерживая ритм, бодрые призывы, а трудящиеся каждый из них завершали раскатистым "ур-рр-ра!", будто собирались отбить у французов батарею Раевского или на худой конец занять трибуну, захваченную товарищем Н. и его приближенными. Конечно же, мирным горожанам и в голову не приходило брать батареи и трибуны, кричали они отчасти по привычке, отчасти из опасения быть неверно понятыми. Тем более что лозунги были правильные, понятные.
Поддерживали люди линию, которую проводил в Н-ской области товарищ Н. (Окончательно и бесповоротно назовем в этом месте повествования его верное имя: Нехлебайло.) А товарищ Н., строгий и добрый, стоял на трибуне,- то подымал руку в легионерском приветствии, то прикладывал ее, как бы отдавая воинскую честь - все мы солдаты,- к головному убору, серой мягкой шляпе или серой же каракулевой шапке, по сезону.
Великий, переломный для города Н. день, день начала сиренизации Несуглинья - может быть, когда-нибудь станут писать его с большой буквы? не пришелся ни на один из больших праздников. Тем не менее трибуна сверкала на солнце, и прямо на ней, уцепившись крашеными коготками за верхнюю доску, где крепятся микрофоны, восседала Прекрасная Елена. Кумач по ее требованию сняли - скользит под когтями.
Как она была хороша! Нежные щечки, едва тронутые румянами, золотистые локоны... Лучшие перья человечества бессильны, когда речь заходит о женской красоте: куда уж нам, грешным. Даже бюстгальтер, выданный Елене по распоряжению товарища Н., лишь подчеркивал изящество ее юной груди, заставляя думать о том, что же там, под розовым шелком. Прекрасное отличается от обыденного тем, что его ничем не испортишь, даже лифчиком или какой другой деталью туалета.
Устремив взор куда-то вдаль, Елена воздушным сопрано вела свою партию:
Вечный скиталец, неужто в ложной гордыне отринешь
Тихую пристань, обитель, ложе и мирный очаг?
А с желдорвокзала и колхозного рынка ей вторили переданные по радио и усиленные громкоговорителями более низкие, глубокие, грудные (простите, что слова с этим корнем часто вплетаются в ткань нашего повествования) голоса Дориды и Гегемоны. Они тоже пели о скитальце, об усталом путнике, которому надо бы бросить наконец долгие свои странствия и обрести приют на заводе ЖБИ, молокозаводе или номерном предприятии, где так нужны конструкторы всех категорий, старший бухгалтер и меткие ВОХРа стрелки.
Все три голоса звали, все три манили и приковывали. Но если в устах Дориды и Гегемоны строка о ложе и мирном очаге звучала просто обещанием отдохновения в конце пути или, к примеру, после трудового дня на молокозаводе, то в пении Елены слышался едва уловимый намек и на иные радости, которые путник найдет на означенном ложе.
Кстати, о ложах. По распоряжению товарища Н. в город загодя завезли раскладушки и никелированные кровати с панцирными сетками.
Хотя и можно было послушать сирен по радио и посмотреть по телевизору, уже через минуту после того, как Елена, Дорида и Гегемона по сигналу товарища Н. взяли первые ноты, возле каждой сирены собралась толпа. Самая большая возле Елены. Опустели людные улицы, лишь несколько тугих на ухо энчан недоуменно оглядывались, силясь понять, куда подевались их сограждане, только что спешившие по своим делам, толкавшие друг друга на узких тротуарах и, не извинившись, убегавшие прочь.
Заметили, сколько в предыдущей фразе собралось всех этих "ивших" и "авших", от употребления которых предостерегают студентов уже на первом курсе литинститута? Дорого обходится нам неумелость, неуклюжесть наших перьев, точнее сказать, пишущих машинок. Какими сочными красками можно бы нарисовать и кабинет товарища Н., и цеха предприятия АГ-518, и перышки Елены, и чувства, которые снедали Климентия, и коварство пенсионера Говбиндера. Стоят перед глазами живые картины, но только заправишь в машинку "Башкирия" белый лист, как блекнут краски, расплываются контуры, теряют объемность фигуры. Так и тянет бросить начатое, так и хочется сжечь написанное, как поступил некогда один взыскательный художник... Хочется, да нельзя. Кто еще может оставить свидетельство о незабываемых событиях в городе Н.? Вот и приходится нести непосильную ношу, печатать страницу за страницей, зачеркивать, восстанавливать и опять зачеркивать, а машинистки знаете сколько набавляют за грязную рукопись? Это только больших писателей печатают, что они там ни напишут, да еще преданные жены перебеляют их перемаранные черновики...
Будет ныть. Перечитали написанное, кое-что поправили, ничего получается. Бывает и поплоше, да еще выдумано от первого слова до последнего, а глядишь - и напечатано массовым тиражом. У нас же каждое слово правда.
До сих пор в событиях, нами очерченных, участвовал ограниченный контингент лиц, а в подобных случаях - это вам всякий оперативник скажет за каждым фигурантом можно без труда проследить, что мы и делали в меру своего таланта. А о товарище Н. и говорить не приходится, он весь на виду, в перекрестье прожекторов, каждый шаг его известен. Смотри и записывай. Фамилия же его - на сей раз святая правда, ей-ей - Непринимайло. Странно даже, как иной раз расходятся фамилия и характер человека - товарищ Н. охотно принимал все новое, передовое, да и граждан принимал, вторую пятницу каждого месяца, с шестнадцати до семнадцати тридцати.
Теперь нам предстоит перенести действие в народную гущу, от крупного плана перейти к массовкам. Многим ли великим драматургам и выдающимся режиссерам удавались массовые сцены, движения толпы? Это вам не монолог какой-нибудь, это бери повыше.
За многочисленными персонажами этой истории нам все едино не уследить, а уследили бы - так жизни не хватило бы обо всех написать. Да и есть ли в том надобность? Собрались мы было взять по-научному социологические срезы, отобрать репрезентативных героев, выявить типичное и типическое, а потом умелой рукой вылепить обобщенные образы. Но поди разберись, где типичное, а где типическое, что есть частное, а что обобщенное. Один из нас позвонил сгоряча в Институт мировой литературы, пробился к самому директору, который, поговаривают, типичное от типического за три версты отличает, да толку что? Одни любезности и пожелания больших творческих успехов. Отстали наши гуманитарии от требований времени, мало дают практических, зрелых советов простым труженикам. Зарплату между тем требуют из народных денег.
Не получив квалифицированного совета от флагмана советской и мировой литературы, мы на собственный страх и риск решили поступить так: из тысяч людей, которые в качестве трудовых ресурсов были втянуты сиренами в орбиту городской промышленности, взяли наугад нескольких. Семена Семеновича со студентом Алешей, что прибыли поездом на н-ский желдорвокзал и были завлечены Доридой; столичного актера Взгорского; молодоженов Верочку и Сережу, только что закончивших мединститут; Клавдию Михайловну, которую пение застало на колхозном рынке, где она торговала молодой картошкой; бухгалтера-ревизора Вилниса; жителя города Н. конструктора третьей категории Вячеслава. Смотрите, как удачно полу-чается: есть рабочий - Семен Семенович, есть колхозница, есть служащий, есть представители интеллигенции - научной, технической и творческой - и даже наша прекрасная молодежь имеет своего представителя в лице Алеши.
Надо же, брали случайно, на глазок, ан вот тебе, получилось как на подбор --- что твоя социология.
До чего же сильная штука, эта литература, до чего независимая!
8
Столичный актер Борис Взгорский, премьер театра-студии "У Ильинских ворот", ехал на периферийную киностудию сниматься в остросюжетном фильме, где он получил роль чекиста. Сценарий ему понравился. Он уже видел себя человеком с горячим сердцем и чистыми руками, погруженным в раздумья под строгим портретом человека с бородкой. Борис Взгорский умел привнести в роль нечто свое, интимное, не предусмотренное драматургом, и сейчас, когда он мчался в собственных "Жигулях" (пятая модель, двигатель от "шестерки") по трассе Север - Юг, обгоняя "Запорожцы" с ручным управлением, запыленные местные автобусы, грузовики, в трясущихся кузовах которых парни в мятых кепках ухитрялись щупать грудастых - вот привязалось, будь оно неладно,девок, дымящие по-черному трайлеры и самосвалы, тракторы и зерновые комбайны, прущие по шоссе, словно по полю, обгоняя всю эту гремящую, тарахтящую, изношенную, обдающую нездоровым выхлопом технику, смаковал только что придуманную деталь: простенькая ромашка в нагрудном кармане пиджака, пробитого бандитской пулей и грубо заштопанного неумелой мужской рукой. И еще он шлифовал реплику, что пришла в голову минуту назад, когда мелькнул за окном пост ГАИ: "Пока вина не доказана, человек - наш, а нашему человеку надо верить!" Хорошая реплика. Актер Борис Взгорский бросит ее усталым от бессонных ночей голосом, когда прокурор, вздорный, всех подозревающий выскочка, предложит ему взять под стражу честного, оклеветанного человека...
Взгорский был опытным водителем, можно сказать, профессионалом, ибо в свободные от спектаклей дни к негустым своим актерским заработкам добавлял доходы от частного извоза. Такой приработок, да еще в столице, недоступен тем, кто чувствует себя за рулем неуверенно. Обдумывая свою роль, Взгорский конечно же не упускал ни одной детали дорожной обстановки. Он своевременно воспринял информацию о том, что трасса покидает Л-скую область и вливается в Н-скую, хотя это обстоятельство не представляло для него ни малейшего интереса.
В Н-ской области вдоль обочины были обильно расставлены раскрашенные фанерные щиты, сообщающие путнику о внешнеэкономических связях области (тридцать семь стрелок), о том, сколько цемента, мяса, молока и яиц даст область стране в нынешней пятилетке. Конкретная информация перемежалась лозунгами, которые уверяли проезжего человека, что все планы будут выполнены, или просто, без вывертов, славили наши государственные и общественные институты. Надо отдать должное товарищу Н.- он никогда не упускал из виду такой важный вопрос, как наглядная агитация.
Агитация эта легла на сердце путнику в "Жигулях". Не вся, конечно, но касательно мяса, молока и яиц - это без сомнений. Взгорскому смертельно захотелось есть. Но и дальше мелькали вдоль дорог призывы и лозунги, а долгожданного дорожного знака с ножом и вилкой все не было и не было. Борис Взгорский выругался и сглотнул слюну.
Трасса сделала плавный изгиб, и взору открылся могучий придорожный камень с выбитым на нем и раскрашенным геральдическим изображением. Снизив из любопытства скорость, Борис Взгорский успел рассмотреть на щите колосья, кузничную наковальню, радиолампу, коровье вымя, гору яиц, напоминающих артиллерийские ядра, а также уходящую вдаль голубую ленту, должно быть, водную артерию. Надо вам сказать, что товарищ Н. лично инструктировал художника, которому поручили создать новый, соответствующий эпохе, герб города, его, так сказать, визитную карточку. Товарищ Н. распорядился, чтобы ничто значительное в энской жизни из герба не выпало. А уж художник, артистично интерпретируя указание, искусно вплел в изображение символы молочного изобилия (вымя), грядущей переброски рек (голубая артерия) и прочее, деликатно намекнув и на сугубо закрытые отрасли экономики (наковальня и радиолампа). Товарищ Н. затвердил эскиз с одной поправкой, подсказанной ему супругой Марией Афанасьевной: Мария Афанасьевна с детства обожала куриные яйца.
Пищевая символика на гербе усилила аппетит Бориса Взгорского, однако он решил не задерживаться (и правильно, наверное, решил - особых разносолов в городе Н. в то время не водилось, впрочем, как и сейчас). Сверившись с картой, на которой километров через двадцать значились долгожданные нож с вилкой, он глубже вдавил педаль газа. Машина послушно прибавила скорость, и через опущенное окно ворвалось:
Правую ногу, о путник, затекшую в долгой дороге,
Сбрось без раздумий с педали, что газ прибавляет мотору,
Перенеси ее влево и тотчас начни торможенье,
Свой автотранспорт приблизив к бордюрному камню дороги...
Неведомая сила сняла ногу Бориса Взгорского с педали акселератора ("что газ прибавляет мотору") и перенесла стопу, обутую в добротную кроссовку, на педаль тормоза. Она же, эта сила, придала рукам вращательное движение, руль повернулся вправо, машина вылетела на обочину, выбрасывая гравий из-под колес, и остановилась.
Много времени спустя, вернувшись в родной театр, с неизменным успехом играя Гамлета и Дон Жуана, Борис Взгорский размышлял о случившемся в областном центре Н., но так и не смог понять, что заставило его остановить машину, вытолкнуло из нее и потянуло прямиком к автовокзалу и колхозному рынку. Неужто он, солидный мужчина, которого знают по имени-отчеству все официанты ресторана "Актер", потерял голову, как мальчишка, и опрометью бросился за позвавшей его бабой? Да ни в коем случае! Взгорский отлично помнил, как, быстрым шагом пересекая шоссе, он думал об оставленной дома жене, тоже актрисе, которая вот уже пятнадцать лет играла вместе с ним в "Гамлете" - понятное дело, Офелию, а не королеву-мать, думал с любовью и чувством вины. Но и это воспоминание не заставило его вернуться к машине, хотя бы для того, чтобы запереть ее на ключ.
Так и остались его "Жигули" на обочине, с ключами в замке зажигания. В другое время не прошло бы и получаса, как кто-нибудь влез бы в брошенную машину и угнал, если не из корыстных побуждений, так из чистого озорства, и не видать бы актеру Взгорскому своей пятой модели, разве что нашли бы ее через месяц-другой раскуроченную в дальнем овраге. Но это в другое время, а в то, о котором наш рассказ, все от мала до велика, включая угонщиков-профессионалов и хулиганов-любителей, обрывали свои дела и тянулись на сладкие голоса сирен. Машина же... нет, мы не бросим ее на обочине, она еще возникнет самым неожиданным образом, но после, после...
Актер Взгорский скорым шагом, почти бегом, двинулся на чарующий голос в сторону рынка. Несмотря на свои сорок пять лет и склонность к полноте, он держался в форме и в случае надобности мог сделать на сцене кувырок через голову и, пожалуй, шпагат, коли потребуется. Взгорский уверенно продвигался вперед в людском потоке, состоявшем по преимуществу из молодых мужчин, надо полагать, шоферов и дорожных рабочих. В иное время его непременно заметили бы и узнали - в телевизионных спектаклях Взгорский добыл толику славы, и его крупное, слегка порочное лицо - внешность, как всегда, обманчива - было памятно многим.
Одним из первых Борис Взгорский вынырнул из заросшего сорной травой переулка, пересек плохо выметенную площадь и вбежал в ворота рынка. Прямо у входа, в рядах, где торговали когда-то битой птицей, на первом же прилавке сидела взъерошенная, немало напоминающая огромную ворону, Гегемона, дочь Гефеста, и тщательно выводила слова своей сладкой песни. Высокие ноты давались ей с трудом - она закатывала выпуклые темно-карие глаза и картинно заламывала руки, сложенные на пышном, не сиреньего образца бюсте. "Какие формы,- уважительно подумал Взгорский, - и какой голос!" - но тут же забыл о формах, ибо песнь Гегемоны полностью захватила его.
Переведем стрелки часов, отсчитывающие время нашего повествования, минут этак на двадцать назад, к тому моменту, когда актер Борис Взгорский, томимый голодом, гнал свой автомобиль мимо средств наглядной агитации, столь же характерных для всего Несуглинья и, в частности, для полей и перелесков Н-ской области, как придорожные мотели и рестораны для некоторых других регионов нашего континента. Нам необходимо вернуться назад, чтобы представить остальных, наугад выбранных героев.
...Не забывая поглядывать на стоящие подле нее мешки с товаром, Клавдия Михайловна бойко расторговывала розовые крепкие клубни.
- Почем картошечка, хозяюшка? - спрашивали ее покупатели. Неужели они надеялись, что уменьшительно-ласкательные суффиксы могут как-то повлиять на цену? Вот вам наглядный пример привнесения внеэкономических методов и категорий в товарно-денежные отношения.
- Два рубля кило. Бери, не пожалеешь, - вкусная, рассыпчатая!
- А не дороговато ли? Государственная-то вон почем...
- Где же она, государственная? Ты ее сначала найди у государства, а потом почисти и погляди, что останется, - резонно отвечала Клавдия Михайловна. И была абсолютно права. Мы как-то купили пакет в овощном за каланчой - вспоминать не хочется.
Тут нам придется отвлечься ненадолго, чтобы самым решительным образом отмежеваться от вольного, в корне неправильного употребления слова "государственный" применительно к продуктам питания. Давайте рассуждать логически. Пища, независимо от ее происхождения, потребляется гражданами более или менее равномерно. В самом деле, и молодой, тратящий много энергии Климентий, не испытывающий трудностей в поиске и выборе пищи, и, скажем, пенсионер Говбиндер, который добывает свое скудное пропитание в боях местного значения на колхозном рынке и в магазинах горпищеторга, - так вот, и тот и другой, взятые в качестве потребительских полюсов, нуждаются для поддержания жизнедеятельности примерно в одном и том же количестве питательных веществ. А коль скоро они живут, то есть осуществляют жизнедеятельность, значит, получают все-таки положенные им по законам природы питательные вещества! Откуда? Да какая разница. Будь то распределитель, пардон, буфет, к которому прикреплен вместе с семьей товарищ Н., или магазин "Продукты", куда хаживает Говбиндер и иже с ним, или пыльный мешок Клавдии Михайловны - все это источники государственные. Ибо, как справедливо сказал кто-то из знаменитых, государство - это мы. Так что и икра зернистая осетровая, и колбаса ливерная растительная, которую Говбиндер тщетно пытается скормить привередливому фокстерьеру Выбросу, и картошка Клавдии Михайловны суть продукты государственные. Они, как говорили в старину, дары Божьи, а кто их передает людям, организация или частное лицо,- какое это имеет значение?
Хорошо, споро шла торговля у частного лица Клавдии Михайловны. Как права была она, что не послушала супруга своего Алевтина Ивановича, который полагал, что картошку следовало бы немного попридержать. Алевтин Иванович, отдадим ему должное, был хозяин бережливый, рачительный, но без полета воображения. Скажем прямо, прижимистый. Из своего Ефимьева без особой надобности выезжать не любил: в городе, понятно, заработок, но и траты немалые, неизвестно еще, найдешь или потеряешь. Клавдия Михайловна, напротив, на подъем была легка, любила рискнуть. А кто не рискует, как приговаривает актер Взгорский, объявляя мизер при сомнительном раскладе, тот не выигрывает. Клавдия Михайловна настояла на своем, попутным "КАМАЗом" добралась до рынка с полными мешками, и сейчас смятые бумажки одна за другой сами лезут в карман ватной ее фуфайки - хоть и тепло, в телогрейке торговать сподручнее.
Энчане, конечно, жались поначалу, но деваться им было некуда, так что выкладывали они свои трешки и пятерки как миленькие и, наполнив картошкой авоськи и пластиковые сумки, говорили Клавдии Михайловне: "Спасибо, хозяюшка",- а она отвечала им, как в пищеторге никогда не ответят, хоть что с ними делай: "Кушайте на здоровье". Но с другой стороны, если вдуматься, какое же здоровье от пищеторговской картошки?
Клавдия Михайловна развязывала уже последний свой мешок, как услышала женский голос:
Щедрый Меркурия дар, покровителя вольной торговли,
Да не оставит тебя, торговец дарами Природы.
Но не прельщайся, молю тебя, звоном монет полновесных:
Молота звон и серпа еще более городу нужен.
Пусть же приезжий купец, владелец сокровищ несметных,
Равно как тот, кто плоды у него приобрел для вкушенья,
За руки взявшись, как братья, внемлют словам Гегемоны,
Коим и боги с Олимпа порой благосклонно внимают.
При этих словах товарищ Н., внимательно слушавший репортаж в своем кабинете, недовольно поморщился и черкнул в настольном календаре: "Куда см. Глвлт? Богов к едр. матери". А Клавдия Михайловна так и застыла над мешком. Она не знала, кто такой Меркурий, но чуяла, что в песне поется и про нее тоже. А когда посмотрела вокруг, то увидела, что очередей нигде нет, что все бегут куда-то к воротам. И она, немолодая грузная женщина, неуклюже побежала куда все, на ходу перепрятывая наторгованные деньги из кармана телогрейки в абсолютно надежное, как швейцарские банки, место, где женщины всех сословий испокон веку хранят сокровища и жалкие гроши.
...Конструктор третьей категории Вячеслав, обладатель выданного престижным московским вузом красного диплома, распределенный в город Н. пять лет назад, взял у машинистки лист белой бумаги и написал давно вынашиваемое заявление об уходе. Пять лет он проработал в почтовом ящике АГ-518 - предприятии сугубо секретном, настолько секретном, что автобусный кондуктор, объявляя остановку, понижал голос. "Следующая остановка, говорил он доверительным шепотом, словно близкому другу на ушко,- следующая остановка "Военный завод". И помятые в автобусной давке, намаявшиеся в тесноте работники предприятия спрашивали друг у друга таким же шепотом, но почему-то на южный манер, будто они тоже каждое лето отдыхали в санатории "Донбасс": "Вы встаете на следующей?" - хотя знали отлично, что на следующей встают все.
В городе Н., отдадим должное кому следует, тщательно охранялась государственная тайна.
Итак, конструктор Вячеслав. Пять лет житья в общаге для молодых специалистов, пять лет пустого ожидания в неподвижной, как воды Великих Н-ских прудов, очереди на комнату, пять лет каждодневного стояния в очередях за кефиром и плавленым сырком, пять лет вычерчивания на ватмане одной и той же цапфы (какой именно, сказать по известным соображениям не можем), пять лет посещений по субботам кинотеатра имени Ворошилова, пять лет платонического (за отсутствием комнаты) ухаживания за копировщицей из отдела главного механика. К черту! Хоть на БАМ, хоть на целинные и залежные земли, если таковые остались в наличии. Нет, не дрогнула рука Вячеслава, когда он вывел на белом листе: "Прошу освободить меня..." Отнес лист куда следует - и ни слова об этом больше, дабы не раскрыть случайно хорошо продуманную структуру оборонного предприятия, - тьфу ты, опять проговорились, это нечаянно. Честное слово. Передав заявление в нужные руки, Вячеслав вышел на заводской двор, прошел за корпус № 17 и через дыру в высоком бетонном заборе выбрался на улицу, вернее, в тихий переулок, застроенный жестяными гаражами. Конечно, удобнее было бы через проходную, но там бы его не выпустили до восемнадцати ноль-ноль.
Территорию завода Вячеслав покинул не насовсем, а проветриться, перевести дух после отчаянного решения. Выйдя из проулка на улицу, он увидел бегущую толпу. Не понимая зачем, побежал он вместе со всеми, и толпа вынесла его на площадь, на которой акустически безупречно, будто в миланской опере, разливался неслыханной красоты женский голос:
Если, влекомый соблазном, тягою к дальним скитаньям,
С просьбою ты обратился к старшим и власть предержащим
Дать тебе полный расчет,- осознай же, о нетерпеливый,
Шаг неразумный ты сделал. Возьми заявленье обратно,
Не уезжай на чужбину, о коей ты знаешь так мало,