Страница:
Кривин Феликс Давидович
Карета прошлого
Феликс Кривин
Карета прошлого
НАЧАЛО ЖИЗНИ
(Трактат)
Сначала на Земле не было жизни. Были горы, долины, реки, моря... Все было. А жизни - не было. Такое в природе нередко случается: кажется, все есть, а жизни - нет.
Впрочем, Земля уже тогда выделялась среди других планет: на ней происходила борьба между сушей и океаном. То победу одерживал океан, и тогда целый материк погружался в пучину, то верх брала суша, поднимая над океаном новый какой-то материк.
Шли дожди: это океан высаживал на суше десант. Но и на собственное дно он тоже не мог положиться: его нужно было постоянно держать внизу...
Тех, на кого опираешься, нужно держать внизу.
А стоило дну подняться, и оно становилось сушей...
Миллиарды лет длилась эта борьба. Суша была тверже, океан изнемог, и его прозрачная гладь покрылась хлопьями пены. И уже, казалось, сдался океан, и уже суша вознесла до небес свои горы - в знак победы и торжества, но в это время - в это самое время! - в пене океана возникла жизнь.
Жизнь возникла из пены, из борьбы и, как это всегда бывает, у того, кто не мог торжествовать победу.
Жизнь - это было ново и непривычно и, по тогдашним обычаям, не принято. Камни не признавали жизни. Скалы не признавали жизни. И вся суша долго еще не могла примириться с Жизнью. И она цеплялась за каждый клочок континента, за каждый маленький островок, потому что там не было жизни. И опять начиналась борьба.
Нужно сказать, что при всей своей привлекательности жизнь имела целый ряд недостатков, и главным из них была ее неизбежная смертность. Там, где не было жизни, не было смерти, а отсутствие смерти почти равносильно бессмертию. Кроме того, жизнь требовала условий. Она не могла существовать где угодно и когда угодно, ей нужны были условия, приемлемые для жизни. Словом, жизнь имела свои неудобства, и это при том, что она не достигла еще такого высокого уровня, на котором удобства становятся главным условием жизни.
В своем начале жизнь была несовершенной. Не было разумных существ. Не было неразумных существ. Вообще не было в полном смысле существ, а были существа-вещества, доклеточные организмы. Те, кого мы пренебрежительно называем простейшими, имеют хотя бы по одной клетке, а доклеточные не имели даже одной клетки на всех, настолько это была примитивная организация. С одной стороны, всем хотелось жить по-старому, то есть, вовсе не жить, потому что слишком сильна была природа вещества. Но уже природа существа звала к новой, пусть не очень совершенной, одноклеточной жизни.
Так появилась характерная для всякой жизни борьба: борьба нового со старым, - в отличие от существовавшей прежде борьбы старого со старым, чему примером служит борьба стихий.
Впервые на земле научились чувствовать время - не ценить, этого как следует не умеют и сейчас, - а просто ощущать его на себе, как ощущает его все живое. Поэтому первые жители земли так лихорадочно гнались за жизнью, которая от них ускользала, уходила к тем, кто приходил после них. Можно сказать, что жизнь началась с ощущения времени. Не потому ли она кажется такой быстротечной?
Сейчас уже невозможно сказать, сколько длились доклеточные времена, так же как невозможно сказать, кто построил первую клетку. Вероятно, это был такой же доклеточный, только по своей организации превосходивший всех остальных. Быть может, его осенило внезапно, а может быть, это был труд всей его жизни и - что тоже не исключается - непризнанный труд. Можно себе представить, как он носился со своей клеткой, доказывал, что это форма более высокой организации, рисовал фантастические, невероятные перспективы. И надо себе представить психологию доклеточных (у них еще не было психологии, поэтому ее надо представить), чтобы понять, как они над ним потешались, каким посмешищем был этот одноклеточный со своей единственной клеткой.
Для доклеточных, в которых вещество преобладало над существом, жизнь была стремлением вернуться в состояние покоя. Этот физический закон подавлял другие законы, например, законы движения и развития. Идеалом движения был покой. Смерть была идеалом жизни. Впрочем, большим преимуществом жизни является то, что она никогда не осуществляет своих идеалов.
Новое борется со старым, порождая еще более новое. Поэтому не исключено, что у первого одноклеточного в конце концов отобрали клетку, а он уже не мог жить без клетки и перестал жить. Но форма более высокой организации торжествовала, появлялись все новые и новые одноклеточные, и таким образом память о первом одноклеточном не исчезла (хотя настоящей памяти тогда еще не было, поэтому имя его до нас не дошло).
Наступил новый, одноклеточный век, но им еще долго владели старые, доклеточные представления. Стесняясь своей высокой формы организации, одноклеточные тщательно прятали свои клетки, свое новое существо, ставшее окончательно существом - без примеси вещества, каким оно было в доклеточном веке. Но жизнь шла вперед, и ее приходилось догонять. Появились вопросы, требовавшие ответов. Как жить дальше? В какую сторону развиваться? Кем быть?
Развитие - всегда отрицание настоящего, но настоящее старается себя утвердить и не любит тех, кто его отрицает. Настоящее торжествует победу над прошлым, которое тоже было настоящим, когда настоящее было будущим. И оно не верит, что само станет прошлым. Одноклеточный век отвергает доклеточных, но и многоклеточных не приемлет.
Между одноклеточными не было единогласия. Были сторонники растительного образа жизни, считавшие, что только такая жизнь даст возможность не отрываться от своей почвы. Их противники считали, что нужно отрываться от почвы - для того, чтобы двигаться.
Первую точку зрения отстаивали Сине-Зеленые Водоросли. Крайними представителями второй точки зрения выступали Пра-Амебы. Как бывает всегда, предлагалось и компромиссное решение.
- Как прекрасно: уйти корнями в землю, а кроны устремить в небо и, таким образом, соединить небо с землей! - строили планы Сине-Зеленые Водоросли, в одинаковой степени далекие и от земли, и от неба.
- А разве хуже бегать по земле и летать по небу? - возражали Пра-Амебы, не умевшие, естественно, ни бегать, ни летать.
- Одно не исключает другого, - выдвигали третьи свой компромисс. Можно уйти корнями в землю и одновременно бегать и летать, то есть, иначе говоря, устремить кроны в небо.
Эти третьи, впоследствии прозванные Жгутиковыми - за их попытку сплести в один жгут растительный и животный образ жизни, - конечно же, не удержались на своей компромиссной позиции и частично отошли к простейшим животным, а частично переродились в разномастные водоросли и даже грибы.
И все же, несмотря на отдельные компромиссы, борьба продолжалась, и ее тормозило то, что каждый участник борьбы был заключен в отдельную клетку. Чтобы победить, надо объединиться.
Так появились многоклеточные.
Одноклеточный мир по-прежнему утверждал свою одноклеточность, не подозревая, что становится многоклеточным миром. Клетки объединялись сначала сохраняя свою автономию, затем постепенно разрушая ее. Правда, были и такие, которые предпочитали бороться в одиночку, каждый сам за себя, и упорно оставались одноклеточными, но в новых условиях одноклеточность уже не могла обеспечить успеха. И что может сделать какая-нибудь инфузория против большого, слаженного многоклеточного организма? Либо существовать отдельно, либо присоединиться к нему, сохраняя свою обособленность, то есть вести не столько растительный или животный, сколько паразитический образ жизни (ибо обособленное существование одного организма на другом неизбежно приводит к паразитизму).
Многоклеточные животные, многоклеточные растения - вот какого уровня достиг океан, хотя со стороны вроде бы оставался на прежнем уровне. А суша все еще не признавала жизни. Она упорно не признавала жизни, и когда какого-нибудь жителя океана волею судьбы выбрасывало на сушу, он тут же погибал, потому что суша не признавала жизни. И она по-прежнему поднимала со дна острова, превращая, их в мертвые скалы, но и свои земли удержать не могла: они погружались в воду, и тогда на них начиналась жизнь.
- Что такое жизнь? - спрашивала суша у вырванных со дна островов. Объясните мне, в чем она заключается.
Но они ничего не могли объяснить, потому что на них больше не было жизни.
- Я подняла вас с самого дна, - напоминала им суша, не в силах сдержать очередного землетрясения. - Вы достигли такой высоты, с которой должно быть все хорошо видно. Так объясните же мне, объясните: что такое эта хваленая жизнь?
Между тем время шло, столетия складывались в тысячелетия, и в сумме (хотя еще было рано подводить итог) они составили сначала азойскую, а затем и протерозойскую эру. Жизнь заполнила океан и вышла в пресные воды, а отсюда ей уже было рукой подать до земли, до суши, которая все еще ее не признавала. Суша не хотела мириться с жизнью, но уже в реках ее, в ее жилах текла самая настоящая жизнь.
Это наводило на размышления. "Все течет, - думала суша, с высоты своих гор глядя на свои реки, - все изменяется... Ничто не возникает из ничего, но из чего-то что-то должно возникнуть... А если ничто не возникает... если из тебя ничто не возникает..."
Мысли сушат, от них высыхают озера и реки, но что остается на месте этих озер и рек? Остается жизнь, очень слабая, еле живая жизнь, которую можно умертвить, растоптать, а можно выходить, если ты ее понимаешь.
Суша понимала, теперь она понимала эту жизнь, возникшую на месте высохших рек и озер, на месте ее рек и озер, которые теперь стали сушей. И она захлопотала над этой жизнью, которая - подумать только! - миллиарды лет терпела бедствие в океане и наконец нашла спасение на земле.
Спасение - на земле! От этой мысли суша затрепетала, и камни ее рассыпались в чернозем. И она широко раскинула свои берега для всех, кто терпит бедствие в океане.
Нет, не может быть у суши примирения с океаном. Борьба с океаном - это борьба за каждую жизнь, которая там, в океане, а не здесь, на земле. И суша опускает свои берега, она вся становится как-то ниже, потому что теперь ей ни к чему высота: чем выше - тем дальше от жизни.
И вот уже первая зелень на ее берегах, первое оживление:
- Нельзя отрываться от своей почвы!
- Нет, нужно отрываться, для того чтобы двигаться!
- А может быть, так: и двигаться, и не отрываться?
Это высадились сторонники двух различных образов жизни, вернее, двух с половиной (половина - это, как всегда, компромисс).
Они вели свой спор в океане и продолжают его вести на земле. Неразрешимый спор, но необходимый и тем и другим, потому что так им легче жить и дышать (противники дышат по-разному, поделив между собой кислород и углекислый газ, и, таким образом, создавая атмосферу, в которой только и возможно их существование).
- Вы не захватили с собой воды? Мы в спешке о ней позабыли. Знаете, когда все время в воде, о воде не думаешь.
- А вы пустите поглубже корни, может, вытянете из земли.
- Да нет, мы лучше побегаем, поищем.
- Вы побегайте, вы пустите корни, а мы попробуем, у кого вкуснее вода.
Сторонники различных образов жизни меняют свои образы жизни применительно к новым, земным условиям, но противоречия остаются прежние, за этим следит каждая сторона. И суша не пытается их примирить, главное, что они - на суше. Здесь им будет легче дышать, хотя дышат они по-разному: одни предпочитают углекислый газ, другие отдают предпочтение кислороду.
А суша думает о тех, кто еще в океане...
Пусть они пока еще в океане, но они придут, приплывут, потому что для всех, кто терпит бедствие в океане, спасение - на земле!
1970
ДИНАСТИЯ МАЛАКОПОДОВ
Среди многих династий, правивших на земле, наименее памятна династия Малакоподов.
Представители этой династии были скромные и робкие существа, но оставившие после себя заметных следов, за что и получившие прозвище Мягконогих. ("Это были странные существа, - сказано о них в позднейшей литературе. - При значительном обилии ног, они были мало приспособлены к передвижению").
История царства Малакоподов, к сожалению, нигде не записанная, проходила на дне океана, что, быть может, и делало ее незаметной для постороннего глаза, которого к тому же еще не было в те времена. Малакопода Десятого сменял Малакопод Одиннадцатый, Малакопода Сотого Малакопод Сто Первый, и не только потомки, но и современники не могли бы их различить. Все они были мягконогие, а потому не оставляли после себя ничего, кроме потомства.
Из-за своей мягконогости они плохо ориентировались в пространстве и постоянно путали северные и южные моря, а если при этом учесть, что они с трудом передвигались на своих мягких ногах, то можно себе представить, к каким это приводило последствиям. Впрочем, последствия эти никак не отразились в истории Малакоподов, поскольку история эта так и осталась незаписанной.
И незаписанным осталось, когда именно, при Малакоподе Каком, произошло потрясшее мир нашествие Трилобитов.
Это была могущественная армия, особенно по тем временам. Вооружена она была совершенными органами зрения, осязания и вкуса, а кроме того, великолепно ориентировалась в пространстве и, уж конечно, не путала северные и южные моря.
Трилобиты были закованы в панцири, и это дало повод для мало обоснованных утверждений, что Трилобиты, быть может, переодетые Малакоподы, недовольные правлением Малакопода Последнего. Но, во-первых, правление Малакопода Последнего мало чем отличалось от правления Малакопода Предпоследнего, как и от правления Всех Прочих Малакоподов. Во-вторых же, что особенно важно, как можно набрать такую армию недовольных в царстве, в котором никогда не было недовольных по причине неразделенности эмоций на положительные и отрицательные? Малакоподы воспринимали мир целиком, и понятия о добре и зле были слиты у них в одно понятие. И когда Малакоподу Последнему доложили о нашествии Трилобитов, он сказал:
- Трилобиты? Это какие Трилобиты? А может, они вовсе не Трилобиты? И кто может сказать с уверенностью, Трилобит он или не Трилобит?
Такой уверенности не было у Малакоподов. Уверенность - это способность твердо стоять на ногах, но они-то были мягконогие. К тому же им трудно было отличить Трилобита от не Трилобита по причине неразделенности эмоций и несовершенства органов чувств. И когда Малакоподу Последнему доложили о массовом уничтожении Малакоподов, он меланхолически возразил:
- Малакоподов? А может, Трилобитов? И кто может сказать с уверенностью - Малакопод он или не Малакопод?
Малакопод или не Малакопод - определить это могли только Трилобиты, оснащенные совершенными органами зрения, осязания и вкуса. И они пускали в ход эти органы столь интенсивно, что Малакопод Последний стал действительно последним Малакоподом. Но он не усмотрел в этом разницы:
- Последний? Кто может с уверенностью сказать, последний он или не последний? И кто может определить, где у нас кончается царство одно и начинается совершенно, совершенно другое?
1970
ПАДЕНИЕ ТРИЛОБИТОВ
Нашествие Трилобитов положило начало палеозойской эре - эре Древней Жизни, которая тогда была эрой Новой Жизни, но, конечно, порядком устарела с тех пор.
В отличие от своих предшественников Малакоподов, Трилобиты прекрасно ориентировались в пространстве и очень скоро захватили весь Мировой океан, значительно сократив количество его обитателей. Но и в этом сокращенном количестве обитатели океана представляли большое, а с точки зрения Трилобитов - вопиющее разнообразие, что уже само по себе противоречило духу и даже физиологии Трилобитов. ("При всем обилии видов Трилобитов, говорится о них в позднейшей литературе, - бросается в глаза крайняя однотипность их примитивной организации и особенно развития".)
В разнообразии подводного мира Трилобиты видели главную опасность. Поэтому, хотя нашествие давно кончилось и наступила мирная жизнь (насколько она может быть мирной в условиях непрекращающегося массового уничтожения), Трилобиты не снимали панцирей. Они не снимали панцирей ни дома, ни в гостях, ни в какой-нибудь самой непринужденной и дружеской обстановке. Они ели в панцирях, и спали в панцирях, и умирали, закованные в панцирь. Прекрасно ориентируясь в пространстве, они понимали, какую опасность таит это пространство, и поэтому спешили отделить себя от него.
Нет, конечно, дело здесь было не только в разнообразии окружающего мира, которое у них считалось главной опасностью. Нужно еще учесть, что они не только были Трилобитами, но и жили среди Трилобитов, а когда живешь среди Трилобитов, лучше не снимать панцирь.
Казалось, весь подводный мир заковался в панцирь. Не высовывались из своих панцирей брюхоногие и головоногие. Первые рыбы были панцирными рыбами. Такова была эра Древней Жизни - эра Новой Жизни, как ее называли в те времена.
Наличие панцирей должно было создать все условия для общения, но на деле получилось не так. Панцири отделили Трилобитов не только от других обитателей океана, - они отделили Трилобитов от Трилобитов, так что распалась их некогда единая армия, а царство их распалось на бесчисленное множество царств, каждое из которых было отделено от других и за своим панцирем вело самостоятельную и ни от кого не зависимую политику.
Невыносимость такого положения первыми почувствовали рыбы. Они сняли панцири и стали запросто общаться друг с другом. Конечно, иногда им приходилось за это расплачиваться, потому что Трилобиты не дремали, но что могли сделать Трилобиты, замкнутые каждый в своем царстве, скованные своими царствами, - против свободного и ничем не скованного общества рыб?
Эра Новой Жизни у всех на глазах становилась эрой Древней Жизни, и эта эра подходила к концу. Наступило время мезозоя - эры Средней Жизни (которую тогда называли эрой Новой Жизни). Это понимали и брюхоногие, и головоногие, и только Трилобиты этого не понимали. Не понимали - и держались за свою, ставшую Древней, эру. И так и вымерли, держась за нее.
Вымерли Трилобиты, в свое время покорившие Мировой океан, вымерли, не сумев отличить палеозоя от мезозоя. Потому что даже те, кто превосходно ориентируется в пространстве, не всегда умеют ориентироваться во времени.
1970
ОБОЛОЧНИКИ
В своем развитии оболочники дошли до позвоночных и вернулись к беспозвоночным. То есть, стали развиваться назад.
А кто сказал, что нужно развиваться вперед? Поразвивались вперед, можно развиваться назад. Пора уж.
Правда, не всегда можно определить, в какую сторону ты развиваешься. Когда сидишь в своей оболочке, сидишь и развиваешься в своей собственной оболочке, - иди знай, в какую сторону ты развиваешься: еще вперед или уже назад.
1969
ЧТО БЫЛО СЛЫШНО НА ЗЕМЛЕ В ДРЕВНИЕ ВРЕМЕНА
До появления рыб на земле ничего плохого не было слышно.
Не потому, что рыбы были источником зла. Не потому, что они распространяли дурные известия. А потому, что до появления рыб ни у кого на земле не было органа слуха.
Орган слуха впервые появился у рыб, он развился у них за счет органа равновесия.
Быть может, поэтому самые уравновешенные - это те, которые вообще ничего не слышат.
1969
УМЕЮЩИЕ МОЛЧАТЬ
Не только глухота ведет к немоте, но и немота ведет к глухоте: умеющие молчать, как правило, умеют не слышать.
ГИГАНТЫ ЗЕМЛИ
Динозавры стали динозаврами потому, что им не хватало кислорода, утверждает гипотеза, возникшая в более поздние препона. Чем меньше кислорода, тем больший требуется дыхательный аппарат, а чем больше дыхательный аппарат, тем, естественно, больше требуется ему кислорода. Надо ведь и выдохнуть, и вдохнуть, и, наконец, вздохнуть по поводу сложившихся обстоятельств...
А от этого еще больше становится дыхательный аппарат.
И, естественно, еще больше требуется ему кислорода.
Только мир, в котором трудно дышать, рождает гигантов.
И все же - кто не мечтает о мире, в котором будет дышать легко?
1969
НАЧАЛО МЛЕКОПИТАЮЩИХ
(Трактат)
Одним принадлежит прошлое, другим принадлежит настоящее. А тем, кому ничего не принадлежит, как правило, принадлежит будущее.
Когда млекопитающие появились на земле, им здесь принадлежало только будущее. Но будущее в то время не имело никакой цены. Земноводные дорожили своим прошлым, в котором у них были стегоцефалы, не уступавшие сегодняшним динозаврам. А динозавры жили только сегодняшним и, отмахиваясь от будущего, заявляли, что после них - хоть потоп. (Потоп действительно был после них: они не дожили до потопа.)
Когда появились первые млекопитающие, на земле был век динозавров, которых за глаза называли ящерами, а в глаза динозаврами, что означало то же самое в переводе на иностранный язык. И хотя динозавры иностранного языка не понимали, они называли себя именно так. Впрочем, они могли называть себя как угодно, это был их век. А лягушки, которых все называли лягушками, потому что век их давно прошел, вспоминали этот прошедший век и тайком напевали уже давно непопулярную песню: "Были когда-то и мы стегоцефалами!"
Необходимо отметить, что царство стегоцефалов было некогда могучим царством и правили им могучие цари, которые ни перед кем не обнажали голову, чем и стяжали славу стегоцефалов (покрытоголовых). Эти стегоцефалы были властителями земли и воды, поскольку небо в то время было еще не освоено. Столица земноводного царства длинной лентой тянулась вдоль берега океанов, морей и рек, а по обе стороны ее простирались провинции, в одних из которых было изобилие влаги, в других - изобилие засухи, что в сумме составляло именно то изобилие, какое требовалось земноводному царству.
Цари земли и воды буквально разрывались между землей и водой: в воде по-прежнему жили рыбы, которые цеплялись за свои старые рыбьи традиции, а на земле зарождалось что-то новое, которое знать не хотело воды. Царство земноводных трещало по всем швам - по всем берегам, соединявшим воду и сушу. И наконец оно рухнуло, похоронив под собой царей земли и воды, стегоцефалов. Из всего царства земноводных только маленькие лягушки да еще тритоны и саламандры дожили до новых времен, потому что они не были царями, они всегда были подданными - и в царстве стегоцефалов, и в царстве динозавров, и во всех царствах, водных и земных, они всегда были подданными, только подданными. И они живут, потому что им нужно всего немного: немножко воды и немножко земли. И еще им нужно: собраться где-нибудь вечерком и, перебивая друг дружку, вспоминать, вспоминать... И запеть, перебивая друг дружку: "Были и мы когда-то стегоцефалами!.."
Итак, лягушкам принадлежало прошлое, динозаврам принадлежало настоящее. Кроме прошлого и настоящего, ничего другого не было на земле. И вот в эти чуждые им времена появились млекопитающие.
Тяжкая пора безвременья, как ее пережить, когда в жилах у тебя горячая кровь, а у всех остальных - кровь холодная?
- Применяться к обстоятельствам, - говорили лягушки, - согласовать свою температуру с температурой окружающей среды. На первых порах почаще смотреть на термометр, потом это войдет в привычку.
Млекопитающие не хотели смотреть на термометр, у них была постоянная температура, независимая от окружающей среды.
- Своя температура! - еще больше холодели лягушки. - Независимая от среды! Ну, знаете... В свое время и мы были стегоцефалами, но даже в те времена... мы не могли себе это позволить.
До млекопитающих никто не мог себе это позволить, они были первыми теплокровными, заявившими о своем несогласии со средой. Подумать только: даже огромные ящеры приспосабливались к среде, а эти, у которых ничего за душой - ни прошлого, ни настоящего...
Конечно, прошлое было у млекопитающих, только оно им не принадлежало. И вообще, это было такое прошлое, о котором лучше всего забыть. В прошлом млекопитающие были пресмыкающимися, правда, не огромными ящерами, а маленькими, незаметными, что было единственным спасением в мире, в котором можно существовать лишь до тех пор, пока тебя не заметят. В то время у них была холодная кровь, совершенно нормальная холодная кровь, приспособленная к внешней температуре.
А потом... Можно придумать много легенд о том, как холоднокровные стали теплокровными. Это может быть легенда о первой большой любви или о первом большом сочувствии, или о первом восхищении красотой. Но факты говорят о другом. Факты говорят о том, что теплокровность в те времена считалась далеко не безобидным явлением. Теплокровных преследовали за теплокровность. Изощренная физиология динозавров дошла до того, что они на расстоянии чуяли теплую кровь, улавливая тысячные доли градуса. И уже за тысячную долю виновный подлежал съедению.
- Просто поразительно, до чего мы сами не умеем себя беречь, - говорили лягушки, хотя они-то умели себя беречь. Впрочем, они имели в виду млекопитающих: - Быть незаметным - что может быть лучше в наш ужасный век? И сделать все, чтоб тебя заметили. И какая разница, что у тебя за кровь, если из тебя ее выпускают?
Лягушкам это было непонятно. Они считали, что нужно иметь такую кровь, какую легче сохранить в сложившейся обстановке. А теплокровность... Ну скажите, разве это так уж принципиально - теплокровность?
Для млекопитающих это было принципиально, потому что причиной их теплокровности было несогласие с внешней средой. Во внешней среде жара сменялась морозами, бросая все население то в холод, то в жар, и, чтобы не зависеть от этого, нужно было иметь свою постоянную температуру. Ведь вот динозавры, могучие динозавры вымерли, когда наступили холода, потому что не имели своей постоянной температуры.
Карета прошлого
НАЧАЛО ЖИЗНИ
(Трактат)
Сначала на Земле не было жизни. Были горы, долины, реки, моря... Все было. А жизни - не было. Такое в природе нередко случается: кажется, все есть, а жизни - нет.
Впрочем, Земля уже тогда выделялась среди других планет: на ней происходила борьба между сушей и океаном. То победу одерживал океан, и тогда целый материк погружался в пучину, то верх брала суша, поднимая над океаном новый какой-то материк.
Шли дожди: это океан высаживал на суше десант. Но и на собственное дно он тоже не мог положиться: его нужно было постоянно держать внизу...
Тех, на кого опираешься, нужно держать внизу.
А стоило дну подняться, и оно становилось сушей...
Миллиарды лет длилась эта борьба. Суша была тверже, океан изнемог, и его прозрачная гладь покрылась хлопьями пены. И уже, казалось, сдался океан, и уже суша вознесла до небес свои горы - в знак победы и торжества, но в это время - в это самое время! - в пене океана возникла жизнь.
Жизнь возникла из пены, из борьбы и, как это всегда бывает, у того, кто не мог торжествовать победу.
Жизнь - это было ново и непривычно и, по тогдашним обычаям, не принято. Камни не признавали жизни. Скалы не признавали жизни. И вся суша долго еще не могла примириться с Жизнью. И она цеплялась за каждый клочок континента, за каждый маленький островок, потому что там не было жизни. И опять начиналась борьба.
Нужно сказать, что при всей своей привлекательности жизнь имела целый ряд недостатков, и главным из них была ее неизбежная смертность. Там, где не было жизни, не было смерти, а отсутствие смерти почти равносильно бессмертию. Кроме того, жизнь требовала условий. Она не могла существовать где угодно и когда угодно, ей нужны были условия, приемлемые для жизни. Словом, жизнь имела свои неудобства, и это при том, что она не достигла еще такого высокого уровня, на котором удобства становятся главным условием жизни.
В своем начале жизнь была несовершенной. Не было разумных существ. Не было неразумных существ. Вообще не было в полном смысле существ, а были существа-вещества, доклеточные организмы. Те, кого мы пренебрежительно называем простейшими, имеют хотя бы по одной клетке, а доклеточные не имели даже одной клетки на всех, настолько это была примитивная организация. С одной стороны, всем хотелось жить по-старому, то есть, вовсе не жить, потому что слишком сильна была природа вещества. Но уже природа существа звала к новой, пусть не очень совершенной, одноклеточной жизни.
Так появилась характерная для всякой жизни борьба: борьба нового со старым, - в отличие от существовавшей прежде борьбы старого со старым, чему примером служит борьба стихий.
Впервые на земле научились чувствовать время - не ценить, этого как следует не умеют и сейчас, - а просто ощущать его на себе, как ощущает его все живое. Поэтому первые жители земли так лихорадочно гнались за жизнью, которая от них ускользала, уходила к тем, кто приходил после них. Можно сказать, что жизнь началась с ощущения времени. Не потому ли она кажется такой быстротечной?
Сейчас уже невозможно сказать, сколько длились доклеточные времена, так же как невозможно сказать, кто построил первую клетку. Вероятно, это был такой же доклеточный, только по своей организации превосходивший всех остальных. Быть может, его осенило внезапно, а может быть, это был труд всей его жизни и - что тоже не исключается - непризнанный труд. Можно себе представить, как он носился со своей клеткой, доказывал, что это форма более высокой организации, рисовал фантастические, невероятные перспективы. И надо себе представить психологию доклеточных (у них еще не было психологии, поэтому ее надо представить), чтобы понять, как они над ним потешались, каким посмешищем был этот одноклеточный со своей единственной клеткой.
Для доклеточных, в которых вещество преобладало над существом, жизнь была стремлением вернуться в состояние покоя. Этот физический закон подавлял другие законы, например, законы движения и развития. Идеалом движения был покой. Смерть была идеалом жизни. Впрочем, большим преимуществом жизни является то, что она никогда не осуществляет своих идеалов.
Новое борется со старым, порождая еще более новое. Поэтому не исключено, что у первого одноклеточного в конце концов отобрали клетку, а он уже не мог жить без клетки и перестал жить. Но форма более высокой организации торжествовала, появлялись все новые и новые одноклеточные, и таким образом память о первом одноклеточном не исчезла (хотя настоящей памяти тогда еще не было, поэтому имя его до нас не дошло).
Наступил новый, одноклеточный век, но им еще долго владели старые, доклеточные представления. Стесняясь своей высокой формы организации, одноклеточные тщательно прятали свои клетки, свое новое существо, ставшее окончательно существом - без примеси вещества, каким оно было в доклеточном веке. Но жизнь шла вперед, и ее приходилось догонять. Появились вопросы, требовавшие ответов. Как жить дальше? В какую сторону развиваться? Кем быть?
Развитие - всегда отрицание настоящего, но настоящее старается себя утвердить и не любит тех, кто его отрицает. Настоящее торжествует победу над прошлым, которое тоже было настоящим, когда настоящее было будущим. И оно не верит, что само станет прошлым. Одноклеточный век отвергает доклеточных, но и многоклеточных не приемлет.
Между одноклеточными не было единогласия. Были сторонники растительного образа жизни, считавшие, что только такая жизнь даст возможность не отрываться от своей почвы. Их противники считали, что нужно отрываться от почвы - для того, чтобы двигаться.
Первую точку зрения отстаивали Сине-Зеленые Водоросли. Крайними представителями второй точки зрения выступали Пра-Амебы. Как бывает всегда, предлагалось и компромиссное решение.
- Как прекрасно: уйти корнями в землю, а кроны устремить в небо и, таким образом, соединить небо с землей! - строили планы Сине-Зеленые Водоросли, в одинаковой степени далекие и от земли, и от неба.
- А разве хуже бегать по земле и летать по небу? - возражали Пра-Амебы, не умевшие, естественно, ни бегать, ни летать.
- Одно не исключает другого, - выдвигали третьи свой компромисс. Можно уйти корнями в землю и одновременно бегать и летать, то есть, иначе говоря, устремить кроны в небо.
Эти третьи, впоследствии прозванные Жгутиковыми - за их попытку сплести в один жгут растительный и животный образ жизни, - конечно же, не удержались на своей компромиссной позиции и частично отошли к простейшим животным, а частично переродились в разномастные водоросли и даже грибы.
И все же, несмотря на отдельные компромиссы, борьба продолжалась, и ее тормозило то, что каждый участник борьбы был заключен в отдельную клетку. Чтобы победить, надо объединиться.
Так появились многоклеточные.
Одноклеточный мир по-прежнему утверждал свою одноклеточность, не подозревая, что становится многоклеточным миром. Клетки объединялись сначала сохраняя свою автономию, затем постепенно разрушая ее. Правда, были и такие, которые предпочитали бороться в одиночку, каждый сам за себя, и упорно оставались одноклеточными, но в новых условиях одноклеточность уже не могла обеспечить успеха. И что может сделать какая-нибудь инфузория против большого, слаженного многоклеточного организма? Либо существовать отдельно, либо присоединиться к нему, сохраняя свою обособленность, то есть вести не столько растительный или животный, сколько паразитический образ жизни (ибо обособленное существование одного организма на другом неизбежно приводит к паразитизму).
Многоклеточные животные, многоклеточные растения - вот какого уровня достиг океан, хотя со стороны вроде бы оставался на прежнем уровне. А суша все еще не признавала жизни. Она упорно не признавала жизни, и когда какого-нибудь жителя океана волею судьбы выбрасывало на сушу, он тут же погибал, потому что суша не признавала жизни. И она по-прежнему поднимала со дна острова, превращая, их в мертвые скалы, но и свои земли удержать не могла: они погружались в воду, и тогда на них начиналась жизнь.
- Что такое жизнь? - спрашивала суша у вырванных со дна островов. Объясните мне, в чем она заключается.
Но они ничего не могли объяснить, потому что на них больше не было жизни.
- Я подняла вас с самого дна, - напоминала им суша, не в силах сдержать очередного землетрясения. - Вы достигли такой высоты, с которой должно быть все хорошо видно. Так объясните же мне, объясните: что такое эта хваленая жизнь?
Между тем время шло, столетия складывались в тысячелетия, и в сумме (хотя еще было рано подводить итог) они составили сначала азойскую, а затем и протерозойскую эру. Жизнь заполнила океан и вышла в пресные воды, а отсюда ей уже было рукой подать до земли, до суши, которая все еще ее не признавала. Суша не хотела мириться с жизнью, но уже в реках ее, в ее жилах текла самая настоящая жизнь.
Это наводило на размышления. "Все течет, - думала суша, с высоты своих гор глядя на свои реки, - все изменяется... Ничто не возникает из ничего, но из чего-то что-то должно возникнуть... А если ничто не возникает... если из тебя ничто не возникает..."
Мысли сушат, от них высыхают озера и реки, но что остается на месте этих озер и рек? Остается жизнь, очень слабая, еле живая жизнь, которую можно умертвить, растоптать, а можно выходить, если ты ее понимаешь.
Суша понимала, теперь она понимала эту жизнь, возникшую на месте высохших рек и озер, на месте ее рек и озер, которые теперь стали сушей. И она захлопотала над этой жизнью, которая - подумать только! - миллиарды лет терпела бедствие в океане и наконец нашла спасение на земле.
Спасение - на земле! От этой мысли суша затрепетала, и камни ее рассыпались в чернозем. И она широко раскинула свои берега для всех, кто терпит бедствие в океане.
Нет, не может быть у суши примирения с океаном. Борьба с океаном - это борьба за каждую жизнь, которая там, в океане, а не здесь, на земле. И суша опускает свои берега, она вся становится как-то ниже, потому что теперь ей ни к чему высота: чем выше - тем дальше от жизни.
И вот уже первая зелень на ее берегах, первое оживление:
- Нельзя отрываться от своей почвы!
- Нет, нужно отрываться, для того чтобы двигаться!
- А может быть, так: и двигаться, и не отрываться?
Это высадились сторонники двух различных образов жизни, вернее, двух с половиной (половина - это, как всегда, компромисс).
Они вели свой спор в океане и продолжают его вести на земле. Неразрешимый спор, но необходимый и тем и другим, потому что так им легче жить и дышать (противники дышат по-разному, поделив между собой кислород и углекислый газ, и, таким образом, создавая атмосферу, в которой только и возможно их существование).
- Вы не захватили с собой воды? Мы в спешке о ней позабыли. Знаете, когда все время в воде, о воде не думаешь.
- А вы пустите поглубже корни, может, вытянете из земли.
- Да нет, мы лучше побегаем, поищем.
- Вы побегайте, вы пустите корни, а мы попробуем, у кого вкуснее вода.
Сторонники различных образов жизни меняют свои образы жизни применительно к новым, земным условиям, но противоречия остаются прежние, за этим следит каждая сторона. И суша не пытается их примирить, главное, что они - на суше. Здесь им будет легче дышать, хотя дышат они по-разному: одни предпочитают углекислый газ, другие отдают предпочтение кислороду.
А суша думает о тех, кто еще в океане...
Пусть они пока еще в океане, но они придут, приплывут, потому что для всех, кто терпит бедствие в океане, спасение - на земле!
1970
ДИНАСТИЯ МАЛАКОПОДОВ
Среди многих династий, правивших на земле, наименее памятна династия Малакоподов.
Представители этой династии были скромные и робкие существа, но оставившие после себя заметных следов, за что и получившие прозвище Мягконогих. ("Это были странные существа, - сказано о них в позднейшей литературе. - При значительном обилии ног, они были мало приспособлены к передвижению").
История царства Малакоподов, к сожалению, нигде не записанная, проходила на дне океана, что, быть может, и делало ее незаметной для постороннего глаза, которого к тому же еще не было в те времена. Малакопода Десятого сменял Малакопод Одиннадцатый, Малакопода Сотого Малакопод Сто Первый, и не только потомки, но и современники не могли бы их различить. Все они были мягконогие, а потому не оставляли после себя ничего, кроме потомства.
Из-за своей мягконогости они плохо ориентировались в пространстве и постоянно путали северные и южные моря, а если при этом учесть, что они с трудом передвигались на своих мягких ногах, то можно себе представить, к каким это приводило последствиям. Впрочем, последствия эти никак не отразились в истории Малакоподов, поскольку история эта так и осталась незаписанной.
И незаписанным осталось, когда именно, при Малакоподе Каком, произошло потрясшее мир нашествие Трилобитов.
Это была могущественная армия, особенно по тем временам. Вооружена она была совершенными органами зрения, осязания и вкуса, а кроме того, великолепно ориентировалась в пространстве и, уж конечно, не путала северные и южные моря.
Трилобиты были закованы в панцири, и это дало повод для мало обоснованных утверждений, что Трилобиты, быть может, переодетые Малакоподы, недовольные правлением Малакопода Последнего. Но, во-первых, правление Малакопода Последнего мало чем отличалось от правления Малакопода Предпоследнего, как и от правления Всех Прочих Малакоподов. Во-вторых же, что особенно важно, как можно набрать такую армию недовольных в царстве, в котором никогда не было недовольных по причине неразделенности эмоций на положительные и отрицательные? Малакоподы воспринимали мир целиком, и понятия о добре и зле были слиты у них в одно понятие. И когда Малакоподу Последнему доложили о нашествии Трилобитов, он сказал:
- Трилобиты? Это какие Трилобиты? А может, они вовсе не Трилобиты? И кто может сказать с уверенностью, Трилобит он или не Трилобит?
Такой уверенности не было у Малакоподов. Уверенность - это способность твердо стоять на ногах, но они-то были мягконогие. К тому же им трудно было отличить Трилобита от не Трилобита по причине неразделенности эмоций и несовершенства органов чувств. И когда Малакоподу Последнему доложили о массовом уничтожении Малакоподов, он меланхолически возразил:
- Малакоподов? А может, Трилобитов? И кто может сказать с уверенностью - Малакопод он или не Малакопод?
Малакопод или не Малакопод - определить это могли только Трилобиты, оснащенные совершенными органами зрения, осязания и вкуса. И они пускали в ход эти органы столь интенсивно, что Малакопод Последний стал действительно последним Малакоподом. Но он не усмотрел в этом разницы:
- Последний? Кто может с уверенностью сказать, последний он или не последний? И кто может определить, где у нас кончается царство одно и начинается совершенно, совершенно другое?
1970
ПАДЕНИЕ ТРИЛОБИТОВ
Нашествие Трилобитов положило начало палеозойской эре - эре Древней Жизни, которая тогда была эрой Новой Жизни, но, конечно, порядком устарела с тех пор.
В отличие от своих предшественников Малакоподов, Трилобиты прекрасно ориентировались в пространстве и очень скоро захватили весь Мировой океан, значительно сократив количество его обитателей. Но и в этом сокращенном количестве обитатели океана представляли большое, а с точки зрения Трилобитов - вопиющее разнообразие, что уже само по себе противоречило духу и даже физиологии Трилобитов. ("При всем обилии видов Трилобитов, говорится о них в позднейшей литературе, - бросается в глаза крайняя однотипность их примитивной организации и особенно развития".)
В разнообразии подводного мира Трилобиты видели главную опасность. Поэтому, хотя нашествие давно кончилось и наступила мирная жизнь (насколько она может быть мирной в условиях непрекращающегося массового уничтожения), Трилобиты не снимали панцирей. Они не снимали панцирей ни дома, ни в гостях, ни в какой-нибудь самой непринужденной и дружеской обстановке. Они ели в панцирях, и спали в панцирях, и умирали, закованные в панцирь. Прекрасно ориентируясь в пространстве, они понимали, какую опасность таит это пространство, и поэтому спешили отделить себя от него.
Нет, конечно, дело здесь было не только в разнообразии окружающего мира, которое у них считалось главной опасностью. Нужно еще учесть, что они не только были Трилобитами, но и жили среди Трилобитов, а когда живешь среди Трилобитов, лучше не снимать панцирь.
Казалось, весь подводный мир заковался в панцирь. Не высовывались из своих панцирей брюхоногие и головоногие. Первые рыбы были панцирными рыбами. Такова была эра Древней Жизни - эра Новой Жизни, как ее называли в те времена.
Наличие панцирей должно было создать все условия для общения, но на деле получилось не так. Панцири отделили Трилобитов не только от других обитателей океана, - они отделили Трилобитов от Трилобитов, так что распалась их некогда единая армия, а царство их распалось на бесчисленное множество царств, каждое из которых было отделено от других и за своим панцирем вело самостоятельную и ни от кого не зависимую политику.
Невыносимость такого положения первыми почувствовали рыбы. Они сняли панцири и стали запросто общаться друг с другом. Конечно, иногда им приходилось за это расплачиваться, потому что Трилобиты не дремали, но что могли сделать Трилобиты, замкнутые каждый в своем царстве, скованные своими царствами, - против свободного и ничем не скованного общества рыб?
Эра Новой Жизни у всех на глазах становилась эрой Древней Жизни, и эта эра подходила к концу. Наступило время мезозоя - эры Средней Жизни (которую тогда называли эрой Новой Жизни). Это понимали и брюхоногие, и головоногие, и только Трилобиты этого не понимали. Не понимали - и держались за свою, ставшую Древней, эру. И так и вымерли, держась за нее.
Вымерли Трилобиты, в свое время покорившие Мировой океан, вымерли, не сумев отличить палеозоя от мезозоя. Потому что даже те, кто превосходно ориентируется в пространстве, не всегда умеют ориентироваться во времени.
1970
ОБОЛОЧНИКИ
В своем развитии оболочники дошли до позвоночных и вернулись к беспозвоночным. То есть, стали развиваться назад.
А кто сказал, что нужно развиваться вперед? Поразвивались вперед, можно развиваться назад. Пора уж.
Правда, не всегда можно определить, в какую сторону ты развиваешься. Когда сидишь в своей оболочке, сидишь и развиваешься в своей собственной оболочке, - иди знай, в какую сторону ты развиваешься: еще вперед или уже назад.
1969
ЧТО БЫЛО СЛЫШНО НА ЗЕМЛЕ В ДРЕВНИЕ ВРЕМЕНА
До появления рыб на земле ничего плохого не было слышно.
Не потому, что рыбы были источником зла. Не потому, что они распространяли дурные известия. А потому, что до появления рыб ни у кого на земле не было органа слуха.
Орган слуха впервые появился у рыб, он развился у них за счет органа равновесия.
Быть может, поэтому самые уравновешенные - это те, которые вообще ничего не слышат.
1969
УМЕЮЩИЕ МОЛЧАТЬ
Не только глухота ведет к немоте, но и немота ведет к глухоте: умеющие молчать, как правило, умеют не слышать.
ГИГАНТЫ ЗЕМЛИ
Динозавры стали динозаврами потому, что им не хватало кислорода, утверждает гипотеза, возникшая в более поздние препона. Чем меньше кислорода, тем больший требуется дыхательный аппарат, а чем больше дыхательный аппарат, тем, естественно, больше требуется ему кислорода. Надо ведь и выдохнуть, и вдохнуть, и, наконец, вздохнуть по поводу сложившихся обстоятельств...
А от этого еще больше становится дыхательный аппарат.
И, естественно, еще больше требуется ему кислорода.
Только мир, в котором трудно дышать, рождает гигантов.
И все же - кто не мечтает о мире, в котором будет дышать легко?
1969
НАЧАЛО МЛЕКОПИТАЮЩИХ
(Трактат)
Одним принадлежит прошлое, другим принадлежит настоящее. А тем, кому ничего не принадлежит, как правило, принадлежит будущее.
Когда млекопитающие появились на земле, им здесь принадлежало только будущее. Но будущее в то время не имело никакой цены. Земноводные дорожили своим прошлым, в котором у них были стегоцефалы, не уступавшие сегодняшним динозаврам. А динозавры жили только сегодняшним и, отмахиваясь от будущего, заявляли, что после них - хоть потоп. (Потоп действительно был после них: они не дожили до потопа.)
Когда появились первые млекопитающие, на земле был век динозавров, которых за глаза называли ящерами, а в глаза динозаврами, что означало то же самое в переводе на иностранный язык. И хотя динозавры иностранного языка не понимали, они называли себя именно так. Впрочем, они могли называть себя как угодно, это был их век. А лягушки, которых все называли лягушками, потому что век их давно прошел, вспоминали этот прошедший век и тайком напевали уже давно непопулярную песню: "Были когда-то и мы стегоцефалами!"
Необходимо отметить, что царство стегоцефалов было некогда могучим царством и правили им могучие цари, которые ни перед кем не обнажали голову, чем и стяжали славу стегоцефалов (покрытоголовых). Эти стегоцефалы были властителями земли и воды, поскольку небо в то время было еще не освоено. Столица земноводного царства длинной лентой тянулась вдоль берега океанов, морей и рек, а по обе стороны ее простирались провинции, в одних из которых было изобилие влаги, в других - изобилие засухи, что в сумме составляло именно то изобилие, какое требовалось земноводному царству.
Цари земли и воды буквально разрывались между землей и водой: в воде по-прежнему жили рыбы, которые цеплялись за свои старые рыбьи традиции, а на земле зарождалось что-то новое, которое знать не хотело воды. Царство земноводных трещало по всем швам - по всем берегам, соединявшим воду и сушу. И наконец оно рухнуло, похоронив под собой царей земли и воды, стегоцефалов. Из всего царства земноводных только маленькие лягушки да еще тритоны и саламандры дожили до новых времен, потому что они не были царями, они всегда были подданными - и в царстве стегоцефалов, и в царстве динозавров, и во всех царствах, водных и земных, они всегда были подданными, только подданными. И они живут, потому что им нужно всего немного: немножко воды и немножко земли. И еще им нужно: собраться где-нибудь вечерком и, перебивая друг дружку, вспоминать, вспоминать... И запеть, перебивая друг дружку: "Были и мы когда-то стегоцефалами!.."
Итак, лягушкам принадлежало прошлое, динозаврам принадлежало настоящее. Кроме прошлого и настоящего, ничего другого не было на земле. И вот в эти чуждые им времена появились млекопитающие.
Тяжкая пора безвременья, как ее пережить, когда в жилах у тебя горячая кровь, а у всех остальных - кровь холодная?
- Применяться к обстоятельствам, - говорили лягушки, - согласовать свою температуру с температурой окружающей среды. На первых порах почаще смотреть на термометр, потом это войдет в привычку.
Млекопитающие не хотели смотреть на термометр, у них была постоянная температура, независимая от окружающей среды.
- Своя температура! - еще больше холодели лягушки. - Независимая от среды! Ну, знаете... В свое время и мы были стегоцефалами, но даже в те времена... мы не могли себе это позволить.
До млекопитающих никто не мог себе это позволить, они были первыми теплокровными, заявившими о своем несогласии со средой. Подумать только: даже огромные ящеры приспосабливались к среде, а эти, у которых ничего за душой - ни прошлого, ни настоящего...
Конечно, прошлое было у млекопитающих, только оно им не принадлежало. И вообще, это было такое прошлое, о котором лучше всего забыть. В прошлом млекопитающие были пресмыкающимися, правда, не огромными ящерами, а маленькими, незаметными, что было единственным спасением в мире, в котором можно существовать лишь до тех пор, пока тебя не заметят. В то время у них была холодная кровь, совершенно нормальная холодная кровь, приспособленная к внешней температуре.
А потом... Можно придумать много легенд о том, как холоднокровные стали теплокровными. Это может быть легенда о первой большой любви или о первом большом сочувствии, или о первом восхищении красотой. Но факты говорят о другом. Факты говорят о том, что теплокровность в те времена считалась далеко не безобидным явлением. Теплокровных преследовали за теплокровность. Изощренная физиология динозавров дошла до того, что они на расстоянии чуяли теплую кровь, улавливая тысячные доли градуса. И уже за тысячную долю виновный подлежал съедению.
- Просто поразительно, до чего мы сами не умеем себя беречь, - говорили лягушки, хотя они-то умели себя беречь. Впрочем, они имели в виду млекопитающих: - Быть незаметным - что может быть лучше в наш ужасный век? И сделать все, чтоб тебя заметили. И какая разница, что у тебя за кровь, если из тебя ее выпускают?
Лягушкам это было непонятно. Они считали, что нужно иметь такую кровь, какую легче сохранить в сложившейся обстановке. А теплокровность... Ну скажите, разве это так уж принципиально - теплокровность?
Для млекопитающих это было принципиально, потому что причиной их теплокровности было несогласие с внешней средой. Во внешней среде жара сменялась морозами, бросая все население то в холод, то в жар, и, чтобы не зависеть от этого, нужно было иметь свою постоянную температуру. Ведь вот динозавры, могучие динозавры вымерли, когда наступили холода, потому что не имели своей постоянной температуры.