Страница:
ЗАПИСКА ЮРІЯ КРИЖАНИЧА О МИССИИ В МОСКВУ. 1641 г.
{3} Имя Крижанича имеет то преимущество, что оно вызывает равный интерес среди всех славян. В 1896 г. я издал краткий разбор его записки о миссии в Россию [
1а]; ныне меня любезно приглашают издать полный текст ее, и, ради большего ознакомления с Крижаничем, я решаюсь последовать этому приглашению.
Записка писана в 1641 г., без имени писавшего, и сохранилась только в копии, хранящейся в архиве конгрегации de Propaganda Fide, Miscellanea: Moscovia, Poloni, Ruteni, Relazioni t. I, n 4 (без пагинации). Впрочем, составителя узнать легко: он упоминает о своей народности, отношениях к Пропаганде, месте жительства, оказывает большую склонность к социально-экономическим исследованиям, говорит о книгах, которые написал и еще напишет, показывает себя начитанным, сведущим в грамматике и истории, наконец просит быть посланным в Россию. Все — признаки, указывающие на Крижанича, тем более что, как документально доказано, Крижанич в 1641 году перед Пропагандою был принят в Греческую коллегию и именно в виду Московской миссии, как говорили тогда [ 2а].
Главный интерес этой записки, обращенной, как видно из всего содержания еe, к префекту Пропаганды, кардиналу Антонию Барберини, заключается в том, что она вместе с тем содержит программу, которой Крижанич остался верен до конца своей жизни, несмотря на тяжкие испытания. Точка опоры его была строго вероисповедной и тем определялась его остальная, разнообразная деятельность. Это установляется его запиской. Может быть это и было причиною несчастий, которые он потерпел в Москве.
Известно, что Крижанич дважды совершил путешествие в Россию и был сослан в Тобольск, где провел около 15 лет. Ближайшие обстоятельства этого изгнания неизвестны. И о последних днях Крижанича — много темного. Желательно было бы, чтоб исследователи, работающие в этой области, пополнили эти пробелы.
П. Пирлинг.
Записка писана в 1641 г., без имени писавшего, и сохранилась только в копии, хранящейся в архиве конгрегации de Propaganda Fide, Miscellanea: Moscovia, Poloni, Ruteni, Relazioni t. I, n 4 (без пагинации). Впрочем, составителя узнать легко: он упоминает о своей народности, отношениях к Пропаганде, месте жительства, оказывает большую склонность к социально-экономическим исследованиям, говорит о книгах, которые написал и еще напишет, показывает себя начитанным, сведущим в грамматике и истории, наконец просит быть посланным в Россию. Все — признаки, указывающие на Крижанича, тем более что, как документально доказано, Крижанич в 1641 году перед Пропагандою был принят в Греческую коллегию и именно в виду Московской миссии, как говорили тогда [ 2а].
Главный интерес этой записки, обращенной, как видно из всего содержания еe, к префекту Пропаганды, кардиналу Антонию Барберини, заключается в том, что она вместе с тем содержит программу, которой Крижанич остался верен до конца своей жизни, несмотря на тяжкие испытания. Точка опоры его была строго вероисповедной и тем определялась его остальная, разнообразная деятельность. Это установляется его запиской. Может быть это и было причиною несчастий, которые он потерпел в Москве.
Известно, что Крижанич дважды совершил путешествие в Россию и был сослан в Тобольск, где провел около 15 лет. Ближайшие обстоятельства этого изгнания неизвестны. И о последних днях Крижанича — много темного. Желательно было бы, чтоб исследователи, работающие в этой области, пополнили эти пробелы.
П. Пирлинг.
ЗАПИСКА
{23} Ваше Высокопреосвященство (Illustrissimo Signore [
1])!
Хотя многочисленные народы князя Московского стали известны и позже, и, может быть, с меньшею точностью, нежели сама Индия, тем не менее со стороны святого Апостольского Престола не было недостатка в письмах, увещаниях и посольствах для приведения их к познанию истины от (тех) греческих заблуждений, которыми остаются опутанными эти простодушные (люди). Итак, их уже нельзя извинять, и еще того менее могут они оправдывать свое заблуждение отдаленностью места (их жительства) или же малыми сношениями со святою Церковью Римскою, как это некогда слишком смело утверждал посол (legato) Эфиопии [ 2]. По этому делу совещались люди духовные (religiosi) или достойные уважения по добродетелям, употребившие для этого все усилия и всевозможное уменье (arte), а некоторые, кроме того, составили и подробные описания этих стран. Но, тем не менее, все, по разным причинам, не добились видимого успеха, а (только) начали пробивать крепчайший лед, не без замечательных примеров доблести (virtu) и заслуженного почета, давая другим, следующим за ними, возможность научаться за их счет.
Но так как священная Конгрегация [ 3], по своему великодушию, пожелала и меня, нижайшего из всех и мало на то способного, укрепить и воодушевить к этому (желанному для меня) подвигу, то я вознамерился с великим усердием стремиться к вышесказанной цели, постараться стать менее неспособным для этого дела и предоставить на суд вашему высокопреосвященству эту смиренную записку, которую невозможно было намного сократить, вследствие столь большой запутанности дела. Я изложу только некоторые замечания, собранные частью из наблюдения, частью из сказанных авторов, и которые представляются надлежащими (competenti) средствами для (достижения) этой цели, причем в первой части (записки) изложу некоторые соображения о характере («природе») москвитян, во второй — наблюдения, сделанные отцом Антонием Поссевином [ 4], во время его посольства к ним, а в третьей — то, что удалось самому мне извлечь оттуда, причем все это я смиренно повергаю перед {24} вашим высокопр-м или для отвержения, если предлагаемое покажется вам бесполезным, или же для исправления, если на то будет какая-либо вероятность, дабы я мог получить от вас содействие при исполнении того, что окажется нужным.
Хотя многочисленные народы князя Московского стали известны и позже, и, может быть, с меньшею точностью, нежели сама Индия, тем не менее со стороны святого Апостольского Престола не было недостатка в письмах, увещаниях и посольствах для приведения их к познанию истины от (тех) греческих заблуждений, которыми остаются опутанными эти простодушные (люди). Итак, их уже нельзя извинять, и еще того менее могут они оправдывать свое заблуждение отдаленностью места (их жительства) или же малыми сношениями со святою Церковью Римскою, как это некогда слишком смело утверждал посол (legato) Эфиопии [ 2]. По этому делу совещались люди духовные (religiosi) или достойные уважения по добродетелям, употребившие для этого все усилия и всевозможное уменье (arte), а некоторые, кроме того, составили и подробные описания этих стран. Но, тем не менее, все, по разным причинам, не добились видимого успеха, а (только) начали пробивать крепчайший лед, не без замечательных примеров доблести (virtu) и заслуженного почета, давая другим, следующим за ними, возможность научаться за их счет.
Но так как священная Конгрегация [ 3], по своему великодушию, пожелала и меня, нижайшего из всех и мало на то способного, укрепить и воодушевить к этому (желанному для меня) подвигу, то я вознамерился с великим усердием стремиться к вышесказанной цели, постараться стать менее неспособным для этого дела и предоставить на суд вашему высокопреосвященству эту смиренную записку, которую невозможно было намного сократить, вследствие столь большой запутанности дела. Я изложу только некоторые замечания, собранные частью из наблюдения, частью из сказанных авторов, и которые представляются надлежащими (competenti) средствами для (достижения) этой цели, причем в первой части (записки) изложу некоторые соображения о характере («природе») москвитян, во второй — наблюдения, сделанные отцом Антонием Поссевином [ 4], во время его посольства к ним, а в третьей — то, что удалось самому мне извлечь оттуда, причем все это я смиренно повергаю перед {24} вашим высокопр-м или для отвержения, если предлагаемое покажется вам бесполезным, или же для исправления, если на то будет какая-либо вероятность, дабы я мог получить от вас содействие при исполнении того, что окажется нужным.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Пункт первый. Об упорстве моcквитян в ереси.
Поссевин в комментариях de Rebus Moscoviticis [
5] пишет в следующих выражениях, собранных из разных мест здесь воедино ради краткости:
«Веру Христову москвитяне приняли при князе Владимире, лет за 500 тому назад, но от схизматиков греков, худших вместилищей лжи. Вследствие сего и вышло только, что от злого ворона произошло злое яйцо. Ибо что касается до схизмы, то невероятно, как они липнут к этой смоле, и произвольное предпочитают вечному; и князь даже скорее прибавляет постоянно что-нибудь, чем убавляет».
«Природа схизмы отвергает главу священства. В этом москвитяне упорнее самих греков, которые сорок раз соединялись с нами, хотя снова вернулись на блевотину; москвитяне же самое имя латинян ненавидят хуже чумы и смерти, и считают лучшим употреблением его, когда желают кому бед, ибо говорят тогда: «видеть бы тебя в латинстве», полагая, что таким образом выражают пожелание величайшего зла. Они питают отвращение к самым иконам латинских святых. А князь, вслед за выходом послов, присланных от латинян, как и от князей магометанского и иного нехристианского обряда, умывает, по Пилатову примеру, руки в золотом тазу, для очищения. Откуда видна сила их ненависти и предвзятого мнения о латинянах» [ 6].
И в таковом заблуждении их укрепляет то, что их купцы ежедневно и много ведут дел в Греции; и то, что князь каждые три года посылает к константинопольскому патриарху своего посла с обычными ежегодными и другими дарами, которые он имеет обычай распределять между различными греческими митрополитами; и то, что двор наполнен (pratticata) греками [ 7].
Во-вторых, еретики из Англии и Голландии, приезжающие в Московию на ярмарки, произносят много хулы и сочиняют тысячи вымыслов о Верховном Первосвященнике.
{25} В-третьих, что им нельзя подвергать сомнению или расследованию никакого положения веры или какого-либо иного вопроса.
«Веру Христову москвитяне приняли при князе Владимире, лет за 500 тому назад, но от схизматиков греков, худших вместилищей лжи. Вследствие сего и вышло только, что от злого ворона произошло злое яйцо. Ибо что касается до схизмы, то невероятно, как они липнут к этой смоле, и произвольное предпочитают вечному; и князь даже скорее прибавляет постоянно что-нибудь, чем убавляет».
«Природа схизмы отвергает главу священства. В этом москвитяне упорнее самих греков, которые сорок раз соединялись с нами, хотя снова вернулись на блевотину; москвитяне же самое имя латинян ненавидят хуже чумы и смерти, и считают лучшим употреблением его, когда желают кому бед, ибо говорят тогда: «видеть бы тебя в латинстве», полагая, что таким образом выражают пожелание величайшего зла. Они питают отвращение к самым иконам латинских святых. А князь, вслед за выходом послов, присланных от латинян, как и от князей магометанского и иного нехристианского обряда, умывает, по Пилатову примеру, руки в золотом тазу, для очищения. Откуда видна сила их ненависти и предвзятого мнения о латинянах» [ 6].
И в таковом заблуждении их укрепляет то, что их купцы ежедневно и много ведут дел в Греции; и то, что князь каждые три года посылает к константинопольскому патриарху своего посла с обычными ежегодными и другими дарами, которые он имеет обычай распределять между различными греческими митрополитами; и то, что двор наполнен (pratticata) греками [ 7].
Во-вторых, еретики из Англии и Голландии, приезжающие в Московию на ярмарки, произносят много хулы и сочиняют тысячи вымыслов о Верховном Первосвященнике.
{25} В-третьих, что им нельзя подвергать сомнению или расследованию никакого положения веры или какого-либо иного вопроса.
Пункт II. О чрезвычайной власти великого князя над подданными.
Герберштейн [
8] (посол императора Максимилиана к москвитянам) и Поссевин говорят:
«Властью над своими подданными государь (московский) далеко превосходит монархов всего мира. Никому он не оставляет в собственность ничего из недвижимого имущества, но отнял города и владения у князей и у всех других, братьям родным не оставляет и даже не вверяет городов, всех угнетает тяжкими повинностями до того, что если прикажет кому быть при своем дворе или идти на войну, или предпринять посольство, тот должен предпринимать (это) на свои средства».
«Из «князей» и «бояр» (так называются принцы и знать), кто больше заслужил или снискал какую милость у государя, тем даются воеводства, усадьбы, поместья, приняв в расчет сан и труд каждого. Однако такого рода владения не только не переходят к наследникам без нового дарования (со стороны) государя, как бывает у турок, но большею частью оставляются в пользование лишь на полтора года».
«3а некоторыми, впрочем, великий князь укрепляет и для детей имения, с которых они выходят на войну без жалованья, (и) все исполняют весьма усердно, не столько ради себя, сколько ради детей».
«Властью своею государь пользуется как над мирянами, так и над духовными, свободно и по воле своей решает и о жизни, и об имуществе каждого. Из советников его нет ни одного столь влиятельного, чтоб смел разногласить или в чем бы то ни было сопротивляться. Они открыто утверждают, что воля государева есть воля Божия; и что все, что государь делает, он делает по воле Божией, потому и называют его ключником и постельничим (cubicularium) Божиим; верят, наконец, что он — исполнитель Божией воли. Поэтому и сам государь, когда его просят за пленного или о другом важном деле, обыкновенно отвечает: «когда Бог велит, освободится». Подобно тому [отселе собрано по Поссевину, см. прим. 8.], когда кто спрашивает о чем неизвестном или сомнительном, они обыкновенно отвечают: «ведает Бог да великий {26} государь». Даже раненные и почти умирающие москвитяне благодарят своего «царя»(т. е. государя), — и если не верят, то часто однако заявляют, что от него после милости Божией имеют жизнь и спасение».
«А выехать за рубеж без его ведома и даже приказа — не позволяется, дабы таким образом чрез вступление в чрезмерное общение с иностранцами, не причинено было какого вреда государю. Так что, казалось бы, что народ этот скорее рожден рабом, чем стал им, — если бы большая часть не сознавала этого рабства и не знали бы, что дети и все добро их тут будут умерщвлены и погибнут, если они переселятся в иное место».
«Властью над своими подданными государь (московский) далеко превосходит монархов всего мира. Никому он не оставляет в собственность ничего из недвижимого имущества, но отнял города и владения у князей и у всех других, братьям родным не оставляет и даже не вверяет городов, всех угнетает тяжкими повинностями до того, что если прикажет кому быть при своем дворе или идти на войну, или предпринять посольство, тот должен предпринимать (это) на свои средства».
«Из «князей» и «бояр» (так называются принцы и знать), кто больше заслужил или снискал какую милость у государя, тем даются воеводства, усадьбы, поместья, приняв в расчет сан и труд каждого. Однако такого рода владения не только не переходят к наследникам без нового дарования (со стороны) государя, как бывает у турок, но большею частью оставляются в пользование лишь на полтора года».
«3а некоторыми, впрочем, великий князь укрепляет и для детей имения, с которых они выходят на войну без жалованья, (и) все исполняют весьма усердно, не столько ради себя, сколько ради детей».
«Властью своею государь пользуется как над мирянами, так и над духовными, свободно и по воле своей решает и о жизни, и об имуществе каждого. Из советников его нет ни одного столь влиятельного, чтоб смел разногласить или в чем бы то ни было сопротивляться. Они открыто утверждают, что воля государева есть воля Божия; и что все, что государь делает, он делает по воле Божией, потому и называют его ключником и постельничим (cubicularium) Божиим; верят, наконец, что он — исполнитель Божией воли. Поэтому и сам государь, когда его просят за пленного или о другом важном деле, обыкновенно отвечает: «когда Бог велит, освободится». Подобно тому [отселе собрано по Поссевину, см. прим. 8.], когда кто спрашивает о чем неизвестном или сомнительном, они обыкновенно отвечают: «ведает Бог да великий {26} государь». Даже раненные и почти умирающие москвитяне благодарят своего «царя»(т. е. государя), — и если не верят, то часто однако заявляют, что от него после милости Божией имеют жизнь и спасение».
«А выехать за рубеж без его ведома и даже приказа — не позволяется, дабы таким образом чрез вступление в чрезмерное общение с иностранцами, не причинено было какого вреда государю. Так что, казалось бы, что народ этот скорее рожден рабом, чем стал им, — если бы большая часть не сознавала этого рабства и не знали бы, что дети и все добро их тут будут умерщвлены и погибнут, если они переселятся в иное место».
Пункт III. О природных качествах, нравах и занятиях москвитян.
Хотя москвитяне и не имеют познаний в свободных искусствах и благородных науках и едва умеют писать, как Поссевин говорит: «все они удивительно невежественны во внутренних науках» [
9], тем не менее из всех северных народов они отличаются сметливостью, двуличностью и надувательством; за таковых всегда выдавали их поляки, их соревнователи, и таковыми же описывает их Олай Магнус [
10], который говорит, что едва ли есть что-либо такое, что не подверглось бы обману (искажению) со стороны этого московского народа, который, подобно грекам, очень хитер и изменчив на слова.
Происходит же это частью от общения с греками, частью же от занятия торговлею, к которой они прилежны более кого-либо, и, может быть, не столько по природному расположению, сколько чтобы найти род жизни более свободной от знати и ленников князя (nobili е feudatori del principe).
Между ними есть много золотых дел мастеров и много хороших живописцев, которые, изображая лики святых, продают их потом в разные страны, валахам, молдаванам, и грекам. Что касается страстей их, то Герберштейн говорит:
«Почти все медленны на гнев, а также горды в бедности, коей тяжким спутником является у них рабство. Знатный, как бы ни был беден, считает для себя постыдным и позорным ручной труд».
«Далее при заключении сделки, если что случайно скажешь или неосторожно пропустишь, они тщательно помнят и требуют исполнения; а сами, если что пропустят, то никак не исполняют. Так же, {27} как скоро они начинают клясться и божиться, знай, что тут есть обман, ибо они клянутся с тем, чтоб обмануть и обойти» [ 11].
Происходит же это частью от общения с греками, частью же от занятия торговлею, к которой они прилежны более кого-либо, и, может быть, не столько по природному расположению, сколько чтобы найти род жизни более свободной от знати и ленников князя (nobili е feudatori del principe).
Между ними есть много золотых дел мастеров и много хороших живописцев, которые, изображая лики святых, продают их потом в разные страны, валахам, молдаванам, и грекам. Что касается страстей их, то Герберштейн говорит:
«Почти все медленны на гнев, а также горды в бедности, коей тяжким спутником является у них рабство. Знатный, как бы ни был беден, считает для себя постыдным и позорным ручной труд».
«Далее при заключении сделки, если что случайно скажешь или неосторожно пропустишь, они тщательно помнят и требуют исполнения; а сами, если что пропустят, то никак не исполняют. Так же, {27} как скоро они начинают клясться и божиться, знай, что тут есть обман, ибо они клянутся с тем, чтоб обмануть и обойти» [ 11].
Пункт IV. О религии.
За всем тем они чрезвычайно строго соблюдают посты и очень усердны в почитании святых и в принесении им обетов. В соблюдении обрядов религии они стойки до великого суеверия.
«И если, говорит Поссевин, некоторые черты, существующие в этом народе, сопоставить с чертами, в глубокой древности возделанными у нас, в церкви католической, что относится к простоте, воздержанию, послушанию, незнанию или отклонению богохульства — есть не малая надежда, что они окажутся более стойкими в благочестии и католической вере [ 12]. Ибо, как пишет Герберштейн [ 13], они исповедаются около праздника Пасхи с великим сокрушением сердца и благоговением. И сколько кто раз захочет в год, лишь бы исповедался, — может приобщаться Тела Христова. Особо же у них назначено время к празднику Пасхи».
«Ни один монах, ни священник не читает уставных часов иначе, как перед иконой, до которой также никто не касается иначе, как с великим благоговением. Кто выносит ее на народ, подымает ее в руках; а все мимоходящие, обнажая головы, крестясь и кланяясь, усердно воздают ей честь. Книги евангельские они полагают лишь в почетном месте, как святыню, и не берут их рукою, иначе, как осенившись прежде крестом, обнажив и преклонив голову, — тогда уже, с великим благоговением, принимают их в руки. В праздники граждане и ремесленники присутствуют при богослужении, по окончании коего возвращаются к труду, полагая, что трудиться — не хуже, чем терять бесплодно средства и время в игре, питье, и других таких вещах, которыми занимаются знатные».
«Они редко употребляют имя Божие в клятву или хулу. Когда же клянутся, то целованием креста подтверждают слова или обещания».
«Некоторые великим постом принимают пищу по воскресеньям и субботам, а в остальные дни воздерживаются от всякой пищи. А иные вкушают пищу в воскресенье, вторник, четверг и субботу, а в остальные три дня воздерживаются. А многие имеются и такие, которые по понедельникам, средам и пятницам довольствуются коркой хлеба с водою». {28}
«И если, говорит Поссевин, некоторые черты, существующие в этом народе, сопоставить с чертами, в глубокой древности возделанными у нас, в церкви католической, что относится к простоте, воздержанию, послушанию, незнанию или отклонению богохульства — есть не малая надежда, что они окажутся более стойкими в благочестии и католической вере [ 12]. Ибо, как пишет Герберштейн [ 13], они исповедаются около праздника Пасхи с великим сокрушением сердца и благоговением. И сколько кто раз захочет в год, лишь бы исповедался, — может приобщаться Тела Христова. Особо же у них назначено время к празднику Пасхи».
«Ни один монах, ни священник не читает уставных часов иначе, как перед иконой, до которой также никто не касается иначе, как с великим благоговением. Кто выносит ее на народ, подымает ее в руках; а все мимоходящие, обнажая головы, крестясь и кланяясь, усердно воздают ей честь. Книги евангельские они полагают лишь в почетном месте, как святыню, и не берут их рукою, иначе, как осенившись прежде крестом, обнажив и преклонив голову, — тогда уже, с великим благоговением, принимают их в руки. В праздники граждане и ремесленники присутствуют при богослужении, по окончании коего возвращаются к труду, полагая, что трудиться — не хуже, чем терять бесплодно средства и время в игре, питье, и других таких вещах, которыми занимаются знатные».
«Они редко употребляют имя Божие в клятву или хулу. Когда же клянутся, то целованием креста подтверждают слова или обещания».
«Некоторые великим постом принимают пищу по воскресеньям и субботам, а в остальные дни воздерживаются от всякой пищи. А иные вкушают пищу в воскресенье, вторник, четверг и субботу, а в остальные три дня воздерживаются. А многие имеются и такие, которые по понедельникам, средам и пятницам довольствуются коркой хлеба с водою». {28}
Пункт V. Об осторожности великого князя к грекам и другим людям, принадлежащим к сектам, отличающимся от его собственной.
Принимая во внимание, что алчность великих князей едва оставляет боярам какие-либо средства к существованию, можно представить себе насколько угнетается народ боярами, так как они стараются (заставлять) работать в своих полях в течение всей недели, так что крестьянин принужден затем работать для себя по воскресеньям и по праздникам [О работе по воскресеньям и праздникам (кроме Благовещенья) см. у Поссевина, стр. 106.]. Князь же, сознавая необходимость этого, принужден и сам притворно скрывать все это. А когда греки увещевают его соблюдать праздники, он делает вид пред народом, что ни в чем не расходится с греками. Оттого тех, кто говорит ему о чем-либо подобном, он имеет обыкновение заточать или бросать в такое место, что никто не может уже знать потом, жив ли тот (заключенный), или умер.
Так, по просьбе самого князя, был прислан в Москву из Константинополя некий монах Максимилиан для того, чтобы привести в известный порядок все книги, каноны и уставы, касающиеся веры. Когда он это исполнил и заметил многие заблуждения, он открыто высказал, что в действительности князь — схизматик, так как он не выполняет ни римского, ни греческого обряда. Но как только он это высказал, он быстро исчез с глаз долой. То же приключилось и с Марком греком, Кафским купцом, за то, что он дозволил себе проронить несколько подобных же слов. А грек Юрий, казначей (tesoriero) и дьяк (cancelliero) князя, был за это же смещен, но впрочем скоро снова вошел в милость, так как князю нужны были его дарования [ 14].
Таким же образом, если иногда появляются католические духовные лица, он их навсегда заточает в Biloiesero, или Белое Озеро, откуда им не выйти до конца жизни, или же велит прямо убивать их, стараясь таким образом избежать затруднений и прений. Оттого-то и говорит Поссевин [ 15]: «Северные народы, чем менее одаренными умственно чувствуют себя, тем более бывают подозрительными. Поэтому, чего не могут достичь уменьем и рассудком, того стараются достичь хитростью и силою, а москвитяне также прилежанием» [У Поссевина: ...sed Mosci diligentia quoque.].
{29} И не диво, что великие князья прилагают такое старание к сохранению за собой столь неограниченной и полной власти и, что, под предлогом (охраны) общественного спокойствия, они скорее для того, чтобы без гражданских смут и малейшей докуки пользоваться тиранией, отстраняют от себя всякое увещание как греков, каковое должно бы казаться им правильным, так и иных, коих увещания им кажутся ложными, и в особенности касательно религии, так как в этом отношении им кажется будто всегда должно воспоследовать какое-либо волнение или переворот в народе, ибо у них в глазах пример великого князя Димитрия [ 16], убитого князьями до его инвеституры за то, что в начале своего княжения он захотел допустить нескольких католических духовных лиц (alcuni religiosi cattolici). Однако все эти религиозные и государственные соображения оказались недостаточными для осуждения лица, которое, благодаря своей даровитости, справедливо пользовалось милостью государя, как это видно на вышесказанном казначее Юрии.
Так, по просьбе самого князя, был прислан в Москву из Константинополя некий монах Максимилиан для того, чтобы привести в известный порядок все книги, каноны и уставы, касающиеся веры. Когда он это исполнил и заметил многие заблуждения, он открыто высказал, что в действительности князь — схизматик, так как он не выполняет ни римского, ни греческого обряда. Но как только он это высказал, он быстро исчез с глаз долой. То же приключилось и с Марком греком, Кафским купцом, за то, что он дозволил себе проронить несколько подобных же слов. А грек Юрий, казначей (tesoriero) и дьяк (cancelliero) князя, был за это же смещен, но впрочем скоро снова вошел в милость, так как князю нужны были его дарования [ 14].
Таким же образом, если иногда появляются католические духовные лица, он их навсегда заточает в Biloiesero, или Белое Озеро, откуда им не выйти до конца жизни, или же велит прямо убивать их, стараясь таким образом избежать затруднений и прений. Оттого-то и говорит Поссевин [ 15]: «Северные народы, чем менее одаренными умственно чувствуют себя, тем более бывают подозрительными. Поэтому, чего не могут достичь уменьем и рассудком, того стараются достичь хитростью и силою, а москвитяне также прилежанием» [У Поссевина: ...sed Mosci diligentia quoque.].
{29} И не диво, что великие князья прилагают такое старание к сохранению за собой столь неограниченной и полной власти и, что, под предлогом (охраны) общественного спокойствия, они скорее для того, чтобы без гражданских смут и малейшей докуки пользоваться тиранией, отстраняют от себя всякое увещание как греков, каковое должно бы казаться им правильным, так и иных, коих увещания им кажутся ложными, и в особенности касательно религии, так как в этом отношении им кажется будто всегда должно воспоследовать какое-либо волнение или переворот в народе, ибо у них в глазах пример великого князя Димитрия [ 16], убитого князьями до его инвеституры за то, что в начале своего княжения он захотел допустить нескольких католических духовных лиц (alcuni religiosi cattolici). Однако все эти религиозные и государственные соображения оказались недостаточными для осуждения лица, которое, благодаря своей даровитости, справедливо пользовалось милостью государя, как это видно на вышесказанном казначее Юрии.
Пункт VІ. Откуда происходит упорство москвитян.
Для применения должного лекарства требуется сначала познать причину недуга и потому, желая обсудить причину схизмы этих (людей), можно было бы из сказанного до сих пор о их свойствах понять, что схизма их происходит не из того корня, из которого родилась схизма греков, то есть не из гордыни, стремящейся сравняться с величием римским, и еще менее из жажды распущенной свободы, откуда произошли некоторые современные ереси, так как по своей природе люди эти скорее избегают власти, нежели жаждут ее, что очевидно из редкости или полного отсутствия у них бунтов; несмотря на то, что у них есть столько оснований свергнуть с себя тяжкую тиранию великих князей, они однако сносят ее спокойно. Затем, если бы князь с епископами и боярами пожелал получить полную самостоятельность, так, чтобы не зависеть ни от кого в делах веры, разве они не могли бы выполнить этого в любой день? И однако, через каждые три года они приносят послушание патриарху греков, не опасаясь быть притесняемыми ими и, пожалуй, еще быть обзываемыми иногда еретиками и отлученными (от Церкви).
Итак, не по надменности или свободолюбию они состоят в единении с греками и противятся латинам, потому что им все равно: оставаться ли в послушании у тех или у других. Можно, следовательно, {30} было бы думать, что истинная, нравственная причина их упорства заключается, пожалуй, в каком-нибудь их частном недостатке, напр., главным образом в угнетении бедных, которые (как основательно полагает Поссевин) [ 17], может быть и спасутся в своей простоте, не понимая тонкостей, для коих остаются только епископы, вел. князья и бояре, притесняющие бедняков и вместе с тем понимающие зло схизмы.
Затем, естественною причиною может быть еще их большая подозрительность и страх быть обманутыми чужеземцами в столь важном деле, как религия, каковой страх происходит из их непреодолимого невежества в науках; так как они знают, что удручаемы последним и легко могут стать посмешищем для малейшего обмана, то, при помощи той небольшой степени хитрости, которая дана им от природы, они, как обезьяны, подражают осторожности наций, более опытных в политике, и потому-то и бывают столь осторожны и подозрительны в своих сношениях с иностранцами. Обстоятельства же, из которых рождается это невежество, изложены и выяснены ниже на листе 17 [ 18].
Но наиболее укрепляет их в их мнении то, что Господь (может быть за такую их простоту и смирение) соблаговолил даровать им некоторые милости, которых не выпадало на долю греков-схизматиков, да и никаким иным еретикам. Об этом пишет и Герберштейн, говоря: «главная забота духовенства, чтоб кого-нибудь приводить в свою веру. Монахи пустынножители уже давно привели к вере Христовой добрую часть язычников, долго и помногу сея у них слово Божие. Отправляются они и в разные края Севера и Востока, куда доходят лишь с величайшими трудами, с опасностью для славы и жизни, и там не надеются и не ищут никаких выгод: об одном стараются — чтоб иметь возможность угодить Богу и, нередко смертью утверждая учение Христово, призвать души многих с пути заблуждения на путь правой и принести их в жертву Христу» [ 19]. Если это верно, и если это действительно даруется этим простодушным пустынникам, то все это служит затем укреплением и для остальных в их схизме, так как подвиги этих пустынников приписываются достоинству их обряда и их схизме или их отделению от латинян.
{31}
Итак, не по надменности или свободолюбию они состоят в единении с греками и противятся латинам, потому что им все равно: оставаться ли в послушании у тех или у других. Можно, следовательно, {30} было бы думать, что истинная, нравственная причина их упорства заключается, пожалуй, в каком-нибудь их частном недостатке, напр., главным образом в угнетении бедных, которые (как основательно полагает Поссевин) [ 17], может быть и спасутся в своей простоте, не понимая тонкостей, для коих остаются только епископы, вел. князья и бояре, притесняющие бедняков и вместе с тем понимающие зло схизмы.
Затем, естественною причиною может быть еще их большая подозрительность и страх быть обманутыми чужеземцами в столь важном деле, как религия, каковой страх происходит из их непреодолимого невежества в науках; так как они знают, что удручаемы последним и легко могут стать посмешищем для малейшего обмана, то, при помощи той небольшой степени хитрости, которая дана им от природы, они, как обезьяны, подражают осторожности наций, более опытных в политике, и потому-то и бывают столь осторожны и подозрительны в своих сношениях с иностранцами. Обстоятельства же, из которых рождается это невежество, изложены и выяснены ниже на листе 17 [ 18].
Но наиболее укрепляет их в их мнении то, что Господь (может быть за такую их простоту и смирение) соблаговолил даровать им некоторые милости, которых не выпадало на долю греков-схизматиков, да и никаким иным еретикам. Об этом пишет и Герберштейн, говоря: «главная забота духовенства, чтоб кого-нибудь приводить в свою веру. Монахи пустынножители уже давно привели к вере Христовой добрую часть язычников, долго и помногу сея у них слово Божие. Отправляются они и в разные края Севера и Востока, куда доходят лишь с величайшими трудами, с опасностью для славы и жизни, и там не надеются и не ищут никаких выгод: об одном стараются — чтоб иметь возможность угодить Богу и, нередко смертью утверждая учение Христово, призвать души многих с пути заблуждения на путь правой и принести их в жертву Христу» [ 19]. Если это верно, и если это действительно даруется этим простодушным пустынникам, то все это служит затем укреплением и для остальных в их схизме, так как подвиги этих пустынников приписываются достоинству их обряда и их схизме или их отделению от латинян.
{31}
ЧАСТЬ II.
Пункт седьмой. О средствах против схизмы москвитян, и, во-первых, о качествах миссионера.
Поелику:
како проповедят, аще не послани будут? — Предполагая, что для этого дела необходимо разрешение и специальная миссия со стороны Святого Апостолического Престола, о. Поссевин предлагает некоторые соображения под таким заглавием: «что следует соблюсти, если придется кого послать от Апостольского Престола в Московию. — Тому, кто ведает выбор и отправление должно, во-первых, обратить внимание на следующие три необходимые условия: I, именно, чтобы посольство искреннейше учинялось во славу Божию; II, чтобы было своевременным; III, чтобы вручено было такому человеку внутренние дары и твердая добродетель которого, соединенная со знанием всего греческого (rerum graecarum), могли бы перевесить какой угодно внешний блеск и сан» [
20].
Об этих-то трех пунктах я довольно думал и обсуждал про себя: должен ли я приниматься за такую задачу, не обретая в себе ни одного из трех (вышеуказанных) качеств, ни силы для выполнения столь многих условий, а равным образом и то, должен ли я отказаться от надежд на своей родине для этих других, столь недостоверных? И вот, среди таких колебаний, мне эти последние надежды стали, наконец, казаться более основательными и более полезными и я решился, по мере слабых сил своих, стараться достигнуть вышесказанных условий, в виду того, что со стороны Священной Конгрегации они вполне выполнимы.
Об этих-то трех пунктах я довольно думал и обсуждал про себя: должен ли я приниматься за такую задачу, не обретая в себе ни одного из трех (вышеуказанных) качеств, ни силы для выполнения столь многих условий, а равным образом и то, должен ли я отказаться от надежд на своей родине для этих других, столь недостоверных? И вот, среди таких колебаний, мне эти последние надежды стали, наконец, казаться более основательными и более полезными и я решился, по мере слабых сил своих, стараться достигнуть вышесказанных условий, в виду того, что со стороны Священной Конгрегации они вполне выполнимы.
Пункт VIII. Еще о качествах миссионера.
2-е условие — своевременности — в руце Божией и во власти Священной Конгрегации. 1-е условие (забота) о славе Божией со стороны Священной Конгрегации выполнено и в этом нет недостатка; и я также буду стараться, чтобы и с моей стороны не было оплошности. Что касается 3-го условия, знания письмен и дел греческих, то я уже на пути к возможности осуществить это условие через несколько времени, так как, благодаря щедрости Священной Конгрегации, состою в Греческой Коллегии [
21].
Что же касается даров внутренних, незыблемой добродетели и святости поведения, потребных для такого дела, то я утешаю себя следующими соображениями. Во-первых, хотя для обращения невер{32}ного народа и требуются мученики и мужи великой любви и духа, и заслуживающие делать чудеса, тем не менее мы видим, что для проповеди и достижения некоего успеха среди верных христиан иногда оказывается достаточною и заурядная личность, не обладающая этими доблестями, лишь бы только она не вводила в соблазн своим поведением. Я же считаю москвитян не за еретиков или схизматиков (так как их схизма происходит не из настоящего корня схизмы, не из гордыни, а из невежества); а считаю их за христиан, введенных в заблуждение по простоте душевной. И потому я полагаю, что отправиться для собеседований с ними не значит еще идти проповедовать веру (каковое дело я никогда бы и не помыслил взять на себя), а значит лишь увещевать их к добродетелям, к наукам и искусствам, по введении каковых было бы уже более легким делом указать им заблуждение и обман, что и составит задачу уже иных (мужей), исполненных добродетелей и вдохновения. Сверх того москвитяне значительно лучше и способнее к восприятию благодати Божией, нежели еретики, и только совращены с пути греками, вследствие любви последних к первенству и споров их с Римскою церковью, так что дело представляется скорее вопросом юрисдикции, нежели веры, и (подвигом) менее возвышенным, нежели проповедь еретикам, которая ныне многими исполняется не без успеха. А сверх того у меня зарождается надежда и на то, что великие посты и смирение и терпение этих простецов могут перед величием Божиим возместить недостаток этих качеств и в (самом) увещателе. Потому что, как я уже говорил, и о. Поссевин [ 22] находился в сомнении (относительно этого), полагая с одной стороны, что эти бедняжки могут действительно достичь милости Господней в своей простоте и неведении. И, наконец, все дело вообще — в щедрой руце Божией. И если бы даже сейчас из этого и не получилось никакого плода, то по крайней мере не может из этого воспоследовать и никакого вреда.
Что же касается даров внутренних, незыблемой добродетели и святости поведения, потребных для такого дела, то я утешаю себя следующими соображениями. Во-первых, хотя для обращения невер{32}ного народа и требуются мученики и мужи великой любви и духа, и заслуживающие делать чудеса, тем не менее мы видим, что для проповеди и достижения некоего успеха среди верных христиан иногда оказывается достаточною и заурядная личность, не обладающая этими доблестями, лишь бы только она не вводила в соблазн своим поведением. Я же считаю москвитян не за еретиков или схизматиков (так как их схизма происходит не из настоящего корня схизмы, не из гордыни, а из невежества); а считаю их за христиан, введенных в заблуждение по простоте душевной. И потому я полагаю, что отправиться для собеседований с ними не значит еще идти проповедовать веру (каковое дело я никогда бы и не помыслил взять на себя), а значит лишь увещевать их к добродетелям, к наукам и искусствам, по введении каковых было бы уже более легким делом указать им заблуждение и обман, что и составит задачу уже иных (мужей), исполненных добродетелей и вдохновения. Сверх того москвитяне значительно лучше и способнее к восприятию благодати Божией, нежели еретики, и только совращены с пути греками, вследствие любви последних к первенству и споров их с Римскою церковью, так что дело представляется скорее вопросом юрисдикции, нежели веры, и (подвигом) менее возвышенным, нежели проповедь еретикам, которая ныне многими исполняется не без успеха. А сверх того у меня зарождается надежда и на то, что великие посты и смирение и терпение этих простецов могут перед величием Божиим возместить недостаток этих качеств и в (самом) увещателе. Потому что, как я уже говорил, и о. Поссевин [ 22] находился в сомнении (относительно этого), полагая с одной стороны, что эти бедняжки могут действительно достичь милости Господней в своей простоте и неведении. И, наконец, все дело вообще — в щедрой руце Божией. И если бы даже сейчас из этого и не получилось никакого плода, то по крайней мере не может из этого воспоследовать и никакого вреда.
Пункт IX. О других качествах миссионера.
«Послу вместе со спутниками, говорит он [
23], лучше быть в пожилом возрасте». И так как он говорит о посольстве, то продолжает: «не должно посылать с ним многих, довольно пяти; переводчиков пусть будет два» (но в этом тут не будет нужды). «Если переводчик будет словенец или чех (Slavus vel Bohemus), то хотя он сначала не овладеет всем русским языком, но при продолженном пребывании весьма близко подойдет к нему; так {33} было у нас с одним, который был словенцем, и с двумя, которые знали по-чешски. Такие конечно будут приятнее москвитянам, вследствие врожденной подозрительности к подданным царства Польского. Пусть возьмут и священника словенца, чеха или русина. Платье пусть носят простое. Священник должен заручиться разрешением служить в переносном храме (in arca portatili) и давать отпущение в особых случаях. Пусть возьмет с собой благословенный елей, форму для просфор (ferra ad hostias conficiendas), вместе со священными одеждами и покровами, или тонкими занавесями из шелка, чтоб украсить ими часовню. Все можно безопасно поместить в малом месте, а между тем, когда развернешь, оно приводит в восхищение и располагает души к католическим обрядам. Наконец, он должен взять с собою для употребления следующие книги», которые я пока пропускаю.