Крон Александр Александрович. Кандидат партии

   В о с т р я к о в. Две минуты!
   К а с а т к и н. Не уложусь, Толя.
   В о с т р я к о в. Тогда молчи.
   К а с а т к и н. Короче и ты не скажешь.
   В о с т р я к о в. А я и говорить не буду. Читай, Прокофий Андреевич! (Вытащил из кармана пиджака смятый плакат и развернул.) Читай вслух, с выражением читай!
   К а с а т к и н. Ну смотри-ка, сорвал все-таки... Вот, ей-богу, люди!
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. "Молния. Сегодня токари первого прецизионного цеха Н.П.Леонтьев и А.А.Востряков, выполнив за пятилетку по двадцать годовых норм, начали работать в счет пятой послевоенной пятилетки". Так, значит, вы с Миколой теперь в совсем другой пятилетке живете? Или вы там только работаете, а выпивать к нам возвращаетесь? Во всяком случае (рукопожатие), лестно подержаться за ручку.
   К а с а т к и н (в восторге). Ох, ехида! Этот - скажет. Остроумный, чертила! Да ты понимаешь ли, Прокофий Андреев, масштаб событий? Министр приезжал, вместе с директором заявился в цех, лично благодарил, поздравлял. Я сразу почуял обстановку, сажусь на телефон, звоню: в ЦК Союза - раз, в райком партии - два, в газеты - три, к обеденному перерыву прилетает кинохроника, крутят на пленку... Между прочим, Толя, чуть не забыл: завтра тебя с Колей будут прямо из цеха передавать в эфир.
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Куда?
   К а с а т к и н. В эфир. Сегодня у меня был человек оттуда. Оставил свой телефон. Куда же я его подевал? Караул, братцы! (Роется в портфеле.)
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Толя, ты человек положительный, растолкуй мне, что он болтает... И откуда у вас шальные деньги? Средь бела дня вино...
   В е н ц о в а (осматривает комнату). Как интересно! Востряков, вы молодец, что уговорили меня поехать. (Прокофию Андреевичу.) Не надо тревожиться. Все очень хорошо. Это слава, настоящая слава.
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Слава, говорите? А вы, уважаемая, знаете ли, что такое слава, да еще настоящая?
   В е н ц о в а. Ох, даже слишком хорошо. Должность такая.
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Значит, не все знаете, а вот вы послушайте старого человека. Когда я был в ваших летах, рабочего человека ежели снимали на карточку, так только для полиции, а в газете про него писали - разве уж под конку угораздит. А все-таки слава у рабочего человека была, и он ею дорожил, потому что добывалась она годами. Живет, скажем, человек на одном месте десяток лет, работает опять же на одном заводе, соседи к нему приглядываются и видят: человек трудящийся, обходительный, слову своему хозяин, не пьяница, ну а если и пьет, то рассудка не теряет, человек общественный, компанейский, не шкура, стало быть, и дело свое порядочно знает. Вот тогда помаленьку начинает идти про человека добрая слава. Она, слава, не громкая, но замечательно прочная, как все, что не наспех сработано. Оно, конечно, приятно, что про нашего брата в газетах печатают, но только доморощенной славой тоже пренебрегать не следует. Не хочу хвалиться, но вот нарочно, хотите в поселке, хотите на заводе, скажите людям, что Прокофий Леонтьев дела своего не знает, или что он частную мастерскую открыл, или что он туркам продался, - так вам засмеются в глаза и скажут, что этого никак не может быть.
   В о с т р я к о в. Это уж ты что-то допотопное проповедуешь. Патриархат какой-то...
   Вошел Николай с полотенцем на шее, за ним - Людмила с
   тарелкой супа.
   К а с а т к и н. Вот он, беглец! Ах, тезка, опозорил ты меня перед дамой.
   В е н ц о в а. Как видите, у меня характер настойчивый. Придется сниматься.
   Н и к о л а й (со вздохом). Вижу. Разрешите, я только тарелку супу проглочу. (Сел за стол.) Слушаю вас, товарищ инспектор. Извините меня...
   К о в а к о. Нет, это я прошу вас извинить. Произошло печальное недоразумение.
   К а с а т к и н. Какое недоразумение?
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Да вот гражданин инспектор обличать нас пришел, что мы частники, а налогов не платим...
   Общий смех.
   К о в а к о. Вы вправе смеяться, товарищи. Я сам смеюсь. (Людмиле.) Если вы предоставите в мое распоряжение еще две старые газеты, я готов немедленно удалиться.
   В о с т р я к о в. А я полагаю - не пускать! Пусть выпьет с нами за успех.
   К а с а т к и н. Верно, Толя! Не пускать! Что такое? Суп? Отменяется. Тут у нас есть кое-что поинтереснее. Милуша, распорядись-ка, родная. Толя, давай, милый, помоги...
   В о с т р я к о в. Здравствуйте, Людмила Прокофьевна.
   Л ю д м и л а. Здравствуйте, Анатолий Акимович. Сияете вы как серебряный самовар, - приятно посмотреть.
   В о с т р я к о в. Разрешите считать за комплимент?
   Л ю д м и л а. Как вам угодно будет. Ты лососину покупал?
   В о с т р я к о в. Я.
   Л ю д м и л а. Оно и видно. Что же не попросил нарезать?
   В о с т р я к о в. Для скорости. (Пауза.) Вы бы хоть поздравили, что ли...
   Л ю д м и л а. Поздравляю. Не заносись только.
   В о с т р я к о в. Прохладно.
   Л ю д м и л а. По погоде.
   В о с т р я к о в. Директор - так тот меня обнял, поцеловал...
   Л ю д м и л а. Тем более. Куда же мне после директора... Колбасу ты покупал?
   В о с т р я к о в. Нет. А что?
   Л ю д м и л а. Ничего. Очень хорошая.
   В е н ц о в а (подошла к Людмиле). Ваш брат не хочет нас познакомить, но мы обойдемся без него, правда? Венцова.
   Л ю д м и л а. Очень приятно. Леонтьева. Вы не подумайте, пожалуйста, что он всегда такой, он у нас мальчик вежливый... Микола, поди сюда, не ходи как потерянный. (Обняла брата за плечи.) Он ведь у нас еще маленький.
   Н и к о л а й. Не вяжись, Людмила. Отстань.
   Л ю д м и л а. Это он при вас хорохорится. Я же говорю - маленький.
   В е н ц о в а. Разве вы старше?
   Л ю д м и л а. Когда была жива мама, я была младшая. А теперь приходится быть старшей.
   В е н ц о в а. Давно умерла ваша мама?
   Л ю д м и л а (тихо). В войну. Летом сорок первого мама с тетей Милой, младшей сестрой, поехали к бабушке под Харьков, а обратно выбраться не смогли, ну и попали под оккупацию. Угнали их в Германию. Мама там и погибла, а тетю Милу в сорок пятом привезли больную. Она сперва хорошо поправилась, а прошлой весной вдруг ей опять хуже стало, слегла и уже больше не встала.
   Н и к о л а й. Ну зачем ты, Милка? Ларисе Федоровне это совсем не интересно.
   К а с а т к и н (подошел). О чем разговор? (Венцовой.) Я их обеих знал, и Ксению Петровну и Людмилу Петровну - умница была, а уж красавица, - Милка хороша растет, а покойница лучше была. Эх, нет у меня литературного дара, интересный, понимаешь, роман можно бы написать - и с любовным моментом и на высоком идейном уровне. Вообрази себе, Ларочка, секретарь нашего парткома Алексей Плотовщиков, мой друг, к слову сказать, колоритнейшая фигура, страстно влюбился в ихнюю тетку, два года добивался ответного чувства, покорил сердце, двадцать первого июня - свадьба, двадцать второго - война... Интересный факт: это я ведь их и познакомил. Мила, роднуша, куда же ты?
   Л ю д м и л а. Некогда, Николай Иванович. Хозяйство.
   В е н ц о в а. Вы очень интересно рассказываете, но боюсь, что сейчас все сядут за стол, и я ничего не успею. Николай Прокофьевич, пожалуйте сюда. Станьте здесь. Так. Теперь возьмите в руки какую-нибудь деталь.
   Н и к о л а й. Какую?
   В е н ц о в а. Это все равно. Востряков, подите сюда. Станьте рядом. Смотрите не на меня, а на него. На него и немножко на деталь. Как будто вы обсуждаете или спорите. Например, Леонтьев предлагает делать по-своему, а Востряков не согласен. (Востряков смеется.) Не понимаю, что здесь смешного?
   Л ю д м и л а. Тяжелую задачу вы ему задали - с Ми-колкой спорить.
   К а с а т к и н. Ох, Людмила, поссоришь ты их!
   Л ю д м и л а. Я-то не поссорю. Ну а бутылки - я, что ли, открывать буду?
   В е н ц о в а. Черт! Свет никуда не годится. Придется с магнием. (Протягивает Ковако магниевую лампу.) Держите.
   К о в а к о. Я?
   В е н ц о в а. Вы. Выше держите. Востряков, нельзя ли посерьезнее? Так хорошо. (Вспышка магния.) Подождите, сейчас сделаем дубль. Что вас так веселит?
   Н и к о л а й. По-моему, у вас затвор не закрылся.
   В е н ц о в а. Не может быть. (Рассматривает аппарат, щелкает затвором.)
   Н и к о л а й. Дать отвертку?
   В е н ц о в а. Как просто! Здесь ужасно сложный затвор - придется завтра ехать к мастеру.
   Н и к о л а й. Дайте-ка сюда аппарат.
   В е н ц о в а. Умоляю - осторожнее. Это ведь "Контакс".
   Н и к о л а й. Ну и что? (Разбирает аппарат.) Толя, дай кусочек замши. Вон в ящике...
   В е н ц о в а. Вы знаете "Контакс"?
   Н и к о л а й. Сейчас будем знать.
   К дому подъехала машина.
   Л ю д м и л а. Товарищи, прошу... Извините, что по-студенчески...
   К а с а т к и н. Внимание! Кажется, Алексей Плотовщиков пожаловал. Я ему сегодня при людях говорю: Алексей, ты, конечно, большой человек, но отрываешься, ох, отрываешься!.. Давай, говорю, родной, заедем к старику.
   Вошли Плотовщиков и Частухин. Плотовщикову около
   пятидесяти, рослый, ходит легко, чувствуется сила.
   Лицо с резкими, крупными чертами, угрюмоватое и
   насмешливое, лицо страстного человека. Мощный голос.
   Частухину лет сорок пять; он худ, сутуловат,
   некрасив, но в лице угадывается ум, доброта. Очень
   мягкая манера говорить.
   П л о т о в щ и к о в (Касаткину). Ты что тут про меня болтаешь? (Всем.) Здравствуйте! (Частухину.) Заходи, Вячеслав, не стесняйся, здесь все свои. Здравствуй, Прокофий Андреевич. Давно я у тебя не был.
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. С прошлой весны. Я и то думаю: загордился или, может, рассердился на что?..
   П л о т о в щ и к о в. Положим, ты этого не думаешь, не так глуп. Так что нечего зря и говорить. Трудно мне было к тебе ходить... (Взглянул на портрет.) Увеличивать отдавал?
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Нет, это Микола, сам.
   П л о т о в щ и к о в. Мила, поди сюда. До чего же ты на свою покойную тетку стала похожа... Ну, ладно. Мальчики-то, а? Коля - Толя? Вот тебе и Коля! Счастливый ты человек, Прокофий. Завидую. Оба мы с тобой вдовцы, но у тебя - дети. И хорошие дети. (Оглядывается.) Смотрите-ка, у них тут пир горой. Вячеслав Алексеевич, мы с тобой по бокалу шампанского выпьем, я полагаю?
   Ч а с т у х и н. Я-то выпью. А ты не будешь.
   Л ю д м и л а. Товарищи, ну что же это такое? Торопили-торопили, а теперь все расползлись. Папа! Толя! Дядя Леша! (Пытающемуся ускользнуть Ковако.) Товарищ инспектор, назад! Я не разрешаю.
   К а с а т к и н (в упоении). Правильно, Людмилочка, так их!.. Прошу всех поднять бокалы! Разрешите мне...
   П л о т о в щ и к о в. Ставьте бокалы, друзья. Это - надолго.
   К а с а т к и н. Алексей Георгиевич, не зажимай, брат! Я и тебя не побоюсь. У меня душа ликует, я должен высказаться.
   В о с т р я к о в. Две минуты!
   К а с а т к и н. Не уложусь. Эх ты, Толя! Брут ты после этого. Вот, ей-богу, люди! Итак, я предлагаю выпить за наших молодых товарищей, новаторов, скоростников-универсалов, добившихся следующих показателей... Братцы, караул! (Роется в портфеле.)
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Погряз, Николай Иванович.
   Н и к о л а й. Николай Иванович, есть охота!
   К а с а т к и н (вытащил смятый лист). Вот. Нет, не то...
   П л о т о в щ и к о в. Знаем показатели. Валяй дальше.
   К а с а т к и н. Пожелаем же, товарищи, нашему дорогому Коле и не менее дорогому Толе, чтоб их имена прогремели на весь Советский Союз, чтоб они вышли в большие люди, в министры, в депутаты, в лауреаты, чтоб они прославили и себя и наш завод...
   В о с т р я к о в. Регламент!
   К а с а т к и н. Пожелаем же... Ну вот, перебили. В чем была моя мысль? Ну вот - теперь забыл.
   П л о т о в щ и к о в. Потом вспомнишь. Выпили, братцы.
   Чокаются, пьют.
   К а с а т к и н. Прошу налить по второй. Закусывайте, товарищи, не стесняйтесь. Алексей Георгиевич, родной, разреши я тебе налью...
   Ч а с т у х и н. Нет, он больше пить не будет.
   П л о т о в щ и к о в. Кто тебе это сказал?
   Ч а с т у х и н. Хочешь опять нагнать давление? Пей. Я все Нине скажу.
   П л о т о в щ и к о в. Ладно, отстань. Не буду. Никого так не боюсь, как твою Нину Павловну.
   Ч а с т у х и н. А я - ни капельки. Что?
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Разрешите мне сказать.
   К а с а т к и н (вопит). Тише, тише!..
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Спасибо вам, дорогие товарищи, что пришли порадоваться нашей радости. Спасибо вам за сына. А тебе, Микола, вот мой завет: люби свой завод, держись за него, завод тебе еще нескоро тесен станет.
   П л о т о в щ и к о в. Хорошо, очень хорошо. Люблю старика.
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. И - не спеши. Николай Иванович тебя в министры прочит, а ты - не торопись. Министров много не требуется, на мильон людей одного хватает, и есть из кого выбрать. Это дело беспокойное, глубокого ума требует, как посмотришь - не всякий к нему призвание имеет, а знающему рабочему везде почет, на него цена не падает. (Снял с полки "пробу" - сверкающий стальной куб, приложил угольник.) Вот. Куб - он всегда и есть куб. Против этого не поспоришь.
   Ч а с т у х и н. Поспорю.
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Любопытно.
   Ч а с т у х и н. Дайте посмотреть. (Взял куб, приложил угольник, взглянул на просвет.) Идеально. Но точность - от силы пять соток, а ваш сын давно уже ведет счет на микроны. Приходите ко мне в лабораторию, и я докажу вам, что это не куб.
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Не куб? А что же это?
   Ч а с т у х и н. Неправильный шестигранник.
   В о с т р я к о в (хохочет). Убил! Что, Андреич? Отстаешь от жизни.
   П л о т о в щ и к о в. Смотри-ка, Прокофий. Именинник-то? Уже по плечу тебя хлопает.
   В о с т р я к о в. Я - по-дружески...
   П л о т о в щ и к о в. Помоложе дружка не нашел? (Улыбнулся, поднял бокал.) Будьте здоровы, ребята.
   Подъехала еще машина. В дверях появилась Вера
   Ермолаева. Лет ей примерно столько же, сколько
   Николаю. Она подвижная, темпераментная. Горячий блеск
   глаз, звонкий голос. Ее встречают восторженно.
   В о с т р я к о в. Верочка, иди скорее к нам! Вере шампанского!
   В е р а. Тише, девочки! (Дружный хохот.) Тьфу! Так привыкла своими девчонками командовать, что все время забываюсь. Во-первых, я вам не Верочка, а лицо официальное. (Вошла.) Товарищи! По поручению нашей профсоюзной организации... Громова!!
   В дверях показалась тщедушная девица, держа в руках
   огромную корзину цветов.
   Ну, куда ты пропала? Что я тебе велела? Как скажу "товарищи!" - так сразу вноси.
   Г р о м о в а (виновато). Она тяжелая, Верочка.
   В е р а. А шофер на что? Дорогой товарищ Леонтьев, Николай Прокофьевич! Профсоюзная организация горячо поздравляет вас с достигнутыми показателями и желает вам дальнейших успехов на благо нашей Родины. Колечка, голубчик!.. (Поцеловала его.) Это от двух тысяч женщин и девушек нашего завода. На платок, вытри - я тебя накрасила. Толечка, а с тобой я прямо не знаю, как мне быть. Я ведь не знала, что ты здесь будешь, - послала твою корзину на квартиру.
   В о с т р я к о в. Ничего. Соседи примут.
   В е р а. Нет, нехорошо. С корзиной Филатова поехала, ей поручено тебе речь сказать... Ну, ничего - она тебе завтра скажет, а я тебя поздравляю. (Поцеловала его.) Молодец, Толя, прямо не ожидала от тебя. Прокофий Андреевич, Милуша, поздравляю. Не хочу шампанского - от него зубы ломит, мне послаще чего-нибудь. Громовой налейте. Шоферу не надо, он за баранкой. (Пьет.) Тихо, девочки! Тьфу! Ребята, внеочередное сообщение! Имеются две пары билетов в академический театр. Пьеса "На дне" Максима Горького. Партер, второй ряд, за счет завкома. Приглашайте барышень - и марш!
   В о с т р я к о в. Микола, время! Людмила, одевайся!
   Л ю д м и л а. Ну ты - хозяин! "Людмила, одевайся". Может, еще я не захочу с тобой?
   В о с т р я к о в. В театр не хочешь?
   Л ю д м и л а. Меня братик возьмет. Возьмешь, Миколушка?
   Н и к о л а й. Брось ты Тольку дразнить.
   Л ю д м и л а. Ладно уж. Я - быстро. (Исчезает.)
   Н и к о л а й (Венцовой). Видите, не получается у нас с вами беседы.
   В е н ц о в а. Жалко, не хочется откладывать. Если б вы жили в центре мы могли бы встретиться после спектакля.
   Н и к о л а й. Слушайте! А если так - поедемте со мной в театр, в антракте перекурим и поговорим, а после закатимся куда-нибудь, где музыка играет. А, Толя?
   В о с т р я к о в. Правильно.
   Н и к о л а й (Венцовой). Согласны?
   В е н ц о в а. С удовольствием. Но...
   Н и к о л а й. Вы не думайте, что я таким чучелом поеду - я переоденусь. У меня эта операция хронометрирована - одна минута. (Убежал.)
   В е р а (заметно упавшим голосом). Толя, можешь взять мою машину. Я домой на электричке доеду.
   Ч а с т у х и н. Мы вас отвезем, Верочка.
   В е р а. Нет, нет, вам надо на дачу, а мне в город. Громова, скажи шоферу...
   Ч а с т у х и н. Едем, Алексей. Нина ждет обедать.
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Просим не забывать. Заходите всегда рады.
   Появился Николай, за ним - Людмила.
   Л ю д м и л а. В этом галстуке ты не поедешь. Слышишь, Микола?
   Н и к о л а й. Почему?
   Л ю д м и л а. Потому что не поедешь. Бедный папа, опять мы тебя бросаем.
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Ничего. Для нашего брата старика телевизор-то лучше всякого театра. Главное дело - ноги в тепле.
   Все уходят. Последним уходит Ковако. В дверях он
   останавливается и приподнимает шляпу.
   К о в а к о. Еще раз - примите благодарность и мои извинения. Инспекция была введена в заблуждение. Поверьте, для меня вопрос чести - выявить клеветников. Я ухожу, но я еще вернусь, чтобы сообщить вам, что они понесли заслуженную кару. И надеюсь, вы еще раз заведете для меня ту пластинку: "Люди гибнут за металл. Сатана там правит бал!" (Исчезает.)
   Картина вторая
   Кафе-ресторан под открытым небом на террасе
   пятнадцатого этажа. Ясная летняя ночь. Ярко горят
   рубиновые звезды Кремля, и четко различимы обведенные
   огненным пунктиром очертания высотной стройки.
   Угловой столик около решетки, ограждающей террасу. За
   столиком - Людмила и Николай Леонтьевы, Венцова и
   Востряков. Перед ними - недопитая бутылка вина,
   фужеры и ваза с пирожными. Невидимый джаз играет
   вальс.
   Н и к о л а й. "Когда труд - удовольствие, жизнь - хороша!" Как он это сказал, а? Я вздрогнул даже... Скажите, Лариса Федоровна, а с вами не бывает так: читаешь хорошую книгу, и вдруг тебя словно током ударит - моя мысль! Моя, только я ее выразить не умел, а вот писатель взял и выточил ее, как деталь из драгоценного сплава, да так, что все точно, ничего лишнего, все сверкает - бери в руки и любуйся... "Ложь - религия рабов и хозяев!" "Правда - бог свободного человека!" Замечательно...
   В о с т р я к о в. Тише ты, Микола. На тебя люди оглядываются.
   Н и к о л а й. А кому я мешаю? Я трезвый, трезвее тебя.
   Л ю д м и л а (Венцовой). По-моему, вам не очень понравилось?
   В е н ц о в а. Нет, я люблю этот спектакль, но, честно говоря, он мне немножко надоел. Я видела его, наверно, раз восемь и в лучшем составе. А главное - я до сих пор под впечатлением дня, проведенного в цехе.
   В о с т р я к о в. Эка невидаль.
   В е н ц о в а. Для вас. А я была потрясена: огромный светлый зал, именно зал, а не цех, умные машины, которые не грохочут, а шелестят, и около них молчаливые люди в белых халатах. Я бывала на операциях у Бурденко и Вишневского, и, знаете, у вас очень похоже на хирургическую.
   Н и к о л а й. Обстановка для работы терпимая.
   В е н ц о в а. Мне стыдно признаваться, но я все-таки до конца не поняла, в чем суть вашего метода.
   Н и к о л а й. Метод - это сильно сказано. Есть кое-какой опыт... Вам разве Толя не рассказывал?
   В е н ц о в а. Рассказывал. Но, по-видимому, я очень тупа. Так что придется вам меня просвещать. Не хочется?
   Н и к о л а й. Не очень. Сейчас потанцевать бы... или почудить.
   Л ю д м и л а. Расскажи, Миколушка, ты же обещал.
   Н и к о л а й. Ну ладно - коротко. Суть дела? Как вам известно, наш цех изготовляет детали для точных приборов. Допуски у нас небольшие, часто порядка одного-двух микронов.
   В е н ц о в а. Невероятно! Микрон - это ведь сотая доля миллиметра!
   Н и к о л а й. Если вам не обидно будет - тысячная. У точности есть много врагов. Грязь, неисправность станка и инструмента отметаем - этих врагов мы побороли. Но вот горе: деталь по официальной технологии проходит больше десятка различных операций, следовательно, должна побывать в десятках рук, на разных станках, ее приходится снимать со станка и наново закреплять - на этом теряется точность, а стало быть, и время. Обычно мы с Толей сводим несколько операций в одну.
   В е н ц о в а. Каким образом?
   Н и к о л а й. По-разному. Например, изготовляем для себя специальные резцы с несколькими режущими кромками.
   В е н ц о в а. Сами изготовляете резцы? Вы же токарь, а не слесарь.
   Н и к о л а й. Без этого нельзя. Приходится и лекала делать, и фрезеровать, и нарезать зубья, и шлифовать. Так что правильнее будет сказать: я резчик по металлу. Мы с Толей вдвоем делаем работу десяти-двенадцати рабочих разных специальностей, а вскоре сможем делать то же самое врозь.
   В е н ц о в а. Но это же кустарщина!
   Н и к о л а й. Как угодно называйте. Только факт налицо - двадцать годовых норм.
   В е н ц о в а. И при этом у вас не бывает брака?
   Н и к о л а й. Совсем.
   В е н ц о в а. Представляю себе, как вас придирчиво контролируют.
   Н и к о л а й. Нас совсем не контролируют.
   В е н ц о в а. Что за вздор! Почему?
   Н и к о л а й. Именно потому, что у нас не бывает брака. Вот. (Вынул из кармана стальной стерженек.)
   В е н ц о в а. Что это?
   Н и к о л а й. Мое личное клеймо. Ставлю свое клеймо - вот так. (Показывает.) И продукция идет на склад мимо отдела технического контроля.
   В е н ц о в а. Удивительно. (Вострякову.) У вас тоже есть такое?
   Н и к о л а й. Будет. А пока мы работаем вместе - продукция идет под одним клеймом.
   В е н ц о в а. Последний вопрос. Кто вам устанавливает расценки?
   Н и к о л а й. Мы сами.
   В е н ц о в а. Вы? Как же вы это делаете?
   В о с т р я к о в. Выражаясь научно: органолептическим путем.
   В е н ц о в а. Как, как?
   Н и к о л а й. Органолептически. При помощи внешних органов. Попросту говоря - на глазок.
   В е н ц о в а. Разве это не кустарщина? Почему вы смеетесь?
   Л ю д м и л а. Дайте сказать бывшей нормировщице. Очень просто - работа мелкосерийная, если выводить цену из официальной технологии - для завода получится чересчур дорого. С ними спорить трудно - их расценки всегда ниже.
   В е н ц о в а. Послушать вас, вы у себя в цехе уже построили коммунизм. Каждому по потребностям...
   Н и к о л а й. В том-то и дело, что пока еще не каждому. Есть низкооплачиваемые, многосемейные - живут трудно. А про себя скажу - мне хватает.
   В о с т р я к о в (вяло). Ну, заврался. Вот болтология...
   В е н ц о в а. Хватает? Понимаю. Вы сыты, хорошо одеты, покупаете книги - но разве это всё? Разве вы можете приобрести комфортабельную квартиру, зимнюю дачу, настоящую машину?..
   Н и к о л а й. Нет, пока не могу. А как вы понимаете "каждому по потребностям"? Как в "Сказке про рыбака и рыбку" - захотел дворец из чистого золота - на? С такими рыбаками коммунизма не построишь - по бревнышку растащат. Человек без совести - тот никогда сыт не будет, а если у человека совесть есть - она меру знает.
   В о с т р я к о в. Путаешь ты...
   Л ю д м и л а. Что такое? Сначала Микола киснул - Толя веселился, теперь братишка разошелся - этот, как туча, мрачен.
   В о с т р я к о в. Я не мрачен. Только я считаю, что в ресторане надо пить, есть и танцевать, а для дел есть другое время и другое место.
   В е н ц о в а. Не сердитесь, Анатолий Акимович.
   В о с т р я к о в. Я не сержусь, а не люблю, когда Микола впадает в телячий восторг и интеллигентщину. "Когда труд - удовольствие, жизнь хороша!" Типично босяцкое рассуждение! Сделай так, чтобы работа мне была приятна... Так все лодыри рассуждают.
   Н и к о л а й. Чудак. Ведь мы с тобой сейчас не на дне, а вон куда забрались - на пятнадцатый этаж. В нашей стране...
   В о с т р я к о в. Что "в нашей стране"? Что ты меня учишь? Я сам знаю - в нашей стране труд почетен, он есть дело чести, доблести и геройства... И верно - без труда у нас не завоюешь ни власти, ни положения, за свой труд ты можешь иметь и деньги, и моральное удовлетворение, и всякое удовольствие. Но путать одно с другим - не надо. (Встает.) Пошли, Милка.
   Л ю д м и л а. Куда?
   В о с т р я к о в. Потанцуем.
   Л ю д м и л а. Видали? По-хозяйски разговаривает. Нет, Толя, не хочется.
   В о с т р я к о в. Что так?
   Л ю д м и л а. Интересный разговор. Ну, а как по-твоему?
   В о с т р я к о в (садясь). При чем тут - по-моему? При коммунизме стирается грань между городом и деревней, между трудом умственным и физическим, - читали кое-что, разбираемся. А вот насчет стирания граней между трудом и удовольствием - об этом я что-то у классиков марксизма не читал.
   В е н ц о в а. А вы как думаете?
   В о с т р я к о в. А я думаю - при коммунизме техника до того разовьется, что люди смогут работать не восемь часов, а один час, ну полтора. А остальное время... они будут полностью принадлежать самим себе.
   Н и к о л а й. Вот тоска-то! А что это значит - принадлежать самому себе? Пирожные есть? Я вот одно съел - и не хочу больше.
   В е н ц о в а. Ого! Ну-ну, любопытно. А как, по-вашему?