Крон Александр Александрович. Кандидат партии

   К а с а т к и н. Ах, чертовки, подвели! Вот, ей-богу, люди! А ты уже и напугалась? Хочешь без издержек? Нет, голубушка моя...
   В е р а. Я напугалась? Нет, дорогой мой, начинать с брака да поломок это плохая пропаганда. Ты вчера после гудка хвать портфель, машину забрал да и укатил в высшие инстанции, а я до полуночи из цеха не вылезала и всякого наслушалась. Теперь ожглись - так знаешь, как заговорили... с подковырочкой.
   В о с т р я к о в. А вы, товарищ предзавкома, уже в плену отсталых настроений? Нехорошо.
   В е р а. Алексей Георгиевич, ну зачем он так говорит? А председателем ты меня можешь не называть. Я фигура временная, сплю и вижу тот день, когда меня в цех отпустят. Я и заместителем ни за что не останусь.
   П л о т о в щ и к о в. Ну, ну. Останусь - не останусь. Ты коммунистка, оставят - так останешься. Дисциплина для вас существует?
   В е р а. Существует. Я дисциплины ничуть не хочу отрицать, но ведь надо и меня понять. Раз я чувствую, что выдыхаюсь...
   П л о т о в щ и к о в. Что значит - выдыхаюсь?
   В е р а. Авторитет кончается - вот что это значит. В сорок третьем году у меня действительно был авторитет: комсомолка - начальник ПВО объекта, двести девок под началом, и каждая тебе в рот смотрит, а тут еще медаль военная за тушение зажигалок - Верочка была на заводе первый человек. Теперь я вас спрашиваю: сколько можно на этом ехать? Сейчас зажигалки не играют, сейчас давай производительность труда, совмещение профессий, экономию, качество... А что я могу дать, если я из каждого квартала по два месяца в завкоме сижу? Что я на сегодня из себя представляю? Ничего решительно. Я уж по тому догадываться стала, что мои девчонки мне дерзить начинают, а я молчу... (На глазах у нее слезы.)
   П л о т о в щ и к о в (улыбается). Ну, хорошо, пойдем ко мне, обсудим положение. (Уводит Веру.)
   Появился успевший переодеться Частухин. В руках у
   него большой никелированный поднос.
   Ч а с т у х и н. Все в сборе? Чудесно. (Ударяет в поднос, как в гонг.) Здравствуйте, товарищи.
   К а с а т к и н. Вячеслав Алексеевич, дорогой... Ну - как? Общее впечатление?
   Ч а с т у х и н. Что ты, Николай Иванович? Это ведь не стихи.
   Бежит Людмила, вбегает на террасу.
   Л ю д м и л а. Здравствуйте... Руки не подаю - грязная...
   В о с т р я к о в. Постой. Ты что же вчера не приехала?
   Л ю д м и л а. Некогда, Толя. У Миколы в заочном зачетная сессия.
   В о с т р я к о в. Жалко. Интересный вечерок был.
   Л ю д м и л а. Не жалей, Толя. Я ведь не очень люблю смотреть, как ты красуешься.
   В о с т р я к о в. Ты вообще последнее время не любишь на меня смотреть.
   Л ю д м и л а. Нет, почему же? Когда в волейбол играешь - люблю. Смотри, Толя, не отрывайся от нашей команды - у тебя живот растет. (Скрывается внутри дома.)
   Идут Николай и Венцова. Николай весел, разгорячен
   игрой.
   В е н ц о в а. Коля, постойте...
   Они остановились.
   Посмотрите на меня. Что вы улыбаетесь?
   Н и к о л а й. Просто так. Смешная игра была. Интересно, почему люди злятся, когда проигрывают?
   В е н ц о в а. Господи, он еще весь там! Меня поражает ваше легкомыслие. Неужели вы не понимаете, что от мнения Частухина зависит очень многое - директор ему очень доверяет.
   Н и к о л а й. А я еще больше.
   В е н ц о в а. Коля, я хочу, чтоб в сегодняшнем разговоре вы вели себя как настоящий мужчина. Вы должны отстаивать свои убеждения, и отстаивать до конца. Помните, что я в вас верю.
   Н и к о л а й (сжал ее руку). Спасибо, Ларочка.
   В е н ц о в а. За что?
   Н и к о л а й. За эти самые слова. Очень ко времени. Я вам сейчас ничего не скажу. Одно обещаю - краснеть за меня не будете.
   Поднимается на террасу. Идет с площадки Прокофий
   Андреевич, принаряженный по-праздничному. Остановился
   в нерешительности.
   Ч а с т у х и н. Прокофий Андреевич, пожалуйте сюда. У нас секретов нет.
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Если разрешите...
   Прокофий Андреевич поднимается на террасу. Вернулась
   Людмила. Все рассаживаются. Нина Павловна взяла
   блокнот и приготовилась стенографировать.
   К а с а т к и н. Ох, разгромит! По глазам вижу.
   Ч а с т у х и н. Ниночка, право, я не знаю, стоит ли записывать... Впрочем, как хочешь. Итак... начну с некоторых частных замечаний. Книга снабжена большим количеством фотографий, изображающих авторов на различных этапах производственного процесса. Сами по себе фотографии выполнены превосходно...
   К а с а т к и н. Ага! Что я говорил? Слышишь, Ларочка?..
   В о с т р я к о в. Погоди, Николай Иванович. Не мешай.
   Ч а с т у х и н. Боюсь, однако, что познавательная роль их невелика. Кроме того, в таком обилии фотографий есть нечто нескромное и даже отдающее саморекламой.
   Н и к о л а й. Верно. Карточки эти - ни к чему.
   В о с т р я к о в. Значит, долой? Ну что ж - я не возражаю.
   Ч а с т у х и н. А вы, Лариса Федоровна?
   В е н ц о в а (пожав плечами). Вы одной фразой зачеркнули мою трехмесячную работу. Но если так нужно для дела - не смею спорить.
   Ч а с т у х и н. Второе замечание. Как известно, Николай Прокофьевич и Анатолий Акимович работают совместно. Я берусь доказать следующее: все, что товарищи делают вдвоем, может быть сделано, а многое уже и делалось ими, с равным успехом порознь.
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Позвольте мне, Вячеслав Алексеевич, одно только замечание дать. Совершенно правильная ваша мысль - могу подтвердить. Весной Толя выезжал на курорт и Николай один управлялся.
   Ч а с т у х и н. Отсюда напрашивается вывод: у нас нет никаких оснований возражать против того, чтоб товарищи работали вместе, но возводить спаренную работу в правило и пропагандировать обезличку, с моей точки зрения, не нужно.
   В о с т р я к о в (тихо, Касаткину). Слыхал, как клинья вбивает? Ловок. Для чего это только ему?..
   Ч а с т у х и н. Вы что-то хотели сказать, Анатолий Акимович?
   В о с т р я к о в. Да нет - молчу. Я потом скажу.
   Ч а с т у х и н (Николаю). А вы?
   Н и к о л а й. Не знаю, что вам ответить, Вячеслав Алексеевич. У нас с Толей до сих пор недоразумений не было, потому что мы друзья. У нас все общее и все пополам, даже продукцию метим одним клеймом. А если шире посмотреть - так, может, вы и правы.
   Ч а с т у х и н. Но все это, повторяю, частности... Перехожу к основному вопросу, вызывающему у меня наибольшие сомнения.
   К а с а т к и н. Ты уж не пугай нас, Вячеслав Алексеевич. Что-то ты не того - начал как будто за здравие...
   Ч а с т у х и н. В основе книги лежит большой и ценный опыт. Но сумеет ли рабочий применить его, принесет ли книга в том виде, как она есть, реальную пользу? Я в этом не убежден.
   К а с а т к и н. Помилосердствуй!
   Ч а с т у х и н. В книге подробнейшим образом, с протокольной точностью, шаг за шагом описан процесс изготовления различных деталей. Быстрота и точность вашей работы зависят, с моей точки зрения, от двух решающих факторов - высокой производственной культуры и универсальной подготовки. Высокая культура, талант и знания позволяют вам в каждом отдельном случае находить наиболее эффективное технологическое решение, другими словами - подойти к задаче творчески. Универсальная подготовка позволяет вам совмещать много разнородных операций. И вот, читая книгу, поневоле приходишь к парадоксальному выводу: рабочему, который не обладает вашей культурой и универсальными навыками, книга не нужна - он не сумеет у вас ничего перенять. Рабочему, который всем этим обладает, она тем более не нужна, - учтите, что вы делаете уникальную работу и ваш опыт не может быть просто скопирован. Нужна не рецептура, а метод, принцип.
   К а с а т к и н. Но позволь, Вячеслав Алексеич, родной мой... Но метод же есть?..
   Ч а с т у х и н. Милый Николай Иванович, боюсь, что разговор о методе был начат несколько поспешно. Ведь метод - понятие не только техническое, но и идейное, философское, политическое, наконец. Попытайтесь обобщить практику Леонтьева и Вострякова, и вы увидите, что она опрокидывает многие наши привычные понятия, в частности наши представления о разделении труда. Ведь если пойти по их пути, то естественно будет признать, что в ближайшем будущем ведущим на производстве должен стать тип разносторонне подготовленного рабочего-универсала, который вытеснит носителей узкой специальности... Все это очень увлекательно, но ведь на эти вопросы книга никакого ответа не дает, и пусть авторы положа руку на сердце скажут: готовы ли они сейчас к тому, чтоб этот ответ дать?
   Н и к о л а й (вскочил). Вот! В самую сердцевину вы попали. Тут, если задуматься, такой узелок завязан... И как подойти - не знаю, я прямо измучился... Вот возьмите - меня некоторые кустарем дразнят. Какой же я кустарь, если я самой передовой техникой владею? Нет, говорят, тебе бы по ювелирной части пойти, а для производства это не нужно...
   В о с т р я к о в. Постой, Микола, об этом после... Вячеслав Алексеевич, можно вам вопрос задать?
   Ч а с т у х и н. Пожалуйста.
   В о с т р я к о в. Простите, конечно, за прямоту... Вот вы старый опытный специалист, мы вам доверяем, сколько раз с вами советовались, - и вы нас не только что не остерегли, а, ежели припомните, поздравляли и шампанское пили за наши успехи. А теперь стоило сороке на хвосте слушок принести, будто какие-то девчонки браку наделали, - и вдруг вас осенило? Неудобно как-то получается...
   Ч а с т у х и н (растерянно). Какой слушок? Я ничего не знаю... Мне не очень понятен ваш тон, Анатолий Акимович, но я готов вам отвечать. Да, я старый опытный специалист, но, к сожалению, очень молодой марксист, лишь недавно мне пришлось по-настоящему задуматься о том, какая связь существует между техникой и идеологией. Не хочу себя оправдывать - у меня и раньше были сомнения, мне казалось, что с разговорами о методе следовало бы повременить, но в тот момент печать уже прогремела и я... побоялся.
   В о с т р я к о в. Так. Струсили, значит?
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Нехорошо разговариваешь, Анатолий. Грубо.
   Ч а с т у х и н. Да, струсил, если нужно, чтоб было произнесено более резкое слово. Скажу больше - здесь проявилась моя отвратительная мягкотелость. Льщу себя надеждой, что в сегодняшнем нашем разговоре я к какой-то мере сумел ее преодолеть.
   В о с т р я к о в. Ясно. Так помогите нам, а? Мы-то простаки - нам бы сразу к вам обратиться. Вроде как к руководителю работ. Где двое, там и трое - неужто не потеснимся? Микола, ты как? Ведь не в деньгах дело, главное, людям пользу дать. Вячеслав Алексеевич, у вас уж, наверно, все продумано, что и как обосновать?.. А то ведь сроки на нас жмут, надо, чтоб в этом году вышло... В три недельки не управитесь?
   Ч а с т у х и н. Я не понимаю - вы что же... хотите купить мою помощь? Вы берете меня в долю? Я готов вам помогать, давайте искать вместе, причем, конечно, ни о каком соавторстве не может быть и речи... Но поверьте мне: связывать себя определенными сроками нельзя, всякая торопливость в серьезном деле неуместна.
   В о с т р я к о в. Так, так. Ну что ж, спасибо вам, товарищ Частухин. Наше рабочее спасибо. Низко кланяемся. Где уж нам с суконным рылом книги писать. Хоть вы и в партию вступили, а, видно, старое-то в вас еще крепко сидит. Только ведь мы не из пугливых. И без вас дорогу найдем. А будете метать - ну тогда уж не обессудьте...
   Н и к о л а й. Ты что - с ума спятил?
   Ч а с т у х и н. Что же это такое, товарищи? Как он со мной говорит? Я не хочу его слушать. Мне не приходилось выгонять людей из дому, так что вы, пожалуйста, оставайтесь, но разрешите мне уйти... Я так не могу. (В волнении убегает в глубь дома.)
   Общая растерянность.
   К а с а т к и н. Ребятки, ну как так можно? Вот, ей-богу, люди! - не умеют говорить спокойно.
   Н и к о л а й (встал, говорит очень тихо). Ну вот что, Толя, иди, проси прощенья.
   В о с т р и к о в. Ты - не командуй.
   Н и к о л а й. Иди, иди. Скажи: простите меня, дурака. А не простит сразу - еще раз попроси.
   В о с т р я к о в. Может, еще на колени стать? Нет, уж это вы простите. Пускай я груб, зато ты чересчур ласков. Вопрос принципиальный. Опорочить метод не дам - драться буду. Ты - как знаешь, а в своей новаторской роли недооценивать не позволю!
   Н и к о л а й. А я тебе говорю - иди. Скажи спасибо за науку, за правду, за то, что от стыда избавил. Николай Иваныч!
   К а с а т к и н. Слушаю, родной.
   Н и к о л а й. Давай обратно рукопись. И - кончай шумиху. Поигрались и хватит. Отбой.
   К а с а т к и н. Что? Не дам. Хоть дерись - не дам. Шуточное дело возглавили движение, весь мир на нас смотрит, а мы вдруг на попятный? Да это же политический скандал, мы с тобой костей не соберем.
   Н и к о л а й. Ничего, переживем. А людей с толку сбивать - это лучше? Я писем получаю что ни день, то больше, - а что отвечать?
   К а с а т к и н (в отчаянии). Ребятки! Микола, Толюшка, послушайте меня, я вам дурного не скажу. Ну, мне-то вы верите? Толечка, родной, я тебе прямо скажу - ты погорячился. Вячеслав Алексеевич замечательный человек, честнейший, но он недопонимает. Он сам ученый человек, кандидат наук, у него склад ума теоретический, а мы с тобой люди рабочие, практики, мы не научные труды пишем, а подымаем производительность труда. В указах правительства вот именно говорится... (Роется в портфеле.) "За разработку и широкое внедрение новейших методов..."
   Н и к о л а й. Правильно. А метод не разработан, опыт не внедрен. На год работы.
   В о с т р я к о в. Год! Маленький ты, что ли? Перехватят идею, а мы останемся в стороне. А приоритет? Я не о себе хлопочу - о заводе.
   К а с а т к и н. Коля, голубчик, молчи, не отвечай. И тебя люблю, но ты тоже неправ. Я тебе объясню почему. Потому, что ты смотришь на вопрос со своей, так сказать, сугубо индивидуальной колокольни. А я вижу его с государственной колокольни и торжественно заявляю тебе: Коля, родной, ты не имеешь никакого морального права забирать рукопись. Я тебе поражаюсь, тезка! Пойми: ты - наше знамя.
   Н и к о л а й. Что? Какое знамя?
   К а с а т к и н. Знамя движения. И я не могу допустить никакого ущерба твоему авторитету, не могу давать пищу отсталым элементам... Поверь: мне с государственной точки зрения виднее...
   Н и к о л а й. Знаешь что, Николай Иванович? Брось звонить. Ты, конечно, ответственный товарищ, но ведь я тоже не лавочку держу. Почему это ты можешь государственно мыслить, а я не могу? Почему ты знаешь, чего хочет государство, а я не знаю? А я вот чувствую, что не ты прав, а я. А раз я прав - стало быть, я говорю от имени государства, а не ты.
   В о с т р я к о в (ехидно). Кажется, французский король Людовик этак говорил: "Государство - это я".
   Н и к о л а й. Не знаю, почему он так говорил, а я, слава богу, не король - я за свои слова отвечаю.
   Л ю д м и л а. Знаешь, Толя, был еще другой Людовик, похуже. Тот говорил: "После меня - хоть потоп".
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Верно, Милка! Был такой, только вот я его номер позабыл. Не ему ли, в аккурат, башку-то оттяпали?
   В о с т р я к о в. Понятно. Семейство Леонтьевых выступает единым фронтом. Знаете что, Людмила Прокофьевна, давайте поговорим начистоту. Я вашими намеками сыт по горло.
   Л ю д м и л а. Намеками?
   В о с т р я к о в. Да. Я себя с Миколой не думаю равнять, но из милости состоять при их особе я тоже не желаю. Я себе цену знаю, и не будь меня еще неизвестно, как бы дело обернулось, ржавел бы он, как чудак, в неизвестности... (Николаю.) Отбой бьешь? А меня ты спросил? На меня ты плюешь, ладно - Лару все-таки не грех бы спросить, она книгу-то писала.
   Н и к о л а й. Что ты о Ларе беспокоишься? Скажи ему, Лара.
   В е н ц о в а. Я не хотела говорить при всех... Я не оправдываю грубости Анатолия, но мне она кажется более понятной и простительной, чем ваша растерянность при первом же натиске. Вы вели себя, как тряпка.
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч (тихо). Та-ак. Из знамен да в тряпки. Скоро.
   Н и к о л а й (Венцовой). Так? Ну, ладно, с вами у меня отдельный разговор будет, а вот Толе я отвечу. Слышали, как он заговорил? Меня, мол, не спросили. Верно, нехорошо. Это ведь оттого, Толя, что до сей поры ты со мной не часто спорил, - поневоле избалуешься.
   К а с а т к и н. Коля, родной, вот за это хвалю - самокритично подходишь. Ребятки, помиритесь...
   Н и к о л а й. Это плохо, когда люди не спорят. Зато как заспорили все вдребезги. Ну что ж, дело поправимое - мы не наглухо склепаны, разойдемся без аварий. Делить нам нечего, разве что славу делить захочешь, так и тут недоразумений у нас не будет - забирай хоть всю, а я, признаться, сыт. Я тебе не препятствую: выступай с речами, снимайся в фас и в профиль, хочешь книгу печатать - вали, только чур за одной своей подписью.
   В е н ц о в а. Вы с ума сошли, Коля? А как же вы?
   Н и к о л а й. А я, Ларочка, устал от шумного света - и с завтрашнего дня возвращаюсь в исходное положение. Отработал смену - и домой. Заходите, если не скучно с простым рабочим, - адрес прежний. А то выходите за меня замуж, Лара? Зарабатываю прилично, во хмелю смирен, только вот что в знатные не вышел.
   В о с т р я к о в. Ну ладно. Пора кончать... (Вскочил и быстрыми шагами вошел внутрь дачи.)
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Не расстраивайся, Микола. Будем жить, как прежде жили. От цирка этого подальше - оно даже лучше.
   Л ю д м и л а. Перестань, папа. Ты опять за свое? (Подошла к брату.) Мы с тобой к экзаменам будем готовиться, верно, Миколушка?
   К а с а т к и н (прислушивается). Пошел все-таки. Не выдержал. Уговорил я его. Вот, ей-богу, люди! Шумят, нервничают, а чего? Сами не знают.
   Н и н а  П а в л о в н а (перестала стенографировать, встала и тоже прислушалась). Товарищи, до сих пор я ни во что не вмешивалась, даже когда Востряков оскорблял моего мужа. Но я решительно требую, чтобы Алексея Георгиевича оставили в покое. Скажите Вострякову, чтоб он не смел к нему ходить.
   Но уже поздно, в дверях появился Плотовщиков. За его
   спиной - Востряков.
   П л о т о в щ и к о в (отыскал глазами Николая). То, что мне сейчас сказали, - правда?
   Н и к о л а й. Правда.
   П л о т о в щ и к о в. Как хорошо! Прямо диву даешься: рабочий, кандидат в члены великой партии большевиков, новатор производства, через пятилетки шагает, а чуть погладили его против шерсти - он и скис: "Ничего не хочу, ничего не желаю - отpaботал смену - и домой!" Такой скромный, такой простой... Только меня не проведешь. Бывает скромность паче гордости, простота хуже воровства. (Старику.) Это ты парня мутишь, я тебя насквозь вижу... (Николаю.) Ты брось фокусы. Незаменимых нет. Я ведь не погляжу, что мы в свойстве...
   Н и к о л а й. Знаете что, Алексей Георгиевич? Вы думайте про меня что хотите, а голоса не повышайте - понятно вам? Я вас очень уважаю, но я сегодня выходной - и не желаю.
   П л о т о в щ и к о в. Ловко! Что же, по воскресеньям твоя коммунистическая совесть спит? А еще хочешь быть членом партии! А ты знаешь, что такое коммунист? Настоящий коммунист - это человек, который в коммунистическом Завтра был, видел счастливую гармоническую жизнь на земле, прикоснулся уже к этой жизни... Что смотришь, думаешь, я заговариваться стал? В мыслях своих переносился, внутренним взором видел, сердцем прикоснулся. И отпущен он оттуда на короткий срок, для того чтоб рассказать о ней людям, сказать, что близко она, и дорогу указать. А придется с боями идти - биться в первом ряду, вдохновлять и вести, жизнь положить, если надо... Я в тебя, как в родного сына, верил, думал: ты - настоящий, а ты... (Пошатываясь, уходит.)
   Пауза.
   Н и н а  П а в л о в н а (Анатолию). Зачем вы это сделали? Что вы ему наговорили?
   В о с т р и к о в. Сказал, что было.
   Н и н а  П а в л о в н а. Проверю. Имейте в виду - у меня записано каждое слово, сказанное здесь. С сегодняшнего дня я очень переменила свое мнение о вас.
   Вбегает Вера.
   В е р а. Товарищи, что тут у вас было? Алексею Георгиевичу плохо.
   Все бросаются в комнаты.
   Занавес
   Действие третье
   ЗИМА
   Картина первая
   Знакомая по первому действию комната в домике на
   шоссе. Неяркий свет висящей над столом электрической
   лампы. На столе - накрытый салфеткой ужин, стакан с
   блюдцем и термос. Людмила сидит, завернувшись в
   вязании платок, и, перебирая струны гитары,
   вполголоса напевает. Из соседней комнаты выглянул
   Прокофий Андреевич. Он в очках, в руках книга.
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Который час?
   Л ю д м и л а (не оборачиваясь). Одиннадцатый в начале. Ты бы лег, папа.
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Да нет уж, подожду. (Позевывает.) Ишь, как вызвездило. Завтра морозец будет.
   Л ю д м и л а. Почему ты думаешь?
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Не думаю, а знаю. Ты что поешь, Милка?
   Л ю д м и л а. Это старинное. В "Бесприданнице" поют.
   П р о к о ф и й  А н д р е е в и ч. Хорошо. Сюжет не так чтоб веселый, а мелодия хороша. (Ушел.)
   Людмила, задумавшись, перебирает струны, затем опять
   запела.
   В дверях появляется Востряков. Остановился, слушает.
   Л ю д м и л а (оборвала пение, улыбнулась). Миколушка...
   В о с т р я к о в. Нет, это я, Мила.
   Л ю д м и л а (вскрикнув, обернулась). Ох, как ты меня перепугал. Разве можно так?
   В о с т р я к о в. Почему дверь не заперта?
   Л ю д м и л а. Николая еще дома нет.
   В о с т р я к о в. А где он?
   Л ю д м и л а. Где же ему быть? На заводе.
   В о с т р я к о в. В вечернюю работает?
   Л ю д м и л а. Нет, с утра не приезжал.
   В о с т р я к о в. Войти не приглашаешь?
   Л ю д м и л а. Заходи. Только ноги обмети получше.
   В о с т р я к о в (обмел веником ноги, снял пальто, вошел. Оглядывается). Все как будто по-прежнему?
   Л ю д м и л а. Как будто.
   В о с т р я к о в. Отец здоров?
   Л ю д м и л а. Спасибо.
   В о с т р я к о в. Что это я хотел тебя спросить? Алексей Георгиевич на работу вышел?
   Л ю д м и л а. Не слыхала.
   В о с т р я к о в. Понятно. Значит, все по-прежнему.
   Л ю д м и л а. Выходит так. А у тебя? Все в ЦК Союза работаешь? Инструктором, кажется?
   В о с т р я к о в. Нет, подымай выше. Теперь на орготделе сижу. Временно исполняющим.
   Л ю д м и л а. Ну, что ж, хорошо. И сам начальник, и к высшему начальству близко, и пешком ходить не надо.
   В о с т р я к о в. Злая вы стали, Людмила Прокофьевна.
   Л ю д м и л а. Ты меня доброй не видел.
   В о с т р я к о в. Это верно. Я к тебе всей душой, а ты - эх! Только мучила меня. А зачем?
   Л ю д м и л а. Зачем? Когда мучила - не знала зачем, иной раз сама удивлялась, какой бес меня за веревочку дергает. И жалко тебя станет, и прощенья хочется просить. А вот теперь знаю. А затем, Толя, что нравился ты мне и полюбить тебя хотелось, а все-таки сердце мне говорило, что верить тебе нельзя. А ты как думал, почему девушки парней мучают? И хочется полюбить и боязно - вдруг плохой человек? Ума-то столько не нажито, чтоб сразу распознать, а коли понравился парень, недолго и последнего решиться. Вот одна защита и остается - помучить вволю. А сама думаешь: если человек настоящий и меня любит - он все преодолеет и от этого мне еще больше полюбится, а если плохой, обязательно он себя выдаст, где-нибудь да прорвется... Много я из-за тебя слез пролила, но благодарю свою судьбу, что вовремя опомнилась.
   В о с т р я к о в. Мила, неужели ты меня за подлеца считаешь? Что верно, то верно, с Частухиным я тогда нехорошо говорил, признаю. А перед Миколой я чист. Знаю, поговаривают, будто я ему дорогу перебежал, только это неверно, Микола все равно бы отказался, а я его не порочил, жизнью тебе клянусь...
   Л ю д м и л а. Не клянись, я тебе, пожалуй, и без клятвы поверю. Только много ли мне радости от того, что ты не жулик? А человек ты мне все равно чужой, и доверия настоящего у меня к тебе нет.
   В о с т р я к о в. Так. Нет, значит, доверия?
   Л ю д м и л а. Нет.
   В о с т р я к о в. Как это понимать? Личного доверия нет... или, может быть, политического?
   Л ю д м и л а. Человеческого. А если хочешь, то и политического. Это ведь одно и то же.
   В о с т р я к о в. Любопытное заявление. Что же я, по-твоему, враг Советской власти? Хочу восстановления капитализма? Так? Тогда уж будь принципиальной до конца, ведь ты комсомолка: заяви куда следует об известных тебе фактах, докажи...
   Л ю д м и л а. Тише, тише, не ершись. Заявлять мне нечего, и доказывать я тебе тоже ничего не обязана. Что хочу, то и говорю, а тебя слушать никто не неволит, хочешь - слушай, а не хочешь - прощай.
   В о с т р я к о в. Ну, говори. Послушаем.
   Л ю д м и л а. Советской власти ты не враг, да она тебе ничего, кроме хорошего, и не сделала. Капитализм восстанавливать тебе тоже ни к чему, потому что еще неизвестно, как бы он для тебя обернулся. Ну, выбился бы ты в кулачки или старшие приказчики, так ведь это жизнь довольно серая, ты лучшую видел. А человек ты с головой, соображаешь, от тебя не только вред, а и польза может быть, только присматривать за тобой надо хорошенько. И все-таки ты нам чужой.
   В о с т р я к о в. Кому это - нам?
   Л ю д м и л а. Нам. Мне, отцу, Миколе.
   В о с т р я к о в. Ты за Миколу не говори. Кабы не твои старания, мы с Николаем давно поладили бы.
   Л ю д м и л а. Нет. Разные вы... во всем.
   В о с т р я к о в. Например?
   Л ю д м и л а. Да что ни возьми: Микола весь в работе, он без нее дышать не может, а ты, если правду говорить, своими руками работать не очень-то любишь, тебе больше по душе посматривать да покрикивать. Микола он будущим живет, не своим только будущим, а общим, нашим. А на тебя я смотрю, и думается мне: а зачем тебе, Толя, коммунизм? Тебе и в переходный период неплохо живется, человек ты властный, самолюбивый, а таланта большого нет, ты своего потолка достиг, и тебе сегодняшний день милее завтрашнего. И вот, доказать не умею, а по-женски чувствую, - хоть ты парень и самоуверенный, а в будущее с опаской поглядываешь, как бы тебя по ходу движения не потревожили. И если тебя как следует потревожить, ты ведь и злым можешь быть.