Страница:
Александр Иванович возвращается в Учебный отряд несломленным. Он полон энергии. Что ни аттестация, то похвальный лист. В том же году он оканчивает курсы, получает звание старшего лейтенанта и право самостоятельного управления кораблем.
Назначение командира боевой части, будь он штурман или минер, командиром подводной лодки - всегда событие. Ответственность командира корабля, даже если этот корабль - "малютка", несомненно выше, чем ответственность командира боевой части на средней или даже большой лодке. Большая лодка или маленькая - командир всему голова. В подводном положении у лодки всего один глаз - перископ. В перископ смотрит командир. Только он принимает основные решения - о курсе, скорости, погружении и всплытии и о конечной цели всех эволюции лодки - о торпедной атаке, учебной в мирное время, боевой во время войны. Если во время своего дублерства на "Пикше" Саша Маринеско еще мог ощущать себя шустрым лейтенантиком, которому и пошалить можно, потому что над ним есть командир корабля: командир и пожурит, и поправит, и посоветует, - то, вступив в командование подводной лодкой "М-96", Александр Иванович сразу повзрослел от груза огромной ответственности, свалившейся на его плечи. Предстояло отвечать не только за свои поступки, но за действия каждого матроса, за его поведение на корабле и на берегу, за боевую подготовку и боевой дух экипажа. Короче говоря, за все.
Казалось бы, отличное знание лодки среднего тоннажа должно было облегчить молодому командиру освоение "малютки". В чем-то, конечно, и облегчило, но с первых же дней обнаружились непредвиденные трудности, заставившие Александра Ивановича с головой окунуться в повседневные заботы.
Главная из этих трудностей заключалась в том, что "М-96" была совершенно новая лодка, проходившая в Кронштадте обычные испытания. Новая лодка - значит новая команда, еще не спаянная, не накопившая совместного опыта и традиций. Все надо было создавать. Почти полгода на лодке крутились строители. Отношения с ними установились прекрасные, но их присутствие не могло не затруднять повседневное несение корабельной службы. В семидесятом году инженер-судостроитель Илья Иванович Федоров, возглавлявший в 1936-1939 годах выездную группу строителей, пишет своему другу, известному подводнику И.С.Кабо, в прошлом тоже малюточнику:
"Мне приходилось часто встречаться по работе с Александром Ивановичем Маринеско. Почти ежедневно был с нами и другой Александр Иванович Мыльников, он принимал от нас "М-97". Были они большими друзьями. С начала июня и по 18 ноября 1939 года мы были вместе. Простились мы, строители, с Маринеско и Мыльниковым в ресторане "Астория", там было устроено торжество в честь сдачи и приемки судов "М-96" и "М-97". Александра Ивановича мы сразу оценили и горячо полюбили. У нас на заводе много осталось в живых участников строительства этих судов. Мы гордимся подвигом А.И.Маринеско и будем помнить его".
Упомянутый в письме А.И.Мыльников был близким другом Маринеско. Он раньше, чем Маринеско, был назначен командиром лодки типа "С", отлично воевал и погиб в 1943 году. Мыльникова я хорошо знал, и, как теперь мне кажется, у него в характере было много общего с Маринеско.
Вторая - и немалая - трудность состояла в том, что по причине малых размеров на "малютках" тридцатых годов не были предусмотрены должности помощника командира и военкома. Три вахтенных командира, включая самого командира корабля, и инженер-механик - вот и весь средний командный состав. Большинство командиров кораблей, прежде чем стать командирами, какое-то время ходили в помощниках. Маринеско помощником никогда не был. Опыта политической работы на корабле у него тоже не было.
Несколько слов насчет особой роли помощника командира на военном корабле. Обязанности его примерно такие же, как у старшего офицера в старом флоте. Может быть, отчасти поэтому в наше время помощника командира принято именовать старпомом, хотя формально старшие помощники бывают только на больших кораблях, где помощников два. Это знак уважения. Старпом по давней флотской традиции - глава кают-компании, арбитр во всех могущих возникнуть спорах и недоразумениях, он следит за соблюдением порядка, воинского этикета и субординации, за внешним видом корабля и команды, за несением корабельных нарядов, всех его многообразных обязанностей я не берусь перечислить. Быть хорошим старпомом - это значит быть в хорошем смысле слова служакой, неусыпным и всевидящим оком командира и в чем-то даже педантом.
Неизвестно, как справился бы Александр Иванович со всеми этими трудностями, если б во главе дивизиона "малюток" не стоял такой талантливый воспитатель, как Евгений Гаврилович Юнаков. С приходом Александра Ивановича на дивизион начинается их дружба, прервавшаяся только со смертью Юнакова. Юнаков умер позже, но я не оговорился, он и после смерти Маринеско оставался его другом. Дружба эта была особая, на первых порах совеем неравная. Юнаков был старшим - по возрасту, по званию, по должности и, что важнее всего, по зрелости, по опыту. Он сразу разгадал то, что я назвал бы "парадоксом Маринеско". Парадокс состоял в том, что при выдающихся командирских качествах Маринеско еще не тянул на хорошего старпома. И Юнаков, сразу привязавшийся к Маринеско и так же сразу завоевавший у него глубокое уважение, поставил перед собой непростую задачу - воспитать в молодом и явно одаренном командире корабля недостающие ему старпомовские качества, нащупать в нем военную косточку. Он учил командира "М-96" требовать и заботиться. Самому Александру Ивановичу пришлось испытать на себе расхожий афоризм: "Тяжело в учении, легко в бою". Легко в бою не бывает, но афоризм тем не менее совершенно справедливый, и Юнаков не давал своему молодому другу никаких поблажек. Как говорил мне потом Евгений Гаврилович: "Моряка из Саши делать не надо было. Надо было делать военного моряка".
Однако воспитать в Маринеско старпомовские качества - это было еще не все. Надо было привить ему комиссарские.
Необходимость политико-воспитательной работы с командой доказывать незачем. Она ясна всем. На всех лодках, кроме "малюток", эту работу вели военные комиссары. Напомню только, что институт военных комиссаров, введенный в тридцатые годы, был отменен во время войны, опыт показал, что на военном корабле не может быть двоевластия. Вчерашние комиссары стали заместителями командира по политчасти, что нисколько не отразилось на их авторитете и только развязало руки для повседневной воспитательной работы. Навыка к такой работе у Маринеско не было, и пришлось ему в дополнение ко всем своим многочисленным обязанностям засесть за изучение политической литературы. Беседа в краснофлотском кубрике, знаю это по собственному опыту, - серьезное испытание для политработника. Подводники, как правило, ребята острые, начитанные, вопросы задают самые неожиданные, и ответить на них кое-как нельзя, лучше совсем не отвечать. Александр Иванович иногда так и делал: обещал выяснить, подумать и ответить в следующий раз, - это только вызывало доверие. Много было вопросов о фашизме, о внутренней и внешней политике гитлеровского рейха, о советско-германском договоре 1939 года. Александр Иванович был уже тогда глубочайшим образом убежден, что Гитлер его нарушит, но говорить на эти темы надо было осторожно, не ставя под сомнение целесообразность договора.
Ненависть к фашизму во всех его вариантах - в сравнительно устоявшемся итальянском или в еще набиравшем силу германском - жила в Саше Маринеско всегда. Его свободолюбивой и открытой добру натуре было чуждо все, с чем связан фашизм, неважно какой - классический гитлеровский или с приставкой "нео": агрессивность, культ солдатчины, презрение к другим народам и в конечном счете к своему собственному. Но глубоко осознанной эта ненависть стала, когда ему, командиру-единоначальнику, пришлось заняться политическим воспитанием своего экипажа.
Есть такой шутливый афоризм - хочешь научиться, начни преподавать. В шутке этой немалая доля истины. В непривычной поначалу комиссарской должности крепла его любовь к военному флоту и оттачивалась ненависть к врагу. Он знал, кто будет этим врагом. Доходившие до Маринеско сведения о бесчинствах гитлеровцев у себя дома и на захваченных территориях приводили его в ту особую холодную ярость, какую нельзя разрядить, а можно только копить до решающей схватки.
О том, как рьяно взялся за дело молодой командир корабля, можно судить даже по очередным аттестациям. В аттестации, подписанной Юнаковым в декабре 1939 года, наряду с общей высокой оценкой есть и критические замечания: еще хромает дисциплина. Выводы: должности соответствует; достоин звания капитан-лейтенанта в 1940 году; в военное время может командовать "малюткой". В 1940 году он уже капитан-лейтенант и в новый, 1941 год вступает с аттестацией, которую мне хочется привести полностью:
"Предан партии, систематически изучает историю ВКП(б) по первоисточникам, решителен и смел, сообразителен и находчив, умеет быстро оценивать, ориентироваться и принимать правильные решения как в простой, так и в сложной обстановке. Дисциплинирован, отличный моряк, оперативно-тактически подготовлен хорошо, умеет сочетать теорию с практикой, настойчив, умеет передать подчиненным свои знания, навыки и боевой дух. Чувствует ответственность за порученное ему дело. Способен пренебрегать личными интересами для пользы службы, тактичен и выдержан. Заботлив к подчиненным, морально устойчив, не болтлив. Состояние дисциплины на корабле удовлетворительное, корабль находится в высокой боеготовности (1 линия). В кампании 1940 года подлодка заняла 1-е место по КБФ. Маринеско - 1-й заместитель командира ДПЛ. Выводы: 1) Должности соответствует. 2) Достоин назначения на п.л. типа "С". 3) Достоин должности к-ра ДПЛ (XII серии)".
Аттестация эта подписана командиром ДПЛ (дивизиона подводных лодок) 21 января 1941 года, ровно за пять месяцев до начала войны. Не всякий адмирал имел в двадцать семь лет такую блестящую характеристику. Подписал ее Евгений Гаврилович Юнаков, наставник строгий и многоопытный, - и вот этот строгий наставник признает своего ученика способным командовать дивизионом, иными словами - считает его равным себе. Такую оценку мог получить только настоящий подводник, человек, твердо решивший сделать военную службу своим жизненным призванием.
Вероятно, так оно и было. С любовью вспоминая об Одессе, Александр Иванович перестал о ней тосковать. Перестал мечтать об океанских просторах, о странах, где вечно светит солнце, о сверкающих белизной быстроходных лайнерах и всем сердцем прилепился к хмурой Балтике, к неказистым, крашенным в защитный серо-зеленый цвет подводным кораблям. Полюбил Кронштадт, куда вскоре после окончания курсов переехал вместе с Ниной Ильиничной и подрастающей Лорой. Не впал в уныние, когда в 1940 году дивизион перебросили на Ханко - арендованный у Финляндии каменистый полуостров. Это была чужбина, и довольно скучная чужбина, однако замечено: на чужбине привязанность к родине только обостряется, крепнет близость с немногими оказавшимися рядом соотечественниками, за границей наши люди становятся четче, собраннее - для общего дела. Ханковцы это доказали. В истории Отечественной войны Ханко останется как один из вариантов Малой земли наряду с Брестской крепостью и новороссийским пятачком. Войны еще не было, но предгрозовое ощущение не оставляло ханковцев. Они всегда чувствовали себя форпостом, пограничным отрядом, живущим по законам военного времени даже в мирные дни.
"На "М-96" у нас подобралась сильная и Сплоченная команда, - говорил мне Александр Иванович. - Опытные специалисты, как наш инженер-механик Андрей Васильевич Новаков и мичман Петровский. И способная молодежь".
Конечно, это только так говорится - "подобралась". Подбирал и сплачивал команду командир.
Итак, за пять месяцев до начала войны капитан-лейтенант Маринеско получил блестящую характеристику. Пришел ли вместе с ней к Маринеско душевный покой?
Нет, душевного покоя не было.
Говорят, большому кораблю - большое плавание. А корабль у Маринеско был маленький. Автономность - десять суток. Не разгуляешься. Считалось, что основное назначение "малюток" в условиях Балтики - дозор и разведка.
Дозорную и разведывательную службу Маринеско нес исправно, но с первых же недель стал упорно готовить свою маленькую лодку для атаки. Каждый выход "М-96" в море был одновременно дозором и боевым учением. Командир внимательно следил за передвижением по акватории иностранных судов и попутно "отрабатывал задачки". Высшее командование не ошиблось, поверстав штурманов торгового флота в подводники, - Маринеско прекрасно разбирался в повадках иностранных транспортов и раньше других приметил среди них подозрительное оживление. Свои наблюдения он аккуратно записывал и, вернувшись на базу, докладывал. Приспособил "ФЭД" с телеобъективом для фотографирования встречных транспортов. Фотоаппарат выставлялся из люка на длинном шесте и, когда лодка шла в полупритопленном положении, был столь же малозаметен, как глазок перископа. Наблюдения и фотосъемки, несомненно, приносили свою пользу, но Александра Ивановича совсем не устраивало "быть на подхвате".
Конечно, можно было добиваться перевода на большую лодку согласно аттестации. Но добиваться повышения было не в характере Александра Ивановича. К тому же не хотелось расставаться с Юнаковым, с дивизионом, с полюбившей его командой, наконец, с самой лодкой, к ней он тоже успел привязаться. Сердился, когда о "малютках" говорили непочтительно, так же как когда-то на непочтение к "торгашам".
"Лодка как человек, - говорил мне во время наших кронштадтских бесед Александр Иванович. - У каждой свой характер, свои достоинства и недостатки. Все это командир должен понимать до тонкости. "Малютка" тем хороша, что заставляет быть универсалом. Конечно, с тактико-техническими данными считаться приходится. Но молиться на них тоже не следует. Автономность, если потренироваться и затянуть потуже ремешки, можно увеличить. Можно быстрее погружаться и быстрее всплывать. Быстро погружаться рискованно, но если трюмные и рулевые - мастера своего дела, риск оправдан. Мало торпед - значит надо стрелять без промаха. И не пренебрегать пушечкой - она годится не только против самолетов".
К слову сказать, это свое убеждение Маринеско блестяще подтвердил на практике, потопив в 1944 году артиллерийским огнем большой вооруженный транспорт.
Друг Маринеско Иван Маркович Рубченко, во время войны мичман на одной из "малюток", рассказывал мне:
"Уже после своей демобилизации Александр Иванович, встречаясь со мной, часто вспоминал о войне и о нашей службе на подводных лодках. Как-то сказал: "А что, Иван, если, не дай бог, новая война, позовут нас с тобой? Мы с тобой тогда соберем команду из таких орлов, что будем запросто по кормушкам стрелять". - "Как так - по кормушкам?" - спрашиваю. "А по-снайперски. Безо всяких треугольников, углов упреждения, а догонять - и без промаха!"
Сегодня уже трудно с уверенностью сказать, всерьез говорил это Александр. Иванович или грустно шутил. Но даже если это была шутка, то очень на него похожая. Легко загорался необычной идеей, не боялся парадоксальных решений и не любил категорических запретов, подсекающих в корне всякую фантазию. Как большинство талантливых людей, он был человек неожиданный.
У меня сохранилась довольно точная запись рассказа Александра Ивановича о последнем предвоенном походе "М-96". Привожу ее целиком:
"На девятый день пребывания в море все мы очень устали. Много трудились, мало отдыхали. По нескольку раз в сутки одно и то же: "арттревога!", "срочное погружение!", "по местам стоять к всплытию!". Недовольства я не ощущал, личный состав понимал, что первое место по боевой подготовке нам обеспечено и прошлогодние нормативы, принесшие нам общефлотское первенство в прошлую кампанию, заметно превышены. Теперь для срочного погружения нам требовалось всего 17 секунд - ни одна "малютка" до сих пор этого не добивалась. Трудно, но жалоб не было. Только однажды запросил пощады наш инженер-механик А.В.Новаков, и то не для себя, а для нашего единственного компрессора, из-за частых погружений и всплытий ему приходилось работать почти непрерывно. В обычное время я посчитался бы с законной тревогой механика, но в тот навсегда запомнившийся мне день - 18 июня - меня тревожило совсем другое, и я пробурчал что-то вроде "на войне еще не то будет", и Ефременков меня поддержал. Штурманы чаще наблюдают за горизонтом, чем занятые своими машинами механики, и, вероятно, Леве было понятнее мое беспокойство. Но даже сам я не понимал, какое реальное содержание получит всего через несколько дней моя довольно шаблонная фраза.
А беспокоило меня вот что: в этот солнечный день в той части Финского залива, где наша лодка выполняла свою задачу, творилось нечто необычное. Только за восемь часов в пределах, доступных нашему визуальному наблюдению, прошли курсом вест 32 транспорта различного тоннажа и назначения, все под флагом фашистской Германии. Куда спешили все эти танкеры и сухогрузы, судя по осадке не груженые? Казалось, что во все порты Северной Балтики дана какая-то общая команда. Бросалась в глаза пугливая настороженность капитанов этих судов. Завидев подлодку, да еще маневрирующую по-боевому (мы отрабатывали срочное всплытие с арттревогой), на некоторых транспортах поспешно спускались на воду шлюпки. На одном из транспортов так поспешили, что шлюпка сорвалась и люди посыпались в воду. Немцы явно бежали домой. Почему? На этот вопрос я ответить тогда не мог. Накануне возвращения на базу дал об этом радиограмму, но, конечно, еще не понимал полностью значения происходящего. Не все понимали и на базе. Когда я, вернувшись, подробнее доложил свои соображения, нашлись люди, которые сочли меня паникером. Однако предусмотрительность восторжествовала, и наша "М-96" была вновь отправлена в дозор. Известие о нападении гитлеровской Германии на Советский Союз я получил, уже находясь на позиции".
Как, впрочем, и весть об окончании войны - добавлю я.
Итак, война. Капитан-лейтенант Маринеско - командир боевого корабля первой линии. Позади яхт-клуб, школа юнг, мореходное училище, штурманские классы, служба на "Пикше", курсы усовершенствования командного состава. По своим знаниям командир "М-96" теперь не уступает командирам, окончившим Высшее училище имени Фрунзе, а по опыту даже превосходит многих сверстников. Ему двадцать семь лет, он муж и отец, любим командой и товарищами. Трудно сказать, какие замыслы роятся в этой бесстрашной голове, а она действительно ничего не боится - не только действовать, но и думать, решать. Ближайшая задача - доказать, что "малютка" не хуже других лодок первой линии способна драться и побеждать.
Наступило время испытаний, равных которым не знала история.
6. ПЕРВЫЕ АТАКИ
Опять "микрорекордер". Прижимаю его к уху и, прежде чем возникает голос Нины Ильиничны Маринеско, слышу шум толпы, какие-то неясные выкрики, смех, обрывок песни... Все невнятно, но мне достаточно, чтобы вспомнить обстановку, в какой происходила наша беседа.
9 мая 1978 года. Ленинград. Мы трое - Нина Ильинична, Леонора Александровна и я - едем по набережной и приближаемся к бронзовому Петру. Все пространство вокруг Медного всадника заполнено празднично принаряженными людьми, мужчинами и женщинами. Поражает обилие орденов и медалей. Толпа в непрерывном движении, все кого-то ищут, при встрече радостно обнимаются, смеются, кто-то плачет...
Эти встречи в День Победы уже стали обычаем. В Москве - перед Большим театром. В Ленинграде - у Медного всадника. Бойцы ищут однополчан. Знакомых и незнакомых. Не всегда удается найти однополчанина в точном смысле слова. Тогда пусть из одной бригады, из одной дивизии - все равно есть о чем поговорить, что вспомнить.
Покрутившись в толпе, находим в сквере за памятником тихую скамеечку. Садимся и тоже вспоминаем; Нина Ильинична - начало войны на Балтике. Я первую блокадную зиму в Ленинграде. И все вместе - вспоминаем Александра Ивановича.
Весть о начале войны застала "М-96" в море. Но военные действия начались раньше официального объявления. Гитлер ударил внезапно, а маннергеймовская Финляндия, как и следовало ожидать, выступила на его стороне. Гарнизон Ханко приготовился отразить удар, но гражданское население, в основном семьи моряков, нужно было срочно эвакуировать. Нарком Н.Г.Кузнецов, предвидевший поведение финских властей, дал приказ находящимся в море подводным лодкам не возвращаться на Ханко, а идти в Палдиски, порт на Балтийском море в нескольких десятках миль от Таллинна.
О дне эвакуации Нина Ильинична вспоминает спокойно, даже с улыбкой, но от этого мне только яснее становится обстановка и что ей пришлось пережить в тот день. С благодарным чувством говорит она о матросе Васе, самоотверженно помогавшем ей собрать вещички и погрузиться вместе с маленькой Лорой на уходящий в Ленинград теплоход.
С Васей, Василием Спиридоновичем Пархоменко, трюмным машинистом на "М-96", а затем и на "С-13", я знаком давно, бывал у него в Кронштадте, где он работал инженером на Морзаводе. Через все эти годы он пронес преданную любовь к своему командиру и дружескую привязанность к его семье. Он рассказывал мне:
"Дела наши на "М-96" шли отлично. На рубке звездочка - корабль первой линии. В начале июня нас особо отметили как "виртуозно владеющих воздухом". Имелся в виду сжатый воздух применяемый на подлодках для погружения и всплытия. Я в числе пяти отличников должен был на днях получить отпуск. Последний наш дозор в Ботническом заливе продолжался одиннадцать суток, все очень устали. Наблюдали и фотографировали движение судов. Движение было большое, записи вели не только командир и штурман, но и наш инженер-механик Андрей Васильевич Новаков, а я ему помогал. Вернулись мы 21-го, а 22-го нам было приказано вновь выйти в море. Под утро была объявлена общая боевая тревога, я прибежал с береговой базы на причал, командир был уже на лодке и распоряжался. Вслед за мной прибежали на причал встревоженные женщины, одна из них сказала командиру, что с Ниной Ильиничной беда - мыла окно, упала с лестницы и сильно порезалась осколками стекла. Командир отлучиться не мог и послал меня сказать жене, чтоб она немедленно, захватив только самое необходимое, уходила на теплоходе "И.Сталин". Нину Ильиничну, всю забинтованную, я застал за сбором вещей. Ей помогал Ефременков. Лора была еще мала, ее пришлось нести на руках. Кое-как собрались, по дороге что-то растеряли, но доставили Теплоход ушел в Ленинград, а мы вышли на позицию и на Ханко уже не вернулись".
Льва Петровича Ефременкова, штурмана "М-96", Александр Иванович, перейдя в конце 1942 года на "С-13", ухитрился перетащить к себе помощником, с ним он ходил во все походы. Говорю "ухитрился", потому что это было совсем не просто, но об этом чуть позже. Маринеско и Ефременкова связывала настоящая боевая дружба, хотя трудно себе представить более несхожих по внешности, да и по характеру людей. Маленький, темноволосый, пылкий южанин. И высокий, светлокожий, несколько флегматичный северянин. Но Маринеско умел сдерживаться, а Ефременков - загораться, и они отлично понимали друг друга. На "М-96" Лев Петрович пришел также при не совсем обычных обстоятельствах:
"На втором месяце стажировки в училище имени Фрунзе нас, группу мичманов, послали для практики на дивизион "малюток", базировавшийся перед войной на арендованном у Финляндии полуострове Ханко. Я и двое моих однокурсников попали на "М-96" дублерами к штурману Филаретову. Корабль сразу же мне понравился: на рубке знак "За отличные торпедные стрельбы", команда дружная, командир живой, веселый, доверяет людям, ценит инициативу. Ко всем дублерам отношение было ровное, но однажды в море мое счисление места корабля оказалось точнее, чем у штурмана, и командир меня заметил. Вскоре началась война. "М-96" ушла в море, а нас генерал Кабанов задержал, мы выполняли его поручения. Потом пришел приказ: всех мичманов-практикантов отправить в Ленинград, переодеть в офицерскую форму и разослать на флоты. Я мог оказаться на Тихом океане и на Севере, но задержался в Ленинграде и через некоторое время получил назначение на "М-96". Позже я узнал, что Александр Иванович справлялся обо мне и, когда штурман Филаретов по болезни ушел с лодки, затребовал меня".
Это записано в те же дни, когда съехались ветераны "С-13". На этой памятной встрече бывший помощник командира корабля капитан-лейтенант запаса Ефременков оставался для всех старпомом, главой кают-компаний и главой делегации, хотя среди ветеранов "С-13" были офицеры старше его по званию.
"Лодка стояла в доке Судомеха, и хотя я имел на руках назначение, на территорию завода меня не сразу впустили. Выручил знакомый боцман. Командир встретил меня так, как будто мы не расставались: "Иди на лодку, потом поговорим". Но и разговаривать много не пришлось, с первого же дня я погрузился в корабельный быт и хлопоты. Жили все в домике у проходной завода, в тесноте, но дружно. Поздней осенью, закончив докование, мы поднялись по Неве к своей плавбазе "Аэгна", стоявшей у Тучкова моста, и ошвартовались у плавучего дебаркадера. Там нас настиг снаряд".
Прерываю на время воспоминания Льва Петровича, чтобы вернуть читателя к предшествовавшим событиям.
Назначение командира боевой части, будь он штурман или минер, командиром подводной лодки - всегда событие. Ответственность командира корабля, даже если этот корабль - "малютка", несомненно выше, чем ответственность командира боевой части на средней или даже большой лодке. Большая лодка или маленькая - командир всему голова. В подводном положении у лодки всего один глаз - перископ. В перископ смотрит командир. Только он принимает основные решения - о курсе, скорости, погружении и всплытии и о конечной цели всех эволюции лодки - о торпедной атаке, учебной в мирное время, боевой во время войны. Если во время своего дублерства на "Пикше" Саша Маринеско еще мог ощущать себя шустрым лейтенантиком, которому и пошалить можно, потому что над ним есть командир корабля: командир и пожурит, и поправит, и посоветует, - то, вступив в командование подводной лодкой "М-96", Александр Иванович сразу повзрослел от груза огромной ответственности, свалившейся на его плечи. Предстояло отвечать не только за свои поступки, но за действия каждого матроса, за его поведение на корабле и на берегу, за боевую подготовку и боевой дух экипажа. Короче говоря, за все.
Казалось бы, отличное знание лодки среднего тоннажа должно было облегчить молодому командиру освоение "малютки". В чем-то, конечно, и облегчило, но с первых же дней обнаружились непредвиденные трудности, заставившие Александра Ивановича с головой окунуться в повседневные заботы.
Главная из этих трудностей заключалась в том, что "М-96" была совершенно новая лодка, проходившая в Кронштадте обычные испытания. Новая лодка - значит новая команда, еще не спаянная, не накопившая совместного опыта и традиций. Все надо было создавать. Почти полгода на лодке крутились строители. Отношения с ними установились прекрасные, но их присутствие не могло не затруднять повседневное несение корабельной службы. В семидесятом году инженер-судостроитель Илья Иванович Федоров, возглавлявший в 1936-1939 годах выездную группу строителей, пишет своему другу, известному подводнику И.С.Кабо, в прошлом тоже малюточнику:
"Мне приходилось часто встречаться по работе с Александром Ивановичем Маринеско. Почти ежедневно был с нами и другой Александр Иванович Мыльников, он принимал от нас "М-97". Были они большими друзьями. С начала июня и по 18 ноября 1939 года мы были вместе. Простились мы, строители, с Маринеско и Мыльниковым в ресторане "Астория", там было устроено торжество в честь сдачи и приемки судов "М-96" и "М-97". Александра Ивановича мы сразу оценили и горячо полюбили. У нас на заводе много осталось в живых участников строительства этих судов. Мы гордимся подвигом А.И.Маринеско и будем помнить его".
Упомянутый в письме А.И.Мыльников был близким другом Маринеско. Он раньше, чем Маринеско, был назначен командиром лодки типа "С", отлично воевал и погиб в 1943 году. Мыльникова я хорошо знал, и, как теперь мне кажется, у него в характере было много общего с Маринеско.
Вторая - и немалая - трудность состояла в том, что по причине малых размеров на "малютках" тридцатых годов не были предусмотрены должности помощника командира и военкома. Три вахтенных командира, включая самого командира корабля, и инженер-механик - вот и весь средний командный состав. Большинство командиров кораблей, прежде чем стать командирами, какое-то время ходили в помощниках. Маринеско помощником никогда не был. Опыта политической работы на корабле у него тоже не было.
Несколько слов насчет особой роли помощника командира на военном корабле. Обязанности его примерно такие же, как у старшего офицера в старом флоте. Может быть, отчасти поэтому в наше время помощника командира принято именовать старпомом, хотя формально старшие помощники бывают только на больших кораблях, где помощников два. Это знак уважения. Старпом по давней флотской традиции - глава кают-компании, арбитр во всех могущих возникнуть спорах и недоразумениях, он следит за соблюдением порядка, воинского этикета и субординации, за внешним видом корабля и команды, за несением корабельных нарядов, всех его многообразных обязанностей я не берусь перечислить. Быть хорошим старпомом - это значит быть в хорошем смысле слова служакой, неусыпным и всевидящим оком командира и в чем-то даже педантом.
Неизвестно, как справился бы Александр Иванович со всеми этими трудностями, если б во главе дивизиона "малюток" не стоял такой талантливый воспитатель, как Евгений Гаврилович Юнаков. С приходом Александра Ивановича на дивизион начинается их дружба, прервавшаяся только со смертью Юнакова. Юнаков умер позже, но я не оговорился, он и после смерти Маринеско оставался его другом. Дружба эта была особая, на первых порах совеем неравная. Юнаков был старшим - по возрасту, по званию, по должности и, что важнее всего, по зрелости, по опыту. Он сразу разгадал то, что я назвал бы "парадоксом Маринеско". Парадокс состоял в том, что при выдающихся командирских качествах Маринеско еще не тянул на хорошего старпома. И Юнаков, сразу привязавшийся к Маринеско и так же сразу завоевавший у него глубокое уважение, поставил перед собой непростую задачу - воспитать в молодом и явно одаренном командире корабля недостающие ему старпомовские качества, нащупать в нем военную косточку. Он учил командира "М-96" требовать и заботиться. Самому Александру Ивановичу пришлось испытать на себе расхожий афоризм: "Тяжело в учении, легко в бою". Легко в бою не бывает, но афоризм тем не менее совершенно справедливый, и Юнаков не давал своему молодому другу никаких поблажек. Как говорил мне потом Евгений Гаврилович: "Моряка из Саши делать не надо было. Надо было делать военного моряка".
Однако воспитать в Маринеско старпомовские качества - это было еще не все. Надо было привить ему комиссарские.
Необходимость политико-воспитательной работы с командой доказывать незачем. Она ясна всем. На всех лодках, кроме "малюток", эту работу вели военные комиссары. Напомню только, что институт военных комиссаров, введенный в тридцатые годы, был отменен во время войны, опыт показал, что на военном корабле не может быть двоевластия. Вчерашние комиссары стали заместителями командира по политчасти, что нисколько не отразилось на их авторитете и только развязало руки для повседневной воспитательной работы. Навыка к такой работе у Маринеско не было, и пришлось ему в дополнение ко всем своим многочисленным обязанностям засесть за изучение политической литературы. Беседа в краснофлотском кубрике, знаю это по собственному опыту, - серьезное испытание для политработника. Подводники, как правило, ребята острые, начитанные, вопросы задают самые неожиданные, и ответить на них кое-как нельзя, лучше совсем не отвечать. Александр Иванович иногда так и делал: обещал выяснить, подумать и ответить в следующий раз, - это только вызывало доверие. Много было вопросов о фашизме, о внутренней и внешней политике гитлеровского рейха, о советско-германском договоре 1939 года. Александр Иванович был уже тогда глубочайшим образом убежден, что Гитлер его нарушит, но говорить на эти темы надо было осторожно, не ставя под сомнение целесообразность договора.
Ненависть к фашизму во всех его вариантах - в сравнительно устоявшемся итальянском или в еще набиравшем силу германском - жила в Саше Маринеско всегда. Его свободолюбивой и открытой добру натуре было чуждо все, с чем связан фашизм, неважно какой - классический гитлеровский или с приставкой "нео": агрессивность, культ солдатчины, презрение к другим народам и в конечном счете к своему собственному. Но глубоко осознанной эта ненависть стала, когда ему, командиру-единоначальнику, пришлось заняться политическим воспитанием своего экипажа.
Есть такой шутливый афоризм - хочешь научиться, начни преподавать. В шутке этой немалая доля истины. В непривычной поначалу комиссарской должности крепла его любовь к военному флоту и оттачивалась ненависть к врагу. Он знал, кто будет этим врагом. Доходившие до Маринеско сведения о бесчинствах гитлеровцев у себя дома и на захваченных территориях приводили его в ту особую холодную ярость, какую нельзя разрядить, а можно только копить до решающей схватки.
О том, как рьяно взялся за дело молодой командир корабля, можно судить даже по очередным аттестациям. В аттестации, подписанной Юнаковым в декабре 1939 года, наряду с общей высокой оценкой есть и критические замечания: еще хромает дисциплина. Выводы: должности соответствует; достоин звания капитан-лейтенанта в 1940 году; в военное время может командовать "малюткой". В 1940 году он уже капитан-лейтенант и в новый, 1941 год вступает с аттестацией, которую мне хочется привести полностью:
"Предан партии, систематически изучает историю ВКП(б) по первоисточникам, решителен и смел, сообразителен и находчив, умеет быстро оценивать, ориентироваться и принимать правильные решения как в простой, так и в сложной обстановке. Дисциплинирован, отличный моряк, оперативно-тактически подготовлен хорошо, умеет сочетать теорию с практикой, настойчив, умеет передать подчиненным свои знания, навыки и боевой дух. Чувствует ответственность за порученное ему дело. Способен пренебрегать личными интересами для пользы службы, тактичен и выдержан. Заботлив к подчиненным, морально устойчив, не болтлив. Состояние дисциплины на корабле удовлетворительное, корабль находится в высокой боеготовности (1 линия). В кампании 1940 года подлодка заняла 1-е место по КБФ. Маринеско - 1-й заместитель командира ДПЛ. Выводы: 1) Должности соответствует. 2) Достоин назначения на п.л. типа "С". 3) Достоин должности к-ра ДПЛ (XII серии)".
Аттестация эта подписана командиром ДПЛ (дивизиона подводных лодок) 21 января 1941 года, ровно за пять месяцев до начала войны. Не всякий адмирал имел в двадцать семь лет такую блестящую характеристику. Подписал ее Евгений Гаврилович Юнаков, наставник строгий и многоопытный, - и вот этот строгий наставник признает своего ученика способным командовать дивизионом, иными словами - считает его равным себе. Такую оценку мог получить только настоящий подводник, человек, твердо решивший сделать военную службу своим жизненным призванием.
Вероятно, так оно и было. С любовью вспоминая об Одессе, Александр Иванович перестал о ней тосковать. Перестал мечтать об океанских просторах, о странах, где вечно светит солнце, о сверкающих белизной быстроходных лайнерах и всем сердцем прилепился к хмурой Балтике, к неказистым, крашенным в защитный серо-зеленый цвет подводным кораблям. Полюбил Кронштадт, куда вскоре после окончания курсов переехал вместе с Ниной Ильиничной и подрастающей Лорой. Не впал в уныние, когда в 1940 году дивизион перебросили на Ханко - арендованный у Финляндии каменистый полуостров. Это была чужбина, и довольно скучная чужбина, однако замечено: на чужбине привязанность к родине только обостряется, крепнет близость с немногими оказавшимися рядом соотечественниками, за границей наши люди становятся четче, собраннее - для общего дела. Ханковцы это доказали. В истории Отечественной войны Ханко останется как один из вариантов Малой земли наряду с Брестской крепостью и новороссийским пятачком. Войны еще не было, но предгрозовое ощущение не оставляло ханковцев. Они всегда чувствовали себя форпостом, пограничным отрядом, живущим по законам военного времени даже в мирные дни.
"На "М-96" у нас подобралась сильная и Сплоченная команда, - говорил мне Александр Иванович. - Опытные специалисты, как наш инженер-механик Андрей Васильевич Новаков и мичман Петровский. И способная молодежь".
Конечно, это только так говорится - "подобралась". Подбирал и сплачивал команду командир.
Итак, за пять месяцев до начала войны капитан-лейтенант Маринеско получил блестящую характеристику. Пришел ли вместе с ней к Маринеско душевный покой?
Нет, душевного покоя не было.
Говорят, большому кораблю - большое плавание. А корабль у Маринеско был маленький. Автономность - десять суток. Не разгуляешься. Считалось, что основное назначение "малюток" в условиях Балтики - дозор и разведка.
Дозорную и разведывательную службу Маринеско нес исправно, но с первых же недель стал упорно готовить свою маленькую лодку для атаки. Каждый выход "М-96" в море был одновременно дозором и боевым учением. Командир внимательно следил за передвижением по акватории иностранных судов и попутно "отрабатывал задачки". Высшее командование не ошиблось, поверстав штурманов торгового флота в подводники, - Маринеско прекрасно разбирался в повадках иностранных транспортов и раньше других приметил среди них подозрительное оживление. Свои наблюдения он аккуратно записывал и, вернувшись на базу, докладывал. Приспособил "ФЭД" с телеобъективом для фотографирования встречных транспортов. Фотоаппарат выставлялся из люка на длинном шесте и, когда лодка шла в полупритопленном положении, был столь же малозаметен, как глазок перископа. Наблюдения и фотосъемки, несомненно, приносили свою пользу, но Александра Ивановича совсем не устраивало "быть на подхвате".
Конечно, можно было добиваться перевода на большую лодку согласно аттестации. Но добиваться повышения было не в характере Александра Ивановича. К тому же не хотелось расставаться с Юнаковым, с дивизионом, с полюбившей его командой, наконец, с самой лодкой, к ней он тоже успел привязаться. Сердился, когда о "малютках" говорили непочтительно, так же как когда-то на непочтение к "торгашам".
"Лодка как человек, - говорил мне во время наших кронштадтских бесед Александр Иванович. - У каждой свой характер, свои достоинства и недостатки. Все это командир должен понимать до тонкости. "Малютка" тем хороша, что заставляет быть универсалом. Конечно, с тактико-техническими данными считаться приходится. Но молиться на них тоже не следует. Автономность, если потренироваться и затянуть потуже ремешки, можно увеличить. Можно быстрее погружаться и быстрее всплывать. Быстро погружаться рискованно, но если трюмные и рулевые - мастера своего дела, риск оправдан. Мало торпед - значит надо стрелять без промаха. И не пренебрегать пушечкой - она годится не только против самолетов".
К слову сказать, это свое убеждение Маринеско блестяще подтвердил на практике, потопив в 1944 году артиллерийским огнем большой вооруженный транспорт.
Друг Маринеско Иван Маркович Рубченко, во время войны мичман на одной из "малюток", рассказывал мне:
"Уже после своей демобилизации Александр Иванович, встречаясь со мной, часто вспоминал о войне и о нашей службе на подводных лодках. Как-то сказал: "А что, Иван, если, не дай бог, новая война, позовут нас с тобой? Мы с тобой тогда соберем команду из таких орлов, что будем запросто по кормушкам стрелять". - "Как так - по кормушкам?" - спрашиваю. "А по-снайперски. Безо всяких треугольников, углов упреждения, а догонять - и без промаха!"
Сегодня уже трудно с уверенностью сказать, всерьез говорил это Александр. Иванович или грустно шутил. Но даже если это была шутка, то очень на него похожая. Легко загорался необычной идеей, не боялся парадоксальных решений и не любил категорических запретов, подсекающих в корне всякую фантазию. Как большинство талантливых людей, он был человек неожиданный.
У меня сохранилась довольно точная запись рассказа Александра Ивановича о последнем предвоенном походе "М-96". Привожу ее целиком:
"На девятый день пребывания в море все мы очень устали. Много трудились, мало отдыхали. По нескольку раз в сутки одно и то же: "арттревога!", "срочное погружение!", "по местам стоять к всплытию!". Недовольства я не ощущал, личный состав понимал, что первое место по боевой подготовке нам обеспечено и прошлогодние нормативы, принесшие нам общефлотское первенство в прошлую кампанию, заметно превышены. Теперь для срочного погружения нам требовалось всего 17 секунд - ни одна "малютка" до сих пор этого не добивалась. Трудно, но жалоб не было. Только однажды запросил пощады наш инженер-механик А.В.Новаков, и то не для себя, а для нашего единственного компрессора, из-за частых погружений и всплытий ему приходилось работать почти непрерывно. В обычное время я посчитался бы с законной тревогой механика, но в тот навсегда запомнившийся мне день - 18 июня - меня тревожило совсем другое, и я пробурчал что-то вроде "на войне еще не то будет", и Ефременков меня поддержал. Штурманы чаще наблюдают за горизонтом, чем занятые своими машинами механики, и, вероятно, Леве было понятнее мое беспокойство. Но даже сам я не понимал, какое реальное содержание получит всего через несколько дней моя довольно шаблонная фраза.
А беспокоило меня вот что: в этот солнечный день в той части Финского залива, где наша лодка выполняла свою задачу, творилось нечто необычное. Только за восемь часов в пределах, доступных нашему визуальному наблюдению, прошли курсом вест 32 транспорта различного тоннажа и назначения, все под флагом фашистской Германии. Куда спешили все эти танкеры и сухогрузы, судя по осадке не груженые? Казалось, что во все порты Северной Балтики дана какая-то общая команда. Бросалась в глаза пугливая настороженность капитанов этих судов. Завидев подлодку, да еще маневрирующую по-боевому (мы отрабатывали срочное всплытие с арттревогой), на некоторых транспортах поспешно спускались на воду шлюпки. На одном из транспортов так поспешили, что шлюпка сорвалась и люди посыпались в воду. Немцы явно бежали домой. Почему? На этот вопрос я ответить тогда не мог. Накануне возвращения на базу дал об этом радиограмму, но, конечно, еще не понимал полностью значения происходящего. Не все понимали и на базе. Когда я, вернувшись, подробнее доложил свои соображения, нашлись люди, которые сочли меня паникером. Однако предусмотрительность восторжествовала, и наша "М-96" была вновь отправлена в дозор. Известие о нападении гитлеровской Германии на Советский Союз я получил, уже находясь на позиции".
Как, впрочем, и весть об окончании войны - добавлю я.
Итак, война. Капитан-лейтенант Маринеско - командир боевого корабля первой линии. Позади яхт-клуб, школа юнг, мореходное училище, штурманские классы, служба на "Пикше", курсы усовершенствования командного состава. По своим знаниям командир "М-96" теперь не уступает командирам, окончившим Высшее училище имени Фрунзе, а по опыту даже превосходит многих сверстников. Ему двадцать семь лет, он муж и отец, любим командой и товарищами. Трудно сказать, какие замыслы роятся в этой бесстрашной голове, а она действительно ничего не боится - не только действовать, но и думать, решать. Ближайшая задача - доказать, что "малютка" не хуже других лодок первой линии способна драться и побеждать.
Наступило время испытаний, равных которым не знала история.
6. ПЕРВЫЕ АТАКИ
Опять "микрорекордер". Прижимаю его к уху и, прежде чем возникает голос Нины Ильиничны Маринеско, слышу шум толпы, какие-то неясные выкрики, смех, обрывок песни... Все невнятно, но мне достаточно, чтобы вспомнить обстановку, в какой происходила наша беседа.
9 мая 1978 года. Ленинград. Мы трое - Нина Ильинична, Леонора Александровна и я - едем по набережной и приближаемся к бронзовому Петру. Все пространство вокруг Медного всадника заполнено празднично принаряженными людьми, мужчинами и женщинами. Поражает обилие орденов и медалей. Толпа в непрерывном движении, все кого-то ищут, при встрече радостно обнимаются, смеются, кто-то плачет...
Эти встречи в День Победы уже стали обычаем. В Москве - перед Большим театром. В Ленинграде - у Медного всадника. Бойцы ищут однополчан. Знакомых и незнакомых. Не всегда удается найти однополчанина в точном смысле слова. Тогда пусть из одной бригады, из одной дивизии - все равно есть о чем поговорить, что вспомнить.
Покрутившись в толпе, находим в сквере за памятником тихую скамеечку. Садимся и тоже вспоминаем; Нина Ильинична - начало войны на Балтике. Я первую блокадную зиму в Ленинграде. И все вместе - вспоминаем Александра Ивановича.
Весть о начале войны застала "М-96" в море. Но военные действия начались раньше официального объявления. Гитлер ударил внезапно, а маннергеймовская Финляндия, как и следовало ожидать, выступила на его стороне. Гарнизон Ханко приготовился отразить удар, но гражданское население, в основном семьи моряков, нужно было срочно эвакуировать. Нарком Н.Г.Кузнецов, предвидевший поведение финских властей, дал приказ находящимся в море подводным лодкам не возвращаться на Ханко, а идти в Палдиски, порт на Балтийском море в нескольких десятках миль от Таллинна.
О дне эвакуации Нина Ильинична вспоминает спокойно, даже с улыбкой, но от этого мне только яснее становится обстановка и что ей пришлось пережить в тот день. С благодарным чувством говорит она о матросе Васе, самоотверженно помогавшем ей собрать вещички и погрузиться вместе с маленькой Лорой на уходящий в Ленинград теплоход.
С Васей, Василием Спиридоновичем Пархоменко, трюмным машинистом на "М-96", а затем и на "С-13", я знаком давно, бывал у него в Кронштадте, где он работал инженером на Морзаводе. Через все эти годы он пронес преданную любовь к своему командиру и дружескую привязанность к его семье. Он рассказывал мне:
"Дела наши на "М-96" шли отлично. На рубке звездочка - корабль первой линии. В начале июня нас особо отметили как "виртуозно владеющих воздухом". Имелся в виду сжатый воздух применяемый на подлодках для погружения и всплытия. Я в числе пяти отличников должен был на днях получить отпуск. Последний наш дозор в Ботническом заливе продолжался одиннадцать суток, все очень устали. Наблюдали и фотографировали движение судов. Движение было большое, записи вели не только командир и штурман, но и наш инженер-механик Андрей Васильевич Новаков, а я ему помогал. Вернулись мы 21-го, а 22-го нам было приказано вновь выйти в море. Под утро была объявлена общая боевая тревога, я прибежал с береговой базы на причал, командир был уже на лодке и распоряжался. Вслед за мной прибежали на причал встревоженные женщины, одна из них сказала командиру, что с Ниной Ильиничной беда - мыла окно, упала с лестницы и сильно порезалась осколками стекла. Командир отлучиться не мог и послал меня сказать жене, чтоб она немедленно, захватив только самое необходимое, уходила на теплоходе "И.Сталин". Нину Ильиничну, всю забинтованную, я застал за сбором вещей. Ей помогал Ефременков. Лора была еще мала, ее пришлось нести на руках. Кое-как собрались, по дороге что-то растеряли, но доставили Теплоход ушел в Ленинград, а мы вышли на позицию и на Ханко уже не вернулись".
Льва Петровича Ефременкова, штурмана "М-96", Александр Иванович, перейдя в конце 1942 года на "С-13", ухитрился перетащить к себе помощником, с ним он ходил во все походы. Говорю "ухитрился", потому что это было совсем не просто, но об этом чуть позже. Маринеско и Ефременкова связывала настоящая боевая дружба, хотя трудно себе представить более несхожих по внешности, да и по характеру людей. Маленький, темноволосый, пылкий южанин. И высокий, светлокожий, несколько флегматичный северянин. Но Маринеско умел сдерживаться, а Ефременков - загораться, и они отлично понимали друг друга. На "М-96" Лев Петрович пришел также при не совсем обычных обстоятельствах:
"На втором месяце стажировки в училище имени Фрунзе нас, группу мичманов, послали для практики на дивизион "малюток", базировавшийся перед войной на арендованном у Финляндии полуострове Ханко. Я и двое моих однокурсников попали на "М-96" дублерами к штурману Филаретову. Корабль сразу же мне понравился: на рубке знак "За отличные торпедные стрельбы", команда дружная, командир живой, веселый, доверяет людям, ценит инициативу. Ко всем дублерам отношение было ровное, но однажды в море мое счисление места корабля оказалось точнее, чем у штурмана, и командир меня заметил. Вскоре началась война. "М-96" ушла в море, а нас генерал Кабанов задержал, мы выполняли его поручения. Потом пришел приказ: всех мичманов-практикантов отправить в Ленинград, переодеть в офицерскую форму и разослать на флоты. Я мог оказаться на Тихом океане и на Севере, но задержался в Ленинграде и через некоторое время получил назначение на "М-96". Позже я узнал, что Александр Иванович справлялся обо мне и, когда штурман Филаретов по болезни ушел с лодки, затребовал меня".
Это записано в те же дни, когда съехались ветераны "С-13". На этой памятной встрече бывший помощник командира корабля капитан-лейтенант запаса Ефременков оставался для всех старпомом, главой кают-компаний и главой делегации, хотя среди ветеранов "С-13" были офицеры старше его по званию.
"Лодка стояла в доке Судомеха, и хотя я имел на руках назначение, на территорию завода меня не сразу впустили. Выручил знакомый боцман. Командир встретил меня так, как будто мы не расставались: "Иди на лодку, потом поговорим". Но и разговаривать много не пришлось, с первого же дня я погрузился в корабельный быт и хлопоты. Жили все в домике у проходной завода, в тесноте, но дружно. Поздней осенью, закончив докование, мы поднялись по Неве к своей плавбазе "Аэгна", стоявшей у Тучкова моста, и ошвартовались у плавучего дебаркадера. Там нас настиг снаряд".
Прерываю на время воспоминания Льва Петровича, чтобы вернуть читателя к предшествовавшим событиям.