Страница:
Но вернемся к нашим баранам, то есть к колдунам. Вначале колдун легко решается продать свою магическую шпагу, чтобы получить золото. Однако ясно, что варвар, купивший это оружие, не замедлит использовать его, чтобы вернуть свое золото. Иными словами, Диавол, купивший чью-то душу, рано или поздно постарается вернуть свои деньги обратно, поэтому продавец своей души, в сущности, всегда отдает ее даром. Далее наш колдун, опять оставшись без средств, будет вынужден отступить на низшие уровни, то есть прибегнуть к преступным средствам; очень скоро он окажется в состоянии войны со всем остальным человечеством. Ради достижения своих целей он должен будет применять все более грубые средства, а расплачиваться за это ему придется собственной свободой. В конечном итоге он поставит на карту свою жизнь, надеясь одним махом отыграть все потерянное, и, естественно, лишится и ее. Когда я был еще молод и неопытен, я часто ввязывался в битвы с такими колдунами; оканчивались эти битвы всегда одинаково: колдун преступал Закон. После этого он был вынужден сражаться уже не со мной, а с соединенной волей человечества; он должен был строить все новые дамбы против этих могучих волн, и на меня у него просто не оставалось времени.
В связи с этим я вспомнил еще кое-что. Как вы знаете, наш юный друг, обитающий на побережье Средиземного; моря, вынужден сейчас бороться с шайкой самых отчаянных диаволов в мире. Дело дошло до того, что я уже спрашиваю себя, не совершил ли я ошибки, оставив его таким образом с ними один на один? Мне хотелось лишь, чтобы юноша сам пожал все причитающиеся ему лавры; он еще достаточно молод, чтобы искренне желать таких вещей.
— Хм! Мне кажется, я понял, что ты имеешь в виду, — улыбнулся лорд Энтони. — Но я не думаю, чтобы тебе следовало слишком беспокоиться по этому поводу. Лично я не знаю другого такого человека, который бы умел так хорошо позаботиться о себе.
— Однако именно теперь ему грозит настоящая опасность. Он пошел на слишком большой риск, одержав над, своими противниками столь полную победу. После этого противник мобилизует всю свою королевскую конницуирать, а также артиллерию, движимый даже не столько жаждой мести, сколько страхом поражения еще худшего к тому же наш юноша и сам допустил ряд серьезных ошибок в ходе подготовки кампании.
— Ну что ж, с Наполеоном тоже такое случалось. Что такое была Йена, как не результат плохо подготовленной кампании? То же в какой-то мере можно сказать даже об Аустерлице. Так что не волнуйся! Чем больше весит твой противник, тем громче он загремит, когда рухнет; говаривал любимый боксер моего покойного отца. А теперь, дорогой друг, мне пора: меня ждут у одной дамы которая дает сеанс материализации демонов в улите Так что не забудь внести мое имя в мартиролог мучеников науки!
Глава XVIII ТЕМНАЯ СТОРОНА ЛУНЫ
В связи с этим я вспомнил еще кое-что. Как вы знаете, наш юный друг, обитающий на побережье Средиземного; моря, вынужден сейчас бороться с шайкой самых отчаянных диаволов в мире. Дело дошло до того, что я уже спрашиваю себя, не совершил ли я ошибки, оставив его таким образом с ними один на один? Мне хотелось лишь, чтобы юноша сам пожал все причитающиеся ему лавры; он еще достаточно молод, чтобы искренне желать таких вещей.
— Хм! Мне кажется, я понял, что ты имеешь в виду, — улыбнулся лорд Энтони. — Но я не думаю, чтобы тебе следовало слишком беспокоиться по этому поводу. Лично я не знаю другого такого человека, который бы умел так хорошо позаботиться о себе.
— Однако именно теперь ему грозит настоящая опасность. Он пошел на слишком большой риск, одержав над, своими противниками столь полную победу. После этого противник мобилизует всю свою королевскую конницуирать, а также артиллерию, движимый даже не столько жаждой мести, сколько страхом поражения еще худшего к тому же наш юноша и сам допустил ряд серьезных ошибок в ходе подготовки кампании.
— Ну что ж, с Наполеоном тоже такое случалось. Что такое была Йена, как не результат плохо подготовленной кампании? То же в какой-то мере можно сказать даже об Аустерлице. Так что не волнуйся! Чем больше весит твой противник, тем громче он загремит, когда рухнет; говаривал любимый боксер моего покойного отца. А теперь, дорогой друг, мне пора: меня ждут у одной дамы которая дает сеанс материализации демонов в улите Так что не забудь внести мое имя в мартиролог мучеников науки!
Глава XVIII ТЕМНАЯ СТОРОНА ЛУНЫ
Весна горстями разбрасывала свои украшения над неаполитанской бухтой. Именно Весне принадлежат наиболее мощные силы, ибо ее фанфары возглашают начало Творения. Она — соправительница Всевышнего, ибо в нее Он вложил тройную по сравнению с другими своими чадами силу. Южные страны ощущают ее присутствие постоянно, начиная приветствовать ее задолго до того, как равноденствие официально отворит ей двери. Вспышки ее фейерверка заглядывают за крепостные стены Зимы, а ее клич подхватывают те силы, томящиеся в казематах души, освободить которые она и пришла.
Однако в руках своих она держит лишь меч: она приходит разрушить то равновесие, которого достиг умирающий год после долгих радостей и мучений; то же происходит и с душой, с ликованием впитывающей сладкие яды Весны. Душа, которая, подобно душе Илиэль, не может не реагировать на импульсы внешнего мира, стремясь усилить их и претворить в действие, всегда открыта влиянию космических сил и, сама того не зная, то и дело даст вовлечь себя в новый водоворот переживаний и событий.
В том настроении опустошенности, в котором сейчас находилась Лиза Ла Джуффриа, ей было достаточно малейшего толчка, чтобы сорваться с места и бежать хоть в Китай, если ей не помешают собраться в течение часа.
Она готова была завести себе любовника, чтобы вскоре так же легко бросить его, и поступать так хоть двенадцать раз в году; и она очень удивилась бы, если бы кто-то при этом обвинил ее в непостоянстве. Нет, она не была неглубоким человеком; просто она верила всей душой, что каждый ее минутный импульс выражает ее подлинную волю, ее истинное «Я». Однажды вечером, когда они еще жили в отеле «Саввой» вместе с Лавинией Кинг, у них как-то зашел разговор о неустроенности лондонской жизни. Лизе не понадобилось тогда и пяти минут, чтобы поднять на ноги всю компанию, заставить ее набить карманы мелочью, сколько ее нашлось в отеле, и вывести на набережную, чтобы чем Бог послал оделить безработных. В тот вечер она была неким супер-Шефтсбери, строила тысячи планов, чтобы раз навсегда разрешить проблемы нищеты, и пришедшая наутро портниха застала ее за кипой экономических расчетов.
И экономика тут же уступила место дизайну: был создан не только новый фасон платья, но и разработана целая концепция мирового развития моды.
Для таких людей подавленный импульс равнозначен душевному краху. Илиэль начала открыто выражать не? довольство теми ограничениями, которые накладывал на нее жизнь в «Сачке», хотя в конечном итоге они были результатом ее собственного добровольного решения. Но она до сих пор не знала материнства, и чисто физические факторы, ограничивающие, как казалось, ее свободу, ранили ее тем больнее, чем менее были ей знакомы.
Пока шла «охота на Бабочку», эти волнения заставляли ее держать себя в руках, а те необычные явления, которые сопровождали весь процесс, помогали ей воспринять его. Ее тщеславию льстило, что она сделалась краеугольным камнем величественного свода, возводимого, чтобы соединить Небо и Землю. Теперь когда первоначальные волнения прошли, внешний кой стал вызывать у нее внутреннее напряжение. Эксперимент был фактически закончен; осталось лишь дождаться конца, а это означало месяцы неодолимой скуки выносить которую она должна была к тому же без обычных человеческих развлечений.
Она принадлежала к числу тех людей, которые готовы сами пойти просить милостыню, чтобы именно сейчас, в данную минуту, помочь другу, однако ни за что не подпишут чека даже на самую скромную сумму, если уплата назначена только через неделю, хотя бы от этого зависела его жизнь. Апрель и май в этом году были полны для Илиэль таких подавленных импульсов. Необходимость и дальше оставаться в магическом круге ради собственной безопасности мучила ее. И, хоть она и не знала этого, однако ее собственная воля была подавлена волей ее стражей.
В астрологии Луна также имеет значение «публики», которая (сама того не сознавая) поддается влиянию чужой независимой воли, если эта воля выражена с достаточной энергией. Публика, отправившая утомленного ею Людовика XVI на гильотину, позже с радостью сама шла умирать за Наполеона. Демократия, построенная па психологии толпы, также имеет лунный характер. Стоит людям сбиться хоть в маленькую группу, они теряют личность. Парламент, составленный из мудрейших и сильнейших людей нации, стремится уподобиться ватаге школьников, крушащих столы и швыряющих друг в друга чернильницы. Возможность истинной кооперации дает лишь дисциплина и автократия, которых иногда удается достигнуть под знаменем борьбы за равные права. Илиэль принадлежала теперь целиком и полностью к лунному микрокосму, и ее бунтарские настроения либо сменялись энтузиазмом благодаря нескольким вовремя сказанным словам сестры Клары, либо попросту игнорировались. Она была публикой, а публика — это терпеливое вьючное животное, старый осел, стонущий под тяжелой ношей, которому для ощущения неколебимости мира нужно не только привычно-грубое обращение, но и своевременный пинок в нужном направлении, данный до того, как ему взбредет в голову взбунтоваться. Все импульсы, посещавшие Илиэль, были деструктивны, это были бессмысленные идеи бегства скорее от чего-то, нежели к чему-то. Ей хотелось выпрыгнуть из сковородки не оттого, что она боялась огня или мечтала о чем-то, находившемся за ее пределами. Eй казалось, что ее лишают какого-то неизвестного, но наверняка прекрасного будущего и ее ощущения были сродни тоскливому беспокойству наркоманки, лишившейся очередной дозы.
Избранный ею путь, так сказать, привел в точку, где сходятся потоки всех четырех ветров, а такие точки чрезвычайно опасны для кораблей, лишенных собственной тяги. Корабль Илиэль еле держался па плаву, без мачт, без такелажа, и лишь канат, связывавший его с буксиром Сирила Грея, позволял ей выравнивать курс; однако этот канат, именовавшийся узами любви, в то же время связывал ее по рукам и ногам, оставляя кровавые раны.
Один или два раза она пыталась вызвать Сирила на откровенный разговор, но он был достаточно юн для того, чтобы не скрывать своего раздражения по поводу ее жажды выяснять отношения. Подобное обращение очень оскорбляет женщин Лизиного склада; гнев скоро начинает буквально распирать их. Если бы он ударил ее, а потом приласкал, это лишь утроило бы ее страсть к нему. «Что это за китайский божок, — сказала бы она в ответ, — если он за совершаемые ради него китайские церемонии не награждает своих подданных китайскими же пытками?»
Однако главная причина се психической нестабильности коренилась все-таки в ее собственных желаниях.
В какой-то мере они вытекали из ее физического состояния; многократно усиленные добавленным к этому ментальным стрессом, они вздымались многотонными; волнами, подобно леднику, зажатому в горном ущелье. В нашем мире желательно строить себя из материала более прочного, чем окружающая среда. На самом Илиэль не обдумывала своих желаний, они возникали рефлекторно; это была реакция на собственное состояние, которую она принимала за подлинную волю. Она начала испытывать свои фантазии на терпеливых окружающих: ей хотелось то нарядиться в какой-нибудь экзотический костюм, то вырядить себя и других в маски; однако и эти чудачества в глубине души не радовали ее. Сирил Грей всячески старался потворствовать ее замыслам; из всех строгостей первого этапа эксперимента оставались лишь два запрета, по-прежнему соблюдавшихся неукоснительно: ей не дозволялась интимная близость с Сирилом, и категорически запрещено было общаться с кем бы то ни было, кроме обитателей замка. Другими словами, круг обороны вокруг нее оставался таким же прочным; во всем же остальном, что не выходило за его границы, ей предоставлялась полная свобода. Однако именно это се и не удовлетворяло, и эти две запретные вещи манили се больше всего. (Змея в известной истории с яблоком была придумана потом, чтобы хоть как-то оправдать неспособность женщины устоять перед искушением.) Ее подсознательное желание нарушить эти запреты вызывало в ней столь же подсознательную антипатию к лицам, их олицетворявшим, то есть в первую очередь к Сирилу Грею и брату Онофрио. В конце концов оба эти столь ненавидимые ею персонажа слились в некоем едином, достаточно малопривлекательном образе.
Выражалось это, в частности, в припадках глупейшей ревности, отравлявших сферу интимных отношений обитателей крепости, в целом вполне здоровую. Иногда, когда мужчины располагались позагорать на нижних террасах, естественно, почти нагишом, Илиэль вдруг сбегала к ним с какой-нибудь идиотской историей на устах, призванной оправдать срочность ее прихода; в таких случаях брату Онофрио никогда не удавалось скрыть, насколько это его раздражает. Конечно, он старался брать пример с присутствовавшего здесь же учителя, изо всех сил пытаясь прикрыть хорошими манерами врожденное женолюбие. Сирилу тоже доставалось, особенно наедине с Илиэль: однажды, когда он в очередной раз был примерно-тактичен, она не выдержала:
— Ты мне кто, любовник или дедушка?!
Если бы дело было только в этом, то это, конечно, обошлось бы ей дорого. Однако человеческая душа — инструмент достаточно странный; «Сатана найдет игрушку даже для самых бездарных рук», как говорит старая пословица, вполне заслуживающая звания одного из важнейших постулатов современной психологии. Илиэль нечем было занять свой ум, не натренированный ни на сосредоточение на какой-то определенной мысли, ни на отсечение ненужных мыслей. Многих женщин в таких ситуациях спасает вязание, преграждающее путь на панель или в реку. И так же, как образующийся в болотах газ метан, рассыпаясь лживыми огнями, сбивает с пути путешественников, так нездоровая мысль порождает чудовищ в нетренированном сознании. У Илиэль начало развиваться нечто вроде мании преследования. Она начала воображать себе, как Сирил и брат Онофрио сговариваются погубить ее. Счастье ее было в том, что каждый из членов гарнизона крепости обладал познаниями не только в оккультной, но и в практической медицине, а особенно в психологии, так что отмстить и нейтрализовать признаки «сдвига» им не составляло труда. Однако это знание, как часто бывает, порождало свою собственную опасность. Развитие непривычных для человека способностей, пусть даже в каком-то одном направлении, означает не только опасность соскользнуть в миры безумия, но и возможность подняться в миры осознания причин теперешнего критического состояния своей души. Илиэль восприняла: эту ситуацию как очередное сражение, в котором у нее нет союзников, поэтому любой трюк, направленный на; обман стражей врат, был для нее оправдан. Для нее это была война, в которой у нее не было союзников, а были, лишь враги. Те, у кого в семье есть душевнобольной наркоман, знают, сколь дьявольски сложна бывает в подобных случаях их задача, и сколь проста задача их подопечных. Для женщин, приходящих к специалисту, лечиться от алкоголизма, не отнимающих от глаз промокший платочек, пет ничего проще чем пропустить рюмашку за минуту до или через минуту после визита прославленному светилу.
Илиэль научилась различать те состояния души, в которых ей было приятно находиться, и стимулировать их. Ее успокаивало общение с Природой, в особенности — с ЛУНОЙ, и она старалась оставаться одна в такие моменты, потому что другие люди мешали ей; тогда-то она и предавалась своим самым ужасным мыслям. Мысли и правда были почти безумные. Удивительно, но у опаснейшего маньяка дух обычно ровен, и мысли самые спокойные. Разница между ним и нормальным человеком лишь в том, что маньяк таит свои фантазии. «Истории» лорда Дансэнина дают прекраснейшие образчики тонкой, стилистически отточенной прозы, порожденной изысканным воображением, достойным любимого сына всемогущего Отца Света и Истины; однако если бы они были порождением его пораженного опухолью мозга, он никогда бы не опубликовал их. Безумец свято хранил бы тайну о том, что сегодня среда, хотя бы потому, что «Диавол не велел ему говорить этого». «Аз семь Истина», провозгласил один из величайших мистиков, Мансур, и был распят, ибо всех, провозглашающих истину, распинают; если бы он сказал: «Ребята, я Господь Бог», его бы сочли просто сумасшедшим.
Так Илиэль постепенно привыкла проводить большую часть времени в своей «люльке», спокойно предаваясь самым кошмарным мыслям. Одно сознание того, что она ограничена в своих действиях, значительно ухудшало ее состояние. Подавлять импульсы, телесные или ментальные, — большая ошибка. Выпусти его наружу и забудь о нем, или скажи себе, что в твоей системе такие импульсы не имеют права на существование; все лучше, чем оставить их постепенно загнивать у себя внутри. Так, подавление нормального сексуального инстинкта служит источником тысячи болезней. В пуританских странах секс неизбежно обрастает самыми разнообразными формами извращений и дегенерации. А разного рода зависимости, от алкогольной до наркотической, в латинских странах почти не известные, заставляют только удивляться англосаксонскому темпераменту.
Вот как получилось, что ум Илиэль, застоявшись, начал порождать чудовищ. Час за часом перед ее расслабленным умственным взором проходили образы одни. больнее другого, сливаясь в целые Гольфстримы хаоса Духа. Фантомы приходили и откуда-то извне, облекая себя в образы, доступные ее сознанию — одни привлекательные, другие страшные; однако даже самые жуткие; кровавые символы вызвали в ней чувство странного восторга. То и дело повторялось видение огромного тропического жука-оленя, с горящими глазами, величиной слона, с клешнями, готовыми схватить ее. Однако страх перед ним был не больше ее любопытства, и они всякий раз с упоением разглядывала его, воображая себе как его острые жвалы сомкнутся на ее плоти. Даже собственная теперешняя полнота становилась при этом для нее источником удовольствия: она часто представляла себе, что попала в плен к людоедам, которые отрезают по куску от ее тела, варят или зажаривают их на вертеле так что кровь и жир кипят и падают на горящие угли. В современных теориях психоанализа или психосинтеза подобные видения часто квалифицируются как любовные мечтания. Во всяком случае, сама она где-то в глубине души при этом осознавала, зачем суффражистки требовали от мужчин мучить их; это был всего лишь угнетенный сексуальный инстинкт, нашедший выход в расовой воспоминании об умыкании невесты.
Однако в самом деле опасными для нее были не эти, а другие образы, которые она научилась вызывать, дав имя, подсказанное ей одним из них. На самом деле было даже не имя, потому что его нельзя было записать буквами какого-нибудь алфавита; оно было скорее же на вздох, легкий кашель, придыхание перед произнесением настоящего имени. Ей достаточно было воспроизвести это придыхание, как ее видение возвращалось все в ту же местность. Она шла по узкой белой той тропе, ведшей очевидно к вершине какого-то поле того холма. С обеих сторон тропу огораживали колючие кустарники, перемежавшиеся полянками и порослью, дико растущих цветов, пробивавшихся между камнями. Добравшись до вершины холма, тропа упиралась в некое подобие ворот, составленных из двух скал по обе стороны от нее, похожих на башни. Башни были невысоки, некрасивы, без окон, если не считать нескольких щелей, которые вполне могли бы сойти за бойницы для лучников; однако нигде не было видно признаков жизни. Но она чувствовала, что в этих башнях и за ними есть жизнь; ей хотелось пойти и узнать, кто там живет, и все же какой-то неизъяснимый страх удерживал ее от этого. Убывающая Луна {она всегда была убывающей, когда Илиэль попадала в эту местность) довольно ярко освещала тропу, однако за врата башен ее лучи почти не проникали. Впереди на тропе ей виделись тени, похожие на звериные — то шакал, то гиена, а то и волк, ибо она слышала завывания и лай, походивший на смех, сменявшиеся довольным урчанием и истошными воплями, как будто между зверями начиналась драка, словно они вырвались из загона.
Однако на саму тропу, то и дело осыпавшуюся мелкими камнями, никто не выходил, и Илиэль было даже приятно чувствовать себя полной ее владелицей. Всякий раз ей хотелось пойти дальше и заглянуть за скалы башен, однако ей мешала старуха. Однажды она наконец дошла до нее и сумела разглядеть вблизи. Старуха сидела на повороте тропы, у подножия большой скалы, в щели которой, по-видимому, укрывалась. Илиэль сама поздоровалась с ней и спросила, чем она может ей помочь, ибо та явно занималась какой-то сложной работой.
— Вы мне позволите вам помочь? — спросила Илиэль.
— Я сумею, даже если работа у вас очень сложная.
Старуха лишь пробурчала в ответ что-то нечленораздельное, а потом призналась, что разводит огонь.
— Но у вас же нет спичек!
— Мы не употребляем спичек для разведения огня — в этой стране. — Последние три слова прозвучали как давно привычный рефрен.
— А чем же вы тогда разжигаете дрова?
— Для этого годится все Круглое, Красное и Кислое — в этой стране, — сообщила старуха.
— А дальше что? Вы поджигаете это спичками или трете палочки друг о друга, или наводите лупу на опилки?
— Не спеши так! Здесь нет ни серы, ни деревянных палочек, ни Солнца — в этой стране
— Как же вы добываете огонь?
— У нас нет огня — в этой стране.
— Но вы же сами сказали, что хотите добыть его!
— Я лишь пытаюсь добыть огонь, дитя мое; мы всегда пытаемся добыть его, и никому из нас еще это не удалось — в этой стране.
— И как давно вы пытаетесь?
— У нас нет времени — в этой стране.
Илиэль, почти загипнотизированная этой странной поэзией отрицаний и особенно рефреном, решила включиться в игру.
— Ну что ж, бабушка, у меня есть нечто Круглое, Красное и Кислое, из которого можно сделать огонь. Я отдам вам это, если вы отгадаете, что это.
В ответ старуха лишь покачала головой:
— Нет ничего Круглого, Красного и Кислого — в этой стране.
— Так и быть, я скажу вам: это яблоко. Если хотите, я отдам вам его.
— Мы здесь ничего не хотим — в этой стране.
— Хорошо, тогда я пойду дальше.
— У нас некуда идти дальше — в этой стране.
— Неправда, есть, и я как раз иду туда.
— Разве вы не знаете, какое сокровище храним мы здесь, — в этой стране?
— Нет, а что это за сокровище?
Старуха проворно скрылась в щели скалы и вскоре вернулась, держа в руках Макаку, Мышеловку и Мандолину.
— Начало, — объяснила она, — состоит в Арбалете, Анаконде и Араке, вот почему всякое начало страшно — в этой стране.
— Для чего же нужны эти… предметы?
— Ни для чего — в этой стране. Но я сменяю их на Нугу, Нерпу и Невод, в надежде, что сумею сохранить их до того дня, когда мне понадобятся Цапля, Цитра и Циновка, а их уже можно будет обменять на Круглое, Красное и Кислое — в этой стране. Это было похоже на детскую считалку, которую Илиэль рассказывала сама себе; однако в данном случае рассказчик не сам придумывал свой рассказ и не знал, что будет дальше. А старуха и в самом деле была непроста. Когда Илиэль пришла к ней во второй раз, та показала ей, что нужно делать с этими предметами. Она дала макаке мандолину и, когда та начала играть, поставила перед ней мышеловку; тотчас же по реке приплыла нерпа, привлеченная нугой и музыкой, и угодила в невод. К чести старой дамы следует сказать, что она согласилась сменять свои сокровища всего лишь па сетку для волос, которую без колебаний отдала ей Илиэль.
— Боюсь, что она не выдержит вещей слишком крупных, — на всякий случай предупредила Илиэль старуху.
— А мне и нужны всего лишь Грейпфрут, Гобой и Голотурия, — сообщила старуха. — Их-то как раз нетрудно найти в этой стране.
С каждым разом старуха все больше нравилась Илиэль, и однажды, когда они вместе с пей расставили ловушки, чтобы поймать Улитку, а заодно и ее Виноградник, Уникума вместе с его Воспитателем и Виолончель, исполняющую дуэт с Укулеле, старуха вдруг прервала свои церемонии и спросила Илиэль без обиняков, не согласится ли та вместе с ней принять участие в следующем шабаше, который состоится, как и положено, в Вальпургиеву ночь, то есть в ночь на первое мая, «ибо отсюда путь туда короче, я имею в виду — из нашей страны».
Илиэль сразу же отказалась, потому что почувствовала в этой затее нечто опасное. Однако старуха сказала:
— Не бойся, мы тебя переоденем. Конечно, совершенно ни к чему, чтобы тебя узнали Сирил, брат Онофрио или сестра Клара, потому что им не понравилось бы, что ты бываешь здесь — в этой стране.
— Все равно не пойду, — возразила Илиэль достаточно резко. — Я вообще пришла сюда просто так, комедии ради.
— О, дорогая! — воскликнула старуха. — Ты не можешь не знать, что Комедия — то же, что Кит, я имею в виду, этой стране. И ты наверняка помнишь, что Кит изрыгнул проглоченного им Иону совсем не там, куда тот собирался прибыть, а там, где его больше всего ждали. Таковы повадка Китов и здесь, в этой стране.
— А как вы узнаете, что, отправившись на шабаш, попали куда надо?
— «Как на нашей земле означает то же, что «Курица»: Чего не знает Курица, спрашивают у Кабана; чего не знает Кабан, спрашивают у Кобылы, а если уж та не знает, так того вообще никому не дано знать — в этой стране.
Илиэль ужасно рассердилась на своих друзей: почему они сами не пригласили ее па шабаш? В тот день она вернулась из путешествия в самом отвратительном настроении.
Этот разговор со старухой был лишь одним из многих; разве что он был самым оживленным и самым логически непротиворечивым. Да и закончился неплохо, потому что Илиэль узнала важные вещи. И потом, она с'6-гласилась отправиться на шабаш. Как туда добираются, Илиэль так и не узнала, потому что старуха явно нарочно темнила. Полагая, что добираться придется известный способом, Илиэль спросила об этом, но старуха сказали «У нас нет ни козлов, ни ступ с помелом — в этой стране Большинство других ее видений были полны бесформенных и противоречащих друг другу ужасов. Это были образы, в которых воплощались ее глупые мысли и произвольные импульсы; часто они походили на зверей причем таких расплывающихся и рыхлых, какими представляются позвоночным самые безобразные формы; жизни, то есть именно те линии эволюционного развития, с которых удалось свернуть им самим; поэтому они относятся к ним как к экскрементам. Однако безобразие этих образов как раз и притягивало Илиэль больше всего. Она получала болезненное, противоестественное удовольствие, наблюдая за каракатицей, расползающейся в своей черной липкой жиже подобно раздавленной улитке, а лужа этой жидкости выпускала отростки-ложноножки, жирные, как машинное масло, покрытые отвратительной слизью, пока не превращалась в некое подобие тарантула, после чего опять собиралась, точно устав от борьбы с земным притяжением, и снова напоминала гниющую лужу, но лужу тем не менее живую и к тому же явно обладающую индивидуальностью, вбиравшей в себя и жадно поглощавшей все, что оказывалось в пределах ее досягаемости. Илиэль поняла, что эта и другие подобные твари — символы желаний, жадных и неудержимых влечений, не имеющих однако ни воли, ни силы, чтобы сделать хотя бы шаг к их осуществлению, и что эта их ограниченность — для них самих ужасная, непрекращающаяся мука, агония без малейшего проблеска надежды, бессилие настолько полное, что им не дано было обрести освобождение даже через Смерть. И еще она поняла, что порождены они ее собственной слабостью; однако ей нисколько не хотелось избавиться от них, о нет! она наслаждалась их уродством и беспомощностью, гнев их доставлял ей неизъяснимую радость, хотя это был ее собственный гнев, подпитываемый ее индивидуальностью и волей. Это была своеобразная Nostalgic de la boue,
Однако в руках своих она держит лишь меч: она приходит разрушить то равновесие, которого достиг умирающий год после долгих радостей и мучений; то же происходит и с душой, с ликованием впитывающей сладкие яды Весны. Душа, которая, подобно душе Илиэль, не может не реагировать на импульсы внешнего мира, стремясь усилить их и претворить в действие, всегда открыта влиянию космических сил и, сама того не зная, то и дело даст вовлечь себя в новый водоворот переживаний и событий.
В том настроении опустошенности, в котором сейчас находилась Лиза Ла Джуффриа, ей было достаточно малейшего толчка, чтобы сорваться с места и бежать хоть в Китай, если ей не помешают собраться в течение часа.
Она готова была завести себе любовника, чтобы вскоре так же легко бросить его, и поступать так хоть двенадцать раз в году; и она очень удивилась бы, если бы кто-то при этом обвинил ее в непостоянстве. Нет, она не была неглубоким человеком; просто она верила всей душой, что каждый ее минутный импульс выражает ее подлинную волю, ее истинное «Я». Однажды вечером, когда они еще жили в отеле «Саввой» вместе с Лавинией Кинг, у них как-то зашел разговор о неустроенности лондонской жизни. Лизе не понадобилось тогда и пяти минут, чтобы поднять на ноги всю компанию, заставить ее набить карманы мелочью, сколько ее нашлось в отеле, и вывести на набережную, чтобы чем Бог послал оделить безработных. В тот вечер она была неким супер-Шефтсбери, строила тысячи планов, чтобы раз навсегда разрешить проблемы нищеты, и пришедшая наутро портниха застала ее за кипой экономических расчетов.
И экономика тут же уступила место дизайну: был создан не только новый фасон платья, но и разработана целая концепция мирового развития моды.
Для таких людей подавленный импульс равнозначен душевному краху. Илиэль начала открыто выражать не? довольство теми ограничениями, которые накладывал на нее жизнь в «Сачке», хотя в конечном итоге они были результатом ее собственного добровольного решения. Но она до сих пор не знала материнства, и чисто физические факторы, ограничивающие, как казалось, ее свободу, ранили ее тем больнее, чем менее были ей знакомы.
Пока шла «охота на Бабочку», эти волнения заставляли ее держать себя в руках, а те необычные явления, которые сопровождали весь процесс, помогали ей воспринять его. Ее тщеславию льстило, что она сделалась краеугольным камнем величественного свода, возводимого, чтобы соединить Небо и Землю. Теперь когда первоначальные волнения прошли, внешний кой стал вызывать у нее внутреннее напряжение. Эксперимент был фактически закончен; осталось лишь дождаться конца, а это означало месяцы неодолимой скуки выносить которую она должна была к тому же без обычных человеческих развлечений.
Она принадлежала к числу тех людей, которые готовы сами пойти просить милостыню, чтобы именно сейчас, в данную минуту, помочь другу, однако ни за что не подпишут чека даже на самую скромную сумму, если уплата назначена только через неделю, хотя бы от этого зависела его жизнь. Апрель и май в этом году были полны для Илиэль таких подавленных импульсов. Необходимость и дальше оставаться в магическом круге ради собственной безопасности мучила ее. И, хоть она и не знала этого, однако ее собственная воля была подавлена волей ее стражей.
В астрологии Луна также имеет значение «публики», которая (сама того не сознавая) поддается влиянию чужой независимой воли, если эта воля выражена с достаточной энергией. Публика, отправившая утомленного ею Людовика XVI на гильотину, позже с радостью сама шла умирать за Наполеона. Демократия, построенная па психологии толпы, также имеет лунный характер. Стоит людям сбиться хоть в маленькую группу, они теряют личность. Парламент, составленный из мудрейших и сильнейших людей нации, стремится уподобиться ватаге школьников, крушащих столы и швыряющих друг в друга чернильницы. Возможность истинной кооперации дает лишь дисциплина и автократия, которых иногда удается достигнуть под знаменем борьбы за равные права. Илиэль принадлежала теперь целиком и полностью к лунному микрокосму, и ее бунтарские настроения либо сменялись энтузиазмом благодаря нескольким вовремя сказанным словам сестры Клары, либо попросту игнорировались. Она была публикой, а публика — это терпеливое вьючное животное, старый осел, стонущий под тяжелой ношей, которому для ощущения неколебимости мира нужно не только привычно-грубое обращение, но и своевременный пинок в нужном направлении, данный до того, как ему взбредет в голову взбунтоваться. Все импульсы, посещавшие Илиэль, были деструктивны, это были бессмысленные идеи бегства скорее от чего-то, нежели к чему-то. Ей хотелось выпрыгнуть из сковородки не оттого, что она боялась огня или мечтала о чем-то, находившемся за ее пределами. Eй казалось, что ее лишают какого-то неизвестного, но наверняка прекрасного будущего и ее ощущения были сродни тоскливому беспокойству наркоманки, лишившейся очередной дозы.
Избранный ею путь, так сказать, привел в точку, где сходятся потоки всех четырех ветров, а такие точки чрезвычайно опасны для кораблей, лишенных собственной тяги. Корабль Илиэль еле держался па плаву, без мачт, без такелажа, и лишь канат, связывавший его с буксиром Сирила Грея, позволял ей выравнивать курс; однако этот канат, именовавшийся узами любви, в то же время связывал ее по рукам и ногам, оставляя кровавые раны.
Один или два раза она пыталась вызвать Сирила на откровенный разговор, но он был достаточно юн для того, чтобы не скрывать своего раздражения по поводу ее жажды выяснять отношения. Подобное обращение очень оскорбляет женщин Лизиного склада; гнев скоро начинает буквально распирать их. Если бы он ударил ее, а потом приласкал, это лишь утроило бы ее страсть к нему. «Что это за китайский божок, — сказала бы она в ответ, — если он за совершаемые ради него китайские церемонии не награждает своих подданных китайскими же пытками?»
Однако главная причина се психической нестабильности коренилась все-таки в ее собственных желаниях.
В какой-то мере они вытекали из ее физического состояния; многократно усиленные добавленным к этому ментальным стрессом, они вздымались многотонными; волнами, подобно леднику, зажатому в горном ущелье. В нашем мире желательно строить себя из материала более прочного, чем окружающая среда. На самом Илиэль не обдумывала своих желаний, они возникали рефлекторно; это была реакция на собственное состояние, которую она принимала за подлинную волю. Она начала испытывать свои фантазии на терпеливых окружающих: ей хотелось то нарядиться в какой-нибудь экзотический костюм, то вырядить себя и других в маски; однако и эти чудачества в глубине души не радовали ее. Сирил Грей всячески старался потворствовать ее замыслам; из всех строгостей первого этапа эксперимента оставались лишь два запрета, по-прежнему соблюдавшихся неукоснительно: ей не дозволялась интимная близость с Сирилом, и категорически запрещено было общаться с кем бы то ни было, кроме обитателей замка. Другими словами, круг обороны вокруг нее оставался таким же прочным; во всем же остальном, что не выходило за его границы, ей предоставлялась полная свобода. Однако именно это се и не удовлетворяло, и эти две запретные вещи манили се больше всего. (Змея в известной истории с яблоком была придумана потом, чтобы хоть как-то оправдать неспособность женщины устоять перед искушением.) Ее подсознательное желание нарушить эти запреты вызывало в ней столь же подсознательную антипатию к лицам, их олицетворявшим, то есть в первую очередь к Сирилу Грею и брату Онофрио. В конце концов оба эти столь ненавидимые ею персонажа слились в некоем едином, достаточно малопривлекательном образе.
Выражалось это, в частности, в припадках глупейшей ревности, отравлявших сферу интимных отношений обитателей крепости, в целом вполне здоровую. Иногда, когда мужчины располагались позагорать на нижних террасах, естественно, почти нагишом, Илиэль вдруг сбегала к ним с какой-нибудь идиотской историей на устах, призванной оправдать срочность ее прихода; в таких случаях брату Онофрио никогда не удавалось скрыть, насколько это его раздражает. Конечно, он старался брать пример с присутствовавшего здесь же учителя, изо всех сил пытаясь прикрыть хорошими манерами врожденное женолюбие. Сирилу тоже доставалось, особенно наедине с Илиэль: однажды, когда он в очередной раз был примерно-тактичен, она не выдержала:
— Ты мне кто, любовник или дедушка?!
Если бы дело было только в этом, то это, конечно, обошлось бы ей дорого. Однако человеческая душа — инструмент достаточно странный; «Сатана найдет игрушку даже для самых бездарных рук», как говорит старая пословица, вполне заслуживающая звания одного из важнейших постулатов современной психологии. Илиэль нечем было занять свой ум, не натренированный ни на сосредоточение на какой-то определенной мысли, ни на отсечение ненужных мыслей. Многих женщин в таких ситуациях спасает вязание, преграждающее путь на панель или в реку. И так же, как образующийся в болотах газ метан, рассыпаясь лживыми огнями, сбивает с пути путешественников, так нездоровая мысль порождает чудовищ в нетренированном сознании. У Илиэль начало развиваться нечто вроде мании преследования. Она начала воображать себе, как Сирил и брат Онофрио сговариваются погубить ее. Счастье ее было в том, что каждый из членов гарнизона крепости обладал познаниями не только в оккультной, но и в практической медицине, а особенно в психологии, так что отмстить и нейтрализовать признаки «сдвига» им не составляло труда. Однако это знание, как часто бывает, порождало свою собственную опасность. Развитие непривычных для человека способностей, пусть даже в каком-то одном направлении, означает не только опасность соскользнуть в миры безумия, но и возможность подняться в миры осознания причин теперешнего критического состояния своей души. Илиэль восприняла: эту ситуацию как очередное сражение, в котором у нее нет союзников, поэтому любой трюк, направленный на; обман стражей врат, был для нее оправдан. Для нее это была война, в которой у нее не было союзников, а были, лишь враги. Те, у кого в семье есть душевнобольной наркоман, знают, сколь дьявольски сложна бывает в подобных случаях их задача, и сколь проста задача их подопечных. Для женщин, приходящих к специалисту, лечиться от алкоголизма, не отнимающих от глаз промокший платочек, пет ничего проще чем пропустить рюмашку за минуту до или через минуту после визита прославленному светилу.
Илиэль научилась различать те состояния души, в которых ей было приятно находиться, и стимулировать их. Ее успокаивало общение с Природой, в особенности — с ЛУНОЙ, и она старалась оставаться одна в такие моменты, потому что другие люди мешали ей; тогда-то она и предавалась своим самым ужасным мыслям. Мысли и правда были почти безумные. Удивительно, но у опаснейшего маньяка дух обычно ровен, и мысли самые спокойные. Разница между ним и нормальным человеком лишь в том, что маньяк таит свои фантазии. «Истории» лорда Дансэнина дают прекраснейшие образчики тонкой, стилистически отточенной прозы, порожденной изысканным воображением, достойным любимого сына всемогущего Отца Света и Истины; однако если бы они были порождением его пораженного опухолью мозга, он никогда бы не опубликовал их. Безумец свято хранил бы тайну о том, что сегодня среда, хотя бы потому, что «Диавол не велел ему говорить этого». «Аз семь Истина», провозгласил один из величайших мистиков, Мансур, и был распят, ибо всех, провозглашающих истину, распинают; если бы он сказал: «Ребята, я Господь Бог», его бы сочли просто сумасшедшим.
Так Илиэль постепенно привыкла проводить большую часть времени в своей «люльке», спокойно предаваясь самым кошмарным мыслям. Одно сознание того, что она ограничена в своих действиях, значительно ухудшало ее состояние. Подавлять импульсы, телесные или ментальные, — большая ошибка. Выпусти его наружу и забудь о нем, или скажи себе, что в твоей системе такие импульсы не имеют права на существование; все лучше, чем оставить их постепенно загнивать у себя внутри. Так, подавление нормального сексуального инстинкта служит источником тысячи болезней. В пуританских странах секс неизбежно обрастает самыми разнообразными формами извращений и дегенерации. А разного рода зависимости, от алкогольной до наркотической, в латинских странах почти не известные, заставляют только удивляться англосаксонскому темпераменту.
Вот как получилось, что ум Илиэль, застоявшись, начал порождать чудовищ. Час за часом перед ее расслабленным умственным взором проходили образы одни. больнее другого, сливаясь в целые Гольфстримы хаоса Духа. Фантомы приходили и откуда-то извне, облекая себя в образы, доступные ее сознанию — одни привлекательные, другие страшные; однако даже самые жуткие; кровавые символы вызвали в ней чувство странного восторга. То и дело повторялось видение огромного тропического жука-оленя, с горящими глазами, величиной слона, с клешнями, готовыми схватить ее. Однако страх перед ним был не больше ее любопытства, и они всякий раз с упоением разглядывала его, воображая себе как его острые жвалы сомкнутся на ее плоти. Даже собственная теперешняя полнота становилась при этом для нее источником удовольствия: она часто представляла себе, что попала в плен к людоедам, которые отрезают по куску от ее тела, варят или зажаривают их на вертеле так что кровь и жир кипят и падают на горящие угли. В современных теориях психоанализа или психосинтеза подобные видения часто квалифицируются как любовные мечтания. Во всяком случае, сама она где-то в глубине души при этом осознавала, зачем суффражистки требовали от мужчин мучить их; это был всего лишь угнетенный сексуальный инстинкт, нашедший выход в расовой воспоминании об умыкании невесты.
Однако в самом деле опасными для нее были не эти, а другие образы, которые она научилась вызывать, дав имя, подсказанное ей одним из них. На самом деле было даже не имя, потому что его нельзя было записать буквами какого-нибудь алфавита; оно было скорее же на вздох, легкий кашель, придыхание перед произнесением настоящего имени. Ей достаточно было воспроизвести это придыхание, как ее видение возвращалось все в ту же местность. Она шла по узкой белой той тропе, ведшей очевидно к вершине какого-то поле того холма. С обеих сторон тропу огораживали колючие кустарники, перемежавшиеся полянками и порослью, дико растущих цветов, пробивавшихся между камнями. Добравшись до вершины холма, тропа упиралась в некое подобие ворот, составленных из двух скал по обе стороны от нее, похожих на башни. Башни были невысоки, некрасивы, без окон, если не считать нескольких щелей, которые вполне могли бы сойти за бойницы для лучников; однако нигде не было видно признаков жизни. Но она чувствовала, что в этих башнях и за ними есть жизнь; ей хотелось пойти и узнать, кто там живет, и все же какой-то неизъяснимый страх удерживал ее от этого. Убывающая Луна {она всегда была убывающей, когда Илиэль попадала в эту местность) довольно ярко освещала тропу, однако за врата башен ее лучи почти не проникали. Впереди на тропе ей виделись тени, похожие на звериные — то шакал, то гиена, а то и волк, ибо она слышала завывания и лай, походивший на смех, сменявшиеся довольным урчанием и истошными воплями, как будто между зверями начиналась драка, словно они вырвались из загона.
Однако на саму тропу, то и дело осыпавшуюся мелкими камнями, никто не выходил, и Илиэль было даже приятно чувствовать себя полной ее владелицей. Всякий раз ей хотелось пойти дальше и заглянуть за скалы башен, однако ей мешала старуха. Однажды она наконец дошла до нее и сумела разглядеть вблизи. Старуха сидела на повороте тропы, у подножия большой скалы, в щели которой, по-видимому, укрывалась. Илиэль сама поздоровалась с ней и спросила, чем она может ей помочь, ибо та явно занималась какой-то сложной работой.
— Вы мне позволите вам помочь? — спросила Илиэль.
— Я сумею, даже если работа у вас очень сложная.
Старуха лишь пробурчала в ответ что-то нечленораздельное, а потом призналась, что разводит огонь.
— Но у вас же нет спичек!
— Мы не употребляем спичек для разведения огня — в этой стране. — Последние три слова прозвучали как давно привычный рефрен.
— А чем же вы тогда разжигаете дрова?
— Для этого годится все Круглое, Красное и Кислое — в этой стране, — сообщила старуха.
— А дальше что? Вы поджигаете это спичками или трете палочки друг о друга, или наводите лупу на опилки?
— Не спеши так! Здесь нет ни серы, ни деревянных палочек, ни Солнца — в этой стране
— Как же вы добываете огонь?
— У нас нет огня — в этой стране.
— Но вы же сами сказали, что хотите добыть его!
— Я лишь пытаюсь добыть огонь, дитя мое; мы всегда пытаемся добыть его, и никому из нас еще это не удалось — в этой стране.
— И как давно вы пытаетесь?
— У нас нет времени — в этой стране.
Илиэль, почти загипнотизированная этой странной поэзией отрицаний и особенно рефреном, решила включиться в игру.
— Ну что ж, бабушка, у меня есть нечто Круглое, Красное и Кислое, из которого можно сделать огонь. Я отдам вам это, если вы отгадаете, что это.
В ответ старуха лишь покачала головой:
— Нет ничего Круглого, Красного и Кислого — в этой стране.
— Так и быть, я скажу вам: это яблоко. Если хотите, я отдам вам его.
— Мы здесь ничего не хотим — в этой стране.
— Хорошо, тогда я пойду дальше.
— У нас некуда идти дальше — в этой стране.
— Неправда, есть, и я как раз иду туда.
— Разве вы не знаете, какое сокровище храним мы здесь, — в этой стране?
— Нет, а что это за сокровище?
Старуха проворно скрылась в щели скалы и вскоре вернулась, держа в руках Макаку, Мышеловку и Мандолину.
— Начало, — объяснила она, — состоит в Арбалете, Анаконде и Араке, вот почему всякое начало страшно — в этой стране.
— Для чего же нужны эти… предметы?
— Ни для чего — в этой стране. Но я сменяю их на Нугу, Нерпу и Невод, в надежде, что сумею сохранить их до того дня, когда мне понадобятся Цапля, Цитра и Циновка, а их уже можно будет обменять на Круглое, Красное и Кислое — в этой стране. Это было похоже на детскую считалку, которую Илиэль рассказывала сама себе; однако в данном случае рассказчик не сам придумывал свой рассказ и не знал, что будет дальше. А старуха и в самом деле была непроста. Когда Илиэль пришла к ней во второй раз, та показала ей, что нужно делать с этими предметами. Она дала макаке мандолину и, когда та начала играть, поставила перед ней мышеловку; тотчас же по реке приплыла нерпа, привлеченная нугой и музыкой, и угодила в невод. К чести старой дамы следует сказать, что она согласилась сменять свои сокровища всего лишь па сетку для волос, которую без колебаний отдала ей Илиэль.
— Боюсь, что она не выдержит вещей слишком крупных, — на всякий случай предупредила Илиэль старуху.
— А мне и нужны всего лишь Грейпфрут, Гобой и Голотурия, — сообщила старуха. — Их-то как раз нетрудно найти в этой стране.
С каждым разом старуха все больше нравилась Илиэль, и однажды, когда они вместе с пей расставили ловушки, чтобы поймать Улитку, а заодно и ее Виноградник, Уникума вместе с его Воспитателем и Виолончель, исполняющую дуэт с Укулеле, старуха вдруг прервала свои церемонии и спросила Илиэль без обиняков, не согласится ли та вместе с ней принять участие в следующем шабаше, который состоится, как и положено, в Вальпургиеву ночь, то есть в ночь на первое мая, «ибо отсюда путь туда короче, я имею в виду — из нашей страны».
Илиэль сразу же отказалась, потому что почувствовала в этой затее нечто опасное. Однако старуха сказала:
— Не бойся, мы тебя переоденем. Конечно, совершенно ни к чему, чтобы тебя узнали Сирил, брат Онофрио или сестра Клара, потому что им не понравилось бы, что ты бываешь здесь — в этой стране.
— Все равно не пойду, — возразила Илиэль достаточно резко. — Я вообще пришла сюда просто так, комедии ради.
— О, дорогая! — воскликнула старуха. — Ты не можешь не знать, что Комедия — то же, что Кит, я имею в виду, этой стране. И ты наверняка помнишь, что Кит изрыгнул проглоченного им Иону совсем не там, куда тот собирался прибыть, а там, где его больше всего ждали. Таковы повадка Китов и здесь, в этой стране.
— А как вы узнаете, что, отправившись на шабаш, попали куда надо?
— «Как на нашей земле означает то же, что «Курица»: Чего не знает Курица, спрашивают у Кабана; чего не знает Кабан, спрашивают у Кобылы, а если уж та не знает, так того вообще никому не дано знать — в этой стране.
Илиэль ужасно рассердилась на своих друзей: почему они сами не пригласили ее па шабаш? В тот день она вернулась из путешествия в самом отвратительном настроении.
Этот разговор со старухой был лишь одним из многих; разве что он был самым оживленным и самым логически непротиворечивым. Да и закончился неплохо, потому что Илиэль узнала важные вещи. И потом, она с'6-гласилась отправиться на шабаш. Как туда добираются, Илиэль так и не узнала, потому что старуха явно нарочно темнила. Полагая, что добираться придется известный способом, Илиэль спросила об этом, но старуха сказали «У нас нет ни козлов, ни ступ с помелом — в этой стране Большинство других ее видений были полны бесформенных и противоречащих друг другу ужасов. Это были образы, в которых воплощались ее глупые мысли и произвольные импульсы; часто они походили на зверей причем таких расплывающихся и рыхлых, какими представляются позвоночным самые безобразные формы; жизни, то есть именно те линии эволюционного развития, с которых удалось свернуть им самим; поэтому они относятся к ним как к экскрементам. Однако безобразие этих образов как раз и притягивало Илиэль больше всего. Она получала болезненное, противоестественное удовольствие, наблюдая за каракатицей, расползающейся в своей черной липкой жиже подобно раздавленной улитке, а лужа этой жидкости выпускала отростки-ложноножки, жирные, как машинное масло, покрытые отвратительной слизью, пока не превращалась в некое подобие тарантула, после чего опять собиралась, точно устав от борьбы с земным притяжением, и снова напоминала гниющую лужу, но лужу тем не менее живую и к тому же явно обладающую индивидуальностью, вбиравшей в себя и жадно поглощавшей все, что оказывалось в пределах ее досягаемости. Илиэль поняла, что эта и другие подобные твари — символы желаний, жадных и неудержимых влечений, не имеющих однако ни воли, ни силы, чтобы сделать хотя бы шаг к их осуществлению, и что эта их ограниченность — для них самих ужасная, непрекращающаяся мука, агония без малейшего проблеска надежды, бессилие настолько полное, что им не дано было обрести освобождение даже через Смерть. И еще она поняла, что порождены они ее собственной слабостью; однако ей нисколько не хотелось избавиться от них, о нет! она наслаждалась их уродством и беспомощностью, гнев их доставлял ей неизъяснимую радость, хотя это был ее собственный гнев, подпитываемый ее индивидуальностью и волей. Это была своеобразная Nostalgic de la boue,