Страница:
14. Карлос Шакал: магия имени
Вечером 30 декабря 1973 года половина фонарей на большей части лондонских улиц не горела — страна была в энергетическом кризисе, вызванном эмбарго на арабскую нефть. А тут еще забастовка угольщиков… В тот день сама королева подала своим подданным пример экономии, отправившись в церковь Сэндрингхэма без своего обычного кортежа, в микроавтобусе.
На полутемной улице Куинс Гров плотный мужчина, низ лица которого был обмотан шерстяным шарфом, свернул с тротуара и распахнул кованые ворота с номером 48. Мощеная дорожка за воротами вела к особняку, принадлежавшему Джозефу Эдварду Сиеффу, президенту компании "Маркс и Спенсер". Являясь почетным вице-президентом Британской сионистской федерации, Сиефф активно участвовал в сборе денег для нужд Израиля и уже сумел раздобыть не один миллион фунтов стерлингов.
Открывший дверь молодой дворецкий увидел перед собой смуглого круглолицего незнакомца лет двадцати пяти, который целился в него из пистолета.
— Отведи меня к Сиеффу, — спокойно распорядился незваный гость.
Он говорил с акцентом, но дворецкий не смог определить, каким именно.
Жена Сиеффа, Лоис, увидела, как незнакомый человек подталкивает дулом пистолета дворецкого вверх по лестнице. Она бросилась в свою спальню и позвонила в полицию. Ее звонок был зарегистрирован в две минуты восьмого.
Шестидесятивосьмилетний хозяин особняка перед ужином приводил себя в порядок в ванной комнате. Услышав голос дворецкого, он отворил дверь и остолбенел — рука в кожаной перчатке наводила на него пистолет. Человек в шарфе едва ли не в упор выстрелил Сиеффу в лицо. Тот упал на пол. Незнакомец прицелился и хотел выстрелить еще раз, но пистолет заклинило.
В четыре минуты восьмого, через две минуты после звонка жены Сиеффа, к дому подъехала полиция, однако преступника уже и след простыл.
На следующий день, в канун Нового года, Народный фронт освобождения Палестины взял на себя ответственность за это покушение, во всеуслышание объявив об этом на пресс-конференции в Бейруте.
Однако, как ни странно, Джозеф Эдвард Сиефф выжил. Пуля прошла сквозь верхнюю губу и застряла в удивительно крепкой челюсти бизнесмена. Счастье для жертвы и не слишком удачный дебют для будущего убийцы. И все же именно таким был первый шаг на пути террора молодого венесуэльца Ильича Рамиреса Санчеса (отец его был так увлечен марксизмом, что трем своим сыновьям дал имена Ильич, Ленин и Владимир), больше известного под кличкой Карлос Шакал.
Шесть лет спустя Карлос так вспоминал об этом случае: "Сиефф остался жив. Несмотря на тяжелое ранение, врачи ухитрились спасти его. А когда через две недели я решил предпринять еще одну попытку, он уже улетел из Лондона на Бермуды… Обычно я стреляю трижды в нос — это убивает мгновенно. Для того чтобы кого-нибудь убрать, нужно два пистолета. Один с глушителем, а второй — очень мощный. Тогда вы сможете защититься, если произойдет что-то непредвиденное. Но у меня был только этот старый пистолет с пятью пулями, которым я не смог даже до конца воспользоваться". И тем не менее он наконец приступил к тому, что считал призванием и долгом своей жизни: "Время, когда я был бунтующим студентом с революционными идеалами, прошло. Я начал действовать. Именно в это время и родился настоящий Карлос".
Карлос Шакал в истории терроризма — личность легендарная. Однако слава его во многом держится на мифах, сочиненных газетчиками и подчас не имеющих никакого отношения к действительности. Так, скажем, ходила легенда, будто Ильич в 1966 году проходил обучение в политическом лагере Мантансас на Кубе, опекавшемся секретной службой Фиделя Кастро и местным руководителем КГБ генералом Виктором Семеновым. Там он якобы познакомился с падре Камилло Торресом — колумбийским священником, который стал руководителем повстанцев и сражался бок о бок с Че Геварой. Но, между тем, генерал Семенов был утвержден ответственным за операции КГБ в Гаване лишь в 1968 году, а Торрес был убит в бою с правительственными войсками Колумбии еще в феврале 1966-го.
Также широко обсуждались в прессе связи Карлоса с КГБ, однако никаких свидетельств, подтверждающих эти связи, предъявлено не было. Более того, представители ЦРУ, равно как и британской службы МИ-6, признавали, что у них нет доказательств того, будто Карлос был агентом КГБ. Не появилось подобных доказательств и после скандальных откровений кагэбешных генералов в 90-х годах. Хотя при этом есть данные о его связях со спецслужбами ГДР, Румынии и Венгрии…
Задним числом на него «вешали» и убийство израильских спортсменов в Мюнхене, и расстрел пассажиров в израильском аэропорту «Лод», и убийство Анастасио Сомосы, и даже захват американского посольства в Тегеране. Но все это были досужие вымыслы, обоснованные лишь жаждой очередной сенсации.
Однако и без журналистских прикрас судьба Ильича Рамиреса Санчеса вполне заслуживает удивления, поскольку и сам он приложил не мало сил для того, чтобы оставить за собой мифологию, а не биографию.
Родился он во вполне обеспеченной семье венесуэльского адвоката Альтаграсиа Рамиреса Наваса, исповедывавшего левые взгляды. (Впоследствии отец пришел в ярость от клички, под которой прославился его сын: "Почему его называют Шакалом? Его зовут Ильич. Это достойное, славное имя, имя настоящего революционера".) В 14 лет Ильич вступил в Союз коммунистической молодежи Венесуэлы, не то запрещенной, не то полузапрещенной в те годы организации. Потом с матерью уехал в Англию, где учился в Стаффордском педагогическом колледже в Кенсингтоне. "Он был жалким ничтожеством, — впоследствии вспоминала 17-летнего Ильича преподавательница английского языка Хилари Кинг. — При этом он был убежден, что является для всех господним подарком. Он всегда был безупречно и очень дорого одет, откровенно лгал и при любой возможности отлынивал от работы".
В конце 1967 года в Англию приехал отец Ильича и, забрав его вместе с братом Лениным, увез сыновей в Париж, где намеревался для продолжения образования пристроить их в Сорбонну. Но весной 1968 в Париже начались студенческие волнения, и отец через культурного атташе посольства СССР в Лондоне выхлопотал для Ильича и Ленина места в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы. Для молодых людей со столь милыми советскому сердцу именами что-либо выхлопотать в посольстве СССР, вероятно, было не очень сложно.
В Москве Ильич Рамирес Санчес зарекомендовал себя изрядным повесой и большим любителем женского общества, благо деньгами его в достатке снабжали родители. Как-то ночью дежурные по общежитию зашли на шум в комнату Ильича. На столе стояли бутылки и стаканы, но при этом в комнате венесуэлец был один. Дежурные открыли дверь платяного шкафа, и оттуда выпала совершенно пьяная голая девица. В следующий раз Ильич уже не прятал девиц в шкаф, а выбрасывал их в окно со второго этажа в сугроб. Один из руководителей коммунистической партии Венесуэлы Густаво Мочадо был в это время в Москве и встречался с венесуэльскими студентами. Он разочарованно свидетельствовал: "Я видел Ильича в Москве. Учебой он не занимался. Вел себя своевольно. Он получал очень много денег и предпочитал играть на гитаре и ухлестывать за женщинами. Вел себя как настоящий бабник. Ректор университета отрицательно отнесся к тому, что Ильич снимался в русском национальном костюме, наигрывая на балалайке".
В марте 1969 года Ильич принял участие в митинге арабских студентов перед иранским посольством. Вместе с братом Лениным его задержала милиция. Похоже, университетскому начальству он здорово надоел, так что вскоре он вместе с братом оказался в числе 20 отчисленных венесуэльских студентов, чья академическая успеваемость была признана неудовлетворительной.
В Москве Ильич свел знакомство с палестинцами; именно они впервые рассказали ему о Вади Хаддаде, одном из руководителей Народного фронта освобождения Палестины, которого позднее Ильич называл «Учителем» и ставил едва ли не выше Че Гевары. В Москве же он встретился с эмиссаром Народного фронта Рифатом Абул Ауном, от которого получил приглашение посетить палестинский военно-тренировочный лагерь в Иордании. Благодаря этому обстоятельству, после отчисления из Университета дружбы народов Ильич прямиком отправился на Ближний Восток. Там от руководителя отдела вербовки Народного фронта Абу-Шарифа он и получил кличку "Карлос".
Пройдя обучение в лагере, Карлос оказался единственным иностранцем, сражавшимся во время "черного сентября" на стороне палестинцев в Иордании. Затем руководство Народного фронта отправило его для революционной деятельности в Европу, где, собственно, и началась его террористическая биография: он стреляет в Эдварда Сиеффа в Лондоне, организует взрывы в редакциях нескольких газет в Париже, участвует в подготовке захвата французского посольства в Гааге, бросает гранату в аптеку рядом с церковью Сен-Жермен, в аэропорту «Орли» обстреливает из базуки самолет израильской авиакомпании «Эль-Аль»… В судебных показаниях "террорист № 1" так вспоминает период своей деятельности в середине 70-х: "В Народном фронте существует дисциплина, моральный кодекс и разделение труда… К этому времени я уже был профессиональным революционером, и все мои действия без исключения были частью войны за освобождение Палестины. К тому же я находился на содержании у этой организации".
В конце июня 1975 года Карлос при свидетелях застрелил двух агентов французской контрразведки и находившегося с ними ливанского осведомителя, работавшего сразу на несколько спецслужб и знавшего Карлоса в лицо (через него Ильич получал распоряжения от Хаддада). Собственно, только после этого западные спецслужбы получили на него первый бесспорный материал, и именно после этого тройного убийства с легкой руки репортера лондонской «Гардиан» к Карлосу пристала новая кличка — Шакал.
Потом были самые громкие дела Шакала — похищение в Вене десяти министров нефтяной промышленности стран ОПЕК (организация стран — экспортеров нефти), взрыв скорого поезда Париж-Тулуза, взрыв железнодорожного вокзала в Марселе, взрыв мюнхенского отделения радио "Свободная Европа"… О мелких акциях не стоит и говорить. Всего на счету Карлоса и его группы — 24 убийства и нанесение тяжелых травм 257 лицам. При этом в интервью журналу "Аль Ватан аль Араби" Карлос играючи признался: "Я не профессиональный убийца. Убить человека, который смотрит тебе в глаза, очень непросто". Догадывался ли об этой проблеме Шакала чудом выживший Сиефф?
Арестовали Карлоса буднично, хотя и не без доли артистизма. Изрядно выпив (а он, надо сказать, с московских времен не сильно изменил выбранному стилю жизни) во время празднования нового 1994 года в одной из греческих забегаловок в столице Судана Хартуме, Карлос вышел на улицу с прихваченной из бара бутылкой, от избытка чувств достал пистолет и начал палить в воздух. Остановить его никто не пытался, так как он был в компании приятелей, один из которых также был вооружен пистолетом-пулеметом «Узи». Убить они никого не убили, но внимание к себе привлекли более чем достаточно. Разгулявшегося гостя стали проверять. По документам это был некий Абдалла Баракат — арабский бизнесмен ливанского происхождения, который занимается продажей нефти Судану. Как водится в таких случаях, полиция проставила "на прослушку" его телефон. Вскоре выяснилось, что богатый араб частенько названивает в Венесуэлу и при этом великолепно изъясняется по-испански, в то время как по-арабски говорит с акцентом. Словом, его раскусили.
Как об этом стало известно французским спецслужбам — загадка. Тем не менее, вскоре они стали активно требовать от властей Судана выдачи Шакала. Ситуация была уже не та, что в 70-х — "холодная война" закончилась, идеи социализма потускнели… В общем, Судан согласился.
В августе французский судья Брюгер выписал ордер на международный арест Ильича Рамиреса Санчеса, и в Хартум было направлено требование о выдаче террориста. В это время у Карлоса обнаружили варикозное расширение вен в паху, и он лег в больницу на операцию. Через несколько дней на вилле в Хартуме, где он отдыхал после операции, врач сделал Карлосу успокаивающий укол, после которого он очнулся уже в самолете, завязанным в джутовый мешок, откуда торчала только его голова.
В Париже ему были предъявлены обвинения в убийстве двух агентов французской контрразведки и ливанца-осведомителя. Прокуратура настаивала только на целиком доказанных эпизодах бурной деятельности Ильича на территории Франции. Обвинялся он по уголовной статье, за преднамеренное убийство — западные спецслужбы давно поняли, что нет ничего хуже для террориста, чем лишиться ореола политического борца, мученика, революционера, страдающего за свои убеждения.
Тем не менее суд над "террористом № 1" отличался от обычного уголовного процесса небывалыми мерами безопасности (на время процесса каждому присяжному было предоставлено по два телохранителя) и небывалым интересом к нему как журналистов, так и публики. Слушанья начались 12 декабря 1997 года. По свидетельствам очевидцев, появившийся в зале суда Карлос выглядел так, словно зашел в кафе выпить аперитив перед обедом. Вел он себя независимо и даже дерзко. На вопрос судьи: "Ваша профессия?" Карлос ответил: "Я — профессиональный революционер старой ленинской школы".
— Назовите ваш адрес? — попросил судья.
— Мой последний адрес? — переспросил Карлос. — Послушайте, весь мир принадлежит мне, я — революционер-интернационалист, а мое последнее место жительства — Хартум, Судан.
Потом подсудимый говорил о том, что стал жертвой международного заговора, целью которого является уничтожение революционера, отдавшего всю свою жизнь благородному делу освобождения Палестины в рамках мировой революции.
— В течение тридцати лет я вел войну с помощью пера, пули, бомб и удавок. И эта борьба не окончена, я должен продолжить ее. Сегодня я веду ее с помощью слов. И будь я рядовым солдатом, я бы сидел и молчал, но я — лидер и должен сражаться до последнего вздоха.
Журналисты, присутствовавшие на процессе, отмечали, что Карлос пытался превратить свое заключительное слово в нечто, напоминающее знаменитую речь Фиделя Кастро на суде по делу нападения на казармы Монкада, которую Фидель закончил словами: "История меня оправдает". Но французский суд был далек от того, чтобы оправдать Карлоса. Шакала приговорили к пожизненному заключению. "Да здравствует революция!" — воскликнул он, услышав приговор. Надо сказать, что к 1997 году подобное заклинание уже потеряло силу и звучало несколько фальшиво. Свой срок Карлос отбывает и поныне.
Что не давало покоя этому щеголю и повесе? Что заставляло его носиться по свету с пистолетом в кармане и стрелять своим жертвам в лицо? Он родился в обеспеченной семье, он заказывал себе шелковые костюмы у лучших портных, он носил плащи с ярлыком "Савиль Роу", итальянские кожаные туфли ручной работы, галстуки от "Нины Ричи", очки от "Кристиан Диор" и жилеты из чистого хлопка от "Маркса и Спенсера" (напомним, что недостреленный Карлосом Сиефф был президентом этой компании). Он любил вино и веселье. Он любил женщин, и женщины любили его. Наконец, он любил и холил себя самого — Ганс Иоахим Кляйн, западногерманский террорист, входивший в группу Карлоса, так вспоминал о нем: "Он очень заботился о своей внешности. Он принимал душ по меньшей мере полтора часа. Потом, как младенец, с ног до головы посыпал себя тальком. Он буквально обливался одеколонами и духами. Когда он выходил из ванной, от него так разило парфюмерией, что мухи дохли… Поскольку его лицо уже было всем известно, ему предложили сделать пластическую операцию в Швейцарии. Однако он не хотел трогать лицо, его волновало лишь то, что у него слишком большая грудь, как у 14-летней девочки, и он хотел знать, нельзя ли ее подвергнуть операции. Когда мы купались, он никогда не снимал футболку".
Будь человек хоть трижды тщеславным (а Карлос был тщеславен: когда в Западной Германии распространили объявление о розыске Шакала, он счел это личным оскорблением — его голова оценивалась в ту же сумму, что и головы остальных боевиков), но если он с таким трепетом относится к собственному телу, то трудно представить себе основание, которое могло бы заставить его постоянно на протяжении многих лет подвергать столь обожаемое тело опасности быть продырявленным горячим свинцом. И уж коль скоро такое основание существует, то, вероятно, для самого Карлоса оно должно находиться за пределами сознания. Наличие такого трансцендентного для субъекта основания и является главным условием того, что у человека появляется судьба, а не просто складывается биография. Возможно, судьба Шакала и впрямь была предопределена. Но чем? Безусловно, притягательная сила марксизма очень велика, но в его ли власти выковать человеку планиду? Достаточно ли здесь одного материализма, который, побеждая, победить никак не может? Честно говоря, когда речь заходит о судьбе, апеллировать традиционно хочется к силам высшего порядка…
А что если виной всему — магия имени? В свое время заумник Алексей Крученых говорил, что имя в чем-то определяет судьбу, так "Хлебников дает хлеб поэзии, Маяковский светит во тьме, как маяк, Бурлюк — бурлит, а я, Крученых, закрутился". Почему бы нет? Что мы, такие маленькие, можем знать об этом? Почему бы Ильичу Рамиресу Санчесу не быть обязанным судьбой именно имени? А то, что двух его братьев подобная доля миновала — ничего не значит. В конце концов, Ильич был первенцем, а стало быть, по праву первородства, ему сполна все это дело и наследовать.
Опасно вызывать голодных духов — им не хватает тел, и уж коль скоро их вызвали, они не упустят случай воплотиться.
На полутемной улице Куинс Гров плотный мужчина, низ лица которого был обмотан шерстяным шарфом, свернул с тротуара и распахнул кованые ворота с номером 48. Мощеная дорожка за воротами вела к особняку, принадлежавшему Джозефу Эдварду Сиеффу, президенту компании "Маркс и Спенсер". Являясь почетным вице-президентом Британской сионистской федерации, Сиефф активно участвовал в сборе денег для нужд Израиля и уже сумел раздобыть не один миллион фунтов стерлингов.
Открывший дверь молодой дворецкий увидел перед собой смуглого круглолицего незнакомца лет двадцати пяти, который целился в него из пистолета.
— Отведи меня к Сиеффу, — спокойно распорядился незваный гость.
Он говорил с акцентом, но дворецкий не смог определить, каким именно.
Жена Сиеффа, Лоис, увидела, как незнакомый человек подталкивает дулом пистолета дворецкого вверх по лестнице. Она бросилась в свою спальню и позвонила в полицию. Ее звонок был зарегистрирован в две минуты восьмого.
Шестидесятивосьмилетний хозяин особняка перед ужином приводил себя в порядок в ванной комнате. Услышав голос дворецкого, он отворил дверь и остолбенел — рука в кожаной перчатке наводила на него пистолет. Человек в шарфе едва ли не в упор выстрелил Сиеффу в лицо. Тот упал на пол. Незнакомец прицелился и хотел выстрелить еще раз, но пистолет заклинило.
В четыре минуты восьмого, через две минуты после звонка жены Сиеффа, к дому подъехала полиция, однако преступника уже и след простыл.
На следующий день, в канун Нового года, Народный фронт освобождения Палестины взял на себя ответственность за это покушение, во всеуслышание объявив об этом на пресс-конференции в Бейруте.
Однако, как ни странно, Джозеф Эдвард Сиефф выжил. Пуля прошла сквозь верхнюю губу и застряла в удивительно крепкой челюсти бизнесмена. Счастье для жертвы и не слишком удачный дебют для будущего убийцы. И все же именно таким был первый шаг на пути террора молодого венесуэльца Ильича Рамиреса Санчеса (отец его был так увлечен марксизмом, что трем своим сыновьям дал имена Ильич, Ленин и Владимир), больше известного под кличкой Карлос Шакал.
Шесть лет спустя Карлос так вспоминал об этом случае: "Сиефф остался жив. Несмотря на тяжелое ранение, врачи ухитрились спасти его. А когда через две недели я решил предпринять еще одну попытку, он уже улетел из Лондона на Бермуды… Обычно я стреляю трижды в нос — это убивает мгновенно. Для того чтобы кого-нибудь убрать, нужно два пистолета. Один с глушителем, а второй — очень мощный. Тогда вы сможете защититься, если произойдет что-то непредвиденное. Но у меня был только этот старый пистолет с пятью пулями, которым я не смог даже до конца воспользоваться". И тем не менее он наконец приступил к тому, что считал призванием и долгом своей жизни: "Время, когда я был бунтующим студентом с революционными идеалами, прошло. Я начал действовать. Именно в это время и родился настоящий Карлос".
Карлос Шакал в истории терроризма — личность легендарная. Однако слава его во многом держится на мифах, сочиненных газетчиками и подчас не имеющих никакого отношения к действительности. Так, скажем, ходила легенда, будто Ильич в 1966 году проходил обучение в политическом лагере Мантансас на Кубе, опекавшемся секретной службой Фиделя Кастро и местным руководителем КГБ генералом Виктором Семеновым. Там он якобы познакомился с падре Камилло Торресом — колумбийским священником, который стал руководителем повстанцев и сражался бок о бок с Че Геварой. Но, между тем, генерал Семенов был утвержден ответственным за операции КГБ в Гаване лишь в 1968 году, а Торрес был убит в бою с правительственными войсками Колумбии еще в феврале 1966-го.
Также широко обсуждались в прессе связи Карлоса с КГБ, однако никаких свидетельств, подтверждающих эти связи, предъявлено не было. Более того, представители ЦРУ, равно как и британской службы МИ-6, признавали, что у них нет доказательств того, будто Карлос был агентом КГБ. Не появилось подобных доказательств и после скандальных откровений кагэбешных генералов в 90-х годах. Хотя при этом есть данные о его связях со спецслужбами ГДР, Румынии и Венгрии…
Задним числом на него «вешали» и убийство израильских спортсменов в Мюнхене, и расстрел пассажиров в израильском аэропорту «Лод», и убийство Анастасио Сомосы, и даже захват американского посольства в Тегеране. Но все это были досужие вымыслы, обоснованные лишь жаждой очередной сенсации.
Однако и без журналистских прикрас судьба Ильича Рамиреса Санчеса вполне заслуживает удивления, поскольку и сам он приложил не мало сил для того, чтобы оставить за собой мифологию, а не биографию.
Родился он во вполне обеспеченной семье венесуэльского адвоката Альтаграсиа Рамиреса Наваса, исповедывавшего левые взгляды. (Впоследствии отец пришел в ярость от клички, под которой прославился его сын: "Почему его называют Шакалом? Его зовут Ильич. Это достойное, славное имя, имя настоящего революционера".) В 14 лет Ильич вступил в Союз коммунистической молодежи Венесуэлы, не то запрещенной, не то полузапрещенной в те годы организации. Потом с матерью уехал в Англию, где учился в Стаффордском педагогическом колледже в Кенсингтоне. "Он был жалким ничтожеством, — впоследствии вспоминала 17-летнего Ильича преподавательница английского языка Хилари Кинг. — При этом он был убежден, что является для всех господним подарком. Он всегда был безупречно и очень дорого одет, откровенно лгал и при любой возможности отлынивал от работы".
В конце 1967 года в Англию приехал отец Ильича и, забрав его вместе с братом Лениным, увез сыновей в Париж, где намеревался для продолжения образования пристроить их в Сорбонну. Но весной 1968 в Париже начались студенческие волнения, и отец через культурного атташе посольства СССР в Лондоне выхлопотал для Ильича и Ленина места в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы. Для молодых людей со столь милыми советскому сердцу именами что-либо выхлопотать в посольстве СССР, вероятно, было не очень сложно.
В Москве Ильич Рамирес Санчес зарекомендовал себя изрядным повесой и большим любителем женского общества, благо деньгами его в достатке снабжали родители. Как-то ночью дежурные по общежитию зашли на шум в комнату Ильича. На столе стояли бутылки и стаканы, но при этом в комнате венесуэлец был один. Дежурные открыли дверь платяного шкафа, и оттуда выпала совершенно пьяная голая девица. В следующий раз Ильич уже не прятал девиц в шкаф, а выбрасывал их в окно со второго этажа в сугроб. Один из руководителей коммунистической партии Венесуэлы Густаво Мочадо был в это время в Москве и встречался с венесуэльскими студентами. Он разочарованно свидетельствовал: "Я видел Ильича в Москве. Учебой он не занимался. Вел себя своевольно. Он получал очень много денег и предпочитал играть на гитаре и ухлестывать за женщинами. Вел себя как настоящий бабник. Ректор университета отрицательно отнесся к тому, что Ильич снимался в русском национальном костюме, наигрывая на балалайке".
В марте 1969 года Ильич принял участие в митинге арабских студентов перед иранским посольством. Вместе с братом Лениным его задержала милиция. Похоже, университетскому начальству он здорово надоел, так что вскоре он вместе с братом оказался в числе 20 отчисленных венесуэльских студентов, чья академическая успеваемость была признана неудовлетворительной.
В Москве Ильич свел знакомство с палестинцами; именно они впервые рассказали ему о Вади Хаддаде, одном из руководителей Народного фронта освобождения Палестины, которого позднее Ильич называл «Учителем» и ставил едва ли не выше Че Гевары. В Москве же он встретился с эмиссаром Народного фронта Рифатом Абул Ауном, от которого получил приглашение посетить палестинский военно-тренировочный лагерь в Иордании. Благодаря этому обстоятельству, после отчисления из Университета дружбы народов Ильич прямиком отправился на Ближний Восток. Там от руководителя отдела вербовки Народного фронта Абу-Шарифа он и получил кличку "Карлос".
Пройдя обучение в лагере, Карлос оказался единственным иностранцем, сражавшимся во время "черного сентября" на стороне палестинцев в Иордании. Затем руководство Народного фронта отправило его для революционной деятельности в Европу, где, собственно, и началась его террористическая биография: он стреляет в Эдварда Сиеффа в Лондоне, организует взрывы в редакциях нескольких газет в Париже, участвует в подготовке захвата французского посольства в Гааге, бросает гранату в аптеку рядом с церковью Сен-Жермен, в аэропорту «Орли» обстреливает из базуки самолет израильской авиакомпании «Эль-Аль»… В судебных показаниях "террорист № 1" так вспоминает период своей деятельности в середине 70-х: "В Народном фронте существует дисциплина, моральный кодекс и разделение труда… К этому времени я уже был профессиональным революционером, и все мои действия без исключения были частью войны за освобождение Палестины. К тому же я находился на содержании у этой организации".
В конце июня 1975 года Карлос при свидетелях застрелил двух агентов французской контрразведки и находившегося с ними ливанского осведомителя, работавшего сразу на несколько спецслужб и знавшего Карлоса в лицо (через него Ильич получал распоряжения от Хаддада). Собственно, только после этого западные спецслужбы получили на него первый бесспорный материал, и именно после этого тройного убийства с легкой руки репортера лондонской «Гардиан» к Карлосу пристала новая кличка — Шакал.
Потом были самые громкие дела Шакала — похищение в Вене десяти министров нефтяной промышленности стран ОПЕК (организация стран — экспортеров нефти), взрыв скорого поезда Париж-Тулуза, взрыв железнодорожного вокзала в Марселе, взрыв мюнхенского отделения радио "Свободная Европа"… О мелких акциях не стоит и говорить. Всего на счету Карлоса и его группы — 24 убийства и нанесение тяжелых травм 257 лицам. При этом в интервью журналу "Аль Ватан аль Араби" Карлос играючи признался: "Я не профессиональный убийца. Убить человека, который смотрит тебе в глаза, очень непросто". Догадывался ли об этой проблеме Шакала чудом выживший Сиефф?
Арестовали Карлоса буднично, хотя и не без доли артистизма. Изрядно выпив (а он, надо сказать, с московских времен не сильно изменил выбранному стилю жизни) во время празднования нового 1994 года в одной из греческих забегаловок в столице Судана Хартуме, Карлос вышел на улицу с прихваченной из бара бутылкой, от избытка чувств достал пистолет и начал палить в воздух. Остановить его никто не пытался, так как он был в компании приятелей, один из которых также был вооружен пистолетом-пулеметом «Узи». Убить они никого не убили, но внимание к себе привлекли более чем достаточно. Разгулявшегося гостя стали проверять. По документам это был некий Абдалла Баракат — арабский бизнесмен ливанского происхождения, который занимается продажей нефти Судану. Как водится в таких случаях, полиция проставила "на прослушку" его телефон. Вскоре выяснилось, что богатый араб частенько названивает в Венесуэлу и при этом великолепно изъясняется по-испански, в то время как по-арабски говорит с акцентом. Словом, его раскусили.
Как об этом стало известно французским спецслужбам — загадка. Тем не менее, вскоре они стали активно требовать от властей Судана выдачи Шакала. Ситуация была уже не та, что в 70-х — "холодная война" закончилась, идеи социализма потускнели… В общем, Судан согласился.
В августе французский судья Брюгер выписал ордер на международный арест Ильича Рамиреса Санчеса, и в Хартум было направлено требование о выдаче террориста. В это время у Карлоса обнаружили варикозное расширение вен в паху, и он лег в больницу на операцию. Через несколько дней на вилле в Хартуме, где он отдыхал после операции, врач сделал Карлосу успокаивающий укол, после которого он очнулся уже в самолете, завязанным в джутовый мешок, откуда торчала только его голова.
В Париже ему были предъявлены обвинения в убийстве двух агентов французской контрразведки и ливанца-осведомителя. Прокуратура настаивала только на целиком доказанных эпизодах бурной деятельности Ильича на территории Франции. Обвинялся он по уголовной статье, за преднамеренное убийство — западные спецслужбы давно поняли, что нет ничего хуже для террориста, чем лишиться ореола политического борца, мученика, революционера, страдающего за свои убеждения.
Тем не менее суд над "террористом № 1" отличался от обычного уголовного процесса небывалыми мерами безопасности (на время процесса каждому присяжному было предоставлено по два телохранителя) и небывалым интересом к нему как журналистов, так и публики. Слушанья начались 12 декабря 1997 года. По свидетельствам очевидцев, появившийся в зале суда Карлос выглядел так, словно зашел в кафе выпить аперитив перед обедом. Вел он себя независимо и даже дерзко. На вопрос судьи: "Ваша профессия?" Карлос ответил: "Я — профессиональный революционер старой ленинской школы".
— Назовите ваш адрес? — попросил судья.
— Мой последний адрес? — переспросил Карлос. — Послушайте, весь мир принадлежит мне, я — революционер-интернационалист, а мое последнее место жительства — Хартум, Судан.
Потом подсудимый говорил о том, что стал жертвой международного заговора, целью которого является уничтожение революционера, отдавшего всю свою жизнь благородному делу освобождения Палестины в рамках мировой революции.
— В течение тридцати лет я вел войну с помощью пера, пули, бомб и удавок. И эта борьба не окончена, я должен продолжить ее. Сегодня я веду ее с помощью слов. И будь я рядовым солдатом, я бы сидел и молчал, но я — лидер и должен сражаться до последнего вздоха.
Журналисты, присутствовавшие на процессе, отмечали, что Карлос пытался превратить свое заключительное слово в нечто, напоминающее знаменитую речь Фиделя Кастро на суде по делу нападения на казармы Монкада, которую Фидель закончил словами: "История меня оправдает". Но французский суд был далек от того, чтобы оправдать Карлоса. Шакала приговорили к пожизненному заключению. "Да здравствует революция!" — воскликнул он, услышав приговор. Надо сказать, что к 1997 году подобное заклинание уже потеряло силу и звучало несколько фальшиво. Свой срок Карлос отбывает и поныне.
Что не давало покоя этому щеголю и повесе? Что заставляло его носиться по свету с пистолетом в кармане и стрелять своим жертвам в лицо? Он родился в обеспеченной семье, он заказывал себе шелковые костюмы у лучших портных, он носил плащи с ярлыком "Савиль Роу", итальянские кожаные туфли ручной работы, галстуки от "Нины Ричи", очки от "Кристиан Диор" и жилеты из чистого хлопка от "Маркса и Спенсера" (напомним, что недостреленный Карлосом Сиефф был президентом этой компании). Он любил вино и веселье. Он любил женщин, и женщины любили его. Наконец, он любил и холил себя самого — Ганс Иоахим Кляйн, западногерманский террорист, входивший в группу Карлоса, так вспоминал о нем: "Он очень заботился о своей внешности. Он принимал душ по меньшей мере полтора часа. Потом, как младенец, с ног до головы посыпал себя тальком. Он буквально обливался одеколонами и духами. Когда он выходил из ванной, от него так разило парфюмерией, что мухи дохли… Поскольку его лицо уже было всем известно, ему предложили сделать пластическую операцию в Швейцарии. Однако он не хотел трогать лицо, его волновало лишь то, что у него слишком большая грудь, как у 14-летней девочки, и он хотел знать, нельзя ли ее подвергнуть операции. Когда мы купались, он никогда не снимал футболку".
Будь человек хоть трижды тщеславным (а Карлос был тщеславен: когда в Западной Германии распространили объявление о розыске Шакала, он счел это личным оскорблением — его голова оценивалась в ту же сумму, что и головы остальных боевиков), но если он с таким трепетом относится к собственному телу, то трудно представить себе основание, которое могло бы заставить его постоянно на протяжении многих лет подвергать столь обожаемое тело опасности быть продырявленным горячим свинцом. И уж коль скоро такое основание существует, то, вероятно, для самого Карлоса оно должно находиться за пределами сознания. Наличие такого трансцендентного для субъекта основания и является главным условием того, что у человека появляется судьба, а не просто складывается биография. Возможно, судьба Шакала и впрямь была предопределена. Но чем? Безусловно, притягательная сила марксизма очень велика, но в его ли власти выковать человеку планиду? Достаточно ли здесь одного материализма, который, побеждая, победить никак не может? Честно говоря, когда речь заходит о судьбе, апеллировать традиционно хочется к силам высшего порядка…
А что если виной всему — магия имени? В свое время заумник Алексей Крученых говорил, что имя в чем-то определяет судьбу, так "Хлебников дает хлеб поэзии, Маяковский светит во тьме, как маяк, Бурлюк — бурлит, а я, Крученых, закрутился". Почему бы нет? Что мы, такие маленькие, можем знать об этом? Почему бы Ильичу Рамиресу Санчесу не быть обязанным судьбой именно имени? А то, что двух его братьев подобная доля миновала — ничего не значит. В конце концов, Ильич был первенцем, а стало быть, по праву первородства, ему сполна все это дело и наследовать.
Опасно вызывать голодных духов — им не хватает тел, и уж коль скоро их вызвали, они не упустят случай воплотиться.
15. Ислам и христианство: столкновение с реальностью
Причину актуальности темы противостояния ислама и христианства сегодня, увы, объяснять никому не нужно. По данным книжного рынка, небывалым успехом в последнее время пользуются многочисленные издания Корана и жизнеописания пророка Магомета — схоластический межконфессиональный спор, долгое время бывший уделом специалистов, теперь вырвался из темницы политкорректности и стал предметом едва ли не бытового обсуждения. Самочувствие овечки Долли, веерные отключения электричества и преимущество евро над долларом как излюбленные темы досужих бесед, вроде бы, отступили на второй план перед внезапным открытием: бесправная Гюльчатай сбросила паранджу, но вместо милого личика, миру предстал огненный взгляд фанатика, обвязанного поясом шахида и выносящего приговор беспечному и химерно благополучному христианскому миру.
Конечно, можно говорить о том, что обида мусульманских стран на западную цивилизацию вполне обоснована, можно говорить о противоречиях внутри самого ислама, об эволюции терроризма и о необходимости проявлять взаимную сдержанность, однако все, даже самые здравомыслящие, суждения на эти темы неизбежно оставляют ощущение какой-то недоговоренности. В чем секрет силы ислама? — вот что хотели бы знать люди иных вероисповеданий (равно как и атеисты), покупая Коран и биографию пророка. Вся Европа плюс США сегодня чем-то напоминают Главного Буржуина, выпытывающего у Мальчиша-Кибальчиша Военную Тайну: есть у нас и бочка варенья, есть и корзина печенья, так что же нам никак не победить эту армию?
Внимательный и непредубежденный читатель сакральных текстов невольно сделает для себя по крайней мере один бесспорный вывод: ничто непосредственно в содержании исламского учения не объясняет его победной поступи. Записанные здесь мудрые мысли и строгие заповеди встречаются и в других священных книгах (да и не только священных). Тем не менее рост числа верующих мусульман значительно опережает рост приверженцев других конфессий, и дело здесь не в одном лишь естественном демографическом факторе. Происходит стремительная исламизация традиционно православных регионов Африки, постепенная, но стабильная исламизация черной Америки, да и Западная Европа исподволь обнаруживает аналогичную тенденцию, по крайней мере, среди интеллектуалов. Одним из первых в этом ряду был французский философ-традиционалист Рене Генон. Также стал мусульманином и небезызвестный философ и писатель Роже Гароди, с которым полемизировал лично товарищ Сталин. Можно долго перечислять новобранцев исламской когорты, мобилизованных из христианского мира, даже если ограничиться только профессорами и преподавателями Сорбонны, а прочих певцов и боксеров оставить за кадром.
Но если непосредственное содержание не имеет отношения к "Военной Тайне", то, может, все дело в молодости ислама как религии, а следовательно в покуда бодрой еще энергии прозелитизма? Ислам юн, свеж и полон сил, а христианство обременено грузом времени и уже успело изрядно порастратить свой запал — такое объяснение сейчас весьма популярно, но не слишком убедительно с исторической точки зрения. Конечно, ислам возник почти на шесть столетий позже, чем христианство (насколько это существенно для истории — отдельный вопрос), но зато распространение ислама в качестве всемирной религии началось раньше, чем массовая христинизация Европы. Изгнание арабов из Испании во времена реконкисты воспринималось европейскими современниками как торжество юной, только еще становящейся веры над закосневшей книжной мудростью магометан. Любопытно, что французское Просвещение считало ислам безнадежно старой формой вероучения, уже не способной ни к какому развитию. Кстати, веротерпимость в крупнейшей мусульманской державе того времени — Османской империи — можно сопоставить только с веротерпимостью современной Европы.
Выходит, хронологический возраст не может дать ответ на вопрос об источнике силы. Просто сменяющие друг друга на протяжении истории поколения считывают одни и те же заповеди по-разному. Поскольку во всех священных текстах упоминается и мир, и меч, то очень важным оказывается механизм избирательной слепоты, позволяющий в упор не видеть утверждения, не соответствующие внутренней цензуре сегодняшнего дня (например, правилам политкорректности). Причем, одно дело, когда уважаемые муфтии и улемы приводят подходящие цитаты из Корана для широкой аудитории неверных, вроде изречения пророка "Не совершайте насилия над другими и не допускайте насилия над собой" (тут не слепота, тут как раз прозорливость), и совсем другое дело, когда римский понтифик ездит по миру в мучительных поисках, у кого бы еще попросить прощения. Времена индульгенций вернулись как фарс: когда-то римская церковь торговала прощением за еще несовершенные грехи, теперь пытается получить прощение за чужую вину.
Сегодня большинство христиан, будь они православными, католиками или, скажем, баптистами, искренне полагают, что кротость, милосердие и всепрощение составляют саму суть их вероучения. Между тем, подобная трактовка не имеет ничего общего с каноном: одно дело смирение, стремление к покаянию и совсем другое — всепрощение. Безоглядно отдавшись во власть цензуре политкорректности, христиане забыли, что всепрощение является такой же исключительной прерогативой Бога, как и функция Верховного Судии, как Божественное свойство всеведения и всеблагости. Теологи далекого и недавнего прошлого это прекрасно понимали (стоит вспомнить хотя бы Николая Кузанского и Мартина Лютера), но для современных христианских философов греховность человеческой претензии на всепрощение почему-то оказалась в зоне избирательной слепоты. А между тем, в основе христианства, равно как и любой другой всемирной религии, лежит незыблемый принцип: существуют силы, примирение с которыми невозможно. Эти силы, эти начала именуются адскими, дьявольскими, инфернальными. Верующий может и должен им противостоять, но попытка их обращения или, как принято сейчас говорить, попытка диалога с ними в принципе находится за пределами человеческой компетенции. Преступающий эту черту совершает не просто серьезное прегрешение, он безусловно отпадает от Бога как еретик. Однако, начиная с середины ХХ столетия, повсеместно все больше укореняется и распространяется новая ересь в христианстве — ересь всепрощения.
Интересно, что подобным образом разжиженное христианство полностью солидарно с нынешним светским гуманизмом (он не всегда был таким) в прогрессирующем страдательном уклоне, который на первый взгляд кажется вполне невинным: ну что страшного в том, что немного переборщишь в сострадании? Ведь не в жестокости же… А между тем, сколько мудрых притч существует на эту тему. Вот, скажем, сюжет, взятый из арабских сказок и знакомый нам по "Старику Хоттабычу": рыбак случайно находит сосуд и освобождает томившегося в нем джинна. Джинн за многие столетия, проведенные в заточении, обещал множество благодеяний будущему освободителю, но, убитый ожиданием и отчаявшийся, он, в конце концов, поклялся умертвить спасителя. Именно эта клятва и возымела действие. В сказке рыбака выручила хитрость, и хочется верить, что урок пошел ему впрок. Ну а что касается современного европейского гуманиста, обладающего короткой инфантильной памятью и благоприобретенной избирательной слепотой, то страдания заточенного бедолаги наверняка разжалобили бы его, а уж последствия этого сострадательного уклона нетрудно представить.
Конечно, можно говорить о том, что обида мусульманских стран на западную цивилизацию вполне обоснована, можно говорить о противоречиях внутри самого ислама, об эволюции терроризма и о необходимости проявлять взаимную сдержанность, однако все, даже самые здравомыслящие, суждения на эти темы неизбежно оставляют ощущение какой-то недоговоренности. В чем секрет силы ислама? — вот что хотели бы знать люди иных вероисповеданий (равно как и атеисты), покупая Коран и биографию пророка. Вся Европа плюс США сегодня чем-то напоминают Главного Буржуина, выпытывающего у Мальчиша-Кибальчиша Военную Тайну: есть у нас и бочка варенья, есть и корзина печенья, так что же нам никак не победить эту армию?
Внимательный и непредубежденный читатель сакральных текстов невольно сделает для себя по крайней мере один бесспорный вывод: ничто непосредственно в содержании исламского учения не объясняет его победной поступи. Записанные здесь мудрые мысли и строгие заповеди встречаются и в других священных книгах (да и не только священных). Тем не менее рост числа верующих мусульман значительно опережает рост приверженцев других конфессий, и дело здесь не в одном лишь естественном демографическом факторе. Происходит стремительная исламизация традиционно православных регионов Африки, постепенная, но стабильная исламизация черной Америки, да и Западная Европа исподволь обнаруживает аналогичную тенденцию, по крайней мере, среди интеллектуалов. Одним из первых в этом ряду был французский философ-традиционалист Рене Генон. Также стал мусульманином и небезызвестный философ и писатель Роже Гароди, с которым полемизировал лично товарищ Сталин. Можно долго перечислять новобранцев исламской когорты, мобилизованных из христианского мира, даже если ограничиться только профессорами и преподавателями Сорбонны, а прочих певцов и боксеров оставить за кадром.
Но если непосредственное содержание не имеет отношения к "Военной Тайне", то, может, все дело в молодости ислама как религии, а следовательно в покуда бодрой еще энергии прозелитизма? Ислам юн, свеж и полон сил, а христианство обременено грузом времени и уже успело изрядно порастратить свой запал — такое объяснение сейчас весьма популярно, но не слишком убедительно с исторической точки зрения. Конечно, ислам возник почти на шесть столетий позже, чем христианство (насколько это существенно для истории — отдельный вопрос), но зато распространение ислама в качестве всемирной религии началось раньше, чем массовая христинизация Европы. Изгнание арабов из Испании во времена реконкисты воспринималось европейскими современниками как торжество юной, только еще становящейся веры над закосневшей книжной мудростью магометан. Любопытно, что французское Просвещение считало ислам безнадежно старой формой вероучения, уже не способной ни к какому развитию. Кстати, веротерпимость в крупнейшей мусульманской державе того времени — Османской империи — можно сопоставить только с веротерпимостью современной Европы.
Выходит, хронологический возраст не может дать ответ на вопрос об источнике силы. Просто сменяющие друг друга на протяжении истории поколения считывают одни и те же заповеди по-разному. Поскольку во всех священных текстах упоминается и мир, и меч, то очень важным оказывается механизм избирательной слепоты, позволяющий в упор не видеть утверждения, не соответствующие внутренней цензуре сегодняшнего дня (например, правилам политкорректности). Причем, одно дело, когда уважаемые муфтии и улемы приводят подходящие цитаты из Корана для широкой аудитории неверных, вроде изречения пророка "Не совершайте насилия над другими и не допускайте насилия над собой" (тут не слепота, тут как раз прозорливость), и совсем другое дело, когда римский понтифик ездит по миру в мучительных поисках, у кого бы еще попросить прощения. Времена индульгенций вернулись как фарс: когда-то римская церковь торговала прощением за еще несовершенные грехи, теперь пытается получить прощение за чужую вину.
Сегодня большинство христиан, будь они православными, католиками или, скажем, баптистами, искренне полагают, что кротость, милосердие и всепрощение составляют саму суть их вероучения. Между тем, подобная трактовка не имеет ничего общего с каноном: одно дело смирение, стремление к покаянию и совсем другое — всепрощение. Безоглядно отдавшись во власть цензуре политкорректности, христиане забыли, что всепрощение является такой же исключительной прерогативой Бога, как и функция Верховного Судии, как Божественное свойство всеведения и всеблагости. Теологи далекого и недавнего прошлого это прекрасно понимали (стоит вспомнить хотя бы Николая Кузанского и Мартина Лютера), но для современных христианских философов греховность человеческой претензии на всепрощение почему-то оказалась в зоне избирательной слепоты. А между тем, в основе христианства, равно как и любой другой всемирной религии, лежит незыблемый принцип: существуют силы, примирение с которыми невозможно. Эти силы, эти начала именуются адскими, дьявольскими, инфернальными. Верующий может и должен им противостоять, но попытка их обращения или, как принято сейчас говорить, попытка диалога с ними в принципе находится за пределами человеческой компетенции. Преступающий эту черту совершает не просто серьезное прегрешение, он безусловно отпадает от Бога как еретик. Однако, начиная с середины ХХ столетия, повсеместно все больше укореняется и распространяется новая ересь в христианстве — ересь всепрощения.
Интересно, что подобным образом разжиженное христианство полностью солидарно с нынешним светским гуманизмом (он не всегда был таким) в прогрессирующем страдательном уклоне, который на первый взгляд кажется вполне невинным: ну что страшного в том, что немного переборщишь в сострадании? Ведь не в жестокости же… А между тем, сколько мудрых притч существует на эту тему. Вот, скажем, сюжет, взятый из арабских сказок и знакомый нам по "Старику Хоттабычу": рыбак случайно находит сосуд и освобождает томившегося в нем джинна. Джинн за многие столетия, проведенные в заточении, обещал множество благодеяний будущему освободителю, но, убитый ожиданием и отчаявшийся, он, в конце концов, поклялся умертвить спасителя. Именно эта клятва и возымела действие. В сказке рыбака выручила хитрость, и хочется верить, что урок пошел ему впрок. Ну а что касается современного европейского гуманиста, обладающего короткой инфантильной памятью и благоприобретенной избирательной слепотой, то страдания заточенного бедолаги наверняка разжалобили бы его, а уж последствия этого сострадательного уклона нетрудно представить.