Страница:
– Гобблеры? – спросил Том.
– А кто же еще? – пожал плечами Марк. – Вчера их еще никто не узнавал, как я думаю, вот и не поняли, что же на самом деле случилось.
Я подумал, что это не совсем здорово, если тяжелораненых везли в госпиталь. Потому что госпиталь совсем неподалеку от аэропорта, и если они начнут умирать… Мы сами только что убедились, что восстать из мертвых способен не только укушенный. И тогда мне могут перекрыть подъезд к аэропорту. Потому что госпиталь находится прямо за ним. Тогда что я здесь-то лясы точу?
– В любом случае мне стоит проверить, – сказал я и быстро натянул шлем на голову, после чего взялся за перчатки.
Хотя стоять в компании еще двух вооруженных мужиков куда комфортнее, чем ехать в неизвестность, но мне надо лететь.
Взревел мотор, я топнул ногой по педали переключения передач и дернул с места, чуть приподняв переднее колесо, миновав по пути стоящего на лужайке и сосредоточенно щурящегося на мобильный телефон адвоката Бирмана. Точно ведь пытается вызвать полицию, сволочь такая. У меня даже мелькнула на уровне подсознания мысль, что в такие суетные и опасные времена никто и не заметит, что некий адвокат Бирман получил пулю в голову, вовсе не будучи при этом бродячим мертвецом…
Шоссе номер восемь в сторону Юмы было почти пустынным. Навстречу мне несколько раз проезжали машины – или явно торопящиеся, или, наоборот, едущие слишком медленно, словно висящее в воздухе напряжение заставляло людей действовать отлично от обычных своих привычек. Кто-то бежал, а кто-то крался.
Впрочем, я тоже ехал не торопясь – куда медленнее обычного. Обычно же я люблю прокатиться с ветерком, насколько позволяет не слишком быстрый, зато заметно вибрирующий на высокой скорости эндуро. А сейчас мне хотелось с максимальной вероятностью избежать всех возможных дорожных проблем, чтобы ничто не помешало добраться до аэропорта.
Почти сразу после выезда из Уэлтона дорога стиснулась с двух сторон крутыми осыпающимися холмами, между которыми тянулась на протяжении примерно метров двухсот. Прямо на въезде в теснину раскинулся еще один трейлерный парк под названием Лигурта, а вот в самой теснине, к своему удивлению, я обнаружил полицейский кордон. Сразу три машины – две легковых и внедорожник, сверкая включенными маяками, частично перегораживали шоссе. За ними расположились несколько полицейских, или, как их здесь называют, офицеров, вооруженных не только пистолетами, но и карабинами М-4.
Я подкатил ближе, но офицеры не обратили на меня не малейшего внимания. Все они смотрели в сторону Юмы, хоть на дороге не было ничего подозрительного, и, когда я, сбросив скорость до десяти миль в час, проезжал между их машинами, один лишь махнул мне рукой – мол, катись, не задерживайся. Ну и славно. Не хватало застрять в какой-нибудь проверке или обнаружить, что дорога перекрыта.
Проехав кордон, я вновь выкрутил газ, и мотоцикл резво разогнался до допустимой скорости, превышать которую не хотелось – не буду все же лишний раз рисковать, есть предчувствие, что это еще не раз придется делать.
А что вообще происходит? Я отчего-то воспринял это все как данность, словно так и надо. А с какой вообще стати вдруг мертвые начали подниматься? Слышал ли кто о подобном за всю историю человечества? Вот я, например, люблю историю, всю жизнь читал книги, но упоминания о поднимающихся мертвых не встречал. И если рассмотреть динамику происходящего, то началось все в Москве, судя по всему. Что это? Мои земляки прогневили Бога до такой степени или какие-нибудь военные доигрались с секретными вирусами? Или это была диверсия террористов, вырастивших вирус в зловещих лабораториях, которыми командуют бородатые, дурно пахнущие талибы и всякие зловещие богатые Усамы? Что это все значит?
Что-то у меня никаких теорий не возникает на этот счет, разве что периодически демонстрируемая по телевизору карта очень похожа на распространение эпидемии. Сначала возникают первые очаги, затем их окружают очаги поменьше, а где-то поодаль появляются незаметно и словно случайно еще два-три красных пятнышка, а потом уже эти пятнышки выбрасывают метастазы, которые сливаются в одно кроваво-красное пятно, словно открытую рану на теле страны.
Я размышлял, а дорога, прямая, как мои намерения, понеслась между полями, за которыми поднимались холмы, прикрывавшие от нескромных взглядов огромные пустые пространства военных полигонов. Черт, как же здесь много всего военного, и как при этом мало самих военных. Может быть, как раз сейчас они бы очень пригодились. Вроде ведь у той же морской пехоты огромная база на юго-востоке Юмы, а что на деле? Тренировочный авиаотряд с «харриерами»[13] и несколько вертолетов, технари и подразделение охраны. Им в случае проблем самих себя бы защитить, не говоря уже о городе.
Впрочем, «маринз»[14] дали о себе знать. Откуда-то со стороны аэропорта прямо над дорогой прошел вертолет – вьетнамский ветеран «хьюи»,[15] без всякого подвесного вооружения. Я могу в чем угодно разбираться плохо, но в одном я разбираюсь хорошо – в вертолетах. Мало того что «крутил хвосты» «крокодилам» и «головастикам»[16] аж четыре года, так еще и почитать про них любил – с картинками, так что опознаю любой и с любого ракурса.
Вновь замельтешили поля, окруженные пыльными дорогами и узкими оросительными каналами, затем шоссе плавно перетекло в широкую улицу с номерным названием Тридцать вторая. У меня появилась в последнее время теория, что улицы под номерами сохраняются на всякий случай. Вот понадобится назвать улицу в честь, скажем, умершего президента или что-то в таком духе, а она уже и готова – смени только цифры на имя.
Вот по ней-то мне и удалось проскочить почти до самого аэропорта. Но на самом повороте на дорогу к терминалу, которая длинным овалом огибала просторную автостоянку, стояли два военных «хамви» и две полицейские машины. Всех подъезжающих останавливали и проверяли у них наличие билетов. Судя по всему, морская пехота решила обезопасить свою базу от праздношатающихся граждан.
Одетые в «цифровой» камуфляж морские пехотинцы с винтовками и в шлемах, как на картинках про Ирак, страховали нескольких полицейских в черной форме, проверявших билеты. Точнее, не билеты, а вот эти самые распечатки о наличии таковых, которые каждый нуждающийся легко может подделать на любом принтере. Не столь важно, зачем это ему понадобится. Может быть, он встречать кого-то едет?
К моему удивлению, народу в аэропорт, по местным меркам, ехало немало: у поворота выстроился длинный хвост машин. Я пристроился к этому хвосту последним и встал, опустив ноги на горячий асфальт. Огляделся, заметил еще один кордон, гораздо солиднее этого, расположившийся дальше по улице. Военных там не было, но, помимо обычных патрульных машин, стояли фургоны с буквами SWAT[17] на черных бортах, а между машинами, за переносными рогатками с мигалками, стояли порядка двух десятков человек в черной «тактической» униформе, с автоматическим оружием в руках – преимущественно с пистолетами-пулеметами МР5. Все стояли спиной к нам, словно ожидая атаки с противоположной стороны. Кстати, именно в той стороне и расположен местный госпиталь. Совсем неподалеку. Не оттуда ли ждут? Госпиталь этот уже со вчерашнего дня мне опасения внушает, и не мне одному, похоже.
Зато гораздо ближе к этому кордону, как раз у поворота на Четвертую улицу, расположился оружейный магазин Спрэга. Жаль, отсюда его не видно. Интересно узнать, есть возле него суета или уже все раскупили подчистую? Ну почему я не стал получать «грин-карту»? Хотя предложение Паблито на настоящий момент меня тоже устраивает. С легальным пистолетом в аэропорт меня все равно не пустили бы.
Очередь машин двигалась достаточно проворно. Уже через минуту я оказался в ее середине, а еще через пару минут сунул полицейскому с подковообразными усами свою распечатку рейса, достав ее из непромокаемого кармана мотоциклетной куртки, взамен чего удостоился разрешающего взмаха руки. И проехал наконец на желанную автостоянку перед терминалом.
Международный аэропорт Юмы вовсе не напоминал своих собратьев из больших городов – огромных, стеклянных, шумных, с непрерывными объявлениями по радио и автобусами-шаттлами между терминалами. Тут все было намного проще. Как говорил великий комбинатор Остап Бендер: «Нет, это не Рио-де-Жанейро. Это гораздо хуже!»
Длинное, построенное по американскому обыкновению не пойми из чего на каркасе, неказистое здание привычно песочного в этих краях цвета, с газонами, представлявшими собой декоративные композиции из кактусов на красной земле. На стоянке перед ним, сейчас почти свободной, выстроились преимущественно пикапы и внедорожники, мой мотоцикл смотрелся здесь как собака среди слонов.
На крыше аэропорта я заметил нескольких «маринз» с винтовками. Это обнадеживает: хоть кто-то начал осознавать опасность.
Сняв шлем, я просто повесил его на руль и вздохнул. А что еще остается? Куда его девать? А вот куртку так на себе и оставлю – жалко выбрасывать, да и пригодиться может. Все же неслабая защита в нее вшита, да и сам нейлон прокусить не каждая собака бы сумела. Это же от «асфальтовой болезни» защита, не хухры-мухры. Да и перчатки не хуже штурмовых: внешняя сторона ладони и костяшки пластиком прикрыты. Такое выбрасывать жалко. Перчатки сунул в карманы куртки, а ее снял и перебросил через ремни рюкзака.
Я почти бегом дочесал до входа в терминал, хоть времени до посадки оставалось еще очень много. Огляделся: в зале было пустовато, скорее всего отсутствовали провожающие и встречающие. Здесь были или те, кто собрался улететь, или те, кто здесь работает.
Сначала я направился к стоящему в углу банкомату, или, как их здесь называют, ATM. Все, надо снимать деньги, пока получается. Если бардак нарастает, то мне сложно предсказать будущее кредитных карт. А как свет отключится? Что тогда делать будем?
Лимит в этом банкомате оказался в пятьсот долларов наличными за одну транзакцию. Пришлось шесть раз заталкивать карту Внешторгбанка в мигающую зеленым прорезь и принимать тонкие пачки купюр. А затем мне сообщили, что на моем счету недостаточно средств для того, чтобы их снимать. Надо бы горевать, но я обрадовался – значит, в Москве догадались оголить счет, сообразили, что лучше иметь деньги в простом бумажном виде. «Выдоить» удалось всего сто двадцать сверх того, что снял до этого, после чего я распрощался с денежной машиной.
Оглядевшись, я обнаружил висящие в ряд три телемонитора, на которых высвечивалось расписание полетов. Обнаружил, что регистрация на мой рейс уже началась, но она всегда задолго начинается. Главный вопрос совсем в другом – прилетел ли сам самолет?
У стойки регистрации передо мной стоял всего один человек с двумя чемоданами на тележке. Он сгрузил их на ленту транспортера, после чего ему выдали посадочный. Затем и я шагнул вперед. Регистрировала меня очень молодая женщина заметно мексиканской внешности, напоминающая Дженнифер Лопес, хоть и в несколько ухудшенном варианте. Впрочем, Дженнифер Лопес я тоже великой красавицей не считаю, если уж быть честным, и ее объемистая задница не заставляет меня подвывать на нее, как на луну.
– У вас только ручная кладь? – прервала мои размышления о заднице Джей Ло девушка за стойкой.
– Да, только ручная, – кивнул я.
По правилам надо было бы опустить мой рюкзак в специальное мерное гнездо, чтобы убедиться в допустимости его габаритов, но этим правилом, как обычно, пренебрегали. Она лишь протянула мне бирку с логотипом авиакомпании «Дельта», которую я нацепил на плечевой ремень.
– Вы предпочитаете у окна или возле прохода? – опять спросила девушка, молотя пальцами по клавиатуре со скоростью пулемета.
– У окна, – ответил я, продолжая оглядываться и выискивая какие-нибудь признаки надвигающихся проблем.
Однако в здании терминала было спокойно, никто не суетился. Работал кафетерий, возле которого за высокими столиками стояли несколько человек. Работал и киоск с газетами и книгами, но нервничать я все же не прекращал – успокоиться не получалось.
– Скажите, а те рейсы, что уже были сегодня, вылетели по расписанию? – спросил я.
– Два рейса отменили, – ответила девушка, продолжая щелкать клавишами. – Самолеты не прибыли из других городов. А остальные вылетели по расписанию. Беспокоитесь?
С последним вопросом она подняла на меня черные глаза и откинула назад прядь прямых и блестящих черных волос. Нет, все же хорошенькая.
– Вы видели, сколько мне еще лететь? Еще две пересадки, а потом через половину мира. Опасаюсь немного.
– По поводу вашего рейса ничего специального не сообщали, – покачала она головой. – Похоже, что все будет по расписанию. Главное, что сам самолет здесь.
– Спасибо.
– Ваш посадочный.
Она выложила на стойку прямоугольник плотной бумаги.
– Ваше место у окна, в четырнадцатом ряду, выход на посадку номер два, посадка начнется за сорок минут до вылета. Счастливого полета.
Все это сопровождалось дежурной белозубой улыбкой – выразительной, но не искренней.
– Спасибо, – сказал я, тоже улыбнувшись, и прошел за стойку.
Ладно, регистрация регистрацией, но расслабляться рано. Точнее, даже вообще нельзя расслабляться, вовсе. Эта самая регистрация не значит ровным счетом ни-че-го. Вообще. Успокоюсь тогда, когда самолет не только оторвется от взлетной полосы, но и наберет высоту, причем не этот самолет, а тот, другой, который будет после пересадки в Атланте. А окончательно успокоюсь дома, с женой, детьми и котами, за крепко запертой дверью.
На контроле безопасности у меня чуть ли не каждый шов на одежде прощупали, хотя, если честно, я не думаю, что сегодня следует опасаться террористов. Скорее каждый хочет долететь до места без приключений – хуже нет, чем застрять в чужом городе, а то и в чужой стране в период глобальной катастрофы. А меня вот угораздило, провались оно совсем.
Огляделся. Пиво. Хочу пива. Мне надо расслабиться, а то я опять начинаю заводить сам себя. Это от беспомощности – ни черта от меня теперь не зависит. Всю жизнь зависело, всегда пытался делать что-то сам, а вот теперь вынужден ждать божьей милости. И милости этой надо сразу очень много, да чтобы еще выдавали порциями, прикидывая на количество пересадок и продолжительность полета. Ох, е-мое, провались оно…
Позвонить? И что сказать? Для Маши фраза «прошел регистрацию» подразумевает, что я уже вылетел, а на самом деле я понятия не имею, летит кто-нибудь и куда-нибудь? Не было же сегодня двух рейсов, верно? И где гарантия, что наш рейс состоится?
За стеклянной стеной, выходящей на аэродром, раздавался рев моторов. От полосы оторвался пузатый военный транспортник и начал медленно набирать высоту. А не перебросят случайно местных «маринз» куда-нибудь в места поважнее? Хотя… кого отсюда перебрасывать? Летчиков? А что английские «харриеры», которыми вооружен корпус, против американских зомби? Или гобблеров, как их успели здесь прозвать? Проглотов, по-нашему. А ничего. А «маринз», которые именно пехотинцы, то есть предназначены для стрельбы из своих винтовок во врага, здесь и роты не наберется, насколько я слышал. Охрана аэродрома. Кстати, а что делает морская пехота посреди пустыни, в сотнях километров от ближайшего моря? Или они уже пустынная пехота?
Кстати, о пиве. В зале ожидания работало нечто вроде кафе самообслуживания. Я подобрал с полки красный пластиковый поднос и с ним в руках лениво пошел вдоль холодильников с едой. Но аппетита не было и есть не хотелось даже для того, чтобы скоротать время. Передо мной шел высокий худой негр лет сорока, в очках в массивной пластиковой оправе и с маленькой кудрявой бородкой с пробивающейся в ней сединой. Внешне он напоминал мне какого-то киношного проповедника, но я не мог вспомнить, из какого фильма. Я обратил внимание на его запястье, обмотанное бинтом, поверх которого была натянута эластичная сетка. С изнанки бинт был слегка запачкан кровью, так что рана должна быть немалой.
Негр довольно неуверенно действовал левой рукой, заметно морщился от боли и поэтому, когда ставил себе на поднос пластиковую тарелку с большим ломтем пиццы «пеперони», чуть не столкнул стеклянную бутылку апельсинового сока, которую я успел подхватить. Он повернулся ко мне, широко улыбнулся, сказал:
– Спасибо. А то с моей неловкостью я здесь все разобью.
– Что-то случилось? – дружелюбно спросил я, кивнув на его повязку, при этом внутренне становясь все менее дружелюбным.
Не нравилась мне эта повязка в такой вот период развития истории человечества, что как раз сейчас и протекал. Мало ли что у него там, под повязкой?
– Собака укусила, – вновь улыбнулся негр-«проповедник». – Меня никогда не кусали собаки. От меня даже бродячие собаки никогда не убегали. А тут укусила.
– Ваша собака?
– Нет, – покачал он головой. – Какая-то девочка шла по улице со своей умершей собачкой на руках и плакала. Я хотел ее успокоить, но собака вдруг очнулась и укусила сначала меня, а потом несколько раз девочку. А затем убежала.
– А что с девочкой?
Я открыл бутылку холодного пива, поставил ее на поднос и накрыл прозрачным пластиковым стаканом.
– Девочку увезла «скорая», пришлось вызвать. Мне они быстро наложили швы и сделали перевязку, потому что я тороплюсь, а девочку забрали. У нее были множественные укусы, собака успела несколько раз вцепиться ей в руки и лицо.
Мы вместе подошли к кассе, за которой сидела настолько дородная тетка с усами, что ее бока вываливались из кабинки, а голые волосатые руки напоминали свиные окорока. Она быстро обсчитала содержимое наших подносов, а затем мы присели за один из длинных столов в полупустом зале.
– Вы не из Юмы? – спросил я.
– Нет, я из Атланты, – опять улыбнулся негр. – Мне еще долго добираться. А вы куда летите?
– Еще дальше. В Москву. Но через Атланту.
– Да, вам не позавидуешь, – покачал он головой. – Вокруг такое творится, что я не уверен, что даже к себе в Джорджию сумею попасть.
В его речи был заметен акцент уроженца американского Юга. Точнее, даже негритянский южный акцент. Что это такое, объяснить сложно – надо раз услышать.
– На регистрации сказали, что рейс ожидается по расписанию.
Я говорил с ним, а сам лихорадочно пытался сообразить – что означает его рассказ? То, что происходит с людьми, может произойти и с животными? А если такая зомби-собака, собака-гобблер, собака-проглот, или как там их именуют, укусит человека, что с ним будет? Сидящий передо мной здоровым не выглядит, если честно. Я вообще не знаю, как он выглядит обычно, может быть, у него почки пять лет как отказали и порок сердца врожденный, но не нравится мне его испарина на лбу, которую он поминутно промакивает белым носовым платком, не нравятся слегка дрожащие руки и неуверенные движения. Уж не собирается ли он… того?..
Негр продолжал что-то рассказывать, скупо жестикулируя, я даже почти впопад говорил «да» или «нет», а самого упорно гвоздила одна мысль: что я буду делать, если он превратится в этого самого проглота в самолете? Рейс-то у нас один и тот же, до самой Атланты. Обречены друг другу, можно сказать, скованы одной цепью в виде билетов.
И что делать? Бросить все и бежать? Заманить его в туалет, пообещав пакетик леденцов, и прокатить на шарабане, и там задушить, спрятав тело в кабинке? Нажаловаться на него в полицию и попросить, чтобы они его немедленно застрелили, причем так, чтобы я видел? Чтобы мне потом не волноваться. А если собачий укус на человека не действует? Тогда почему у него вид такой квелый? Кстати, я так и не понял, как негры бледнеют, но цвет кожи у него и вправду какой-то странный, почти серый.
А если он все же превратится, как я с ним буду справляться? А что будет, если он сам кусаться начнет? И это в самолете, где теснота и сидят чуть ли не на коленях друг у друга? Твою бога душу мать… сообрази тут.
Затем он извинился и ушел в туалет, а я задумался вообще глубже некуда. На одну мысль он меня натолкнул. А сколько вообще может быть вокруг людей, укушенных даже людьми, но не обратившихся к ближайшему полицейскому на предмет, чтобы ему стрельнули в голову? И которых не увезла «скорая». Сказали же мне, что чем сильнее покусан, тем быстрее умирает и быстрее возвращается. А сколько гуляет с такими ранами, которые, по большому счету, и внимания-то не заслуживают при иных обстоятельствах? Куснули человека, но он глянул и счел, что это ерунда. Прополоскал марганцовкой снаружи, спиртом изнутри, пластырь налепил да гулять пошел. И что будет?
Народу в зале ожидания все прибывало, становилось шумно. До посадки оставалось уже совсем немного, когда возле двери в мужской туалет началась непонятная суета. Пробежал кто-то в униформе безопасности аэропорта, затем менеджер в белой рубашке. Тем временем объявили посадку на самолет, и люди постепенно потянулись к стойке, за которой оказалась та самая девушка-мексиканка, которая выдавала посадочные. Теперь она их, наоборот, собирала, по одному заталкивая в большую жужжащую машину, которая вместо больших прямоугольников бумаги выдавала маленькие квадратики.
Я вновь оглянулся на туалет и суету возле него. Не нравится мне это все, ох, как не нравится. Увидел двоих в униформе парамедиков, напоминающей полицейскую, но с белыми рубашками и синими брюками. Они бегом неслись через зал, толкая перед собой каталку, один из них нес медицинский саквояж. Голову на отсечение, что это мой черный приятель там или уже умер, или собирается это сделать. И что будет? И что мне делать? Поднимать тревогу? А чем это закончится для меня и моего рейса? А чем закончится, если не подниму? А не вернут ли наш самолет обратно сразу после взлета? А не начнут ли всех подряд проверять? А не загонят ли в карантин? Черт, сколько этих самых «если»…
В полной растерянности, не зная, что предпринять, я понемногу отставал от быстро продвигающейся очереди, пока не оказался последним возле стойки регистрации. Остальные прошли дальше, к посадке на автобус, который должен всех доставить к трапу, я же задержался, вызывая скрытое раздражение девушки за стойкой.
– Посадка уже заканчивается, – с неестественно вежливой улыбкой напомнила она мне, явно мечтая как можно скорее от меня избавиться.
– Да, да, прохожу… – пробормотал я, протягивая ей свой посадочный купон.
Она выхватила его у меня из рук, скормила жужжащей машине, вручив взамен маленький кусочек от него же.
– Выход на посадку прямо перед вами, – продолжала она через силу улыбаться.
Я остался нерешительно топтаться на месте, глядя в сторону суеты в зале. Носилки выкатили из мужского туалета. Уже знакомая картина – один из парамедиков придерживает капельницу на стойке, второй толкает каталку. И так они бодро пересекают большой зал.
– Ваш знакомый? – неожиданно заинтересовалась девушка.
– Нет, ваш пассажир. Он должен лететь.
Для нее почему-то мое заявление оказалось откровением. Она решила свериться со своим компьютером, чтобы убедиться, что не все зарегистрированные пошли на посадку.
От улицы нас отделяла стеклянная стена, и, когда там раздались отчаянные крики, мы обернулись немедленно. Возле автобуса что-то происходило – драка или что-то другое, отсюда понять было невозможно. Несколько человек бросились наутек прямо по летному полю, гулко загремели по металлическому полу шаги в коридоре, ведущему к автобусу, – не понимая, что происходит, люди побежали обратно.
Сидевшие в зале ожидания вскочили, некоторое бросились к окнам. И в этот момент чей-то отчаянный крик раздался прямо в зале. Такой дикий и пронзительный, что я подпрыгнул на месте, а девушка за стойкой взвизгнула и выронила папку с какими-то бумагами, которые рассыпались и бесшумно заскользили по отполированному гранитному полу.
Носилки-каталка с грохотом завалились на бок, а интеллигентный негр в очках, с которым мы недавно так мило беседовали, грыз зубами шею санитара с капельницей, вцепившись руками ему в одежду. Второй санитар пытался его оттащить от своего товарища, но явно опаздывал, потому что у того уже дергались ноги, а кровь забрызгала все вокруг – негру удалось сразу же разорвать артерию.
Сильный удар в спину опрокинул меня на пол, а мимо промчался какой-то тонко верещащий толстяк в красных брюках в обтяжку и с крашеными «перьями» волосами. Засмотревшись на происходящее в зале, я пропустил тот момент, как он выбежал из посадочного тоннеля. За ним с криками бежали люди. Кто-то толкнул девушку, и она упала на четвереньки, кто-то споткнулся об нее и с хрустом наступил ей на ладонь так, что она закричала.
«Затопчут девку, козлы!» – подумал я, бесцеремонно схватил ее за шиворот и потащил в сторону, из-под ног бегущей в панике толпы.
Она, не понимая вообще ничего, кроме того что ее воротник пережал ей горло и ее куда-то волокут, дергалась и вырывалась, пока я не заорал на нее: «Заткнись!» Тогда она просто испугалась и уставилась на меня ничего не понимающими темными глазами.
– А кто же еще? – пожал плечами Марк. – Вчера их еще никто не узнавал, как я думаю, вот и не поняли, что же на самом деле случилось.
Я подумал, что это не совсем здорово, если тяжелораненых везли в госпиталь. Потому что госпиталь совсем неподалеку от аэропорта, и если они начнут умирать… Мы сами только что убедились, что восстать из мертвых способен не только укушенный. И тогда мне могут перекрыть подъезд к аэропорту. Потому что госпиталь находится прямо за ним. Тогда что я здесь-то лясы точу?
– В любом случае мне стоит проверить, – сказал я и быстро натянул шлем на голову, после чего взялся за перчатки.
Хотя стоять в компании еще двух вооруженных мужиков куда комфортнее, чем ехать в неизвестность, но мне надо лететь.
Взревел мотор, я топнул ногой по педали переключения передач и дернул с места, чуть приподняв переднее колесо, миновав по пути стоящего на лужайке и сосредоточенно щурящегося на мобильный телефон адвоката Бирмана. Точно ведь пытается вызвать полицию, сволочь такая. У меня даже мелькнула на уровне подсознания мысль, что в такие суетные и опасные времена никто и не заметит, что некий адвокат Бирман получил пулю в голову, вовсе не будучи при этом бродячим мертвецом…
Шоссе номер восемь в сторону Юмы было почти пустынным. Навстречу мне несколько раз проезжали машины – или явно торопящиеся, или, наоборот, едущие слишком медленно, словно висящее в воздухе напряжение заставляло людей действовать отлично от обычных своих привычек. Кто-то бежал, а кто-то крался.
Впрочем, я тоже ехал не торопясь – куда медленнее обычного. Обычно же я люблю прокатиться с ветерком, насколько позволяет не слишком быстрый, зато заметно вибрирующий на высокой скорости эндуро. А сейчас мне хотелось с максимальной вероятностью избежать всех возможных дорожных проблем, чтобы ничто не помешало добраться до аэропорта.
Почти сразу после выезда из Уэлтона дорога стиснулась с двух сторон крутыми осыпающимися холмами, между которыми тянулась на протяжении примерно метров двухсот. Прямо на въезде в теснину раскинулся еще один трейлерный парк под названием Лигурта, а вот в самой теснине, к своему удивлению, я обнаружил полицейский кордон. Сразу три машины – две легковых и внедорожник, сверкая включенными маяками, частично перегораживали шоссе. За ними расположились несколько полицейских, или, как их здесь называют, офицеров, вооруженных не только пистолетами, но и карабинами М-4.
Я подкатил ближе, но офицеры не обратили на меня не малейшего внимания. Все они смотрели в сторону Юмы, хоть на дороге не было ничего подозрительного, и, когда я, сбросив скорость до десяти миль в час, проезжал между их машинами, один лишь махнул мне рукой – мол, катись, не задерживайся. Ну и славно. Не хватало застрять в какой-нибудь проверке или обнаружить, что дорога перекрыта.
Проехав кордон, я вновь выкрутил газ, и мотоцикл резво разогнался до допустимой скорости, превышать которую не хотелось – не буду все же лишний раз рисковать, есть предчувствие, что это еще не раз придется делать.
А что вообще происходит? Я отчего-то воспринял это все как данность, словно так и надо. А с какой вообще стати вдруг мертвые начали подниматься? Слышал ли кто о подобном за всю историю человечества? Вот я, например, люблю историю, всю жизнь читал книги, но упоминания о поднимающихся мертвых не встречал. И если рассмотреть динамику происходящего, то началось все в Москве, судя по всему. Что это? Мои земляки прогневили Бога до такой степени или какие-нибудь военные доигрались с секретными вирусами? Или это была диверсия террористов, вырастивших вирус в зловещих лабораториях, которыми командуют бородатые, дурно пахнущие талибы и всякие зловещие богатые Усамы? Что это все значит?
Что-то у меня никаких теорий не возникает на этот счет, разве что периодически демонстрируемая по телевизору карта очень похожа на распространение эпидемии. Сначала возникают первые очаги, затем их окружают очаги поменьше, а где-то поодаль появляются незаметно и словно случайно еще два-три красных пятнышка, а потом уже эти пятнышки выбрасывают метастазы, которые сливаются в одно кроваво-красное пятно, словно открытую рану на теле страны.
Я размышлял, а дорога, прямая, как мои намерения, понеслась между полями, за которыми поднимались холмы, прикрывавшие от нескромных взглядов огромные пустые пространства военных полигонов. Черт, как же здесь много всего военного, и как при этом мало самих военных. Может быть, как раз сейчас они бы очень пригодились. Вроде ведь у той же морской пехоты огромная база на юго-востоке Юмы, а что на деле? Тренировочный авиаотряд с «харриерами»[13] и несколько вертолетов, технари и подразделение охраны. Им в случае проблем самих себя бы защитить, не говоря уже о городе.
Впрочем, «маринз»[14] дали о себе знать. Откуда-то со стороны аэропорта прямо над дорогой прошел вертолет – вьетнамский ветеран «хьюи»,[15] без всякого подвесного вооружения. Я могу в чем угодно разбираться плохо, но в одном я разбираюсь хорошо – в вертолетах. Мало того что «крутил хвосты» «крокодилам» и «головастикам»[16] аж четыре года, так еще и почитать про них любил – с картинками, так что опознаю любой и с любого ракурса.
Вновь замельтешили поля, окруженные пыльными дорогами и узкими оросительными каналами, затем шоссе плавно перетекло в широкую улицу с номерным названием Тридцать вторая. У меня появилась в последнее время теория, что улицы под номерами сохраняются на всякий случай. Вот понадобится назвать улицу в честь, скажем, умершего президента или что-то в таком духе, а она уже и готова – смени только цифры на имя.
Вот по ней-то мне и удалось проскочить почти до самого аэропорта. Но на самом повороте на дорогу к терминалу, которая длинным овалом огибала просторную автостоянку, стояли два военных «хамви» и две полицейские машины. Всех подъезжающих останавливали и проверяли у них наличие билетов. Судя по всему, морская пехота решила обезопасить свою базу от праздношатающихся граждан.
Одетые в «цифровой» камуфляж морские пехотинцы с винтовками и в шлемах, как на картинках про Ирак, страховали нескольких полицейских в черной форме, проверявших билеты. Точнее, не билеты, а вот эти самые распечатки о наличии таковых, которые каждый нуждающийся легко может подделать на любом принтере. Не столь важно, зачем это ему понадобится. Может быть, он встречать кого-то едет?
К моему удивлению, народу в аэропорт, по местным меркам, ехало немало: у поворота выстроился длинный хвост машин. Я пристроился к этому хвосту последним и встал, опустив ноги на горячий асфальт. Огляделся, заметил еще один кордон, гораздо солиднее этого, расположившийся дальше по улице. Военных там не было, но, помимо обычных патрульных машин, стояли фургоны с буквами SWAT[17] на черных бортах, а между машинами, за переносными рогатками с мигалками, стояли порядка двух десятков человек в черной «тактической» униформе, с автоматическим оружием в руках – преимущественно с пистолетами-пулеметами МР5. Все стояли спиной к нам, словно ожидая атаки с противоположной стороны. Кстати, именно в той стороне и расположен местный госпиталь. Совсем неподалеку. Не оттуда ли ждут? Госпиталь этот уже со вчерашнего дня мне опасения внушает, и не мне одному, похоже.
Зато гораздо ближе к этому кордону, как раз у поворота на Четвертую улицу, расположился оружейный магазин Спрэга. Жаль, отсюда его не видно. Интересно узнать, есть возле него суета или уже все раскупили подчистую? Ну почему я не стал получать «грин-карту»? Хотя предложение Паблито на настоящий момент меня тоже устраивает. С легальным пистолетом в аэропорт меня все равно не пустили бы.
Очередь машин двигалась достаточно проворно. Уже через минуту я оказался в ее середине, а еще через пару минут сунул полицейскому с подковообразными усами свою распечатку рейса, достав ее из непромокаемого кармана мотоциклетной куртки, взамен чего удостоился разрешающего взмаха руки. И проехал наконец на желанную автостоянку перед терминалом.
Международный аэропорт Юмы вовсе не напоминал своих собратьев из больших городов – огромных, стеклянных, шумных, с непрерывными объявлениями по радио и автобусами-шаттлами между терминалами. Тут все было намного проще. Как говорил великий комбинатор Остап Бендер: «Нет, это не Рио-де-Жанейро. Это гораздо хуже!»
Длинное, построенное по американскому обыкновению не пойми из чего на каркасе, неказистое здание привычно песочного в этих краях цвета, с газонами, представлявшими собой декоративные композиции из кактусов на красной земле. На стоянке перед ним, сейчас почти свободной, выстроились преимущественно пикапы и внедорожники, мой мотоцикл смотрелся здесь как собака среди слонов.
На крыше аэропорта я заметил нескольких «маринз» с винтовками. Это обнадеживает: хоть кто-то начал осознавать опасность.
Сняв шлем, я просто повесил его на руль и вздохнул. А что еще остается? Куда его девать? А вот куртку так на себе и оставлю – жалко выбрасывать, да и пригодиться может. Все же неслабая защита в нее вшита, да и сам нейлон прокусить не каждая собака бы сумела. Это же от «асфальтовой болезни» защита, не хухры-мухры. Да и перчатки не хуже штурмовых: внешняя сторона ладони и костяшки пластиком прикрыты. Такое выбрасывать жалко. Перчатки сунул в карманы куртки, а ее снял и перебросил через ремни рюкзака.
Я почти бегом дочесал до входа в терминал, хоть времени до посадки оставалось еще очень много. Огляделся: в зале было пустовато, скорее всего отсутствовали провожающие и встречающие. Здесь были или те, кто собрался улететь, или те, кто здесь работает.
Сначала я направился к стоящему в углу банкомату, или, как их здесь называют, ATM. Все, надо снимать деньги, пока получается. Если бардак нарастает, то мне сложно предсказать будущее кредитных карт. А как свет отключится? Что тогда делать будем?
Лимит в этом банкомате оказался в пятьсот долларов наличными за одну транзакцию. Пришлось шесть раз заталкивать карту Внешторгбанка в мигающую зеленым прорезь и принимать тонкие пачки купюр. А затем мне сообщили, что на моем счету недостаточно средств для того, чтобы их снимать. Надо бы горевать, но я обрадовался – значит, в Москве догадались оголить счет, сообразили, что лучше иметь деньги в простом бумажном виде. «Выдоить» удалось всего сто двадцать сверх того, что снял до этого, после чего я распрощался с денежной машиной.
Оглядевшись, я обнаружил висящие в ряд три телемонитора, на которых высвечивалось расписание полетов. Обнаружил, что регистрация на мой рейс уже началась, но она всегда задолго начинается. Главный вопрос совсем в другом – прилетел ли сам самолет?
У стойки регистрации передо мной стоял всего один человек с двумя чемоданами на тележке. Он сгрузил их на ленту транспортера, после чего ему выдали посадочный. Затем и я шагнул вперед. Регистрировала меня очень молодая женщина заметно мексиканской внешности, напоминающая Дженнифер Лопес, хоть и в несколько ухудшенном варианте. Впрочем, Дженнифер Лопес я тоже великой красавицей не считаю, если уж быть честным, и ее объемистая задница не заставляет меня подвывать на нее, как на луну.
– У вас только ручная кладь? – прервала мои размышления о заднице Джей Ло девушка за стойкой.
– Да, только ручная, – кивнул я.
По правилам надо было бы опустить мой рюкзак в специальное мерное гнездо, чтобы убедиться в допустимости его габаритов, но этим правилом, как обычно, пренебрегали. Она лишь протянула мне бирку с логотипом авиакомпании «Дельта», которую я нацепил на плечевой ремень.
– Вы предпочитаете у окна или возле прохода? – опять спросила девушка, молотя пальцами по клавиатуре со скоростью пулемета.
– У окна, – ответил я, продолжая оглядываться и выискивая какие-нибудь признаки надвигающихся проблем.
Однако в здании терминала было спокойно, никто не суетился. Работал кафетерий, возле которого за высокими столиками стояли несколько человек. Работал и киоск с газетами и книгами, но нервничать я все же не прекращал – успокоиться не получалось.
– Скажите, а те рейсы, что уже были сегодня, вылетели по расписанию? – спросил я.
– Два рейса отменили, – ответила девушка, продолжая щелкать клавишами. – Самолеты не прибыли из других городов. А остальные вылетели по расписанию. Беспокоитесь?
С последним вопросом она подняла на меня черные глаза и откинула назад прядь прямых и блестящих черных волос. Нет, все же хорошенькая.
– Вы видели, сколько мне еще лететь? Еще две пересадки, а потом через половину мира. Опасаюсь немного.
– По поводу вашего рейса ничего специального не сообщали, – покачала она головой. – Похоже, что все будет по расписанию. Главное, что сам самолет здесь.
– Спасибо.
– Ваш посадочный.
Она выложила на стойку прямоугольник плотной бумаги.
– Ваше место у окна, в четырнадцатом ряду, выход на посадку номер два, посадка начнется за сорок минут до вылета. Счастливого полета.
Все это сопровождалось дежурной белозубой улыбкой – выразительной, но не искренней.
– Спасибо, – сказал я, тоже улыбнувшись, и прошел за стойку.
Ладно, регистрация регистрацией, но расслабляться рано. Точнее, даже вообще нельзя расслабляться, вовсе. Эта самая регистрация не значит ровным счетом ни-че-го. Вообще. Успокоюсь тогда, когда самолет не только оторвется от взлетной полосы, но и наберет высоту, причем не этот самолет, а тот, другой, который будет после пересадки в Атланте. А окончательно успокоюсь дома, с женой, детьми и котами, за крепко запертой дверью.
На контроле безопасности у меня чуть ли не каждый шов на одежде прощупали, хотя, если честно, я не думаю, что сегодня следует опасаться террористов. Скорее каждый хочет долететь до места без приключений – хуже нет, чем застрять в чужом городе, а то и в чужой стране в период глобальной катастрофы. А меня вот угораздило, провались оно совсем.
Огляделся. Пиво. Хочу пива. Мне надо расслабиться, а то я опять начинаю заводить сам себя. Это от беспомощности – ни черта от меня теперь не зависит. Всю жизнь зависело, всегда пытался делать что-то сам, а вот теперь вынужден ждать божьей милости. И милости этой надо сразу очень много, да чтобы еще выдавали порциями, прикидывая на количество пересадок и продолжительность полета. Ох, е-мое, провались оно…
Позвонить? И что сказать? Для Маши фраза «прошел регистрацию» подразумевает, что я уже вылетел, а на самом деле я понятия не имею, летит кто-нибудь и куда-нибудь? Не было же сегодня двух рейсов, верно? И где гарантия, что наш рейс состоится?
За стеклянной стеной, выходящей на аэродром, раздавался рев моторов. От полосы оторвался пузатый военный транспортник и начал медленно набирать высоту. А не перебросят случайно местных «маринз» куда-нибудь в места поважнее? Хотя… кого отсюда перебрасывать? Летчиков? А что английские «харриеры», которыми вооружен корпус, против американских зомби? Или гобблеров, как их успели здесь прозвать? Проглотов, по-нашему. А ничего. А «маринз», которые именно пехотинцы, то есть предназначены для стрельбы из своих винтовок во врага, здесь и роты не наберется, насколько я слышал. Охрана аэродрома. Кстати, а что делает морская пехота посреди пустыни, в сотнях километров от ближайшего моря? Или они уже пустынная пехота?
Кстати, о пиве. В зале ожидания работало нечто вроде кафе самообслуживания. Я подобрал с полки красный пластиковый поднос и с ним в руках лениво пошел вдоль холодильников с едой. Но аппетита не было и есть не хотелось даже для того, чтобы скоротать время. Передо мной шел высокий худой негр лет сорока, в очках в массивной пластиковой оправе и с маленькой кудрявой бородкой с пробивающейся в ней сединой. Внешне он напоминал мне какого-то киношного проповедника, но я не мог вспомнить, из какого фильма. Я обратил внимание на его запястье, обмотанное бинтом, поверх которого была натянута эластичная сетка. С изнанки бинт был слегка запачкан кровью, так что рана должна быть немалой.
Негр довольно неуверенно действовал левой рукой, заметно морщился от боли и поэтому, когда ставил себе на поднос пластиковую тарелку с большим ломтем пиццы «пеперони», чуть не столкнул стеклянную бутылку апельсинового сока, которую я успел подхватить. Он повернулся ко мне, широко улыбнулся, сказал:
– Спасибо. А то с моей неловкостью я здесь все разобью.
– Что-то случилось? – дружелюбно спросил я, кивнув на его повязку, при этом внутренне становясь все менее дружелюбным.
Не нравилась мне эта повязка в такой вот период развития истории человечества, что как раз сейчас и протекал. Мало ли что у него там, под повязкой?
– Собака укусила, – вновь улыбнулся негр-«проповедник». – Меня никогда не кусали собаки. От меня даже бродячие собаки никогда не убегали. А тут укусила.
– Ваша собака?
– Нет, – покачал он головой. – Какая-то девочка шла по улице со своей умершей собачкой на руках и плакала. Я хотел ее успокоить, но собака вдруг очнулась и укусила сначала меня, а потом несколько раз девочку. А затем убежала.
– А что с девочкой?
Я открыл бутылку холодного пива, поставил ее на поднос и накрыл прозрачным пластиковым стаканом.
– Девочку увезла «скорая», пришлось вызвать. Мне они быстро наложили швы и сделали перевязку, потому что я тороплюсь, а девочку забрали. У нее были множественные укусы, собака успела несколько раз вцепиться ей в руки и лицо.
Мы вместе подошли к кассе, за которой сидела настолько дородная тетка с усами, что ее бока вываливались из кабинки, а голые волосатые руки напоминали свиные окорока. Она быстро обсчитала содержимое наших подносов, а затем мы присели за один из длинных столов в полупустом зале.
– Вы не из Юмы? – спросил я.
– Нет, я из Атланты, – опять улыбнулся негр. – Мне еще долго добираться. А вы куда летите?
– Еще дальше. В Москву. Но через Атланту.
– Да, вам не позавидуешь, – покачал он головой. – Вокруг такое творится, что я не уверен, что даже к себе в Джорджию сумею попасть.
В его речи был заметен акцент уроженца американского Юга. Точнее, даже негритянский южный акцент. Что это такое, объяснить сложно – надо раз услышать.
– На регистрации сказали, что рейс ожидается по расписанию.
Я говорил с ним, а сам лихорадочно пытался сообразить – что означает его рассказ? То, что происходит с людьми, может произойти и с животными? А если такая зомби-собака, собака-гобблер, собака-проглот, или как там их именуют, укусит человека, что с ним будет? Сидящий передо мной здоровым не выглядит, если честно. Я вообще не знаю, как он выглядит обычно, может быть, у него почки пять лет как отказали и порок сердца врожденный, но не нравится мне его испарина на лбу, которую он поминутно промакивает белым носовым платком, не нравятся слегка дрожащие руки и неуверенные движения. Уж не собирается ли он… того?..
Негр продолжал что-то рассказывать, скупо жестикулируя, я даже почти впопад говорил «да» или «нет», а самого упорно гвоздила одна мысль: что я буду делать, если он превратится в этого самого проглота в самолете? Рейс-то у нас один и тот же, до самой Атланты. Обречены друг другу, можно сказать, скованы одной цепью в виде билетов.
И что делать? Бросить все и бежать? Заманить его в туалет, пообещав пакетик леденцов, и прокатить на шарабане, и там задушить, спрятав тело в кабинке? Нажаловаться на него в полицию и попросить, чтобы они его немедленно застрелили, причем так, чтобы я видел? Чтобы мне потом не волноваться. А если собачий укус на человека не действует? Тогда почему у него вид такой квелый? Кстати, я так и не понял, как негры бледнеют, но цвет кожи у него и вправду какой-то странный, почти серый.
А если он все же превратится, как я с ним буду справляться? А что будет, если он сам кусаться начнет? И это в самолете, где теснота и сидят чуть ли не на коленях друг у друга? Твою бога душу мать… сообрази тут.
Затем он извинился и ушел в туалет, а я задумался вообще глубже некуда. На одну мысль он меня натолкнул. А сколько вообще может быть вокруг людей, укушенных даже людьми, но не обратившихся к ближайшему полицейскому на предмет, чтобы ему стрельнули в голову? И которых не увезла «скорая». Сказали же мне, что чем сильнее покусан, тем быстрее умирает и быстрее возвращается. А сколько гуляет с такими ранами, которые, по большому счету, и внимания-то не заслуживают при иных обстоятельствах? Куснули человека, но он глянул и счел, что это ерунда. Прополоскал марганцовкой снаружи, спиртом изнутри, пластырь налепил да гулять пошел. И что будет?
Народу в зале ожидания все прибывало, становилось шумно. До посадки оставалось уже совсем немного, когда возле двери в мужской туалет началась непонятная суета. Пробежал кто-то в униформе безопасности аэропорта, затем менеджер в белой рубашке. Тем временем объявили посадку на самолет, и люди постепенно потянулись к стойке, за которой оказалась та самая девушка-мексиканка, которая выдавала посадочные. Теперь она их, наоборот, собирала, по одному заталкивая в большую жужжащую машину, которая вместо больших прямоугольников бумаги выдавала маленькие квадратики.
Я вновь оглянулся на туалет и суету возле него. Не нравится мне это все, ох, как не нравится. Увидел двоих в униформе парамедиков, напоминающей полицейскую, но с белыми рубашками и синими брюками. Они бегом неслись через зал, толкая перед собой каталку, один из них нес медицинский саквояж. Голову на отсечение, что это мой черный приятель там или уже умер, или собирается это сделать. И что будет? И что мне делать? Поднимать тревогу? А чем это закончится для меня и моего рейса? А чем закончится, если не подниму? А не вернут ли наш самолет обратно сразу после взлета? А не начнут ли всех подряд проверять? А не загонят ли в карантин? Черт, сколько этих самых «если»…
В полной растерянности, не зная, что предпринять, я понемногу отставал от быстро продвигающейся очереди, пока не оказался последним возле стойки регистрации. Остальные прошли дальше, к посадке на автобус, который должен всех доставить к трапу, я же задержался, вызывая скрытое раздражение девушки за стойкой.
– Посадка уже заканчивается, – с неестественно вежливой улыбкой напомнила она мне, явно мечтая как можно скорее от меня избавиться.
– Да, да, прохожу… – пробормотал я, протягивая ей свой посадочный купон.
Она выхватила его у меня из рук, скормила жужжащей машине, вручив взамен маленький кусочек от него же.
– Выход на посадку прямо перед вами, – продолжала она через силу улыбаться.
Я остался нерешительно топтаться на месте, глядя в сторону суеты в зале. Носилки выкатили из мужского туалета. Уже знакомая картина – один из парамедиков придерживает капельницу на стойке, второй толкает каталку. И так они бодро пересекают большой зал.
– Ваш знакомый? – неожиданно заинтересовалась девушка.
– Нет, ваш пассажир. Он должен лететь.
Для нее почему-то мое заявление оказалось откровением. Она решила свериться со своим компьютером, чтобы убедиться, что не все зарегистрированные пошли на посадку.
От улицы нас отделяла стеклянная стена, и, когда там раздались отчаянные крики, мы обернулись немедленно. Возле автобуса что-то происходило – драка или что-то другое, отсюда понять было невозможно. Несколько человек бросились наутек прямо по летному полю, гулко загремели по металлическому полу шаги в коридоре, ведущему к автобусу, – не понимая, что происходит, люди побежали обратно.
Сидевшие в зале ожидания вскочили, некоторое бросились к окнам. И в этот момент чей-то отчаянный крик раздался прямо в зале. Такой дикий и пронзительный, что я подпрыгнул на месте, а девушка за стойкой взвизгнула и выронила папку с какими-то бумагами, которые рассыпались и бесшумно заскользили по отполированному гранитному полу.
Носилки-каталка с грохотом завалились на бок, а интеллигентный негр в очках, с которым мы недавно так мило беседовали, грыз зубами шею санитара с капельницей, вцепившись руками ему в одежду. Второй санитар пытался его оттащить от своего товарища, но явно опаздывал, потому что у того уже дергались ноги, а кровь забрызгала все вокруг – негру удалось сразу же разорвать артерию.
Сильный удар в спину опрокинул меня на пол, а мимо промчался какой-то тонко верещащий толстяк в красных брюках в обтяжку и с крашеными «перьями» волосами. Засмотревшись на происходящее в зале, я пропустил тот момент, как он выбежал из посадочного тоннеля. За ним с криками бежали люди. Кто-то толкнул девушку, и она упала на четвереньки, кто-то споткнулся об нее и с хрустом наступил ей на ладонь так, что она закричала.
«Затопчут девку, козлы!» – подумал я, бесцеремонно схватил ее за шиворот и потащил в сторону, из-под ног бегущей в панике толпы.
Она, не понимая вообще ничего, кроме того что ее воротник пережал ей горло и ее куда-то волокут, дергалась и вырывалась, пока я не заорал на нее: «Заткнись!» Тогда она просто испугалась и уставилась на меня ничего не понимающими темными глазами.