Страница:
природу заблуждения.
Миларепа
ГЛАВА 1
ВПОТЬМАХ
Я бреду по дороге — мертвый,
в сонном свете, но наяву;
и мечтаю, мертвец, о жизни,
безнадежно немой, зову
тех, кто сделал меня безгласным…
Хуан Рамом Хименес
Начиная краткий обзор эволюции мистико-оккультных учений, я хочу сделать две существенные оговорки. Во-первых, мы будем рассматривать только те дисциплины и учения, которые имеют отношение к реальным процессам психической трансформации личности, оставляя в стороне разнообразные изыски псевдонаучного толка, декларирующие постулаты, основанные исключительно на фантазиях их авторов или на сугубо религиозных идеях, никогда не подтверждаемых практикой. Сюда, помимо ортодоксальных религий, относятся алхимические эксперименты средневековой Европы, каббала, все виды мантики и астрология — последние, впрочем, могут оказывать психотерапевтическое, а значит, и психоэнергетическое воздействие, что отмечает, в частности С.Гроф и другие исследователи. Это, однако, не меняет принципиально спекулятивной сущности этих учений. (О природе и механизме подобных косвенных воздействий будет сказано более подробно в соответствующем разделе. Если же говорить о каббале, то от нее следует отличать так называемых визионеров Меркавы, добивавшихся порой действительно изумительных результатов.) Во-вторых, мы будем рассматривать эти учения в первую очередь с точки зрения теории восприятия — науки, оформившейся лишь в новейшее время и вряд ли Принимаемой во внимание духовными искателями прошлых веков, если не считать ряда интроспективных прозрений и открытий, совершенных в Древней Индии и Древнем Китае, а также толтекской магии дона Хуана, представляющей в этом ряду удивительное исключение.
Особое положение, которое мистика и оккультизм занимают в культурном пространстве человечества, навязанная им оппозиция со стороны рационалистских воззрений современной науки, превратили данную область знания в бесформенную свалку самых разношерстных идей. Интеллектуальное пренебрежение технократов свалило в одну кучу тщательно разработанные психотехники древних учителей и наивные отголоски первобытной мифологии, подлинно философские прозрения и беспочвенную метафизику с ее шизофренической склонностью бесконечно строить классификации и схемы.
Существует известная путаница в наших представлениях о "духовном поиске". По сей день нет четких критериев для рассмотрения оккультизма как явления в истории человеческой мысли, нет методологии исследования или хотя бы ясных принципов, на которых мог бы строиться научный анализ. Есть, конечно, и объективные трудности в изучении этих тонких материй: дело в том, что мистика и оккультизм, во многом оставаясь детищем первобытного синкретического сознания, не отделяли себя от мифологии и религиозности, а напротив, стремились слиться с ними в едином порыве осмысления бытия. Целую эпоху они просуществовали в аморфном единстве, взаимно опираясь друг на друга и пытаясь подтверждать друг друга в рамках общего взгляда на мир. Их естественная (для раннего этапа человеческой истории) близость породила у исследователей распространенное заблуждение насчет происхождения оккультизма вообще. Обычно они полагают, что возникновение мистического мировоззрения (в самом широком смысле этого слова) связано с оформлением анимистических, мифологических, а затем религиозных представлений у древнего человека.
Очевидно, под этим подразумевают умственный процесс, который легко представить современному интеллекту: сначала первобытный мыслитель выдумывает некую абстракцию (анима, душа, жизненная сила — пусть даже в самой примитивной, так сказать, натурализованной форме), затем наделяет этим абстрактным качеством окружающие его природные объекты и явления и в конечном счете, опираясь на простейшие догадки, изобретает методы общения с «одухотворенной» реальностью, влияния на нее и т. п. Часть идей со временем становится догмой и превращается в фундамент для разделяемой этносом религии, часть — оказывается в оппозиции и образует народную магию, языческую ересь, позднее — лженауки и философский мистицизм.
Мы не станем утверждать, будто подобные процессы никогда не имели места, однако такая динамика развития свойственна, по всей видимости, уже относительно позднему периоду в истории духовной мысли, когда абстрактные идеи приобрели самостоятельную ценность и стали жить по собственным законам, отдалившись от непосредственного восприятия, т. е. эпохе культуры, времени интенсивного сотворения мифа о человеке и природе, опирающегося на сложившиеся стереотипы мышления, достаточно развитого, чтобы сделать полем исследования себя самое.
Если же обратиться к доисторическим истокам, где абстрагирование, анализ и синтез только зарождались и были совсем не очевидны едва пробудившемуся сознанию, то станет совершенно ясно: первые люди не могли мыслить подобным образом, ибо не имели никакого интеллектуального опыта, всегда и во всем следуя чувству, переживанию, непредсказуемым сенсорным впечатлениям, возбуждавшим в них непрерывное настроение тайны и трепет перед грандиозным вихрем внешней Реальности. Попробуйте вообразить, в каких условиях протекала психическая жизнь охотника или собирателя во времена каменного века. Моменты предельного напряжения и предельной бдительности (выслеживание дичи, бегство от хищников, постоянная борьба со стихиями, изобретение тех или иных способов защиты, выживания и т. п.) чередовались с иногда длительными периодами расслабления, неподвижности, апатии, которые невозможно было заполнить умственными развлечениями, так как их еще просто не существовало (вынужденное затворничество во время зимних холодов, монотонный труд вроде выделывания шкур или каменных орудий, пережидание муссонных дождей и еще много чего). При этом общее восприятие внешнего мира страдало неопределенностью, вещи и явления не имели в первобытном сознании ни четко сформулированных причин, ни даже фиксированных названий — все оставалось смутным, невнятным, плохо обоснованным, т. е. непонятным, неожиданным, непредсказуемо разнообразным. Экспериментальные данные, полученные современными исследователями восприятия, показывают, что подобное сочетание условий в значительной степени способствует возникновению измененных состояний сознания (или измененных режимов восприятия, в соответствии с принятой автором терминологией), а они, как станет ясно ниже, автоматически вызывают случаи непостижимых откровении и воздействий, относимых теперь к парапсихологии и экстрасенсорным перцепциям. Таким образом, к моменту формирования анимистических, мифологических и религиозных представлений, человек, скорее всего, уже обладал достаточно богатым опытом, намекающим на то, что его природа имеет измерение, выходящее за пределы пространства и времени, за пределы причинно-следственных связей, с которыми мы сталкиваемся в мире повседневного. Именно насущная необходимость как-то объяснить сложившееся двоемирие в опыте восприятия — необходимость, возникшая благодаря развитию интеллектуальных способов описания — вызвала к жизни идеи, приведшие затем к ранней религиозности всех видов. Думается, что конфликт между разными способами восприятия Реальности был куда более серьезной причиной зарождения религии, чем обычный страх перед непонятными явлениями природы.
Что же касается мифа и религии, то их влияние на разнообразие психического опыта древних оказалось парадоксальным. Несмотря на то что их задачей было создание такого описания мира, где разные виды опыта могли бы существовать, не противореча друг другу, само достижение «потусторонних» переживаний заметно осложнилось. В модель Вселенной были введены сущности и силы, условия и закономерности, с которыми необходимо считаться. Между миром обыденного сознания и миром «сверхъестественного» возникла психологическая дистанция, о которой прежде никто не задумывался. Новые представления установили новый закон и особые требования; измененные режимы восприятия стали достижением, исключительным даром, благодатью. Если опыт потусторонних переживаний противоречил утвержденной модели, он объявлялся ложным, вредным, а позднее — дьявольским. Шаманство превратилось в профессию, что в конце концов привело к возникновению особой касты жрецов. Так целая область психических явлений перестала быть всеобщим достоянием и сделалась объектом специального культа для замкнутой социальной группы.
С другой стороны, процветала метафизическая спекуляция, которая чем дальше, тем больше обусловливала саму конкретику «потустороннего» опыта. Религиозная традиция очень быстро стала выполнять роль вполне определенной установки во всех случаях измененных режимов восприятия. Шаманы, а в еще большей степени жрецы начали бессознательно интерпретировать получаемые откровения в духе общепризнанного мифа, и в какой-то момент вообще перестали замечать сенсорный опыт, противоречащий традиционным представлениям. Как видите, религиозная мифология отдалила от человека измененные режимы восприятия, привела к искажению и обеднению его психического опыта.
Тем не менее то и дело объявлялись люди, сумевшие преодолеть созданные официальной религиозностью барьеры. С исторической точки зрения они всегда являлись представителями либо предрелигиозного, либо пострелигиозного мышления. Конечно, сосуществование с развитым религиозным институтом, его метафизикой, философией и практикой, неминуемо накладывало на этих самодеятельных энтузиастов заметный отпечаток, с каждым веком все более весомый и разносторонний: их еретическая сущность подвергалась неизбежным метаморфозам, религиозные термины и спекулятивные конструкции вуалировали их генетическую чужеродность по отношению к массовой идеологии, и все же сам дух исследования хранил оригинальность культивируемого подхода, что и обусловливало настороженное к ним отношение правящего клироса. Предрелигиозные формы духовного поиска чаще всего оказывались тесно связанными с народной магией, о которой следует говорить отдельно.
Магия, ведовство, колдовство — все это принадлежало к промежуточному виду психоэнергетической практики, стихийно сложившейся в эпоху поздних анимистических воззрений, когда миф и религия уже зарождались, но пребывали в эмбриональном, почти неощутимом состоянии. Метафизика уже витала в воздухе, но не хватало последнего организующего усилия ума, чтобы соединить разрозненные догадки в единую антропоморфную модель мироздания и навсегда разделить догму и ересь, общепринятую идеологию и анархию свободного поиска. Маги и ведуны отдавали предпочтение эксперименту, терпимо относились к многообразию интерпретаций и часто пересматривали собственные воззрения, если практика того требовала. Они с легкостью блуждали в лабиринте самодельных предрассудков, иногда окончательно запутывались в сотканной ими паутине полуоформленных идей, но бывали способны совершить подлинную революцию и сделать таким образом шаг вперед на пути постижения Реальности. Однако их свобода от нравственных и этических ограничений порою оборачивалась духовной трагедией, когда сиюминутная выгода пересиливала высокое стремление к истинному знанию, что влекло за собой обращение к человеческому злу и распад личности. Тем не менее высокая магия как своеобразная практическая дисциплина, направленная на постижение человека и мира, продолжала существовать, оберегая свои исследовательские методы от консервативного влияния религии. К сожалению, время сделало свое дело, и большая часть магических школ в попытках ассимилировать религиозную мифологию и метафизику окончательно деградировала, пав жертвой своей эклектической всеядности: их опыт стал однобоким, утратил разнообразие, а иллюзорное всемогущество ритуала отвлекло внимание магов на бессмысленные поиски ничего не значащих вещей. Необратимый развал магического направления мысли случился так давно, что сегодня мы имеем дело с поистине жалкими обломками второстепенных идей, заслуженно осмеянных еще в эпоху Просвещения.
Пострелигиозная форма духовного поиска имела относительно более счастливую судьбу. Это направление, собственно говоря, и получило название мистицизма или оккультизма, причем если первый традиционно связывается с общей мировоззренческой установкой, то последний подразумевает конкретные дисциплины, методы, практические техники, направленные на достижение "тайного знания" и необычных способностей.
Активно используя находки идеалистической и религиозной философии, мистики отчасти заимствовали, отчасти заново открыли психотехнические процедуры, известные древним магам. Они оказались способны удержать внимание на разрешении экзистенциальных проблем человека, объявить познание единственно достойной целью мистических упражнений, но развитое абстрактное мышление, спасшее их от падения в "магический материализм", сформулировало цели и идеалы, построенные на умозрительных фикциях, не имеющих ничего общего с Реальностью и отражающих только особенности человеческого интеллекта.
Поиски философского Абсолюта — предельно абстрактного принципа божества — могли привести лишь к культивированию психоэнергетических состояний, в которых переживание наиболее соответствовало умственному идеалу, выведенному благодаря логическим построениям теологов. Вопрос о том, соответствуют ли богословские рассуждения реальному положению вещей во вселенной, рассматривался весьма осторожно и никогда не выходил за пределы частностей. Дерзость древних магов более не привлекала оккультистов, безоговорочно признавших ряд ключевых идей религиозного сознания. Их еретические догадки в лучшем случае достигали пантеистического размаха, но идея всегда побеждала живое чувство, подчиняла себе любой опыт, и порочный круг замыкался: мистики осмысляли воспринимаемое с точки зрения заимствованной философии, а затем просто воспринимали мыслимое, не замечая, что бесконечно утверждают один и тот же способ галлюцинировать. Безусловно, они накопили богатый практический опыт и разработали психологические дисциплины, которыми и сейчас можно пользоваться для реального расширения способности воспринимать и подготовки к психоэнергетической трансформации (особенно это касается восточных школ оккультизма), но сами замерли на пороге, не в силах отказаться от метафизических заблуждений традиционного философствования своего времени.
"Вторая волна" духовного поиска, родившаяся на фоне институированной религиозности, разбилась о гранит вечно замкнутого на себе человеческого ума. Подсознательное разочарование, копившееся в течение столетий, в конце концов повернуло значительную часть пытливых европейских умов в сторону естествознания — натуральной магии, как тогда говорили. Очевидность физического эксперимента, повторяемость опытных результатов, возможность проверить ту или иную гипотезу с высокой степенью определенности — все это направило нашу цивилизацию по пути технологического использования окружающей среды, что и привело к апофеозу воинствующего материализма и прагматизма. Два изначальных мотива духовного поиска — стремление к познанию и стремление к власти над природой — получили возможность беспрепятственной реализации в чудовищно искаженном виде. И сегодня мы оказались в немыслимой ситуации, противоречивость которой многим еще только предстоит осознать.
Оглядываясь назад, мы видим, что история человеческого знания оказалась растянутой во времени реализацией одного фундаментального парадокса. Он с поразительной откровенностью бросается в глаза, как только мы принимаемся рассматривать эволюцию познавательных усилий человека во всей ее целостности, не избегая анализа ни магии, ни мистики и оккультизма, ни всех прочих духовных исканий. Ведь именно в туманных рассуждениях оккультистов самый главный вопрос разума "Что же есть человек и какова его судьба во вселенной?" прямо ставится во главу угла — безо всяких экивоков, затушевывания сути дела частностями, изощренными выкладками теоретиков вокруг специальных (и второстепенных) тем и вокруг обыкновенной словесной мишуры, переполнившей отдельные направления академической науки. Здесь и заключен тот самый парадокс умственного развития нашей цивилизации.
Мало того, что природа человеческого существа по-прежнему остается самым темным местом в организованном знании, — этот самый вопрос отодвинулся на периферию науки, в ту подозрительную область, что переполнена сумасбродными фантазерами и шарлатанами, в сферу так называемой паранауки, чтобы не мозолил глаза и не портил общий вид славных достижений вездесущей технологии. Даже психология и философия — дисциплины, по определению предназначенные взывать к сердцевине всякого вопрошания, к источнику чувства, мышления и воли, — пережили за последнее столетие серию настораживающих метаморфоз. Кажется, что утилитарный подход естественных наук заразил своими пагубными метастазами глубинную почву нашего мышления. Академических философов все меньше увлекают окончательные проблемы жизни и смерти, познаваемости и бесконечности бытия, они трудятся над интерпретацией социальных процессов, изучают индустриализацию и урбанизацию, национальное сознание и экологический дисбаланс, осмысляют успехи естественных наук и эволюцию эстетических идей — все эти, безусловно, важные вещи находятся в центре философствования, что мыслителю прошлого показалось бы несколько странным. Психология пошла в этом направлении еще дальше: природа сознания и психических процессов представляется весьма второстепенным вопросом на фоне педагогических исследований, проблем социальной адаптации, общения, практической психотерапии и т. д. и т. п. Это, конечно, не означает, что автор плохо относится к прикладным исследованиям в данных областях, но наблюдаемый симптом отхода от фундаментальной проблематики отражает, по всей видимости, безнадежный тупик, в котором оказались важнейшие науки о человеке. Призыв древних мудрецов "познай самого себя" натолкнулся на непредвиденные сложности — можно сказать, что на пути самопознания человечество потерпело жестокое поражение. В этом разделе мы попытаемся разобраться в причинах наших неудач и выяснить, есть ли надежда на какие-то реальные перемены в обозримом будущем.
Прежде всего следует хотя бы вкратце проанализировать современное отношение массового сознания к магии, мистике и оккультизму. В связи с этим нельзя не отметить всестороннее торжество мифа в человеческих представлениях об истории духовного поиска и истории цивилизации в целом. Не стоит, наверное, специально останавливаться на материалистическом скептицизме (который, при внимательном рассмотрении, опирается на миф ничуть не в меньшей степени, чем глубокомыслие современных теософов) — нам он слишком известен. Материалистическая вера не страдает особой тонкостью подходов; последовательные атеисты воображают, будто древние цивилизации пали жертвой собственного невежества и корыстного шарлатанства со стороны жуликов-жрецов, бессовестно эксплуатировавших глупых и суеверных соплеменников. Иногда еще утверждают, что религиозные институты были необходимы для успешного государственного строительства, а пророки и духовидцы либо прикидывались, дабы обрести политическую власть, либо болели неизлечимыми в то время психическими расстройствами.
Существуют и другие мифы — более привлекательные, порою не лишенные драматического пафоса с поистине космическим значением, но в конечном счете столь же далекие от безразличной Реальности, движущейся в невидимом и невообразимом для нас направлении, скрывая, как всегда, свою многомерность от нашего восприятия. Скажем, до сих пор живет миф о том, что история человечества отражает его непрерывную деградацию. Миф о прогрессе, вывернутый наизнанку, выглядит тоже по-своему увлекательно, завораживая мрачным торжеством хаоса.
Историческое мышление современного человека, как и человека, скажем, античного, совсем не является результатом реального исторического процесса — если мы говорим сейчас о субъективной репрезентации истории в сознании индивида. Упрощенный (иногда до примитивизма) комплект исторических сведений, который можно без преувеличения назвать повальной инъекцией среднего образования (и не только в этой стране, речь идет о цивилизации вообще), в обстановке идеологического напряжения уже несет мифологическую нагрузку; если же идеологического напряжения нет, то он обильно удобряет почву для личного или коллективного мифа об истории сообразно с фантазиями и пристрастиями граждан. Коротко говоря, история в голове человека — это миф, и мир, т. е. конечный продукт истории, ее результат, ее сегодняшняя реализация, — тоже миф. И в таком положении дел нет ничего оскорбительного для человеческого рассудка, ибо мифические категории (т. е. категории, репрезентирующие человеческое воображение, антропоморфные и антропоцентристские) — его главное и почти единственное содержание. Уйти из мифа вообще, а не перебраться из одной мифологической системы в другую, дано немногим, и именно этим занимается магия дона Хуана Матуса.
Концепция инволюции (нисхождения ко все более примитивному, к распаду и энтропии), время от времени возникающая в качестве предмета для полемики среди ученых, энергично проповедующих космический пессимизм, по своим причинам (порою драматичным, мрачно бунтарским, отчаянным) согревала душу многим мистикам и оккультистам. Любопытно, что народная магия изначально не симпатизировала антиутопическим настроениям интеллектуальных духовидцев, и в тех немногих местах, где она может существовать, не участвуя в борьбе с религиозностью и технократической экспансией, по сей день предпочитает более светлый взгляд на развитие мира. Их обители уединенны и покойны — маги не ждут "конца света" и не льют кровавых слез над погрязшими в скверне единоплеменниками. Маги вообще не отождествляют себя с социумом и гораздо больше нашего знают о том, как устроен человек в мире.
Упрямые оккультисты — невольные противники ортодоксии и технологического пути развития — в незапамятные времена почуяли грядущее "осквернение святынь". Все, что делал человек для закрепления, оформления, структурной унификации описания мира, затрудняло путь мистика к Неведомому, к Тайне, к Богу. Возникла даже идея о постепенном сокрытии Божества от творения — особенно к ней склонялись каббалисты и гностики, так как в христианское время подвергались гонениям и были вынуждены держать свои взгляды при себе. Древние века, когда разум был немощен, язык аморфен, а восприятие раскрепощено, были эпохой постоянного излияния Божественного света; всякая душа полнилась благодатью и могла лицезреть чудесное таинство творения, не имея нужды в более грубых удовольствиях, а также пище, жилье и т. п., поскольку благодать — Свет Божественного — укрывала их в стужу и кормила нектаром. Социальная сторона этого belle epoque ("золотого века") сводилась ко всеобщему равенству всех перед Богом, что, разумеется, создавало умиротворенность и взаимную любовь граждан. Теперь же мы скатились к железному веку — эпохе эгоизма, вражды, конкуренции, полного очерствления душ и их бесчувственности к благодати, эпохе технологического разума, материального потребления, а это порождает кровавые войны, массовый невротизм, уничтожение живой природы — и в конечном счете уничтожение самого человека.
В разряд подобных идей входит сама ветхозаветная доктрина о грехопадении человека (тогда-то Бог и "сокрылся"). Оскомину набили многочисленные гипотезы, версии, даже «теории» о древнейшей высокоразвитой цивилизации, погибшей по собственной глупости или в результате космической случайности. Осколки их "высшего знания" позволили нынешнему человечеству снова взяться за ум — но есть еще (должны быть!) тайные хранилища их информации, и когда мы доберемся до этих тайников, разрешится вековечная тайна земной расы.
Легенды этого толка, сколь бы утопичными и банальными они ни были, в психологическом плане отражают единственный факт — ощущение утраты и связанную с ней горечь. Стремительно развиваясь, род человеческий утратил некий дар, некое свойство, чувство, делавшее человека более гармоничным, быть может, более естественным. Теперь мы сожалеем об утраченном богатстве (духовном или материальном), утраченной силе, знании и т. п. Несомненно одно: утрата оказалась существенной, куда более существенной, чем потеря невинности, младенческой наивности или просто молодости.
С точки зрения теории восприятия, к созданию которой нас подталкивают книги Кастанеды, имел место двойственный процесс, для человечества неминуемый, в котором нельзя усмотреть ни падения, ни восхождения — ничего, кроме становления вида, т. е. созревания такого типа существ, которые в силу своей оригинальной конституции обладают огромными недостатками и огромными, небывалыми преимуществами. О тех и о других я буду говорить достаточно много.
Пока же следует сказать о том, что история человечества в целом представляет собою историю формирования и усиления его тоналя. Чистая интуиция, внеразумное восприятие, невербализуемое чувство Реальности, т. е. непосредственный психоэнергетический резонанс (контакт) с нагуалем, дарующий непостижимую эффективность действия и прямое постижение (видение) текучести и разнообразия энергетической вселенной, источник живительной силы, который в нагуале повсюду, — все это плавно скрылось, ушло в сторону, стало незначительным, непонятным, в результате чего — пугающим, вытеснилось за границы поля ясного и четко структурированного сознания. Это обманчиво ясное поле, вытеснявшее на периферию психического пространства все больше чувств и способностей, одновременно удаляло насыщенность красок, нефункциональную эстетику форм, полноту пространства ("сок воздуха", как сказал поэт), отрезало все «излишние» ореолы, эховые следы, которые есть у каждого предмета, у каждого живого существа, устраняло тени, нюансы, полутона…